х дорог, -- сказал я, -- а я возьму эту лебедку и доставлю ее в любое место". Не фиг делать -- надо только трос закрепить к пню. Добираешься, куда тебе надо, и тянешь трос к следующему пню. А лебедка чуть ли не дымится. Вот так-то, сэр, -- дымится, -- вот это я понимаю. А скотина? Ей каждый день нужен был чуть ли не стог сена. А знаете, чем я своих кормил? Щепками, опилками и дубовыми листьями, ну и еще что под руками было. А теперь -- бензин! Дизели! Со скотиной болота не победишь. Что можно нарубить перочинным ножиком? Нужны машины. Глаза его снова заблестели. Он подскакивал в кресле, словно стараясь что-то схватить своей длинной костлявой рукой. Он поднимает свое тело -- разваливающийся конгломерат суставов и конечностей, который, кажется, распадется при малейшем дуновении. -- Грузовики! Тракторы! Краны! Вот вещь! Не слушайте вы этих дятлов, которые только и знают что хвалить старое доброе времечко. Могу вам сказать, не было ничего хорошего в этом старом добром времечке, разве что индейцы жили свободно. Вот и все. А что касается леса, так надо было гнуть спину от зари и до зари, до кровавых мозолей, и, может, за день тебе удавалось повалить дерева три. Три штуки! А теперь любой сопливый пацан свалит их за полчаса. Нет уж, сэр! Эти ваши старые денечки -- дерьмо! Что в них было хорошего? А Ивенрайт со своей болтовней об автоматизации... он это специально говорит, чтобы вы не работали. Я-то знаю. Я уже видел. Со мной это уже было. Так будет всегда. Но вам нужны машины, и вы им покажете, в хвост их и в гриву! Он резко поднялся и, откашливаясь, понесся в противоположный конец комнаты, пытаясь откинуть со лба жесткую прядь, которая лезла в глаза. Рот искривился в гневной и одновременно довольной гримасе, пока его снова не охватила пьяная неистовая ярость. -- Вырвать с корнем! -- загромыхал он обратно. -- Проще простого! Деревья срубить, кусты сжечь, ягодник сгрести. Черт побери! А если снова растет, выкорчевывай! Не получилось сегодня -- делай завтра. Да, да, я говорил Бену. Охо-хо. Труби в трубу. Вырви из нее душу, в бога мать. Вот увидите, я... Вовремя вскочив, Хэнк поймал его, а Джо перехватил отлетевший костыль. Вив с побледневшим лицом бросилась к Генри: -- Папа, Генри, с тобой все в порядке? -- Он просто перебрал, зайка, -- не слишком убедительно сказал Хэнк. -- Генри! Ты себя нормально чувствуешь? Генри медленно поднял голову и повернулся к ней, провалившийся рот начал расползаться в улыбке. -- Все нормально... -- Он уставился на Вив своими зелеными глазами. -- А почему это вы собирались смыться на охоту без меня? -- О Господи! -- вздохнул Хэнк, оставляя старика и возвращаясь на свое место. -- Папа, -- проговорила Вив тоном, в котором соединялись облегчение и досада, -- тебе надо пойти лечь. -- Сама ложись! Я спрашиваю, когда пойдем охотиться на енотов? При помощи сложных маневров Джо Бен подводит его к лестнице. -- Никто не собирается идти на охоту, Генри. -- Ха-ха-хаха! Ты что, думаешь, я оглох?! Вы, наверное, думаете, что старый черномазый уже не в силах сползать на охотку?! Ну что ж, поглядим. -- Пойдем, папа. -- Вив нежно тянет его за рукав. -- Пошли вместе наверх ложиться. -- А что, пойдем, -- соглашается он, вдруг резко сменив настроение, и подмигивает Хэнку с таким похотливым видом, а потом так проворно принимается подниматься, что я даю себе слово: если Вив не появится через три, ну, максимум через пять минут, я пойду вызволять ее из логова старого дракона. Все прислушиваются, как он гремит и ухает наверху. -- Иногда мне кажется, -- говорит Хэнк, все еще качая головой, -- что у моего любимого старого папочки полетели тормоза. -- Нет, нет. -- Джо Бен встает на защиту Генри. -- Дело не в этом. Просто, как я тебе уже говорил, он становится местным героем. Его называют Дикий Волосатый Старик Ваконды; дети показывают на него пальцами, женщины на улицах с ним здороваются; и можешь быть уверен: ему все это очень нравится. Нет, Хэнк, он вовсе не разваливается -- ну, может, память немножко ослабла, видеть стал хуже, но в остальном -- это, скорее, такой спектакль, понимаешь? -- Не знаю, что хуже. -- Ну что ты, Хэнк, ему же тоже несладко приходится. -- Может быть. Ко, черт побери, доктор надел на Генри этот гипс, чтобы хоть как-то посадить его на цепь. Он сказал, что старик не так уж и разбился, но если мы его не утихомирим, дело действительно может обернуться неприятностями. А ему, похоже, это только прибавило оборотов. -- Да это просто одна болтовня. А как ты думаешь, Ли? Ему так нравится все это. Слышишь, как он бушует наверху? -- По-моему, он готовится к изнасилованию, -- пессимистично заметил я. -- Нет. Это он только дурачится, -- продолжал настаивать Джо. -- Играет. Если он к чему и готовится, так это к академической речи на вручение приза лучшему актеру года. Сверху до нас доносилось, как кандидат в лучшие актеры совершенствовал дикцию, требуя шамкающими челюстями, чтобы Вив не "велтела швоей жадницей и плеклатила уплямиться ". Вив появилась на лестнице, растрепанная и раскрасневшаяся после недавней схватки, и сообщила, что у всех нас есть возможность повысить ставку Генри, который предложил ей два доллара и пинту ликера. Хэнк заявил, что для него и это слишком много, но Джо Бен сказал, что, так как жена бросила его и ушла спать с детьми, он, пожалуй, готов дать два с полтиной. Я сжал в кармане свой кошелек, а она, проходя мимо меня к мешку для стирки с грязными носками Генри, поинтересовалась, нет ли у меня лишних пяти долларов. Я попросил ее подождать до следующей субботы, когда мы получим деньги. -- Я думаю, ты бы мог завтра получить аванс, -- замечает она, сочетая в себе несоединимое -- соблазнительное кокетство и бессовестную скромность. -- Я попробую уговорить мужа. -- Хорошо. Значит, завтра. Где мы встречаемся? Она отворачивается с легким смешком. -- В городе, на пристани. По воскресеньям я собираю устриц на моле. Так что захвати молоток. -- Звучит романтично, -- ответил я и бросил взгляд на брата Хэнка, чтобы проверить, не кажется ли ему это слишком романтичным. Но он только что отошел от окна. -- Знаете, что я подумал? -- задумчиво произнес он. -- Учитывая наш сегодняшний урожай, мы прекрасно стоим. А такая погода долго не продержится. К тому же все мы уже здорово вымотались. Как насчет того, чтобы вывести этих говноедов из-под дома встряхнуться? -- На охоту? -- спросил я. -- Да! -- Джо Бен был готов. -- Поздно! -- заметила Вив, прикинув, что в половине пятого ей придется поднимать нас на работу. -- Верно, -- ответил Хэнк, -- но я просто думал: не замотать ли нам завтрашний день. Мы уже сто лет не отдыхали в субботу. -- Отлично! -- Джо Бен был вне себя. -- Точно! А вы знаете, что завтра за день? Хэллоуин. Нет, ну зто уж через край: Хэллоуин, охота на енотов, старик привез домой бутылку, Лес Гиббонс упал в реку... Нет, я не вынесу! -- А как ты, Малыш, вынесешь? -- Ну, я вообще-то не планировал на сегодня вылазку, но, думаю, не умру. -- Знаешь что, Хэнкус: давай мы с тобой обойдем гору и вспугнем их -- после такого перерыва от собак все равно первый час не будет никакого толку, -- а Ли с Вив поднимутся к хижине и подождут, пока мы не откопаем кого-нибудь, и потом присоединятся к нам. Какой смысл всем нам царапаться в зарослях? Как вам это, Вив? Ли? Вив не возражала, я не видел выхода из ловушки, которую сам себе поставил, поэтому тоже сказал "да". К тому же я искал случая поговорить с Вив наедине. Этим вечером я не только решил закопать топор, но и под влиянием виски, а также чувства собственной "хорошести" все рассказать и очистить душу. Моя затхлая совесть требовала хорошего проветривания. Мне нужно было кому-то все рассказать, и я выбрал Вив, как наиболее сочувственную слушательницу. Я поведаю ей о своем злом умысле во всех подробностях. Конечно, возможно, это потребует от меня каких-нибудь дополнений: может, кое-где я выпущу абзац-другой, а где-то добавлю для ясности, -- но я был твердо намерен раскрыть правду обо всех подробностях своего коварного замысла, хотя бы это и выставило меня в самом невыгодном свете. Однако все получилось не совсем так. А наверху юный Генри с компасом, В кармане и ножом за отворотом сапог хватает старого Генри за ворот рубахи и поднимает на ноги: "О'кей, старина, ты можешь позволить им внизу считать, что они тебя одурачили, но будь я проклят, если позволю тебе дурачить самого себя..." Старик смотрит на тапочку из мягкой оленьей кожи, которая надета у него на здоровой ноге, и замечает, что она уже потерлась. Домашняя тапочка, Боже милосердный!.. Во-первых, мне ни разу не удалось остаться с ней наедине настолько долго, чтобы начать свое признание, -- "Потому что, если мы поклялись одолеть, -- продолжает юный Генри, -- мы должны идти до когда! Так что вставай!" -- ибо только мы собрались, Генри решил, что без его благословенного присутствия нам будет не одолеть дикую природу. Уже у двери до них доносится, как легкое шлепанье тапки сменяется тяжелой поступью вперемежку с резиновым постукиванием костыля. "Послушайте", -- останавливается Джо Бен. Но оказалось, что присутствие моего отца еще более благотворно, чем он сам подозревал; хорош бы я был, если бы пустился в свою идиотскую исповедь Вив, чтобы обнаружить позже, после охоты, что мой брат наконец скинул фальшивый наряд из листьев олив и незабудок и обнаружил истинную черноту своего сердца... "Послушайте, -- говорит Джо. -- Похоже, кто-то сменил тапочки на шипованные сапоги..." -- скинул свою маску и обнаружил свое истинное лицо, доказав раз и навсегда, что он достоин самой страшной кары, которую я только способен для него изобрести... "Кто бы это мог быть? -- громко спрашивает Джо. -- Кто это крадется за нами по лестнице в одном сапоге?" -- Кажется, я догадываюсь, кто это, -- говорит Хэнк. -- А вот зачем -- это интересно. -- Когда Джо расслышал первые шаги, Хэнк с Ли помогали Вив натянуть упрямые сапоги. Теперь все они стоят, прислушиваясь к крадущимся звукам шагов. -- Крадется неприятность к нам, -- замечает Джо. -- Неприятность, и еще какая, -- откликается Хэнк. -- Хэнк, -- шепчет Вив, -- а нельзя его взять до... -- Я разберусь с ним, -- обрывает ее Хэнк. Она пытается продолжить, но решает, что это только усугубит неприятности. Когда появился Генри, все стояли, выстроившись в ряд. Вив увидела, как он ковыляет в темноте, пытаясь запихать свою загипсованную руку в рукав драной куртки из лосиной кожи. Она обратила внимание, что он уже содрал гипс с локтя и запястья, чтобы обеспечить большую свободу движений. Сияя, он остановился перед ними. -- Если хотите знать, я не мог уснуть. -- Он перевел взгляд с Хэнка на Джо Бена в ожидании, когда кто-нибудь, черт его подери, осмелится указать ему, куда он может ходить, а куда нет. Поскольку все молчали, он возобновил свою борьбу с курткой. Вив прислонила свою мелкашку к двери и пошла помочь ему. -- Ну хорошо, -- проворчал он, -- там еще остался ликер, который я принес, или вы, свиньи, долакали его? -- Ты хочешь еще этой отравы? -- Хэнк подошел поддержать старика, пока Вив запихивала в рукав его замусоленный гипс. -- Господи, Генри, да ты еле волочишь ноги... -- Отвали от меня! -- ...зачем тебе лишние сложности? -- Убирайся, я сказал! Буду очень благодарен, если вы мне позволите самому одеться. Упаси нас Господи дожить до такого дня, когда Генри Стампер станет обузой. Где моя выпивка? -- Ну что ты скажешь, Малыш? -- Хэнк повернулся к Ли. -- Хочешь не хочешь, а это в основном тебя касается. Потащишь ты этого старого пьяницу? -- Не знаю. Он нам всю дичь не распугает? -- Нет. -- Как всегда, Джо Бен выступил на защиту Генри. -- Когда Генри в лесу, об этом становится известно на много миль. Он как-то привлекает зверье. -- В том, что он говорит, есть своя правда, Ли. Помнишь, Джо? Когда мы взяли его с собой охотиться на рысей?.. -- Да... -- ...прислонили его к дереву и оставили... -- Ладно, я сказал. Вив, голубка, ты не видела, где мой табак? -- ...он задремал, а когда мы вернулись, ему на ноги мочился койот. -- Помню. Точно. Принял его за дерево. Генри, предпочтя не обращать внимания на этот разговор, сосредоточенно рассматривал полку, которая тянулась на уровне головы вдоль всего коридора. -- Одна пачка табаку -- вот все, что мне надо, и можно отправляться. -- Так что видишь, Малыш, от него может быть толк. -- Возьмем его. Может, используем вместо наживки. -- Никогда в жизни не видел такого сборища болванов. -- Генри принимается рыться среди коробок с патронами, инструментами, обрывками одежды, банок с красками и кистями. -- Никогда, за всю свою жизнь, с тех пор как родился. Встав на цыпочки, Вив снимает для него с полки коробочку и, проведя ногтем по сгибу, открывает ее. Генри с подозрением взирает на протянутую ему коробку и, прежде чем взять щепотку, долго изучает содержимое. -- Премного обязан, -- наконец мрачно бормочет он и, повернувшись спиной к остальным, тихо добавляет: -- Я только дойду до ближайшей низины и послушаю гон, а потом вернусь. Просто никак не спится. Он закрывает табакерку и запихивает ее в карман своей куртки. -- Действительно, какая-то бессонная ночь, -- сочувственно откликается Вив. Хэнк и Джо Бен отправились с собаками вперед, а Вив с Ли составили компанию старику. В любом случае Вив предпочитала быть подальше от собак. Не то чтобы ей не нравился лай -- у некоторых были даже очень музыкальные голоса, -- но шум, который они поднимали, всегда заглушал все остальные звуки ночного леса. Среди хлама на полке Генри нашел фонарь, но не успели они отойти от дома и на несколько ярдов, как он погас. Генри с проклятием отшвыривает его прочь, и в полной темноте они движутся дальше вверх по тропинке в сторону ближайшего холма. Облака, которые так ослепительно сверкали на закате солнца, обложили небо и будто придавили его к земле. Со всех сторон толстыми складками нависала ночь; даже когда острию луны удавалось прорезать себе крохотную щель, ее тусклый свет не столько разгонял тьму, сколько подчеркивал ее. Они шли молча сомкнутой группой -- Вив чуть позади Генри, Ли замыкал строй. Вив различала лишь смутное мелькание гипса перед собой, но ей и этого было достаточно; к охотничьей хижине вело около дюжины тропок, и она все их знала наизусть. В первый год своей жизни в Орегоне она ходила туда чуть ли не каждый день, ранним утром или поздним вечером. Зачастую она возвращалась домой уже в полной темноте, проведя там длинные сумерки. Когда погода была ясной, она смотрела с вершины, как садится в океан солнце; когда штормило -- слушала вой сирен на буйках. Хэнк смеялся над тем, что она выбирала именно это время для своих прогулок, говоря, что днем было бы теплее, да и видимость лучше. Она попробовала несколько раз сходить туда в другое время и снова вернулась к своим часам; ей нравилось смотреть на океан по вечерам, наблюдая, как безукоризненно круглый шар клонится к безукоризненно прямой линии горизонта, -- так непохоже на зигзагообразную линию гор ее детства, которые заходящее солнце превращало в целый ряд пламенеющих вулканов. А по утрам ей нравилось слушать, как внизу пробуждаются темные, окутанные дымкой леса. В то первое лето ее прогулка к хижине стала ежедневным ритуалом. Как только мужчины отправлялись на работу, она складывала посуду в мойку, брала термос с кофе, одну из собак и отправлялась к хижине слушать птиц. Пока она накрывала огромный замшелый пень пластикатовым мешком, чтобы не сидеть на мокром мху, собака носилась вокруг, обнюхивая окрестности, потом мочилась всегда на один и тот же столб и укладывалась на ту же кучу мешковины, на которой спала и ее предшественница. И все замирало -- так, по крайней мере, казалось. Но постепенно до ее слуха начинало долетать шуршание из ближайших зарослей, там просыпались щуры. Из чащи доносился крик горлицы -- как чистая пронзительная капля, -- словно на самую нижнюю клавишу ксилофона бросили мягкий шарик: "тууу... туу ту ту". Издали отзывалась другая. Они начинали перекликаться, и каждый раз их голоса звучали все ближе друг от друга; и вот они появлялись из дымки вместе, из серой нежной дымки, и улетали крыло к крылу, как отражения друг друга в зеркале неба. Краснокрылые дрозды просыпались одновременно, как солдаты на побудке. Взмыв яркой стайкой, они усаживались неподалеку на дерн в ожидании, когда с камышей сойдет туман, неумолчно распевая и чистя хвосты и крылышки клювами. Ярко-красные погончики на их черных формах всегда напоминали ей парадные мундиры готовящейся к королевскому смотру армии. Потом выводил свой выводок тетерев, и бекас тревожно кричал при виде солнца. Голосами Марлен Дитрих кокетливо перекликались голуби с полосатыми хвостами. Дятлы и сокоеды начинали долбить тсуги в поисках завтрака... За ними просыпались и остальные птицы, и каждая принималась за свое дело -- сразу же вслед за сойкой, которая каждое утро обрушивала свою синюю ярость на ранних пташек, не дававших остальным спокойно отдохнуть; величественно появлялись вороны. Рассевшись на верхушках елей, они раскачивались и безжалостно высмеивали более мелких птиц, потом снимались и, покружившись, разрозненными группами летели к отмелям, порой рождая в душе Вив странное волнение. Может, потому что они напоминали ей сорок, которые жили рядом с ее домом в Колорадо и поедали трупы кроликов. Сорок, живших чужой смертью. Но ей казалось, что дело было не только в этом. Как ни говори, сороки все-таки были глупыми птицами. Вороны, несмотря на свой хриплый смех, никогда не казались ей глупыми. Когда последние вороны исчезали, она выпивала свой кофе, убирала пластикатовый мешок в сарай и, свистнув собаке, отправлялась домой. На обратном пути она шла через сад, будила старую корову и возвращалась в дом мыть посуду. Закончив с посудой, она выходила подоить корову. Выходя на вечернюю дойку, она часто видела в окно амбара, как вороны возвращались назад после состязания с кабанами, иногда одна-две были заметно потрепаны, а то и вовсе отсутствовали. Она ничего не знала про кабанов и про их соревнования, но выигрывали они или проигрывали, вороны всегда смеялись -- грубым древним суховатым смехом, в котором сквозил мрачновато-практический взгляд на жизнь. У кого-нибудь другого, менее талантливого, такой смех свидетельствовал бы об отчаянии или, как у сорок, о глупости, но вороны были специалистами в своем мировоззрении, они раскрыли тайну мрака и знали, что ничто не сделает его чернее, и если нельзя сделать его светлее, то почему бы не сделать смешнее. -- Чему ты улыбаешься? -- спрашивал Хэнк, когда она возвращалась с грязным полотенцем, чтобы постирать его на заднем крыльце. -- Это тайна, -- отвечала она, веселясь при виде его любопытства, -- мой секрет. -- Бон там, за амбаром? Так. Потихоньку встречаешься с кем-нибудь на сеновале? Она продолжала загадочно мурлыкать, выжимая и вешая полотенце. -- С кем? Ты же целыми днями держишь меня здесь в заточении одну, покинутую... -- Ага! Значит, да. Так кто этот котяра? Придется свернуть негодяю шею. Кто же из шалунов пытается соблазнить мою жену? Говори, я должен знать... Она улыбалась и шла на кухню. -- Подожди еще пару месяцев и узнаешь... Схватив Вив за свитер, он тянет ее назад, пока она не прижимается к нему спиной. Он обнимает ее, и рука его скользит вниз по ее тугому вздувшемуся животу. -- Я думаю, с ним все будет хорошо, -- говорит он ей в затылок, -- главное, чтобы не черный; иначе Генри всех нас потопит. Она откидывает голову к нему на грудь, размышляя, как это здорово быть молодой, беременной и влюбленной. Ей кажется, что ей страшно повезло. У нее есть все, что ей хочется. Мурлыкая, она трется о него. Он нюхает ее волосы, потом отталкивает, не выпуская из рук, поворачивает к себе лицом и принимается рассматривать, прищурив глаза. -- Интересно, они станут черными? -- Детеныши? -- Нет, нет, -- смеется он. -- Твои волосы. И уже в сумерках она слышит, как вороны рассаживаются на верхушках деревьев. По мере приближения родов она перестала ходить на холм, хотя врач и сказал, что прогулки ей на пользу. Она не знала, почему перестала туда ходить; сначала ей казалось, что ей были слишком интересны движения, происходившие у нее внутри, но потом она осознала, что дело было не в этом, иначе она возобновила бы свои прогулки, когда движения прекратились и она поняла, что существо внутри ее умерло. Несколько месяцев спустя, когда следы операции зажили и ей сказали, что она может возвратиться к нормальной жизни, она снова отправилась к хижине. Но шел моросящий дождь, единственными птицами, которых ей довелось увидеть, была стая летящих к югу гусей, которые смеялись непонятным ей смехом, и она вернулась к книгам. С тех пор она бывала там всего несколько раз, и уже много лет не ходила той тропинкой, по которой они шли теперь, и все же она помнила ее удивительно ясно. Более того, она бы хотела идти впереди, чтобы двигаться не таким быстрым шагом. Генри же надо было показать им, что он такой же здоровый человек, как и все, -- в гипсе у него нога или нет. Дело не в том, что она не могла угнаться, -- она вовсе не поэтому хотела идти медленнее, -- Ли с непривычки было тяжело ориентироваться в темноте. Она слышала, как он борется с кустами и ягодником где-то позади, то и дело сбиваясь с тропинки на обочину. Она уже собралась предложить взять его за руку, но потом передумала, так же как передумала просить старика идти помедленнее или пропустить ее вперед. Постепенно они все больше и больше отдалялись друг от друга. Генри рвался вперед, Ли отставал, и в конце концов она осталась в темноте одна. Глядя по сторонам, она стала узнавать знакомые контуры и забавлялась тем, что отгадывала, что за ними таится. Вдоль ограды сада тянулись заросли фундука, там -- кизил, на фоне фиолетового неба чернеет одинокий бук. Она чувствует, как к коленкам своими мокрыми пальцами прикасается папоротник, слышит сухое дребезжание горошка в маленьких изогнутых стручках. Из долины, где деревья множат эхо радостного собачьего лая, поднимается густой аромат ариземы, или скунсовой капусты, как ее называет Хэнк, и кисло-сладкий запах перезревшей ежевики. И над всем этим, как образец высшей ступени растительной жизни, стоит ель -- заслоняя небо башней своей вершины, пропитывая темные ветры своим терпким зеленым благоуханием. Чем больше увеличивалось расстояние между ней и мужчинами, тем спокойнее начинала чувствовать себя Вив, пока не ощутила, что заросли обступили ее, обхватывая за плечи и сжимая легкие. Она высвободила локти, глубоко вздохнула и раздвинула руки. В орешнике закричал крапивник "тиу-тиу", и Вив подняла руки выше, представив, что это крылья. Она стала махать ими, пытаясь взлететь, но это не вызвало у нее того ощущения, которое она испытывала в детстве; все из-за этих сапог! Каждый тянул на сотню фунтов. "Если бы не сапоги, я бы взлетела!" Когда они шли на охоту, Хэнк всегда запихивал ее в сапоги, для него лес был ареной боевых действий, куда ты должен выходить в полном вооружении -- каскетка на голове, кожаные рукавицы, шипованные сапоги против армии колючек. И в таком виде он продирался вперед. Вив предпочла бы летать не так высоко, как ястреб, но скользить в нескольких дюймах над землей, перебираясь с камня на куст, с куста на дерево, как крапивник в орешнике. Но для полета нужны крылья, а не шипы, тенниски, а не стофунтовые вездеходы. Сдавленный крик, раздавшийся в нескольких ярдах позади, остановил ее. Свернув с тропинки, Ли запутался в папоротниках. Когда она взяла его за руку, рука его дрожала. Что-то налетело на меня, и я споткнулся, -- шепотом объяснил он скорее себе, чем Вив. -- Наверное, мотылек... -- И, вздрогнув, замолчал, -- произнесенное в темноте слово затрепетало у щеки Вив, -- Я знаю, -- шепотом ответила она. -- В это время года много бражников. Я их до смерти боюсь. -- Она вела его по тропинке за руку. -- Все из-за того, что они белые, -- продолжила она. -- Это-то и приводит меня в ужас. Понимаешь, я знаю, что они белые. А на ощупь черные. -- Точно, -- откликнулся Ли. -- Именно так. -- Хэнк смеется надо мной, но иногда я просто теряю голову. Бррр. И знаешь еще? Ты когда-нибудь рассматривал их вблизи? У них на спине рисунок, -- я не шучу, правда, -- череп! Поэтому их еще называют мертвая голова. Теперь они оба вздрогнули, как дети. Тропинка резко пошла вверх, и до них донеслось тяжелое дыхание и проклятия старика, пытавшегося нащупать опору резиновым набалдашником своего костыля. -- Пойдем поможем ему? -- спросил Ли. -- Не надо. Он справится сам. -- Ты уверена? Почему бы нам не помочь ему? Похоже, ему не легко... -- Ты же видел, как он вел себя с Хэнком и курткой. Пусть забирается сам. Для этого он и пошел. -- Для чего? -- Чтобы справиться с тем, с чем, он считает, он должен справиться. Без посторонней помощи. Как ты с лодкой. Ли был поражен. -- Мадам, -- промолвил он не дыша, -- не стану говорить за средневозрастную группу, но что касается потребностей старых инвалидов и маленьких перепуганных мальчиков, вы к ним чрезвычайно чутки и восприимчивы. -- Ты всегда воспринимаешь себя как обузу или как маленького мальчика? -- Нет. Я был обузой сначала. Теперь я себя так не чувствую. Но я все еще маленький мальчик. Как и ты все еще маленькая девочка. Издали донесся лай гончих. -- Я уже давно не маленькая девочка, -- просто ответила Вив, и Ли пожалел, что не придержал своего юмора. На вершине холма перед бревенчатой хижиной ярко потрескивал костерок. С сучка свисал рюкзак, распространяя восхитительный запах сандвичей с тунцом и яйцами, а перед рюкзаком на задних лапках стоял енот и пытался дотянуться до мешка своими черными ручками. Его тень лениво колебалась на стене домика. Когда в свете костра появилась фигура Генри, зверек издал жалобный звук, словно интересуясь, что это привело сюда непрошеных гостей, и опустился на четыре лапы. -- Ну и тип, -- вымолвил Генри. Енот взирал на него с явным негодованием. -- Ты, что, не знаешь, что ты должен быть внизу, в долине, чтобы дать собакам след, а не здесь воровать наше добро, не знаешь? Енот ничего не слышал о таких распоряжениях. Он принялся копаться в грязи, будто охотясь за несуществующим жуком. -- Ха. Ребята, вы взгляните на него, он и ухом не ведет. Хочет показать, что это мы суемся в его дела. Зверек покопался еще, но, видя, что три пришельца не намерены понять его намек, распушил шерсть, выгнул спину и бросился к Генри. Генри расхохотался и кинул ему в мордочку пепел. Енот раздраженно зафыркал. -- Может, ты сумасшедший, а? В чем дело? Мы не уйдем и не оставим тебе добычу, можешь не надеяться. -- Генри снова рассмеялся и еще раз поддал ногой пепел. Для благородного енота это было уж слишком. Одним прыжком он достиг старика и, обвив его гипсовую ногу всеми своими четырьмя лапами, начал крушить ее; Генри взвыл и принялся лупить зверька своей шляпой. Енот еще пару раз вонзил в гипс свои зубы, сдался и бросился во мрак, возмущенно шипя и чихая. -- Ну и ну, -- склонился Генри, чтобы рассмотреть царапины на гипсе. -- Вы только подумайте! Ну, теперь этому черномазому будет чем поделиться со своими дружками, он им расскажет, из чего сделан человек. Ну что ж, -- скованно кивнул он Ли, -- я думаю, Ли, надо подбросить в костер дровишек. -- Для предотвращения нового нападения? -- поинтересовался Ли. -- Точно. Он до того разозлился, что не удивлюсь, если он вернется и приведет на нашу голову целую армию своих сородичей. Над нами нависла серьезная опасность. Вив взяла его за руку: -- Знаешь, папа, такое ощущение, что на твою ногу все время кто-то пытается напасть -- то один зверь, то другой. -- Ну ладно. Вам, курносым, конечно, не терпится приключений. Посмотрим, на что вы годитесь. Вив нашла воду в десятигаллоновом бидоне из-под молока и принялась готовить кофе, а Генри с Ли тем временем вытащили из избушки два мешка с резиновыми манками и разложили их у огня. Установив на углях котелок, она нашла свой пластикатовый мешок и, расстелив его на земле, села рядом с Ли. В течение всего этого времени никто не проронил ни слова; Генри заложил себе за щеку табак, почесался, наклонился вперед, прислушиваясь к собакам, и прочистил горло, как спортивный комментатор перед игрой. -- Нормально, слышите? Свет костра выхватывал из темноты его словно из красного дерева вырезанное лицо, которое казалось то выпуклым, то вогнутым. Он взволнованно провел рукой по своим длинным седым волосам. -- Я бы не стал их всех пускать оттуда, а вот так... Слышите?.. Это старушка Молли говорит. Слышите? Вив поудобнее откидывается на пружинящий мешок, устраиваясь для грядущей беседы, которая, как она знает, непременно последует. А когда она кончает ерзать, то обнаруживает, что у нее под волосами, чуть обнимая ее за шею, лежит рука. -- ...Ой-ойо-й-ой, послушайте! Она говорит -- не лиса, она говорит -- не енот... Не скажу за остальных говноедов, но, помяните мои слова, Молли никогда так не лает на лисицу или енота; и не олень, она никогда не пойдет за оленем. А-а!.. а! Черт побери! -- И вдруг Генри в восторге шлепает ладонью по гипсу. -- Она говорит -- медведь! Черт побери! Медведь! Он наклоняется вперед, зеленые глаза внимательно следят за пляшущими искрами костра. Под ними, вниз по реке, движется остальная свора; а с противоположной стороны, где высятся горные отроги, доносится чистый и размеренный лай, начинающийся с низкой ноты и взвивающийся пронзительно и ясно, словно звук серебряного рожка. -- И она одна, Молли. Остальные собаки, верно, со Старым Дядюшкой. Раньше все они бежали за Молли, но не теперь, когда придется иметь дело с медведем. И Дядюшка тоже не станет связываться с медведем, в прошлом году он поднял одного и потерял глаз, так что он предоставил Молли справляться с ним в одиночку! -- Генри смеется и снова хлопает по гипсу. -- Но слышишь, мальчик, в низине... -- Он толкает Ли в бок костылем. -- Слышишь, куда движется лай этой банды? Кого они дурачат? Ии-хи-хи. Они-то знают, ой знают. И не уверяй меня, что не знают. Они с Дядюшкой -- верно, за лисой, -- но послушай, что они чувствуют. Послушай, как они гонят эту лисицу, когда Молли одна с медведем... Все прислушиваются. И вправду, в их высоком истеричном лае безошибочно слышалась нота стыда. -- А где Хэнк и Джо Бен? -- спрашивает Ли, и Вив чувствует, как кисть продвигается чуть дальше. -- Откуда я знаю! Я думал, они будут ждать здесь. А теперь... -- Он нахмурился, почесывая кончик носа. -- Да-а... похоже, Молли повела свору на медведя, -- ох-хо-хо, слышишь? Лиса поворачивает... а Дядюшка, как только видит это, говорит: "Пошли, ребята. Оставьте эту дурочку Молли с медведем, если ей так нравится. А мы поохотимся за лисичкой". Да -- это когда они первый раз завелись, у дерева, где лежал медведь. Так что я думаю, Хэнк и Джо пошли туда -- слушай! -- к дереву, но когда свора откололась, Молли же не может одна справиться с медведем... так что, верно, Хэнк и Джо с ней... Бормоча, кивая, то открывая, то закрывая рот, с полуприкрытыми глазами, которые лишь изредка вспыхивали в темноте зеленым светом, он читал события охоты. Лай смешивался с тенями, и Вив видела, как они трепещут, с черными плюмажами и клювами, у самого ее лица. До нее доносился их возбужденный шепот. И она чувствует, как рука окольными путями движется все дальше и дальше, пока кончики пальцев не замирают у нее на горле. Она сидит не шевелясь. -- А что теперь делается? -- небрежно спрашивает Ли. -- А? Ну, лиса -- я думаю, это все-таки лиса, судя по тому, как они двигаются, -- она прорывается то вперед, то назад, чтобы они не зажали ее между рекой и горловиной низины. Если ее запрут там, ей придется либо лезть на дерево, либо плыть -- приличных нор там нет, и одному Господу известно, как она не любит лезть в воду. Если бы это был енот, он давно бы рванул через низину, но лисы очень не любят мочить хвост. А там Молли... гм... она обогнула низину и уходит в горы. Гм. Это не очень-то хорошо. Послушай... Все ее внимание тоже сосредоточено на звуках, и слышит она гораздо больше, чем старик. Она слышит хлюпанье низины, сирену на буйках и колокол на маяке, она слышит, как умирают последние цветы на ветру -- падает роса с дипентры, шипит ужовник. Вдали лихорадочные всполохи зарниц словно снимают со вспышкой пик Марии. Она прислушивается, но грома не слышно. Из темных елей вдруг вырывается странный порыв ветра, колеблет пламя и сдувает ее волосы с руки Ли. Он даже умудряется задуть ей в полуоткрытый рот, и она задумчиво пробует его на вкус. Ее мокрые сапоги начинают дымиться, и она отодвигает ноги подальше от костра и обхватывает колени руками. Холодные пальцы на ее шее шевелятся, согреваясь. -- А... а что будет, если она, если лиса поплывет? -- спрашивает Ли отца. -- Если она будет переплывать устье низины, все будет о'кей, но обычно они этого не делают. Чаще всего они бросаются в реку; а от этого ни собакам, ни лисе добра не будет. -- Неужели они не могут ее переплыть? -- спрашивает Вив. -- Конечно, могут, милая. Не такая уж она широкая. Но когда они попадают в воду... там темно... и вместо того чтобы переплывать реку, они начинают плыть по течению, плывут, плывут и никак не могут добраться до другого берега. Слышите... она пытается прорваться, срезает назад, к северу. Это значит, что они выгнали ее из низины и гонят к реке. Возьмут, если не бросится в реку. Лай своры достиг высшей точки и совершенно не соотносился с размером зверька, на которого они охотились, особенно если сравнить с неустанным гоном, который вела одинокая сука за куда более крупным зверем. -- И куда же потом? -- спрашивает Ли. -- В океан, -- отвечает Генри, -- в море. Эх! Слышите, как эти шалопаи обходят бедную лисичку? Говноеды! Она понимает, что нужно отодвинуться от этой руки -- заняться кофе или еще чем-нибудь, -- и не двигается. Генри прислушивается к гону и недовольно хмурится -- нет, ему не нравится, как работают собаки. Слишком много шуму из-за какой-то лисы. Наклонившись вперед, он сплевывает на угли свою жвачку, словно она внезапно стала горькой, и смотрит, как та шипит и раздувается. -- Случается, -- говорит он, не отводя взгляда от углей, -- лососевые трейлеры подбирают животных далеко в море, за много миль от берега, -- оленей, медведей, рысей и тьму лисиц, -- плывут себе просто и плывут. -- Он берет палку и задумчиво ворошит угли, словно позабыв об охоте. -- Когда-то, лет тридцать назад -- да уж, не меньше тридцати, -- я подрабатывал на судне, ловившем крабов. Вставал в три и шел помогать старому шведу вытаскивать сетки. -- Он протянул руку к огню. -- Вот шрамы у меня на мизинце. Это укусы крабов, когда эти сукины дети доставали меня. Только не рассказывайте мне, что крабы не щиплются... Как бы там ни было, нам всегда попадались плывущие звери. В основном лисы, но иногда и олени. Обычно швед говорил: "Оставь их, оставь, нет времени валять дурака, говорят тебе, нет времени". Но однажды нам попался огромный самец, настоящий красавец, рога в восемь-девять ветвей. Швед и говорит: "Достань этого парня". Заарканили мы его и затащили на борт. Он уже был совсем без сил и просто лежал. Дышит тяжело, глаза закатились, как это бывает у оленей, если их напугать до смерти. Но не знаю -- это был какой-то не такой испуг. То есть не то, что он перепугался, что чуть не утонул или что его затащили в лодку к людям. Нет, это был какой-то чистый, незамутненный страх. Он ворошит костер, посылая вверх целый сноп искр. Вив и Ли смотрят на него в ожидании продолжения, чувствуя те же искры в своей груди. -- В общем, он выглядел таким изможденным, что мы даже не стали его связывать. Лежал он окаменев, и казалось, он ни на что не способен. Так он и лежал, пока мы не приблизились к берегу. И тогда, кто бы мог подумать, вскочил -- только копыта мелькнули в воздухе -- и через борт. Я сначала решил, что подлец просто выжидал, когда мы подойдем поближе к берегу. Но нет, оказалось, нет. Он развернулся прямо навстречу приливу и поплыл назад, в океан, -- и в глазах все тот же страх. Знаете, это меня доконало! Я часто слышал, что олени и всякие там звери бросаются в прибой, чтобы вывести вшей и клещей соленой водой, но после этого рогатого я понял другое. Дело тут не просто в насекомых, тут больше. -- Чего больше? -- искренне спросил Ли. -- Почему? Ты думаешь... -- Черт возьми, мальчик, я не знаю почему! -- Он бросил палку в огонь. -- Ты у нас образованный, а я тупожопый лесоруб. Я только знаю, что понял, -- ни один олень, или медведь, или, скажем, лиса, которая совсем не дурочка, не станут топиться ради того, чтобы избавиться от пары десятков вшей. Слишком уж дорогая плата за удовольствие. -- Он встал и отошел на несколько шагов от костра, отряхивая штаны. -- О! о! слышите? -- отрезали сукина сына. Теперь возьмут, если не поплывет. -- Ты что думаешь, Вив? Пальцы снова начинают чуть давить ей на горло. -- О чем? -- Она продолжает задумчиво смотреть на огонь, словно все еще находится под впечатлением рассказа старика. -- Об этом инстинкте у некоторых животных. Зачем это лисе пытаться утопиться? -- Я не говорил, что они хотели утопиться, -- заметил Генри, не оборачиваясь. Он стоял лицом к звуку гона. -- Если бы им надо было просто утопиться, им хватило бы любой лужи, любой дырки. Они не просто топились, они плыли. -- Плыли навстречу верной смерти, -- напомнил ему Ли. -- Может быть. Но не просто топиться. -- А как же иначе? Даже человеку хватает ума понять, что, если он будет плыть все дальше и дальше от берега, он неизбеж... -- Он оборвал себя на полуслове. Вив чувствует, как рука на ее шее замерла и похолодела; вздрогнув, она поворачивается, чтобы взглянуть ему в лицо. Оно ничего не выражает. На мгновение Ли заливает бледность, словно он погрузился куда-то глубоко внутрь себя, забыв и о ней, и старике, и о костре, в бездонную пропасть собственной души (однако, выяснилось, все к лучшему -- мне удалось получить целую пачку ценных сведений, которые оказались чрезвычайно полезными в свете грядущих событий...), пока Генри не напоминает ему: -- Что он что? -- Что? Что он неизбежно погибнет... (Первая часть сведений касалась лично меня...) Так что, кто бы это ни был -- лиса, олень или несчастный алкоголик, -- если они так поступают, значит, они явно намерены утопиться. -- Может быть, с алкоголиком ты и прав, но послушай: с чего бы старой лисе так отчаиваться, чтобы желать покончить с собой? -- Да потому же! потому же! (Безмозглая бездна, в которую я впервые позволил себе погрузиться с тех пор, как простился с Востоком...) Неужели ты считаешь, что бедный бессловесный зверь не в состоянии ощутить ту же жестокость мира, что и алкаш? Неужели ты думаешь, что этой лисе внизу не приходится бороться с таким же количеством страхов, как любому пьянице? Ты лучше послушай, как она боится... Генри недоуменно взглянул на своего сына. -- Это еще не значит, что она должна топиться. Она может развернуться и драться с ними. -- Со всеми? Разве это не означает такой же неминуемой гибели? Только более болезненной. -- Может быть, -- помедлив, ответил Генри, решив, что уж коли он не понимает бестолковых доводов мал