руг друга королева-мать и новая, молодая жена махараджи. Махараджа Кунвар стоял неподвижно в сумерках угасавшего дня, поблескивая алмазами своей драгоценной одежды. - Может, мне повторить еще раз? - спросил он. - Нет-нет-нет, малыш! Нет! - закричала она, бросаясь на колени перед ним и прижимая его худенькое тельце к своей груди с внезапной нежностью и жалостью. - Ник! Что мы будем делать в этой ужасной стране? - Она заплакала. - Ну ладно! - сказал махараджа абсолютно безучастно. - Мне сказали уходить только после того, как вы заплачете. - Он кликнул стражу и экипаж и отбыл, оставив свой небогатый подарок на полу. В полутемной комнате слышались всхлипывания Кейт. Ни миссис Эстес, ни ее мужа не было дома. Это маленькое словечко "мы", произнесенное ею, наполнило сердце Тарвина сладким трепетом. Он наклонился к ней и обнял, и Кейт не стала возражать и отчитывать его. - Вдвоем мы справимся с любыми трудностями, - прошептал он, когда ее голова легла ему на плечо. Х "Дорогой друг! Вы были вчера ко мне немилосердны и сумели сделать мою жизнь еще труднее. Я знаю, что проявила слабость. Я расстроилась из-за малыша. Но я должна делать то, ради чего приехала сюда, и я хочу, Ник, чтобы вы укрепляли меня в моем намерении, помогали, а не мешали мне. Пожалуйста, не приходите несколько дней. Мне сейчас нужны все мои силы и вера в то, что я могу стать тем, кем хочу быть для этих людей, чтобы взяться за тот непочатый край работы, который лишь приоткрывается мне сейчас. Мне кажется, я и в самом деле сумею принести какую-то пользу. Прошу вас, дайте мне такую возможность, пожалуйста". В этой записке, которую Тарвин получил на следующее утро, он находил все новые и новые оттенки скрытого смысла. Перестав строить бесчисленные догадки и предположения, он мог с уверенностью сказать себе лишь одно: несмотря на минутную слабость, Кейт твердо стояла на ногах, и заставить ее свернуть с избранного пути будет нелегко. Кейт приехала в эту страну не только ради того, чтобы бороться с горем и страданием, жившими во дворце. Это была лишь часть ее работы. И если несчастья столь ужасны под сенью трона, что же должен тогда выносить простой народ? Кейт отправилась осмотреть госпиталь. - В больнице только один врач из туземцев, - говорила ей миссис Эстес по дороге, - и он всего лишь туземец, а это значит лентяй. - Как здесь можно лениться? - вскричала ее спутница. Они въезжали в городские ворота, и их обдало волной жара. - В Раторе все очень скоро начинают лениться, - ответила миссис Эстес с легким вздохом, думая о тех высоких надеждах и отчаянных усилиях сделать хоть что-то, с которых начинал в Раторе ее муж, и о том, как на смену им пришла обволакивающая апатия. Кейт держалась в седле уверенно и смело, как и подобает девушке, выросшей на американском Западе: ездить верхом и ходить дети начинают там одновременно. Ее не лишенная аристократизма фигурка казалась еще стройнее и симпатичнее, когда она сидела на лошади. Внутренний свет, рожденный решимостью сделать свое дело, освещал ее простое лицо, придавая ему духовную, возвышенную красоту. Ее согревало сознание того, что она приближалась к своей цели, в течение двух лет притягивавшей к себе все ее помыслы и мечты. Когда они свернули с главной улицы города, то увидели толпу, собравшуюся в ожидании у подножия лестницы из красного песчаника; лестница вела вверх, к площадке, на которой стояло белое трехэтажное здание с надписью "Государственная амбулатория". Буквы налезали друг на друга, а по обе стороны от двери сползали вниз. Кейт почудилось, что она видит сон, когда бросила взгляд на толпу женщин в ярко-красных, темно-красных, синих, шафрановых, голубых, розовых и бирюзовых платьях из необработанного шелка. Почти у каждой женщины был ребенок, привязанный к бедру, и когда Кейт, подъехав ближе, натянула поводья, она услышала, что над толпой стоит гул плача и причитаний. Женщины хватали ее за стремена, за ноги, протягивали ей своих детей. Она взяла одного младенца, крепко прижала его к груди и начала нежно убаюкивать. Малыш горел в лихорадке. - Будьте осторожны, - сказала миссис Эстес, - в горах за городом свирепствует оспа, а эти люди и понятия не имеют ни о каких предосторожностях. Кейт ничего не ответила, потому что слышала только жалобный женский плач. Осанистый белобородый туземец в халате из верблюжьей шерсти и в кожаных сапогах вышел из дверей больницы и, растолкав женщин, приблизился к Кейт и низко поклонился ей. - Вы новая леди-директор? - спросил он. - Больница готова для осмотра. Отойдите от мисс сахиб*! - закричал он на местном наречии, когда Кейт спустилась с лошади и толпа сомкнулась вокруг нее. Миссис Эстес осталась в седле и сверху наблюдала за происходящим. Одна из женщин, жительница пустыни, очень высокая, с золотистым цветом кожи и ярко-алыми губами, отбросила с лица покрывало, схватила Кейт за руку и потащила за собой, громко и свирепо выкрикивая что-то на непонятном Кейт языке. В глазах ее было горе, которое не могло оставить равнодушным. Кейт последовала за ней без сопротивления, и когда толпа расступилась, увидела верблюда, опустившегося на колени прямо на дороге. На спине верблюда сидел мужчина, худой, как скелет, и что-то бормотал, бессмысленно пощипывая обитое гвоздями седло. Женщина выпрямилась во весь рост, а потом, не говоря ни слова, бросилась на землю, обняв ноги Кейт. Кейт наклонилась, чтобы поднять ее, а доктор, стоя на ступеньках лестницы, бодрым голосом кричал: - О, это ничего! Не волнуйтесь. Это настоящий сумасшедший, ее муж. Она уже не первый раз привозит его сюда. - И вы ничего до сих пор не сделали, чтобы помочь ему? - поворачиваясь к доктору, спросила гневно Кейт. - А что я могу? Она же не оставляет его здесь лечиться, а то бы я поставил ему мушки. - Мушки! - прошептала Кейт в ужасе от услышанного. Она, наконец, схватила женщину за руки и крепко держала их в своих руках. - Скажите ей, что его надо оставить здесь, - произнесла она громко. Доктор исполнил ее приказание. Женщина глубоко вздохнула и добрых полминуты пристально вглядывалась в лицо белой женщины. Потом она взяла ее руку и положила мужу на лоб, а сама села на пыльную дорогу и закрылась покрывалом. Кейт, до глубины души пораженная столь странными движениями восточной души, посмотрела на женщину и под влиянием сердечного порыва и сострадания, которое не знает различий между народами, нагнулась и тихо поцеловала ее в лоб. - Отнесите его наверх, - сказала она. Его подняли по ступенькам лестницы, а потом внесли в больницу. Жена последовала за ним, как собака за хозяином. На секунду она задержалась и заговорила со своими сестрами, стоявшими внизу, у подножия лестницы, а они отвечали ей, перебивая друг друга, плача и смеясь. - Она говорит, - сказал доктор, лучезарно улыбаясь, - что убьет всякого, кто будет невежлив с вами. А еще, что она будет нянькой вашему сыну. Кейт остановилась, чтобы сказать несколько слов миссис Эстес, которая должна была ехать в город по делам, потом поднялась вместе с доктором по лестнице. - Начнем осмотр больницы? - спросил доктор. - Но сначала разрешите мне представиться. Меня зовут Лалла Дхунпат Раи, я лиценциат медицины, окончил Дафф Колледж. Я первый в нашей провинции получил это звание. Это было двадцать лет назад. Кейт с удивлением взглянула на него. - А где же вы жили и работали все это время? - спросила она. - Некоторое время я прожил с отцом, у него в доме. Потом служил в аптекарских складах Британской Индии. Но Его Высочество милостиво даровал мне назначение на это место, которое я и занимаю по сей день. Кейт подняла брови. Вот кто, значит, будет ее коллегой и товарищем. Они молча зашли в больницу, и Кейт должна была приподнять подол своей амазонки, чтобы не выпачкать его в грязи, глубоко въевшейся в пол. Шесть соломенных тюфяков, перевязанных веревками и покрытых кусками кожи, валялись на грязном центральном дворе больницы, и на каждом из них лежал человек, запеленутый в белую простыню; все они метались, стонали и бормотали что-то невнятное. К ним подошла женщина с горшком каких-то прогорклых местных сладостей и попыталась, хотя и безуспешно, заставить одного из них отведать эти лакомства. На солнцепеке стоял молодой человек, почти голый, держа руки за головой, и смотрел, не моргая, на солнце - кто кого пересмотрит. Он затянул какую-то песню, потом замолчал и начал носиться между постелями, выкрикивая непонятные слова. Затем он вернулся на свое место в центре двора и снова запел недопетую песню. - Он тоже отъявленный сумасшедший, - сказал доктор, - Я ставил ему и мушки, и банки, не зная жалости, но он ни за что не хочет покидать больницу. Он абсолютно безобиден, а опасен лишь тогда, когда не может достать свою порцию опиума. - Но вы же, конечно, не даете опиум своим пациентам? - воскликнула Кейт. - Напротив, конечно, даю. Иначе они просто умрут. Все раджпуты* принимают опиум. - И вы? - в ужасе спросила Кейт. - Я попробовал однажды отказаться от него - это было, когда я только приехал сюда. А сейчас... Он вынул из-за пояса отполированную до блеска из-за частого употребления табакерку и взял оттуда, как показалось Кейт, целую горсть пилюль. Отчаяние начинало овладевать ею. - Покажите мне женскую палату, - сказала она устало. - О, женщины у нас и наверху, и внизу, - словом, повсюду, - ответил доктор небрежно. - А где роженицы? - спросила она. - Да где придется. - Кто же ухаживает за ними? - Они меня не жалуют. Но к ним приходит одна очень искусная женщина - она не работает у нас. - Есть ли у нее специальная подготовка, училась ли она где-нибудь? - Она пользуется большим уважением в своей деревне, - сказал доктор. - Она сейчас здесь, я вы можете поговорить с ней, если желаете. - Где она? - потребовала ответа Кейт. Дхунпат Раи, чувствуя некоторую неловкость, поспешил указать ей дорогу вверх по узенькой лестнице, которая привела их к запертой двери. Из-за двери доносились крики и завывания, которые обычно сопровождают появление человека на свет божий. Кейт в гневе распахнула дверь и ворвалась в палату. И несмотря на то, что это была палата государственной больницы, в ней стояли сделанные из глины и коровьего навоза изображения двух богов, и женщина, призванная ухаживать за больными, осыпала их бутонами ноготков. Все окна, все отверстия, через которые в палату мог проникнуть свежий воздух, были закрыты, и в углу свирепо полыхал родильный огонь, от дыма которого Кейт чуть было не задохнулась. Никто никогда не узнает, что именно произошло между Кейт и "пользующейся большим уважением в своей деревне" женщиной. Девушка оставалась в палате около получаса. Но женщина покинула ее значительно раньше, причем волосы ее были растрепаны, и, уходя, она что-то кудахтала себе под нос. После этого Кейт уже нельзя было ничем удивить: она была готова к самому худшему. Ее не поражало ни неряшливое приготовление лекарств в больнице (ступку для измельчения порошков никто никогда не мыл, и поэтому каждый пациент вместе с предписанным лекарством получал еще целый букет дополнительных снадобий), ни грязные, без водопровода и канализации, плохо освещенные и никогда не проветриваемые комнаты, по которым она ходила, все более теряя надежду. Пациентам было разрешено принимать знакомых и родственников, когда им заблагорассудится, и получать от них любые гостинцы, подаренные от доброго сердца, пусть даже безусловно вредные для здоровья. Когда в больнице кто-нибудь умирал, плакальщицы выли над покойником, окружив койку, а потом проносили обнаженное тело по больничному двору, где хохотали сумасшедшие, а оттуда - в город, куда, по велению Господа, попадали и разнообразные заразные болезни. Инфекционных больных никто не изолировал, и дети, страдающие от офтальмии, спокойно играли с детьми посетителей или у постели дифтеритного больного. Доктору удавалось успешно лечить всего одну болезнь, весьма распространенную в этих местах и фигурирующую в учетных книгах больницы под названием "укусы в поясницу". Дровосеки и мелкие торговцы, которым доводилось путешествовать по безлюдным дорогам штата, не "так уж редко встречались с тиграми, и в таких случаях доктор, не считаясь с требованиями английской фармакопеи, прибегал к простейшим, но хорошо зарекомендовавшим себя в соседних деревнях домашним средствам и творил чудеса. И тем не менее было необходимо объяснить ему, что в будущем у государственной больницы будет лишь один начальник, приказы которого должны исполняться беспрекословно, и имя этого начальника мисс Кейт Шерифф. Доктор, зная, что Кейт лечит придворных и членов королевской семьи, ничем не выразил своего несогласия. Он пережил уже много реформ и реорганизаций и знал, что его собственная инертность и хорошо подвешенный язык позволят ему пережить еще не одну попытку перевернуть все в больнице вверх дном. Он отвесил поклон и, пропуская упреки мимо ушей, в качестве ответа привел лишь один аргумент: - Больница получает из казны всего-навсего сто пятьдесят рупий в месяц. Как же можно за такие деньги купить лекарства и привезти их из Калькутты? - Я плачу по этому счету, - сказала Кейт, сидя за письменным столом в ванной комнате, служившей кабинетом, и составляя список самых нужных медикаментов и средств ухода за больными, - я и впредь буду платить за все, что сочту необходимым, - Счет пройдет через меня как лицо официальное? - спросил Дхунпат Раи, склонив голову набок. Не желая создавать ненужных сложностей и дополнительных препятствий, Кейт согласилась. Когда рядом, в соседних палатах, лежали несчастные создания, за которыми никто не ухаживал и которых никто не лечил, отданные на милость такого врача, как Дхунпат Раи, Кейт не могла торговаться насчет комиссионных. - Да, конечно, - сказала она решительно. И когда доктор взглянул на размер и прикинул стоимость составленного ею списка, он почувствовал, что может многое стерпеть от Кейт. Через три часа Кейт вышла из больницы в полуобморочном состоянии, умирая от усталости, голода и острой боли в сердце. XI Когда Тарвин встретился с махараджей, тот еще не успел принять обычную утреннюю дозу опиума и потому находился в глубочайшей депрессии. Человек из Топаза, решившийся приступить к исполнению своего плана, смотрел на него цепким. изучающим взглядом. Первые слова махараджи помогли ему завести разговор на нужную тему. - Зачем вы сюда приехали? - спросил у него махараджа. - В Ратор? - переспросил Тарвин с лучезарнейшей улыбкой. - Да, в Ратор, - проворчал махараджа. - Агент сахиб говорит, что вы не служите никакому правительству и приехали сюда с одной целью - все кругом высматривать и писать ложные донесения. Так зачем вы приехали? - Я приехал, чтобы повернуть течение вашей реки. В ней есть золото, - сказал он уверенно. Раджа ответил на это лаконично: - Идите и разговаривайте об этом с правительством, - произнес он мрачно. - Мне кажется, это ваша река, - ввернул Тарвин неунывающим тоном. - Моя! Ничего в этом штате мне не принадлежит. Торговые люди днем и ночью стоят у моих ворот, чтобы вытрясти из меня деньги. Агент сахиб ни за что не хочет разрешить мне самому собирать налоги, как поступали мои предки. У меня нет армии. "Все это чистая правда, - прошептал Тарвин, - и в один прекрасный день я мог бы убежать, прихватив с собой всю его армию". - Да если бы у меня и была армия, - продолжал махараджа, - мне не с кем было бы воевать. Я всего-навсего старый беззубый волк. Уезжайте отсюда! Разговор происходил на мощенном плитами дворе у того самого дворцового крыла, где находились покои Ситабхаи. Махараджа сидел в сломанном виндзорском кресле*, а его грумы проводили перед ним одного за другим оседланных и взнузданных коней, в надежде, что один из них приглянется махарадже и он выберет его для королевской прогулки. Утренний ветер разносил по выложенному мрамором двору затхлый, нездоровый воздух дворца, и этот запах уж никак нельзя было назвать благотворным. Тарвин, так и не слезший с лошади, храня молчание, сидел, перекинув правую ногу через холку. Ему не раз приводилось наблюдать за тем, какое действие производил опиум на махараджу. К нему приближался слуга, держа в руках маленькую медную чашечку с опиумом и водой. Махараджа с гримасой отвращения проглотил свою дозу лекарства, стряхнул с усов и бороды оставшиеся на них капли коричневой жидкости и снова упал в кресло, уставившись в пространство пустым, бессмысленным взглядом. Через несколько минут он вскочил на ноги, бодрый и веселый. - Вы здесь, сахиб? - спросил он. - Ну, конечно, здесь, иначе мне не было бы так весело. Вы поедете сегодня утром со мной на прогулку? - Я в вашем распоряжении. - Тогда пусть выведут фоксхоллского жеребца. Он вас сбросит, учтите. - Очень хорошо, - ответил Тарвин спокойно. - А я поеду на своей кобыле по прозвищу Кач. Давайте-ка уберемся отсюда поскорее, пока сюда не явился агент сахиб, - сказал махараджа. За стенами двора раздался звук охотничьего горна и стук колес - это конюхи отправились седлать лошадей. Махараджа Кунвар взбежал по лестнице и, по-дружески кивнув Тарвину, бросился к отцу, который взял его на руки и приласкал. - Что привело тебя сюда, Лальи? - спросил махараджа. Слово "лальи" в переводе означает "любимый" - таким ласковым именем все во дворце называли принца. - Я пришел проводить занятия со своей охраной. Отец, моим воинам выделяют из государственного арсенала плохое снаряжение. У Джейсингха седло перевязано веревкой, а он самый лучший из моих солдат. И кроме того, он рассказывает мне чудесные сказки, - сказал махараджа Кунвар на местном наречии. - Хай! Хай! Ты ничем не отличаешься от остальных, - сказал король. - Все чего-то требуют у государства. Ну что же тебе нужно? Мальчик просительно сложил ручонки, а потом бесстрашно ухватил отца за громадную бороду, которая на раджпутский лад была зачесана за уши. - Всего-навсего десять новых седел, - сказал он. - Они хранятся в больших кладовых для седельного снаряжения. Я их сам видел. Но смотритель лошадей сказал, что я должен сначала спросить разрешения у короля. Лицо махараджи потемнело, и он дал страшную клятву, что не спустит этого. - Король нынче и раб и слуга одновременно, - проворчал он, - слуга агента сахиба и английского государства, но клянусь Индрой*! - королевский сын - это не кто-нибудь, а королевский сын. И какое право имеет Саруп Сингх не давать тебе то, что ты возжелал, дражайший мой принц? - Я говорил ему, - сказал махараджа Кунвар, - что мой отец будет недоволен. Но больше я ему ничего не сказал, потому что мне нездоровилось, и потом, ты же знаешь, - головка в чалме печально поникла, - я же всего лишь ребенок. Можно я возьму седла? Тарвин, который не понимал ни слова из этого разговора, сидел спокойно на своей маленькой лошадке и, улыбаясь, смотрел на своего друга махараджу. Когда махараджа Кунвар сказал отцу о цели своего прихода, во дворе стояла полная тишина. Так тихо бывает лишь в предрассветный час. Тарвин слышал даже воркованье голубей па башне высотою в сто пятьдесят футов. Но теперь за зелеными ставнями все ожило, пришло в движение: чувствовалось, что там пристально следят за тем, что происходит во дворе. Тарвин слышал затаенное дыхание, шелест тканей и осторожнейший скрип приоткрываемых окон. Сюда долетал запах мускуса и жасмина, наполнивший сердце Ника тревогой; не поворачивая головы и не глядя в ту сторону, он мог с уверенностью сказать, что Ситабхаи со своими женщинами внимательно следила за беседой короля с сыном. Но ни сам король, ни принц, казалось, не обращали на это внимания. Махараджа Кунвар гордился своими познаниями в английском языке, которые он приобрел, сидя на коленях у миссис Эстес; короля же весьма интересовали успехи сына. И чтобы Тарвин понял, о чем они говорят, принц перешел на английский, но заговорил очень медленно и отчетливо, так, чтобы и отец понял его. - А вот новые стихи, которые я выучил лишь вчера, - сказал он. - А там ничего не говорится об английских богах? - спросил махараджа подозрительно. - Помни, что ты раджпут. - О нет, нет! - ответил принц. - Это просто английские стихи, и я выучил их очень быстро. - Тогда я выслушаю их, маленький брамин. В один прекрасный день ты выучишься писать, как настоящий писец, и поступишь в английский колледж и будешь носить длинную черную мантию. Малыш снова перешел на родной язык. - На флаге нашего государства пять цветов, - сказал он. - И когда я уйду на войну сражаться за него, я, быть может, стану настоящим англичанином. - Теперь, сынок, никто уже не водит свои армии в бой. Но я слушаю тебя, читай же. Сдержанный шорох и шепот сотен невидимых зрителей усилились. Тарвин наклонился вперед, подперев голову рукой, а принц соскользнул с отцовских колен, заложил руки за спину и начал читать, безо всякого выражения и без остановок: Тигр, тигр, жгучий страх, Ты горишь в ночных лесах. Чей бессмертный взор, любя, Создал страшного тебя? В небесах иль средь зыбей Вспыхнул блеск твоих очей? Как дерзал он так парить? Кто посмел огонь схватить? Кто скрутил и для чего Нервы сердца твоего? Чьею страшною рукой Ты был выкован - такой? Там есть еще что-то, но я забыл, - продолжал он, - а кончается так: Тот же ль он тебя создал, Кто рожденье агнцу дал?* Я выучил его очень быстро. - И он захлопал в ладоши в знак похвалы самому себе, и Тарвин последовал его примеру. - Я ничего не понял, но ты молодец, - английский тебе в жизни пригодится. Твой белый друг так говорит по-английски, как я прежде и не слыхивал, - сказал махараджа на местном наречии. - Да, - ответил принц. - Но, кроме того, он говорит и лицом, и руками - вот так, смотри. И я, сам не знаю почему, всегда смеюсь, когда слушаю его. А вот сахиб полковник Нолан говорит, точно буйвол, не раскрывая рта. И непонятно, сердится он или, наоборот, доволен. Но, отец мой, скажи же мне, что здесь делает сахиб Тарвин? - Мы едем вместе на прогулку, - ответил король, - и когда мы вернемся, возможно, я смогу ответить на твой вопрос. А что говорят о нем твои люди? - Они говорят, что сердце у него чистое. И он всегда ласков со мной. - Он беседовал с тобой обо мне? - Да, хотя я ничего не понял, но я не сомневаюсь в том, что он хороший челвек. Смотри, он опять смеется. Тарвин навострил уши, услышав собственное имя, уселся в седле поудобнее и подобрал поводья, словно намекая королю, что пора отправляться в путь. Конюхи вывели высокого чистокровного английского жеребца, машущего хвостом, и сухопарую кобылу мышастого окраса. Махараджа встал. - Возвращайся к Сарупу Сингху и возьми у него седла, мой принц, - сказал он. - Что вы сегодня собираетесь делать, малыш? - спросил Тарвин. - Пойду получу новое снаряжение для своих солдат, - отвечал тот, - а потом вернусь сюда - играть с сыном первого министра. Шепот и шорох за ставнями стали громче и напоминали теперь шипенье затаившейся в засаде змеи. Кто-то очень хорошо понимал слова мальчика - это было очевидно. - Вы сегодня увидитесь с мисс Кейт? - Нет, сегодня нет. Сегодня у меня каникулы. Я не пойду к миссис Эстес. Король быстро повернулся к Тарвину и спросил его еле слышно: - Разве он должен каждый день показываться леди-докторше? Все вокруг лгут, надеясь добиться моего расположения; даже полковник Нолан говорит, что мальчик здоров и силен. Скажите мне правду. Он мой первенец. - Он не совсем здоров, - ответил Тарвин спокойно. - Будет лучше, если сейчас мисс Шерифф осмотрит его. Вы же понимаете, что вы ничего не потеряете, если будете держать ухо востро. - Я ничего не понимаю, - сказал махараджа, - но лучше отправляйся-ка в дом миссионера, сынок. - Но я должен вернуться сюда - играть с сыном первого министра, - закапризничал принц. - Ведь вы еще не знаете, какую игру приготовила для вас мисс Шерифф, - сказал Тарвин. - Какую же? - хитро спросил махараджа. - У вас есть экипаж и десять воинов, - отвечал Тарвин. - Надо только съездить к ней, и вы все узнаете. Он достал из нагрудного кармана конверт, не без удовольствия взглянул на американскую почтовую марку в два цента и на обратной стороне нацарапал для Кейт записку следующего содержания: "Пусть мальчик пробудет у вас целый день. Сегодня утром мне все видится в мрачном свете. Найдите, чем его занять, придумайте для него игры, делайте что угодно, только пусть держится подальше от дворца. Я получил вашу записку. Все в порядке. Я все понял". Он подозвал к себе махараджу Кунвара и вручил ему записку. - Отнесите это мисс Кейт, как умный и взрослый мальчик, и скажите ей, что это я послал вас. - Мой сын не вестовой, - почти грубо проворчал король. - Ваш сын нездоров, и, мне кажется, я первый, кто сказал вам правду об этом, - сказал Тарвин. - Эй, поосторожнее с этим жеребцом, не дергайте за узду. Жеребец горячился, невзирая на усилия конюхов. - Он вас сбросит, - вне себя от восторга закричал махараджа Кунвар. - Он всех конюхов сбрасывает! И в этот момент в тишине двора трижды отчетливо хлопнула ставня. Один из конюхов проворно отскочил в сторону от брыкающейся лошади. Тарвин сунул ногу в стремя, чтобы вскочить в седло, но неожиданно оно съехало на бок. Человек, державший жеребца в поводу, отпустил его, и Тарвин еле успел рывком освободить ногу из стремени, как лошадь скакнула вперед. - Да, чтобы убить человека, есть способы и похитрее, - сказал он тихо. - Верните-ка сюда моего приятеля, - добавил он уже громче, обращаясь к одному из конюхов. Когда жеребца привели, Тарвин так сильно затянул подпругу, как несчастное животное не затягивали с тех самых пор, когда оно впервые почувствовало на себе седока. - То-то же, - сказал он и вскочил в седло в то самое мгновение, когда король выезжал со двора. Жеребец взвился на дыбы, неловко пал на передние ноги и неожиданно лягнул воздух задними. Тарвин крепко сидел в седле, как настоящий ковбой, и спокойно обратился к мальчику, с интересом наблюдающему за усилиями Ника: - Не задерживайтесь, махараджа. Не слоняйтесь здесь без дела. Мне хочется, чтобы вы сейчас, при мне, отправились к мисс Кейт. Мальчик повиновался, с сожалением поглядывая на бесившегося скакуна. А тем временем фоксхоллский жеребец прилагал все усилия, чтобы сбросить своего седока. Он не желал уезжать со двора, хотя Тарвин "убеждал" его сначала ударами хлыста по крупу, а потом - по голове, между ушами. Приученный к тому, что конюхи падали с седла, чуть только он начинал показывать, характер, жеребец пришел в ярость. Рванувшись с места, он пролетел под аркой, круто развернулся и помчался догонять кобылу махараджи. Очутившись в открытом поле, на песчаной равнине, он почувствовал, что здесь может проявить себя во всей красе. Тарвин тоже решил не упускать свой шанс. Махараджа, в молодости стяжавший славу великолепного наездника у своих подданных, которых по праву причисляют к самым лучшим наездникам в мире, развернулся в седле и с интересом наблюдал за тем, как Тарвин воюет с лошадью. - Вы ездите верхом, как настоящий раджпут, - закричал он, когда Тарвин стрелой промчался мимо него. - Направьте его прямо в открытое поле. - Нет, пусть сначала поймет, кто его хозяин, - отвечал Тар-вин и рывком развернул лошадь. - Шабаш! Шабаш! Отлично! Молодец! - вскричал махараджа, когда жеребец повиновался безжалостным поводьям. - Сахиб Тарвин, я сделаю вас кавалерийским полковником своей регулярной армии. - Десять миллионов чертей! - вскричал Тарвин грубо. - Назад, скотина, назад! Узда натянулась так туго, что конь прижал голову к взмыленной груди; но прежде чем подчиниться наезднику, он снова пал на передние ноги и брыкнул воздух задними, да так злобно, что напомнил Тарвину его собственных необъезженных мустангов. "Передними ногами упирается в землю, и грудь точно так же выгибает", - весело думал он, взлетая вверх и падая вниз, как на качелях. Он чувствовал себя в своей стихии - словно вернулся в родной Топаз. - Маро! Маро! - кричал король. - Ударьте его как следует! Бейте сильнее! - О, пусть повеселится вволю! - сказал Тарвин так, словно удержаться в седле ему не составляло никакого труда. - Пусть его! Мне это даже нравится. Когда жеребец устал, ему пришлось ярдов десять пятиться назад по приказу седока. - А вот теперь можно ехать вперед, - сказал Тарвин и поскакал рысью рядом с махараджей. - В вашей реке полно золота, - помолчав секунду, заявил он, как бы возвращаясь к прерванному разговору. - Когда я был молод, - сказал король, - я охотился здесь на свиней. По весне мы гонялись за ними и били их саблями. Это было еще до появления англичан. Вон там, у той скалы, я сломал себе ключицу. - Здесь полно золота, сахиб махараджа. Как вы предполагаете добывать его? Тарвин уже не раз имел случай убедиться в болтливости короля и потому не собирался поощрять беседу на посторонние темы. - Откуда мне знать? - мрачно заметил король. - Спросите агента-сахиба. - Нет, все-таки интересно, кто же управляет этим государством - вы или полковник Нолан? - Вы знаете ответ на этот вопрос. Вы сами все видели, - отвечал махараджа. - Там, - сказал он, указывая на север, - проходит одна железная дорога, там, - указывая на юг, - другая. Я же подобен козленку между двумя волками. - Пусть так, но, во всяком случае, земля, лежащая между этими двумя дорогами, принадлежит вам. И вы можете делать с ней все, что вам заблагорассудится. Они отъехали от города на две-три мили и двигались вдоль берега .реки Амет; ноги лошадей по щиколотку увязали в рыхлом песке. Король смотрел на лужицы, в которых отражалось солнце, на белые, кое-где поросшие тростником кочки, на отдаленную цепь гранитных гор, с которых брал свое начало Амет. Увы, это был не тот пейзаж, который мог развеселить королевское сердце. - Да, я владыка этой страны, - сказал он. - Но смотрите, четверть всех моих доходов поглощают те, кто их собирает; еще одна четверть остается за смуглолицыми кочевниками-скотоводами, погонщиками верблюдов, живущими в пустыне, - они платить не желают, а я не имею даже права воевать с ними; еще четверть я, пожалуй, получаю; но те, кто должен заплатить последнюю четверть, не знают, кому отдать эти деньги. Да, я очень, очень богатый король. - Что же, в любом случае река должна утроить ваши доходы. Махараджа внимательно посмотрел на Тарвина. - А что сказало бы на это правительство? - спросил он. - Я не вполне понимаю, при чем здесь правительство. Ведь смогли же вы, не советуясь с правительством, разбить апельсиновые сады и проложить канал вокруг них (в глазах его величества появилось что-то похожее на понимание)? Работы на реке обойдутся вам намного дешевле. Вы ухе пробовали искать здесь золото, ведь так? - Да, как-то летом на реке начинали мыть золото. Мои тюрьмы были переполнены преступниками, и я опасался бунта. Но ничего любопытного там не было, если не считать этих черных собак, копающихся в песке. В тот год мой гнедой пони взял на скачках большой приз - кубок Пуна. Тарвин в досаде всплеснул руками. Какой смысл говорить о важном деле с этим изнывающим от скуки человеком, который, чтобы увидеть хоть что-нибудь интересное, готов заложить в ломбард все, что уцелело в его душе, разрушенной опиумом. Впрочем, Ник быстро взял себя в руки. - Да, согласен: смотреть здесь не на что. Вам нужно кое-что другое - нужна небольшая плотина в районе Гунгры. - На подступах к горам? - Да. - Никто и никогда не делал запруды на Амете, - сказал король. - Река вытекает из земли и снова уходит в землю, а когда идут дожди, она становится широкой, как Инд. - А мы еще до дождей оголим ее дно - на протяжении двенадцати миль, - сказал Тарвин, внимательно наблюдая за тем, какое впечатление произведут эти слова на его собеседника. Ответ был все тот же: - Никто никогда не перекрывал Амет. - Да, никто. И в самом деле, никто и не пробовал. Дайте мне рабочую силу - столько, сколько я попрошу, и я вам перекрою Амет. - А куда же уйдет вода? - поинтересовался король. - Само собой разумеется, что я отведу ее в другое русло, как вы отвели канал от апельсинового сада. - Ах! Тогда полковник Нолан разговаривал со мной, как с ребенком. - Вы сами знаете, почему, сахиб махараджа, - спокойно произнес Тарвин. Король замер, пораженный дерзостью собеседника. Конечно, он и раньше подозревал, что о его семейной жизни ходят разные толки и городу известны все его тайны, потому что попытки заставить молчать три сотни женщин обречены на провал. Но он не ожидал, что услышит столь откровенные намеки на подробности его личной жизни из уст этого непочтительного чужеземца, то ли англичана, то ли нет. - На этот раз полковник Нолан возражать не будет, - продолжал Тарвин. - Тем более что это пойдет на пользу вашему народу. - Которым тоже правит полковник Нолан, - сказал король. Действие утренней дозы опиума заканчивалось, и голова его опустилась на грудь. - Тоща я начну завтра же, - сказал Тарвин. - Зрелище будет прелюбопытное. Я должен отыскать место, где удобнее всего перекрыть реку, и полагаю, вы дадите мне несколько сот заключенных. - Но зачем вы вообще приехали сюда? - спросил король. - Строить плотины и все переворачивать вверх дном в моем государстве? - Я приехал потому, что вам полезно смеяться, сахиб махараджа. И вы отлично понимаете это. Я буду играть с вами в пахиси каждый вечер, пока вы не устанете, и, кроме того, я умею говорить правду - а это очень редкий товар в здешних краях. - Вы сказали правду о махарадже Кунваре? Он и в самом деле нездоров? - Я сказал вам, что он не очень крепок телом, но он не болен ничем таким, чего не смогла бы вылечить мисс Шерифф. - Это правда? - требовательным тоном переспросил король. - Помните, что он наследует мой престол. - Если я что-нибудь понимаю в людях и в самой мисс Шерифф, то можете быть уверенны: махараджа Кунвар взойдет на престол. Не тревожьтесь, сахиб махараджа. - Вы с ней большие друзья? - продолжал допрашивать король. - Вы оба приехали из одной страны? - Да, - подтвердил Тарвин, - и из одного города. - Расскажите же мне о вашем городе, - попросил махараджа. Тарвин охотно начал рассказывать ему о Топазе - подробно, длинно, подбирая для вящей убедительности точные, выразительные слова и забывая в пылу восторга, что король в лучшем случае понимал не более одного слова из десяти в его рассказе, изобиловавшем сугубо американскими словечками. Но на середине рапсодии, воспевающей Топаз, король прервал его. - Если это и правда такой замечательный город, то почему вы не остались там, а приехали сюда? - Я приехал взглянуть на вас, - не задумываясь, ответил Тарвин. - Я услышал о вас еще там. - Так, значит, мои поэты не лгут, когда поют в своих песнях о том, что слух обо мне облетел всю землю? Если это так, я озолочу Буссанта Рао. - Клянусь вам, что это правда. Вы и теперь хотите, чтобы я уехал? Скажите только слово. - И Тарвин сделал вид, что вот-вот остановит лошадь. Махараджа погрузился в глубокое раздумье и сидел молча несколько минут. Потом он заговорил медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, чтобы до Тарвина вполне дошел смысл его речи. - Я ненавижу всех англичан, - сказал он. - У них совсем другие обычаи, не имеющие ничего общего с нашими, и каждый раз они поднимают такой шум, если где-то убьют человека. Ваши же, сахиб Тарвин, обычаи тоже весьма отличаются от наших, но от вас значительно меньше неприятностей, чем от англичан, и вы друг леди докторши. - Да, и надеюсь, я друг и махараджи Кунвара, - добавил Тарвин. - Вы ему верный друг? - спросил король, не сводя с него глаз. - Можете быть уверены во мне. Хотел бы я видеть человека, который осмелится поднять руку на малыша. Он исчезнет, король; он перестанет существовать; его попросту не будет. Да от него в Гокрал Ситаруне и воспоминания не останется, вот что я вам скажу. - Я видел, как вы прострелили рупию. Сделайте это еще раз. Не думая о том, на какой норовистой лошади он сидит, Тарвин достал револьвер, подбросил монету в воздух и выстрелил. Монета упала рядом - на этот раз новенькая, - простреленная ровно посередине. Жеребец рванул с места в карьер, а кобыла короля шарахнулась в сторону. Сзади раздался топот копыт. Это королевская свита, почтительно поджидавшая их на расстоянии в четверть мили, помчалась к ним с пиками наперевес. Король засмеялся полупрезрительно. - Они думают, что вы стреляли в меня, - сказал он. - Они убьют вас, если я не остановлю их. Так мне их остановить? Тарвин выпятил подбородок по свойственной ему привычке, развернул лошадь и ждал, не говоря ни слова, сложив руки на луке седла. Отряд приближался нестройной толпой; всадники прильнули к лошадиным шеям, а начальник отряда размахивал прямой длинной раджпутской саблей. Тарвин скорее почувствовал, чем увидел смертельно опасные копья, направленные прямо в грудь его лошади. Король отъехал на несколько ярдов в сторону и следил оттуда за Ником, который остался один на один с многочисленным противником посреди пустынной равнины. И в эту минуту, заглянув в лицо смерти, Тарвин подумал, что предпочел бы иметь дело с любым другим клиентом, но только не с махараджей. Но тут Его Величество что-то крикнул своим солдатам, и копья враз опустились. Отряд разделился, и с обеих сторон от Тарвина заплясали лошади, причем каждый всадник старался оказаться как можно ближе к белому человеку. А белый человек все смотрел перед собой, не поворачивая головы в сторону только что угрожавшего его жизни отряда, и король пробурчал в его адрес что-то одобрительное. - Вы смогли бы сделать то же самое, защищая махараджу Кунвара? - спросил он после паузы, поворачивая свою лошадь к Тарвину. - Нет, - спокойно ответил Тарвин. - Я бы уже давно начал стрелять. - Стрелять? Но их же пятьдесят человек! - Я бы стрелял в их капитана. Король затрясся в седле от смеха и поднял руку, подзывая к себе начальника отряда. - Охе, Пертаб Сингх-Джи, он говорит, что мог бы застрелить тебя. - Потом, повернувшись к Тарвину, добавил, улыбаясь: - Это мой двоюродный брат. Рот раджпутского капитана, человека крупного и сильного, растянулся в широчайшей улыбке, и, к удивлению Тарвина, он ответил на чистейшем английском: - Будь это не регулярная армия, это могло бы сработать - убить субалтерна и так далее, в общем, вы понимаете. Но нас обучали по английской системе, и свой офицерский чин я получил от королевы. В германской же армии... Тарвин смотрел на него, онемев от изумления. - Но вы незнакомы с военной спецификой, - вежливо произнес Пертаб Сингх-Джи. - Я слышал ваш выстрел и видел, что вы сделали. Вы должны извинить меня. Когда рядом с Его Высочеством раздается выстрел, мы обязаны приблизиться - таков приказ. Он отдал честь и присоединился к своему отряду. Солнце становилось нестерпимо жарким, и король с Тарвином поскакали назад, к городу. - Сколько заключенных вы могли бы выделить в мое распоряжение? - спросил Тарвин дорогой. - Можете опустошить мои тюрьмы и взять их всех, если вам надо, - с готовностью ответил король. - Клянусь Богом, сахиб, такого со мной еще не случалось! Я бы вам все отдал. Тарвин снял шляпу и, смеясь, вытер потный лоб. - Ну что же, отлично, я попрошу у вас то, что вам ничего не будет стоить. Махараджа не