- потому что я слепой. Нет ничего превыше деликатности в житейских мелочах. Бесси разразилась рыданиями. Она не могла стерпеть, чтоб ее удерживали против воли; ей было страшно видеть слепое лицо, его странное выражение, и к тому же она жалела, что ее величайшая месть вызвала у Дика только смех. - Хватит плакать, - сказал Дик и обнял ее снова. - Ты ведь просто-напросто хотела поступить по справедливости. - Я... я не комок грязи, и ежели вы станете так меня обзывать, я больше никогда не приду. - Ты не знаешь, что ты со мной сделала. Я не сержусь - право же, ничуть. Помолчи минутку. Бесси съежилась в его объятиях. А он первым делом подумал о Мейзи, и мысль эта была невыносима, словно кто-то прижег ему раскаленным железом кровавую рану. Для мужчины не проходит безнаказанно попытка сблизиться с испорченной женщиной. Первая горечь - первое чувство утраты, это лишь пролог к пьесе, потому что бесконечно справедливое провидение, которое тешится, заставляя людей страдать, предопределило, дабы мучения неотвратимо возобновлялись, и притом в пору высшего блаженства. Такую боль равно обречен изведать всякий, кто отринул свою единственную любовь или сам был ею отринут, а потом, среди ласк новой подруги, принужден это осознать. Лучше остаться в одиночестве и страдать только от одиночества, пока есть возможность отвлечься, занимаясь повседневной работой. Когда же потеряно и это средство, такого человека остается лишь пожалеть и предоставить самому себе. Обо всем этом и о многом другом размышлял Дик, прижимая Бесси к груди. - Наверное, Бесс, ты даже не знаешь, - сказал он, поднимая голову, - что бог справедлив и грозен, но к тому же он умеет позабавиться. А мне поделом - право, поделом! Будь Торп здесь, он понял бы это: ему ведь тоже досталось от тебя, моя девочка, но только самую малость. Я его спас. Хоть бы кто-нибудь это оценил. - Пустите меня, - сказала Бесс, и лицо ее омрачилось. - Пустите. - Всему свое время. Ты училась когда-нибудь в воскресной школе? - Никогда. Пустите, вам говорю: вы надо мной смеетесь. - Вовсе нет. Я смеюсь над собой... Вот: "Других спасал, а себя самого не может спасти". Это изречение в школах не зазубривают. - Он отпустил ее руку, но преграждал дорогу к дверям, и она не могла убежать. - Какое бесчисленное множество бед может натворить одна ничтожная девчонка! - Я жалею... ужас как жалею об вашей картине. - Зато я нисколько. Я благодарен тебе за то, что ты ее испортила. О чем, бишь, мы говорили перед тем, как ты помянула про это дело? - О переезде... и о деньгах. Чтоб мы с вами уехали. - Да, конечно, мы уедем... вернее, уеду я. - А я как же? - Ты получишь полсотни фунтов за то, что испортила картину. - Стало быть, вы уже не хотите... - Боюсь, что нет, моя дорогая. Не горюй, ты получишь полсотни фунтов в полное свое распоряжение, накупишь красивых тряпок. - Вы ж сами сказали, что не можете без меня. - Еще совсем недавно это была правда. Но теперь мне лучше, спасибо. Подай-ка мою шляпу. - А ежели не подам? - Это сделает Битон, и ты потеряешь полсотни фунтов. Только и всего. Давай шляпу. Бесси выругалась шепотом. Ведь она пожалела этого человека со всей искренностью и почти с такой же искренностью поцеловала его, потому что он не лишен привлекательности; ее радовала мысль, что как-никак она до поры до времени станет оказывать ему покровительство, а главное, должен кто-то распоряжаться четырьмя тысячами фунтов! Теперь же, только потому, что она проболталась и чисто по-женски не устояла перед искушением самую малость его уколоть, не будет у нее ни денег, ни вожделенной обеспеченности, ни нарядов, ни приличного общества, ни возможности разыгрывать из себя благородную даму. - Набей мне трубку. Хоть табак и утратил вкус, неважно, мне надо все обдумать. Бесс, какой сегодня день недели? - Вторник. - А почтовый пароход отплывает по четвергам. Какой же я был дурак - слепой дурак! Двадцати двух фунтов хватит, чтоб вернуться домой. Накинем десятку на непредвиденные расходы. Остановлюсь у мадам Бина, по старой памяти. Всего, стало быть, тридцать два фунта. Да еще в сотню обойдется последнее путешествие - черт возьми, видел бы меня сейчас Торп, глаза бы выпучил от удивления! - значит, в общей сложности выходит сто тридцать два фунта, остается еще семьдесят восемь на бакшиш - без этого мне не обойтись - и на разные разности. Чего ты плачешь, Бесс? Ты не виновата, девочка: виноват лишь я сам. Утри же глаза, глупенькая, смешная мышка, и проводи меня! Надо взять балансовую и чековую книжки. Обожди минуточку. Четыре процента с четырех тысяч фунтов - чистая прибыль обеспечена - составят сто шестьдесят фунтов в год, да сто двадцать - тоже чистоганом, - всего двести восемьдесят, а двести восемьдесят да еще триста обеспечат одинокой женщине возможность купаться в роскоши. Бесс, идем в банк. Дик велел Бесси, окончательно сбитой с толку, поскорей отвести его в банк, припрятав в бумажнике отдельно двести десять фунтов, а потом в Пиренейско-Восточное пароходство, где он коротко объяснил, что ему нужно. - Первый класс до Порт-Саида, одноместную каюту поближе к багажному трюму. Какой пароход отправляется в рейс? - "Колгонк", - ответил кассир. - Старая дырявая калоша. Как на нее попасть, катером из Тилберии или с Галлеонской пристани через доки? - С Галлеонской пристани. Двенадцать сорок, четверг. - Спасибо. Сдачу, пожалуйста. Я плохо вижу - вас не затруднит отсчитать деньги мне в руку? - Если б все вот так покупали билеты, вместо того чтоб донимать нас болтовней о своих чемоданах, жизнь была бы вполне сносной, - сказал кассир своему приятелю, который пытался втолковать взволнованной многодетной мамаше, что во время плаванья сгущенное молоко прекрасно заменяет младенцам парное. Холостой девятнадцатилетний юнец говорил это с искренним убеждением. - Ну вот, - промолвил Дик, когда они вернулись в мастерскую, и хлопнул по бумажнику, в котором лежали билет и деньги, - теперь над нами не властен ни человек, ни дьявол, ни женщина - а это всего важнее. До четверга я должен покончить с тремя мелкими делами, но твоя помощь, Бесс, мне уже не потребуется. Приходи в четверг к девяти утра. Мы позавтракаем, и ты проводишь меня до пристани. - Что же вы надумали? - Надумал уехать, само собой. Чего ради мне здесь оставаться? - Да разве можете вы об себе заботиться? - Я все могу. Раньше я этого не понимал, но я могу решительно все. И многое уже сделал. Такая смелость заслуживает поцелуя, ежели Бесси мне не откажет. - Как ни странно, Бесси отказала, и Дик рассмеялся. - Пожалуй, ты права. Что ж, приходи послезавтра в девять, тогда и получишь свои денежки. - Это наверняка? - Я не обманщик, сама увидишь, когда придешь, сдержу я слово или нет. Но как долго, как бесконечно долго еще ждать! До свиданья, Бесси! Ступай да пришли ко мне мистера Битона. Домоправитель не заставил себя ждать. - Сколько стоит все имущество в моей квартире? - повелительно спросил Дик. - Не знаю, что и сказать, сэр. Тут есть очень хорошие вещи, но есть и вконец обветшалые. - Они застрахованы на двести семьдесят фунтов. - Страховая оценка еще ничего не значит, сэр, хотя я не стану утверждать... - До чего ж вы болтливы, черт бы вас взял совсем! Вы изрядно урвали всякого добра у меня и у других жильцов. А на днях вы говорили, что подумываете оставить место и открыть собственный ресторанчик. Я вас прямо спрашиваю, извольте прямо и отвечать. - Полста, - сказал мистер Битон, даже не моргнув глазом. - Накиньте еще столько же, иначе я переломаю половину мебели, а остальное сожгу. Он ощупью добрался до этажерки красного дерева, на которой лежала куча альбомов, и выломал одну ножку. - Грешно вам, сэр, - сказал домоправитель с беспокойством. - Это моя собственность. Сотняга или... - Сотняга, уж будь по-вашему. Но починка этажерки станет мне, по крайности, в три фунта и шесть шиллингов. - Я так и знал. Какой же вы отъявленный мошенник, если сразу согласились удвоить цену! - Надеюсь, никто из жильцов не изволит на меня обижаться, особливо вы, сэр. - Оставим это. Завтра же принесите деньги и распорядитесь уложить всю мою одежду в коричневый кожаный чемодан. Я уезжаю. - Как же это, ежели вы обязаны предупредить за три месяца? - Я уплачу неустойку. Велите уложить вещи, а меня оставьте в покое. Мистер Битон рассказал об этом неожиданном отъезде жене, и она решила, что во всем виновата Бесси. Но муж смотрел на дело более снисходительно. - Оно конечно, такого мы никак не ждали, - но ведь от него завсегда неизвестно чего ждать. Вот послушай только! Из комнаты Дика доносилось пение: - Мы уже никогда не вернемся, друзья, Мы уже не вернемся сюда; Мы пойдем к чертям, да простится нам, Что мы не вернемся сюда! Пусть земля нас манит иль вода, друзья, Пусть земля нас манит иль вода; Но мы никогда не вернемся, друзья, Мы уже не вернемся сюда! - Мистер Битон! Мистер Битон! Куда к черту запропастился мой пистолет? - Беги скорей, он хочет застрелиться - совсем, видать, с ума спятил! - воскликнула миссис Битон. Мистер Битон постарался успокоить Дика, который метался по своей спальне и далеко не сразу сообразил, отчего это его уверяют, что "завтра все отыщется, сэр". - Эх вы, красноносый старый дурак - вот еще тупоголовый академик выискался! - заорал он наконец. - Думаете, я застрелиться хочу? Тогда попробуйте взять пистолет своей слабой, дрожащей рукой. Ежели вы к нему притронетесь, он наверняка выпалит, потому что заряжен. Его надо искать среди моего военного имущества - в ранце, на самом дне сундука. Когда-то давно Дик обзавелся полным комплектом походного снаряжения, который весил сорок фунтов и был подобран опытной рукой, со знанием дела. Это заброшенное сокровище он и пытался теперь найти и привести в порядок. Мистер Битон поспешил убрать пистолет, лежавший в ранце сверху, и Дик стал вытаскивать куртку и бриджи цвета хаки, голубые полотняные обмотки, плотные фланелевые рубахи, сложенные поверх кривых шпор. На дне лежала фляга, а под ней альбом и рисовальные принадлежности в футляре из свиной кожи. - Это мне не нужно, можете забрать, мистер Битон. Остальные вещи я возьму с собой. Положите все в мой чемодан наверху справа. А потом приведите в мастерскую вашу жену. Мне понадобитесь вы оба. Обождите минуточку: дайте мне перо и лист бумаги. Не так-то легко писать, когда ничего не видишь, а у Дика были особые причины желать, чтобы все получилось разборчиво. И он принялся за дело, поддерживая левой рукой правую: "Мой корявый почерк объясняется тем, что я слеп и не вижу своего пера". Уф! К этому никакой адвокат не придерется. Я полагаю, надо поставить подпись, но заверять ее пока не обязательно. А теперь продолжим чуть пониже... И почему я не выучился печатать на машинке? - "Я, Ричард Хелдар, излагаю ниже свою последнюю волю и свое завещание. Я нахожусь в здравом уме и твердой памяти и никогда не писал иного завещания, каковое подлежало бы аннулированию". Ну ладно. Что за дрянное перо! И на каком месте я остановился? "Завещаю все свое состояние, в том числе четыре тысячи фунтов, а также две тысячи семьсот двадцать восемь фунтов, обеспеченные мне..." Эх, получается вкривь и вкось. - Он оторвал половину листа и начал сначала, старательно выводя каждую букву. Вот, наконец: "Все свои деньги я завещаю..." - Далее следовали имя и фамилия Мейзи, а также названия двух банков, в которых эти деньги хранились. - Быть может, завещание составлено не по всей форме, но ни у кого нет даже малейшего права его оспаривать, и адрес Мейзи я указал. Войдите, мистер Битон. Вот моя подпись: она вам знакома, вы ведь не раз ее видели. Прошу вас и вашу жену ее заверить. Спасибо. Завтра вы отвезете меня к владельцу дома, я уплачу неустойку за отъезд без предупреждения и оставлю эту бумагу у него на случай, если со мной что случится в пути. А теперь растопим камин в мастерской. Не уходите, вы будете подавать мне бумаги по мере надобности. Никому не дано знать, пока сам этого не испытаешь, каким жарким пламенем горит ворох счетов, писем и квитанций, накопившихся за целый год. Дик затолкал в камин все бумаги, какие были в мастерской, - кроме трех нераспечатанных писем; потом сжег альбомы, эскизные тетради, чистые и незаконченные полотна без разбора. - Подумать только, экую кучу хлама может накопить жилец, ежели он долго не съезжает с квартиры, - сказал наконец мистер Битон. - Это верно. Осталось еще что-нибудь? Дик обшарил столы. - Ничегошеньки, а камин раскалился чуть не докрасна. - Превосходно, теперь уж вам не достанутся рисунки, которые стоят самое малое тысячу фунтов. Хо-хо! Целую тысячу, ежели я не позабыл, на что был когда-то способен. - Воля ваша, сэр, - услышал он вежливый голос. Мистер Битон был совершенно уверен, что Дик спятил с ума, иначе он не отдал бы свою роскошную мебель за бесценок. А картины только загромождали помещение, и даже лучше было от них избавиться. Теперь оставалось лишь передать короткое завещание в надежные руки: но это пришлось отложить до завтра. Дик обшарил пол, подобрал последние клочки бумаги, еще и еще раз удостоверился, что ни словечка, ни малейшего следа не осталось от его прошлой жизни в ящиках комода или письменного стола, а потом уселся у камина и встал, только когда огонь угас и в ночной тишине послышался гул остывающего железа. Глава XV С душой, исполненной неистовых борений, Какими ныне я повелеваю, С мечом подъятым, на коне крылатом В бесплодную пустыню улетаю. Там с черным рыцарем из сонма привидений Я призван на ристалище сразиться - На десять миль за светопреставленье Мой конь, я верю, как стрела промчится. "Песенка сумасшедшего из Бедлама" - Прощай, Бесс. Я обещал тебе полсотни. Вот целая сотня, все, что Битон дал за мою мебель. Накупишь себе нарядов на первое время. В конце концов, ты славная девочка, хоть и доставила нам с Торпом кучу неприятностей. - Ежели повстречаете мистера Торпенхау, передайте ему привет. - Непременно, моя дорогая. А теперь помоги мне подняться по трапу и отыскать каюту. Скорей на борт, и девушка... и я свободен, вот что я хотел сказать. - Но кто же будет присматривать за вами на пароходе? - Главный стюард, ежели деньги чего-нибудь стоят. Доктор, когда придем в Порт-Саид, ежели я хоть немного знаю докторов Пиренейско-Восточной линии. А там бог мне поможет, как помогал всегда. Бесс отыскала каюту Дика, пробравшись среди неистовой суматохи через толпу провожающих и плачущих родственников. Он поцеловал ее и лег на койку, дожидаясь, когда палуба опустеет. Давно привыкший передвигаться в темноте по своей квартире, он хорошо представлял себе расположение всех судовых отсеков, а необходимость самостоятельно заботиться о себе, о своих удобствах пьянила его, как вино. Едва пароход, рассекая воду винтом, поплыл вдоль доков, он уже свел знакомство с главным стюардом, щедро ему заплатил, обеспечил себе удобное место за столом, распаковал вещи и с блаженным чувством расположился в каюте. Все здесь было так знакомо, что ему почти не приходилось нащупывать дорогу. Потом бог явил великую милость: от усталости Дик забылся глубоким сном, не успев предаться мыслям о Мейзи, а когда проснулся, пароход уже вышел из устья Темзы и бороздил шумные воды пролива. Грохот машин, запах нефти и краски, привычные звуки за переборкой пробудили в нем радостную готовность идти навстречу новой судьбе. - Как чудесно вернуться к жизни! Он зевнул, сладко потянулся и вышел на палубу, где узнал, что пароход уже почти на траверсе Брайтонского маяка. Это не сравнить с открытым морем, как не сравнить Трафальгарскую площадь с ширью полей; настоящий простор открывается лишь за Уэссаном; но все равно Дик уже ощущал на себе целительное воздействие морской стихии. Мелкая зыбь раскачивала пароход, заставляя его беспомощно рыскать носом; а волна, набежавшая с кормы, окатила ют и сложенные штабелем новехонькие палубные кресла. Дик услышал всплески и звон разбитого стекла, ощутил на лице жгучие удары брызг, с наслаждением принюхался и начал пробираться в курительную возле штурмовой рубки. Там его настиг бурный порыв ветра, сорвал с него шляпу, и он остался стоять в дверях с непокрытой головой, а стюард из курительной, угадав в нем бывалого мореплавателя, заметил, что после выхода из Ла-Манша волнение еще усилится, а в Бискайском заливе, чего доброго, начнет даже штормить. Оба эти предсказания сбылись, и Дик почувствовал себя на верху блаженства. В море позволительно и даже необходимо крепко хвататься за пиллерсы, распорки и тросы, переходя с места на место. На суше человек, который нащупывает дорогу, заведомо слеп. В море даже слепой, если он не подвержен морской болезни, может вместе с судовым доктором посмеиваться над слабостью своих спутников. Дик рассказал доктору про всякие удивительные случаи - а такие рассказы, если умеючи их преподнести, ценятся дороже серебра, - курил с ним до глубокой ночи и так расположил к себе этого легкомысленного человека, что тот обещал уделить Дику несколько часов по прибытии в Порт-Саид. А море то бушевало, то успокаивалось по воле ветров, машины днем и ночью тянули свою бесконечную песню, солнце с каждым новым восходом припекало все жарче, индиец-цирюльник Том по утрам брил Дика под приподнятой решеткой люка, куда задувал прохладный ветерок, над палубой растянули тенты, пассажиры оживились, и вот наконец пароход пришел в Порт-Саид. - Отведите меня, - попросил Дик доктора, - к мадам Бина - если, конечно, вы знаете ее заведение. - Эге! - сказал доктор. - Как не знать. Известное дело, все друг друга стоят, но вам, я полагаю, ведомо, что это один из самых грязных притонов во всем городе. Вас сперва ограбят, а потом зарежут. - Как бы не так. Вы только отведите меня туда, дальше уж я сам о себе позабочусь. Так он очутился у мадам Бина, где жадно вдыхал незабываемый запах Востока, который витает повсеместно от Суэца до Гонконга, и вволю наговорился на грубом жаргоне Леванта. Знойный ветер хлопал его по спине, словно старого друга, ноги увязали в песке, а рукав, когда он поднял к носу, был горяч, как свежеиспеченный хлеб. Мадам Бина улыбнулась без тени удивления, когда Дик вошел в бар, который был одним из источников ее дохода. Если бы не досадная помеха, не эта беспросветная тьма вокруг, Дику могло бы показаться, будто вовсе не прерывалась прежняя жизнь, наполнявшая его уши нестройным гулом. Кто-то откупорил бутылку крепчайшего голландского джина. Запах напомнил Дику о мосье Бина, который, между прочим, говорил об искусстве и о своем падении. Бина умер; мадам сообщила это, когда ушел доктор, неприятно удивленный, насколько вообще может удивиться судовой доктор, ласковым приемом, оказанным Дику. А Дик был очень доволен. - Здесь меня помнят, хотя прошел целый год. А там, за морями, уже успели забыть. Мадам, когда вы освободитесь, я хотел бы всерьез поговорить с вами наедине. Как чудесно снова вернуться сюда. Вечером она вынесла на песчаный двор железный столик и подсела к нему вместе с Диком, а рядом, в доме, буянили, веселились, изрыгали ругательства и угрозы. Загорелись звезды, вдали мерцали огни судов, проплывавших по Каналу. - Да. Война способствует торговле, мой друг, но тебе чего тут делать? Мы тебя не позабыл. - Я был далеко, в Англии, и там ослеп. - Но сперва успевал прославиться. Здесь, даже здесь мы об этом слыхали - я и Бина. Ты изображал Желтолицая Тина - она еще жива - так часто и хорошо, что Тина завсегда смеялась от удовольствия, как только почтовый пароход привозил газета. Всякий раз мы видели на твои рисунки чего-то знакомое. И всякий раз они приносили тебе славу и деньги. - Я не нищий - я вам хорошо заплачу. - Мне ничего не надобно. Ты уж за все заплатил сполна. - Тут она добавила шепотом: - Mon Dieu*, совсем молоденький и вдруг ослеп! Какой ужас! ______________ * Боже мой (фр.). Дик не мог видеть ее лица, выражавшего глубокую жалость, как не мог видеть себя с поседелыми волосами на висках. Он вовсе не искал жалости; ему не терпелось снова добраться до передовых позиций, и он высказал свое желание напрямик. - Куда ж это? В Канале полным-полно английские корабли. Иногда поднимается стрельба, как бывало, когда здесь шла война, - десять лет назад. За Каиром сейчас дерутся, но как ты попадешь туда, ежели у тебя нет корреспондентский пропуск? В пустыне тоже все время дерутся, но и туда пробраться не есть возможно, - сказала она. Я должен ехать в Суакин. Из газетного сообщения, которое ему прочитал Алф, он знал, что Торпенхау находится при войсковой колонне, прикрывающей прокладку железнодорожной ветки от Суакина до Берберы. Пароходы Пиренейско-Восточной линии не заходят в этот порт, зато мадам Бина знает всякого, кто может хоть сколько-нибудь помочь делом или советом. Конечно, это сомнительные личности, но они умеют преодолевать любые препятствия, что всего важнее, когда нужно действовать. - Но под Суакином все время дерутся. Тамошняя пустыня все время плодит людей - снова и снова. Да еще таких свирепых! Зачем тебе в Суакин? - Там мой друг. - Твой друг! Чхх! Стало быть, твой друг есть смерть! Мадам Бина хлопнула жирной рукой по столу, налила Дику еще стаканчик и пристально вгляделась в его лицо при свете звезд. Она не удивилась, когда он упрямо кивнул и сказал: - Нет. Он человек, но... ежели б даже так... неужто вы меня осуждаете? - Я осуждай? - Она визгливо засмеялась. - Кто я такая, чтоб осуждать кого бы то ни было - кроме тех, которые норовят не заплатить за выпивку. Но это ужасно. - Я должен ехать в Суакин. Придумайте, как мне помочь. За год многое изменилось, моих прежних знакомцев здесь уже нет. Египетский плавучий маяк ходит по Каналу до Суакина... и почтовые пароходы... но даже там... - Хватит тебе думать об этом. Я знаю все, мне и думать. Ты поедешь... поедешь и найдешь своего друга. Только без глупостей. Посиди здесь, покуда в доме не угомонятся - я должен идти к гостям, - а потом ложись спать. Ты поезжай, беспременно поезжай. - Завтра? - Когда будет первый возможность. Она говорила с ним, как с ребенком. Он остался сидеть за столиком, прислушивался к голосам, которые доносились из гавани и с окрестных улиц, раздумывал, скоро ли наступит конец, а потом мадам Бина уложила его в постель и велела спать. В домике орали, пели, плясали и веселились, мадам Бина поспевала всюду, одним глазом следила, чтоб все платили за выпивку и девочки были расторопны, а другим высматривала людей, которые могли быть полезны Дику. Ради этого она улыбалась хмурым и молчаливым туркам, которые служили офицерами в полках, сформированных из феллахов, обхаживала киприотов, занимавших мелкие должности в военном интендантстве, и осыпала любезностями торгашей неизвестной национальности, поставлявших верблюдов для армии. Ранним утром она надела приличествующее случаю платье алого шелка с поблекшей золотой вышивкой на груди и ожерелье из поддельных брильянтов, сварила шоколад и отнесла Дику. - Ты не стесняй себя, ведь я есть годная тебе в матерь, не так ли? Выпей шоколад да съешь булочка. Вот так у нас во Франции по утрам поят сынков шоколадом в награду за хорош поведений. - Она присела на край кровати и продолжала шепотом: - Все есть улажено. Ты поедешь на плавучем маяке. Надобно дать взятку, десять английских фунтов. Правительство капитану не платит. Приплывешь в Суакин на четвертый день. С тобой будет Джордж, погонщик мулов, родом из Греции. Ему тоже десять фунтов. Платить буду я сама: они не должны знать, что у тебя есть деньга. Джордж довезет тебя до тот места, куда подрядился доставить муль. Потом он вернется ко мне, здесь есть его подружка, а ежели я не получать из Суакина телеграмма, что ты добрался благополучно, девчонке отвечать за него. - Спасибо, - Дик сонно взял чашку. - Вы очень добры, мадам. - Будь моя воля, я говорил бы тебе: оставайся здесь и не делай глупость. Но, сдается мне, это для тебя не есть лучший выход. - Она посмотрела на свое закапанное вином платье с печальной улыбкой. - Нет, ты поезжай, беспременно поезжай. Так будет лучше всего. Мой мальчик, так будет лучше всего. - Она наклонилась и поцеловала Дика в лоб. - Вот я и пожелала тебе добрый утр, - сказала она, собираясь уйти. - Когда оденешься, мы потолкуем с Джордж и все приготовим. Но перво-наперво надо открывай твой чемодан. Дай мне ключи. - За последнее время на мою долю выпало небывалое множество поцелуев. Надеюсь, в следующий раз меня поцелует Торп. Но он скорей меня обругает за то, что я навязался ему на шею. Да уж ладно, это ведь ненадолго... Ну-с, мадам, помогите мне принарядиться для гильотины! Ведь там, в пустыне, будет не до обмундировки. Он рылся среди своего новехонького снаряжения, ощупывал шпоры. Можно по-разному носить тщательно вычищенные армейские ботинки, голубые обмотки без единого пятнышка, куртку и бриджи цвета хаки и белый тропический шлем. Настоящий воин всегда неутомим, прекрасно владеет собой, готов к походу и полон бодрости. - Все должно быть в полном порядке, - объяснил Дик. - Потом я перепачкаюсь, зато сейчас приятно чувствовать, что я хорошо одет. Все ли у меня как следует? Он ощупал револьвер, тщательно спрятанный под широкой блузой на правом бедре, потрогал пальцем воротничок. - Лучше я не могу, - сказала мадам, смеясь сквозь слезы. - Сам гляди... но я совсем позабыл... - Я очень доволен. - Он погладил тугие, без морщинки обмотки. - А теперь пойдем, отыщем капитана, Джорджа и плавучий маяк. Да поскорей, мадам. - Но тебе нельзя показываться со мной в порт средь белый день. Сам посуди, вдруг какие-нибудь благородные англичанки... - Нет больше никаких англичанок, а ежели и есть, для меня они не существуют. Ведите. Хотя Дик сгорал от нетерпения, плавучий маяк отчалил только под вечер. Мадам успела изрядно надоесть и Джорджу, и капитану, внушая им, как лучше устроить Дика. Очень немногие из тех, кто имел честь быть с ней знаком, осмеливались пренебрегать ее советами. Такого ослушника мог в аду игорного дома зарезать неизвестный человек, воспользовавшись самым ничтожным поводом. Шесть дней - два из них пришлось простоять в забитом судами Канале - плавучий маяк добирался до Суакина, где должен был принять на борт главного смотрителя маяков; Дик всячески старался успокоить Джорджа, который не находил себе места от страха за свою ненаглядную подружку и, казалось, склонен был винить Дика в неприятностях, выпавших ему на долю. Когда плаванье кончилось, Джордж взял его под свою опеку, и они вместе отправились в раскаленный добела порт, заваленный материалами и всевозможными грузами для строительства линии Суакин - Бербера, от разобранных на части старых локомотивов до сложенных кучами скоб и шпал. - Ежели вы будете при мне, - сказал Джордж, - никто не потребует пропуска и не спросит, чего вам тут надо, у всех дел по горло. - Да, но сперва я хотел бы потолковать с кем-нибудь из англичан: может, обо мне еще помнят. В былые времена меня здесь знали - я тогда кое-что значил. - Былые времена здесь давно уж ушли в былое. На кладбищах нету свободного местечка. А теперь послушайте. Новая линия проложена до Танаи-эль-Хассана - это семь миль. Там разбит лагерь. Говорят, что за Танаи-эль-Хассаном английские войска перешли в наступление и все припасы им будут доставлять по этой линии. - Ага! Лагерь служит им базой. Понятно. Это куда лучше, чем драться с суданцами средь голой пустыни. - Оттого-то даже мулов везут в железном поезде. - Как в железном? - Все вагоны обшиты железом, потому как их до сих пор обстреливают. - Броневой поезд. Чем дальше, тем лучше! Продолжай же, верный Джордж. - Я повезу мулов нынче вечером. Поезд берет только тех, кому надобно в лагерь по важному делу. Стрелять начинают совсем близко от города. - Молодчики - они всегда так действовали! Дик с наслаждением вдыхал запах горячей пыли, разогретого железа и облупившейся краски. Поистине прежняя жизнь встречала его как нельзя радушнее. - Вот сгоню всех мулов и повезу их нынче же вечером, но сперва вы должны послать в Порт-Саид телеграмму и подтвердить, что я доставил вас сюда в целости. - Крепко же мадам держит тебя в руках. Разве ты не пырнул бы меня ножом, будь у тебя такая возможность? - Нету у меня никакой возможности, - сказал грек. - Ведь она оставила мою девочку при себе. - Понятно. Нелегко выбирать между любовью к женщине и легкой поживой. Сочувствую тебе, Джордж. До телеграфа они дошли беспрепятственно, потому что всем вокруг вздохнуть было некогда, а на свете вряд ли нашлось бы менее подходящее место для увеселительной прогулки, чем Суакин. Лишь на обратном пути молодой английский офицер спросил Дика, что ему здесь нужно. Дик был в дымчатых очках и ответил на ходу, держа Джорджа под локоть: - От египетского правительства - с мулами. Мне приказано доставить их помощнику суперинтенданта в Танаи-эль-Хассане. Желаете проверить документы? - Ну что вы, нет. Прошу прощения. Я не имел права даже спрашивать, но я вижу вас в первый раз, и... - Я намерен отправиться сегодня вечером, - дерзко заявил Дик. - Надеюсь, погрузка мулов не встретит препятствий? - Платформы для скота видны прямо отсюда. Но советую поторопиться. Молодой офицер отошел, недоумевая, что за жалкая судьба постигла человека, который разговаривает как образованный англичанин и промышляет заодно с греком, погонщиком мулов. А Дик впал в уныние. Можно гордиться, обставив английского офицера, но самый ловкий ход не доставляет удовольствия, когда приходится вести игру в беспросветной темноте, спотыкаться на каждом шагу и думать, без конца думать о том, что могло бы быть, если бы обстоятельства сложились по-иному, и все шло бы совсем не так, как теперь. Джордж перекусил вместе с Диком и ушел за мулами. Его подопечный одиноко сидел под навесом, спрятав лицо в ладонях. Перед его плотно зажмуренными глазами мелькало лицо Мейзи, смеющееся, с приоткрытым ртом. А вокруг не затихали суматоха и шум. Ему стало страшно, хотелось позвать Джорджа. - Ну как, ваши мулы готовы? Голос молодого офицера прозвучал над его плечом. - Ими занимается мой помощник. Я... я, знаете ли, страдаю воспалением глаз и плохо вижу. - Разрази меня гром! Дело дрянь. Вам надо полежать в госпитале. Знаю по себе. Это все равно что ослепнуть. - Ваша правда. А когда отбывает броневой поезд? - В шесть. Нужен целый час, чтоб покрыть эти семь миль. - А суданцы совершают налеты, да? - Раза три в неделю, как стемнеет. Дело в том, что я временно назначен командиром поезда. На ночь мы обычно отгоняем его порожняком в Танаи. - Наверно, близ Танаи большой лагерь? - Очень большой. Как-никак он обеспечивает всю нашу воинскую колонну в пустыне. - И сильно она удалилась? - Миль на тридцать, а то и на сорок - там жарко, как в пекле, и нет ни капли воды. - А в полосе между Танаи и нашими войсками спокойно? - Более или менее. По правде говоря, сам я не решился бы пересечь ее в одиночку или даже со взводом солдат, но разведчикам каким-то чудом удается пройти. - Им это всегда удавалось. - Значит, вы уже бывали здесь? - Участвовал почти во всех боях с начала прошлой войны. "Был кадровым, а теперь разжалован", - сразу решил офицер и прекратил расспросы. - Вот ваш помощник гонит мулов. Право, кажется странным... - Что я промышляю доставкой мулов? - закончил Дик. - Я не хотел говорить прямо, но вы угадали. Простите, пожалуйста, сам знаю, что позволяю себе слишком много, но вы разговариваете как человек, который учился в интернате. Это слышно с первого слова. - Да, я окончил интернат. - Так я и думал. Поверьте, я не хочу затронуть ваши чувства, но, видимо, вам не очень-то повезло? Я увидел, как вы сидите, закрыв лицо руками, и решился заговорить. - Спасибо. Я в таком тяжком и скверном положении, что хуже некуда. - Может быть... поймите, я сам окончил интернат. Может быть, я... давайте считать, что вы берете у меня взаймы и... - Вы очень добры, но, клянусь честью, денег у меня сколько угодно... Признаться, вы можете оказать мне одну услугу, и я буду благодарен вам до конца жизни. Позвольте мне ехать на передней платформе. Ведь перед локомотивом есть платформа? - Да. Но откуда вы это знаете? - Мне уже приходилось ездить на броневом поезде. Только дайте мне увидеть... вернее, услышать, какая пойдет потеха, и я буду глубоко признателен. Я еду как гражданское лицо, на собственный риск. Офицер поколебался с минуту. - Ну ладно, - сказал он. - Все думают, что вагоны идут порожняком, а там, на месте, просто некому меня распекать. Джордж и целая орава добровольцев с криками погрузили мулов, и узкоколейный поезд, весь окованный листовым железом толщиной в три восьмых дюйма, так что он походил на длинный гроб, был готов к отправлению. Две платформы перед локомотивом защищала сплошная броня, только первая платформа имела впереди амбразуру для пулемета, а вторая - бойницы в боковых бортах. Обе они образовывали целое сооружение с железными сводами, под которыми неистово шумели десятка два артиллеристов. - До Уайтчепела - последний поезд! Позвольте, ваша милость, препроводить вас в купе первого класса! - крикнул кто-то, когда Дик вскарабкался на переднюю платформу. - Бог ты мой! И впрямь живой пассажир объявился на рейсе Кью, Танаи, Эктон, Илинг. Вот "Эхо", пожалте, сэр. Спецвыпуск! "Старт", пожалте, сэр... Прикажете поставить грелку для ног? - подхватил другой. - Спасибо. Я сам поставлю, сколько с меня причитается, - ответил Дик, и между присутствующими установились самые дружеские отношения, а когда пришел офицер, все замолчали, и поезд с громыханием тронулся по неровному полотну. - Отсюда куда сподручней стрелять по суданцам на открытой местности, иначе их не проймешь, - заметил Дик из своего угла. - Ну, их все одно не проймешь. Вот, начинается! - отозвался офицер, когда в борт ударила пуля. - По крайней мере одна перепалка за ночной рейс нам обеспечена. Обычно они нападают на хвостовую платформу, где командует мой помощник. На его долю и приходится самое пекло. - Но не сегодня! Слушайте! - сказал Дик. Вслед за трескотней крупнокалиберных пуль послышались яростные вопли и выкрики. Сыны пустыни любили вечерние развлечения, а поезд был превосходной мишенью. - Не угостить ли их очередью из пулемета? - спросил офицер лейтенанта саперной службы, управляющего локомотивом. - Сделайте одолжение! Это мой участок дороги. Если мы не дадим им отпора, они устроят здесь сущий ад. - Так точно! - Ррр-р-рах! - изрыгнул пулемет из всех своих пяти стволов, едва офицер нажал на спуск. Пустые гильзы со звоном посыпались на пол, и платформу заволокло дымом. В хвосте поезда началась беспорядочная пальба, из темноты доносились ответные выстрелы и неумолчные завывания. Дик распростерся на платформе, с безумным наслаждением ловя звуки и запахи. - Бог бесконечно милостив - я уже и не надеялся снова это услышать. Задайте им жару, ребята. Ну-ка, задайте им жару! - вскричал он. Поезд остановился перед каким-то препятствием, солдаты вышли на разведку, но тотчас, сыпля ругательствами, возвратились за лопатами. Сыны пустыни завалили рельсы песком и камнями, и пришлось задержаться на добрых двадцать минут, чтоб расчистить путь. Потом медленное продвижение возобновилось, но впереди еще предстояли трудности, опять выстрелы, опять крики, частый грохот и треск пулеметов, а напоследок возня с вывороченным рельсом, после чего наконец поезд оказался под защитой укреплений в шумном лагере близ Танаи-эль-Хассана. - Теперь вы сами понимаете, почему на дорогу уходит целых полтора часа, - сказал офицер, вынимая ленты из своего любимого пулемета. - Зато была потеха. Я мог лишь желать, чтоб дело длилось вдвое дольше. Какое, наверное, было захватывающее зрелище! - сказал Дик с горестным вздохом. - После нескольких таких вечеров это надоедает. Кстати, когда управитесь со своими мулами, зайдите ко мне в палатку, там есть чем подкрепиться. Я Беннил из пулеметной команды, приданной артиллерийским войскам; только будьте осторожны возле палатки, не то споткнетесь о веревку в темноте. Но для Дика все было скрыто в темноте. Он различал лишь запахи верблюдов, тюков сена, кипящего варева, дымных костров, просмоленной парусины палаток и вынужден был стоять на том месте, где высадился из поезда, криками призывая Джорджа. От задних платформ доносились дробные удары копыт о железную обшивку, ржание и фырканье. Джордж выгружал мулов. Локомотив пыхтел чуть ли не в самые уши Дику; свежий ветер пустыни овевал ему ноги; он был голоден, изнемогал от усталости и чувствовал, что покрыт грязью, - он пытался отряхнуть эту грязь. Но старания были тщетны; тогда он засунул руки в карманы и стал припоминать, сколько раз ему приходилось в неведомой глуши ожидать поездов или верблюдов, мулов или лошадей, чтоб добраться до места. В те дни он мог все видеть - лишь немногие способны были соперничать с ним в зоркости, - и военный лагерь, где солдаты едят при свете звезд, неизменно радовал глаз. Взору открывались краски, огни, движение, без которых в жизни не может быть настоящей радости. В эту ночь ему предстоял последний путь сквозь тьму, которая никогда не рассеется, и он даже не узнает, какое расстояние преодолел. А потом он вновь стиснет руку Торпенхау - ведь Торпенхау наверняка жив, и полон сил, и подвизается на воинском поприще, где некогда стяжал славу человек по прозванию Дик Хелдар: его отнюдь не следует путать со слепым, беспомощным бродягой, откликающимся на то же имя. Да, он отыщет Торпенхау и как можно глубже окунется в прежнюю жизнь. Тогда он забудет все: Бесси, которая погубила Меланхолию и едва не погубила его жизнь; Битона, который живет в странном, призрачном городе, где полно металлических крючьев, газовых горелок и никому не нужного хлама; ту непостижимую женщину, которая предложила ему любовь и верность, когда он остался ни с чем, но не подписала своего имени; а главное, Мейзи, которая по-своему бесспорно права, как бы она ни поступила, но, увы, из этой дали представляется такой недосягаемо прекрасной. Рука Джорджа легла ему на плечо и вернула его к действительности. - И что дальше? - Ну да, правда. Что ж дальше? Отведи меня к верблюжатникам. Отведи туда, где сидят разведчики, когда возвращаются из пустыни. Они сидят подле своих верблюдов, и верблюды едят зерно с черного покрывала, подвешенного за углы, и люди едят тут же, как верблюды. Отведи меня туда! Земля в лагере была неровная, ухабистая, и Дик не раз спотыкался о кочки. Разведчики сидели подле своих верблюдов, как и предсказал Дик. В кострах горел кизяк, мерцающий свет озарял бородатые лица, а рядом отдыхали верблюды, пофыркивая и всх