в ему считать, что он понимает, чем я был движим, хотя я и сам не мог это объяснить. Как я мог ему объяснить, что мои чувства к гусиному племени медленно, но верно изменялись -- после того как ночь за ночью эскадроны этих разбойников лишали меня сна -- и что мне не хотелось видеть убитым именно этого потерявшегося гуся, потому что он спрашивал: "Где все? Где все?..." Как можно было ожидать от бедного бестолкового Джоби, что он поймет это? Появление в городе азиатского гриппа еще сильнее сплотило горожан в их кампании: "Еще один крест, но если мы сплотимся в борьбе, то сможем вынести все". Чихая и кашляя, они продолжали сплачиваться. С жалостными взорами и с согбенными от тяжести крестов спинами они являлись к Стамперам, живущим в городе, и просили жен передать своим мужьям, чтобы те поставили в известность Хэнка, что думают люди о его пренебрежении к друзьям, соседям и к родному городу. "Человек -- это не остров, милочка", -- напоминали они женщинам, а те передавали своим мужьям: "Ни одна женщина не потерпит такой несправедливости, а от своей рождественской премии можешь отказаться". Мужья же названивали в дом на другом берегу сообщить, что азиатский грипп не позволяет им выйти на работу. А после того как все жены Стамперов выразили свое единодушие, а все мужчины заболели гриппом, горожане решили передвинуть поле битвы прямо под нос неприятелю. Они круглосуточно обрывали телефон, извещая Хэнка, что "Человек -- не остров, сэр, и ты ничем не отличаешься от других!" Днем Вив перестала подходить к телефону (она уже перестала ездить в Ваконду в магазины, но, даже появляясь во Флоренсе, ощущала на себе холодные взгляды). Наконец она спросила Хэнка, нельзя ли отключить телефон. Хэнк только улыбнулся и ответил: "Зачем? Чтобы все мои друзья и соседи могли сказать: "Стампер отключил телефон; значит, мы его достали"? Котенок, зачем нам лишний раз нервировать наших добрых друзей и соседей?" Он вообще относился ко всему с такой беспечностью и таким весельем, что Вив оставалось только удивляться, искренне ли это было. Казалось, его ничто не волнует. Словно он вовсе утратил какую-либо восприимчивость, даже к этим гриппозным бациллам: он периодически чихал и сопел (но Хэнк всегда сопел из-за своего переломанного носа), иногда возвращался домой охрипшим (но, как он шутливо ей объяснял, это из-за того, что слишком много орет на еще оставшихся больных лодырей), но в отличие от прочих домочадцев он так и не заболел по-настоящему. Все остальные в доме, от младенца до старика, мучились расстроенными желудками и заложенными легкими. В общем, тоже ничего серьезного -- Ли становилось то лучше, то хуже; Джо Бен, когда его начинал мучить синусит, принимал по три аспиринины зараз, но, как только боль отпускала, тут же проклинал искусственные медикаментозные средства и вспоминал церковную доктрину об излечении верой; Джэн по ночам блевала через окно на собравшихся внизу собак... в общем, ничего серьезного, но, так или иначе, вирус таки достал всех. За исключением Хэнка. День за днем Хэнк пахал без каких-либо видимых признаков слабости. Как автомат. Иногда ей казалось, что он состоит не из крови, плоти и костей, как остальные, а из дубленой кожи, дизельного топлива и мерилендского дуба, вымоченного в креозоте. Вив поражалась сверхъестественной силе Хэнка; старик хвастался ею в городе при каждом удобном случае; даже Ли сомневался в возможности нащупать в нем слабое место, наличие которого ему предстояло доказать себе и брату: "Еще одна из возможных причин моей медлительности, Питере, заключается в том, что, боюсь, Хэнка ничто не в состоянии вывести из равновесия. Пока моя уверенность в его уязвимости покоилась лишь на нескольких пятнах ржавчины, замеченных мною на этом железном человеке. Что, если вся его уязвимость ими и исчерпывается? Что, если я ошибся в своих прогнозах и он окажется неуязвимым? Это будет все равно что годами разрабатывать совершенное оружие, а потом выяснить, что цель осталась невредимой. При такой перспективе есть о чем задуматься, как ты считаешь?" На самом деле эти первые пятна ржавчины заметил в Хэнке Джо Бен, вера которого в неуязвимость Хэнка уже давно стала притчей во языцех. Он различал их в том, как, ссутулившись, Хэнк склонялся над своей чашкой кофе, как резко он разговаривал с Вив и детьми, и еще в дюжине всяких мелочей. Джо отводил глаза и пытался скрывать свои опасения за взрывами энтузиазма, но именно эти взрывы и заставили Хэнка обратить внимание на те самые опасения, которые подавлялись Джо. Все они устали и стали раздражительными от переутомления. К концу этой недели их осталось всего лишь пятеро: Хэнк, Джо, Энди, Ли и, как ни удивительно, Джон. Среди всех родственников Джон оказался единственным аутсайдером (Энди всегда воспринимался как свой; и хотя он был очень дальним родственником, его невыход на работу вызвал бы такое же удивление, как невыход Джо Бена), впрочем, Джо чувствовал, что и у Джона сдают нервы и что скоро он присоединится к остальным. Они упорно трудились весь день, валя и чокеруя немногие оставшиеся еще стоять деревья, пока усталость и холод окончательно не сломили их. Они сделали все согласно требованиям Лесной Охраны: на вырубке не осталось ничего. Джо знал: расчистка вырубки не слишком подходящая работа для шофера, но он также хорошо понимал, что только все вместе они могут с этим справиться. Они стояли рядом с Хэнком у рангоута, оглядывая вырубленные ими склоны. Уже темнело -- сумерки опускались вместе с дождем. Джон обошел грузовик, проверяя груз, и залез в кабину. Джо смотрел, как, глубоко затягиваясь, курит Хэнк. -- Большую часть завтрашнего дня придется потратить на то, чтобы сжечь мусор, -- проговорил Хэнк, прищурив один глаз от едкого сигаретного дыма. -- Лишние бы руки, и мы бы управились за сегодня. А это означает, что мы теряем день, и, возможно, придется работать в выходные. Джо оглянулся. -- Энди, ты как насчет выходных? -- спросил Хэнк, не поворачивая головы и не отрывая взгляда от склона. -- Я знаю, что для тебя это будет уже двенадцать дней без продыха, так что скажешь? Энди стоял прислонившись к грязному борту лесовоза и ковырял землю носком сапога. Он пожал плечами и, тоже не оборачиваясь, ответил: -- Могу. -- Отлично. -- Хэнк повернулся к машине, где в кабине, уставившись на щелкающие "дворники" на ветровом стекле, сидел Джон. Дым от его сигары вываливался из открытого окна и смешивался с дрожащими выхлопными газами. Он ждал, чтобы Хэнк повторил свой вопрос. Когда же Хэнк перевел на него взгляд, он начал крутить заглушку и вдруг взорвался: -- Послушай, Хэнк, я ведь не нужен вам здесь завтра. А мне бы не хотелось лишний раз ездить по этой дороге, когда здесь все так размыло. Мотор заглох, наступила дремотная и покойная тишина, с груды мусора поднимался дым, мешаясь с дождем и опускающимися сумерками. Хэнк не спускал с Джона внимательного взгляда, пока тот не продолжил: -- Черт... а в парке, как я понимаю, вы,будете валить прямо в реку, так что машина вам будет ни к чему. -- Он облизнул губы. -- Так что, я так понимаю... День Благодарения и вообще... Хэнк подождал, пока его голос не затих. -- О'кей, Джон, -- тогда спокойно ответил он. -- Думаю, перебьемся. Валяй. На мгновение Джон замер, потом кивнул и потянулся к ручке газа. Джо Бен залез в машину и завел мотор, недоумевая, почему Хэнк с таким смирением принял бегство Джона. Почему он не нажал на него? Им были нужны любые рабочие руки, и Хэнк мог нажать на него гораздо сильнее... Почему же он этого не сделал? По дороге назад Джо несколько раз открывал рот, чтобы как-нибудь спросить об этом, как-нибудь смешно, чтобы разогнать уныние, и всякий раз останавливался, чувствуя, что не может придумать ничего смешного. После ужина Вив хотела позвонить Орланду и его семье, узнать, как они себя чувствуют. -- Лучше не надо, -- из-за газеты заметил Хэнк. -- Думаю, со временем мы все узнаем. -- Но я думала, лучше сейчас узнать, Хэнк, если... -- А я думаю, не лучше. Этот азиатский грипп чертовски заразный, не хотелось бы подцепить его от Орланда по телефону. Он издал короткий смешок и снова углубился в газету. Но Вив так легко не сдалась. -- Хэнк, милый, должны же мы знать. У нас дети, Джанис. У Ли вчера была температура, и сегодня ему пришлось лечь сразу после ужина, так что, боюсь, он не слишком хорошо себя чувствует... -- Ли еще плохо себя чувствует? Вместе с Орландом? Большим и Маленьким Лу и остальными? Что за пес, похоже на эпидемию. Она пропустила его сарказм мимо ушей. -- И я думаю, надо узнать у Оливии, какие симптомы. Сидя на диване, Джо помогал Джэн запихивать детей в пижамы. Он увидел, как Хэнк опустил газету. -- Ты хочешь знать симптомы? Черт возьми, я могу тебе сказать: симптомы кристально ясные. Во-первых, дождь. Затем -- холодает. Кроме того, на склонах грязно и передвигаться становится тяжело. И наконец, однажды утром приходит в голову, насколько приятнее остаться в постели и проваляться целый день, ковыряя в носу, вместо того чтобы вкалывать в лесу! Такие вот симптомы, если хочешь знать. В случае Орланда возможны некоторые осложнения, связанные с проживанием по соседству с Флойдом Ивенрайтом. Но что касается общих симптомов, я тебе их перечислил. -- А как насчет температуры? Ты не думаешь, что лихорадка может что-то означать? Он рассмеялся и снова взялся за газету. -- Что я думаю, не имеет к этому никакого отношения, так что не будем. Я хочу сказать, что могу много о чем думать: например, во флоте я думал, что парни, вызывающие врача, просто натирают градусник о брючину, хотя кто может сказать с уверенностью? Так что давай забудем о том, что я думаю, и я скажу тебе, что я знаю. Я знаю, что мы не будем звонить Орланду; я знаю, что собираюсь пойти в спальню и дочитать газету, если ты, конечно, не считаешь, что меня может просквозить в коридоре; и еще я знаю -- черт, ну не важно. -- Хэнк скатал газету и направился к двери; у лестницы он остановился, повернулся и указал на стол. -- И еще я знаю, что закончу последний плот, даже если мне это будет стоить всех инфекций мира. Так что, если Орланд или Лу позвонят, можешь сообщить им это! -- Он похлопал газетой по ноге и повернулся к лестнице. Джо слышал, как над головой протопали его ноги в мокасинах, ничуть не легче, чем Генри со своим гипсом. Да и говорил он только что не слишком нежно, отдавая поручения, что сказать Орланду. Совсем не нежно. Но точно так же, как Джо знал, что топот этот производится не обутыми в сапоги ногами, он ощущал, что в грубости Хэнка есть что-то беззащитное и обнаженное, что-то ранимое в его голосе... Джо нахмурился, пытаясь понять; и тут сверху раздался легкий кашель, который помог ему. Нет, не ранимое, -- старался он умерить свою тревогу, -- а больное! Больное горло. Это из-за простуды. Болен. Да. Надо проследить, чтобы он занялся своим горлом... Наверху Хэнк пытается успокоиться, но ему это не слишком удается. Во-первых, спортивные страницы газеты он забыл внизу. (Малыш остался внизу.) Потом, горячей воды после мытья посуды осталось мало, и душ как следует не принять. Кроме того, эти чертовы гуси опять летят такими толпами и так горланят, что я начинаю жалеть не только, что Джо Бен не прибил того одинокого, но и не перестрелял и всех последующих! И тут в довершение всего опять начинает звонить телефон. Это еще хуже гусей. Гуси, по крайней мере, не заставляют тебя вылезать из кровати и пилить вниз только для того, чтобы сказать "алле". Я попытался уговорить Ли отвечать на звонки, тем более что он все равно спустился вниз, но он сказал, что у него не получится (он лежит на диване, посасывая этот чертов термометр); Джо выразил гораздо большую готовность помочь мне, но я сказал, что, как ни печально, он не обладает даром для таких бесед. (Спустившись в третий раз, я спросил Малыша, не уступит ли он мне свое место на диване, чтобы я был поближе к телефону. Он говорит "да" и поднимается наверх.) Джо не терпится понять, что это за даром мы обладаем, которого он лишен; Ли останавливается и говорит ему, что этот дар заключается в способности с улыбкой перерезать человеку горло. -- Ты один из немногих, Джо, кому это не дано, -- объясняет Ли. -- Можешь гордиться этим. И не старайся уничтожить свою редкостную невинность раньше времени. -- Что? -- спрашивает Джо, глядя поверх меня. -- Он говорит, что ты не умеешь врать, Джоби, -- объясняю я. -- Таких, как ты, осталось немного. Это почти так же хорошо, как быть "неподражаемым". -- А, -- говорит он, и еще раз: -- А! Ну тогда, -- он выпячивает ГРУДЬ, -- тогда я могу гордиться. -- А если уж не гордиться, то, по крайней мере, быть благодарным, -- замечает Ли и исчезает на лестнице (из кухни, вытирая руки, выходит Вив. Она спрашивает, куда делся Ли с градусником... Я говорю ей, что наверх... и она идет за ним), оставляя Джоби сиять как медный таз. Ко времени, когда телефон кончил трезвонить, все, кроме меня и старика, уже легли (Вив не спускалась. Они там, наверху, вместе... Я слышу, как Ли читает эти дурацкие стихи...); старик спит в кресле у плиты и при каждом телефонном звонке подскакивает, словно его щиплют. (Она кричит сверху, что ложится. Я говорю: "О'кей, а как Малыш? " Она говорит -- уже лег и чувствует себя довольно хреново. Я говорю: "О'кей, скоро приду".) Наконец телефон доконал и Генри, и он потащился к себе, оставив меня развлекаться со всеми звонящими, которым не терпелось сообщить мне, какой я негодяй и какой пример я подаю молодому поколению, ну и прочее. Постепенно телефон стал звонить реже, гусиные крики поутихли, и я задремал. Я спал где-то час; следующее, что я помню, я стою у телефона в каком-то ступорозном состоянии, словно выпил бутылку или вроде того. Единственное, что я чувствую, -- я весь взмок оттого, что заснул у плиты, глаза горят, в голове звон, и я вырываю телефонный шнур из стены. Я не мог точно сказать, что меня разбудило. Когда засыпаешь в непривычном месте, сразу трудно сориентироваться. Особенно если ты распарился. Но кажется, дело было не только в этом. Как будто меня кто-то позвал. Что-то действительно очень странное. И только на следующий вечер я понял, что это было. Я снова передвинул телефон к дивану, сел и закрыл глаза (наверху все еще горит свет), пытаясь вспомнить -- действительно ли был звонок, и если был, то что сказали (который час?), но слова разлетались в голове, как обрывки бумаги. (Похоже, свет в комнате Вив.) Точно я ничего не мог сказать: я был слишком выжат, чтобы соображать. Я поднялся и взглянул на телефон. "Ну, по крайней мере одно я знаю точно, -- сказал я себе, закручивая провод вокруг аппарата и ставя его на телевизор по пути к лестнице, -- если теперь раздадутся какие-нибудь звонки, можно будет не сомневаться, что они -- результат бессонных ночей и гусиных криков, а уж телефон к этому не будет иметь никакого отношения". (Она легла, но оставила свет у себя в комнате. Я вхожу. Обогреватель тоже работает. Я выключаю обогреватель и собираюсь гасить свет. Замечаю градусник -- он лежит рядом с книгой стихов, которую она читает. На чехле от швейной машинки. На самом краю. Я поддаю чехол, и градусник скатывается. Упав на пол, он разлетается на сверкающие осколки, как сосулька, рухнувшая на скалу. Я загоняю ногой осколки под кушетку, выключаю свет и иду ложиться.) "Я видел, Питере, видел кое-что..." ...Продолжает Ли, склонившись над бухгалтерской книгой: "И, несмотря на то что я лишь вскользь видел пятна ржавчины на железном человеке, ты бы и сам счел их вполне убедительными. Например, грандиозное значение, которое было придано акту сознательного уничтожения безобидного маленького градусника..." Я снова останавливаюсь, столкнувшись с полной невозможностью изобразить столь насыщенную подробностями сцену таким коротким карандашом. Слишком много как видимых, так и скрытых нюансов определяло эту ситуацию, чтобы ее можно было описать в письме. Наблюдая в щель за Хэнком, разбивающим этот термометр, я почти вплотную приблизился к окончательному решению. Но на следующее утро, когда меня разбудило топанье старика по коридору, я снова начал колебаться. Все замерло в ожидании моего поступка. Сцена с термометром доказывала это. Я выжал из себя несколько пробных покашливаний, проверяя, хватит ли у меня сил, чтобы симулировать болезнь, но в это время мимо промчался Джо Бен, ободряюще пообещав мне легкий день. -- Сегодня только выжигаем, Леланд, -- провозгласил он, -- никакой рубки, никакой чокеровки, никакой трелевки. Зажжем несколько костров -- и все! Вставай... Я застонал и закрыл глаза, чтобы не видеть своего мучителя, но Джо был не из тех, кто легко уступает. -- Женская работа, Ли, чисто женская работа! -- И он запрыгал вокруг кровати в своих толстых шерстяных носках и брезентовых штанах. -- Ерундистика! Ты увидишь, это даже интересно. Послушай! Все остатки сгребаются в одну кучу. Все поливается дегтем. И поджигается. А мы садимся вокруг -- болтаем и жарим алтей. Что может быть проще? Я с сомнением открыл один глаз. -- Если все так просто, то два таких героя, как вы, шутя справитесь с этим. И оставь меня, Джо, пожалуйста. Я умираю. Я изрешечен вирусами. Смотри, -- и я показываю Джо Бену язык, -- может ли меня интересовать алтей? Джо Бен осторожно взял мой язык большим и указательным пальцами и склонился поближе. -- Ой, вы только посмотрите на язык этого животного, -- поразился он. -- Похоже, оно ело мел. Гм, ну и ну.., -- Джо Бен повернулся к двери. В дверях бесшумно появился Хэнк. -- Как ты думаешь, Хэнкус? Ли говорит, что ему очень плохо, и спрашивает: не выжжем ли мы все без него? Я думаю, справимся -- ты, да я, да Энди. Нам же только расчистить надо -- и все. Мы все равно не успеем начать валить лес в верховьях. Могли бы оставить мальчика дома, чтобы он восстановил силы для... могли бы... Джо Бен вдруг резко умолкает, словно увидев что-то недоступное нашему, менее острому, зрению. Он принимается быстро моргать глазами, бросает еще один взгляд на Хэнка, который, прислонившись к косяку, с безразличным видом обрезает ногти перочинным ножом, и снова смотрит на меня. И вдруг, словно придя к какому-то решению, он хватает одеяла и сдергивает их с меня. -- Но с другой стороны, не можем же мы оставить тебя страдать здесь на целый день. Это тебя совсем доконает. Ты же умрешь тут с тоски. Знаешь что, Леланд? Ты поедешь с нами, хотя бы для моральной поддержки, и будешь просто сидеть и смотреть: ну, что скажешь? Для того чтобы просто смотреть, необязательно иметь здоровый язык. Так что вставай! Вставай! Мы не можем тебе позволить зачахнуть здесь. "Радуйся в дни молодости своей, и да будет душа твоя бодра в юные дни твои" -- или что-то в этом роде. -- Он бросает мне одежду. -- Пошли. А мы нагреем для тебя лодку. Хэнк, скажи Вив, чтобы она сделала ему бутербродов. Все тип-топ. Ага. Мы все у Христа за здоровенной пазухой. Пока я кончаю завтракать, Хэнк молча стоит у кухонного окошка и глядит в дырку, которую он протер на запотевшем стекле; проступившая на стекле влага медленно сбегает вниз, словно пародируя страстные струи дождя по другую сторону стекла. В кухне жарко и тихо, если не считать шума дождя: он монотонно барабанит по крыльцу, срывается потоком по водостоку в раздолбанную канаву, спускающуюся к реке, неустанно бросается пригоршнями водяных брызг в стекло... в общем, все эти звуки располагают к тому, чтобы погрузиться в состояние сонной зачарованности, которую орегонцы называют "покоем", а Джо Бен характеризует более графически -- "стоять и пялиться". Я кончил есть, но продолжал сидеть, Хэнк тоже не шелохнулся. Он был настолько погружен в свои мысли, что мог бы так простоять еще минут двадцать, если бы не сияющее резиновое явление старого Генри, двигающегося с фонарем от амбара. Хэнк отошел от окна и зевнул. -- Лады, -- промолвил он, -- поехали. -- Широкими шагами он вышел в коридор и крикнул в темную лестницу: -- Прихвати сегодня и мое ружье, Джоби! -- Он снял с гвоздя пончо. -- И заверни их в полиэтиленовый мешок или во что-нибудь такое. -- Он вернулся на кухню, взял сапоги, стоявшие у стула, и допил холодные остатки кофе. Потом, не глядя на меня, снова направился в коридор. -- Пошевеливайся, Малыш. Пора. -- Дай ему доесть, -- весело заметила Вив. -- У него растущий организм. -- Если бы он вовремя вставал, он бы успевал съесть три завтрака. -- Хэнк прихватил мешок с ленчем и, выйдя в коридор, сел на скамейку зашнуровывать сапоги. Доски на заднем крыльце заскрипели, и через стеклянную дверь кухни я увидел старика в мокром резиновом одеянии, похожего на персонаж какого-нибудь фантастического фильма. Неуклюже двигаясь, он из последних сил пытался втащить в дом грязный нейлоновый парашют. Я наблюдал за этой схваткой с интересом и некоторым любопытством, хотя и без сочувствия: зачем одному из обитателей этого логова потребовался парашют -- меня не касалось, и зачем его надо втягивать в дом -- я тоже не понимал, так что я не ощутил никакого позыва встать и помочь старику в его борьбе. Я и пальцем не пошевелил. Я действительно чувствовал себя слишком больным, чтобы шевелиться. Но, услышав за спиной грохот сапог и очередной призыв "пошевеливаться", я был вынужден сдвинуться с места: несмотря на то что я не чувствовал никаких обязательств ни перед борьбой на крыльце, ни перед вырубкой в лесу, я не мог продолжать сохранять верность своему мрачному неучастию. В сложившихся обстоятельствах надо было выглядеть менее больным, чем я чувствовал себя на самом деле. Необходимость симуляции ставила меня в довольно смешное положение. Потому что все считали, что я прикидываюсь и обманываю и болезнь моя точно такой же спектакль, как и таинственный вирус остальных родственников, звонивших нам ежевечерне после собрания, чтобы поставить в известность, что они не смогут помочь нам, так как валятся с ног, как мухи. Я же действительно чувствовал себя так паршиво, что не только не мог двинуться, но и симулировать. Так что оставалось лишь наигрывать. Поэтому в ответ на призыв Хэнка я жалобно застонал, одной рукой потирая нос, а другой -- спину. -- Ну, еще один день, -- вздохнул я. -- Тебе не лучше? -- спросила Вив. -- У меня такое ощущение, что у меня весь позвоночник залит водой. -- Я медленно поднялся и покачал головой из стороны в сторону. -- Слышишь? Бульк-бульк-бульк. Она подошла ко мне, не спуская глаз с двери. -- Я сказала ему, -- прошептала она, -- что он совершенно обезумел, если тащит тебя туда сегодня. У тебя вчера температура была повышена на три градуса -- сто один и четыре. Надо было бы смерить и сегодня, но градусник куда-то пропал. -- Сто два... Всего лишь? -- улыбнулся я. -- Пустяки. Сегодня, будь что будет, я возьму отметку "сто три". Взгляни в окно: по-моему, подходящий день для установления рекорда. Так что приготовь градусник. -- Одновременно заметив про себя, что в будущем надо будет внимательнее смотреть на ртуть. Три градуса -- это высоковато для достоверной симуляции. Я не мог допустить, чтобы она поняла, что я действительно в хилом физическом состоянии. Такие состояния физической природы лечатся таблетками -- пенициллином и другими химическими препаратами, -- в то время как ответственные за них не материальные сферы реагируют лишь на бальзам любви. -- Пошли, -- раздался голос Хэнка из коридора. Я выбрался из кухни -- каждая клеточка моего организма кричала и сопротивлялась предстоявшим испытаниям. "Скоро все будет кончено", -- успокаивал я себя; если мне удастся протянуть еще пару дней, с этим мучительным кошмаром будет покончено навсегда... Несмотря на все усилия Джо, поездка прошла в еще более гробовом молчании, чем накануне. У лесопилки опять стоял один Энди; на этот раз Хэнк ничего не спросил об остальных, и Энди, кажется, был рад, что избавлен от необходимости отвечать. Когда они добрались до места, никто и словом не обмолвился, чтобы Ли помог. Он остался в машине у самого рангоута и, похоже, тут же заснул, сложив руки и закутавшись в свой макинтош. Спустившись с рангоута, Хэнк заметил, что щель в задней двери машины заткнута брезентом, а окна запотели от дыхания. Энди ползал на маленьком тракторе по холмам между пнями и камнями, сгребая в кучи кору, ветки и сухостой. Под тусклым дождичком машина елозила туда и обратно, с треском подгоняя перед собой свой улов, как большой желтый краб, подметающий пол своего подводного жилища. За трактором шел Джо Бен с огнетушителем, заполненным смесью бензина с дегтем, и, поливая кучи грязной струей, поджигал их. Он перебегал от кучи к куче, как только занимался огонь, -- потешный пожарный, вступивший в борьбу не на жизнь, а на смерть с неверным пламенем, которое не только не обращало внимания на все попытки Джо Бена погасить его, но и бросало явный вызов брандспойту. На почерневшем от сажи лице были видны дорожки от струек пота и дождя, сбегавшего из-под его каскетки. Все шрамы словно выстроились по вертикали. Сгорбленный под тяжестью огнетушителя, он напоминал тролля или лесного гнома. Хэнк занимался механизмами -- краном и лебедкой, смазывал все открытые части маслом и обвязывал двигатели брезентом. Закончив с ними, он залил бензин из большой цистерны, стоявшей рядом с краном, еще в один тускло-желтый огнетушитель, надел его на плечи и пошел помогать Джо. К полудню на склоне горело около дюжины костров, пуская под дождь тонкие черные струйки дыма. К напевному шуму трактора примешивался странный звук, словно ветер все еще шуршал в ветвях уже несуществующего леса; ветер-фантом, колышущий призраки деревьев, -- это был дождь, шипящий в огне. Когда один из костров начал затухать, Энди разрыхлил его отвалом, и он снова разгорелся, а когда все окончательно прогорело, он тем же отвалом рассеял шипящий пепел между пней. Они не стали делать перерыв на ленч, отчасти потому, что к полудню стало ясно, что работы осталось всего на несколько часов: "Может, доконаем, а, Джоби, ты как?" -- отчасти потому, что Хэнк не сделал ни малейшего движения в сторону машины, в которой за запотевшими стеклами стояла их корзинка с завтраками. Когда расчистка была завершена, они остановились одновременно без всякого знака или слова, как игроки после окончания баскетбольного матча. Энди выключил трактор -- мотор кратко придушенно чихнул, сделал еще пару оборотов и замер, недоумевая, что все так рано закончено. В наступившей тишине шипение дождя на радиаторе казалось гораздо более громким, чем работа цилиндров. Энди не двигаясь сидел в кабине трактора и немигающими глазами смотрел сквозь пар. На другой стороне каньона, так и не сняв с себя огнетушители, бок о бок стояли Хэнк и Джо Бен. Джо задумчиво смотрел на землю, которую они обнажили, предоставляя небу судить, можно здесь что-либо поправить или уже нет. Земля была темной и разбитой. Костры все еще шипели, но дождь постепенно брал верх, втаптывая угли в красновато-коричневую грязь. После того как виноградник и ветви были сожжены, оголившиеся пни оказались выстроенными в застывшие ряды. Джо Бен проследил глазами за одним из дымовых пальцев, указующих в небо: -- Как ты думаешь... их можно так оставить? -- Я думаю, что надо привести в порядок лебедку. -- Зачем нам приводить в порядок лебедку? -- поинтересовался Джо. -- Все равно мы ее там не сможем использовать. -- Нам надо привести ее в порядок и установить так, чтобы можно было погрузить на машину. -- Может, и так... Но почему мы должны делать это сейчас? -- А почему нет? -- Уже немножко темновато, -- приводит Джо один из доводов. -- Можем зажечь фары. Думаю, обойдемся без Энди. Скажу ему, чтобы пошел вздремнуть в машину к Ли, если хочет. Джо вздыхает, смиряясь с голодом и холодом, и они умолкают, глядя на искромсанный пейзаж. -- Всегда напоминает мне кладбище, -- замечает Джо спустя некоторое время. -- Знаешь, могилы? Тут лежит такой-то и такой-то. Лжетсуга Тисолистная, год рождения -- первый, срублена в девятьсот шестьдесят первом. Здесь лежит Сосна Желтая. Здесь лежит Голубая Ель. -- Он снова сокрушенно вздыхает. -- Сколько себя помню, всегда думаю именно об этом. Хэнк кивает без особого энтузиазма, и Джо замечает, что внимание его обращено не столько на вырубленный склон, сколько на машину наверху. -- Ты только взгляни на Энди. -- Джо указывает соплом огнетушителя на темную фигуру, застывшую в кабине трактора. -- Могу поспорить, он думает о том же самом. Думает: "Как Повержены Великие Мира". Хэнк кивает еще раз и, к досаде Джо, так и не вступая в разговор, принимается стаскивать с плеч огнетушитель. -- И я думаю... это-то и сводит людей с ума, -- очень серьезным тоном высказывает предположение Джо. -- Что именно? Превращение лесов в кладбища? -- Нет. Вид того, "Как Повержены Великие Мира". Никогда не замечал, как люди бросают все дела, что бы они там ни делали -- пилили или тащили трос, -- поворачиваются и смотрят, когда валится дерево? -- Это просто из чувства самосохранения. Их жизнь зависит от того, насколько они внимательны. -- Да, да, верно. Но они оборачиваются даже тогда, когда дерево падает совершенно на другом склоне. Даже если оно за полмили от них. Даже если человек сидит на абсолютно голом склоне и ему не о чем беспокоиться, он все равно встает посмотреть. Ты разве не встаешь? Я встаю. Даже старый алкаш Джон -- когда он с похмелья сам не свой, -- стоит кому-нибудь крикнуть "дерево", тут же трезвеет и поворачивается взглянуть. Могу поспорить, крикни кто "голая женщина" -- он бы и не шелохнулся. Хэнк снимает огнетушитель и помогает освободиться Джо Бену. Взяв их за брезентовые лямки, они начинают медленно спускаться вниз по направлению к лебедке. Хэнк выбрасывает вперед свои длинные, похожие на веревки, ноги, напрягающиеся лишь в последний момент, когда он ступает на землю, Джо Бен, делающий два шага там, где Хэнку хватает одного, спускается вприпрыжку, отрывая ноги от земли с такой скоростью, словно она горячая. Он молчит, надеясь, что торжественное зрелище осени вынудит Хэнка заговорить и вернуться к теме лесоповала: она предоставляла Джо богатые возможности для развития своих неповторимых иносказаний. Он ждет, но Хэнк поглощен своими мыслями. И Джо предпринимает еще одну попытку: -- Да, честное слово... кажется, я что-то понял. -- Что понял? -- спрашивает Хэнк, которого смешит серьезность тона Джо. -- Почему люди сами не свои до падающих деревьев. Да. Я думаю, это неспроста. В Библии есть такое место: "И праведные расцветут, как пальмовые деревья, и вознесутся, как ливанские кедры*. Это в Псалмах, и я знаю, что я это правильно понял, потому что обратил особое внимание, когда об этом говорил Брат Уолкер. Потому что я еще подумал: какого разлюбезного черта кедр сравнивается с пальмой? Кроме того, я что-то не припомню, чтобы вокруг Ливана росли кедры, я уж не говорю о пальмах. Я много думал об этом. Поэтому я так уверен. Хэнк молча ждет, когда Джо поближе подойдет к сути. -- В общем, как бы там ни было, если мы будем считать праведных деревьями и согласимся, что людям нравится смотреть, как деревья падают, мы придем к выводу, что им доставляет удовольствие видеть, как гибнут праведные! -- Он помолчал, дожидаясь, когда будет усвоена железная логика этого высказывания. -- Ясно как божий день. Подумай сам: люди всегда пытаются сделать какую-нибудь гадость хорошему человеку. Какая-нибудь вавилонская блудница всегда надоедает божьему человеку, разве нет? -- По мере того как проповедь Джо Бена становится все более вдохновенной, глаза его разгораются, руки принимаются мелькать перед лицом. -- Да. Так оно и есть. Подожди, я еще расскажу об этом Брату Уолкеру. Согласись, точняк! Помнишь шоу с Ритой Хейворт и Сэди Томпсоном? Она готова была грызть, как бобер, лишь бы повалить кедровое древо этого проповедника. То же самое с Самсоном и Далилой. Точно. Даже с Братом Уолкером: помнишь, года три-четыре назад распустили сплетню, чем он занимается с женщинами, которые приходят к нему домой за Святым духом. Черт, помнишь, он даже был вынужден прекратить службы? Слухи так разрослись... Не то чтобы он действительно мог быть виноват в том, что ему приписывалось, -- какого черта, я вообще считаю, какая разница, как в тебя попадает Святой дух? Но суть в том, что сами-то женщины не жаловались. Нет. Это люди, окружающие, пытались повалить Древо Праведности. Да, точно! -- Он стукнул по ноге вымазанным в саже кулаком, с восторгом размышляя о своей замечательной аналогии. -- Ты не согласен, что в этом что-то есть? В смысле, почему люди любят смотреть на падающие деревья. Это просто бесовская жажда толкает их увидеть падение праведных. -- Возможно, -- соглашается Хэнк, моргая одним глазом, в который попал дым от сигареты. Но в этом согласии Джо Бену не хватает воодушевления. -- Ты сомневаешься? -- упорно продолжает он. -- Я хочу сказать, что люди от природы грешники, и чтобы не чувствовать себя таковыми, им все время надо ниспровергать праведников, а? Они спускаются к подножию; в шоколадном ручье, бегущем вдоль каньона, плывут островки пепла. Хэнк вытирает руку о фуфайку и достает из кармана пачку сигарет. Он предлагает одну Джо, но тот отказывается, говоря, что на сигареты, как и на кофе, его церковью наложено табу. Хэнк берет сигарету, прикуривает от окурка и бросает его в ручей. -- Джо, -- говорит он, -- я ничего не знаю о природной бесовской жажде, но, мне кажется, когда человек валит дерево, ему глубоко наплевать, праведное оно или нет. Никто не помчится смотреть, как ты валишь дохлый кедр, даже если от него разит святостью. Он умолкает, но уязвленным чувствам Джо этого явно недостаточно. -- Но те же самые люди проедут не одну милю, чтобы взглянуть, как будут валить самое высокое дерево в штате. -- Хэнк перекладывает огнетушитель в другую руку и, сделав огромный прыжок, перелетает через ручей. -- Нет, -- отвечает он, начав взбираться на противоположный склон, -- дело тут не в праведности, совсем нет, -- резюмирует он. -- Ну что, доберемся мы до этой лебедки, пока она не рассыпалась? Джо Бен молча двигается следом. Сначала он испытывает лишь разочарование от того, что столь серьезной теме не было уделено должного внимания, но чем больше он размышляет над сказанным Хэнком, тем большее его охватывает беспокойство -- чувство очень близкое к панике, которую он ощутил утром дома, когда увидел, как Хэнк смотрел на лежащего в постели Ли. Некоторое время они молча сражались с неминуемо разрушающимся механизмом, прерывая тишину лишь указаниями и просьбами, обращенными к Энди, который сидел за пультом управления, пока Джо не почувствовал, что больше не может справляться с охватившей его тревогой. -- Нас ждут благодатные дни, -- провозглашает он ни с того ни с сего. -- Да! -- Он делает паузу в ожидании реакции Хэнка. Хэнк склоняется над кабестаном лебедки, словно и не слышал. -- Вот увидите! -- продолжает Джо. -- Еще немного -- и мы увидим небо в алмазах. Мы будем... -- Джоби, -- тихо замечает Хэнк, прервав работу, но не поднимая головы от жирно чавкающего механизма, -- можно, я скажу тебе кое-что? Я устал от всего этого. Устал. И это истинная правда. -- От дождя? От возни с этой развалюхой? Черт, конечно, ты устал! У тебя есть все основания... -- Нет. Ты прекрасно понимаешь, что я говорю не о дожде и не о починке. Дьявол, у нас всегда идут дожди и вечно что-нибудь ломается... Джо Бен вдруг чувствует, как у него внутри срывается с места какое-то маленькое существо -- сначала оно движется медленно, потом все быстрее и быстрее. "Как, как ты можешь устать?" -- недоумевает он. Будто ящерица или землеройка носится по кругу в ожидании, что еще скажет Хэнк. -- Просто с меня довольно, -- добавляет Хэнк. Теперь он поднимает голову и смотрит на черные пересечения приводов и тросов лебедки. -- Сыт по горло. Всю жизнь видеть, как перед тобой захлопываются двери, словно ты какое-то привидение. По-настоящему устал, понимаешь? -- Конечно, -- отвечает Джо, весь сжавшись и стараясь не спешить, -- но... -- Я устал от этих звонков и бесконечных заявлений о том, что я надменный выскочка. -- Конечно, но... -- Его мутит от слов Хэнка почти так же, как от эфира, когда он выходил из наркоза, после того как ему зашили лицо. -- ...Ну конечно, человек устает... -- Он вздрагивает: "Как он может?" -- Но, знаешь... -- Он умолкает, и, когда оба понимают, что Джо больше нечего сказать, они возвращаются к кабестану. Следующий раз Хэнк отрывается от работы, разодрав себе палец. Скорчившись, он смотрит, как на измазанном суставе проступает кровь. (Весь день там...) Он оглядывается в поисках тряпки и вспоминает, что все они в машине, где спит Ли (он провел там весь день. Я не могу заставить его работать. Это не так просто, как увезти его из дома), сжимает кулак и вдавливает его в серо-синюю глину, вывороченную трактором. (Потому что наступит день...) Пока Энди подключал освещение, сумерки быстро сгущались. (Я не могу все время трястись над ним...) Абрис лебедки приобрел зловещий и угрожающий оттенок. Стальные ребра крана упирались в набрякшее небо, а стрела в грязных сумерках напоминала какое-то доисторическое животное. Неподвижно застывший в грязи трактор с хищной терпеливостью наблюдал за их работой. -- Не знаю, -- вдруг произнес Хэнк, отрываясь от работы. -- Может, мы сами себя обманываем. Может, мы напрасно злим весь город. Дождь не слабеет, склоны размываются, а нам еще надо докончить плоты... И даже если при такой погоде без всякой помощи мы их докончим, никто в городе не сдаст нам в аренду буксир, и у нас не будет ни малейшего шанса отогнать их к лесопилке. -- Почему? -- Джо был ошеломлен. -- Нет, ты только послушай, что ты говоришь! -- Его хриплый голос резко контрастировал с умиротворяюще мягким шуршанием дождя. -- Как это мы можем проиграть? Нам до сих пор везло, как детям! Мы не можем проиграть! Ну-ка давай за дело... -- Не знаю. -- Хэнк стоял, глядя на машину (не могу следить за ним все время. Рано или поздно я буду вынужден оказаться где-нибудъ в другом месте...) и посасывая раненый палец. -- Еще недавно ты собирался домой... -- Я? Оставить несделанной работу? Ты о ком это?.. Наконец Энди соединил все провода, и вспыхнул свет. Он повесил фонарь над Хэнком и Джо Беном, и тот принялся раскачиваться, как маятник, вызывая невообразимую схватку теней на гранитной стене за лебедкой. Джо мигал, привыкая к яркому свету, -- "так что относительно контракта..." -- потом снова вернулся к работе, продолжая говорить: -- Нет, мы не можем проиграть. Ты обрати, обрати внимание на все знаки. Ты только посмотри. Хэнк вынул изо рта сигарету и посмотрел на коренастую фигуру Джо, продолжавшего без умолку говорить. Его удивила и немного рассмешила неожиданная энергия Джо. -- На что посмотреть? -- поинтересовался Хэнк. -- На знаки! -- провозгласил Джо, не отрываясь от работы. -- Как Ивенрайт со своей компанией свалился в реку, когда они пытались развязать наши плоты. Или как сломалась пила на лесопилке, когда нам нужно было всех перевести в лес... знаю, знаю, что их ненадолго хватило, но пила-то сломалась! Ты же не можешь не согласиться с этим! Постой, дай-ка я возьму этот гаечный ключ. Если бы старина Иисус не