напоминающее улыбку, а зеленые глаза спрашивают: хочешь взглянуть, как лесной народ решает свои неурядицы?) -- Да, Бигги, ты прямо цветешь. (И тут до меня доходит: Хэнк просто хочет, чтобы я своими глазами увидел всю ярость, которая ждет меня, если я не прекращу свои поползновения в сторону его жены. ПОНИМАЕШЬ? А Я ГОВОРИЛ ТЕБЕ. БЕГИ, ПОКА ЕСТЬ ВРЕМЯ! Моя паранойя была реабилитирована.) Я потягиваю виски и треплюсь с Бигги, будто мы с ним в наилучших отношениях. -- Ты давно не был в мотосалоне Гарви, Биг? -- Биг -- неплохой парень. Понимаешь, Ли? И если уж говорить начистоту, я отношусь к нему гораздо лучше, чем к половине присутствующих здесь черномазых. -- В последнее время я занят по горло, Бигги, может, ты слышал... на мотоцикл времени не остается. -- Видишь, Ли? Понимаешь? Он гораздо больше, чем. тот панк, который сегодня днем пытался загнать тебя в прибой... -- Да, очень занят, Биг. Но я рад тебя видеть, правда рад. -- Гм. Опять это дикое чувство, словно из меня кто-то вышибает мозги, но мне хочется поиграть с ним в кошки-мышки. -- Надо пристрелить кучу рысей, Биг, спилить кучу деревьев. -- ...но ты понимаешь, Ли? Я не бегу от него в океан, мне наплевать, какой он там здоровый: он может вздуть меня, но ему никогда не удастся заставить меня бежать он него в океан! -- Да брось ты, Биг, не надо... -- Отвратительное ощущение: если я не буду все время повторять себе, что он только ждет момента, чтобы вышибить мне зубы, я его просто обниму, как лучшего друга. -- Ты же знаешь, как старина Флойд любит все раздувать; я вовсе не оставлю тебя без работы. К тому же я слышал, они там сбились с ног в поисках людей в "Ваконда Пасифик". Кажется, тут ребята бастуют или что-то вроде этого, знаешь? -- Смотри, Ли; ты что, считаешь, я дам ему побить себя, каким бы он там ни был, козел, здоровым? Даже если он мой лучший друг, неужели, ты думаешь, я не сверну ему шею? А разве он не попытается свернуть мне? -- Так что ты можешь идти на лесопилку, Биг, если надумаешь... -- И разве не похоже, Ли, что все они собираются свернуть шею именно мне? -- Потому что, если ты неравнодушен к маханию топором... -- Поэтому меня не волнует, если я расквашу здесь пару носов, понимаешь, Ли, он может избить меня, но не может заставить сбежать! до тех пор, пока я могу защищаться. -- Что ты говоришь, Биг! Боже мой, какой ужас!.. -- А если он не может заставить меня бежать, значит, по-настоящему он не может победить меня, понимаешь? Думаешь, меня колышет, если я пришью кого-нибудь из этих негодяев? Любого из них, даже лучшего дружка? Да в гробу я их всех видал! Они пришли сюда посмотреть, как мне свернут шею! -- ...Ну если тебе так хочется, Биг, старина, я готов в любую минуту. (Я смотрю, как Хэнк поднимается, странно спокойный, и позволяет своему противнику нанести первый удар, который чуть не сшибает его с ног. Хэнк врезается в бар, голова с гулким звуком ударяется о деревянную стойку, и он падает на колени БЕГИ, ДУРАК! БЕРЕГИСЬ! и Большеньютонов наваливается на него еще до того, как ему удается встать...) Видишь, Ли? Все они грязные свиньи сопливые жопы красный свитер мерзкие рожи я виноват я, Ли, видишь? (на этот раз Биг наносит ему удар в скулу и буквально волочит лицом по полу) суки бессмысленные я виноват -- О Господи, Ли, видишь? (и, несмотря на это, Хэнк поворачивается ко мне БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! просто чтобы убедиться, что я здесь) а-а дави его дави, сукина сына -- О Господи, Ли! (Он смотрит на меня с пола, вывернув голову, словно вопрошая теперь уже одним зеленым глазом БЕРЕГИСЬ БЕГИ! второй залит кровью) и все орут убей его потому что я не побегу от них сукиных детей Ли! Негодяй! (...и прежде чем я успеваю отдать себе отчет -- из-за шума, выпитого пива и, может, потому, что я хочу, чтобы его били дальше, -- БЕРЕГИСЬ ХЭНК! -- я слышу, как я ору вместе с Джо Беном -- ПОДНИМАЙСЯ ХЭНК ПОДНИМАЙСЯ ПОДНИМАЙСЯ ПОДНИМАЙСЯ!) сукины дети вы думаете меня волнует ваша ненависть, Ли, видишь, я могу (и, будто он только и ждал моей поддержки, Хэнк встает, ПОДНИМАЙСЯ! размазывая кровь, ХЭНК! ХЭНК! и издает какой-то жуткий боевой клич...) вы думаете меня волнует давайте мне нравится! наше вам с кисточкой не побегу (...снова подтверждая, -- ХЭНК ДА ХЭНК ХЭНК! -- что он настоящий варвар...) пожалуйста ненавидьте сколько вам угодно слышали сукины дети! (такой же, как это доисторическое двуногое...) давай убивай (и еще более -- ДА ХЭНК ДА -- мощное) дайте я их всех убью сейчас сейчас сейчас!.. Зарница погасла, оставив за собой черный пульсирующий мрак, который судорожно переползает с вершин в долину и обратно. Старый лесоруб уныло плетется по тропинке к своей хижине -- он даже не побеспокоился прихватить с собой вина... Ли едет домой в джипе, который медленно ведет Джо Бен. Пикап они оставили у Джэн. Временами налетает дождь, и Ли поворачивается навстречу ветру, надеясь прочистить голову от пива и виски, которые они выпили после драки. Он сидит на заднем сиденье, поддерживая Хэнка, когда тот начинает клониться к полу. Хэнк не проронил ни звука, после того как они покинули бар, глаза у него закрыты, хотя нельзя сказать с уверенностью, что он вырубился, -- колеблющийся свет боковой фары постоянно меняет выражение его лица: то оно тупо обвисает, то расплывается в улыбке, словно от воспоминания о чем-то смешном. Ли удивленно смотрит на него: интересно, это осознанная улыбка или просто распухшие губы?.. Учитывая общее состояние лица Хэнка, трудно сказать наверняка, -- все равно что пытаться прочесть письмо, извлеченное из сточной канавы. Да и все происшедшее я не слишком хорошо понимал. На что он надеялся, беря меня с собой? Одно я знал точно: если он хотел показать мне -- что я отчасти подозревал, -- что меня ждет, если я продолжу свои отношения с известным лицом женского пола... то в этой области он полностью преуспел. -- Никогда в жизни, -- говорю я, не обращаясь ни к кому конкретно, -- не видал я ничего более жестокого и ужасного... Хэнк не шевелится, а Джо Бен отвечает: -- Просто драка, обычный кулачный бой, и Хэнк вздул парня. -- Нет. Я видел кулачные бои. Это другое... -- Я умолкаю, пытаясь проветрить мозги, чтобы выразить свои ощущения. После драки я выпил больше, чем собирался, чтобы поскорее стереть из памяти увиденное. -- Это было как... Когда этот парень бросил его через стул, Хэнк как будто с ума сошел, взбесился! -- Биг -- здоровый парень, Леланд. И Хэнку нужно было собраться с силами, чтобы завалить его... -- Взбесился! ...как какое-то животное! -- нет, надо было еще больше надраться. Машина трясется в ночи. Джо Бен спокойно смотрит вперед. Хэнк приваливается к плечу Ли: вероятно, спит. Ли смотрит на черные набухшие тучи, плывущие над головой, снова прокручивая в голове все происшедшее, и жалеет, что не провел весь день дома в постели. Джо Бен останавливает машину за гаражом на гравии, чтобы было ближе нести Хэнка к лодке. Хэнк что-то бормочет и стонет. На причале перед домом он даже сам встает на ноги, покачиваясь, отгоняет свору и доходит до конца мостков. Там он зажигает спичку и склоняется над черной маслянистой водой, проверяя, до какой отметки она поднялась. -- Не сегодня, Хэнк, -- берет его под локоть Джо. -- Давай ее оставим на сегодня... -- Нет, нет, Джоби... начинается дождь. Ты же знаешь, надо все время следить. Цена -- вечное бдение. -- Он прикрывает дрожащий спичечный огонек ладонями и наклоняется ближе к темной отметине, обозначающей уровень воды. -- А-а. Всего на два дюйма по сравнению с прошлым вечером. Ну, мы у Христа за пазухой, парни. Пошли. Поддерживая под руки, они ведут его вверх по склону, а он брыкается и кричит на обезумевших от счастья гончих... Старый лесоруб заваливается в постель, даже не сняв мокрой одежды. Он слышит звук дождя на своей крыше -- словно кто-то забивает тоненькие гвоздики в гнилое дерево. Начался, хорошо. Теперь он будет идти шесть месяцев. Индеанка Дженни вспоминает предсказание и воспринимает дождь как знамение, но прежде чем ей удается вспомнить свое предсказание целиком или понять смысл знамения, она проваливается в глубокий сон... В холодной комнате в конце извилистого коридора, окутанный застаревшими запахами пота, грибка, мазей и перегара, скрежеща сквозь сон двумя своими зубами, лежит Генри. Потревоженный лаем, он кряхтит и ворочается, стараясь не упустить сон, отгоняющий боль, которая сегодня целый день, как прибой, накатывает на его одеревеневшее тело. Он упрямо отказывается принимать прописанное врачом снотворное: "Замутняет взор " -- и порой не спит по целым неделям. Он кряхтит и ругается в полудреме, которая и не сон, и не бодрствование. -- Черт побери, черт, -- шепчет он. -- Дьявол разбери ее, -- говорит он. Лай прекращается, и Генри утихает под своим зеленым одеялом, замирает, как поваленное дерево, постепенно покрывающееся мхом... Джо Бен стоит один в своей комнате, прикидывая, переночевать здесь или вернуться к Джэн и детям; напряженная нерешительность искажает его лицо. Ему очень хочется, чтобы кто-нибудь дал ему совет в этом сложном вопросе. Тыквенный фонарь стоит на комоде, утонув в луже чистого густого воска. Он смотрит своими прорезанными глазами на мучения Джо и ухмыляется, как счастливый пьяница, уже утомленный весельем, но еще не окончательно вырубившийся; если у тыквы и есть для него совет, то она так набралась, что дать его все равно не может. Ли ложится, теша себя надеждой, что не заболеет. Последние три недели его жизни, как на карусели, галопом проносятся перед его глазами. "Головокружение, -- диагностирует он, -- послетравное похмелье". Каждая деталь, порез, царапина, волдырь проплывают перед ним, словно выточенные из дерева. Проходят, как деревянная кавалерия. А он лежит в полусне в центре этой карусели, раздумывая, какого скакуна выбрать. И после нескольких минут внимательнейшего осмотра выбирает: "Эту!" -- стройную кобылицу с подтянутыми боками, волооким взглядом и летящей золотой гривой -- и, наклонившись, шепчет ей в ухо: "Ты бы видела его... как первобытное животное... жестокое и прекрасное одновременно". В другом конце коридора на деревянном стуле босой и без рубашки сидит Хэнк, тяжело дыша забитым спекшейся кровью носом. Вив промывает его раны ватой, смоченной в спирте. При каждом прикосновении холодной ватки он подскакивает, вертится и хихикает, и по его щекам бегут кровавые слезы, которые Вив тут же утирает. -- Знаю, милый, знаю, -- повторяет она, водя своими пальчиками по его рукам, -- знаю, -- лаская и гладя его, пока слезы не иссякают и Хэнк, покачиваясь, не поднимает голову. Он тупо оглядывается, потом взгляд его проясняется, и он хлопает себя по животу. -- Ну-ка, -- ухмыляется он, -- посмотри-ка, кто это у нас здесь. -- Он распускает ремень и начинает расстегивать пуговицы своими распухшими пальцами. Вив смотрит, сгорая от желания прийти на помощь этим разбитым пьяным пальцам. -- Боюсь, я немного перебрал, Джо Бен сказал тебе? Пришлось снова вышибать мозги из Бигги Ньютона. О Господи! -- Он роняет брюки и падает в постель. -- Прости, милая, если я доставил тебе беспокойство... Она улыбается: -- Не говори глупостей, -- и встряхивает головой. Волосы рассыпаются, и она закусывает прядь губами. Вив стоит, нежно глядя на Хэнка, наблюдая, как от сна сглаживаются у него линии скул, расслабляются плотно сжатые губы, пока все лицо Хэнка Стампера полностью не заменяется чьим-то другим, любимым и давно потерянным лицом человека, в которого она когда-то влюбилась, которого впервые увидела лежащим в крови без сознания в камере своего дядюшки, -- усталое, нежное и очень детское лицо. Она смахивает с лица надоедливые волосы и наклоняется ближе к спящему незнакомцу. -- Привет, любимый, -- шепчет Вив, как девочка своей кукле, когда она не хочет, чтобы ее слышали, так как уже выросла из этих детских глупостей... -- Знаешь, я сегодня пыталась вспомнить слова старой колыбельной и не смогла. Там такие слова: "Выше-выше, на макушке неба в сонном царстве кто живет? Сойка синяя так ткет..." -- а дальше я не помню. А ты? А ты? Ответом ей лишь тяжелое дыхание. Она закрывает глаза и прижимает пальцы к векам, пока тьму не начинают пронизывать искры, но ложбинка у нее под ложечкой так и остается пустой и холодной. Она нажимает сильнее, пока глазные яблоки не пронизывает боль, и еще сильнее... А Хэнку тем временем снится, что он первый в классе, и никто не пытается оспорить его первенство, никто не старается спихнуть его оттуда, и никто, кроме него самого, даже не подозревает, что он -- первый. Эксцентричный диабетик -- бывший профессор анатомии, а ныне владелец странной лавки раритетов, расположенной на прибрежном шоссе неподалеку от Ридспорта, -- вместо запрещенных спиртных напитков употребляет серовато-синенькие, трупно-голубенъкие ягодки, которые собирает в жутких тенистых зарослях, окружающих его магазинчик... "Коктейль из беладонны, -- успокаивает он своих взволнованных друзей, употребляющих пиво. --Для кого-то яд, для кого-то -- кайф". Тедди, владелец "Пенька" и по совместительству бармен, может, и поспорил бы с экс-профессором о вкусах, зато первым в Ваконде согласился бы с его основополагающим принципом. Ибо самые суровые дни обитателей города становились для Тедди самыми благодатными, самые темные вечера -- самыми яркими. Разочарование толпы в вечер Хэллоуина поглотило выпивки гораздо больше, чем если бы Биг Ньютон оторвал голову Хэнку Стамперу... И точно так же дождь, принесший на следующее утро потоки отчаяния забастовщикам, для Тедди звучал звонкой радостной капелью. Совсем другие реакции вызвал дождь у Флойда Ивенрайта. "Боже, Боже, Боже мой!" В воскресенье он проснулся поздно, с тяжелым похмельем, с опаской размышляя о влиянии вчерашнего пива на собственный желудок. "Вы только взгляните -- вот и он. Грязный сукин дождь! А что это такое мне снилось? Что-то ужасное..." -- В этой земле человек гниет как труп, -- так отозвался на дождь Джонатан Дрэгер, выглянув из окна гостиницы на Главной улице и увидев бегущие по ней черные потоки воды в дюйм глубиной. -- Дождь, -- только и вымолвил Тедди, глядя сквозь кружевные занавески на низвергающиеся небеса. -- Дождь. Всю бурную ночь катились тучи с океана -- они двигались угрюмыми толпами, разъяренные столь долгим вынужденным ожиданием, полные мрачной решимости с лихвой расквитаться за упущенное время. По ходу проливаясь дождем, они плыли над пляжами и городом, двигаясь к фермам и холмам, и наконец начинали громоздиться вдоль стены прибрежных гор, по инерции тяжело вползая друг на друга. Всю ночь напролет. Некоторым удавалось перевалить через горные хребты, и они, перегруженные дождем, обрушивались в долину Вилламетт, но большинство, вся эта груда, собранная и пригнанная сюда с далеких океанских просторов, грузно откатывалась назад, навстречу новым хлопьям туч. И, сталкиваясь, они взрывались и обрушивались на город. Гарнизоны осоки, пикетирующие подножия дюн, были наголову разбиты авангардом туч и теперь лежали поверженные; упавшие зеленые стрелы травы лишь указывали направление обрушившейся на них атаки, но к серому рассвету все уже было закончено. К рассвету с дюн в океан бежали потоки воды, дочиста смывая с пляжей весь летний мусор. Кучки прибрежных деревьев гнулись под порывами ветра, дующего с океана, -- рощицы задушенных кедров и елей, скрючившихся и парализованных ужасом, застыли, словно увидев в свете молнии страшный лик Медузы Горгоны. К полудню этого первого ноябрьского дня маленькие короткохвостые мыши, обитавшие в корнях этих деревьев, повылазив из своих нор, впервые на памяти местных жителей, начали Великий Исход к Востоку, к возвышенности, опасаясь, что такой потоп почти наверняка зальет их жилища... -- Боже, Боже мой, мыши уходят из своих нор. Что-то нас ждет дальше, -- так отнесся Ивенрайт к этой миграции. -- Грызуны перебираются зимовать на городские помойки, -- задумчиво определил Дрэгер и записал в свою записную книжку: "Человек Познается по Мышам, Кормящимся у Него ". -- Пожалуй, в это воскресенье лучше пораньше открыть, -- решает Тедди и спешит в ванную взглянуть в зеркало, надо ли побриться. У причала старые скандинавские рыбаки смотрят на перекатывающиеся над головами черные тучи и укрепляют лодки дополнительными перлинями. Индеанка Дженни в своей хижине, растопив на плите смолу, воск и старый гребешок, замазывает потеки на потолке, заталкивая эту клейкую массу в трещины и дыры своим широким заскорузлым пальцем и напевая что-то невнятное под одинокое дребезжание дождя. Люди на Главной улице перебегают из укрытия в укрытие, с опущенными головами минуя лужи и изрыгающие фонтаны брызг водостоки. Движения их так же суетливы и безумны, как и у мышей, бегущих из своих нор; старейшие обитатели Ваконды, самые непоколебимые лесорубы, обычно гордые своим стоическим приятием любой погоды, -- "Сколько ни льет, мне еще ни разу не удавалось вымокнуть по-настоящему", -- ветераны, прославившиеся своей выносливостью к легендарным дождям прошлого, -- даже они поколеблены внезапностью и яростной решительностью этого первого дождя. -- Льет, как моча из коровы, -- делятся они своими соображениями друг с другом. -- Как из десяти коров. Как из доброй сотни! -- перекликаются они, перебегая из парадной в парадную. -- Говорят, такого еще не было, -- заверяют они друг друга в "Пеньке", сидя за кружками с пивом. -- Рекорд. Однако к вечеру радио у Тедди сообщило о количестве выпавших осадков. "Четыре дюйма с полуночи". Ничего необычного в этом вовсе не было. "Всего четыре дюйма? Это, конечно, тоже немало, но если судить по тому, как он льет, можно было бы ожидать не четыре, а целую сотню!" -- Всего лишь четыре дюйма, -- саркастически замечает про себя Тедди, -- каких-то крохотных четыре дюйма. -- Я думаю, это ошибка, -- задумчиво отмечает Ивенрайт. -- Откуда эти ослы из береговой охраны берут такую чушь? Не иначе, как с потолка. Суки! Да в канаве за моим домом вода уже к полудню поднялась на фут! И почему эти ослы считают, что умеют измерять уровень воды лучше других? "Четыре дюйма дождевой воды, -- притворно улыбается Тедди, -- и страх, прятавшийся все лето, сегодня вырвется и расцветет. -- Он бесшумно плавает по сумрачным закоулкам бара, как толстенький водяной паучок, в белом переднике и рубашке, черных брючках и остроносых ботиночках. -- ...Расцветет всеми своими красками и причудливыми формами -- укрепляя свою паутину подобострастной услужливостью. -- Но все его оттенки и все формы произрастают из одного и того же семени страха... -- Его маленький темный ротик раздвинут в привычной улыбке, черные глазки подмечают все происходящее в его владениях: вот кто-то теребит кнопку возврата монет на музыкальном автомате, троица в глубине гасит о стол сигареты, походки тяжелеют, языки ворочаются все с большим трудом... все видит, кроме поверхности стойки да ряда стаканов, которые неустанно протирает. -- И семя это есть во всех нас. Оно во мне, и во Флойде Ивенрайте, и в Лесе Гиббонсе. Но я отличаюсь от них. Я знаю, что его цветение не вызвано дождем. Его цветение вызывает лишь глупость. А местная почва хорошо удобрена глупостью". Тедди считает себя специалистом по страху и глупости; он много лет изучал их, никогда не испытывая недостатка в подопытных экземплярах. Он переводит взгляд на Джонатана Дрэгера -- представителя юниона, вызванного Ивенрайтом, чтобы помочь с этими забастовочными глупостями, -- который, в легком синем плаще и шляпе, минует неоновую арку. Пока тот раздевается, Тедди следит за его уверенными, благополучными движениями. Он еще вчера вечером обратил на него внимание, когда тот со спокойным интересом наблюдал за дракой. Как и сам Тедди, а также, возможно, Хэнк Стампер, этот мистер Дрэгер отличался от остальных подопытных. В нем было что-то особенное, что выделяло его. Тедди и себя считал непохожим на остальных горожан, потому что, хотя он и носил в себе естественное зерно страха, как и прочие, у него хватало сообразительности и терпения, чтобы не дать ему расцвести. С другой стороны, Хэнк Стампер, он не был ни терпеливым, ни сообразительным, но по какой-то прихоти природы тоже был начисто лишен страха. И этот Дрэгер безусловно был из тех же, и даже более... -- Добрый вечер, ребята, -- обратился Дрэгер к сидящим за самым большим столом. -- Погодка-то! Говорят, вода уже поднялась на четыре дюйма... -- Откуда они это взяли? -- вскипел Ивенрайт. -- Эти четыре дюйма. Перед тем как ответить, Дрэгер вешает плащ и шляпу и аккуратно стряхивает с брюк капли дождя. -- Из Метеорологической Службы Соединенных Штатов, Флойд, -- объясняет он, удостаивая Ивенрайта понимающей улыбкой. -- Он хитрый, этот мистер Дрэгер. И кажется, тоже сообразительный, и это, несомненно, выделяет его. Похоже, тоже лишен страха... -- А почему ты спросил, Флойд? Ты считаешь, больше четырех дюймов? -- ...но и не только это. -- Умп... -- Ивенрайт пожимает плечами. Похмелье все еще не отпустило. И ему чертовски не нравится, как эта важная городская жопа реагирует на запутанность ситуации... -- Я ничего не считаю, мистер Дрэгер. -- Ну конечно. Я просто пошутил. Что же отличает его от всех этих безмозглых болванов, да и от меня с Хэнком Стампером? -- Похоже, больше чем четыре дюйма, -- отваживается агент по недвижимости. -- А знаешь, в чем тут дело, Флойд? Хочешь, скажу? Это просто контраст, вот и все. Солнечные дни и хорошая погода, стоявшая до ноября, в каком-то смысле усыпили нас, понимаешь? И тут ба-бах -- разверзлись хляби небесные! -- Он откидывается на спинку кресла и издает свой легкий, вежливый ротарианский смешок. -- Вот мы и забегали, как цыплята с отрезанными головами... Хо-хо-хо... -- Смех, рассчитанный на то, чтобы согреть сердца всех присутствующих, а может, и улучшить положение с продажей земли. -- Вот и все. Не о чем беспокоиться. А мы-то бегаем, кричим, что вот-вот потоп. Хо-хо-хо. -- Все смеются, соглашаясь с его хитрым объяснением; конечно, все дело в неожиданности, внезапности... Потом смех стихает, и Тедди видит, как все с вопросительным видом поворачиваются к улыбающемуся Дрэгеру: -- А вы как считаете, мистер Дрэгер? -- Уверен, что так и есть, -- заверяет их Дрэгер. (Я знаю, -- наблюдает за ними Тедди, -- все они боятся ночи и темноты...) -- А я не уверен, что дело в этом, -- внезапно произносит Ивенрайт, глядя на руки Дрэгера, лежащие на столе: кисти покоятся друг на друге, ногти чистые, кутикулы ухожены -- как две шикарные породистые собаки. Он переводит взгляд на свои руки, узловатые и уродливые, покрасневшие, с выпавшими, как после чесотки, волосами: "Да, у меня другое мнение". -- Да? А как ты это можешь объяснить, Флойд? -- Я знаю, эти, животные, они все боятся сил мрака; потому-то они и покупают себе телевизоры и "бьюики", мигающие красными и зелеными фарами... потому-то они и слетаются на мои неоновые огни. Как жуки на свет, на огонь. Любыми способами избавиться от темноты... -- Правда, Флойд, что ты скрываешь? -- Да, Флойд... Чудовищная сосредоточенность покрывает лицо Ивенрайта целым лабиринтом морщин. Да, он знает, в чем тут дело, черт побери, если ему только удастся это правильно выразить. Он думал об этом всю ночь. Дело гораздо серьезнее, чем простая неожиданность, и им есть о чем тревожиться. Всю ночь он пытался разобраться в своем ощущении -- после того, как Хэнк Стампер исколошматил железного Ньютона до потери сознания, -- лежа в кромешной тьме, еще полупьяный, он старался определить причину своей настойчивой и зловещей тревоги, разобрать предостережения, нашептываемые влажными холодными губами дождя, -- что это? -- и к полудню, когда он вылез из постели, ему удалось расшифровать их. -- Смотрите, -- начал он, старательно подбирая слова. -- Этот дождь... и как он всех выбил из колеи -- в нем гораздо больше, чем просто внезапная перемена погоды. Потому что для всех нас -- людей, связанных с лесом, и других, которые тоже живут за счет него, -- этот дождь все равно что атомная бомба. Он заставляет себя не смотреть на Дрэгера, облизывает губы и продолжает: -- Для нас этот дождь все равно что торнадо или землетрясение. И выжить при нем нам будет так же трудно. -- Не хочу их запугивать, но, черт побери, должны же они понимать... должен же он понять! -- Задумайтесь на минутку, и вы поймете, о чем я. -- Пора бы ему уже сообразить, что это не очередная вечеринка, на которых он привык посиживать, что-то марая в своей неразлучной записной книжке. -- И вы поймете, почему я пытаюсь вас расшевелить, пока не поздно и все мы не погибли. Все отхлебывают из своих стаканов, чтобы укрепиться духом и подготовиться к зловещему заявлению Ивенрайта о всеобщей гибели. -- Да, все они бегут из тьмы к свету. Одни быстрее, другие медленнее... -- Но только Ивенрайт раскрывает рот, чтобы изложить свою мысль, дверь открывается и, словно актер на реплику, входит Лес Гиббонс. Все поворачиваются к Лесу и наблюдают за неуклюжим танцем, который он совершает, пытаясь отряхнуться от дождя. Ивенрайт раздраженно ворчит, но Лес не врубается: он колошматит насквозь вымокшей шляпой по ноге, испытывая явное удовольствие от всеобщего внимания к своей особе. -- Там река, братцы, поднимается, без шуток! И как! Я сказал своей бабе, чтобы не ждала меня до утра, если так пойдет дальше. Так что, надеюсь, кто-нибудь меня приютит. А? Если мне не удастся вернуться? Досада на лице Ивенрайта исчезает, и, вдруг просияв, он видит новый поворот своего доказательства. -- Ты на машине, Лес? Через мост? -- Конечно нет! Какая машина после того, как я дал ее покататься деверю! Разбил он ее. Потому-то я и говорю, что еле перебрался: позвонил Стамперу и попросил, чтобы он перебросил меня на другой берег. И знаешь, сначала мне показалось, что этот сукин сын и не приедет. А потом он прислал вместо себя Джо Бена -- вроде того, что он не может тратить время на меня. Ивенрайт предпринял еще одну попытку:
-- Но ведь вчера кто-то отвозил тебя через мост, Лес... Отчего же ты ему не позвонил? -- Отчего, отчего, да оттого, что это небезопасно, Флойд! У меня во дворе все смыло дочиста. Такого даже в сорок девятом не было. Поэтому, естественно, я засомневался -- доеду ли от дома до моста. Времени-то у воды не было, чтобы впитаться, -- сразу такой дождь после такой долгой засухи... -- В том-то и дело! -- Ивенрайт опускает оба кулака на стол с такой неожиданной силой, что Лес спотыкается о ножку стула. -- Это-то я и пытался объяснить вам, парни... В этом-то все и дело! -- Ну, клянусь Господом, сейчас вы врубитесь. -- Вам, конечно, это неизвестно, мистер Дрэгер, но вы, ребята, знаете не хуже меня, что будет с иссушенной землей после этого проливного дождя! Что будет с трелевкой, да и со всем лесоповалом, если мы не закатаем рукава, и к тому же в темпе?! То есть если мы, в конце концов, не начнем что-нибудь делать! Он кивнул, давая им возможность поразмыслить над этим. Лес замер в неудобной позе, скованный ножками упавшего стула и страстью Ивенрайта. Он еще никогда не слышал, чтобы Флойд говорил так убедительно. Да и никто не слышал. Они смотрели на него в недоуменном молчании; прежде чем продолжить, он напряг лицевые мышцы, как это делают некоторые, перед тем как откашляться: -- Потому что это не просто дождь, парни... это как начало казни. -- Он встал и отошел от стола, потирая свою толстую шею. У стойки он повернулся. -- Казнь! Чертов нож отрезает дорогу по эту сторону долины. Кто-нибудь хочет поспорить со мной на десять долларов, что после сегодняшней ночки Костоломный отрог еще не под водой? Никто не хочет прокатиться до него на грузовичке? Говорю вам, чертовы вы тугодумы, и снова повторяю: если мы не вернемся на склоны на этой самой неделе, на этой сукиной неделе -- забастовка там, не забастовка, пикетирование -- не пикетирование, -- зарубите себе на носу, что всю зиму по понедельникам мы будем кататься в Юджин за карточками по безработице! Он поворачивается к ним спиной, чувствуя на себе их взгляды, а также то, что за всем этим наблюдает Дрэгер. Ну что ж, это должно их удовлетворить. Он ожидает, что Дрэгер как-то отреагирует, но вызванная его речью тишина затягивается. Плечи его поднимаются и опадают в тяжелом вздохе. Он снова потирает шею. И когда он снова поворачивается к ним лицом, на нем обвисают морщины, свидетельствующие об усталости и самопожертвовании. Тедди наблюдает за происходящим в зеркале -- все, словно перепуганные насекомые, -- Ивенрайт возвращается к столу... и больше всех испуган сам Ивенрайт. -- Парни... я хочу сказать... вы же все знаете! Вы же знаете, о чем я говорю, что я, мать вашу растак, твержу вам уже целую неделю! И еще раньше я предупреждал их, мистер Дрэгер, я делился с ними своими подозрениями... И, как бы он ни старался выглядеть крутым и смелым, больше всего боится этих темных сил... сам, Ивенрайт. -- До вчерашнего дня я держал все в тайне, дожидаясь, когда я буду уверен, когда получу копию... Самый перепуганный вид у Гиббонса, но он не такой глупый, чтобы на самом деле быть таким испуганным, как выглядит. -- До вчерашнего дня вы, ребята, думали, что мы неплохо стоим. И несмотря на все мои улики против Стамперов, мне никак не удавалось вас расшевелить. Вы думали: "Подождем еще немного". Вы думали: "„Ваконда Пасифик" долго не продержится, им нужен лес. Им надо складировать его на просушку для весенних работ". Вы считали, что мы их взяли за горло, да? Потому что, вы считали, компания ничего не заработает, если у нее не будет продажного леса. Вы думали: "О'кей, пока солнце светит Хэнку Стамперу, пусть пользуется, нас это не касается. Живи и давай жить другим. Нельзя осуждать человека за то, что он честно зарабатывает свой трудовой доллар". Так вы думали, верно? -- Он сделал паузу, чтобы осмотреть присутствующих; он надеялся, что Дрэ-гер обратил внимание на то, как все, один за другим, включая даже агента по недвижимости и его деверя, стыдливо опустили глаза. -- Виллард Эгглстон -- по соседству с Гиббонсом, он боится не меньше Флойда Ивенрайта, хотя на его лице и не написано такого смятения. -- Да, сэр... "Нельзя осуждать человека за то, что он честно зарабатывает свой доллар", -- так вы думали. -- Флойд снова начинает опускаться на стул и тут же опять подскакивает: -- Но в этом-то все и дело, черт побери! Все это время он не просто честно зарабатывал свои доллары! Все это время, пока он тут бегал, улыбался и пожимал нам руки, он резал нас без ножа, точно так же, как этот дождь теперь перерезал нам дороги! И все они болтают о дожде и дорогах, когда на самом деле все зависит от тьмы; стоит мне перерезать здесь провода -- и все они тут же перемрут от страха... Теперь Ивенрайт приближался к кульминационной точке -- он слегка присел, и голос у него стал нежным, как у Спенсера Треси, когда тот побуждал своих соплеменников к действию. -- И я говорю вам, парни, запомните: если мы не уговорим этого упрямца, так его растак, чтобы он разорвал... свой незаконный контракт с "Ваконда Пасифик", если мы, как и собирались, не загоним этих толстожопых в угол своей забастовкой, если они не начнут бегать там кругами в своем Фриско и Лос-Анджелесе, так как им к весне будут нужны бревна и лес, если мы не сделаем этого в ближайшем будущем, пока дождь не размыл дороги так, что их уже будет не восстановить, можете или сказать своим бабам, чтобы они привыкали жить на государственные пятьдесят два сорок в неделю, или идти подыскивать себе другую работу! -- Он с мрачной решимостью кивнул своим слушателям и наконец с торжествующим видом повернулся к стоящему в стороне стулу, где с непроницаемым видом режиссера на прослушивании восседал Дрэгер. -- Разве вам так не кажется, Джонни? -- Раскрасневшись от искренности и заливаясь потом от близости печи. -- Разве вы иначе воспринимаете наше положение? Тедди смотрит. Дрэгер любезно улыбается, ничем не выдавая своего отношения к представлению. (Все они, кроме этого мистера Дрэгера.) Он задумчиво заглядывает в свою трубку. -- Так что же ты предлагаешь, Флойд? (Этот мистер Дрэгер, он действительно отличается ото всех,) -- Что ты предлагаешь, Флойд? -- Пикет! Я предлагаю пикетировать их лесопилку. Давно надо было это сделать, но я хотел дождаться, пока вы сами дозреете. -- А что мы выдвигаем в качестве претензии? -- спрашивает Дрэгер. -- По закону мы не имеем права... -- К черту закон! -- взрывается Ивенрайт, не настолько непроизвольно, насколько делает вид, но, черт возьми, уже пора погорячиться! -- Провались он в тартарары! -- Дрэгер, кажется, слегка удивлен этим всплеском и замирает, держа горящую спичку над своей трубкой. -- Я хочу сказать, Джонатан, мы должны снова начать работать! -- Да, конечно... -- Значит, надо что-то делать. -- Возможно... -- Дрэгер слегка хмурится, раскуривая трубку. -- Но, как бы там ни было, у вас найдутся желающие целый день стоять на улице при такой погоде? -- Конечно! Лес! Артур, ты как? Ситкинсов здесь нет, но я гарантирую, что они согласятся. И я. -- Но, прежде чем вы пуститесь в эту мокрую и противозаконную авантюру, я бы хотел, если мне будет позволено, предложить вам кое-что. -- Господи Иисусе!.. -- Как будто я не жду уже целую неделю, чтобы ты хоть как-то оправдал свою зарплату. -- Конечно, мы с радостью выслушаем ваше предложение. -- Почему бы сначала не поговорить с мистером Стампером? Может, никакого хождения под дождем и не потребуется. -- Поговорить? С Хэнком Стампером? Вы же видели вчера, как разговаривают Стамперы, как чертовы людоеды... -- Вчера я видел, как его спровоцировали задать урок хулигану; и то, как он поступил, отнюдь не поразило меня какой-то особенной неразумностью... -- Неразумность -- это то самое слово, Джонатан: разговаривать с Хэнком Стампером -- все равно что общаться со столбом... Разве я не ходил к нему? И какие я услышал доводы? Динамит, который в меня запустили. -- И все же я бы предпринял эту небольшую поездку вверх по реке и попросил бы его пересмотреть свою точку зрения. Ты и я, Флойд... -- Вы и я? Разрази меня гром, чтобы я сегодня туда поехал!.. -- Давай, Флойд, а то ребята подумают, что ты боишься выходить на улицу по вечерам... -- Джонатан... вы не знаете. Во-первых, он живет на другом берегу реки, и туда нет дороги. -- Разве мы не сможем взять в аренду лодку? -- спрашивает Дрэгер, обращаясь ко всем присутствующим. -- У мамы Ольсон, -- поспешно отвечает Тедди, стараясь не встречаться с потемневшим взглядом Ивенрайта. -- Мама Ольсон, за консервным заводом, сэр, она даст вам моторку. -- Но там дождь, -- стонет Ивенрайт. -- Она и тент вам даст, -- добавляет Тедди, сам несколько удивляясь обилию своих предложений. Он выскальзывает из-за стойки, чтобы поправить рычаг на платном телефоне. Он поднимает трубку и смущенно улыбается. -- Вы можете позвонить ей прямо отсюда. Он видит, как Дрэгер благодарит его вежливым кивком и поднимается со стула. Тедди передает ему трубку, чуть ли не кланяясь. -- Да. Хотя я еще не понимаю, в чем тут дело, но я чувствую, что этот мистер Дрэгер -- не обычный человек. Он положительно умен и в высшей степени тонко чувствует. К тому же он может быть и бесстрашным. -- Тедди отступает и замирает, сложив свои ручки под передничком и глядя на то, с каким уважительным молчанием все ждут, когда Дрэгер наберет номер и закажет разговор, как собаки, с немым повиновением ожидающие следующего шага своего хозяина. -- Но и это не все, в нем есть нечто большее; да, он разительно отличается от других... (К утверждению, что яд для одного может оказаться кайфом для другого, следует добавить, что то же самое относится и к тому, что святой для одного может оказаться злом для другого и герой для одних может стать величайшей обузой для других. Так и Ивенрайту стало казаться, что герой, которого он так долго ждал для разрешения всех неприятностей со Стамперами, оказался всего лишь обузой, усугубившей неприятности. Вместе с Дрэгером он упрямо преодолевал течение в довольно утлой лодчонке с навесным мотором, который вызывал мало доверия. Дождь поутих и перешел в обычную зимнюю морось... не столько дождь, сколько мутный серо-голубой туман, который, вместо того чтобы опускаться на землю, лишь облизывает ее, вызывая глубокие патетические вздохи у растущих по берегам деревьев. Впрочем, довольно приятный звук. В нем не было ничего угрожающего. Старый добрый дождь, если и не приятный, то вполне приемлемый, -- старая седая тетушка, приезжающая погостить каждую зиму и задерживающаяся до весны. С ней привыкаешь жить. Приучаешься мириться с некоторыми неудобствами и не раздражаться. Ты же знаешь, что она редко сердится и совсем не злобна, так что же горячиться, а если она слишком надоедлива, так надо научиться не обращать на нее внимания. Что и пытался сделать Ивенрайт, пока они с Дрэгером ехали в открытой лодке, взятой у мамы Ольсон. Ему удалось почти совсем не обращать внимания на морось и не горячиться по поводу влажного ветра, но, как он ни старался, ему не удавалось игнорировать поток, хлещущий ему на шею и заливающийся в штаны. Уже миновал час с тех пор, как они тронулись от причала у консервного завода к дому Стамперов, -- вдвое больше, чем должна была бы занять вся дорога, а все потому, что он не проверил -- прилив или отлив, чтобы поймать нужное течение. Ивенрайт скрючился у мотора, храня промозглое молчание; сначала он злился на Дрэгера, предложившего нанести мистеру Стамперу этот бессмысленный визит, а потом со всей яростью обрушился на самого себя не только за то, что не выяснил, куда течет река, но и за то, что настоял на аренде лодки, вместо того чтобы доехать на машине до гаража и погудеть Стамперу, чтобы тот их перевез. ("Он может не приехать за нами, -- объяснил он Дрэгеру, когда тот предложил добраться к Стамперам на машине, -- а если и приедет, с этого негодяя станется не отвезти нас обратно", -- прекрасно понимая, что Хэнк страшно обрадуется случаю оказать дружескую помощь и, скорей всего, будет сладким, сукин сын, как варенье!) И последней досталось маме Ольсон за то, что она выдала ему дырявое пончо, в котором он чуть не захлебнулся, уж не говоря о загубленной пачке сигарет. Едва различимый в темных сумерках, Дрэгер сидел на носу, перевернув трубку и не произнося ничего, что могло бы сделать поездку более приятной. (Да и когда вообще этот сукин сын сказал что-нибудь ценнее, чем "это надо обсудить". Меня уже тошнит от этого.) Каким образом Дрэгеру удалось вскарабкаться на самую вершину профсоюзного бизнеса, оставалось для Ивенрайта неразрешимой загадкой. Кроме внешности, в нем не было ничего. Мало того что он опоздал на неделю, за все свое пребывание в городе он не сделал ничего для бастующих -- походил, покивал да поулыбался как придурок. (Разве что -- смешно сказать! -- все время что-то корябает в своей записной книжке.) Он не задал ни единого вопроса (но, как это ни смешно, такое ощущение, что все ответы у него уже записаны) ни о моральном состоянии участников столь длительной забастовки, ни об истощившемся з