- Каждый день будете носить? - мрачно спросил он.
   - Надеюсь. Но боюсь, что нет. Зависит от вдохновения.
   - Здесь, наверху страницы второй, много причастий.
   - Прекрасно. Очень их люблю.
   -  На  третьей   странице   вы   написали   "центробежный"   вместо
"центростремительный".
   - Мне платят за слово, так что  очень  благородно  с  моей  стороны
употреблять такие длинные, а?
   - На странице четвертой две фразы подряд начинаются с "но".
   - Вы будете передавать или мне попробовать самому?
   Бредли ухмыльнулся:
   - Хотел бы я посмотреть!  А  серьезно  -  советую  вам  употреблять
черную  ленту.  Синяя  не  контрастна.  Пока  что  передатчик  с  этим
справится, но, когда отойдем дальше, буквы будут нечеткие.
   Пока они препирались, Бредли заправлял страничку  за  страничкой  в
окно передатчика. Гибсон  зачарованно  смотрел,  как  они  исчезали  в
утробе аппарата и через пять секунд падали в  корзинку.  Нелегко  было
представить, что твои слова  мчатся  в  космосе,  каждые  три  секунды
удаляясь на миллион километров.
   Он еще собирал свои листки, когда на пультах, в гуще циферблатов  и
тумблеров,  покрывавших  всю  стену  рубки,  зажужжал  зуммер.  Бредли
кинулся к одному из своих приемников и стал очень быстро делать что-то
непонятное. Из громкоговорителя вырывался яростный визг.
   - Курьер нас догнал, -  сказал  Бредли.  -  Только  он  далеко.  На
глазок, пройдет в ста тысячах километров.
   - Что можно сделать?
   - Очень немного. Я включил маяк. Если курьер поймает наши  сигналы,
он автоматически подтянется к нам.
   - А если не поймает?
   - Тогда уйдет из Солнечной системы.  Скорости  у  него  достаточно,
чтоб ускользнуть от Солнца. У нас тоже.
   - Очень рад. А сколько нам времени для этого нужно?
   - Для чего?
   - Чтоб уйти из системы.
   - Года два, наверно. Спросите Маккея. Я не  могу  ответить  на  все
вопросы. Я не персонаж из вашей книги.
   - Еще не поздно, - мрачно сказал Гибсон и выплыл из рубки.
   Приближение   курьера   внесло   в   жизнь   "Ареса"    необходимое
разнообразие. Веселая беспечность первых дней  прошла,  и  путешествие
уже становилось на  редкость  монотонным.  Заключать  пари  по  поводу
курьера предложил доктор Скотт, но  банк  держал  капитан  Норден.  По
вычислениям Маккея,  ракета  должна  была  пролететь  примерно  в  ста
двадцати пяти тысячах километров  с  возможной  ошибкой  в  плюс-минус
тридцать тысяч.  Большинство  называло  близкие  цифры,  но  некоторые
пессимисты, не веря Маккею, дошли до четверти миллиона. Ставили не  на
деньги, а на более  полезные  вещи:  на  сигареты,  конфеты  и  прочую
роскошь. В рейс разрешали брать  немного,  и  все  это  ценилось  куда
больше, чем клочки бумаги со знаками. Маккей даже внес в банк  бутылку
шотландского виски. Он говорил, что  не  пьет,  а  везет  ее  на  Марс
земляку, который никак не может слетать  в  Шотландию.  Никто  ему  не
верил - и зря: примерно так оно и было.

   - Джимми!
   - Да, капитан!
   - Кислородные индикаторы проверил?
   - Так точно, капитан! Все в порядке.
   - А как запоминающее  устройство,  которое  ученые  нам  подсунули?
Работает?
   - Урчит, сэр. Как и раньше.
   - Ладно. В кухне прибрал? У Хилтона молоко сбежало.
   - Прибрал, сэр.
   - Значит, все сделал?
   - Кажется, все, но я хотел...
   - Прекрасно. У меня для тебя интересное дело. Мистер Гибсон  желает
припомнить астронавтику.  Конечно,  каждый  из  нас  мог  бы  ему  все
рассказать. Но... э... ты кончил позже остальных и не забыл  еще,  что
трудно для начинающего, а мы слишком многое принимаем как  должное.  Я
уверен, что ты справишься.
   Джимми мрачно выплыл из рубки.

   - Войдите, - сказал Гибсон, не отрывая глаз от машинки.
   Дверь открылась, и в комнату вплыл Джимми Спенсер.
   - Вот, мистер Гибсон. Я думаю, в этой книге  вы  все  найдете.  Это
"Введение  в  астронавтику"  Ричардсона.  -  Он  положил  томик  перед
Гибсоном.
   Тот с интересом принялся листать тонкие странички; но  интерес  тут
же испарился: количество слов на страницу быстро уменьшалось. Книгу он
отложил, дойдя до  страницы,  где  было  написано  только:  "Подставим
расстояние из уравнения 15.3 и получим..." Дальше шли цифры и знаки.
   - А попроще у вас нету? - спросил он, не желая огорчать Джимми.
   Он немного удивился, когда Спенсера приставили к нему,  но  у  него
хватило ума  понять  причину.  Всякий  раз  когда  попадалась  работа,
которую никто не хотел делать, ее сваливали на Джимми.
   - Что вы, она очень простая! Вы бы посмотрели книги Маккея.  Каждое
уравнение на две страницы.
   - Ну что ж, спасибо. Я вам скажу, если чего не пойму. Лет  двадцать
не нюхал математики, а  раньше  очень  ее  любил...  Если  книжка  вам
понадобится, скажите.
   - Это не к спеху, мистер Гибсон. Я теперь ею почти не пользуюсь.
   - Да, хочу вас спросить. Многие еще боятся метеоров, и меня просили
дать последние сведения в этой области. Очень они опасны?
   Джимми подумал.
   - Я, конечно, могу вам сказать приблизительно.  Но  лучше  спросить
Маккея. У него точные таблицы.
   - Ладно, спрошу.
   Гибсон  мог  позвонить  Маккею,  но  грешно  было  упустить  случай
полениться. Маленький астрогатор  играл,  как  на  рояле,  на  большой
электронно-счетной машине.
   - Метеоры? - сказал Маккей. - Что ж, интересная тема. Боюсь,  много
про них выдумывают. Еще недавно считали, что  космолет  превратится  в
решето, как только выйдет за пределы атмосферы.
   - Многие и сейчас считают, - сказал Гибсон. - Во всяком случае,  не
все уверены в безопасности большого пассажирского путешествия.
   Маккей недовольно хмыкнул:
   - Молния гораздо опасней. Самый большой метеор меньше горошины.
   - В конце концов попортили же они космолет.
   - Вы имеете в виду "Королеву звезд"?  Ну  знаете,  один  несчастный
случай за пять лет - это еще ничего! Ни один космолет не  погиб  из-за
них.
   - А "Паллада"?
   - Никто не знает, что с ней было. Принято думать, что это  метеоры.
Надо сказать, эксперты иного мнения.
   - Значит, могу сказать читателям, чтоб они не беспокоились?
   - Да. Конечно, есть пыль...
   - Пыль?
   - Ну, если вы подразумеваете под метеорами крупные  тела,  от  двух
миллиметров и выше, беспокоиться нечего. А вот с пылью  много  хлопот,
особенно на станциях. Каждые два-три года приходится вылезать наружу и
чинить оболочку.
   Это не очень понравилось Гибсону, и Маккей поспешил его успокоить.
   - Беспокоиться совершенно нечего, - заверил он. - Небольшая  утечка
всегда есть. Воздушная система легко это выправляет.
   Каким бы занятым ни был или ни хотел  казаться  Гибсон,  он  всегда
находил время побродить по гулким лабиринтам космолета или  посмотреть
на звезды с галереи. Чаще всего он ходил туда  во  время  концерта.  В
15:00 оживали каналы  связи,  и  целый  час  земная  музыка  заполняла
пустынные переходы "Ареса". Программу выбирали по  очереди;  и  вскоре
все легко отгадывали, кто именно заказывал концерт. Норден любил оперу
и  легкую  классическую  музыку,  Хилтон  предпочитал  Бетховена   или
Чайковского.  Маккей  и  Бредли  глубоко  их  презирали  и   упивались
атональными какофониями,  которые  никто,  кроме  них,  не  понимал  и
понимать не хотел. Фонотека была огромная, библиотека  -  еще  больше,
так что читать и слушать можно было всю жизнь без повторений. Четверть
миллиона книг и несколько  тысяч  музыкальных  произведений  -  все  в
электронной записи - терпеливо ожидали, когда их вызовут к жизни.
   Гибсон  сидел  на  галерее  и  подсчитывал,  сколько  Плеяд   может
различить невооруженным глазом, как вдруг что-то  просвистело  у  него
над ухом, с визгом вонзилось в стену и затрепетало, как стрела. Тут он
увидел, что вместо наконечника у стрелы большая резиновая присоска,  а
вместо оперения длинная тонкая  нить,  уходящая  в  неизвестность.  Он
обернулся и обнаружил доктора Скотта, который двигался по  этой  нити,
словно предприимчивый паук.
   Гибсон задумался, что бы сказать поехидней, но, как всегда,  доктор
начал первым.
   - Здорово, а? - сказал он. -  Бьет  на  двадцать  метров.  А  весит
полкило. Вернусь на Землю - запатентую.
   - А что это? - смиренно спросил Гибсон.
   -  Господи,  неужели  не  понятно?  Представьте,  что   вы   хотите
перебраться с одного места на другое. Выстрелите этой штукой  в  любую
точку плоской поверхности и лезьте по веревке. Якорь - высший сорт!
   - А разве мы сейчас плохо передвигаемся?
   - Когда пробудете с  мое  в  космосе,  -  мрачно  сказал  Скотт,  -
поймете,  что  плохо.  У  нас  тут  хоть  есть  за  что  держаться.  А
представьте себе, что вы должны пройти всю пустую комнату. Вы  знаете,
на что обычно  жалуются  космические  врачи?  На  вывихи.  Можно  даже
застрять в воздухе. Я, например, застрял на Третьей станции, в большом
ангаре. Ближайшая стена была в пятнадцати метрах, и я не  мог  до  нее
добраться.
   - А вы не могли плюнуть? - важно сказал  Гибсон.  -  Я  думал,  так
обычно выходят из затруднения.
   - Попробуйте. И вообще это негигиенично. Знаете, что  мне  пришлось
сделать? Я был, как всегда, в одних шортах. И вот  высчитал,  что  они
составляют примерно одну сотую моей массы и, если  я  их  отшвырну  со
скоростью тридцати метров в секунду, я достигну стены через минуту.
   - Так вы и сделали?
   - Да. Но как раз  в  то  время  директор  показывал  жене  станцию.
Надеюсь, теперь вы понимаете, почему мне приходится работать на  такой
посудине.
   - Мне кажется, вы выбрали не свое дело, -  ликовал  Гибсон.  -  Вам
надо было пойти по моим стопам.
   - Насколько я понимаю, вы мне не верите, - огорчился Скотт.
   - Не верю - это еще мягко сказано. Ну ладно, давайте посмотрим вашу
штуку.
   Скотт дал  ему  "штуку".  Она  оказалась  воздушным  пистолетом;  к
присоске была приделана длинная нейлоновая нить.
   - Прямо...
   -  Если  вы  скажете;   "прямо   духовое   ружье",   мне   придется
констатировать эпидемию. Уже трое говорили.
   - Спасибо за предупреждение, -  сказал  Гибсон  и  вернул  пистолет
гордому изобретателю. - Кстати, как там Оуэн? Установил связь  с  этим
курьером?
   - Нет, и вряд ли установит. Мак говорит, он пройдет  в  ста  сорока
пяти тысячах.  Вот  свинство!  Другого  космолета  на  Марс  не  будет
несколько месяцев. Потому они так и хотели нас поймать.
   - Занятный человек ваш Оуэн, а? - не совсем последовательно  сказал
Гибсон.
   - Он совсем не так плох, как кажется. Не  верьте,  что  он  отравил
жену. Она сама спилась, - со вкусом сказал Скотт.

   Оуэн Бредли, доктор физических наук, член многих  научных  обществ,
пребывал в унынии. Как все на "Аресе",  он  относился  к  своему  делу
серьезно и с жаром, хотя над ним и подсмеивались.  Последние  полсуток
он не покидал радиорубки: он  ждал,  что  сигналы  курьера  изменятся,
сообщая о том, что сигнал "Ареса" принят  и  маленькая  ракета  меняет
курс. Но изменений не было. В сущности, их и не могло быть - небольшой
радиомаяк, который притягивал такие ракеты, обладал радиусом  действия
только в двадцать тысяч километров. Обычно этого  хватало;  но  курьер
был дальше.
   Бредли соединился с Маккеем:
   - Что нового, Мак?
   - Особенно близко не подойдет. Сейчас он в ста  пятидесяти  тысячах
километров, движется почти параллельно. Ближе всего будет  часа  через
три - в ста сорока четырех тысячах километров. Я проиграл пари, а  все
мы, по-видимому, упустили курьера.
   -  Боюсь,  что  ты  прав,  -  проворчал  Бредли.  -  Но  посмотрим,
посмотрим... Я иду в мастерскую.
   - Зачем?
   - Хочу соорудить одноместную ракету  и  погнаться  за  курьером.  У
Мартина в книге это заняло бы полчаса. Иди помоги мне.
   Маккей был ближе к экватору, чем Бредли, и прибыл  на  Южный  полюс
первым. Там он растерянно  ждал,  пока  не  явился  Бредли,  увешанный
кабелем, который он взял со склада, и быстро изложил свой план.
   - Надо было раньше додуматься. Но это дело хлопотное, а я,  знаешь,
всегда надеюсь до последнего. Наш маяк, как на беду, дает  сигналы  во
всех направлениях. Что ему, в сущности, делать, если мы  не  знали,  с
какой стороны будет цель? Сейчас  я  попробую  соорудить  направленную
антенну и запузырить туда всю мощность.
   Он набросал незамысловатую антенну и объяснил все Маккею.
   - Вот этот диполь - излучатель как таковой. Остальные -  направляют
и отражают луч. Старомодно, конечно, зато легко смастерить и свое дело
сделает. Позови Хилтона, если сам не  управишься.  Сколько  тебе  надо
времени?
   Хотя Маккей был человек книжный, у него были поистине золотые руки.
Он взглянул на чертеж и на кипу материалов.
   - Примерно час, - сказал он, принимаясь за работу. - Куда ты сейчас
идешь?
   - Вылезу наружу и распотрошу  маяк.  Как  только  управишься,  тащи
антенну к тамбуру, ладно?
   Маккей плохо разбирался в радиотехнике, но достаточно хорошо понял,
что задумал Бредли. Сейчас маленький маяк "Ареса" посылал  сигналы  во
все стороны. Бредли решил направить луч только  на  курьера,  увеличив
тем самым его мощность во много раз.
   Примерно через час Гибсон наткнулся  на  Маккея,  -  тот  тащил  по
космолету  клубок  проводов,  разделенных  пластиковыми  стержнями,  -
уставился на него и поплыл за ним  к  тамбуру,  где  нетерпелива  ждал
Бредли в неуклюжем скафандре с откинутым шлемом.
   - Какая звезда ближе всего к курьеру? - спросил Бредли.
   Маккей быстро прикинул.
   - У эклиптики его нет, - проворчал он. - Последние цифровые  данные
у меня были... минуточку...  склонение  около  пятнадцати  градусов  к
северу, прямое восхождение - около четырнадцати часов.  Я  думаю,  это
будет...  никак  не  могу  все  запомнить...  где-нибудь  в  созвездии
Волопаса. Да! Недалеко от Арктура. Не больше чем  в  десяти  градусах.
Сейчас посчитаю точно.
   - Для начала сойдет. В крайнем случае повожу лучом.  Кто  сейчас  в
радиорубке?
   - Норден и Фред. Я им звонил, и они дежурят. Я буду держать с тобой
связь.
   Бредли опустил шлем и исчез в тамбуре. Гибсон с завистью смотрел на
него. Он мечтал выйти в скафандре, но, сколько он ни  просил  Нордена,
тот говорил, что это против правил. Скафандр  был  очень  сложный,  не
ровен час - ошибешься, и придется устраивать  похороны  в  не  слишком
пригодных для того условиях.
   Когда  Бредли  выскользнул  в  космос,  он  не  тратил  времени  на
любование звездами. Он медленно двинулся вдоль обшивки и  добрался  до
отодвинутой пластины. В ослепительном солнечном  свете  сверкала  сеть
проводов  и  кабелей;  один  провод  был  перерезан.  Бредли  наскоро,
временно, соединил концы,  удрученно  качая  головой:  вышло  неважно,
половина тока  пойдет  обратно  на  передатчик.  Потом  нашел  Арктур,
направил туда луч, поводил им и включил связь.
   - Ну как? - тревожно спросил он.
   Из динамика послышался унылый голос Маккея:
   - Никак. Соединяю тебя с ребятами.
   Норден подтвердил:
   - Сигналит еще, но нас не узнал.
   Бредли удивился. Он был уверен в успехе; на худой конец, луч  маяка
должен был удлиниться раз в  десять.  Еще  несколько  минут  он  водил
лучом.  Сейчас  он  уже  различал  маленькую  ракету,  которая   несла
драгоценный, необычный груз к пределам Солнечной системы и  дальше,  в
бесконечность.
   Он снова соединился с Маккеем.
   - Слушай, Мак, - быстро сказал он. - Проверь его координаты,  потом
иди сюда, постреляй сам. А я пойду поковыряюсь в передатчике.
   Маккей сменил его, и Бредли поспешил в рубку. Гибсон и вся  команда
мрачно топтались у контрольного аппарата, откуда вырывался до отчаяния
бесстрастный свист.
   Куда делись вялые, почти кошачьи движения Бредли? Он выключал  цепи
одну  за  другой  и  присоединял  их  к  распределительной  доске.  За
несколько минут он присоединил провода к самой середине передатчика.
   - Ты разбираешься в этих курьерах? - спросил он Хилтона. -  Сколько
времени ему нужно получать наш сигнал, чтобы свернуть к нам?
   - Это зависит от его относительной скорости и от  многого  другого.
Так что минут десять, не меньше.
   - А потом неважно, работает маяк или нет?
   - Да. Как только он повернет к нам, маяк не  нужен.  Конечно,  надо
послать сигналы, когда он будет рядом, но это нетрудно.
   - А сколько времени он будет сюда идти, если я поймаю его?
   - Дня два, а может, и меньше. Что ты там крутишь?
   - Усилители  этого  передатчика  рассчитаны  на  семьсот  пятьдесят
вольт. Я подключаю к нему питание на тысячу вольт -  вот  и  все.  Это
ненадолго, зато сердито, - мы удвоим или даже утроим мощность.
   Он вызвал Маккея,  который,  не  зная,  что  передатчик  выключали,
прилежно целился в Арктур, словно космический Вильгельм Телль.
   - Эй, Мак, как ты там?
   - Я совершенно  окостенел,  -  с  достоинством  ответил  Маккей.  -
Сколько ты еще...
   - Сейчас начинаем. Пошло.
   Бредли повернул выключатель. Гибсон ждал, что полетят искры, и  был
разочарован. Ничего не изменилось; но Бредли знал лучше  и,  глядя  на
шкалу, кусал губы.
   Радиоволнам  понадобилось  полсекунды,  чтоб  донести   сигнал   до
крохотной ракеты. Но прошло полсекунды и еще полсекунды  -  достаточно
времени для ответа, - однако звук был все тот же. Вдруг  посвистывание
прекратилось. Все притихли. В ста пятидесяти тысячах километров от них
робот разбирался в новой информации. Наверное, он минут пять собирался
с  мыслями;  и  вот  что-то   запищало   снова,   но   теперь   иначе:
"бип-бип-бип".
   Бредли сдерживал энтузиазм команды.
   - Рано, рано, - говорил он. - Помните: он  должен  получать  сигнал
десять минут подряд, чтобы изменить курс. - И  тревожно  посмотрел  на
свои приборы, прикидывая, сколько времени вытянет нагрузка.
   Они продержались семь минут, но у Бредли были наготове запасные,  и
он подключил их секунд за двадцать. Эти, новые,  еще  работали,  когда
звук изменился снова, и со вздохом облегчения Бредли выключил маяк.
   - Иди сюда! - позвал он Маккея. - Все.
   - Слава Богу.  Я  чуть  не  получил  солнечный  удар.  И  руки-ноги
затекли, пока я тут натягивал свой купидонов лук.
   - Когда кончите радоваться, - сказал  Гибсон,  который  наблюдал  с
интересом, но не все понимал, - может, вы изложите  мне  в  нескольких
отточенных фразах, как вы проделали этот фокус?
   - Сконцентрировали луч и перегрузили передатчик.
   - Да, я знаю. А почему вы его выключили?
   - Контрольные приборы сработали, -  начал  Бредли  тоном  философа,
беседующего с отсталым ребенком. - Первый сигнал сообщил нам,  что  он
принял нашу волну, и мы поняли, что он автоматически поворачивается  к
нам. Это заняло несколько  минут.  А  когда  он  кончил,  он  выключил
двигатели и послал  второй  сигнал.  Он  еще  на  прежнем  расстоянии,
конечно, но повернут к нам и подойдет дня через  два.  Тогда  я  опять
включу маяк. Подтянем его на километр или даже меньше.
   Сзади раздался вежливый кашель.
   - Простите, сэр, но я хочу вам напомнить... - начал Джимми.
   Норден засмеялся:
   - Ладно, заплачу. Вот ключи. Шкаф двадцать шесть.  А  на  что  тебе
бутылка виски?
   - Я думал продать ее доктору Маккею.
   - Мне кажется, - сказал Скотт, строго глядя на Джимми, - такое дело
надо отпраздновать...
   Но Джимми уже не слышал - он выплыл за выигрышем.


        5

   - Час назад у нас был один пассажир, - сказал доктор  Скотт,  внося
на руках, как ребенка,  длинный  металлический  ящик,  -  а  теперь  -
несколько миллиардов.
   - Как по-вашему, не повредило им путешествие? - спросил Гибсон.
   - Кажется, термостаты работали хорошо, все должно быть в порядке. Я
уже приготовил культуру, сейчас их пересажу, пускай отдыхают до Марса.
   Гибсон  отправился  на  ближайший  наблюдательный  пост.  У   самой
воздушной  камеры  висело  длинное  тело  курьера,  и  мягкие   кабели
расходились  от  него,  как  щупальца  глубоководного  чудища.   Когда
радиолуч притянул ракету на  несколько  километров,  Хилтон  и  Бредли
взяли кабель, вылезли наружу и заарканили ее. Затем лебедки  подтянули
ракету вплотную.
   - А что с ней теперь будет? - спросил Гибсон капитана.
   - Вытащим приборы, а каркас оставим в  космосе.  Не  стоит  тратить
горючее, чтобы тащить его на Марс. Так что у нас будет маленькая  луна
- до тех пор, пока не начнем разгоняться.
   - Как собака у Жюля Верна.
   - Где это? "Из пушки на Луну"? Не читал. Пробовал,  правда,  но  не
смог. Что может быть нуднее вчерашней научной  фантастики?  А  у  Жюля
Верна - позавчерашняя.
   Гибсон счел нужным заступиться за свою профессию.
   - По-вашему, у научной фантастики нет литературной ценности?
   - Вот  именно!  Иногда,  поначалу,  она  приносит  пользу.  Но  для
следующего поколения она непременно становится старомодной. Вспомните,
что стало с романами о космических полетах.
   - Говорите,  говорите,  не  бойтесь  меня  обидеть.  Если  боялись,
конечно.
   Норден говорил со знанием дела, и это не удивляло Гибсона. Если  бы
кто-нибудь из его спутников оказался специалистом по  лесонасаждениям,
санскриту или биметаллизму, он тоже бы не удивился. А кроме того, он и
раньше  знал,  что  научная  фантастика  пользуется  большой,  хотя  и
несколько иронической, популярностью у профессиональных космонавтов.
   - Так вот, - сказал  Норден,  -  посмотрим,  как  было  раньше.  До
шестидесятого, а может, и до семидесятого года  еще  писали  о  первом
полете на Луну. Сейчас это  читать  нельзя.  Когда  на  Луну  слетали,
несколько лет еще можно было писать о Марсе и  Венере.  Теперь  и  это
невозможно читать, разве что для смеха. Наверно, дальние  планеты  еще
попитают поколение-другое,  но  романы  о  межпланетных  путешествиях,
которыми зачитывались  наши  деды,  кончились  на  исходе  семидесятых
годов.
   - Но ведь книги о космических полетах популярны и сейчас?
   - Да, но не фантастика. Теперь ценят чистые факты - вроде тех,  что
вы сейчас посылаете на Землю, или чистую выдумку. Эти истории из жизни
далеких галактик практически то же самое, что волшебные сказки.
   Норден говорил очень серьезно, только глаза его хитро поблескивали.
   - Я с вами не согласен, - сказал Гибсон. - Во-первых, масса  народу
еще читает Уэллса, хотя он устарел на сто лет. А  во-вторых,  перейдем
от великого к смешному -  мои  первые  книги  тоже  читают.  Например,
"Марсианскую пыль".
   - Книги Уэллса - литература, а не  фантастика.  Кстати,  какие  его
романы читают больше всего? Самые простые, вроде "Кипса" или  "Мистера
Полли". А фантастические читают совсем не из-за пророчеств. Их читают,
несмотря на безнадежно устаревшие пророчества. Кроме "Машины времени",
конечно. Она - о таком далеком будущем, что из моды выйти не  может...
Да и написана лучше всего.
   Он замолчал. Гибсон ждал, перейдет ли он ко второму пункту. Наконец
Норден спросил:
   - Когда вы написали "Марсианскую пыль"?
   Гибсон быстро подсчитал в уме.
   - В семьдесят третьем или семьдесят четвертом.
   - Я не знал, что так рано. Вот вам и объяснение. Космические полеты
должны были вот-вот начаться, все это знали. У вас  уже  было  имя,  и
"Марсианская пыль" попала в самую жилу.
   - Вы объяснили, почему ее читали тогда, но я не об этом говорю.  Ее
и сейчас читают. Насколько мне известно, марсианская колония  заказала
много экземпляров, хотя там описан Марс, который существовал только  в
моем воображении.
   - Ну,  значит,  у  вас  ловкий  издатель.  Кроме  того,  вы  сумели
удержаться на виду до сих пор. И наконец,  это  действительно  здорово
написано, лучше всего у вас. Понимаете, как сказал бы Мак, вам удалось
схватить дух времени, дух семидесятых годов.
   Гибсон хмыкнул, помолчал, потом рассмеялся.
   - Можно и мне посмеяться? - спросил Норден. - В чем дело?
   - Интересно, что бы подумал Уэллс, если б он услышал, как обсуждают
его книги на полпути от Земли к Марсу.
   - Не преувеличивайте, - сказал Норден. - Мы пролетели только треть.

   Далеко за полночь Гибсон внезапно проснулся. Что-то разбудило его -
какой-то звук, похожий на далекий взрыв, далеко в недрах  корабля.  Он
приподнялся в темноте, натянул эластичные ремни, прикреплявшие  его  к
койке. Отблески звездного света шли из иллюминатора - его  каюта  была
на ночной стороне космолета. Он прислушался  затаив  дыхание,  пытаясь
услышать самый тихий звук.
   По ночам на "Аресе" было  много  звуков,  и  Гибсон  знал  их  все.
Корабль жил, а тишина  означала  бы  смерть.  Бесконечно  обнадеживало
посапывание  кислородных  насосов,  управляющих  искусственным  ветром
крохотной планеты; а на этом слабом, но  непрерывном  фоне  то  урчали
скрытые  двигатели,  выполняя  какую-то  тайную  работу,   то   тикали
электрические часы, то попискивала вода в  водопроводных  устройствах.
Ни один из этих звуков не разбудил бы его, он  привык  к  ним,  как  к
собственному дыханию.
   Еще  не  совсем  проснувшись,  Гибсон  пододвинулся   к   двери   и
прислушался к звукам в коридоре. Он подумал, не позвать ли Нордена,  и
решил не звать. Может быть,  ему  приснилось,  а  может  быть,  просто
вступил в действие еще один прибор.
   Он снова лежал в постели, когда ему пришла новая мысль. В сущности,
почему он решил, что звук раздался далеко?..  А  ладно,  он  устал,  и
вообще это неважно.
   Гибсон трогательно и слепо верил  в  приборы.  Если  бы  что-нибудь
разладилось, автоматическая сирена немедленно подняла бы всех на ноги.
Ее проверяли множество  раз,  она  была  способна  разбудить  мертвых.
Значит, можно спокойно заснуть, положившись на ее неусыпное бдение.
   Он был совершенно прав, но никогда не узнал об этом. А утром он все
забыл.

   - Кстати, Мартин, - сказал  Норден.  -  Помните,  вы  меня  просили
выпустить вас в скафандре?
   - Да. А вы сказали, что это против правил.
   В первый раз за все время Норден смутился:
   - Да, разумеется, против правил, но сейчас не обычный рейс,  и  вы,
строго говоря, не пассажир. Я думаю, это можно устроить.
   Гибсон ликовал. Ему так и не  пришло  в  голову  спросить  Нордена,
почему тот изменил свое мнение.

   - Слушай, Джонни, - сказал Хилтон (он один звал Нордена  по  имени,
все остальные величали его капитаном), - теперь уже ясно, в чем дело с
давлением воздуха. Утечка не прекращается. Дней через десять  начнется
аварийное положение.
   - А, черт! Что-то надо делать. Я думал, дотянем до Марса.
   Норден расстроился. Крупные космолеты  метеоритная  пыль  пробивала
два раза в год.  Обычно  ждали,  пока  наберется  несколько  крошечных
пробоин, но эта была покрупнее.
   - Сколько времени тебе нужно, чтоб ее найти?
   -  В  том-то  и  дело,  -  сердито   сказал   Хилтон.   -   У   нас
один-единственный детектор, а поверхность космолета - пятьдесят  тысяч
квадратных метров. Дня два, думаю. Была бы она побольше,  автоматы  бы
сработали и сами бы ее нашли.
   - Хорошо, что не сработали, - хмыкнул Норден.  -  Пришлось  бы  ему
объяснять.
   Джимми Спенсер, который всегда делал то,  что  не  хотелось  делать
никому, обошел корабль раз двенадцать и нашел  дырку  через  три  дня.
Увидеть ее было нелегко, но сверхчувствительный детектор заметил,  что
вакуум около этой части обшивки не так пуст, как ему положено.  Джимми
пометил место мелом и с облегчением вернулся внутрь.
   - Джимми, - спросил Норден, - а мистер Гибсон  знает,  что  ты  там
делал?
   - Нет, - сказал Джимми.
   - Так-так. А как ты думаешь, ему никто не мог сказать?
   - Не знаю. По-моему, если бы ему  сказали,  он  бы  это  как-нибудь
проявил.
   - Так вот, слушай внимательно. Эта чертова дырка -  прямо  над  его
койкой. Скажешь хоть слово - шкуру сдеру! Ясно?
   - Ясно, - сказал Джимми и улетел поскорей.

   - Ну как? - покорно спросил Хилтон.
   - Мы должны вытащить Мартина под каким-нибудь предлогом и  поскорей
залатать дырку.
   - Странно, что он не услышал. Наверное, грохот был порядочный.
   - Может, вышел куда-нибудь. Другое странно  -  как  он  не  заметил
сквозняка!
   - Значит, не так уж сильно дуло. В конце концов,  чего  мы  бьемся?
Развели тут мелодраму. Почему бы не пойти и не сказать ему?
   - Ах, почему? А разве хоть один из его читателей  поймет,  что  это
действительно  не  опасно?  Так  и  вижу  заголовки:   "Арес"   пробит
метеорами".
   - Ну, можно ему рассказать и попросить,  чтоб  он  держал  язык  за
зубами.
   - Это нечестно. Ему, бедняге, и так не хватает материала.

   Гибсон забыл, что здесь, на "Аресе", у скафандров нет  ног,  что  в
них  надо  просто  сесть.  Да  и  зачем  ноги,  если   эти   скафандры
предназначались для  космического  пространства,  а  не  для  лишенных
атмосферы планет?  В  сущности,  это  были  просто  цилиндры  с  двумя
членистыми отростками  по  бокам,  усеянные  таинственными  бугорками,
предназначенными  для   включения   радиосвязи,   регулировки   тепла,
снабжения  кислородом  и  управления  небольшим  ракетным  двигателем.
Скафандры оказались просторные: можно было втянуть руку, чтобы  нажать
на внутренние кнопки и даже без особых усилий поесть внутри.
   Бредли провел не меньше часа в воздушной камере, проверяя еще и еще
раз, понял ли Гибсон назначение  всех  кнопок.  Наконец  наружный  люк
отодвинулся; Бредли выплыл, а за ним  и  Гибсон  вместе  с  последними
струями воздуха двинулся к звездам. Замедленность  движений  и  полная
тишина поразили его. С ужасающей неизбежностью "Арес" отступал  назад.
Мартин погружался  в  космос  -  в  настоящий  космос,  наконец,  -  и
единственной его страховкой  была  тонкая  разматывающаяся  леска.  Он
никогда не испытывал ничего подобного, но все-таки ему показалось, что
это уже было когда-то. Вероятно,  его  мозг  работал  с  поразительной
быстротой - он вспомнил почти  сразу.  В  детстве,  чтоб  научить  его
плавать, его бросили в воду. Сейчас он снова очертя голову бросился  в
неизвестную стихию.
   Он  оглянулся.  "Арес"  был  уже  в  нескольких  сотнях  метров,  и
расстояние быстро росло.
   - Сколько у нас этой нитки? - испуганно спросил он.
   Ответа не было, и он пережил жуткую секунду, пока не вспомнил,  что
надо нажать на кнопку микрофона.
   - Километр примерно, - сказал Бредли, когда он повторил вопрос.
   - А если она порвется? -  спросил  Гибсон  скорее  всерьез,  чем  в
шутку.
   - Не порвется. И вообще мы прекрасно  можем  вернуться  при  помощи
наших ракеток.
   - А если они откажут?
   -  Нечего  сказать,  веселенький  разговор.   Они   откажут,   если
испортятся три устройства сразу. Не забудьте о запасном  двигателе,  а
кроме того, на скафандре есть  указатель.  Он  вас  предупредит,  если
останется мало горючего.
   - Нет, вы представьте! - настаивал Гибсон.
   - Ну что ж, тогда придется просигналить и ждать, пока  вас  выудят.
Не думаю, что они будут торопиться. Вряд ли человек, попавший в  такую
кашу, вызовет у них теплое чувство.
   Что-то дернуло - нитка размоталась до конца.
   - Далеко мы ушли от дома, - спокойно сказал Бредли.
   Гибсон несколько секунд не  мог  определить,  где  же  "Арес".  Они
находились по ночную сторону космолета, и он был полностью в тени. Оба
шара стали тонкими полумесяцами, их легко можно было принять за  Землю
или Луну. Чувство  контакта  совершенно  исчезло  -  космолет  казался
хрупким и маленьким, он  перестал  быть  святыней.  Наконец-то  Гибсон
остался один на один со звездами.
   Он был благодарен Бредли, что тот молчит и не  мешает  ему  думать.
Звезды так сверкали, их было так много, что  поначалу  Гибсон  не  мог
найти самые знакомые созвездия. Затем он узнал Марс,  самый  яркий  на
небе после Солнца,  и  сразу  проступили  очертания  эклиптики.  Очень
осторожно при помощи ракетки он повернул скафандр головой  к  Полярной
звезде. Теперь он снова принял "нормальное положение", и звезды встали
на свои места.
   Он  искал  альфу  Центавра  среди   незнакомых   созвездий   Южного
полушария, как вдруг увидел предмет, ни на что на  свете  не  похожий.
Далеко-далеко среди звезд плыл белый четырехугольник. Так,  во  всяком
случае, увидел Гибсон;  но  тут  же  понял,  что  чувство  перспективы
изменило ему и что-то совсем маленькое плывет в нескольких  метрах  от
него.  Даже  тогда  он  не  сразу  узнал   листок   бумаги,   медленно
поворачивающийся в космосе. Что могло быть обычнее и необычнее  этого?
Он нажал кнопку и заговорил с Бредли. Тот ничуть не удивился.
   - А что тут такого? - с  некоторым  нетерпением  сказал  он.  -  Мы
выбрасываем мусор каждый день. Пока нет ускорения, он тут и болтается.
   "Как просто!" - подумал Гибсон. Он был немного раздосадован  -  что
может быть противней исчезнувшей тайны? Наверное,  это  его  черновик.
Если бы подплыть поближе, занятно было  бы  его  поймать,  схватить  и
посмотреть, как подействовал на него космос. К сожалению,  до  бумажки
было не дотянуться, - разве  что  оборвать  нить,  связывавшую  его  с
"Аресом".
   Он, Гибсон, будет давно в могиле, а эта бумажка  по-прежнему  будет
болтаться среди звезд. Но он никогда не узнает, что на ней написано.

   Норден встретил их в воздушной камере. Вид у него был довольный, но
Гибсон не мог подмечать такие мелочи. Гибсон еще плавал  среди  звезд.
Он пришел в себя только тогда, когда мягко застучала пишущая машинка и
первые фразы появились на бумаге.
   - Успели? - спросил Бредли, когда Гибсон уже не мог его слышать.
   - Да, - сказал Норден. - Мы выключили  вентиляторы  и  нашли  дырку
старым добрым способом - при помощи свечки.  Заклепали,  закрасили,  и
все. А снаружи починим в доках - если  стоит,  конечно.  Молодец  Мак,
здорово  сработал!  Он  просто  губит   свой   талант,   пропадает   в
астрогаторах.


        6

   Для Мартина Гибсона путешествие шло приятно  и  довольно  спокойно.
Как всегда, ему удалось устроиться удобно (не только среди вещей, но и
среди людей). Он немало  писал,  иногда  -  совсем  хорошо,  всегда  -
прилично; но знал, что не сможет  работать  в  полную  силу,  пока  не
прибудет на Марс.
   Начинались последние недели рейса, и  напряжение  уменьшилось.  Все
знали, что ничего не случится до самого выхода  на  орбиту.  Последним
важным событием для Гибсона было исчезновение Земли. День за днем  она
подходила все ближе к широкой жемчужной короне Солнца. Однажды вечером
Гибсон смотрел на нее в телескоп и думал, что увидит ее утром,  но  за
ночь корона выбросила протуберанец  на  миллион  километров,  и  Земля
исчезла. Она могла появиться не раньше чем  через  неделю;  а  за  эту
неделю мир для Гибсона изменился так сильно,  как  он  и  подумать  не
мог...

   Если бы  кто-нибудь  спросил  Джимми  Спенсера,  что  он  думает  о
Гибсоне, он ответил бы по-разному в разные периоды рейса.  Сначала  он
побаивался своего знаменитого ученика, но это быстро прошло.  К  чести
Гибсона, его никак нельзя  было  назвать  снобом,  и  он  ни  разу  не
воспользовался своим привилегированным положением на  "Аресе".  Джимми
чувствовал себя с ним даже проще, чем с остальными, - те все же в  той
или иной степени были его начальством.
   Что Гибсон думает о нем, Джимми никак не мог понять. Иногда у  него
возникало неприятное чувство, будто он просто материал для писателя  и
раньше или позже  потеряет  для  него  ценность.  Почти  все  знакомые
Гибсона чувствовали это, и почти  все  они  были  правы.  Кроме  того,
Джимми ставили в тупик технические познания Гибсона.  Поначалу  Джимми
казалось, что Гибсону важно одно: как бы не наделать  ошибок  в  своих
передачах на Землю, а до космонавтики как таковой ему и дела  нет.  Но
вскоре  стало  ясно,  что  это  не  совсем  так.  Гибсон   трогательно
интересовался самыми абстрактными проблемами и требовал математических
доказательств, которые Джимми не всегда  мог  ему  дать.  По-видимому,
Гибсон когда-то получил хорошее техническое образование и еще  не  все
забыл; но он не объяснял, где учился и почему так настойчиво  пытается
овладеть научными проблемами, слишком сложными для него. К тому же  он
так явно расстраивался из-за своих неудач, что Джимми очень его  жалел
-  кроме  тех  случаев,  конечно,  когда  ученик  выходил  из  себя  и
накидывался на преподавателя. Тогда Джимми забирал книги, и занятия не
возобновлялись, пока Гибсон не приносил извинений.
   Иногда, наоборот, Гибсон принимал неудачи  с  веселым  смирением  и
менял тему. Он рассказывал о странных литературных джунглях, в которых
жил, о мире неведомых, а часто  и  хищных,  животных.  Рассказывал  он
хорошо и ловко низвергал авторитеты. Казалось, он делает это без злого
умысла; однако его  рассказы  о  современных  знаменитостях  неприятно
поражали тихого Джимми. Труднее всего было понять, что  люди,  которых
Гибсон так безжалостно потрошил, часто самые близкие его друзья.
   И вот в одну из таких мирных бесед Гибсон со вздохом закрыл книгу и
сказал:
   - Вы никогда не говорили о себе, Джимми. Откуда вы?
   - Из Кембриджа. То есть я там родился.
   - Я хорошо знал Кембридж лет двадцать назад. А почему  вы  занялись
космонавтикой?
   - Ну, я всегда любил науку, а сейчас все увлекаются космосом.  Если
бы я родился лет на пятьдесят раньше, я бы, наверно, стал летчиком.
   - Значит, вас интересует только  техническая  сторона  дела,  а  не
переворот в человеческой мысли, открытие новых планет и тому подобное?
   - Конечно, это все  интересно,  но  по-настоящему  я  люблю  только
технику. Если бы там, на планетах, ничего не  было,  я  бы  все  равно
хотел туда попасть.
   - Что ж, станете одним из тех, кто знает все о немногом.  Еще  один
человек потерян.
   - Я рад, что вы считаете это потерей, - сказал Джимми. -  А  почему
вы так интересуетесь наукой?
   Гибсон рассмеялся, но ответил чуть раздраженно:
   - Для меня наука - средство, а не цель.
   Джимми был не совсем в этом  уверен,  но  что-то  его  удержало  от
ответа, и Гибсон снова стал расспрашивать, так добродушно  и  с  таким
интересом, что Джимми был польщен  и  заговорил  свободно.  Ему  вдруг
стало неважно, что Гибсон, по-видимому, изучает  его  равнодушно,  как
биолог, наблюдающий за подопытным животным.
   Джимми говорил о детстве и юности,  и  Гибсон  понял,  почему  этот
веселый  паренек  иногда  задумывается   и   грустит.   История   была
обыкновенная, старая как мир. Мать Джимми умерла, когда он был  совсем
маленьким, и отец отдал его своей замужней сестре. Тетка была  добрая,
но Джимми никогда не жил дома,  он  так  и  остался  чужим  для  своих
кузенов. От отца не было проку, он почти не бывал  в  Англии  и  умер,
когда Джимми исполнилось десять. Как ни странно, Джимми гораздо  лучше
помнил мать, хотя она умерла намного раньше.
   - Не думаю, что мои родители очень  друг  друга  любили,  -  сказал
Джимми. - Тетя Эллен говорила, там был другой парень, но все  лопнуло.
Мама с горя и ухватилась за отца. Я понимаю, нехорошо так говорить, но
дело давнишнее.
   - Понимаю, - тихо сказал Гибсон; кажется, он действительно понял. -
Расскажите мне еще о своей матери.
   - Ее папа - мой дедушка - был там профессором. Кажется, она  всегда
жила в Кембридже и поступила  на  исторический.  Ну,  это  вам  совсем
неинтересно.
   - Нет, интересно, - сказал Гибсон, и Джимми продолжал.
   Можно было догадаться, что тетя Эллен  отличалась  болтливостью,  а
Джимми - хорошей памятью.
   Это был один из бесчисленных  университетских  романов,  разве  что
немного посерьезней. На последнем семестре  мать  Джимми  влюбилась  в
какого-то студента, оба потеряли голову, и все шло  прекрасно,  только
она была немножко старше  его.  Но  вдруг  что-то  случилось.  Студент
заболел и уехал.
   - Мама так и не опомнилась.  В  нее  как  раз  был  влюблен  другой
студент, вот она за него и выскочила. Конечно, папу жалко, он ведь про
того не знал. Что с вами, мистер Гибсон? Устали?
   Гибсон с трудом улыбнулся.
   - Так, бывает, - сказал он. - Что-то мне нехорошо. Сейчас пройдет.
   Хотел бы он, чтоб это было правдой! Все эти недели  он  думал,  что
застрахован надежно от ударов. А  от  судьбы  не  ушел.  Двадцать  лет
куда-то исчезли, и он встал лицом к лицу со своим прошлым.

   - Что-то с Мартином неладно, - произнес Бредли. - Может,  по  Земле
стосковался?
   - Да, - кивнул Норден, - что-то с ним случилось.  Надо  бы  доктору
сказать.
   - По-моему, не стоит,  -  ответил  Бредли.  -  Вряд  ли  это  можно
вылечить таблетками. Оставь его в покое, пускай сам справляется.
   - Может, ты и прав, - ворчливо сказал  Норден.  -  Надеюсь,  он  не
будет справляться слишком долго.
   Гибсон справлялся почти неделю. Когда он узнал, что  Джимми  -  сын
Кэтлин Морган, он был ошеломлен. Теперь он немного пришел  в  себя,  и
его мучило другое. Он злился, что такая вещь случилась именно с ним  -
это самым гнусным образом нарушало все законы вероятности.  Он  ни  за
что  бы  не  допустил  ничего  подобного  в  своих  книгах.  Но  жизнь
удивительно безвкусна, ничего тут не поделаешь.
   Ребяческое раздражение проходило, сменяясь более глубокой  досадой.
И чувства, которые, как он думал, были похоронены под двадцатью годами
лихорадочной   деятельности,   всплывали   на   поверхность,    словно
глубоководные чудища, выброшенные взрывом подводной лодки. На Земле он
бы увернулся, снова ринулся в толчею; но здесь он оказался в  ловушке,
и деваться было некуда.
   Бесполезно было притворяться, что ничего не изменилось.  Бесполезно
было говорить себе: "Я же знал, что у Кэтлин  и  Джеральда  есть  сын.
Какая разница!" Разница была большая. Он  знал:  всякий  раз,  как  он
увидит Джимми, он подумает о прошлом  и,  что  еще  хуже,  подумает  о
будущем - о том, что могло быть. Теперь важнее всего было взглянуть  в
лицо фактам и найти выход. Гибсон хорошо  знал,  что  д