я я в Кембридже [*65]), чума в окрестностях косила всех подряд. Я видел ее под самым боком. Так что тот, кто говорит, будто в чуме я ничего не смыслю, тот абсолютно далек от истины. -- Мы признаем твои заслуги, -- торжественно сказал Пак. -- Но к чему этот разговор о чуме в такую прелестную ночь? -- Чтобы подтвердить мои слова. Поскольку чума в Оксфордшире, дорогие мои, распространялась по каналам и рекам, то есть была гнилой по своей природе, она была излечима только одним способом -- пациента надо было опустить в холодную воду и затем оставить лежать в мокрой одежде. По крайней мере, именно таким способом я вылечил несколько человек. Заметьте это. Это связано с тем, что случится дальше. -- Заметь и ты, Ник, -- произнес Пак, -- что перед тобой не твои коллеги медики, а всего лишь мальчик и девочка, да еще я, бедный Робин. Поэтому говори проще и не мудри. -- Если говорить просто и по порядку, я был ранен в грудь, когда собирал буковину, на ручье неподалеку от Темзы[*66]. Люди короля привели меня к своему полковнику, некоему Блэггу или Брэггу, и я его честно предупредил, что провел последнюю неделю среди пораженных чумой. Он велел бросить меня в какой-то хлев, очень похожий на этот, -- умирать, как я полагаю; но один из священников ночью пролез ко мне и перевязал мне рану. Он был родом из Сассекса, так же как и я. -- Кто же это? -- неожиданно спросил Пак. -- Жак Татшом? -- Нет, Джек Маржет, -- ответил мистер Калпепер. -- Джек Маржет из Нью-Колледжа? [*67] Этот коротышка весельчак, ужасный заика? Каким же образом судьба забросила его в Оксфорд? -- Он приехал из Сассекса в надежде, что король, усмирив бунтовщиков, как они называли нас, армию парламента, сделает его епископом. Люди из его прихода собрали королю изрядную сумму денег в долг, которую король так и не вернул, как не сделал он епископом простофилю Джека. Когда мы с Джеком встретились, он уже успел насытиться по горло королевскими обещаниями и думал только о том, как бы вернуться к своей жене и малышам. Сверх всяких ожиданий, это произошло очень скоро. Как только я оправился от раны и смог ходить, этот полковник Блэгг просто вышвырнул нас обоих из лагеря, объясняя это тем, что мы заразные: я лечил больных чумой, а Джек лечил меня. Теперь, когда король получил деньги, собранные приходом Джека, сам Джек был ему больше не нужен, а меня терпеть не мог доктор из отряда Блэгга, потому что я не мог молча сидеть и смотреть, как он калечит больных (он был членом общества врачей). Поэтому-то Блэгг, повторяю, вышвырнул нас из лагеря, скверно ругаясь и обозвав на прощание чумной заразой, полоумными и въедливыми прохвостами. -- Ого! Он назвал тебя полоумным, Ник? -- Пак аж подпрыгнул. -- Да-а, вовремя пришел Кромвель [*68] заняться очищением этой земли! Ну и как же вы с честным Джеком действовали дальше? -- Мы были некоторым образом вынуждены держаться вместе. Я хотел идти к своему дому в Лондоне, а он к своему приходу в Сассексе, но дело в том, что районы Уайлтшира, Беркшира и Гэмпшира были охвачены и поражены чумой, и Джек обезумел от одной мысли, что болезнь могла добраться и до деревни, где жила его семья. Я просто не мог оставить его одного. Он ведь не оставил меня, когда я был в беде. Так что я не мог не помочь ему, да к тому же я вспомнил, что рядом с приходом Джека, в деревне Грейт Уигсел, живет мой двоюродный брат. Так мы и отправились из Оксфорда -- кожаный камзол военного под ручку с сутаной пастора, полные решимости не встревать больше ни в какие войны. И то ли потому, что мы выглядели оборванцами, то ли потому, что чума сделала людей более мягкими, -- но нас никто не трогал. Нет, конечно, разок нас все-таки засадили в колодки, приняв за мошенников и бродяг. Это случилось в деревне у леса святого Леонарда, где, как я слышал, никогда не поет соловей. Но я вылечил местному констеблю больной палец, и он вернул мне мой астрологический календарь, который я всегда ношу с собой, -- Калпепер постучал пальцем по тощей груди, -- и мы отправились дальше. Чтобы не морочить вам голову всякой чепухой, скажу, что мы добрались до прихода Джека. Был вечер, и шел проливной дождь. Здесь наши пути должны были разойтись, потому что я собирался идти к своему брату в Грейт Уигсел; но пока Джек, вытянув руку, показывал мне колокольню своей церкви, мы увидели, что прямо поперек дороги лежит какой-то человек -- пьяный, подумал Джек. Он сказал, что это один из его прихожан, Хебден, который до тех пор вел примерную жизнь и не пьянствовал. И тут Джек стал громко ругать себя, называя негодным священником, бросившим свою паству на растерзание дьяволу. Перед деревней был выставлен чумной камень, и голова этого человека лежала на нем. -- Чумной камень? Что это такое? -- прошептал Дан. -- Когда в деревне свирепствует чума, соседи закрывают все ведущие в нее дороги, а ее жители выставляют на них или камень с выемкой сверху, или кастрюлю, или сковородку, чтобы люди из пораженной деревни, если хотят купить какие-нибудь продукты, могли бы положить в них деньги, перечень того, что им нужно, и уйти. Потом приходят те, кто готов продукты продать, -- чего не сделаешь ради денег! -- берут деньги и оставляют столько товару, сколько, по их мнению, на эти деньги полагается. Я увидел четырехпенсовую серебряную монету, валявшуюся в луже, а в руке человека размокший листок с перечнем того, что он хотел бы купить. "Моя жена! О моя жена и дети!" -- вскричал вдруг Джек и бросился вверх по холму. Я за ним. Из-за сарая выглянула какая-то женщина и прокричала нам, что в деревне чума и что мы, если хотим остаться живыми, должны уйти отсюда. "Любовь моя! -- говорит Джек. -- Я ли должен уйти от тебя?" Тут женщина бросается к нему и говорит, что все дети здоровы. Это была его жена. Когда мы со слезами на глазах воздали благодарность господу, Джек сказал, что он рассчитывал оказать мне совсем не такой прием, и стал убеждать меня бежать оттуда, пока я не заразился. "Ну уж нет! Накажи меня господь, если я покину вас в такую годину, -- возразил я. -- Избавление от болезни не только в руках бога, но частично и в моих". "О сэр, -- говорит женщина, -- вы врач? У нас в деревне нет ни одного". "Тогда, дорогие мои, я обязан остаться у вас и трудом оправдать свое звание". "По-послушай, Ник, -- начал, заикаясь, Джек, -- а я ведь все время принимал тебя только за свихнувшегося проповедника круглоголовых [*69]". Он засмеялся, затем засмеялась его жена, за нею я -- прямо под дождем нас всех троих охватил беспричинный приступ смеха, который мы в медицине называем припадком истерии. Тем не менее смех ободрил нас. Так я и остался у них. -- Почему ты не отправился дальше, к своему брату в Грейт Уигсел, Ник? -- спросил Пак. -- Это всего семь миль по дороге. -- Но чума-то свирепствовала в этой деревне, -- ответил мистер Калпепер и указал на уходящий вверх холм. -- Разве я мог поступить иначе? -- А как звали детей священника? -- спросила Юна. -- Элизабет, Элисон, Стивен и младенец Чарльз. Я сначала их почти не видел: мы с их отцом жили отдельно -- в сарае для телег. Мать мы с трудом уговорили остаться в доме, с детьми. Она и так намучилась. А теперь, дорогие мои, я с вашего позволения перейду непосредственно к основной теме рассказа. Я обратил внимание жителей деревни на то, что чума особенно свирепствовала на северной стороне улиц, ибо там не хватало солнечного света, который, восходя к "primum mobile" -- источнику жизни (я выражаюсь астрологически), обладает в высшей степени очистительными и оздоравливающими свойствами. Большой очаг чумы образовался вокруг лавки, где продавали овес для лошадей, другой, еще больший, на обеих мельницах у реки. Понемногу чума поразила еще несколько мест, но в кузнице, заметьте, ее не было и следа. Заметьте также, что все кузницы принадлежат Марсу, точно так же, как все лавки, торгующие зерном, мясом или вином, признают своей госпожой Венеру. В кузнице на Мандей-лейн чумы не было. -- Мандей-лейн? Ты говоришь о нашей деревне? Я так и подумал, когда ты упомянул про две мельницы! -- воскликнул Дан. -- А где тот чумной камень? Я хотел бы на него посмотреть. -- Так смотри, -- сказал Пак и указал на куриный камень-поилку, на котором лежали велосипедные фонарики. Это был шершавый, продолговатый камень с выемкой сверху, весьма похожий на небольшое кухонное корытце. Филлипс, у которого ничего не пропадало впустую, нашел его в канаве и приспособил под поилку для своих драгоценных курочек. -- Этот? -- Дан и Юна уставились на камень и смотрели, смотрели, смотрели. Мистер Калпепер несколько раз нетерпеливо кашлянул, затем продолжал: -- Я стараюсь рассказывать столь подробно, дорогие мои, чтобы дать вам возможность проследить -- насколько вы на это способны -- ход моих мыслей. Чума, с которой, как я уже говорил, я боролся в Валлингфорде, графство Оксфордшир, была гнилой, то есть сырой по природе, поскольку она возникла в районе, где полно всяких рек, речушек и ручейков, и я, как уже рассказывал, лечил людей, погружая их в воду. Наша же чума, хотя, конечно, у воды и она сильно свирепствовала, а на обеих мельницах убила всех до единого, не могла быть побеждена таким способом. И это поставило меня в тупик. Гм-гм! -- Ну и что же вы делали с больными? -- строго спросил Пак. -- Мы убеждали тех, кто жил на северной стороне улицы, полежать немного в открытом поле. Но даже в тех домах, где чума унесла одного, а то и двух человек, оставшиеся просто наотрез отказывались покидать свой дом, боясь, как бы его не обчистили воры. Они предпочитали рисковать жизнью, но не оставлять своего добра без присмотра. -- Такова природа человека, -- усмехнулся Пак. -- Я наблюдал такое не раз. -- А как почувствовали себя ваши больные в полях? -- Эти тоже умирали, но не так часто, как те, кто оставался в закрытом помещении, да и умирали больше от боязни и тоски, чем от чумы. Но признаюсь, дорогие мои, я никак не мог одолеть болезнь, потому что никак не мог докопаться хотя бы до малейшего намека на ее происхождение и природу. Короче говоря, я был совершенно сбит с толку зловещей силой и необъяснимостью этой болезни, поэтому я, наконец, сделал то, что должен был сделать намного раньше: я отбросил все свои предположения и догадки, выбрал по астрологическому календарю благоприятствующий час, натянул на голову плащ, прикрыл им лицо и вошел в один из покинутых домов, полный решимости дождаться, когда звезды подскажут мне разгадку. -- Ночью? И ты не испугался? -- спросил Пак. -- Я смел надеяться, что бог, заложивший в человека благородное стремление к исследованию неизведанных тайн, не даст погибнуть преданному искателю. Через некоторое время -- а всему на свете, как я уже говорил, есть свое время -- я заметил мерзкую крысу, распухшую и облезшую; она сидела на чердаке у слухового окна, через которое светила луна. И пока я смотрел на них -- и на крысу, и на луну (а Луна направлялась к древнему холодному Сатурну, своему верному союзнику), крыса с трудом выползла на свет и там прямо на моих глазах подохла. Потом появилась еще одна, видно, из того же стада, она улеглась рядом и точно так же подохла. Еще некоторое время спустя -- примерно за час до полуночи -- то же произошло с третьей крысой. Все они выползли на лунный свет и умерли в нем. Это меня немало удивило, поскольку, как мы знаем, лунный свет благоприятен, а отнюдь не вреден для этих ночных тварей. Сатурн же, будучи, как вы бы сказали, Луне другом, только усиливал ее зловещее влияние. И тем не менее крысы нашли смерть именно в лунном свете. Я высунулся из окна посмотреть, кто же из небесных владык на нашей стороне, и узрел там славного верного Марса, очень красного и очень горячего, спешащего к своему закату. Чтобы все разглядеть лучше, я вскарабкался на крышу. В это время на улице появился Джек Маржет, он направлялся подбодрить наших больных в поле. У меня из-под ноги выскользнула черепица и полетела вниз. "Эй, сторож, что там происходит?" -- вскрикнул Джек печальным голосом. "Возрадуйся, Джек, -- говорю я. -- Сдается мне, кое-кто уже вышел нам на помощь, а я, как последний дурак, совсем забыл о нем этим летом". Я, естественно, имел в виду планету Марс. "Так помолимся же ему тогда, -- говорит Джек. -- Я тоже совсем его забросил этим летом". Он имел в виду бога, которого, по его словам, он совсем позабыл тем летом, когда, оставив своих прихожан, отправился к королю. Теперь он нещадно себя за это казнил. Я крикнул ему вниз, что заботой о больных он уже достаточно искупил свою вину, на что он мне ответил, что признает это только тогда, когда больные поправятся окончательно. Силы его были на исходе, причем больше всех в этом повинны были уныние и тоска. Мне и раньше приходилось наблюдать подобное у священников и у слишком веселых от природы людей. Я тут же налил ему полчашки некоей водицы, которая я не утверждаю, что лечит чуму, но незаменима при унынии. -- Что ж это за водица? -- спросил Дан. -- Очищенный белый бренди [*70], камфора [*71], кардамон, имбирь [*72], перец двух сортов и анисовое семя [*73]. -- Ну и ну! -- воскликнул Пак. -- Хороша же водица! -- Джек храбро все это проглотил, кашлянул и пошел за мной. Я же направлялся на нижнюю мельницу, чтобы уяснить себе волю небес. Мой ум смутно нащупал если и не средство спасения от чумы, то по крайней мере ее причину, но я не хотел делиться своими соображениями с невежественной толпой, пока я не был уверен до конца. Чтобы на практике все шло гладко, она должна опираться на прочную теорию, а прочной теории, в свою очередь, не может быть без обширнейших знаний. Гм-гм. Итак, Джек со своим фонарем остался в поле среди больных, я пошел дальше. Джек до сих пор продолжал молиться по-старому, что было строго запрещено Кромвелем [*74]. -- Тогда тебе следовало сказать об этом своему брату в Уигселе, Джека оштрафовали бы, а тебе отсчитали бы половину этих денег. Как же так получилось, что ты забыл свой долг, Ник? Мистер Калпепер рассмеялся -- впервые за весь вечер. Его смех так походил на громкое ржание лошади, что дети вздрогнули. -- В те дни людского суда мы не боялись, -- ответил он. -- А теперь, дорогие мои, следите за моей мыслью внимательно, потому что то, что вы сейчас услышите, будет для вас новым, хотя для меня это новым не было. Когда я пришел на опустевшую мельницу, старик Сатурн, только что поднявшийся в созвездии Рыб, угрожал оттуда тому месту, откуда должно было появиться Солнце. Наша Луна спешила Сатурну на подмогу, -- не забывайте, что я выражаюсь астрологически. Я от края до края окинул взором раскинувшееся надо мной небо, моля бога направить меня на правильный путь. В это время Марс, весь сверкая, уходил за горизонт. И в тот момент, когда он уже готов был скрыться, я заметил, что у него над головой что-то блеснуло и занялось огнем -- может быть, это была какая-либо яркая звезда, может быть -- всплеск пара, -- но казалось, будто он обнажил меч и размахивает им. В деревне петухи возвестили полночь, и я присел возле водяного колеса, пожевывая курчавую мяту, хотя эта трава и принадлежит Венере, называя себя глупейшим в мире ослом. Теперь-то мне стало понятно все! -- Что же? -- спросила Юна. -- Истинная причина чумы и избавление от нее. Молодчина Марс поработал за нас на славу. Хоть он и не блистал в полнеба, -- кстати, именно потому я и упустил его в своих вычислениях, -- он более чем какая-либо другая планета хранил небеса. Я имею в виду, что он хоть понемногу, но показывался на небе каждой ночью на протяжении всех двенадцати месяцев. Вследствие этого его горячее и очистительное влияние, соперничающее с тлетворным влиянием Луны, привело к уничтожению тех трех крыс прямо под носом у меня и у их несомненной покровительницы Луны. Я и раньше видел, как Марс, склоняясь на полнеба и прикрываясь щитом, наносил Луне увесистые удары, но впервые его сила оказалась столь неотразимой. -- Я что-то ничего не понимаю. Ты хочешь сказать, что Марс убил крыс потому, что ненавидел Луну? -- спросила Юна. -- Конечно, это же ясно как день, -- ответил мистер Калпепер. -- И сейчас я вам это докажу. Почему в кузнице на Мандейлейн чума не возникла? Да потому, как я вам уже говорил, все кузницы естественно принадлежат Марсу, и конечно же, он не мог уронить свое достоинство, позволив прятаться там тварям, которые подчиняются Луне. Но подумайте сами, не будет же Марс постоянно склоняться к Земле и заниматься охотой на крыс ради ленивого и неблагодарного человечества? Такая работа вогнала бы в гроб даже самую трудолюбивую лошадь. Отсюда нетрудно было догадаться, какое значение имела звезда, вспыхнувшая над Марсом, когда он собирался скрыться. Она словно призывала людей: "Уничтожайте и сжигайте крыс -- тварей Луны, ибо именно в них скрыт корень всех ваших бед. И теперь, когда я продемонстрировал вам свое превосходство над Луной, я ухожу. Прощайте!" -- Неужели Марс действительно так и сказал? -- спросила Юна. -- Да, именно так, если еще не больше, но только не все имеющие уши могут его услышать. Короче, Марс подсказал мне, что чума переносится тварями Луны. Именно Луна, покровительница всего темного и дурного, и была всему виной. И уже своим собственным скудным умом я додумался, что именно я, Ник Калпепер, несу ответственность за жизнь людей этой деревни, что на моей стороне божий промысел и что я не могу терять ни секунды. Я помчался на поле, где лежали больные, и попал к ним как раз в то время, когда они молились. "Эврика! Эврика! Нашел! Нашел! -- крикнул я и бросил им под ноги дохлую крысу, я взял ее на мельнице. -- Вот ваш настоящий враг. Звезды мне его открыли". "Мы молимся, не мешай", -- ответствовал Джек. Лицо его было бледно, как начищенное серебро. "Всему на свете свое время, -- говорю я. -- Если ты действительно хочешь победить чуму, берись и уничтожай крыс". "Ты совсем спятил", -- взмолился Джек, заламывая руки. Один человек, лежащий в канаве у ног Джека, вдруг завопил, что он скорее предпочтет сойти с ума и умереть, охотясь на крыс, чем валяться в мольбах на сырой земле до самой смерти. Все вокруг одобрительно засмеялись. Но тут Джек Маржет упал на колени и упрямо стал просить бога даровать ему смерть, но спасти всех пораженных. Этого оказалось достаточным, чтобы снова повергнуть людей в состояние безысходности и тоски. "Ты недостойный пастырь, Джек, -- сказал я ему. -- Если тебе и суждено умереть до восхода солнца, то хватай дубье (так мы в Сассексе называем палку) и бей крысье. Это и спасет остальных людей". "Хватай дубье и бей крысье", -- повторил он раз десять, как ребенок, а потом они все дружно расхохотались и хохотали до тех пор, пока смех не перешел у них в приступ истерии, о котором я вам уже говорил, -- подобный приступ толкает человека на самые непредвиденные поступки. Но по крайней мере, они разогрели свою кровь, а это пошло им на пользу, потому что в это самое время -- около часу ночи -- огонь жизни в человеке горит тише всего. Воистину, всему на свете есть свое время, и врач должен помнить об этом, ибо в противном случае... гм-гм... все лечение пойдет насмарку. В общем, если быть кратким, я убедил их всех, и больных, и здоровых, наброситься в деревне на крыс, на все их поголовье, от мала до велика. Кроме того, существовали и другие причины, хотя опытный врач и не станет о них особо болтать. Imprimus, или, во-первых, само это занятие, продолжавшееся десять дней, весьма заметно вывело народ из состояния уныния и тоски. Держу пари, как бы человеку ни было горестно, он не станет ни причитать, ни копаться в собственных мыслях во время вылавливания крыс из-под стога. Secundo, или, во-вторых, яростное преследование и уничтожение крыс в этой борьбе, само по себе вызвало обильную испарину, или, грубо говоря, люди изошли потом, а с ним вышла наружу и черная желчь [*75] -- главная причина недуга. И в-третьих, когда мы собрались вместе сжигать на костре убитых крыс, я обрызгал серой вязанки хвороста, прежде чем поджечь их. В результате все мы хорошенько окурились серным дымом и тем самым продезинфицировались. Мне бы ни за что не удалось заставить их согласиться на такую процедуру, если бы я действовал просто как врач, а так они восприняли окуривание, как некую таинственную ворожбу. Но это еще не все, что мы сделали. Мы очистили, засыпали известью и выжгли сотни забитых отбросами помойных ям и сточных колодцев, выгребли грязь из темных углов и закоулков, куда никто никогда не заглядывал, как в домах, так и вокруг них, и, по счастливой случайности, дотла сожгли лавку торговца овсом. Заметьте, в этом случае Марс противостоял Венере. Вышло так, что Вилл Нокс, шорник [*76], гоняясь за крысами в этой лавке, опрокинул фонарь на кучу соломы... -- А не поднес ли ты Виллу случайно своей слабенькой настойки, а, Ник? -- Всего-навсего стаканчик-другой, ни капли больше. Ну так вот. Когда мы покончили с крысами, я взял из кузницы золу, железную окалину и уголь, а из кирпичной мастерской -- полагаю, она тоже принадлежит Марсу -- жженую землю. Все смешав, я с помощью тяжелого лома забил получившейся массой крысиные норы, а в домах насыпал ее под пол. Твари Луны не переносят ничего, что использует Марс в своих благородных целях. Вот вам пример -- крысы никогда не кусают железо. -- А ваш несчастный пастор, как он ко всему этому отнесся? -- спросил Пак. -- Меланхолия вышла у него через поры вместе с потом, и он тут же схватил простуду, которую я ему вылечил, прописав электуарий, или лекарственную кашку, в полном соответствии с лекарским искусством. Если бы я излагал эту историю перед своими коллегами, равными мне по знаниям, я бы поведал им о том достойном внимания факте, что чумный яд преобразовался: вызвал головную боль, хрип в горле и тяжесть в груди, а потом испарился и совсем исчез. В моих книгах, дорогие мои, указано, какие планеты управляют какими частями тела. Читайте их, и тогда, быть может, ваш темный ум просветится, гм-гм. Как бы там ни было, чума прекратилась и отступила от нашей деревни. С того дня, как Марс открыл мне на мельнице причину болезни, чума унесла еще три жертвы, и то две из них уже носили гибель в себе. -- Рассказчик победоносно кашлянул, словно проревел. -- Все доказано, -- отрывисто выпалил он, -- я говорю, я доказал свое первоначальное утверждение: божественная астрология в сочетании с кропотливым поиском истинных причин явлений -- в должное время -- позволяет мудрым мужам сражаться даже с чумой... -- Неужели? -- удивился Пак. -- Что касается меня, то я придерживаюсь того мнения, что наивная душа... -- Это я? Наивная душа? Ну уж воистину! -- воскликнул мистер Калпепер. -- ...очень наивная душа, упорствующая в своих заблуждениях, но обладающая высоким мужеством, трудолюбием и здоровым самолюбием, могущественнее всех звезд, вместе взятых. Так что я искренне убежден, что спас деревню ты, Ник. -- Это я упорствующий? Я упрямый? Весь свой скромный успех, достигнутый при божьем благоволении, я отношу за счет астрологии. Не мне слава! А ты, Робин, почти слово в слово повторяешь то, что говорил на своей проповеди этот слезливый осел, Джек Маржет. Перед отбытием к себе, на улицу Красного Льва, я был на одной его проповеди. -- А-а! Заика-Джек читал проповедь, да? Говорят, когда он поднимается на кафедру, все заикание у него пропадает. -- Да, и все мозги в придачу. Когда чума прекратилась, он прочитал полную преклонения передо мной проповедь, для которой взял следующую строчку[*77]: "Мудрец, избавивший город". Я бы мог предложить ему иную, лучшую: "Всему под солнцем есть..." -- А что толкнуло тебя пойти на эту проповедь? -- перебил его Пак. -- Ведь вашим официально назначенным проповедником был Вейл Аттерсол, вот ты и слушал бы его нудные разглагольствования. Мистер Калпепер смущенно дернулся. -- Толпа, -- сказал он, -- дряхлые старухи и малые дети, Элисон и другие, они втащили меня в церковь буквально за руки. Я долго не мог решиться, доносить ли на Джека или нет. Ведь то, что он называл проповедью, было не лучше уличного балагана. Я легко мог бы доказать всю ложность его так называемой веры, которая, основываясь исключительно на пустых баснях древности... -- Говорил бы ты лучше о травах и планетах, Ник, -- сказал Пак, смеясь. -- Ты должен был сообщить о нем вашему магистрату, и Джека оштрафовали бы. Так почему же ты все-таки этого не сделал? -- Потому что, потому что я сам на коленях припал к алтарю, и молился, и плакал со всеми. В медицине это называется приступом истерии. Может быть, может быть, это и была истерия. -- Да, возможно, -- сказал Пак, и дети услышали, как он завозился на сене. -- Послушайте, в вашем сене полно веток! Неужели вы думаете, что лошадь станет кормиться листьями Дуба, Ясеня и Терновника? А? НАШИ ПРЕДКИ Наши предки знавали целебные травы: Боль облегчить и болезни лечить. Травы лечебные, не для забавы -- Сколько могли их в полях различить! Фиалковый корень, валериана, Кукушкины слезки -- выбор велик. Звали так звонко их, нежно и странно: Рута, вербена и базилик. Все травы, что лезли из влажной земли, Предкам полезными быть могли. Наши предки знавали массу историй, Легенд о связи трав и планет. Подчинялся Марсу фиалковый корень, Солнцу -- подсолнух и первоцвет. Праотцы вычисляли сферы, Для каждой планеты свой час наступал. Хозяйка розы, конечно, Венера, Юпитер дубом всегда управлял. Есть об этом в старинной книге рассказ, Наши предки его донесли до нас. Наши предки знали о жизни так мало, Так мало знали в прежние дни. Их леченье, бывало, людей убивало, И в ученье своем ошибались они. "Причину болезни в небе ищите, -- Они повторяли вновь и вновь. -- Ставьте пиявок -- кровь отворите, Пиявок ставьте -- пускайте кровь". Был метод несложен, был метод лих -- Но сколько ошибок случалось у них! Но если, и травы презрев, и планеты, Болезнь наводняла нашу страну -- Твердой рукой они брали ланцеты И какую бесстрашно вели войну! Кресты[*78] на дверях начертаны мелом, Объезжал фургон с мертвецами дворы, А предки своим были заняты делом -- Как отважны были они и храбры! Не знаньем, а только отвагой сильны, Не страшились предки неравной войны. Если верно Галеново утвержденье (Мог бы его Гиппократ подтвердить) [*79], Что к мертвому прошлому прикосновенье Сомненье в себе помогает изжить, -- Высокие травы, сжальтесь над нами, Смилуйтесь, звезды в небе ночном! Наверно, мы слишком много познали, Но успех не только в знанье одном. Припадем мы к земле, воскричим небесам: "Наших предков отвагу пошлите нам!" "Динь-динь-динь" -- раздался из-за угла звоночек велосипеда. Медсестра возвращалась с мельницы. -- Как там, все в порядке? -- крикнула Юна. -- В полном! -- донесся ответ. -- В следующее воскресенье их будут крестить. -- Что? Что? -- И Дан, и Юна подались вперед и облокотились на дверь. Она, наверно, была плохо закреплена, потому что распахнулась, и дети, с ног до головы облепленные сеном и листьями, вывалились наружу. -- Бежим! Надо узнать, как двойняшек назвали, -- сказала Юна, и они с криком припустили за велосипедом. Медсестра наконец сбавила скорость и сообщила им имена. Вернувшись, дети обнаружили, что Мидденборо выбрался из своего стойла, и они добрых десять минут носились за ним при свете звезд, пока не загнали пони на место. НОЖ И БЕЛЫЕ СКАЛЫ Дети на целый месяц отправились к морю и поселились там в деревне, стоявшей на голых, открытых ветрам Меловых Скалах [*80], в добрых тридцати милях от дома. Они подружились со старым пастухом по имени мистер Дадни, пастух знал еще их отца, когда тот был маленьким. Он говорил не так, как говорят люди в их родном Сассексе, по-другому называл разные крестьянские принадлежности, но зато понимал детей и позволял им повсюду ходить с ним. Он жил примерно в полумиле от деревни в крошечном домике, где его жена варила чабрецовый мед и нянчила у камина больных ягнят, а у порога лежала овчарка Старый Джим (Молодой Джим, сын Старого Джима, помогал мистеру Дадни пасти овец). Дети приносили ему говяжьих костей -- бараньи кости овчарке ни в коем случае давать нельзя, -- и когда дети приходили в гости, а мистер Дадни пас овец неподалеку в холмах, его жена просила Старого Джима проводить детей к хозяину, что тот и делал. И вот однажды августовским днем, когда улица, политая из привезенной на тележке цистерны, пахнет совсем по-городскому, дети, как всегда, отправились искать своего пастуха, и, как всегда, Старый Джим выполз из-за порога и взял их под свою опеку. Солнце стояло очень жаркое, сухая трава скользила под ногами, а расстояния казались огромными. -- Совсем как на море, -- сказала Юна, когда Старый Джим заковылял в тень ветхого сарая, одиноко стоявшего на голом склоне. -- Видишь что-то вдали, идешь туда и ничего кругом не замечаешь. Дан сбросил ботинки. -- Когда приедем домой, я целый день просижу в лесу, -- заявил он. "Вуф-ф" -- проворчал Старый Джим, поворачивая обратно. Он хотел сказать, что ему давно уже пора отдать заработанную им кость. -- Еще рано, -- ответил Дан. -- Где мистер Дадни? Где хозяин? Джим удивленно посмотрел на детей, всем своим видом показывая, что не знать этого могут только сумасшедшие, и попросил кость снова. -- Не давай ему! -- крикнула Юна. -- Пусть сначала отведет нас. -- Ищи, друг, ищи, -- попросил Дан, потому что местность вокруг казалась пустой, словно ладошка. Старый Джим вздохнул и потрусил вперед. Вскоре вдали, на фоне серого неба, они заметили маленькое пятнышко -- шляпу мистера Дадни. -- Хорошо! Молодец! -- сказал Дан. Старый Джим повернулся, осторожно взял кость стертыми зубами и побежал обратно в тень старого сарая -- совсем как волк. Дети пошли дальше. Над ними, зависнув, отчаянно кричали две пустельги. Чайка, лениво размахивая крыльями, медленно летела вдоль гребня белых скал. От жары линия холмов и маячившая впереди голова мистера Дадни стали расплываться в глазах у детей. Вскоре Дан и Юна оказались перед подковообразной ложбиной глубиной в сто футов; склоны ее, как сетью, были покрыты овечьими тропами. На краю склона, зажав между колен посох, сидел мистер Дадни и вязал. Дети рассказали ему, что вытворял сегодня Старый Джим. -- А-а, он думал, что вы увидите мою голову одновременно с ним. Кто лучше знает землю, тот видит дальше. Вам, кажется, очень жарко? -- О да! -- сказала Юна, плюхаясь на землю. -- И еще мы устали. -- Садитесь рядышком. Скоро начнут расти тени, прилетит ветер, всколыхнет жару и убаюкает вас. -- Мы вовсе не хотим спать, -- возмущенно возразила Юна, тем не менее ловко устраиваясь в первой же полоске появившейся тени. -- Конечно, не хотите. Вы пришли поговорить со мной, как, бывало, ваш отец. Только ему совсем не требовалась собака, чтобы прийти в ложбину Нортона. -- Ну так он же был родом отсюда, -- сказал Дан, растягиваясь на земле. -- Да, отсюда. И я не могу понять, зачем он отправился жить в леса, среди этих противных деревьев, когда мог остаться здесь. В деревьях проку нет. Они притягивают молнию, и когда овцы спрячутся под ними, то можно потерять их с десяток за одну грозу. Так-то. Ваш отец знал это. -- Деревья совсем и не противные. -- Юна приподнялась на локте. -- А дрова? Топить углем я не люблю. -- Что? Поднимись-ка чуть-чуть повыше, тебе будет удобней лежать, -- попросил мистер Дадни, хитро улыбаясь. -- А теперь пригнись пониже и понюхай, чем пахнет земля. Она пахнет чабрецом. Это от него наша баранина такая вкусная, и кроме того, как говорила моя мама, чабрец может излечить все что угодно, кроме сломанной шеи или разбитого сердца, я точно не помню чего именно. Дети старательно принюхивались и почему-то забыли поднять головы с мягких зеленых подушек. -- У вас там ничего похожего нет, -- сказал мистер Дадни. -- Разве может сравниться с чабрецом ваша вонючка-жеруха? -- Зато у нас есть много ручьев, где можно плескаться, когда жарко, -- возразила Юна, разглядывая желто-фиолетовую улитку, проползавшую возле ее носа. -- Ручьи разливаются, и тогда приходится перегонять овец на другое место, не говоря уже о том, что животные заболевают копытной гнилью. Я больше полагаюсь на пруд, наполняющийся дождевыми водами. -- А как он делается? -- спросил Дан, надвигая шапку на самые глаза. Мистер Дадни объяснил. Воздух задрожал, как будто не мог решить -- спускаться ли ему в лощину или двигаться по открытому пространству. Но двигаться вниз оказалось, наверно, легче, и дети почувствовали, как ароматные струйки, одна за другой, мягко переливаясь и едва касаясь их век, тихо проскальзывают вниз по склону. Приглушенный шепот моря у подножья скал слился с шелестом травы, колышущейся от ветра, жужжанием насекомых, гулом и шорохом пасущегося внизу стада и глухим шумом, исходившим откуда-то из-под земли. Мистер Дадни перестал объяснять и принялся вязать дальше. Очнулись дети от звука голосов. Тень уже доползла до половины склона, и на краю лощины они увидели Пака, который сидел к ним спиной рядом с каким-то полуголым человеком. Человек, похоже, чем-то старательно занимался. Ветер стих, и в наступившей тишине до детей долетали все до единого звуки, усиленные гигантской воронкой, как усиливается шепот в водопроводной трубе. -- Ловко сделано, -- говорил Пак, наклоняясь вниз. -- Какая точная вышла форма! -- Ловко-то ловко, но что для Зверя этот хрупкий каменный наконечник? Ну его! -- Человек что-то презрительно отшвырнул. Это что-то упало между Даном и Юной -- красивый темно-голубой каменный наконечник для стрелы, все еще хранивший тепло рук мастера. Человек потянулся за другим камнем и снова стал возиться с ним, как дрозд с улиткой. -- Это все пустая забава, -- сказал наконец человек, тряхнув косматой головой. -- Ты продолжаешь делать каменное оружие просто потому, что ты делал его всегда, но когда дойдет до схватки со Зверем, увидишь -- все бесполезно. -- Со Зверем давно покончено. Он ушел. -- Как только появятся ягнята, он вернется снова. Уж я-то знаю. -- Человек осторожно ударил по камню, и осколки жалобно запели, разлетаясь в стороны. -- Он не вернется. Сейчас дети могут целый день спокойно валяться на земле, и ничего с ними не случится. -- А ты попробуй назвать Зверя его настоящим именем, тогда я, может, поверю. -- Пожалуйста. -- Пак вскочил на ноги, сложил руки рупором и крикнул: -- Волк! Волк! Сухие склоны лощины ответили эхом "воу, воу", очень похожим на лай Молодого Джима. -- Ну что? Кого-нибудь видишь или слышишь? Никто не отзывается. Серого Пастуха больше нет. Бегающий Ночью удрал. Все волки ушли. -- ЗдОрово! -- Человек вытер лоб, как будто ему было жарко. -- А кто их прогнал? Ты? -- Этим занимались многие люди из многих стран на протяжении многих веков. Разве ты не был одним из них? -- спросил Пак. Не говоря ни слова, человек распахнул одежду, сшитую из овечьих шкур, и показал свой бок, весь покрытый зарубцевавшимися шрамами. Ужасные белые вмятины усеивали и его руки от локтя до плеча. -- Вижу, -- сказал Пак. -- Это следы Зверя. А чем ты с ним сражался? -- Рукой, топором и копьем, как и наши отцы до нас. -- Да? Тогда как же, -- спросил Пак, отдергивая темно-коричневую одежду человека, -- как у тебя оказалось вот это? Ну, показывай, показывай! -- И он протянул свою маленькую руку. Человек медленно вытащил висевший у него на поясе длинный, темного железа нож, величиной чуть ли не с короткий меч, и, подышав на него, протянул рукояткой вперед Паку. Тот осторожно взял его, наклонив голову, тихонько провел пальцем от острия к рукоятке и, поднеся поближе, стал так пристально рассматривать, словно перед ним был часовой механизм. -- Хорош! -- сказал он с неподдельным удивлением. -- Еще бы. Его сделали Дети Ночи. -- Да, вижу по стали. Интересно, чего он мог тебе стоить? -- Вот чего! -- Человек поднес руку к щеке. Пак даже присвистнул, как скворец. -- Клянусь Кольцами Меловых Скал! Так вот какую цену ты заплатил! Повернись к свету, чтобы я мог получше рассмотреть, и закрой глаз. Он осторожно взял человека за подбородок, повернул его лицом к солнцу, и дети, сидевшие вверху на склоне, увидели, что на месте правого глаза у человека было одно только сморщенное веко. Пак быстро повернул человека обратно, и они оба снова сели. -- Это было сделано ради овец. В овцах жизнь наших людей, -- сказал человек, словно оправдываясь. -- Разве я мог поступить иначе? Ты ж понимаешь, Робин. Пак, дрожа от волнения, еле слышно вздохнул. -- Возьми нож. Я слушаю. Человек наклонил голову, с силой вонзил нож в землю и, пока тот еще дрожал, произнес: -- Будь свидетелем, я говорю так, как все происходило. Нож и Белые Скалы, перед вами я говорю! Дотронься до ножа! Пак положил руку на нож, и тот перестал дрожать. Дети чуть подались вперед. -- Я принадлежу к народу, не знающему железа, я единственный сын жрицы [*81], которая посылает ветры плавающим по морям, -- начал он нараспев. -- Я -- Купивший Нож, я -- Защита Людей. Такие имена дали мне в этой стране Белых Скал, лежащей между лесом и морем. -- Твоя страна была великой страной, и имена твои -- великими. Человек с силой ударил себя в грудь: -- Великие имена, которыми тебя величают, и песни, которые слагают в твою честь, -- это еще не все, что нужно человеку. Ему надо, чтоб у него был свой очаг, чтобы вокруг очага, ничего не боясь, сидели его дети и их мать вместе с ними. -- Да, -- вздохнул Пак. -- Это, наверно, будет старая-престарая история. -- Я мог греться и кормиться у любого очага, но на всем свете не было никого, кто бы разжег мой собственный очаг и приготовил мне еду. Я променял все это на Волшебный Нож, который я купил для избавления своего народа от Зверя. Человек не должен подчиняться Зверю. Разве я мог поступить иначе? -- Понимаю. Знаю. Слушаю. -- Когда я вырос и смог занять свое место среди пастухов, Зверь терзал страну, как кость в зубастой пасти. Он подкрадывался сзади, когда стада шли на водопой, он следил за ними у прудов. Во время стрижки овец он врывался в загоны прямо у нас под носом, и хотя мы кидали в него камнями, спокойно прогуливался меж пасущихся овец, выбирая себе жертву. Он подкрадывался по ночам в наши хижины и утаскивал младенцев прямо из материнских рук, он созывал своих собратьев и средь бела дня нападал на пастухов на открытых скалах. Но нет, он делал так совсем не всегда! В том-то и была его хитрость. Время от времени он уходил, чтобы мы о нем забыли. Год-другой мы его не видели, не слышали, не замечали. И вот когда наши стада начинали тучнеть, а пастухи переставали постоянно оглядываться, когда дети играли на открытых местах, а женщины ходили за водой поодиночке, опять и опять возвращался он -- Проклятье Скал, Бегающий Ночью, Серый Пастух -- этот Зверь, Зверь, Зверь! Он только смеялся над нашими хрупкими стрелами и тупыми копьями. Он научился увертываться от удара каменного топора. Похоже, он даже знал, когда