По-твоему выходит, надо говорить "спасибо" даже сатане, если он тебе поможет, да?" "Хватит тут кричать и ругаться, -- сказал послушник. -- Иди назад к броду и поблагодари кузнеца, иначе тебе не поздоровится". Фермер вынужден был ехать назад. Я вел лошадь, хотя меня, естественно, никто не видел, а послушник Хью шел рядом. Длинные полы его платья сбивали сверкающую росу, а удочка торчала вперед, словно копье. Когда мы достигли брода -- а было еще пять часов утра, и под густыми дубами стоял туман, -- фермер просто наотрез отказался говорить "спасибо". Он пригрозил пожаловаться настоятелю монастыря, что Хью хочет заставить его поклоняться языческим богам. Тут уж послушник не выдержал. Крикнув: "А ну слазь!", он схватил фермера за жирную ногу, сбросил его прямо на землю, и прежде чем тот смог подняться, с такой силой тряхнул его за загривок, как крысу, что фермер наконец прохрипел: "Спасибо тебе, Вейланд-кузнец". -- А Виланд все это видел? -- спросил Дан. -- О да, и когда фермер глухо шлепнулся оземь, Виланд издал свой старый боевой клич. Он был доволен. Затем Хью повернулся к Виланду и сказал: "Эй, Кузнец Богов, мне стыдно за этого грубияна, но я благодарю тебя за все, что ты по доброте своей сделал для него и для других людей, и желаю тебе добра". Потом он взял свою удочку -- сейчас она еще более походила на длинное копье -- и зашагал прочь. -- А что же бедняга Виланд? -- спросила Юна. -- Он засмеялся и закричал от радости, потому что наконец стал свободен и мог уйти. Но он был честный Древнец. Он сам зарабатывал себе на хлеб и хотел, прежде чем уйти, отплатить добром за добро. "Я сделаю этому юноше подарок, -- сказал Виланд. -- Подарок, который будет служить ему во всех уголках света, да и Старой Англии он послужит. Раздуй-ка мне мехи, дружок, пока я подыщу подходящий кусок железа. Последний раз беру я в руки молот". И он выковал меч -- темного металла, изгибающийся и переливающийся как волна, а я все раздувал мехи, пока Виланд работал. Клянусь Дубом, Ясенем и Терновником, это был действительно, скажу я вам, Кузнец Богов. Дважды он охлаждал меч в бегущей воде, а в третий раз охладил его в вечерней росе. Он положил его под луной и запел над ним руны, древние заклинания, а потом нанес пророческие руны-надписи на сам клинок. "Это, -- сказал он мне, вытирая пот со лба, -- лучший меч, который когда-либо делал Виланд. Даже его владелец никогда не узнает, насколько он хорош. Идем в монастырь". Мы проникли в общую спальню, где почивали монахи, и нашли Хью. Виланд вложил ему в руку меч, и юноша, не просыпаясь, крепко сжал его рукоять. Затем Виланд пошел в церковь при монастыре -- войти вглубь он не осмелился и остановился на пороге -- и швырнул на пол все свои кузнечные принадлежности: молот, щипцы, рашпиль, -- чтобы показать, что он покончил с делом навсегда. Грохот раздался такой, будто упали рыцарские доспехи. Сразу же сбежались сонные монахи, решившие, что на монастырь напали французы. Первым примчался Хью, размахивая боевым мечом и выкрикивая саксонские боевые кличи. Увидев кузнечные инструменты, все были сбиты с толку и ничего не могли понять, пока послушник не попросил разрешения говорить и не рассказал всем, как он поступил с фермером, что он пожелал Вейланду-кузнецу и как потом он нашел на своей кровати замечательный меч с древними рунами. Сначала аббат покачал головой, но потом рассмеялся и сказал нашему послушнику: "Сын мой Хью, я и сам знал, без всяких знаков от языческих богов, что ты никогда не станешь монахом. Бери свой меч, и храни свой меч, и не расставайся со своим мечом, и будь так же добр, как ты силен и внимателен к людям. А инструмент Виланда мы повесим перед алтарем, потому что, кем бы этот Кузнец Богов ни был в прошлом, мы знаем, что он честно зарабатывал свой хлеб и тем приносил нам пользу". Потом все снова отправились спать, все, кроме Хью; юноша сидел во дворе, играя с мечом. У выхода мы с Виландом расстались. "Прощай, -- сказал он. -- Ты остался по праву. Ты видел, как я пришел в Англию, теперь ты видишь, как я ухожу. Прощай же!" И он побрел вниз, туда, где начинается большой лес, -- это место вы называете лесной опушкой. Именно там он когда-то высадился. Некоторое время было слышно, как он пробирается сквозь густые заросли к Хосбриджу, затем все стихло. Он ушел. Вот так это случилось. Я сам все видел. Дети надолго затаили дыхание. -- А что стало с послушником Хью? -- спросила Юна. -- А с мечом? -- спросил Дан. Пак осмотрел лужайку; она лежала в тени холма Пука, в покое и прохладе. Где-то рядом пронзительно кричал коростель, а в ручье начали прыгать маленькие форельки. Из ольшаника, нервно махая крыльями, прилетел большой белый мотылек и стал кружить над головами детей, а над ручьем появилась легкая дымка тумана. -- Вам это действительно интересно? -- спросил Пак. -- Да, да! -- дружно крикнули дети. -- Ужасно интересно. -- Очень хорошо. Я обещал вам, что вы увидите то, что увидите, и услышите то, что услышите, хотя это и произошло три тысячи лет назад, но в данный момент мне кажется, что, если вы сейчас же не вернетесь домой, вас начнут искать. Я провожу вас до ворот. -- Ты еще придешь сюда, когда мы будем здесь? -- спросили дети. -- Конечно, ну конечно, -- ответил Пак. -- Я, видите ли, уже бывал здесь раньше. Пожалуйста, подождите минутку. Он дал им каждому по три листа -- Дуба, Ясеня и Терновника. -- Пожуйте их, -- сказал он. -- Иначе дома вы расскажете о том, что видели и слышали, а насколько я знаю взрослых, они тут же пошлют за доктором. Кусайте же листья! Дети откусили. ГИМН ДЕРЕВЬЯМ В Старой Англии, как нигде, Зеленый лес прекрасен, Но всех пышней и для нас родней Терновник, Дуб и Ясень. Терновник, Ясень и Дуб воспой (День Иванов светел и ясен), От всей души прославить спеши Дуб, Терновник и Ясень. Могучий тис ветвями повис -- Лучше всех эти ветки для лука. Из ольхи башмаки выходят легки, И круглые чаши -- из бука. Но подметки протрешь, но вино разольешь, Хоть твой лук был в бою ненапрасен. И вернешься опять сюда воспевать Дуб, Терновник и Ясень. Вяз, коварный злодей, не любит людей; Он ветров и бурь поджидает, Чтобы ради утех сучья сбросить на тех, Кто тени его доверяет. Но путник любой, искушенный судьбой, Знает, где его сон безопасен, И, прервав дальний путь, ляжет он отдохнуть Под Терновник, Дуб или Ясень... Нет, попу не надо об этом знать, Он ведь это грехом назовет, -- Мы всю ночь бродили по лесу опять, Чтобы вызвать лета приход. И теперь мы новость вам принесли: Урожай будет нынче прекрасен, Осветило ведь солнце с южной земли И Дуб, и Терновник, и Ясень. Терновник, Ясень и Дуб воспой (День Иванов светел и ясен)! До последних дней пусть цветут пышней Дуб, Терновник и Ясень. Когда они очнулись, они подходили к нижним воротам, прислонившись к которым, стоял их отец. -- Ну как прошла пьеса? -- спросил он. -- О, замечательно, -- ответил Дан. -- Только потом мы, кажется, уснули. Было очень жарко и тихо. Ты помнишь, Юна? Юна покачала головой и не ответила. -- Понятно, -- сказал отец. -- Но почему ты жуешь какие-то листья, доченька? Просто так? -- Нет, это зачем-то было надо, но я точно не помню. И никто из них не мог ничего вспомнить, пока... КРЫЛАТЫЕ ШЛЕМЫ 1. Центурион тридцатого После уроков Дана оставили учить латинский язык, и Юна отправилась к опушке дальнего леса одна. Там в дупле старого березового пня была спрятана большая рогатка Дана и отлитые Хобденом пульки. Рядом возвышался холм Пука и извивался ручей, бегущий к кузнице, где стоял дом Хобдена. Юна достала из тайника рогатку, вложила в нее пульку и выстрелила в сторону таинственно шумящего леса. Тотчас за кустами послышалось какое-то бормотание, и оттуда вышел юноша в медных, сверкающих на солнце доспехах, со щитом и копьем в руке. Больше всего Юну поразил громадный медный шлем с конским хвостом, хвост развевался по ветру. -- Ты не заметила, кто это стрелял? -- воскликнул незнакомец, увидев Юну. -- У меня что-то просвистело над самым ухом. -- Это я, -- ответила Юна. -- Я очень прошу извинить меня. -- Разве Фавн [*31] не предупредил тебя о моем приходе? -- Юноша улыбнулся. -- Ты имеешь в виду Пака? Он ничего не говорил. А ты кто? Незнакомец широко улыбнулся, показав ряд белоснежных зубов. У него было загорелое лицо и темные глаза, а густые черные брови сливались в одну линию над орлиным носом. -- Меня зовут Парнезием. Я центурион [*32] Седьмой когорты Тридцатого легиона. Так это ты выстрелила пулькой? -- Я. Вот из этой рогатки. -- Уж я-то должен кое-что понимать в метательных устройствах. Ну-ка покажи! Он оттянул резинку и отпустил ее, больно ударив себя по большому пальцу. -- Каждый привыкает к своему оружию, -- серьезно сказал он, возвращая рогатку. -- С большими машинами у меня получается лучше. А эта игрушка хоть и забавная, против волка она ничто. Вы разве не боитесь волков? -- А их здесь давно нет, -- ответила Юна. -- Мы разводим фазанов. Ты знаешь фазанов? -- Конечно. -- Юноша снова улыбнулся. -- Большие, расфуфыренные. Совсем как некоторые римляне. -- Но ты ведь и сам римлянин, да? -- И да и нет. Я один из тех многих, кто видел Рим только на картинках. Мои деды и прадеды жили на острове Вектисе. В ясную погоду он хорошо виден прямо отсюда. -- Ты говоришь об острове Уайт? Это он хорошо виден перед дождем. -- Очень может быть. Наша вилла находилась на южном конце острова. Ей было уже триста лет, а конюшне еще больше. -- Расскажи мне о семье, пожалуйста. -- Хорошие семьи очень похожи. У меня была сестра и двое братьев, я -- средний. По вечерам мама вязала, отец проверял счета, а мы носились по комнатам. Когда мы поднимали слишком большой шум, отец говорил: "Угомонитесь! Угомонитесь! Вы забыли, что отец имеет право сделать со своими детьми? Он может даже убить их, и боги только одобрят такой поступок". Тут мама всегда говорила: "Да, это так, но боюсь, ты не очень-то похож на такого римлянина-отца". После этого отец сворачивал бумаги и сам поднимал такой шум, что нам и не снилось! -- А что вы делали летом? -- продолжала расспрашивать Юна. -- Играли, как и мы? -- Конечно, и еще мы ходили в гости к друзьям. Но это было невечно. Когда мне исполнилось шестнадцать или семнадцать лет, у отца началась подагра и мы поехали на воды. -- Какие воды? -- В Аква Сулис. Там лучшие бани в Британии. Говорят, они не хуже римских. Толстые старики сидят там в горячей воде, толкуют о политике и сплетничают. По улицам этого города ходят генералы со свитой, проплывают кресла судей-магистратов с шествующими позади стройными охранниниками, повсюду встречаются предсказатели, ювелиры, купцы, философы, торговцы перьями, покорные варвары, разыгрывающие из себя людей цивилизованных, -- каждый встречный интересен. Политикой мы, молодые, не интересовались. Жизнь не казалась нам скучной. Пока мы бездумно наслаждались, моя сестра встретила сына магистрата с Запада, и через год они поженились. Мой младший брат, всегда интересовавшийся растениями, встретил Первого доктора легиона и решил стать военным врачом. Мой старший брат встретился с греческим философом и сообщил отцу, что собирается поселиться на нашей ферме и заняться сельским трудом и философией. Дело в том, что эта философия была с длинными кудрями. -- А я считала, что все философы лысые, -- сказала Юна. -- Не все. Она была красивой. Я не виню его. Меня вполне устраивало, что мой старший брат выбрал такой путь, потому что сам-то я хотел только одного -- служить в армии. Я боялся, что он тоже захочет стать военным и тогда мне придется остаться дома и смотреть за фермой. Так пребывание на водах определило судьбу каждого из нас. Парнезий встал и прислушался. -- Наверно, это идет Дан, мой брат, -- сказала Юна. -- Да, и Фавн с ним. Дан и Пак продрались сквозь кустарник и вышли на опушку. Дан и Парнезий познакомились, поприветствовав друг Друга. -- Я хотел испытать этот лук Улисса [*33], -- сказал Парнезий, -- но... -- Он показал покрасневший палец. -- Мне очень жаль, -- ответил Дан. -- Ты, наверно, отпустил резинку слишком рано. А что ты рассказывал Юне? -- Пусть герой продолжает свою историю, -- молвил Пак, усевшись верхом на сухую ветку у всех над головами. -- А я буду объяснять, как античный хор [*34]. -- Я рассказывал твоей сестре о том, как попал в армию, -- ответил Парнезий. -- Тебе пришлось сдавать экзамен? -- с интересом спросил Дан. -- Нет. Я сказал отцу, что хотел бы служить в кавалерии даков [*35], я не раз видел этих кавалеристов в Аква Сулис, но он заявил, что мне лучше начать службу в регулярном римском легионе. Я же, как и многие мои товарищи, не очень-то любил все римское. Эти рожденные в самом Риме офицеры с презрением смотрели на нас, рожденных в Британии, мы были для них варварами. "Да, это так, -- согласился отец. -- Но помни, что мы -- люди старой закалки и наш долг -- служить империи". "Империи? Какой? -- спросил я. -- Один император у нас в Риме, и уж не знаю, сколько сейчас провозглашено императоров в восставших провинциях". "Главная беда не в этом, -- продолжал отец. -- Рим изменил заветам отцов и должен быть наказан". Тут он стал вспоминать события минувших веков, и по его словам выходило, что Вечный Рим находится на грани падения. "Да, -- повторил он, -- у Рима нет никакой надежды на спасение. Но если боги помогут нам, британцам, то мы можем спасти Британию. Поэтому, Парнезий, я говорю тебе как отец: если сердце твое лежит к военной службе, то твое место -- на Стене". -- Какой Стене? -- разом спросили Дан и Юна. -- Отец имел в виду стену Адриана [*36]. Она была построена давным-давно, чтобы отгородить Британию от раскрашенного народа, по-вашему, -- пиктов. Когда отец сказал это, я поцеловал его руку и стал ждать приказаний. Мы, римляне, рожденные в Британии, знаем, чем мы обязаны своим отцам. -- Если б я поцеловал руку отцу, он бы рассмеялся, -- сказал Дан. -- Обычаи меняются, но если ты не станешь слушаться отца, то это тебе не пройдет даром, можешь не сомневаться. После нашего разговора отец послал меня учиться маршировать в гарнизон вспомогательных войск. Когда я выучился, Максим дал мне жезл центуриона Седьмой когорты Тридцатого легиона. -- А кто такой Максим? -- поинтересовалась Юна. -- Сам Максим, наш великий Цезарь, генерал Британии. Мало того, что он дал мне жезл центуриона, но и продвинул сразу на три ступеньки! Новичок обычно начинает с десятой когорты и затем продвигается до первой. -- И ты был счастлив? -- снова спросила Юна. -- Еще бы. Я думал, что Максим отличил меня за молодцеватый вид или за умение маршировать, но вернувшись домой, узнал, что мой отец, служивший когда-то вместе с Максимом, попросил его за меня. -- Ну и ребенок же ты был! -- усмехнулся Пак, сидя на своей ветке. -- Был, -- подтвердил Парнезий. -- Но вскоре -- ты, Фавн, это знаешь, -- вскоре я покончил с играми навсегда. Пак кивнул. Он сидел, опустив коричневую голову на коричневую руку, и глаза его смотрели в одну точку. -- Штаб Тридцатого легиона тогда находился в Андериде, но моя Седьмая когорта размещалась на Стене. -- Андерида? Это что? -- дети обернулись к Паку. -- Это Певнсей. -- Пак указал рукой на юг. -- Снова наша долина! -- воскликнул Дан. -- Там, где высаживался Виланд? -- И Виланд, и другие, -- отвечал Пак. -- Это место древнее, даже по сравнению со мной. -- Итак, -- продолжал Парнезий, -- я получил приказание идти с тридцатью солдатами к нашей когорте. -- Он весело рассмеялся. -- Я чувствовал себя счастливее любого императора, когда впереди своего отряда выходил из Северных ворот лагеря, мимо охраны и алтаря богини Победы, которым мы отдали салют. -- Как? Как? -- дружно спросили Дан с Юной. -- Вот так! -- ответил Парнезий и медленно проделал все красивые движения римского салюта, который завершается глухим ударом щита, опускаемого за плечи. -- Да-а, -- прошептал Пак. -- Тут есть над чем подумать. -- Мы выступили в полном вооружении, -- продолжал Парнезий, снова садясь на землю. -- Но как только дорога вошла в лес, солдаты захотели погрузить щиты на лошадей. "Нет, -- сказал я, -- пока вы под моей командой, свое оружие и доспехи будете нести сами". "Но сейчас жара, -- возразил один солдат, -- а у нас нет доктора. Вдруг у нас будет солнечный удар или лихорадка?" "Тогда умирайте! -- ответил я. -- Невелика потеря для Рима. Выше копья! Подтянуть ремни!" "Не строй из себя императора Британии!" -- крикнул он. Я сбил его с ног тупым концом копья и объяснил этим рожденным в Риме римлянам, что, если еще будут такие разговоры, у нас станет одним человеком меньше. И я не шутил! Затем тихо, словно облако, на дорогу выехал Максим и мой отец следом. На Максиме была пурпурная мантия, как будто он уже стал императором Британии, на ногах -- белые с золотом поножи из кож оленя. Некоторое время он стоял молча и только смотрел, прищурив глаза. "Станьте-ка на солнце, детки", -- сказал он наконец. И солдаты выстроились в шеренгу вдоль дороги. "Что бы ты сделал, -- обратился он ко мне, -- если бы меня тут не было?" "Убил бы того солдата", -- ответил я. "Убей же его. Он и пальцем не шевельнет". "Нет, -- сказал я. -- Теперь они подчиняются тебе, а не мне. Убей я его сейчас, я был бы просто палачом, исполняющим твои приказы". Максим нахмурился. "Тебе никогда не быть императором, -- сказал он. -- Даже генералом тебе не быть никогда". Я молчал, но было видно, что мой отец доволен. "Я пришел попрощаться с тобой", -- сказал он мне. "Вот и попрощался, -- сказал Максим. -- Твой сын мне больше не понадобится. До самой смерти он будет служить офицером легиона, а мог бы быть префектом[*37] одной из моих провинций. Пойдем пообедаем с нами, -- обратился он ко мне. -- Солдаты тебя подождут". Максим отвел нас с отцом к месту, где его слуги приготовили еду. Он сам смешивал вина. "Через год, -- говорил он мне, -- ты вспомнишь, как обедал с императором Британии и Галлии". "Да, -- подтвердил мой отец, -- на двух мулах -- Британии и Галлии ты сможешь ехать". "Через пять лет ты вспомнишь, как обедал, -- Максим передал мне чашу, -- с императором Рима!" "Нет, -- перебил отец, -- на трех мулах тебе не усидеть. Они разорвут тебя на части". "И там, на своей Стене, среди вересковых пустошей, ты будешь плакать, сожалея, что твое понятие о справедливости значило для тебя больше расположения к тебе императора Рима!" Я сидел молча. Императору, который носит пурпурную мантию, не отвечают. "Может быть, из тебя вышел бы неплохой трибун [*38], -- продолжал Максим, -- но, насколько это зависит от меня, ты будешь на Стене служить, на Стене и умрешь". "Очень может быть, -- согласился отец, -- но еще задолго до этого сюда прорвутся пикты и их друзья. Неужели ты надеешься, что Север будет пребывать в спокойствии, если ты заберешь из Британии все войска для борьбы с другими императорами?" "Я буду следовать своей судьбе", -- сказал Максим. Он улыбнулся. Это была такая ледяная, тонкая, скрытная улыбка, что кровь у меня застыла в жилах. "А я -- своей, -- ответил я, -- и поведу отряд на Стену". Максим бросил на меня долгий взгляд и наклонил голову. "Что ж, следуй, юноша", -- только и сказал он. Я был рад уйти, хотя собирался передать послания домой. Солдаты стояли так, как их поставили -- они даже не смели переступить с ноги на ногу, -- и мы отправились прочь, а я еще долго чувствовал спиной эту ужасную тонкую улыбку, как чувствуешь ветер, дующий в спину. Мы шли без остановки до самого заката, а потом, -- Парнезий оглянулся и посмотрел на холм Пука, -- я остановился вон там. -- Он указал на покрытый папоротником бугор около кузницы, где стоял дом Хобдена. -- Там? Так там же только старая кузня, где раньше ковали железо, -- удивился Дан. -- Совершенно верно, и очень неплохое. От алтаря богини Победы до первой кузницы в лесу двадцать миль семьсот шагов. Все расстояния занесены в Книгу дорог. -- Сейчас мало кто проходит страну из конца в конец пешком, -- сказал Пак. -- Тем хуже для них. Представь! Ты выступаешь утром, когда поднимается туман, а останавливаешься примерно через час после захода солнца. Скорость двадцать четыре мили за восемь часов, ни больше, ни меньше. Копье над головой, щит на спине, воротник кольчуги расстегнут на ширину ладони. Вот так мы несли Орлов -- наши штандарты -- по Британии. Чем дальше мы шли на Север, тем пустыннее становились дороги. Леса остались позади, начались голые холмы, где только волки рыскали среди руин бывших городов. И вот нет уже больше красивых девушек, нет жизнерадостных магистратов, которые знали твоего отца еще ребенком и которые приглашают тебя остановиться у них, на стоянках не говорят больше ни о чем, кроме страшных историй о диких зверях. Тут ты встречаешь только охотников и ловцов зверей для гладиаторских боев, погоняющих скованных цепью медведей и волков в намордниках. Перестают попадаться и виллы, окруженные садами. Вместо них стоят закрытые дома-крепости, со сторожевыми башнями из серого камня и загонами для овец -- загоны обнесены высокими каменными заборами, охраняются вооруженными бриттами. Дорога идет все вперед и вперед -- только ветер развевает перья на шлеме -- мимо памятников в честь забытых генералов и их легионов, мимо разрушенных статуй богов и героев, мимо тысяч могил, из-за которых на тебя выглядывают горные лисы да зайцы. Обжигающая летним зноем и зимней стужей, такова она, эта бескрайняя земля красного вереска и каменных развалин. 2. На Великой Стене -- И вот, когда ты думаешь, что уже достиг края света, ты замечаешь линию дымков, тянущихся с востока на запад насколько хватает глаз, а чуть ближе, от края до края, тоже насколько охватывает глаз, ты видишь дома и храмы, лавки и театры, казармы и амбары, стоящие с ближней -- только ближней! -- стороны одной длинной линии башен, то исчезающей в лощинах, то появляющейся снова. Это -- Стена. Дети затаили дыхание. -- Старики ветераны, -- продолжал Парнезий, -- всю жизнь проведшие в походах, говорят, что во всей империи нет ничего более впечатляющего, чем открывающийся перед тобою впервые вид Стены. -- Это обыкновенная стена? -- спросил Дан. -- Такая, как у нас вокруг огорода? -- Нет, не такая. Через равные промежутки на Стене возвышаются сторожевые башни, а между ними находятся башенки поменьше. Высота Стены тридцать футов. Даже по ее самому узкому участку от одной башни до другой могут пройти в ряд три человека в полном вооружении. С северной стороны, обращенной к пиктам, на ней сооружена еще одна, маленькая защитная стенка. Она доходит человеку примерно до шеи, так что издали над стеной видны только шлемы часовых, двигающиеся взад-вперед, будто шарики. На северной стороне Стены вырыт ров, утыканный забитыми в дерево клинками старых мечей и наконечниками копий. Но сама Стена не более интересна, чем город, протянувшийся за ней. Раньше с южной стороны Стены селиться никому не разрешалось, и там были лишь рвы да бастионы. Потом бастионы были частично снесены, частично перестроены, и от одного края Стены до другого возник город, длиною в восемьдесят миль. Только представьте! С одной стороны Стены -- вересковые пустоши, леса да развалины, где прячутся пикты, с другой -- обширный город, длинный как змея. Да, словно змея изогнулась у теплой стенки! В городе ко мне подъехал юноша, тоже офицер, и спросил, что мне надо. Я ответил, что ищу свою казарму, и показал ему щит. -- Парнезий поднял свой щит с тремя цифрами XXX. "Может, пойдем смочим наших Орлов? [*39]" -- предложил юноша. Он имел в виду пойти выпить. Я ответил, что сначала должен разместить солдат. Мне стало стыдно за него, и я рассердился. "Ничего, ты скоро излечишься от этой чепухи, -- сказал он, отъезжая. -- Ступай к статуе богини Рима. Ты ее не пропустишь". Статуя виднелась невдалеке, наверху центральной башни Гунно, где, как я знал, размещалась моя когорта. Когда-то раньше сквозь арку в этой башне проходила Великая северная дорога, связывавшая Южную Британию с провинцией Валенсия, лежащей к северу от Стены. Позднее Валенсия была завоевана пиктами, так что выход из арки был заложен кирпичом, а на Стене кем-то нацарапано слово "конец". Было похоже, что ты входишь в пещеру. Мы вошли под арку. На одной из дверей был написан номер нашей когорты. У меня еще долго не выходила из головы эта упершаяся в стенку дорога и нацарапанное слово "конец". Оно сразило меня, ведь я был еще совсем ребенком. Поначалу мне пришлось нелегко. Среди офицеров не было, наверно, ни одного, кроме меня, кто не совершил бы какого-нибудь проступка: один убил человека, другой украл деньги, третий оскорбил магистрата или насмехался над богами, -- и всех их услали на Стену, спрятав подальше от стыда и позора. Солдаты тоже были не лучше офицеров. И кроме того, здесь собрались народы и племена со всей империи. Каждый отряд говорил на своем языке и поклонялся своим богам. Но боги сжалились -- послали мне друга, его звали Пертинакс, тот юноша, что заговорил со мной в первый день. Запомни, -- Парнезий повернулся к Дану, -- когда станешь взрослым: без лошади, без собаки, без друга мужчина погибнет. Боги дали мне все три дара, и самый ценный из них -- дружба. Каков ты сам, таков будет и твой друг. Пертинакс командовал когортой Августа Победителя, располагавшейся между нами и нумидийцами [*40]. Он был во всем лучше меня. -- Так почему же он был на Стене? -- мгновенно спросила Юна. -- Ты же сам говорил, что все, кто там был, совершили какой-нибудь проступок. -- Дело в том, что после смерти отца Пертинакса его дядя -- богач из Галлии -- стал обкрадывать его мать. Когда Пертинакс подрос и узнал это, дядя силой и хитростью отправил его подальше от дома, на Стену. Пертинакс уже служил здесь два года. Он-то и научил меня охотиться с вереском. -- Как это? -- спросил Дан. -- Идти с каким-нибудь пиктом на охоту в их страну. Если ты на видном месте прикрепишь веточку вереска, ты становишься их гостем и находишься в полной безопасности. Одного бы тебя наверняка убили, если бы ты еще раньше не утонул в болотах. Только пикты знают проходы сквозь свои черные невидимые болота. Тогда мы подружились со стариком Алло, седым, одноглазым пиктом, он продавал нам лошадей. Из-за нашей дружбы с пиктами римские офицеры смотрели на нас с презрением, но мы все равно предпочитали охоту всем их развлечениям. Поверь мне, -- Парнезий снова повернулся к Дану, -- когда ты скачешь на лошади или охотишься на оленя, тебя минуют все соблазны, которые грозят любому мужчине. Вот так мы и жили на Стене два года, часто охотясь с Алло в его стране. Иногда он называл нас своими детьми, и мы тоже любили его, но не позволяли раскрашивать себя, как это делали пикты. Ведь их рисунок остается на теле до смерти. -- Как они это делают? -- спросил Дан. -- Они прокалывают кожу, чтобы показалась кровь, и начинают втирать цветные соки. Алло был разрисован со лба до лодыжек -- голубым, зеленым и красным цветом. Он говорил, что так предписывает его религия. Когда мы познакомились ближе, он стал рассказывать нам о событиях, происходивших у нас за спиной, в Британии. Клянусь светом солнца! -- воскликнул Пертинакс. -- Этот народец был всеведущ! Алло сообщил нам, когда Максим провозгласил себя императором Британии и отправился завоевывать Галлию и сколько войск он взял себе в помощь. У нас на Стене мы получили известие об этом лишь пятнадцать дней спустя. И все цифры оказались правильными! Удивительно! Но не менее удивительна была другая история. Парнезий обхватил руками колени и, откинувшись, положил голову на стоящий сзади щит. -- Ранней осенью, когда появляются первые заморозки и пикты усыпляют своих пчел, мы трое, взяв собак, отправились охотиться на волка. Наш генерал Рутилианус дал нам десятидневный отпуск, и мы поехали в глубь страны пиктов, за пределы провинции Валенсия, туда, где римлян никогда не было. Еще до полудня мы убили волчицу и приготовились завтракать. Алло, снимая с волчицы шкуру, вдруг поднял голову и сказал мне: "Когда ты станешь Капитаном Стены, сын мой, ты больше не сможешь ездить сюда!" Так как я мог с таким же успехом рассчитывать стать префектом Нижней Галлии, я рассмеялся и ответил: "Что ж, подождем, пока я им стану". -- "Не надо ждать, -- сказал Алло, -- послушайте моего совета: отправляйтесь по домам оба. Я любил вас обоих, послушайте же меня". "Мы не можем уехать, -- сказал я. -- Я в немилости у своего императора, а у Пертинакса -- дома дядя". "Про дядю я ничего не знаю, -- признался Алло, -- но твое, Парнезий, несчастье в том, что у своего императора ты в слишком большой милости". "Великий Рим! -- вскричал Пертинакс, вскакивая. -- Откуда ты можешь знать, что у Максима на уме, ты, лошадиный барышник?" Тут неожиданно на нас выскочил огромный волк (ты знаешь, как близко подбираются эти твари, когда люди едят?). Наши отдохнувшие гончие рванули за ним, а мы -- следом. До самого вечера волк как стрела мчался по прямой, все время на запад, и все знакомые нам районы остались позади. Наконец мы достигли моря, где песчаные мысы далеко вдаются в воду, и увидели вытащенные на берег корабли. Мы их насчитали сорок семь. Это были не римские галеры, а корабли с похожими на крылья ворона парусами, приплывшие с Севера, куда не достигает власть Рима. На кораблях сновали люди, и солнце сверкало на их шлемах -- крылатых шлемах рыжеволосых воинов с неподвластного Риму Севера. Мы считали, смотрели и удивлялись, потому что хотя до нас и доходили слухи об этих Крылатых Шлемах (как называли норманнов пикты), мы их еще ни разу не видели. "Бежим! Скорей! -- крикнул Алло. -- Мой вереск не спасет от них! Нас всех убьют!" -- У старика дрожали и голос, и ноги. Мы повернули назад, помчались по освещенным луной вересковым полям и остановились лишь с наступлением рассвета, когда наши лошади стали спотыкаться на знакомых развалинах Валенсии. Проснувшись утром, мы увидели, что Алло уже встал и смешивает с водой какую-то еду. В стране пиктов нельзя разжигать костер за пределами деревни, потому что пикты дымом подают друг другу сигналы и посторонний дымок может их всех растревожить. "То, что мы видели вчера, -- это становище купцов, -- сказал Алло. -- Всего-навсего становище купцов". "Терпеть не могу вранья на голодный желудок, -- усмехнулся Пертинакс. -- Наверно (глаз у него был орлиный), наверно, это тоже становище купцов?" -- Он указал на поднимающиеся из-за холма далекие дымки, мы называли их посланиями пиктов. Одно облако дыма -- пауза, два облака дыма -- пауза и так далее. Это делалось с помощью мокрой шкуры, которую то держали над огнем, то убирали в сторону. "Нет, -- ответил Алло, засовывая деревянную тарелку обратно в мешок. -- Это сигнал нам с вами. Ваша судьба решена. Идемте". Мы пошли. В стране пиктов надо подчиняться своему проводнику. Этот дымок, будь он неладен, поднимался откуда-то с восточного побережья. Забравшись на последний холм милях в трех-четырех от берега, мы увидели восточное море. У берега, свернув паруса и отбросив сходни, стояла на якоре небольшая парусная галера, какие строят в Северной Галлии, а у подножья холма, в небольшой ложбине, держа под уздцы пони, одиноко сидел Максим, император Британии! На нем был охотничий костюм, в руке хлыст. Я узнал его по осанке и сказал Пертинаксу, кто это. "Ты совсем сошел с ума! -- воскликнул Пертинакс. -- Солнце ослепило твои глаза!" Максим не шевельнулся, пока мы не подъехали. Он осмотрел меня с головы до ног. "Опять голодный? -- спросил он. -- Похоже, моя судьба -- кормить тебя при каждой встрече. Здесь у меня еда. Алло приготовит ее". "Нет, -- ответил старик. -- Вождь на своей земле не нуждается в приказаниях странствующих императоров. Я накормлю своих детей, не спрашивая твоего разрешения". "Я был не прав, -- признался Пертинакс. -- Мы все здесь сошли с ума. Говори же, о император!" Максим улыбнулся своей ужасной, сквозь сжатые губы, улыбкой, но я не испугался; ведь человека, прослужившего два года на Стене, одной улыбкой уже не испугать. "Я был вынужден, -- начал Максим, -- сократить число гарнизонов в Британии, потому что мне нужны войска в Галлии. Сейчас я пришел забрать часть войск со Стены". "Ты, наверное, шутишь, -- сказал Пертинакс. -- Мы же последние отбросы империи. Я бы скорее доверился закоренелым преступникам". "Правда? -- серьезно спросил Максим. -- Но это ведь только временно, пока я не завоюю Галлию. Всегда приходится ставить на кон либо жизнь, либо душу, либо душевный покой, либо еще какую-нибудь мелочь. Говорят, Парнезий, -- он обратился ко мне, -- пикты тебя любят". "Он -- единственный из твоих офицеров, кто нас понимает", -- ответил Алло и произнес длинную речь о наших добродетелях. Размалеванный старик ораторствовал словно Цицерон [*41]. Из его слов выходило, что мы с Пертинаксом само совершенство. Максим не сводил глаз с наших лиц. "Хватит, -- оборвал он. -- Я слышал, что Алло думает о вас. Теперь я хочу знать ваше мнение о пиктах". Я рассказал ему все, что знал, и Пертинакс вторил мне. Пикты не сделают ничего дурного, если понять их трудности. Больше всего сердило их то, что мы сжигаем их вереск. Дважды в год весь гарнизон выходил в поле и торжественно выжигал вереск на десять миль к Северу. Наш генерал Рутилианус называл это расчисткой территории. Пикты отходили еще дальше, и получалось, что летом мы просто уничтожали нектар -- пищу пчел, а весной -- корм для овец. "Верно, все верно, -- подтвердил Алло. -- Как же нам варить наш чудесный напиток, вересковый мед, если вы уничтожаете нектар?" Разговор продолжался долго. Из вопросов Максима было ясно, что он хорошо знал пиктов и много думал о них. Наконец он спросил: "Что ты посоветуешь сделать, чтобы сохранить мир на Севере, пока я буду завоевывать Галлию?" "Оставить пиктов в покое, -- ответил я. -- Немедленно прекратить выжигание вереска и время от времени посылать им баржу-другую зерна". "И распределять зерно должны сами пикты, а не наши жулики-интенданты", -- добавил Пертинакс. "И пусть приходят в больницу, когда они в этом нуждаются", -- продолжил я. "Да они скорее умрут, чем придут к нам в больницу, это уж точно", -- воскликнул Максим. "Вовсе нет, если этим займется Парнезий, -- возразил Алло. -- В двадцати милях от Стены немало можно насчитать людей, покусанных волком или помятых медведем. Но пусть Парнезий остается с ними в больнице, а то одни пикты обезумеют от страха". "Понятно, -- произнес Максим. -- Как и все на свете, успех дела зависит нередко только от одного человека. Я думаю, Парнезий, ты и есть тот человек". "Мы с Пертинаксом -- одно целое", -- сказал я. "Пусть так, если дело будет сделано. Послушай, Алло, ты знаешь, я не желаю твоему народу зла. Оставь нас одних поговорить", -- попросил Максим. "Зачем? -- усмехнулся Алло. -- Мой народ -- зерно меж двух жерновов, и я должен знать, что хочет один из них. Юноши сказали правду, но они знают не все Я же, вождь, скажу остальное. Меня беспокоят пришельцы с Севера". Алло весь сжался, как заяц в вереске, и посмотрел по сторонам. "Меня тоже, -- сказал Максим. -- Иначе я не был бы здесь". "Слушай! -- воскликнул Алло. -- Много лет назад Крылатые Шлемы приплыли к нашим берегам со словами: "Рим на краю пропасти! Столкните же его!" Мы на вас напали. Вы прислали солдат. Мы были разбиты. После этого мы сказали Крылатым Шлемам: "Лжецы! Верните жизнь нашим мертвым, которых убил Рим, тогда мы вам поверим". Они убрались пристыженные. Сейчас, осмелев, они вернулись и снова завели старую песню, что Рим на краю гибели. И мы уже начинаем этому верить". "Дай мне три года мира на Стене! -- крикнул Максим. -- И я покажу тебе и этим воронам, насколько они ошибаются!" "А-а, хорошо бы. Но как запретить юношам моего племени слушать Крылатых Шлемов, особенно зимой, когда мы голодаем? Наши юноши повторяют: "Рим не может ни сражаться, ни править. Он забирает солдат из Британии. Крылатые Шлемы помогут нам прорвать Стену. Надо показать им тайные тропы через болота". Разве я хочу этого? Нет! -- Алло сплюнул, как плюется змея. -- Я бы не выдал секреты моего народ", пусть бы меня сжигали заживо. Парнезий сказал правду. Оставьте нас, пиктов, в покое. Он понимает нас. Пусть он командует Стеной, и я сдержу своих юношей. -- Алло что-то прикинул на пальцах. -- Первый год легко, второй год не так легко, третий -- постараюсь. Да, я даю тебе три года. Но знай: если к тому времени ты не покажешь, что Рим силен людьми и оружием, Крылатые Шлемы бросятся на Стену с двух сторон и соединятся посредине. Вам придет конец. Я не буду очень жалеть об этом, но я хорошо, ой как хорошо знаю ту единственную цену, какую племя берет у племени за помощь. Нам, пиктам, тоже придет конец. Крылатые Шлемы сотрут нас в пыль. "Хорошо! -- сказал Максим. -- Если ветер не изменится, утром я буду на восточном конце Стены. Завтра же я увижу вас в гарнизоне и назначу Капитанами Стены". "Секунду, Цезарь! -- сказал Пертинакс. -- Каждый человек имеет свою цену. Я же еще не куплен". "Уже начинаешь торговаться? -- спросил Максим. -- Ну?" "Рассуди меня по справедливости с моим дядей, дуумвиром [*42] из города Дивии в Галлии", -- попросил Пертинакс. "Всего лишь одна жизнь? Он будет твой! Я думал, ты попросишь денег или какую-нибудь должность. Напиши его имя на красной стороне доски. Другая сторона -- для живых". -- Максим протянул ему вощеные дощечки для письма. "Какой мне прок от его смерти? Моя мать вдова, а я от нее далеко. Мне кажется, дядя обкрадывает мать". "Мне все равно. Я до него доберусь. В свое время он представит нам полный отчет. А теперь прощайте, до завтра, Капитаны Стены!" Он пошел на корабль, и его фигура все уменьшалась. По сторонам от него, за камнями, прятались десятки пиктов, но он ни разу не повернул голову ни вправо, ни влево. Он поплыл к югу, подставив вечернему бризу полные паруса, и мы не проронили ни слова, пока не исчез корабль. Мы знали, что земля рождала мало людей, подобных ему. Вскоре Алло привел нам лошадей и помог сесть верхом, чего он раньше никогда не делал. "Подожди", -- попросил Пертинакс. Из вырезанных кусков земли он сложил небольшой алтарь, усыпал его цветами вереска и положил сверху письмо от девушки из Галлии. "Что ты делаешь, о мой друг?" -- спросил я. "Приношу жертву своей погибшей юности", -- ответил он. Когда письмо сгорело, он втоптал каблуком пепел в землю. Потом мы поехали к Стене, стать ее Капитанами. Парнезий замолчал. Дети сидели неподвижно, даже не спрашивая, кончилась ли на этом история или нет. Пак поманил детей и кивнул в сторону их дома. -- Простите, -- прошептал он, -- но вам пора домой. -- Он на нас не сердится, нет? -- заволновалась Юна. -- Кажется, он думает о чем-то далеком... -- Нет, не беспокойся. Подожди до завтра. Это будет совсем скоро. 3. Крылатые Шлемы Назавтра выдался абсолютно свободный день. Папа с мамой отправились в гости, мисс Блейк поехала кататься на велосипеде, и дети оказались предоставленными себе до восьми часов вечера. Едва они очень вежливо проводили своих дорогих родителей и свою дорогую наставницу, как садовник принес полный капустный лист малины, а служанка Эл