сматых бровей. -- Дружок Всего Мира, -- произнес он, -- что это значит? -- Ничего. Я теперь ученик этого святого, и мы вместе будем совершать паломничество... В Бенарес, как говорит он. Он совсем сумасшедший, а мне надоел Лахор. Мне хочется новой воды и нового воздуха. -- Но на кого ты работаешь? Зачем пришел ко мне? -- в жестком голосе звучала подозрительность. -- К кому же мне еще идти? Денег у меня нет. Нехорошо быть без денег. Ты продашь офицерам много лошадей. Эти твои новые лошади очень хороши: я их видел. Дай мне рупию, Махбуб Али, а когда я разбогатею, я дам тебе вексель и заплачу. -- Хм, -- произнес Махбуб Али, быстро соображая. -- Ты до сих пор ни разу не солгал мне. Позови этого ламу, а сам отойди в сторону, в тень. -- О, показания наши совпадут, -- смеясь промолвил Ким. -- Мы идем в Бенарес, -- ответил лама, разобравшись, наконец, в потоке вопросов, заданных ему Махбубом Али. -- Мальчик и я. Я иду искать некую Реку. -- Может, и так, а мальчик? -- Он мой ученик. Я думаю, он был послан, чтобы указать мне путь к этой Реке. Я сидел под пушкой, когда он внезапно появился. Такое случалось со счастливцами, которым было даровано руководство. Но я припоминаю теперь: он сказал, что принадлежит к этому миру, -- он индус. -- А как его имя? -- Я об этом не спрашивал. Разве он не ученик мой? -- Его родина... племя... деревня? Кто он: мусульманин, сикх, индус, джайн? Низкой касты или высокой? -- К чему мне спрашивать? На Срединном Пути нет ни высоких, ни низких. Если он мой чела, возьмет ли кто-нибудь его от меня? Сможет ли взять? Ибо, знаешь ли, без него я не найду моей Реки, -- он торжественно покачал головой. -- Никто его у тебя не возьмет. Ступай, посиди с моими балти, -- сказал Махбуб Али, и лама удалился, успокоенный обещаниями. -- Ну, разве он не сумасшедший? -- промолвил Ким, снова выступая вперед, в полосу света. -- Зачем мне лгать тебе, хаджи? Махбуб в молчании курил хукку. Затем он начал почти шепотом: -- Амбала находится на пути к Бенаресу, и если вы оба действительно направляетесь туда... -- Ну! Ну! Говорю тебе, он не умеет лгать, как умеем мы с тобой. -- И если ты в Амбале передашь от меня одно сообщение, я дам тебе денег. Оно касается лошади -- белого жеребца, которого я продал одному офицеру, когда в прошлый раз возвращался с Перевалов. Но тогда -- стань поближе и протяни руки, как будто просишь милостыню! -- родословная белого жеребца была не вполне установлена, и этот офицер, он теперь в Амбале, велел мне выяснить ее. (Тут Махбуб описал экстерьер лошади и наружность офицера.) Вот что нужно передать этому офицеру: "Родословная белого жеребца вполне установлена". Так он узнает, что ты пришел от меня. Тогда он скажет: "Какие у тебя доказательства?" А ты ответишь: "Махбуб Али дал мне доказательства". -- И все это ради белого жеребца? -- хихикнув, промолвил Ким, и глаза его загорелись. -- Эту родословную я тебе сейчас передам... на свой лад, и вдобавок выбраню тебя хорошенько. -- Позади Кима промелькнула чья-то тень; прошел жующий верблюд. Махбуб Али возвысил голос. -- Аллах! Или ты единственный нищий в городе? Твоя мать умерла. Твой отец умер. У всех вас одно и то же. Ну, ладно, -- он повернулся как бы затем, чтобы пошарить по полу позади себя, и швырнул мальчику кусок мягкой, жирной мусульманской лепешки. -- Ступай, переночуй с моими конюхами -- и ты, и твой лама. Завтра я, может быть, найду для тебя работу. Ким ускользнул и, вонзив в лепешку зубы, нашел в ней, как он и ожидал, комочек папиросной бумаги, завернутый в клеенку, и три рупии серебром -- необычайная щедрость. Он улыбнулся и сунул в свой кожаный гайтан деньги и бумажку. Лама, отменно накормленный махбубовыми балти, уже спал в углу одной из конюшен. Ким, смеясь, улегся с ним рядом. Он знал, что оказал услугу Махбубу Али, и ни на минуту не поверил басням о родословной жеребца. Но Ким не подозревал, что Махбуб Али, известный как один из крупнейших пенджабских торговцев лошадьми, богатый и предприимчивый купец, чьи караваны проникали в самые глухие углы далеких стран, был записан в одной из секретных книг Индийского Разведывательного Управления под шифром С.25.1.Б. Два-три раза в год С.25-й посылал в Управление небольшой доклад, довольно дерзко написанный, но чрезвычайно интересный и обычно (содержание его подтверждалось донесениями Р.17-го и М.4-го) вполне достоверный. Это были сведения о всяких захолустных горных княжествах, путешественниках неанглийской национальности, а также о торговле оружием -- одним словом, они являлись небольшой частью огромной массы "полученной информации", на основе которой действует индийское правительство. Однако недавно пятеро владетельных князей-союзников, которым вовсе не следовало вступать между собой в союз, были оповещены одной доброжелательной Северной Державой о том, что различные новости просачиваются из их областей в Британскую Индию. Тогда премьер-министры этих князей сильно встревожились и повели себя согласно своему восточному обычаю. В числе прочих они заподозрили дерзкого краснобородого барышника, чьи караваны по брюхо в снегу пробирались по их землям. Наконец, караван Махбуба выследили и во время спуска с гор дважды обстреляли; причем люди Махбуба приписали нападение трем неизвестным негодяям, которые, возможно, были наняты для этой цели. Поэтому Махбуб воздержался от пребывания в Пешаваре, вредном для здоровья, и, не останавливаясь, прошел до Лахора, где, зная своих соплеменников, ожидал развития любопытных событий. При Махбубе Али было нечто такое, что ему не хотелось носить на себе хотя бы на час дольше, чем это было необходимо, а именно комочек тщательно и многократно сложенной бумаги, обернутой в клеенку, -- неподписанное, лишенное адреса сообщение с пятью микроскопическими дырочками, проколотыми булавкой на одном из углов, -- сообщение, самым скандальным образом выдававшее с головой пятерых князей-союзников, дружественную Северную Державу, одного пешаварского банкира-индуса, бельгийскую фирму, производящую оружие, и крупного полунезависимого мусульманского правителя одного южного княжества. Это сообщение было доставлено Р.17-м, и Махбуб, получив его за Дорским Перевалом, вез бумажку дальше вместо P.17-го, который по независящим от него причинам не мог покинуть своего наблюдательного поста. Динамит казался чем-то невинным и безвредным в сравнении с этим донесением С.25-го, и даже уроженец Востока с восточным представлением о ценности времени понимал: чем скорей оно попадет в надлежащие руки, тем лучше. У Махбуба не было особенного желания умереть насильственной смертью, ибо там, за Границей, у него висели на руках две-три незавершенные родовые распри, а по их окончании он намеревался начать мирную жизнь более или менее добродетельного гражданина. Со времени своего приезда два дня назад он не выходил за ворота караван-сарая, но совершенно открыто рассылал телеграммы: в Бомбей, где у него лежали деньги в банке, в Дели, где его младший компаньон и сородич продавал лошадей агенту одного раджпутанского княжества, и в Амбалу, откуда некий англичанин настойчиво требовал родословную какого-то белого жеребца... Базарный писец, знавший английский язык, составлял отличные телеграммы, вроде следующей: "Крейтону. Банк Лоурела. Амбала. Конь арабской породы, как уже сообщалось. Сожалею задержке родословной, которую высылаю". И позже по тому же адресу: "Весьма прискорбная задержка. Родословную перешлю". Своему младшему компаньону в Дели он телеграфировал: "Лутфулле. Перевел телеграфом две тысячи рупий ваш счет банк Лачман-Нарайна". Все это были обычные при ведении торговых дел телеграммы, но каждая из них вновь и вновь Обсуждалась заинтересованными сторонами прежде чем попадала на вокзал, куда их носил глуповатый балти, позволявший всем желающим прочитывать их по дороге. Когда, по образному выражению Махбуба, он замутил воды слежки палкой предосторожности, Ким внезапно предстал перед ним, словно небесный посланец, и, будучи столь же решительным, сколь неразборчивым в средствах, Махбуб Али, привыкший пользоваться всякой случайностью, тотчас же привлек его к делу. Бродячий лама и мальчик-слуга низкой касты, правда, могли привлечь к себе внимание, но в Индии, стране паломников, никто их ни в чем бы не заподозрил и, главное, не пожелал бы ограбить. Он снова велел подать горячий уголек для хукки и принялся обдумывать создавшееся положение. Если случится самое худшее и мальчик попадет в беду, бумага все равно никого не выдаст. А сам он на досуге поедет в Амбалу и, немного рискуя возбудить новое подозрение, устно передаст свое донесение кому следует. Донесение P.17-го было главным во всем деле; пропади оно, вышла бы большая неприятность. Но бог велик, и Махбуб Али чувствовал, что в настоящий момент сделал все, что мог. Ким был единственным в мире существом, никогда ему не солгавшим. Это следовало бы расценивать как роковой недостаток Кима, не знай Махбуб, что другим людям Ким, в своих интересах или ради махбубовых выгод, был способен лгать, как истый уроженец Востока. Тогда Махбуб направился через весь караван-сарай к Вратам Гарпий, женщин, подводящих себе глаза и ловящих чужестранцев, и не без труда вызвал ту самую девушку, которая, как он имел основание думать, была близкой приятельницей безбородого кашмирского пандита, подстерегавшего простодушного балти с телеграммами. Это был чрезвычайно неразумный поступок, ибо он и она, вопреки закону пророка, стали пить душистую настойку; Махбуб вдребезги напился, врата его уст открылись, и он в опьянении стал преследовать Цветок Услады, пока не свалился, как сноп, посреди подушек; и тут Цветок Услады вместе с безбородым кашмирским пандитом самым тщательным образом обыскали его с головы до ног. Около этого времени Ким услышал тихое шарканье шагов в опустевшей комнате Махбуба. Барышник странным образом оставил дверь незапертой, а люди его праздновали возвращение в Индию, угощаясь целой бараньей тушей от махбубовых щедрот. Лощеный молодой джентльмен, уроженец Дели, со связкой ключей, которую Цветок сняла с пояса бесчувственного торговца, обыскал каждый отдельный ящик, тюк, циновку и седельную сумку из имущества Махбуба еще тщательнее, чем Цветок и пандит обыскали их владельца. -- Я думаю, -- с досадой говорила Цветок часом позже, опираясь округлым локтем на храпевшую тушу Махбуба, -- что он просто-напросто афганский барышник, свинья, у которого на уме только кони да женщины. Возможно, конечно, что он и отослал это, если было что отсылать. -- Нет, вещь, относящаяся к Пяти князьям, должна была бы лежать у самого его черного сердца, -- сказал пандит. -- А там ничего не было? Делиец, войдя, засмеялся и оправил свою чалму. -- Я обыскивал подошвы его туфель, пока Цветок обыскивала его одежду. Это не тот человек, это другой. Я не многое пропускаю при осмотре. -- Они не говорили, что это непременно тот самый человек, -- озабоченно промолвил пандит. -- Они говорили: узнайте, не тот ли это человек, ибо наши Советы встревожены. -- Северные области кишат барышниками, как старый халат вшами. Там торгуют и Сикандар-Хан, и Нур-Али-Бег, и Фарух-Шах, -- все вожди кафилов, -- сказала Цветок. -- Они пока не приехали, -- молвил пандит. -- Тебе еще придется их завлечь. -- Тьфу! -- с глубоким отвращением произнесла Цветок, снимая голову Махбуба со своих колен. -- Не даром достаются мне деньги! Фарух-Шах -- настоящий медведь. Али-Бег -- наемный убийца, а старик Сикандар-Хан... ох! Ну, ступайте! Я теперь спать буду. Эта свинья не шевельнется до самой зари. Когда Махбуб проснулся, Цветок стала строго внушать ему, как грешно напиваться. Азиат, перехитрив врага, и глазом не моргнет, но Махбуб Али едва удержался от этого, когда, откашлявшись, затянул на себе кушак и, пошатываясь, вышел наружу под предрассветные звезды. -- Что за ребячья проделка, -- сказал он себе. -- Как будто каждая пешаварская девчонка уже на это не шла! Но сделано это было неплохо. Господь знает, сколько еще встретится на пути людей, получивших приказ пощупать меня... пожалуй, даже при помощи ножа. Выходит, что мальчишке нужно отправляться в Амбалу... и -- по железной дороге, ведь письмо срочное. А я останусь здесь, буду ухаживать за Цветком и пьянствовать, как полицейский-афганец. Он остановился у каморки, которая была рядом с его собственной. Люди его спали мертвым сном. Среди них не оказалось ни Кима, ни ламы. -- Вставай! -- он дернул одного из спящих. -- Куда ушли те, что лежали здесь вчера вечером, -- лама и мальчик? Не пропало ли что-нибудь? -- Нет, -- буркнул человек, -- полоумный старик встал после вторых петухов, говоря, что пойдет в Бенарес, и мальчик увел его. -- Проклятье Аллаха на всех неверных, -- в сердцах произнес Махбуб и, ворча себе в бороду, полез в свою каморку. Но ламу разбудил Ким -- Ким, который, приложив глаз к дырке от выпавшего сучка, образовавшейся в деревянной перегородке, видел, как делиец обыскивал ящики. Это был не простой вор, раз он перебирал письма, счета и седла, не грабитель, если просовывал нож под подошвы Махбубовых туфель и так тщательно ощупывал швы седельных сумок. Ким хотел было поднять тревогу, испустив протяжный крик ч-о-о-р! ч-о-о-р! (вор! вор!), который по ночам поднимает на ноги весь караван-сарай, но, присмотревшись внимательней, прикрыл рукой гайтан и сделал соответствующие выводы. -- Должно быть, дело идет о родословной этой вымышленной лошади, -- сказал он себе, -- о той штуке, что я везу в Амбалу. Лучше нам теперь же убираться отсюда. Те, что щупают сумки ножами, могут и животы ножами пощупать. Наверное за этим скрывается женщина. Эй! Эй! -- шепнул он спавшему некрепким сном ламе. -- Пойдем. Пора... пора ехать в Бенарес. Лама послушно встал, и они, как тени, выскользнули из караван-сарая. ГЛАВА II Кто цепи гордости порвет, Кто зверя и людей поймет, Души всего Востока тот Коснется здесь, в Камакуре. Будда в Камакуре Они вошли в похожий на крепость вокзал, темный на исходе ночи; электрические фонари горели только на товарном дворе, где производятся работы по крупным хлебным перевозкам Северной Индии. -- Это работа дьяволов! -- произнес лама и отпрянул назад, ошеломленный глубоким гулким мраком, мерцанием рельсов между бетонными платформами и переплетом ферм над головой. Он стоял в гигантском каменном зале, пол которого, казалось, был вымощен трупами, закутанными в саваны; это были пассажиры третьего класса, взявшие билеты вечером и теперь спавшие в залах ожидания. Уроженцам Востока все часы в сутках кажутся одинаковыми, и пассажирское движение регулируется в соответствии с этим. -- Сюда-то и приходят огненные повозки. За этой дыркой, -- Ким показал на билетную кассу, -- стоит человек, который даст тебе бумажку, чтобы доехать до Амбалы. -- Но мы едем в Бенарес, -- нетерпеливо возразил лама. -- Все равно. Пускай хоть в Бенарес. Скорей -- она подходит! -- Возьми этот кошелек. Лама, менее привыкший к поездам, чем он утверждал, вздрогнул, когда поезд, отходивший в 3.25 утра на юг, с грохотом подошел к вокзалу. Спящие проснулись, и вокзал огласился шумом и криками, возгласами продавцов воды и сластей, окриками туземных полицейских и пронзительным визгом женщин, собиравших свои корзинки, семьи и мужей. -- Это -- поезд, только поезд. Сюда он не дойдет. Подожди. Изумленный необычайным простодушием ламы (который отдал ему кошелек, полный рупий), Ким попросил билет до Амбалы и уплатил за него. Заспанный кассир, ворча, выкинул билет до ближайшей станции, расположенной на расстоянии шести миль от Лахора. -- Нет, -- возразил с усмешкой Ким, рассмотрев билет, -- с деревенскими эта штука, пожалуй, пройдет, но я живу в Лахоре. Ловко придумал, бабу. Теперь давай билет до Амбалы. Бабу, нахмурившись, выдал нужный билет. -- Теперь другой, до Амритсара, -- сказал Ким, не собиравшийся мотать деньги Махбуба Али на такое безрассудство, как плата за проезд до Амбалы. -- Стоит столько-то. Сдачи столько-то. Я знаю все, что касается поездов... Ни один йоги так не нуждался в челе, как ты, -- весело заявил он сбитому с толку ламе. -- Не будь меня, они вышвырнули бы тебя в Миян-Мире. Проходи сюда! Пойдем! -- он вернул деньги, оставив себе в качестве комиссионных -- неизменных азиатских комиссионных -- только по одной ане с каждой рупии, заплаченной за билет в Амбалу. Лама топтался у открытой двери переполненного вагона третьего класса. -- Не лучше ли пойти пешком? -- нерешительно промолвил он. Дородный ремесленник-сикх высунул наружу бородатое лицо. -- Боится он, что ли? Не бойся! Помню, я сам раньше боялся поезда. Входи! Эту штуку устроило правительство. -- Я не боюсь, -- сказал лама. -- А у вас найдется место для двоих? -- Тут и для мыши места не хватит, -- взвизгнула жена зажиточного земледельца-джата индуистского вероисповедания из богатого Джаландхарского округа. В наших ночных поездах меньше порядка, чем в дневных, где очень строго соблюдаются правила, требующие, чтобы мужчины и женщины сидели в разных вагонах. -- О, мать моего сына, мы можем потесниться, -- промолвил ее муж, человек в синей чалме. -- Возьми ребенка. Это, видишь ли, святой человек. -- Я уж и так семью семьдесят свертков на руках держу! Может, пригласишь его сесть ко мне на колени, бесстыдник? От мужчин только этого и дождешься! -- она огляделась кругом, ожидая сочувствия. Проститутка из Амритсара, сидевшая у окна, фыркнула из-под головного покрывала. -- Входи! Входи! -- крикнул жирный ростовщик-индус с обернутой в ткань счетной книгой под мышкой и добавил с елейной улыбкой: -- Надо быть добрым к беднякам. -- Ну да, за семь процентов в месяц под залог не рожденного теленка,-- промолвил молодой солдат-догра, ехавший на юг, в отпуск. Все рассмеялись. -- Он пойдет до Бенареса? -- спросил лама. -- Конечно. Иначе к чему нам ехать в нем? Входи, а то останемся, -- кричал Ким. -- Глядите! -- взвизгнула амритсарская девица. -- Он никогда не ездил в поезде. О, глядите! -- Ну, лезь, -- промолвил земледелец, протягивая большую смуглую руку и втаскивая ламу. -- Вот и ладно, отец. -- Но... но... я сяду на полу. Сидеть на лавке противно уставу, -- говорил лама. -- К тому же у меня от этого затекают ноги. -- Я говорю, -- начал ростовщик, поджимая губы, -- что нет ни одного праведного закона, которого мы не нарушили бы из-за этих поездов. К примеру, вот мы сидим здесь с людьми всех каст и племен. -- Да, и с самыми непристойными бесстыдницами, -- промолвила его жена, хмурясь на амритсарскую девицу, строившую глазки молодому сипаю. -- Я говорил, лучше бы нам ехать по тракту, в повозке, -- сказал муж, -- тогда бы мы и денег немного сберегли. -- Ну да, чтобы за дорогу истратить на пищу вдвое больше того, что удалось бы сберечь. Об этом говорено и переговорено десять тысяч раз. -- Еще бы, десятью тысячами языков, -- проворчал он. -- Уж если нам, бедным женщинам, и поговорить нельзя, так пусть нам помогут боги! Ох! Он, кажется, из тех, что не должны смотреть на женщину и отвечать ей. -- Лама, связанный своим уставом, не обращал на нее ни малейшего внимания. -- А ученик тоже из таких? -- Нет, мать, -- выпалил Ким, -- если женщина красива, а главное -- милосердна к голодному. -- Ответ нищего, -- со смехом сказал сикх. -- Сама виновата, сестра! Ким умоляюще сложил руки. -- Куда ты едешь? -- спросила женщина, протягивая ему половину лепешки, вынутой из засаленного свертка. -- До самого Бенареса. -- Вы, должно быть, скоморохи? -- предположил молодой солдат. -- Не покажете ли нам какие-нибудь фокусы, чтобы скоротать время? Почему этот желтый человек не отвечает? -- Потому, что он святой, -- свысока произнес Ким, -- и думает о вещах, которые для тебя сокрыты. -- Это возможно. Мы, лудхиянские сикхи, -- он раскатисто проговорил эти слова, -- не забиваем себе головы богословием. Мы сражаемся. -- Сын брата моей сестры служит наиком (капралом) в этом полку, -- спокойно промолвил ремесленник-сикх. -- В этом полку есть роты из догр. -- Солдат воззрился на него, ибо догры другой касты, чем сикхи, а ростовщик захихикал. -- Для меня все одинаковы, -- сказала девица из Амритсара. -- Этому можно поверить, -- язвительно фыркнула жена земледельца. -- Да нет же, но все, что служат сиркару с оружием в руках, составляют братство, если можно так выразиться. Братство касты -- это одно, но кроме этого, -- она робко огляделась кругом, -- есть узы палтана -- полка, не правда ли? -- У меня брат в джатском полку, -- сказал земледелец. -- Догры -- хорошие люди. -- По крайней мере, сикхи твои держались такого мнения, -- проговорил солдат, хмурясь на сидевшего в углу безмолвного старика. -- Именно так думали твои сикхи, когда две наши роты пришли им на помощь в Пирзаи-Котале; восемь афридийских знамен торчали тогда на гребне. С тех пор еще и трех месяцев не прошло. Он рассказал о военных действиях на границе, во время которых догрские роты лудхиянских сикхов хорошо себя показали. Амритсарская девица улыбнулась; она понимала, что рассказчик стремится вызвать ее одобрение. -- Увы! -- произнесла жена земледельца, когда солдат кончил. -- Значит, деревни их были сожжены и маленькие дети остались без крова? -- Они уродовали наших убитых. После того как мы, солдаты сикхского полка, проучили их, они заплатили большую дань. Вот как все это было... Это что? Не Амритсар ли? -- Да, и здесь прокалывают наши билеты, -- сказал ростовщик, шаря у себя за кушаком. Фонари бледнели при свете зари, когда контролер-метис начал обход. На Востоке, где люди засовывают свои билеты во всякие необычные места, проверка билетов тянется долго. Ким показал свой билет, и ему велели выходить. -- Но я еду в Амбалу, -- заспорил он, -- я еду с этим святым человеком. -- Можешь ехать хоть в джаханнам, мне-то что? Этот билет только до Амритсара. Пошел вон! Ким разразился потоком слез, уверяя, что лама ему отец и мать, что он, Ким, опора его преклонных лет и что лама умрет без его помощи. Весь вагон упрашивал контролера смилостивиться (особенное красноречие проявил ростовщик), но контролер вытащил Кима на платформу. Лама моргал глазами: он не в силах был понять, что происходит, а Ким еще громче рыдал за окном вагона. -- Я очень беден. Отец мой умер, мать умерла. О милостивцы, если я здесь останусь, кто будет ухаживать за этим стариком? -- Что... что это такое? -- повторял лама. -- Он должен ехать в Бенарес. Он должен ехать со мною вместе. Он мой чела. Если нужно уплатить деньги... -- О, замолчи! -- прошептал Ким. -- Разве мы раджи, чтобы швыряться добрым серебром, когда люди вокруг так добры. Амритсарская девица вышла, захватив свои свертки, и Ким устремил на нее внимательный взор. Он знал, что подобные женщины обычно щедры. -- Билет, маленький билетик до Амбалы, о Разбивающая Сердца! -- Она рассмеялась. -- Неужели и ты не милосердна? -- Святой человек пришел с Севера? -- Он пришел издалека, с самого далекого Севера, с Гор, -- воскликнул Ким. -- Теперь на Севере снег лежит в горах между соснами. Мать моя была родом из Кулу. Возьми себе билет. Попроси его благословить меня. -- Десять тысяч благословений, -- завизжал Ким. -- О святой человек! Женщина подала нам милостыню, женщина с золотым сердцем, так что я смогу ехать вместе с тобой. Побегу за билетом. Девица взглянула на ламу, который машинально вышел на платформу вслед за Кимом. Он наклонил голову, чтобы не смотреть на нее, и забормотал что-то по-тибетски, когда она уходила с толпой. -- Легко добывают, легко и тратят, -- ядовито проговорила жена земледельца. -- Она приобрела заслугу, -- возразил лама. -- Наверное, это была монахиня. -- В одном Амритсаре тысяч десять таких монахинь. Иди обратно, старик, не то поезд уйдет без тебя, -- прокричал ростовщик. -- Хватило не только на билет, но и на чуточку пищи, -- сообщил Ким, прыгая на свое место. -- Теперь ешь, святой человек. Гляди! День наступает. Золотые, розовые, шафранные, алые курились утренние туманы над плоскими зелеными равнинами. Весь богатый Пенджаб открывался в блеске яркого солнца. Лама слегка отклонялся назад при виде мелькающих телеграфных столбов. -- Велика скорость этого поезда, -- сказал ростовщик с покровительственной усмешкой. -- Мы отъехали от Лахора дальше, чем ты успел бы пройти за два дня. Вечером приедем в Амбалу. -- Но оттуда еще далеко до Бенареса, -- устало молвил лама, жуя предложенные Кимом лепешки. Все пассажиры развязали свои узлы и принялись за утреннюю еду. Потом ростовщик, земледелец и солдат набили себе трубки и наполнили вагон удушливым, крепким дымом; они сплевывали и кашляли с наслаждением. Сикх и жена земледельца жевали пан, лама нюхал табак и перебирал четки, а Ким, скрестив ноги, улыбался, радуясь приятному ощущению в полном желудке. -- Какие у вас в Бенаресе реки? -- неожиданно спросил лама, обращаясь ко всему вагону вообще. -- У нас есть Ганга, -- ответил ростовщик, когда тихое хихиканье умолкло. -- А еще какие? -- Какие же еще, кроме Ганги? -- Нет, я имел в виду некую Реку Исцеления. -- Это и есть Ганга. Кто искупается в ней, очистится и пойдет к богам. Я трижды совершал паломничество на Гангу, -- он гордо оглянулся кругом. -- Ты в этом нуждался, -- сухо сказал молодой сипай, и смех путешественников обратился на ростовщика. -- Очиститься... чтобы вернуться к богам, -- пробормотал лама, -- и вновь вращаться в круговороте жизни, будучи по-прежнему привязанным к Колесу! -- Он с раздражением покачал головой. -- Но, может быть, здесь ошибка. Кто же вначале сотворил Гангу? -- Боги. Какую из известных нам вер исповедуешь ты? -- спросил ростовщик, сбитый с толку. -- Я следую Закону, Всесовершенному Закону. Так, значит, боги сотворили Гангу? Что это были за боги? Весь вагон в изумлении смотрел на него. Никто не понимал, как это можно не знать о Ганге. -- Какому... какому богу ты поклоняешься? -- спросил, наконец, ростовщик. -- Слушайте! -- произнес лама, перекладывая четки из одной руки в другую. -- Слушайте, ибо я буду говорить о нем! О народ Хинда, слушай! Он начал рассказывать историю владыки Будды на языке урду, но, увлеченный своими мыслями, перешел на тибетский и стал приводить монотонные тексты из одной китайской книги о жизни Будды. Мягкие, веротерпимые люди благоговейно смотрели на него. Вся Индия кишит святыми, бормочущими проповеди на незнакомых языках; фанатиками, потрясенными и снедаемыми огнем религиозного рвения; мечтателями, болтунами и ясновидцами. Так было от начала времен и так будет до конца. -- Хм! -- произнес солдат из полка лудхиянских сикхов. -- В Пирзан-Котале рядом с нами стоял мусульманский полк и в нем служил какой-то ихний жрец, -- помнится, он был наиком, -- так вот, когда на него накатывало, он пророчествовал. Но бог хранит всех безумных. Начальство многое спускало этому человеку. Лама, вспомнив, что он находится в чужой стране, опять перешел на урду. -- Послушайте рассказ о Стреле, которую владыка наш выпустил из лука, -- сказал он. Это гораздо больше отвечало вкусам присутствующих, и они с любопытством выслушали его рассказ. -- А теперь, о народ Хинда, я иду искать эту Реку. Не можете ли вы указать мне путь, ибо все мы, и мужчины, и женщины, живем во зле? -- Ганга, только Ганга смывает грехи, -- пронеслось по всему вагону. -- Однако у нас в Джаландхаре тоже добрые боги, уж это так, -- сказала жена земледельца, выглядывая из окна. -- Смотрите, как они благословили хлеба. -- Обойти все реки в Пенджабе -- немалое дело, -- промолвил ее муж. -- С меня хватит и той речки, которая покрывает мое поле хорошим илом, и я благодарю Бхумию, бога усадьбы, -- он дернул узловатым бронзовым плечом. -- Ты думаешь, наш владыка заходил так далеко на север? -- сказал лама, обращаясь к Киму. -- Возможно, -- успокоительно ответил Ким, выплевывая красный сок пана на пол. -- Последним из великих людей, -- авторитетно произнес сикх, -- был Сикандар Джалкарн (Александр Македонский). Он вымостил улицы Джаландхара и построил большой водоем около Амбалы. Мостовая держится до сего дня, и водоем тоже уцелел. Я никогда не слыхал о твоем боге. -- Отрасти волосы и говори на пенджаби, -- шутливо обратился молодой солдат к Киму, цитируя северную поговорку.-- Этого достаточно чтобы стать сикхом. -- Но он сказал это не очень громко. Лама вздохнул и погрузился в созерцание. Он казался темной бесформенной массой. Когда среди общего говора наступали паузы, слышалось низкое монотонное гудение: "Ом мани падме хум! Ом мани падме хум!" -- и стук деревянных четок. -- Это утомляет меня, -- сказал он, наконец. -- Быстрота и стук утомляют меня. Кроме того, мой чела, не пропустили ли мы нашу Реку? -- Успокойся, успокойся, -- говорил Ким. -- Разве Река не вблизи Бенареса? А мы еще далеко от этого места. -- Но если наш владыка был на Севере, так, может, это одна из тех речек, через которые мы переезжали? -- Не знаю. -- Но ты был послан мне, -- был ты мне послан или нет? -- за те заслуги, которые я приобрел там, в Сач-Зене. Ты пришел из-за пушки, двуликий... и в двух одеждах. -- Молчи. Здесь нельзя говорить об этих вещах, -- зашептал Ким. -- Один я был там. Подумай -- и ты вспомнишь. Только мальчик... мальчик-индус... у большой зеленой пушки. -- Но разве там не было англичанина с белой бородой, святого человека среди священных изображений, который сам укрепил мою веру в Реку Стрелы? -- Он... мы... пошли в Аджаиб-Гхар, в Лахоре, чтобы там помолиться богам, -- объяснил Ким окружающим, которые, не стесняясь, прислушивались к ним. -- И сахиб из Дома Чудес говорил с ним, -- да, это истинная правда, -- как с братом. Он очень святой человек, родом издалека, из-за Гор. Отдохни! В положенное время мы приедем в Амбалу. -- Но Река... Река моего исцеления? -- И тогда, если хочешь, мы пешком пойдем искать эту Реку. Так, чтобы ничего не пропустить, ни одного самого маленького ручейка на полях. -- Но у тебя свое собственное искание? -- Лама, очень довольный, что так ясно все помнит, сел прямо. -- Да, -- подтвердил Ким, ободряя его. Мальчик был совершенно счастлив тем, что куда-то едет, жует пан и видит новых людей в большом благожелательном мире. -- Это был Бык, Красный Бык, который придет, чтобы помочь тебе и увести тебя... куда? Я позабыл. Красный Бык на зеленом поле, не так ли? -- Нет, он никуда меня не уведет, -- сказал Ким. -- Это я просто сказку тебе рассказал. -- Что такое? -- жена земледельца наклонилась вперед, и браслеты на руках ее звякнули. -- Или вы оба видите сны? Красный Бык на зеленом поле, который уведет тебя на небо... так, что ли? Это было видение? Кто-нибудь это предсказал? В нашей деревне, за городом Джаландхаром, есть красный бык, и он пасется, где хочет, на самых зеленых наших полях! -- Подай только бабе старухину сказку, а птице-ткачу листок и нитку -- и они наплетут всяких чудес, -- сказал сикх. -- Всех святых людей посещают видения, а ученики, следуя святым, тоже выучиваются этому. -- Ведь это был Красный Бык на зеленом поле? -- повторил лама. -- Возможно, что в какой-нибудь из прежних жизней своих ты приобрел заслугу, и Бык придет, чтобы вознаградить тебя. -- Нет, нет... это мне просто сказку рассказали... наверное, в шутку. Но я буду искать Быка вокруг Амбалы, а ты поищешь свою Реку и отдохнешь от стука поезда. -- Возможно, Бык знает, что он послан указать путь нам обоим, -- с детской надеждой промолвил лама. Потом он обратился к присутствующим, указывая на Кима: -- Он только вчера был послан мне. Я думаю, что он не от мира сего. -- Видала я много нищих и святых, но такого йоги с таким учеником еще не видывала,-- сказала женщина. Муж ее легонько тронул пальцем свой лоб и улыбнулся. Но, когда лама принялся за еду, все они стали предлагать ему лучшее, что у них было. В конце концов усталые, сонные и запыленные, они прибыли на вокзал города Амбалы. -- Мы приехали сюда по делам одной тяжбы, -- сказала жена земледельца Киму. -- Мы остановимся у младшего брата двоюродной сестры моего мужа. Во дворе найдется место для тебя и твоего йоги. А что, он... он благословит меня? -- О, святой человек! Женщина с золотым сердцем хочет дать нам приют на ночь. Эта южная страна -- страна милосердия. Вспомни, как нам помогали с самого утра. -- Лама, благословляя женщину, наклонил голову. -- Пускать в дом младшего брата моей двоюродной сестры всяких бродяг... -- начал муж, вскидывая на плечо тяжелую бамбуковую дубинку. -- Младший брат твоей двоюродной сестры до сих пор должен двоюродному брату моего отца часть денег, истраченных на свадьбу дочери, -- резко сказала женщина. -- Пусть он спишет с этого долга стоимость их пропитания. Йоги, наверно, будет просить милостыню. -- Еще бы, я прошу милостыню вместо него, -- подтвердил Ким, стремившийся прежде всего найти ночлег для ламы, с тем чтобы самому отыскать англичанина Махбуба Али и отделаться от родословной белого жеребца. -- А теперь, -- сказал он, когда лама устроился во внутреннем дворе зажиточного индуистского дома, позади военного поселка, -- я ненадолго уйду, чтобы... чтобы... купить на базаре еды. Не выходи наружу, покуда я не вернусь. -- Ты вернешься? Ты обязательно вернешься? -- старик схватил его за руку. -- И ты вернешься в том же самом образе? Разве сейчас уже поздно идти искать Реку? -- Слишком поздно и слишком темно. Успокойся, подумай, как далеко ты уже отъехал -- на целых сто миль от Лахора. -- Да, а от моего монастыря еще дальше. Увы! Мир велик и страшен. Ким выскользнул и удалился. Никогда еще столь незаметная фигурка не носила на своей шее свою судьбу и судьбу десятков тысяч других людей. Указания Махбуба Али почти не оставляли сомнений в том, где именно находится дом англичанина; какой-то грум, отвозивший хозяйский шарабан из клуба домой, дал Киму дополнительные сведения. Оставалось только разыскать самого этого человека, и Ким, проскользнув через садовую изгородь, спрятался в пушистой траве близ веранды. Дом сверкал огнями, и слуги двигались в нем среди накрытых столов, уставленных цветами, хрусталем и серебром. Вскоре из дома вышел англичанин, одетый в черный костюм и белую рубашку. Он напевал какой-то мотив. Было слишком темно, чтобы рассмотреть его лицо, и Ким, по обычаю нищих, решил испробовать старинную уловку. -- Покровитель бедных! -- Человек обернулся на голос. -- Махбуб Али говорит... -- Ха! Что говорит Махбуб Али? -- он даже не взглянул на говорившего, и Киму стало ясно, что он знает, о чем идет речь. -- Родословная белого жеребца вполне установлена. -- Чем это доказано? -- англичанин перешел к шпалерам из роз, окаймлявшим аллею. -- Махбуб Али дал мне вот это доказательство, -- Ким швырнул в воздух комочек бумаги, и он упал на дорожку рядом с человеком, который наступил на него ногой, увидев, что из-за угла выходит садовник. Когда слуга ушел, он поднял комочек, бросил на землю рупию -- Ким услышал звон металла -- и зашагал к дому, ни разу не оглянувшись. Ким быстро поднял монету; впрочем, несмотря на условия своего воспитания, он был истым ирландцем и считал серебро наименее важным элементом всякой игры. Чего он всегда хотел, так это наглядно узнавать, к каким результатам приводит его деятельность; поэтому, вместо того чтобы ускользнуть прочь, он лег на траву и, как червь, пополз к дому. Он увидел -- индийские бунгало открыты со всех сторон, -- что англичанин, вернувшись в расположенную за углом веранды заваленную бумагами и портфелями туалетную комнату, служившую также кабинетом, сел читать послание Махбуба Али. Лицо его, ярко освещенное керосиновой лампой, изменилось и потемнело, и Ким, подобно всем нищим привыкший следить за выражением лиц, отметил это. -- Уил! Уил, милый!-- прозвучал женский голос. -- Иди в гостиную. Они вот-вот приедут. -- Уил! -- снова прозвучал голос пять минут спустя. -- Он приехал. Я слышу, как солдаты едут по аллее. Человек выскочил наружу без шляпы, а в это время у веранды остановилось большое ландо, вслед за которым ехали четыре туземных кавалериста, и из него вышел высокий черноволосый человек, прямой как стрела. Впереди шел молодой любезно улыбавшийся офицер. Ким лежал на животе, почти касаясь высоких колес. Хозяин и черный незнакомец обменялись двумя фразами. -- Конечно, сэр, -- быстро проговорил молодой офицер. -- Все обязаны ждать, если дело касается лошади. -- Мы задержимся не больше, чем на двадцать минут, -- сказал знакомый Кима. -- А вы будьте за хозяина, занимайте гостей и все такое. -- Велите одному из солдат подождать, -- сказал высокий человек, и оба они прошли в туалетную комнату, а ландо покатило прочь. Ким видел, как головы их склонились над посланием Махбуба Али, и слышал их голоса: один голос был тихий и почтительный, а другой решительный и резкий. -- Дело идет не о неделях, а о днях, чуть ли не о часах, -- произнес старший. -- Я давно уже ожидал этого, но вот эта штука, -- он хлопнул по записке Махбуба Али, -- решает дело. Кажется, у вас сегодня обедает Гроган? -- Да, сэр, и Маклин тоже. -- Отлично. Я сам поговорю с ними. Дело, конечно, будет доложено Совету, но здесь случай такого рода, что мы имеем право действовать немедленно. Предупредите Пиндскую и Пешаварскую бригады. Это внесет путаницу в расписание летних смен, но тут уже ничего не поделаешь. Вот что получается, если их сразу же не проучить хорошенько. Восьми тысяч, пожалуй, хватит. -- Как насчет артиллерии, сэр? -- Я посоветуюсь с Маклином. -- Так, значит, война? -- Нет, карательная экспедиция. Когда чувствуешь себя связанным действиями своего предшественника... -- Но, быть может, С.25-й солгал? -- Он подтверждает донесение другого лица. В сущности, они уже шесть месяцев назад показали свои когти. Но Девениш утверждал, что имеются шансы на мир. Конечно, они воспользовались этим, чтобы пополнить свои силы. Немедленно отправьте эти телеграммы... новый шифр, не старый -- мой и Уортонов. Не думаю, что нам нужно заставлять дам ожидать нас дольше. Все остальное мы обсудим за послеобеденными сигарами. Я не сомневался, что так и будет. Карательная экспедиция -- не война. Когда кавалерист отъехал, Ким пробрался к задней половине дома, где он, основываясь на своем лахорском опыте, ожидал получить пищу и... информацию. Кухня кишела возбужденными поварятами, один из которых толкнул его. -- Ай, -- взвизгнул Ким, притворяясь плачущим, -- я только пришел помыть тарелки, чтобы меня за это накормили. -- Вся Амбала сюда устремилась за этим же. Убирайся отсюда! Они сейчас суп кушают. Ты думаешь, что нам, слугам Крейтона-сахиба, нужна чужая помощь при большом обеде? -- А это очень большой обед? -- спросил Ким, косясь на блюда. -- Еще бы. А главный гость не кто иной, как сам джанги-лат-сахиб (главнокомандующий). -- Хо! -- издал Ким гортанный возглас изумления. Он узнал все, что хотел, и, когда поваренок отвернулся, ушел прочь. -- И вся эта суматоха, -- сказал он себе, по своему обыкновению думая на хиндустани, -- происходит из-за родословной какой-то лошади. Махбубу Али надо бы поучиться лгать у меня. Всякий раз, как я передавал поручения, о