был за нас, стал бы он бросать этих птичек в реку? Или ломать пилу? А? -- По мере развития темы он говорил все громче. -- И я тебе говорю -- мы не можем проиграть! Мы у Христа за пазухой, и он из сил выбивается, только чтобы дать нам знать об этом. Не можем же мы его разочаровать. Ну старик! Смотри! Видишь? Я установил кабестан. Попробуй, Энди! Сейчас доберемся до дому, отоспимся, а завтра утром еще затемно приедем в этот парк и навалим столько кубических футов бревен, сколько за всю историю еще никто не валил! Хэнк, я знаю! Я знаю! Я еще никогда в жизни не ощущал такого! Потому что я... слышишь? Слышишь? Что я тебе говорил -- мурлыкает, как киска, -- оставь, Энди, -- это сверх всех остальных знаков, -- постой, передвинь-ка фонарь, чтоб собрать инструменты, -- сверх остальных знаков, -- а я много их повидал за свою жизнь, но те, что нам даются сейчас, такого я еще не встречал, -- так вот, сверх всего и самое главное... В последние дни я чувствую, как во мне растет неимоверная сила, такая, как будто я могу голыми руками выдрать эти вековые ели в парке и поскидывать их в реку... и только сейчас я понял почему! Хэнк, ухмыляясь, отходит в сторону и смотрит, как маленький человечек собирает инструменты, словно белка орехи. -- О'кей, так почему? -- Потому. -- У Джо Бена перехватывает дыхание. -- Это как сказано в Библии: "Если кто повелит горе сойти в море..." -- э-э, да, -- "и не усомнится в сказанном", тогда, старик, все и сбудется точно так, как сказал этот парень! Ты не поверишь, но так и есть! И эта сила во мне взялась просто оттого, что я не сомневаюсь! Понимаешь? Понимаешь? Поэтому-то я и знаю, что мы не можем проиграть! Бум! Скорей, хватай каскетку... смотри, с Энди сдуло... пока она не улетела... -- В прыжке он хватает вращающуюся алюминиевую каскетку, не давая ей даже приземлиться, и снова возвращается к Хэнку, продолжающему ухмыляться. -- И волки сыты, и овцы целы, -- замечает он, глядя на раскачивающиеся деревья, чтобы скрыть неловкость, в которую его повергает слишком явная симпатия, сквозящая во взгляде Хэнка. -- Ветерок-то нынче, а? -- Не такой уж сильный, -- замечает Хэнк, говоря себе, что Джо не так уж плохо справился со своей задачей. Вряд ли кому-нибудь еще удалось бы так. Потому что, несмотря на то что с самого начала было ясно, куда он клонит, нельзя было удержаться от желания слушать его. Обычно, когда люди пытаются тебя взбодрить, они опасаются выглядеть дураками; может, они и действуют тоньше, чем Джо со своими прыжками и криками, но они никогда не достигают своей цели. Может, именно потому, что он не пытается хитрить; ему наплевать, каким дураком он будет выглядеть, если только это в состоянии сделать тебя счастливым. И пока мы собирались, он так смешил меня, стараясь исправить мое настроение, что я почти позабыл, чем оно было вызвано. Пока мы не двинулись к машине, я и не вспоминал об этом (он сидит там, и я говорю ему, чтобы он сматывался...); но тут я снова слышу гусей, летящих в сторону города, и они мне тут же напоминают о том, что меня грызет (я спрашиваю его, чем он занимался весь день. Он говорит -- писал. Я спрашиваю, не новые ли стишки, и он смотрит на меня так, словно не имеет ни малейшего представления, о чем это я.), -- потому что эти гусиные крики то же самое, что телефонные звонки, даже несмотря на вырванный шнур, -- те же доводящие до безумия монотонность и льстивые уговоры, даже если не различаешь слов. И, вспомнив о вырванном телефонном шнуре... я наконец восстанавливаю в памяти странный звонок накануне. Весь день он дразнил меня, так и не всплывая из памяти, как те сны, которые не можешь вспомнить, а ощущение преследует. Я завел грузовик и тронулся к подножию холма, пытаясь все восстановить в памяти. Весь разговор развернулся как на чистом листе; правда, я еще не был уверен, приснилось мне это или нет, но разговор я уже мог восстановить практически дословно. Звонил Виллард Эгглстон, владелец прачечной. Он был так взвинчен и говорил таким странным голосом, что сначала я решил, что он просто пьян. Я еще полуспал, а он пытался поведать мне какую-то историю о себе, цветной девочке, которая у него работала, и их ребенке -- это-то и навело меня на мысль, что он пьян, вот этот самый ребенок. Я внимательно выслушал его, как выслушивал всех остальных, но поскольку он не умолкал, я понял, что он отличается от остальных; я понял, что он звонит не для того, чтобы отравить мне жизнь, что за всей этой бессвязной речью что-то кроется. Я дал ему поболтать еще, и вскоре он глубоко вздохнул и сказал: "Вот в чем дело, мистер Стампер, вот как все оно было. Истинная правда, и мне не важно, что вы там думаете". Я сказал: "Ладно, Виллард, я согласен с тобой, но..." -- "Каждое слово -- чистейшая правда. И мне совершенно неинтересно, согласны вы со мной или нет..." -- "Ладно, ладно, но ты ведь позвонил мне не только для того, чтобы сообщить, как ты горд тем, что произвел на свет малявку..." -- "Мальчика! мистер Стампер, сына! и не просто произвел, я оплачивал его жизнь, как положено мужчине по отношению к своему сыну..." -- "О'кей, пусть будет по-твоему -- сын, но..." -- "...пока не явились вы и не вытоптали все возможности немножко подзаработать..." -- "Хотел бы я знать, как именно я это сделал, Виллард, но ради справедливости..." -- "Вы обездолили весь город; вам еще надо это объяснять?" -- "Единственное, что мне надо, -- чтобы ты поскорее перешел к сути..." -- "Я это и делаю, мистер Стампер..." -- "...потому что в последние дни мне звонит очень много анонимных желающих поклевать меня, я бы не хотел, чтобы телефон был слишком долго занят, а то они не смогут дозвониться". -- "Я не анонимный, будьте уверены, мистер Стампер, я -- Эгглстон, Виллард..." -- "Эгглстон, ладно, Виллард, так что же ты хочешь мне поведать, кроме твоих любовных похождений, в двадцать две минуты первого ночи?" -- "Всего лишь то, мистер Стампер, что я собираюсь покончить жизнь самоубийством. А? Никаких мудрых советов? Полагаю, вы этого не ожидали? Но это так же верно, как то, что я стою здесь. Увидите. И не пытайтесь меня останавливать. И не пытайтесь звонить в полицию, потому что они все равно не поспеют, а если вы позвоните, они узнают лишь, что я вам звонил. И что звонил я вам сказать, что это ваша вина, что я вынужден..." -- "Вынужден? Виллард, послушай..." -- "Да, вынужден, мистер Стампер. Видите ли, у меня есть полис на довольно крупную сумму, и в случае моей насильственной смерти наследником становится мой сын. Конечно, пока он не достигнет двадцати одного года..." -- "Виллард, эти компании не выплачивают денег в случаях самоубийства!" -- "Потому-то я и надеюсь, что вы никому ничего не скажете, мистер Стампер. Теперь понимаете? Я умираю ради своего сына. Я все подготовил, чтобы выглядело как несчастный случай. Но если вы..." -- "Знаешь, что я думаю, Виллард?.." -- "...скажете кому-нибудь и выяснится, что это было самоубийство, тогда я погибну напрасно, понимаете? И вы будете вдвойне виновны..." -- "Я думаю, ты слишком много насмотрелся своих фильмов". -- "Нет, мистер Стампер! Постойте! Я знаю, вы считаете меня трусом, называете "бесхребетным Виллардом Эгглстоном". Но вы еще увидите. Да. И не пытайтесь меня останавливать, я принял решение". -- "Я совершенно не пытаюсь тебя останавливать, Виллард". -- "Завтра вы увидите, да, все увидите, какой хребет..." -- "Я никому ни в чем не собираюсь мешать, но, знаешь, на мой взгляд, это не слишком убедительное доказательство наличия хребта..." -- "Можете не пытаться разубеждать меня". -- "Я считаю, что человек с хребтом стал бы жить ради своего ребенка, как бы тяжело ему ни было..." -- "Прошу прощения, но вы напрасно тратите свой пыл". -- "...а не умирать. Это чушь, Виллард, умирать ради кого-то". -- "Пустая трата слов, мистер Стампер". -- "Умереть может каждый, не правда ли, Виллард? Жить... вот что трудно". -- "Совершенно бесполезно, мистер Стампер. Я принял решение". -- "Ну что ж, тогда удачи, Виллард..." -- "Никто не сможет... Что?" -- "Я сказал -- удачи". -- "Удачи? Удачи? Значит, вы не верите, что я это сделаю!" -- "Почему? Верю; по-моему, вполне верю. Но я очень устал, с головой у меня сейчас не слишком хорошо, так что единственное, что я могу, так это пожелать удачи". -- "Единственное, что вы можете? Удачи? Человеку, который..." -- "Боже милостивый, Виллард, ты что, хочешь, чтобы я тебе почитал из Писания, или что? Удача в твоем деле так же необходима, как и в любом другом; по-моему, это напутствие лучше, чем "как следует повеселись" или "счастливой дороги". Или "спокойной ночи". Или обычное "до свидания". Так что давай на этом и остановимся, Виллард: удачи; и для полноты ощущения я добавляю "до свидания... лады?" -- "Но я..." -- "Виллард, мне надо немного поспать. Так что удачи от всего сердца... -- И завершая, добавляет: -- И до свидания". -- Стампер! -- Виллард слышит короткие гудки. -- Подожди, пожалуйста... -- Он стоит в будке, окруженный тремя своими смутными отражениями, и слушает гудки. Он ожидал совсем не этого, совсем другого. Он размышляет, не позвонить ли еще; может, его не поняли? Но он знает, что это ничем не поможет, потому что ему, кажется, действительно поверили. Да. Все говорит за то, что он ему поверил. Но... его это совершенно не взволновало, ни в малейшей степени! Виллард опускает трубку обратно в ее черную колыбель. Проглатывая монету, автомат благодарит его за десять центов вежливым бульканьем. Ни о чем не думая, Виллард долго смотрит на телефон, пока у него не немеют ноги и пар от его дыхания окончательно не затуманивает отражения. Тогда он возвращается в машину, заводит мотор и медленно едет под пляшущим дождем в сторону прибрежного шоссе. Весь энтузиазм, испытанный им дома, испарился. Радость от ночного приключения померкла. И все из-за жестокого безразличия этого человека. Почему эту сволочь ничего не волнует? Почему он такой бессердечный? Какое он имеет право? Он доезжает до шоссе и поворачивает к северу, вдоль подножия дюн, постепенно поднимающихся к частоколу, который окружает маяк Ваконды, сверлящий сгущающееся небо. Приглушенный звук прибоя раздражает его, и, чтобы избавиться от него, он включает радио, но для местных станций уже слишком поздно, а горы мешают поймать Юджин или Портленд, так что приходится его выключить. Он продолжает взбираться наверх, ориентируясь по мельканию белых столбов, ограничивающих шоссе. Теперь он уже поднялся настолько высоко, что звук прибоя не долетает до него, но раздражение так и не проходит... Этот Хэнк Стампер и его разглагольствования о хребте: что это за манера так реагировать на звонок отчаявшегося человека, отделываясь от него "удачей" и "до свидания"?.. Какое он имеет право? К моменту, когда Эгглстон добирается до обрамленной камнями площадки у самой вершины и приближается к повороту, который местные автогонщики окрестили Обломной Кривой, он уже весь трясется от мрачной ярости. Он минует поворот и почти решает вернуться и позвонить еще раз. Даже если Стампер не понял всего, он не имел права быть таким бессердечным. Особенно когда он сам виноват! Он и вся его команда. Нет! Не имел права! Виллард сворачивает к маяку и дает задний ход. Кипя от негодования, он возвращается в город. "Нет, не имел права! Чем это Хэнк Стампер лучше других? И воли у меня ничуть не меньше, чем у него. И я докажу ему это! Ему! И Джелли! И всем! Да, докажу! И сделаю все, что в моих силах, чтобы втоптать его в грязь! Да! Обещаю, клянусь, я..." И, с шипением несясь по мокрой извилистой дороге, полный гнева, решимости и жизни, Виллард не справляется с управлением на том самом повороте, который он сам выбрал несколько недель тому назад, и совершенно непредумышленно выполняет свое обещание в условленном месте... -- Ой... знаешь, что я слышал?.. Помнишь этого трезвенника, у которого была прачечная, а потом он еще купил киношку около года назад? Виллард Эгглстон. Да, сэр, сегодня утром его труп соскребли со скал у маяка. Пробил ограждение, да, вчера ночью. Старик завершил это сообщение, громко рыгнув, и вернулся к менее захватывающим слухам о бедах и несчастьях горожан. Он и не ожидал, что кто-нибудь из нас обратит на него внимание; этот человек был слишком серой лошадкой, чтобы волновать кого-нибудь из нас. Даже Джо, порой проявлявший заботу о каждом из жителей города, признал, что ему было известно об этом человеке очень мало: продавал билеты в кино, и жизни в нем было не больше, чем в кукле-гадалке, стоявшей у него в витрине. Все знали его очень плохо... И все же известие о смерти этого безжизненного существа ударило по брату Хэнку, как пушечное ядро в живот, -- он внезапно закашлялся и смертельно побледнел. -- Кость в горле! -- мгновенно диагностировал Джо. -- Кость застряла в горле! -- И он с такой скоростью вылетел и принялся колотить Хэнка по спине, что никто из нас даже не успел предложить своей помощи. -- Перестань ты его колотить, ради Бога, -- посоветовал Генри, -- ему надо просто чихнуть. -- И он пихнул свою табакерку Хэнку под нос. Хэнк оттолкнул и Джо, и табакерку. -- Черт! -- прогремел он. -- Я не собираюсь ни давиться, ни чихать! У меня просто прострел в пояснице, ко Джо, кажется, забил его до смерти. -- Ты уверен, что все в порядке? -- спросила Вив. -- Что значит прострел? -- Да, уверен. -- Он упрямо подтвердил, что с ним все замечательно, и, к моему глубокому разочарованию, проигнорировал ее второй вопрос. Вместо ответа он встал из-за стола и направился к холодильнику. -- У нас есть холодное пиво? -- Никаких банок никакого пива, -- покачал головой старик. -- Ни пива, ни вина, ни виски, и у меня кончается табак -- вот так-то, если тебя интересуют поистине трагические известия. -- А в чем дело? Я думал, мы заказывали Стоуксу? -- Ты, наверное, еще не слышал, -- ответила Джэн. -- Стоукс, старый дружок Генри, отказал нам. Прекратил поставки. -- Дружок? Этот старый хрыч? Он мне больше не друг... -- Прекратил поставки? Каким образом? -- Он сказал -- из-за того, что в нашем направлении никто не делает заказов для автолавки, -- ответила Джэн, опустив глаза. -- Но на самом деле, конечно... Хэнк захлопнул холодильник. -- Да, на самом деле... -- Он взял часы и взглянул на циферблат. Все ждали, когда он продолжит, даже дети перестали есть и тайно обменивались взглядами, свойственными малышне, когда поведение взрослых кажется им смешным. Но Хэнк решил не углубляться в истинные причины. -- Ладно, пойду завалюсь в койку, -- заметил он, ставя часы на место. -- И не будешь смотреть Уэллса Фарго? -- изумленно приподняв брови, спросила Пискля. -- Ты же никогда не пропускаешь Уэллса Фарго, Хэнк. -- Сегодня Дейлу Робертсону придется сражаться с Фарго без меня, Пискун. Девочка поджала губы, и брови поползли у нее еще выше: ну и ну, взрослые и вправду ведут себя сегодня смешно. Не дожидаясь ухода Хэнка, Вив кинулась к нему и приложила руку ко лбу, но он сказал, что единственное, что ему надо, -- это спокойно выспаться без телефонных звонков, и загрохотал в сапогах вверх по лестнице. Вив осталась стоять, в тревожном молчании глядя ему вслед. И это ее тревожное молчание вселило беспокойство и в меня. Особенно то, что она промолчала относительно сапог Хэнка: такого еще не бывало, чтобы шипованные сапоги коснулись первой ступени, а Вив бы не вскрикнула: "Сапоги!", как не случалось еще и того, чтобы Уэллс Фарго начинался по телевизору без Хэнка и Пискли, сидящей у него на коленях. Я мог объяснить странное поведение своего брата не лучше, чем Пискля (единственное, что я знал точно, -- оно вызвано не недостатком сна и не застрявшей в горле костью; его реакция на известие о смерти этого владельца киношки была таким классическим образцом причастности, что не грех было бы и Макдуфу у него поучиться), зато я прекрасно понимал озабоченность Вив. -- Да, сил у него побольше, чем у меня, -- с доброй завистью заметил я. -- Вот я бы не отказался от массажа. Похоже, она не слышала. -- Да. Ничего не остается, как восхищаться его здоровьем. -- Я поднялся со стоном. -- Он даже лестницу шутя преодолевает. -- Ты тоже ложишься, Ли? -- наконец повернулась она ко мне. -- Попробую. Пожелайте мне удачи. Вив снова отвернулась к лестнице. -- Я загляну к тебе, -- с отсутствующим видом заметила она и добавила: -- Хорошо бы найти этот градусник. И несмотря на таинственные призывы БЕРЕГИСЬ, звучавшие в голове, я поклялся, что час пробил. Без сомнений, завтра меня ждал День Победы. И если я не понимал, что означают мои приступы сомнения, я прекрасно сознавал, что Вив не может потерять бдительность надолго. Моих мозгов хватало, чтобы понять, -- если и ковать железо, то пока оно горячо. Для этого я не нуждался в градуснике... В доме шумно и без телевизора. Шепчутся дети, с улицы им таким же шепотом отвечает дождь, и в полную глотку орут гуси. Хэнк лежит и слушает... (Даже газету не захватил почитать. Я сразу заваливаюсь в кровать. Я почти засыпаю, когда слышу, как поднимается и проходит в свою комнату Малыш. Он кашляет, звучит очень натурально, почти как Бони Стоукс, практикующий это дело уже тридцать лет. Я прислушиваюсь, не идет ли кто-нибудь за ним, но в это время над домом пролетает такая крикливая стая, что мне ничего не удается расслышать. Тысячи птиц, тысячи и тысячи. Как будто вьются кругами прямо над домом. Тысячи, и тысячи, и тысячи. Ударяясь о крышу, проламывая стены, пока весь дом не заполняется серыми перьями, кричат и выклевывают мне уши, грудь, лицо, хлопают крыльями тысячи и тысячи, громче, чем...) Я проснулся с ощущением, что что-то не так. В доме было темно и тихо, светящийся циферблат часов в ногах кровати показывал половину второго. Я лежал, пытаясь понять, что меня разбудило. На улице дул ветер, и дождь так хлестал по окнам, что казалось -- река поднялась, как змея, и теперь, шипя и раскачиваясь, пыталась сокрушить дом. Но я проснулся не от этого: если бы ветер был в состоянии будить меня, я бы давным-давно умер от изнурения. Сейчас, оглядываясь назад, легко определить, что это было: просто внезапно замолчали гуси. Наступила полная тишина -- ни гиканья, ни криков. И дыра, оставленная их криками в ночи, казалась огромным гудящим безвоздушным пространством -- такое любого бы разбудило. Но тогда я еще не понимал этого... Я выскользнул из-под одеяла, стараясь не будить Вив, и нащупал фонарик. Судя по погоде, неплохо было бы проверить фундамент, к тому же вечером я туда не заходил. Я подошел к окну, прижался к стеклу и посветил фонариком по направлению к берегу. Не знаю почему. Лень, наверное. Ведь я прекрасно знал, что из этого окна даже в ясный день укрепления невозможно увидеть из-за изгороди. Наверное, я до того дошел, что надеялся, что на этот раз все будет иначе, и я увижу берег, и там все будет в порядке... За окном не было видно ничего, кроме длинных тонких простынь дождя, которые колыхались, как знамена ветра. Я просто стоял, поводя фонариком туда и обратно, все еще в полусне, и вдруг увидел лицо! Человеческое лицо! С широко раскрытыми глазами, встрепанными волосами и искаженным от ужаса ртом. Оно плыло в дожде, словно призрак, пойманный в ловушку его мокрых сетей! Не знаю, как долго я не мог оторвать от него глаз -- может, пять секунд, может, пять минут, -- пока наконец не издал дикий вопль и не отскочил от окна. И только тут я увидел, что лицо повторило мою мимику. О Господи! О Господи!.. Это же отражение, просто мое отражение... Но упаси меня Господь, я ничего страшнее в жизни не видел -- никогда я еще так не боялся. Хуже, чем в Корее. Хуже, чем когда я увидел, как на меня валится дерево и я, споткнувшись, рухнул за пень, на который оно опустилось с таким грохотом, как двухтонная кувалда на сваю: пень на добрых шесть дюймов вбило в землю, но он спас меня, так что я пострадал не больше, чем от потери завтрака. Это происшествие настолько потрясло меня, что я лежал неподвижно минут десять, но говорю: упаси меня Господь, тогда я даже близко не был так напуган, как теперь этим отражением. Я услышал, как сзади подошла Вив: -- В чем дело, милый? -- Ни в чем, -- ответил я. -- Ни в чем. Просто мне показалось, что на меня напал призрак. -- Я рассмеялся. -- Решил, что наконец пришли и по мою душу. Выглянул в окно проверить укрепление берега, и тут этот сукин сын смотрит на меня как смерть. -- Я снова рассмеялся и наконец, оторвавшись от окна, повернулся к кровати. -- Да, сэр, обычный ночной противник. Видишь его там? Я снова поднес к лицу фонарик, чтобы Вив могла увидеть отражение, и скорчил рожу. Мы оба посмеялись, и она, взяв мою руку, приложила ее к своей щеке, как она делала, когда ждала ребенка. -- Ты так вертелся и крутился, тебе удалось заснуть? -- Да. По-моему, гуси наконец прекратили свои налеты на нас. -- Отчего же ты проснулся? Из-за урагана? -- Да. Я думаю, меня разбудил дождь. Ветер. И дует, и воет. Черт! Боюсь, вода поднимается. Ну, ты же знаешь, что это значит... -- Но ты же не пойдешь сейчас проверять? Все не так уж плохо. Просто сильный ветер. Она не могла сильно подняться с вечера. -- Да... только вся беда в том, что я не замерял ее вечером, припоминаешь? Я подавился костью. -- Но ведь все было нормально, когда вы вернулись с работы, -- а это было как раз перед ужином... -- Не знаю, -- ответил я. -- Надо проверить. Чтобы быть спокойным. -- Не ходи, родной! -- хватает она меня за руку. -- Да, страшно. -- Я качаю головой. -- Похоже, это из-за сна, он сделал меня таким пугливым. Мне опять снился этот сон о колледже, знаешь? Только на этот раз я должен был бросить его не из-за того, что был тупым, а из-за маминой смерти. Прихожу домой из школы и застаю маму мертвой, как это и было, когда я был маленьким. Точно как было: она стояла согнувшись почти пополам, и лицо у нее было в стиральном тазу. А когда я прикоснулся, она закачалась и грохнулась на пол все в том же согнутом положении, как кусок корня. "Вероятно, удар, -- сказал доктор Лейтон. -- Удар хватил прямо во время стирки, и она упала и захлебнулась, не успев прийти в себя". Гммм... Только мне снилось, что я уже не ребенок, что мне двадцать или около того. Гммм... -- Я молчу с минуту, а потом спрашиваю: -- Ну что, доктор, вы считаете, я совсем поехал? -- Совершенно невменяем. Забирайся-ка под одеяло... -- Смешно, правда... как вдруг затихли гуси. Я думаю, это-то на самом деле и разбудило меня. И сейчас, оглядываясь назад, я точно знаю, что так оно и было. -- Или это дождь достучался до меня, чтобы напомнить, что сегодня я не проверил фундамент... Оглядываясь назад, нетрудно найти веские причины, чтобы найти объяснение происшедшему. Легко сказать: разбудило то, что умолкли гуси, а отражение напугало, потому что сон предрасположил к испугу... (Я сижу на кровати и слушаю дождь. Я чувствую ее теплую и нежную щеку, которой она прижалась к моей руке, ее волосы падают ко мне на колени. "Я уверена, что там все в порядке, родной", -- говорит она. "Где?" -- спрашиваю я. "Там, с фундаментом", -- отвечает она...) Оглядываясь назад, можно даже сказать, что то, что произошло на следующий день на работе, было результатом этого сна и размышлений о болване Эгглстоне, ну и, конечно, непосильной работы и недосыпа, который накопился за неделю... Оглядываясь назад, можно вообще увидеть в этом единственную причину... ( "Не знаю, -- качаю я головой. -- Я чувствую, что надо пойти проверить, пробежаться фонариком по ватерлинии и посмотреть, как обстоят дела... О Господи, до чего же не хочется натягивать холодные сапоги и чавкать по этому супу...") Оглядываясь назад, к этому можно добавить и грипп, поваливший всех в округе... (Я снимаю брюки со спинки стула. "Если еще учесть, как разыгрались мои почки", -- говорю я. "Почки?" -- переспрашивает она. "Да, помнишь, как они у меня болели сразу после нашей свадьбы? Лейтон тогда сказал, что это от долгой езды на мотоцикле, -- плавающая почка или что-то в этом роде. Последние годы они никак не давали о себе знать. До сегодняшнего дня. А сегодня я поскользнулся, здорово шмякнулся задницей и ушиб спину..." -- "Больно? -- спрашивает она. -- Дай я посмотрю". Она зажигает ночник. "Все о'кей", -- говорю ей я. "Конечно, у тебя всегда все о'кей. -- Она берет меня за шиворот и пытается уложить. -- Перевернись на живот, дай я посмотрю".) Да, быть крепким задним умом несложно, всегда можно найти причины и сказать: <<Ну, в общем, понятно, почему я оказался таким медлительным, несообразительным и беззаботным на следующий день в парке, учитывая все неприятности, свалившиеся на меня, в общем, понятно..." (Она задирает мне рубаху. "Милый!.. Тут же все разодрано". -- "Да, -- говорю я, уткнувшись носом в одеяло, -- но ничего страшного. С разодранной задницей все равно ничего не сделаешь -- покровит пару дней и заживет. А вот знаешь, что я тебе скажу: может, ты попробуешь размассировать мне плечи, пока я так лежу... лады?") Но сколько бы причин человек ни припоминал и сколько бы ни выстраивал их по порядку, особой радости это ему все равно не приносит. Особенно если, оглядываясь назад, он понимает, как мог предотвратить случившееся -- нет, даже не мог, обязан был предотвратить. Какие бы кучи доводов он ни громоздил, существует чувство вины, которое невозможно урезонить никакими причинами. Наверное, человеку и не надо его урезонивать... (Она встает и идет за чем-то к туалетному столику, по дороге включая обогреватель. На ней ночная рубашка с оборванной лямкой. По запаху я чувствую, что она открыла обезболивающее. "Послушай, все в порядке, -- говорю я. -- Я и не думал, что там столько кровищи". Она что-то напевает себе под нос в унисон с жужжанием обогревателя, и наконец до меня долетают слова, которые она произносит тихим-тихим шепотом: "На платане горихвостка песни распевала. Тут змея вползла по ветке и ее достала". -- "Хорошо, -- говорю я. -- Чертовски приятно..." Она кругами массирует мне плечи, и это так приятно, так приятно...) Хэнк глубоко дышит, уткнувшись влажными губами в свою руку. Руки Вив скользят по его спине, как теплое ароматное масло. Рядом с кроватью уютно мурлыкает обогреватель, освещая комнату густым оранжевым светом. Вив поет: Сойка пашет поле плутом: "Воробей, не будешь другом? Помоги мне". -- "Что ты, милый! Мне такое не под силу". Он перекатывается на спину. В густом и теплом масле. И, протянув свою искалеченную руку, берет ее за оборвавшуюся бретельку и устало притягивает к себе... Пролетают мимо гуси, Режа воздух голубой, -- Мимо -- к солнцу, мимо -- к югу... Почему не мы с тобой?.. В окно стучится дождь, пережидает и снова стучится. Ветер тренькает на четырех изолированных проводах, тянущихся через реку к дому, и весь дом откликается низким гулом. Хэнк засыпает, в комнате все еще горит свет и мурлыкает обогреватель, нежные, влажные руки снова ласково гладят его спину... Порою, после бесплодных ночей, когда письменный стол кажется выжженной пустыней, а глаза будто забиты песком... мне надо выйти на рассвете и увидеть: ручей по-прежнему шепчется с луной... тянущиеся к нему сосны и козодои все так же празднуют приход солнца. Обычно это помогает, и мир нисходит на мою душу, но иногда... мне удается увидеть лишь ночь, и ничего более. И о таких днях лучше не вспоминать. На следующее утро Ли категорически отказался вставать; на новом участке не будет грузовика, в котором можно прокемарить весь день, и будь он проклят, если согласится покинуть дом лишь для того, чтобы сидеть как индейский истукан, дрожа от холода под резиновым пончо, и глядеть на то, как дождь смывает остатки его жизни по склону в реку. Он твердо решил остаться в кровати; на сей раз никакие доводы Джо Бена не могли его убедить. -- Ли, мальчик, ты только подумай, -- многозначительно поднимает палец Джо. -- Сегодня тебе даже не придется мокнуть в лодке. Мы до самого места едем в пикапе. -- Настойчиво и неумолимо палец утыкается в Ли. -- Давай. Прыг-скок, вставай... -- Что? -- Этот холодный угол реальности разгоняет все мои теплые победные сны. -- Что? Вставать? Ты не шутишь, Джо? -- Конечно нет, -- сообщает он с очень серьезным видом и приступает к следующему витку кампании. Сквозь поволоку сна я вижу поблескивающие фанатичным огнем зеленые глаза Джо Бена. Счастливый Калибан. Он предлагает мне увеселительную прогулку в пикапе. Я слушаю его вполуха и протягиваю руку за очередной порцией аспирина. Я ел его всю ночь, как соленый арахис, чтобы пресечь малейшую попытку термометра выявить, насколько я действительно болен. -- Джозефус, -- прерываю его я, -- поездка в пикапе ни в коей мере не может сравниться с тем улетным состоянием, в котором я сейчас пребываю. Хочешь аспиринчику? От него так ведет. -- Я падаю обратно и с головой накрываюсь одеялом, напоминая себе, что сегодняшний день выбран мною для окончательного штурма -- завершающего шага в моем плане. Остаться дома. От этого воспоминания меня охватывает такое возбуждение, что мне с трудом удается продолжать говорить слабым и сдавленным голосом... -- Нет, Джо. Нет-нет-нет, я болен, болен, болен. -- Одновременно я приправляю свою речь злорадным весельем, чтобы намекнуть Джо на свои намерения. Я предполагал, что он послан ко мне братом Хэнком, так как я был уверен, что тот тоже осознает всю важность сегодняшнего дня. Все шло к тому. Этого нельзя было отрицать. Наконец он столкнулся с неизбежностью того, что я проведу день дома... один... не считая старика, который спит все утро, а иногда и большую часть дня, если только не отправляется в город... с Вив. Мысль о тревоге брата придает новое измерение моему затаенному волнению. -- Брось, Джо. Не надо. Я не поеду. -- И я закапываюсь еще глубже. -- Но, Ли, ты же можешь понадобиться! -- Джо, перестань, ты застудишь мне задницу. К тому же, -- я приподнимаю край простыни и бросаю на него многозначительный взгляд, -- с чего это вдруг мое общество оказалось таким необходимым? Понадоблюсь? Что-то я не припоминаю, что раньше был кому-нибудь нужен. Что же такое стряслось, Джо? Отчего это бедняжка Хэнк теперь все время хочет держать меня на виду? Он что, боится оставить меня одного? Может, он думает, что со мной что-нибудь случится? -- При чем тут бедняжка Хэнк? -- взвивается Джо от моего намека. -- Хэнк не имеет никакого отношения к моему приходу, ты что, не в себе? Хэнку вообще наплевать, поедешь ты или нет. Нет уж, сэр! Я пришел к тебе, полагая, что тебе будет интересно как ученому, интересно посмотреть, как валили деревья в старину. История, парень, история прямо перед глазами! Поехали с нами, а? Я смеюсь и делаю все возможное, чтобы не уступить Джо. -- Джо, передай Хэнку, что касается истории, то я как ученый плевать хотел, увижу я ее или нет. Спокойной ночи. -- Я снова запихиваю голову в густой мрак и делаю вид, что сплю... Джо Бен удаляется из комнаты, почесывая нос сломанным гвоздем. В коридоре он видит, как Вив выходит из комнаты старого Генри. Просияв, он берет ее за руку. -- Вив, голубка, я... нам всем надо, чтобы ты сделала одолжение! Действительно очень надо. Старик встал? Конечно, он должен сказать нам последнее напутственное слово. Так вот. Да. Понимаешь, нам надо, чтобы кто-нибудь подбросил нас на пикапе до места, а потом вернулся в город к открытию магазинов и купил нам болтов с чекой. Страшно нужны нам, девочка. А ты в таких отношениях с Леландом и вообще... К тому же! Парень мог бы заглянуть к доктору Лейтону. Что-то мне не нравится его горло. Вив улыбается. -- Ну ты, конечно, специалист. Ты послушай лучше себя. Джо говорит таким голосом, что и медведь бы испугался. -- А что со мной? А-а, так дело в том -- я разве тебе не рассказывал? -- когда я родился, доктор забыл вытряхнуть из меня слизь. Так что это не болезнь. Я слишком любим, для того чтобы болеть. А вот что ты думаешь о Ли? -- Не знаю, Джо, -- отвечает Вив. Он продолжает разглагольствовать -- она молча слушает его, пытаясь понять, к чему он клонит. Вив прекрасно чувствовала, когда Джо начинал подлаживать действительность к своим целям, да и все это чувствовали, за исключением самого Джо. Но даже когда его доводы были довольно сомнительными, обычно никто не перечил ему, потому что в конечном итоге он всегда преследовал бескорыстные цели. Так что, когда он закончил свою возбужденную тираду, Вив кивнула и согласилась поговорить с Ли, хотя намерения Джо так и остались для нее в полном тумане. Нахмурив свои тонкие брови, она подошла к комнате Ли и постучала. -- Ли? -- Тук-тук-тук. -- Кто там? -- пробормотал я из-под одеяла. -- Уходите. "Наверное, теперь, после провала Джо, Хэнк попытается сам, -- подумал я, -- и, может, даже так разозлится на мою симуляцию, что потеряет самообладание". Тук-тук! Дверь распахнулась, и я окаменел. БЕРЕГИСЬ. Час икс. Если он потеряет самообладание, то игра будет за мной. Он медленно приближался; западня раскинулась в полной готовности. Нужно только, чтобы он немножко разозлился, лишь настолько, чтобы спустить курок (я надеялся, что удар придется мне в нос, -- пожалуйста, в нос, только не в мои красивые зубки, особенно после стольких мучительных лет ношения пластинок и после того, как мне наконец удалось их выровнять). Я буду визжать. Мне на помощь примчится Вив, защитит меня от хулигана и остановит кровь из разбитого носа, а он будет лишь кипеть от ярости... и игра будет за мной, останется только забрать Вив с собой. А теперь представьте мое удивление, когда вместо Хэнка я увидел Вив, приподнимавшую мое одеяло. "Доброе утро", -- пропела она. "Нет", -- застонал я. Но она была настойчива: "Доброе утро, Ли, подъем, подъем, подъем". -- "Я не могу", -- простонал я снова, но она заявила, что я обязан встать. И ехать в город. Она сказала, что, если я не покажусь доктору со своим горлом и распухшими железами, она будет волноваться. "Поэтому вставай, Ли: никаких "нет", никаких "не могу". Одевайся потеплее, а я пока скажу Хэнку, чтобы он подождал". И прежде чем я успеваю что-нибудь возразить, она исчезает. В полном недоумении я вытащил себя из теплой постели и поволок вниз, на очередной мрачный завтрак в жарко натопленной кухне. Слабое пение радио Джо только подчеркивало общее молчание. Мучимый любопытством, я ел медленно, пытаясь отгадать, что означает ее внезапная забота о моем здоровье. Неужели она тоже не одобряла то, что я могу остаться дома? Неужели ее могла тревожить перспектива остаться наедине с таким, совершенно очевидно, безобидным существом? Не может быть. Я не спеша жевал овсянку, коварно готовясь к внесению изменений в свои планы: может, Вив могла бы меня подвезти -- лихорадка, знаете ли, легкое головокружение, -- как вдруг новое непредвиденное обстоятельство еще больше осложнило положение. Издавая ужасающие трубные звуки свежим утренним горлом, облаченный в свой лучший городской костюм и тяжелую парку из овчины, вниз спустился Генри... "А вот и мы, молодцы, вот и мы". Я вздохнул. Денек обещал быть еще тем... -- Гип-гип, вот и мы. Сегодня врежем, парни! Гм. Вы только взгляните на этот дождь. Отличная погодка. Черт, похоже, вы собирались слинять без меня. Оторвавшись от еды, все уставились на старика, пытавшегося натянуть на себя парку; и когда он развернулся, все увидели, что он снял с руки гипс... -- Генри, -- говорит Вив, повернувшись ко мне. -- О, Генри! -- Она стоит у стола, собираясь класть Леланду сосиски, и вилкой указывает на мое запястье. -- Ну и ну! -- говорит она. -- Что ты сделал? -- Если хочешь знать, эта чертова хреновина сломалась, пока я спал, -- отвечаю я. -- Так что, услышав ваш разговор, я подумал: Генри, а не прокатиться ли тебе к врачу вместе с Леландом, чтобы снять гипс и с ноги? -- Я стучу по ноге костяшками пальцев, чтобы они послушали, какой у нее гулкий звук. -- Слышите? Не удивлюсь, если моя чертова нога там вообще начисто сгнила. Так что я с вами, если никто не возражает. -- О'кей, -- говорит Хэнк. -- Пусть так. Все равно мы будем работать только до темноты. Джо Бен едет на заднем сиденье с инструментами. Хэнк ведет пикап. Рядом с Хэнком Леланд -- глаза у него закрыты и он клюет носом, я -- у самой дверцы, ерзаю себе, пытаясь найти удобное положение для этой чертовой ноги. По дороге к новой вырубке я пытаюсь рассказать мальчикам, чего им ждать. Объясняю, что такое валить лес вручную, толкую о том о сем: о том, что приходится работать при зверском дожде и ветре, но как только начинаешь пахать, тебе уже плевать на них с высокой колокольни -- глядишь себе, как качаются макушки, словно там летают невидимые гигантские птицы... но главное -- смотреть, а то они тебя и прикончить могутно главное -- не спускать глаз с этой гадюки, когда ты рубишь, потому что ей не всегда хватает вежливости подождать, пока ты отойдешь в сторону... и внимательней всего надо осмотреть склон, по которому она пойдет, -- вот тут нельзя дать маху! -- Без опыта никуда, а? -- Да, сэр! Работа не для сопляков! Мой ископаемый папаша вбил себе в голову, что ему надо ехать с нами в город, и свернуть его с этого пути было невозможно. Пока мы ехали, он болтал без умолку, раскачиваясь взад и вперед и прижимая левую руку к груди. Рука была иссиня-бледной и худой, напоминавшей скорее конечность преждевременно родившегося младенца, а не восьмидесятилетнего старца. Напевно воркуя, он укачивал ее всю дорогу до самого парка. И лишь когда он переходил к особенно волнующим аспектам лесорубного дела, рука его беспокойно подергивалась. Я следил за ее эмбриональными движениями и размышлял, что бы такое сказать врачу в больнице... -- Каждую секунду надо быть начеку, человеку... Мощеная дорога кончилась. Хэнк достал квадратную карту, чтобы проверить, соответствует ли она маркеру, прибитому к дереву. "Здесь..." (Решив, что лучше лишний раз убедиться до того, как мы начали работать: потом навалится усталость, да и голова будет не такой ясной...) "Что там написано, Джо?" (Не хватало только вырубить склон, а потом выяснить, что это не тот лес. Джо кричит мне номер, и он совпадает: это наша лесосека. "Лучше бы тебе оглядеться, Малыш, -- толкаю я Ли. -- Просыпайся и следи за поворотами, а то не сможешь вернуться на шоссе, я уж не говорю о том, чтоб забрать нас отсюда вечером". Он смотрит на меня. Не знаю. Я просто устал. Пикап ныряет и подпрыгивает, продвигаясь в крутой котловине по залитым водой колеям. Потом мы взбираемся на вершину, и, прежде чем я останавливаю машину на выступающей губе, мы некоторое время едем по ровной поверхности вдоль гребня. Я открываю дверцу и бросаю взгляд вниз: там, у подножия отвесного склона, между шершавыми стволами елей видна река. Я ставлю аварийный тормоз. -- Это наш склон. Государственная парковая комиссия хочет, чтобы эти деревья были срублены и туристы могли любоваться рекой. Полагаю, с такой вершины они и океан увидят. Найдешь дорогу назад, Малыш? -- Я поеду с ним, -- опережает Ли Генри, -- а уж сюда я вернусь даже с завязанными глазами. -- Старик действительно успокоился. Никакого ухарского ребячества, свойственного ему в последнее время. А когда он оглядел стволы, огромные угрожающие махины, которые только в государственных парках и можно найти, лицо его помрачнело, а