-свистящее, Откровенно-пустое, тускло-блестящее, - Таково теперь наше чувство. А любить - ведь это Искусство. Стихотворение, использующее оба начала, и сочиненное Севой Зель- ченко: Музыка стала нашим проклятьем, Юность - судьбою. Так и жили и вроде бы даже привыкли. Однако, спустя четверть года (Да-да, это было как раз В тот день, когда выпал сентябрь, И с вывески "масло" Свалилась центральная буква), Так вот, в тот день Музыка стала нашей судьбою, Юность - проклятьем. Мы боялись выйти на улицу, Мы сожгли телефоны, Мы вызубрили наши стихи До последней строчки, А все пять экземпляров, включая копирку, Зашили в чучело зайца, Выигранное в лотерею Тому три года назад. Время шло. Снег зажурчал и распался. Дни становились короче, ночи еще короче, И вот однажды Музыка стала нашей юностью, Судьба - проклятьем. О, как это было невыносимо! С тех пор мы всю ночь не гасим свет, Чтобы не видеть снов, ибо снов мы боялись. С тех пор я вдруг понял, что ненавижу - Бог его знает, почему - Запах чая, президента Эфиопии И букву А. Однако, в один из последних дней, Подойдя невпопад в середине раннего утра К замерзшему за ночь окну (Это было в тот год, Когда умер президент Эфиопии, Чай в магазинах пропал, Букву А отменили, Вывеска "Гастроном" осыпалась, Как спелая груша, А чучело зайца, спрыгнув с каминной полки, Разгрызло ножку стула), Так вот, подойдя к окну, Мы сказали друг другу: - Как благороден тот, Кто не скажет при блеске молнии: "Вот она, наша жизнь!" И потом не сказали ни слова. Было тихо. Чучело зайца спало, зарывшись в подушки, Часы показали семнадцать минут шестого, Затем восемнадцать. В тот день проклятье стало нашей юностью, Судьба стала нашим проклятьем, Юность стала нашей судьбой, А музыки нашей не стало. ДИАРЕЯ: ЦВЕТОК, МЕДУЗА, ОЖЕРЕЛЬЕ Часто слова по звучанию похожи на себя самих, то есть на то, что они обозначают по смыслу. Это удивительно, приятно и очень удобно. "Стекло", например, на слух воспринимается как что-то твердое, скользкое и тонкое. "Лезвие" - нечто звеняще-режущее, пролезающее сквозь любую ткань. "Пух", "пушинка" - то, на что дунешь - фук! - и оно полетит. "Поляна" - уютное, вольное, вполне пригодное, чтобы поваляться. "Лиса" - хитрое что-то, ускользающее. "Ветер" - мощный, летучий, сквозной. "Дубина" - тяжелое, основательное, убийственное даже. "Щука" - наверняка хищник. "Аллигатор" - наверняка гад и довольно продолговатый. "Понедельник" - нечто длинное, скучное, невыразительное. Ну и так далее; похожих примеров в русской речи найдется бесчисленное множество... А если отыскать в словаре слова, значения которых неведомы, и попытаться по звучанию определить, что они могут значить? Вдруг совпадет? А если нет, все равно будет интересно узнать, насколько гадатели были далеки от истины. Или, наоборот, близки. Да еще и выгода очевидна: худо ли запомнить десятокполтора новых слов? А уж ежели ты промахнулся, да еще и насмешил всех, угодив паль- цем в небо, ты это слово на всю жизнь запомнишь. И те, кто смеялись, тоже запомнят. Например, синклит (собрание избранных) определяется желающими как, во-первых, болезнь, во-вторых, ядовитый газ, в-третьих, "букашка вроде клеща". А что, ядовитый газ с таким названием вполне мог бы существо- вать; иприт ведь существует... Но двинулись дальше. Орясина (дубина) - а) большой и толстый человек, который всем мешает (вообще-то похоже); б) морская трава (это от ряски, что ли?); в) одежда поверх рясы ("поверх рясы" одежды не бывает). Муслин (ткань) - а) пища; б) ягода; в) овощ (это их маслина вве- ла в соблазн). Зазноба (влюбивший в себя) - а) зазнайка; б) надоеда; в) когда знобит. (Конечно, он может быть и зазнайкой, и надоедой, и зазнобит от него запросто, но надо все-таки, говоря о зазнобе, хоть полсловечка про любовь молвить). Декокт (лекарственный отвар) - а) документ; б) тактичное замеча- ние; в) балетное па (допустимы все три предположения, хотя и неве- роятно далеки от смысла). Викунья (род ламы) - а) ведьма; б) разновидность кактуса; в) птичка или рыбка. Трепел (осадочная горная порода) - а) болтун (еще бы "трепло" написали); б) порода свиней (а вот это совсем неожиданно); в) птица (опять понятно - типа "перепел"); г) деталь станка (и снова странно). Няша (топь, топкое место) - а) детская игрушка (имя куклы - Ню- ша, например?); б) герой индийского эпоса (красиво!); в) кастрюля (вот уж ничего общего). Инталия (врезанное в камень изображение; разновидность геммы) - а) дебош (странное предположение); б) изящная мысль (уже теплее); в) содержимое талии (как говорится, комментарии излишни). Скелетон (спуск с гор на спортивных санях) - а) нитка; б) пи- ратский флаг (естественно); в) насекомое (а что? Может быть. Какой-ни- будь "золотой жук" с черепом на спинке). Рабатка (прямоугольная клумба) - а) вид табакерки; б) орудие труда (орудие работки?) в) жительница города Рабат (действительно, есть такой город в Марокко). И, наконец, диарея (расстройство желудка, проще сказать - понос) - а) цветок; б) медуза; в) головной убор; г) драгоценный камень; д) ожерелье; е) жидкая кашица; ж) что-то очень красивое, но боюсь, что это болезнь. "ОДНАЖДЫ ЗАВТРА" Однажды Некто нашел на улице лист, на котором было напечатано оглавление неведомой книги. Вероятнее всего, это была книга стихов, и названия стихов на- шедшему ужасно понравились. Он перерыл все библиотеки, попереспрашивал всех своих знакомых, но так и не обнаружил книги с таким оглавлением, так и не вызнал имени автора. Положение казалось безвыходным, но поскольку этот Некто сам был поэтом, он нашел совершенно замечательный выход: он сочинил новые сти- хи с теми же названиями, что и в оглавлении, сделал одно из названий - "Однажды завтра" - заглавием книги и то, что получилось, напечатал. Он рассчитывал, что неизвестный ему и так заинтриговавший его поэт прочтет эту книгу, узнает свое оглавление и объявится, наконец. Они встретятся, положат рядом две книги с одинаковыми оглавлениями и начнут сравнивать одинаково названные стихи. Но, увы, неизвестный так и не объявился. А, может быть, Семен Кирсанов - а именно так звали нашего Некто - всю эту историю придумал? Ведь поэты - известные сочинители... История эта всем в Четыреста Сорок Восьмой чрезвычайно понрави- лась, и даже не сама история, а идея, заложенная в ней. - Это что же, и мы так можем? - Можете. - Гениально: берешь томик Пушкина и прямо по оглавлению. Или Лермонтова. - А лучше взять томик Шекспира. Или Петрарки. И прямо по оглавлению. - А чем же лучше? - Проще. Там у них как? - "сонет номер один", "сонет номер два" и так далее. Очень удобно. Помолчали, подумали. Наконец, догадались: - А может, все-таки, неизвестного этого возьмем, который оглавление потерял? Взяли неизвестного. Записали оглавление. Попробовали - получи- лось недурно, почти, как у Кирсанова. И классиков пощадили заодно. Итак, "Однажды завтра". Оглавление: 1. Я давно не дитя 2. Нет так нет 3. При всех 4. Бесконечно 5. Однажды завтра 6. Нечто вроде меня 7. В одном из снов 8. Я жив 9. Никто сказать не может 10. Чтобы яблоки были. Я давно не дитя Я давно не дитя, а заботы много, Например, рисовать осьминога, У которого восемь рук, И подписать "Осьмирук". Поставить кляксу в тетрадь И убежать гулять, И прыгать по лужам, хотя Я давно уже не дитя. Соня Вечтомова, 8 лет. Нет так нет Нет так нет - единый ответ. Нет так нет - чего же вам боле, Ведь от "нет" не погаснет свет И не скорчится мир от боли. Нет цветов, а камни черны, Нет ни слез, ни вины, ни кары, Нет ни сна, ни ночной тишины - Лишь гремящего сердца удары. Леня Певзнер, 13 лет. Нет так нет - уйду. И к черту Этот бред и этот свет, Грязными руками втертый В неба мрак рассвета след. Нет так нет - уйду наощупь В мир невидящих теней, Там себя, наверно, проще Растоптать в безумстве дней. Лиза Аникина, 13 лет. При всех При всех казнили лета смех, - Его дождем тушили, Затем сушили и при всех Его огнем душили. Под погребальный звон часов Его при всех глушили, И, запирая на засов, Из снега саван шили. На нем наделали заплат Из листьев... Поспешили! Лишь лета солнечный закат До зноя насмешили. Лиза Аникина, 13 лет. Бесконечно Бесконечно длится урок. Кто-то стрелки-улитки сдвинул. Не торопится вовсе звонок - Этот радостный громкий стимул Не кончающейся перемены. Я дождусь ее непременно. Все закружится в круговороте, Вы тогда никого не найдете. Полина Барскова, 9 лет. Однажды завтра Однажды завтра мы поймем, Как нам сегодня нехватало, Как было нам ничтожно мало Того, что было этим днем. Однажды завтра мы поймем, Как был нам дорог день вчерашний... Но снова бьют часы на башне И снова в ЗАВТРА мы уйдем. Лиза Аникина, 13 лет. Нечто вроде меня Нечто вроде меня Что-то на свете ищет. Нечто вроде меня, Словно исправный сыщик, Топает по планете, Не отдыхая ни дня, Чтобы отыскать на свете Нечто вроде меня. Денис Макеев, 13 лет. Нечто вроде меня блуждает по выцветшим улицам, Нечто вроде дождя стучится в двери асфальта, Нечто вроде синей воды разливается в небе И превращается в сумерки, а потом в ночь. Никто сказать не может, Зачем нечто вроде меня блуждает по выцветшим улицам, Зачем нечто вроде дождя стучится в двери асфальта, Зачем нечто вроде синей воды разливается в небе И превращается в сумерки, а потом в ночь. Нет, так нет - я не тороплюсь с ответом, Потому что однажды завтра я пойму, Зачем нечто вроде меня блуждает по выцветшим улицам, Зачем нечто вроде дождя стучится в двери асфальта, Зачем нечто вроде синей воды разливается в небе И превращается в сумерки, а потом в ночь. Аня Еськова, 12 лет. В одном из снов В одном из снов, бессмысленных и мутных, Как старое чернильное пятно, Поэт Вийон в таверне пил вино В компании попутчиков беспутных. Поэт Вийон увидел в кружке дно, И судный день, и сотни дней несудных, И сто веков, и сто трактатов нудных, И все, что было, есть и быть должно. Потертый нимб, лавровые венки, И речи стариков, и париков Напудренные кудри, и лорнеты... Поэт Вийон порвал черновики И сделался Вийоном-не-поэтом В одном из снов. Сева Зельченко, 12 лет. Я жив Пустой и неуютный дом, Слепая немощь стен, Цепей дверных унылый гром, Усталой ночи плен. Проходят сутки чередой, Скудеет календарь. Все тот же стук по мостовой, Все та же хмурь и гарь. Я вижу арку из окна, Стволы промокших ив, Мертвеет в сумерках стена, Но я, как прежде, жив. Аня Бернадская, 12 лет. Никто сказать не может Никто сказать не может, Куда девался он, На прежний не похожий Весенний перезвон. Умчался или скрылся, Как осенью скворец, Растаял, растворился, Как сладкий леденец. Никто сказать не может, Зачем вернулись вновь Давно забытый дождик, Брусничный сок, как кровь, В недопитом стакане Размокший сахарин, Вода в оконной раме, Пробелы меж строками И смуглый блеск маслин. Аня Бернадская. Чтобы яблоки были Чтобы яблоки были - как солнца! Чтобы светили и грели, И даже затмевались (по понедельникам), И чтобы каждый желающий Мог сорвать себе солнце И повесить у двери на гвоздь, И вращаться вокруг него Со всей своей маленькой землей, Чтобы астрономы Не искали солнце на небе, А искали его в ветвях яблони И надкусывали, и смотрели, что у него внутри, Чтобы земледельцы и скотоводы из школьных учебников Превратились в солнцеводов и солнцедельцев, Чтобы поэты, которым уже давно Надоело сравнивать солнце с яблоком, Смогли, наконец, сравнить яблоко с солнцем. Сева Зельченко. Я - УСПОКОИТЕЛЬНАЯ ТАБЛЕТКА Замечательные все-таки люди - поэты. Мало того, что они с неве- роятным проворством и изяществом обращаются со словами и смыслами, им дарована еще и удивительная способность воображать себя кем угодно и даже чем угодно и при этом речь свою вести от первого лица. Иннокентий Анненский: "Я на дне, я печальный обломок, Надо мной зеленеет вода..." Николай Гумилев: "Я - попугай с Антильских островов, Но я живу в квадратной келье мага..." Федор Сологуб: "Я - Фиделька, собачка нежная На высоких и тонких ногах..." Константин Бальмонт в одном из стихов осторожно сообщает о себе: "Я зеркало ликов земных И собственной жизни бездонной...", в другом бурно свидетельствует: "Я - предвечернее светило, Победно-огненный закат...", и, наконец, устраивает настоящий калейдоскоп масок: "Я возглас боли, я крик тоски, Я камень, павший на дно реки. Я тайный стебель подводных трав, Я бледный облик речных купав. Я легкий призрак меж двух миров. Я сказка взоров. Я мир без слов." И каждая маска вполне естественна. За исключением разве что "ми- ра без слов". Слов как раз предостаточно... "Я - Гойя" - объявляет в одном из самых знаменитых своих сти- хотворений Андрей Вознесенский, мгновенно увлекается этим способом су- ществования, и тут же следом оказывается, что он еще и "горе", и "го- лос войны", и "голод", и даже "горло повешенной бабы". А польская поэтесса Вислава Шимборская начинает один из стихов своих совсем уж невероятной строчкой: "Я - успокоительная таблетка..." Она, эта Шимборская, страсть как любит менять личины. То она же- на Лота (помните такого праведника?): "Я оглянулась. Говорят, из любопытства..."; то она - Кассандра (та самая, - Кассандра Приамовна, - напророчившая погибель Трое): "Это я - Кассандра, / А это мой город под пеплом..."; то вдруг "в пейзаже старого мастера / та, что стоит у озера - это я..."; и, наконец, совершенно очаровательное признание: "Я - долгопят, сын долгопята, Внук долгопята и правнук..." Стихи Шимборской покорили Четыреста Сорок Восьмую. Покорили и увлекли своим изысканным, сулящим такие разнообразные поэтические ра- дости опытом постижения мира от первого лица. От самого, надо заме- тить, симпатичного и убедительного лица из всех возможных. Полина Махлина: Я - кресло Вольтера, Знаменитое кресло Вольтера. Гений на мне восседал часами И смотрел в голубую даль невидящими глазами. Миллионы людей его книги читают, От восхищения слюнки глотают, А обо мне и не вспоминают, Ведь я - лишь кресло, кресло Вольтера. Он говорил на равных с богами, А я на равных с его боками. Теперь я - жертва музейной пыли. Вольтера помнят, меня забыли, Ведь я - только кресло, кресло Вольтера. Аня Шульгат: 1. Я - лошадь Пржевальского. Я ржу, брюзжу, брожу и брежу, Кружусь, жую коржи, Живу, обжигаясь вожжой, Замуж выхожу, жеребят рожаю, Жеребята рыжеют, ржут, жрут, Заряжают коржами живот. Я - лошадь Пржевальского. Вот. 2. Я - Прокруст. Слышите хруст Ломаемых костей, Изгрызаемых моей Неутоленной хрусткостью? Я всеми хрущу, А затем грущу, Но никого не отпущу, Пока не укорочу или не растяну. Будете дергаться, - укушу, Загрызу, или, как шарик в лузу, Загоню и заужу. Полина Рапопорт: Я - Полина Махлина. Я очень похожа на некоторых Из этой комнаты. Я так же зла на свой мир, На себя, на бессмысленные слова. Я не хочу просить пощады у судьбы, И я не хочу вешаться, Но я помню, что существует Смерть. Я пишу стихи и иначе не могу. Я такая, как есть. Я порочна, но мой порок принадлежит мне, И я не поделюсь им ни с кем. Я ищу счастье там, где его нет, И счастлива в одиночестве, Которое невозможно прервать. Вика Тимошкина: Я - Вечность, Пассивная Вечность. Мне все и всегда все равно. Некоторые меня ненавидят, Некоторым я нравлюсь. Все представляют меня постылой старухой, Но никто не видел меня. Как воск свечи, падают мои мысли На грудь хладнокровия. Я иду наравне со звездами И неистово смеюсь в лицо ненависти. Меня не посадишь на цепь Или за решетку тюрьмы. Я молчалива и величественна. Беседуя со злом, я отвлекаюсь и смотрю вдаль. Бесплодность ума меня преследует за каждым поворотом. Меня не сдунешь и не смахнешь. Мой друг - время. Мой враг - мимолетность. Одним словом, я - Вечность. ЧТО СКАЗАЛ МУЖЧИНА - Запишите коротенький текст: "Мужчина шел по аллее парка. Лучи солнца просвечивали сквозь деревья. Над головой пролетела птица. Про- шелестел ветер. Женщина, идущая навстречу, неожиданно улыбнулась улыбкой. Поравнявшись с женщиной, мужчина сказал..." Записали? - А дальше? - Все... - Странный какой-то текст... - Какой-то он никакой. - А что мужчина сказал, поравнявшись? - Не знаю. Мне и самому интересно, что он мог бы сказать в этой ситуации. - Все, что угодно. - Например? - Например, - "Сколько времени?", "Хорошая погода, не правда ли?", "Где здесь ближайший туалет?" И все, что угодно, в том же духе. - Обязательно что-нибудь неинтересное, незначительное. - А почему? - А непонятно. И еще непонятно, как это женщина "улыбнулась улыбкой". А чем же ей еще улыбаться? - Так не пишут - "улыбнулась улыбкой". - Верно, не пишут. А может быть, в этой фразе словца какого-ни- будь недостает? Которое всей фразе придаст сразу же и смысл, и настроение. Пауза. Тишина. Слышно, как думают. Наконец, осенило: - Нужно написать, какой улыбкой улыбнулась женщина. - Например? - Например, неотразимой. Или счастливой. Или томной. Остальные радостно подхватили: - Или бессмысленной... - Или плотоядной... - Или щербатой... - Стоп-стоп! Достаточно! А может, и еще каких-нибудь словец нехватает нашей истории? - Нехватает определений. Какое солнце? Яркое. Какой ветер? Сви- репый. Какой мужчина? Толстобрюхий... - Эпитетов нехватает, так? - Конечно. Придумать эпитеты, и сразу все станет понятно. - Верно. И тогда можно будет узнать, что же все-таки сказал мужчина. История первая (романтическая) Статный мужчина неторопливо шел по уютной аллее тенистого парка. Ласковые лучи щедрого солнца игриво просвечивали сквозь стройные де- ревья. Над его аккуратно подстриженной головой мягко пролетела за- думчивая птица. Приветливо прошелестел добродушный ветер. Очарователь- ная женщина, скользящей походкой идущая навстречу, неожиданно улыбну- лась обворожительной улыбкой. Поравнявшись с женщиной, мужчина взволнованно сказал: "Наконец-то я встретил Вас, дорогая!" История вторая (красочная) Бледный мужчина шел по светло-фиолетовой аллее изумрудного парка. Золотые лучи солнца просвечивали сквозь черные деревья. Над го- ловой пролетела красноватая птица. Прошелестел серенький ветерок. Го- лубая женщина, идущая навстречу, неожиданно улыбнулась бесцветной улыбкой. Поравнявшись с голубой женщиной, бледный мужчина сказал: "Ни- чего не случилось, просто скучно. Разноцветно, а все-равно скучно". История третья (беспокойная) Лохматый мужчина шел, прихрамывая, по заляпанной лужами аллее изрядно потрепанного парка. Беспорядочные лучи облупившегося солнца сиротливо просвечивали сквозь взъерошенные деревья. Над головой, скри- пя крыльями, пролетела скособоченная птица. Прошелестел мокрый ветер. Суетливая женщина, торопливо идущая навстречу, неожиданно улыбнулась скользкой улыбкой. Поравнявшись с женщиной, мужчина сипло сказал: "Оп- паньки! Приехали!" История четвертая (криминальная) Нервный мужчина, оглядываясь, шел по безлюдной аллее темного парка. Злорадные лучи подозрительно яркого солнца навязчиво просвечи- вали сквозь редкие деревья. Над изверившейся головой резко пролетела несъедобная птица. Словно бы в последний раз прошелестел равнодушный ветер. Мужеподобная женщина, неотвратимо идущая навстречу, неожиданно улыбнулась пронизывающей до костей улыбкой. Поравнявшись с ужасной женщиной, мужчина сказал: "Ну что, начальник, твоя взяла." История пятая (сонно-скучно-угрюмая) Сонный мужчина шел по сонной аллее сонного парка. Бледно-золотые лучи солнца просвечивали сквозь бледнозолотые деревья. Над головой не- весело пролетела унылая птица. Угрюмо прошелестел угрюмый ветер Идущая навстречу скучная женщина улыбнулась скучной улыбкой. Поравнявшись со скучной женщиной, сонный мужчина угрюмо сказал: "Октябрь уж наступил уж." ИВАН БУНИН И ДРУГИЕ Обитатели Четыреста Сорок Восьмой комнаты почему-то очень любили поговорить про Александра Сергеевича Пушкина. Стихи его, проза, рисунки, и судьба его, одновременно счастливая и трагическая, - все было предметом обсуждения, поводом для сличения. И, в частности, знаменитая и таинственная глава из "Онегина", увы, сожженная, и сохранившаяся лишь в полутора десятках зашифрованных отрывков. Одним эта глава казалась утраченной безвозвратно, но другие были убеждены, что она обязательно отыщется в каких-нибудь архивных развалах. И вдруг оказалось, что один довольно молодой и весьма активный сочинитель взял и дописал эту главу. И напечатал ее в "Новом мире". Четыреста Сорок Восьмая просто ахнула от такого разворота собы- тий. Впрочем, тут же вспомнили, что подобная история уже имела место и тоже касалась Пушкина - это когда Брюсов продолжил "Египетские ночи". А еще раньше граф А.К.Толстой занимался дописываньем стихов. И тоже брал у Пушкина... Все долго обсуждали эту странную практику: одних она возмущала - как, мол, такое возможно: дублировать гения!; других - забавляла; и в конце концов все вдруг решили тоже попробовать себя в этом вроде бы и предосудительном, но таком завлекательном жанре. Пушкина на этот раз пощадили. Выбрали Ивана Алексеевича Бунина: взяли один его стих, неизвестный присутствующим, каждую строфу разде- лили пополам, вторые полустрофы спрятали, а первые дописывали. А ре- зультаты сличали с тем, что было у поэта... Итак, И.Бунин начинает каждую строфу, остальные (Анна Аврутина, Анна Бернадская, Анна Еськова, Леонид Певзнер, Денис Макеев и прочие) подхватывают, Бунин завершает, остальные сличают радостно. Бунин: Бушует полая вода, Шумит и глухо, и протяжно... Остальные: 1... Летят скворцы туда-сюда И мудрый грач шагает важно. 2... Стирает блеклые года, Все то, что ветхо и неважно. 3... Освободившись ото льда, Летит вперед. Куда - не важно. 4... Она ломает корку льда И от усилья плещет ажно. Бунин (завершая строфу): ...Грачей пролетные стада Кричат и весело, и важно. Он же (начинает следующую строфу): Дымятся черные бугры, И утром в воздухе нагретом... Остальные: 1... Толпятся призрачно пары, Сливаясь с мартовским рассветом. 2... Толкутся, вьются комары, Жару нам предвещая летом. 3... Тумана белые пары Клубятся радостным приветом. 4... Кружатся роем комары, Как пародисты над поэтом. Бунин (заключая строфу): ...Густые белые пары Напоены теплом и светом. И снова он (затевая третью строфу): А в полдень лужи под окном Так разливаются и блещут... Остальные (те же самые) подхватывают: 1... Что жизнь мне мнится чудным сном, И в нем мечты мои трепещут. 2... В них солнце плавает вверх дном, И блики радужные хлещут. 3... Что впору двинуть за вином, Но вдруг родители обыщут? 4... И пахнет солнечным теплом, И птицы, птицы в небе плещут. Бунин (благополучно финишируя): ...Что ярким солнечном теплом По залу зайчики трепещут. У ВЕРБЛЮДА ДВА ГОРБА Попалось на глаза поэтам из Четыреста Сорок Восьмой замечатель- ное стихотворение: У верблюда два горба, Потому что жизнь - борьба. Поэты обрадовались и приделали к первой строчке еще несколько продолжений: 1. И отвислая губа, 2. И ложбинка вместо лба, 3. Очень зла к нему судьба, 4. Без горбов ему труба и т.д. Впрочем, горбы скоро надоели, а желание подрифмовать осталось. И тогда поэты решили взять "на растерзание" других животных. Взяли строчку "Все боятся кабана", попробовали продолжить, полу- чилось следующее: 1. Кроме мухи и слона, 2. Потому что он - шпана, 3. Кто найдет его - хана, 4. Но страшнее сатана, и, наконец, неожиданная, но такая естественная строчка - "А вокруг весна, весна", - которая и к верблюду подходит, и к кому угодно, только не так складно будет. Например: Кенгуру не повезло, А вокруг весна, весна. Трогательно и загадочно, а все же хочется в рифму. Попробовали: Кенгуру не повезло, Съела битое стекло. Еще вариант - "От кефира развезло". Затем возник гидровариант - "Напоролась на весло", - тоже довольно загадочный. И, наконец, вполне обиходный, такой понятный и такой несчастный случай: Кенгуру не повезло - В сумке молнию заело. Обратились к лисе. Сразу же возникла строка "Говорят, лиса хитра", которая получила ряд разнохарактерных продолжений от рассуди- тельного "Потому что жизнь - игра" (вспомним про верблюда) и описательного "От макушки до нутра" до вполне сюжетного "Сперла шубу у бобра" и даже "Словно наша медсестра". Следующая строчка "Целый день шипит гусак" тоже имела самые разнообразные завершения: 1. Мол, страшнее нет кусак, 2. Ох, найдет его тесак, 3. Хоть бы к вечеру иссяк, 4. Может, он попал впросак? Дальше было еще немало строк про всяческих зверей: "До чего па- хуч козел", "У кита усы внутри", "Льва зовут царем зверей" и т.п., но больше всех повезло крабу, возникшему в строчке "Краб по пляжу ходит боком". Во-первых, оказалось, что он делает это "Истекая желчным соком", во- вторых, "Чтоб не сбили ненароком", в-третьих, "Наслаждаясь нефтестоком" (вы, конечно, узнали сестрорецкого или лахтинского краба-мутан- та?). И, наконец, четвертый вариант, увы, опять нескладный, но такой симпатичный и такой по-человечески понятный: Краб по пляжу ходит боком, - У него на плавках дырка. НА КОГО ПОХОЖ ЗУБНОЙ ВРАЧ - ...а теперь представьте себе как будто вы оказались в кабинете зубного врача. - А можно где-нибудь в другом месте? - Да. В цирке, например. Или в планетарии. Можно? - Нет. Только в кабинете. - А можно в кабинете логопеда? - Или ухогорлоноса? - Нет. Только зубного врача. - А можно не себя представить? - Можно Васю? Или Петю? - Хорошо, можно Петю. Но лучше все-таки себя. - Это ужасно. Боль, кровь, страх, унижение. - Но я же сказал - "ПРЕД-СТАВЬ-ТЕ". Я же сказал - "КАК БУД-ТО". Ну? - Хорошо, представили. Как будто. - А дальше что? - А дальше сравнивайте. Что вокруг вас на что похоже. В зависи- мости от того, что с вами происходит в данный момент. Понятно? - Не очень. - Очень не... - Объясняю. Когда вам скверно, мир вокруг окрашивается в темные тона, люди, предметы напоминают что-нибудь тяжелое, мрачное, убий- ственное, а когда вам весело и легко, окружающий мир... - Понятно. - Врач сперва похож на кого? - На мясника. - Допустим. А когда сверлит зуб? - Уж-ж-жас. На палача. - А когда вы прощаетесь с ним? - На дедушку Мазая. - Молодцы. Итак, вы в кабинете зубного врача. Действуйте. Марина Красильникова: Деревянная скрипучая лестница в кабинет. Три ступеньки на эша- фот. Ступеньки на костер. Ух, какая жалкая, какая противная дрожь во всем теле. Не страшно - но противно. Вхожу. Кресла - маленькие гильотины. Блестящие инструменты - орудия пыток. Врач - палач в белом халате. Мясистая рука с хищно сверкающим зеркалом и корявой иглой тянется к зубам. Все замерло. В ушах стынет тишина. Скрежет инструментов застрял, как в вате. Стериль- ные орудия пыток режут глаза. Сугробы покрывал и саваны халатов... Шварк! Еще шварк! - Можешь идти. - Ура! Орудия пыток - всего лишь маленькие никелированные помощники. Скрежет бормашины - Сороковая симфония Моцарта. Как легко на зубах! Сева Зельченко: Петя вошел в кабинет и начал сравнивать. Кресло похоже на плоского, складного удава с одним глазом. Бормашина - на белку в коле- се. Корзина для бумаг - на шлем ископаемого рыцаря. Тоскливо. Его усадили в кресло, а он сравнивал. Вой сверла похож на за- зубренное, тысячекратноповторенное длиннохвостое правило. Скучно. Ну что они тянут? Ага, началось. Сравнивает. Часы - немигающий глаз Всевышнего. Врач - нечто ме- ханическое, вечное, постылое. Все неподвижно. Вот оно самое гадкое! А-а-а! Утка окровавленная похожа на преступника, ставшего жертвой. Врач - на хромого Тимура, жадно зреющего твой позор. Мерзко! Марьяна Орлова: Мы с Мариной вошли в кабинет зубного врача. Вошли, сели в кресла - нас осматривают. - Ш-ш-ш, - шепчет Марина. - Кабинет похож на автобус, замечаешь? - Ш-ш-ш, - шепчу я в ответ. - Врач похож на белого медведя, правда? Включили машину, начали сверлить. - Ы-ы-ы, - ычет Марина. - Ыыыы ыыы ы ыыы (бормашина похожа на пулемет). - Ы-ы-ы, - ычу я в ответ. - Ы ыы ы ыы (врач похож на волка). (Но врач белый, а волк серый.) (А он надел овечью шкуру.) - Э-э-э, - экает Марина. - Лэмпэ пэхэжэ нэ пэсть дрэкэнэ. - Э-э-э, - отвечаю я. - нэт, энэ пэхэжэ нэ вэлкэн. Поставили пломбы, натолкали в рот ваты. - Бу-у, - бурлычет Марина. - Стол похож на длинноногого крокоди- ла. - Бу-у, - бурлычу я в ответ. - Телефон похож на черную птицу Дзинь. Вынули вату, выпустили из кабинета. - Ты похожа на человека, у которого все зубы здоровы, - заявила мне Марина. - И ты, - сказала я. - Ура-а! - закричали мы и побежали, не сравнивая больше ничего ни с чем. "СТОЮ У ОКНА ЗАДУМЧИВЫЙ" Однажды население Четыреста Сорок Восьмой увлеклось вдруг восточной поэзией. Сначала все, как запрограммированные, писали трехстишия по образцу японских хокку. Десятками приносили на занятия и обчитывали ими друг друга так, что даже солидная наша газета не выдержала и напе- чатала целый столбец этих незамысловатых трехстиший. Вот, если угодно, некоторые: Льдины на Неве похожи На облака, которые Ветер сдунул с неба. (Катя Крусанова) Скоро проснется рассвет. Так тихо, что даже роса На листьях не дышит. (Катя Прохорова) Бежит собака. У нее оттопырено ухо. Ухо - пещера для комара. (Вероника Симонова)... А потом они стали зачитываться китайскими поэтами Ли Бо, Ду Фу, Бо Цзюй-и. Им невероятно нравилась естественность этих древних китай- цев, печальная живописность этих стихов и особенно их названия, длин- ные, повествовательные и почти всегда от первого лица; например, та- кие: "Стихи в пятьсот слов о том, что было у меня на душе, когда я направлялся из столицы в Сынсянь", или "Стихи о том, как осенний ветер разломал камышовую крышу моей хижины", или вот это - "Радуясь приезду моего друга, уговариваю его остаться ночевать"... Оставалось попробовать самим написать что-нибудь в этом роде. Случай не заставил себя ждать. И вот, слегка окосев от наплыва древне- китайских чувств, они сочиняют стихи с таким же длинным и обстоятель- ным названием: Наконец-то заболевший, избавленный от необходимости делать уроки, один в огромной квартире стою у окна, смотрю на весеннюю улицу и думаю о школе 1. И вот я один в квартире Пустой и огромной, как пропасть, Стою у окна большого, На небо смотрю, на лужи, На мокрую крышу трамвая, На мокрую спину собаки. Уроки делать не надо, И я свободен, как ветер: Могу почитать Майн Рида, Могу врубить телевизор, Могу раздвоиться, чтобы Себя обыграть в "Мыслитель". Но я стою и скучаю, Свободный, стою и скучаю, И мысли мои несутся Туда, где сейчас перемена, Где мальчишки пугают девчонок, А те визжат и дерутся... А я здесь больной, одинокий Свои доживаю годы. (Катя Крусанова, 12 лет) 2. В огромной квартире, где тихо и пусто, Оставлен один я, больной и свободный. Не надо сидеть над учебником нудным, Не надо писать без конца и начала. Лежать неохота и вот у окна я Стою и смотрю на сырые сугробы, На мокрый асфальт, на весеннее солнце И мне почему-то становится грустно. А в школе, наверное, тихо, как в морге, А в классе, должно быть, задачку решают, И мел по доске, словно птица, порхает И вдруг осыпается, сильно прижатый. Звонок прозвенит, все очнутся и станут Гоняться, меняться, смеяться и спорить... А я здесь, как рыба в огромном сосуде, Молчу и почти погибаю от скуки. (Вова Торчинский, 10 лет) 3. Наконец, заболел! Заболел, наконец! Но, увы, таковы человека стремленья: Заболеть ты старался, из кожи вон лез, Пил холодную воду из ржавого крана, В чайник градусник дряхлый макал, изощрялся, старался, - Заболел, наконец. И кричать бы: "Ура! Заболел!" Но грызет тебе сердце унылая серая скука... Славка Рыбин, наверно, Наташке опять Пару кнопок на стул положил (так, змее, ей и надо), Без меня дальше всех будет Димка Бурнакин плевать, Ботаничку, должно быть, опять разозлят забастовкой, А Круншпицин мне марки уж месяц не может вернуть. Там, внизу, там весна, все сияет, играет, поет... Я в огромной квартире один идиотом сижу, Да вдобавок еще почему-то мне хочется в школу. (Сева Зельченко, 10 лет) 4. Стою у окна задумчивый, Гляжу на узкую улицу. По ней грохочут троллейбусы, Не могут отгрохотать. И звон сосулек раскатистый Несется все дальше по воздуху, И школа видна за деревом - Рукой до нее подать. Но я отделен от школы Стеною из одеяла, Стеной из микстур и таблеток, Нельзя ее перелезть. Так хочется все мне бросить И убежать отсюда Туда, где идут уроки И где перемены есть. (Марьяна Орлова, 12 лет). КНИГА ПОЭТА МИХАИЛА КУЗМИНА, КОТОРУЮ ОН НЕ НАПИСАЛ А написали за него другие. Другие увидели портрет Михаила Кузмина, нарисованный Константи- ном Сомовым, и попробовали вообразить, какую книгу стихов мог бы сочи- нить поэт с таким лицом. С каким - "таким"? С пристально-надменным, страстно-холодным, непроницаемо-зага- дочным. С удивительным лицом. А поскольку времени для написания книги было не очень много - минут сорок, - решили ограничиться оглавлением и хотя бы одним сти- хотворением. Марьяна Орлова, 13 лет Предполагаемое оглавление книги Кузмина: 1. Сказать по правде, я расстроен... 2. Не уходи, повремени немного... 3. Осень тихо ступает... 4. Смотри, звезда на горизонте... 5. Ночью пустеют улицы... 6. Ты, говорят, красива и стройна... 7. В березовой роще весенняя свежесть... 8. Когда тебя увидел в первый раз... 9. Не могу я без рифмы... 10. Свежая зелень июля... И стихотворение: Осень тихо ступает По золотистым листьям. Листья снуют под ногами. Осень, остановись.