вным занятием. Это, вероятно, было плохо для него, и уж точно - для брошенных возлюбленных, потерянно бродивших по городу и находивших другие утешения спустя необычно долгое время. Алистра, как казалось Джезераку, как раз достигла этого горестного состояния. Не то чтоб Элвин был бессердечен или неосмотрителен. В любви, как и во всем прочем он словно искал цель, которую не мог найти в Диаспаре. Но ни одна из этих особых черт не беспокоила Джезерака. От единственного в своем роде следовало ожидать подобного поведения. В надлежащее время Элвин впишется в общую картину города. Любая, сколь угодно эксцентричная или блестящая индивидуальность не сможет повлиять на гигантскую инерцию общества, остающегося практически неизменным более миллиарда лет. Джезерак не просто верил в стабильность - он попросту не мог представить себе ничего иного. - Проблема, беспокоящая тебя, очень старая, - сказал он Элвину, - но ты будешь удивлен, узнав, для сколь многих, принимающих все наше окружение как должное, она не только не представляет интереса, но даже как бы не существует. Действительно, некогда человечество занимало пространство, бесконечно превосходящее этот город. Ты видел кое-что из прежнего облика Земли - того, который он имела до пришествия пустынь и исчезновения океанов. Записи, которые тебе так нравится просматривать - древнейшее из всего, чем мы располагаем. Только в них показано, какой была Земля до появления Пришельцев. Полагаю, что немногие видели их: эти бескрайние, открытые пространства нам трудно созерцать. И даже Земля была, конечно, лишь песчинкой в Галактической Империи. Но провалы между звездами - это кошмар, которого человек в здравом рассудке представить не может. Наши предки пересекали их, отправившись на заре истории возводить Империю. Они пересекли межзвездные бездны в последний раз, когда Пришельцы загнали их обратно на Землю. Легенда гласит - но это лишь легенда - что мы заключили договор с Пришельцами. Они могли владеть Вселенной, раз уж так нуждались в ней, мы же удовлетворились миром, в котором родились. Мы соблюдали этот договор, позабыв пустые мечты нашего детства. И ты, Элвин, тоже позабудешь их. Люди, построившие этот город и задумавшие населяющее его общество, владычествовали не только над веществом, но и над сознанием. Они поместили в эти пределы все, что только могло когда-нибудь понадобиться человеческому роду - и были уверены, что мы никогда не покинем их. Физические препоны наименее важны! Возможно, существуют пути, ведущие из города, но я думаю, ты не пройдешь по ним слишком далеко, если даже и обнаружишь их. А если б тебе и удалась эта попытка - каков был бы результат? Твое тело не выдержит условий пустыни, где город больше не сможет защищать и оберегать его. - Если выход из города существует, - медленно произнес Элвин, - что же помешает мне покинуть его? - Это глупый вопрос, - сказал Джезерак. - Полагаю, ответ тебе уже известен. Джезерак был прав, но в ином, не предусмотренном им самим смысле. Элвин действительно уже знал - или, точнее, он догадался. Ответ он получил от своих друзей: и в жизни, и в грезах, в приключениях, по ту сторону реальности, которые он разделял с ними. Они никогда не сумеют покинуть Диаспар; но Джезерак не подозревал, что принуждение, управлявшее их жизнями, не имело власти над Элвином. Элвин не знал, является ли его уникальность делом случая или же результатом какого-то древнего плана; но так или иначе, данное свойство его сознания было следствием именно этой уникальности. Интересно было бы узнать, сколько других способностей предстояло ему еще открыть в себе. В Диаспаре никто не спешил, и это правило редко нарушалось даже Элвином. В течение нескольких недель он тщательно обдумывал проблему и провел немало времени в поисках самых ранних записей в исторических хрониках города. Потом, поддерживаемый невидимыми руками антигравитационного поля, он часами лежал, пока гипнопроектор раскрывал прошлое его сознанию. По окончании записи машинка расплывалась и исчезала, но Элвин еще долго покоился, глядя в никуда, прежде чем сквозь века вновь обратиться к реальности. Вновь и вновь перед его мысленным взором проходили бесконечные, более обширные, чем сами континенты, просторы бирюзовой воды, волны, накатывающиеся на золотистые берега. В ушах гремел прибой, застывший миллиард лет назад. Он вспоминал леса, степи и удивительных животных, некогда деливших с Человеком этот мир. Этих древних записей сохранилось очень мало; обычно считалось (хотя никто и не знал, по какой причине), что некогда, между появлением Пришельцев и строительством Диаспара, все воспоминания о первобытной жизни были утрачены. Забвение было столь полным, что в его случайность верилось с трудом. За исключением нескольких хроник - возможно, чисто легендарных, человечество лишилось своего прошлого. Диаспару предшествовали просто века Рассвета. В это понятие были неразрывно вплетены первые люди, укротившие огонь, и первые, освободившие энергию атома, первые, построившие из бревна каноэ, и первые, достигшие звезд. По ту сторону провала времени все они были соседями. ... Это путешествие Элвин намеревался повторить в одиночестве, но уединение в Диаспаре удавалось обеспечить не всегда. Только он собрался покинуть свою комнату, как натолкнулся на Алистру, даже не пытавшуюся притвориться, что она появилась здесь случайно. До Элвина никогда не доходило, что Алистра прекрасна, ибо он никогда не видел человеческого уродства. Когда красота становится всеобщей, она теряет способность трогать сердца, и эмоциональное впечатление может произвести лишь ее отсутствие. На миг Элвин был раздражен встречей, напомнившей о более не владевших им страстях. Он был еще слишком молод и самонадеян, чтобы чувствовать потребность в продолжительных отношениях, да и в более зрелом возрасте, ему было бы непросто установить их. Даже в самые интимные моменты барьер его уникальности вставал между ним и его возлюбленной. Несмотря на полностью сформированное тело, он был все еще ребенком и продолжал бы им оставаться в течение десятилетий, в то время как его друзья один за другим восстанавливали память о прошлых жизнях, оставляя его далеко позади. Ему уже приходилось наблюдать это, и потому он остерегался отдавать себя полностью, без оглядки, кому бы то ни было. Даже Алистра, казавшаяся сейчас такой наивной и безыскусной, скоро должна была обрести комплекс воспоминаний и талантов, превосходивших его воображение. Впрочем, его легкое недовольство сразу прошло. Если Алистра пожелала его увидеть, то не было причины, чтоб помешать ей это сделать. Он не был эгоистом и не собирался, подобно скряге, скрывать от прочих обнаруженное только что ощущение. Напротив, из ее реакций он даже мог почерпнуть кое-что для себя. Пока дорога-экспресс мчала их прочь из людного городского центра, Алистра - что было необычно - не задавала вопросов. Вдвоем они быстро протолкались к средней скоростной секции, даже не оглядываясь на чудеса вокруг, тем более - на лежащие под ногами. Инженер древности постепенно сошел бы с ума, пытаясь постигнуть, как твердая на вид дорога может по краям оставаться неподвижной и в то же время, по мере приближения к середине, двигаться со все возрастающей скоростью. Но для Элвина и Алистры существование веществ, имеющих в одном направлении свойства твердого тела, а в другом - жидкости, казалось совершенно естественным. Дома вокруг них становились все выше, как будто город наращивал бастионы против внешнего мира. Насколько непривычно было бы, подумал Элвин, если б вдруг стало возможно увидеть жизнь за этими громоздящимися стенами, будь они прозрачны. В окружающем его пространстве были разбросаны друзья, которых он знал, друзья, которых ему предстоит узнать, незнакомцы, которых он никогда не встретит. Последних, однако, будет очень мало - за свою жизнь он познакомится почти со всеми людьми Диаспара. Большинство из всех них окажутся сидящими в своих отдельных комнатах, но они не будут одиноки. Достаточно только захотеть, чтобы по желанию оказаться в обществе любого (исключая, конечно, физическое присутствие). Имея доступ ко всему, происходившему в воображаемых или реальных мирах со времени создания города, они могли не скучать. Для людей, чей рассудок был устроен таким образом, подобное существование являлось совершенно удовлетворительным. То, что оно было также абсолютно бесполезным, даже Элвин еще не уразумел. С удалениям Элвина и Алистры от сердца города число людей на улицах медленно убывало. Когда они плавно остановились у длинной платформы из мрамора ярких расцветок, вокруг было совсем пусто. Они переступили через застывший водоворот вещества, где субстанция движущейся дороги возвращалась к своему истоку, и оказались перед стеной, пронизанной ярко освещенными туннелями. Элвин без колебания выбрал один из них и ступил внутрь, Алистра - за ним. Перистальтическое поле сразу же подхватило их и понесло вперед. С удобством откинувшись, они рассматривали окружающее. Трудно было поверить, что они находятся в подземном туннеле. Искусство, использовавшее весь Диаспар под свои холсты, здесь было занято вовсю. Небеса над ними казались открытыми всем ветрам. Вокруг повсюду сверкали на солнце шпили города. Но это был не известный Элвину город, а Диаспар куда более ранних веков. Хотя большинство крупных строений были знакомыми, небольшие различия добавляли интереса всей сцене. Элвину хотелось задержаться, но никак не удавалось отыскать способ замедлить продвижение по туннелю. Вскоре они плавно опустились в просторном эллиптическом зале, с окнами по всем сторонам. В них виделись дразнящие картины садов, усыпанных сверкающими цветами. Сады в Диаспаре все еще были, но эти существовали только в сознании задумавшего их художника. В теперешнем мире цветов, подобных этим, конечно, быть не могло. Алистра была зачарована их красотой и явно полагала, что именно это и хотел показать ей Элвин. Он наблюдал за тем, как Алистра радостно перебегала от сцены к сцене, восторгаясь при каждом новом открытии. В полупустынных зданиях на периферии Диаспара были сотни подобных мест. Скрытые силы поддерживали в них все в полном порядке. Возможно, когда-нибудь жизненный прилив снова затопит их, - пока что же этот старинный сад был секретом, которым владели только они вдвоем. - Нам надо идти дальше, - сказал наконец Элвин. - Это только начало. Он вошел в одно из окон, и иллюзия рухнула. За стеклом был не сад, а круглый туннель, резко загибавшийся кверху. В нескольких шагах позади он все еще видел Алистру, несмотря на то, что сам он не был ей виден. Она, нисколько не колеблясь, секундой позже оказалась в проходе рядом с ним. Пол под их ногами медленно начал ползти вперед, словно жаждал вести их к цели. Они сделали несколько шагов, пока их скорость не стала такой большой, что дальнейшие усилия были бы напрасны. Коридор все еще клонился вверх и на тридцати метрах изогнулся под прямым углом. Но это можно было постигнуть лишь логикой; для всех чувств ощущение соответствовало быстрой ходьбе по совершенно прямому коридору. То, что на деле они двигались прямо вверх в вертикальной шахте глубиной в сотни метров, не создавало у них никакого опасения: отказ поляризующего поля был непредставим. Теперь коридор снова начал наклоняться "вниз" до тех пор, пока снова не согнулся под прямым углом. Бег пола неощутимо замедлялся и, наконец, остановился в длинном зале, увешанном зеркалами. Элвин знал, что здесь торопить Алистру бессмысленно. Дело было не только в том, что определенные женские черты остались неизменными со времен Евы; перед очарованием этого места не удержался бы никто. Насколько знал Элвин, нигде в Диаспаре не было ничего подобного. По прихоти художника только некоторые из зеркал отражали обстановку, какой она была в действительности - и даже они изменяли свое расположение, как был уверен в том Элвин. Прочие же, конечно, отражали что-то, но видеть себя расхаживающим среди вечно изменчивого, совершенно воображаемого окружения было несколько ошарашивающе. Иногда в мире за зеркалом были бродящие туда-сюда люди, и не раз Элвину попадались знакомые лица. Впрочем, он хорошо понимал, что видит не известных ему в этом существовании друзей. Сквозь сознание неизвестного мастера он смотрел в прошлое, наблюдая предыдущие воплощения людей, существующих в сегодняшнем мире. Напоминая о собственной уникальности, его огорчала мысль, что сколько бы он не ждал перед этими меняющимися видами, он никогда не встретит древнее эхо себя самого. - Знаешь ли ты, где мы находимся? - спросил Элвин у Алистры, когда она завершила обход зеркал. Алистра покачала головой. - Где-то у края города, я полагаю, - ответила она беззаботно. - Мы, видно, проделали большой путь, но я не представляю, насколько мы удалились. - Мы в Башне Лоранна, - пояснил Элвин. - Это одна из высочайших точек Диаспара. Пойдем, я покажу тебе... Он взял Алистру за руку и повел ее из зала. Здесь не было заметных глазу выходов, но в некоторых местах узор на полу указывал на боковые коридоры. При подходе к зеркалам в этих точках отражения как бы расплывались в светящуюся арку, через которую можно было ступить в другой коридор. Алистра окончательно потеряла счет всем изгибам и поворотам, когда они наконец вышли в длинный, совершенной прямой туннель, продуваемый холодным постоянным ветром. Он простирался горизонтально на сотню метров в обе стороны, и у его дальних концов виднелись крошечные круги света. - Мне здесь не нравится, - пожаловалась Алистра. - Холодно. Вероятно, она никогда не испытывала настоящего холода в своей жизни. Элвин почувствовал себя виноватым. Ему следовало предупредить, чтобы она взяла с собой плащ - и хороший, ибо вся одежда в Диаспаре служила чистым украшением и как защита от холода никуда не годилась. Поскольку ее дискомфорт был полностью его виной, он протянул ей свой плащ, не сказав ни слова. В этом не было и следа галантности: равенство полов было полным слишком долго для того, чтобы выжили подобные условности. Будь ситуация обратной, Алистра отдала бы свой плащ Элвину, и он машинально принял бы его. Идти вдоль потока ветра было не столь уж неприятно, и они быстро достигли края туннеля. Изящная каменная решетка с широкими прорезями не давала пройти дальше, да это и не было нужно: они стояли у края пропасти. Огромный воздухопровод выходил на отвесный край башни, и под ними был вертикальный обрыв метров в четыреста. Они были высоко над внешними обводами города, и немногие в этом мире имели возможность так видеть простиравшийся перед ними Диаспар. Вид был обратный тому, что Элвин наблюдал из центра парка. Внизу простирались концентрические волны камня и металла, опускавшиеся километровыми шагами к сердцевине города. Вдалеке, частично скрытые башнями, виднелись поля, деревья, вечно текущая по кругу река. А еще дальше вновь громоздились, поднимаясь к небу, бастионы Диаспара. Стоя рядом с ним, Алистра рассматривала панораму с удовольствием, но без особого удивления. Она видела город бессчетное число раз с других, почти столь же выгодно расположенных точек - и со значительно большим комфортом. - Вот наш мир, весь, целиком, - сказал Элвин. - Теперь я хочу показать тебе кое-что еще. Отойдя от решетки, он направился к удаленному световому кругу в дальнем конце туннеля. Ветер обдавал холодом его его легко одетое тело, но Элвин едва замечал это неудобство, продираясь через поток воздуха. Он прошел лишь немного и понял, что Алистра даже не пытается идти за ним. Она стояла и смотрела ему вслед. Ее позаимствованный плащ бился на ветру, одна рука слегка прикрывала лицо. Элвин увидел, как дрогнули ее губы, но слова не долетали до него. Сперва он оглянулся с изумлениям, затем с нетерпением, смешанным с жалостью. То, что говорил Джезерак, было правдой. Она не могла последовать за ним. Она поняла смысл этого удаленного светового пятна, сквозь которое в Диаспар врывался ветер. Позади Алистры был знакомый мир, полный чудес, но свободный от неожиданностей, плывущий по реке времени, подобно сверкающему, но плотно закрытому пузырьку. Впереди, отстоя от нее не более чем на несколько шагов, была голая пустыня - необитаемый мир - мир Пришельцев. Элвин вернулся к ней и с удивлением обнаружил, что она вся дрожит. - Чего ты боишься? - спросил он. - Мы по-прежнему в Диаспаре, в полной безопасности. Ты же выглянула из того окна позади нас, - значит, можешь выглянуть и из этого тоже! Алистра уставилась на него, словно он был неким монстром. В сущности, по ее меркам он был им. - Я не могу этого сделать, - сказала она наконец. - Даже при одной мысли об этом мне становится холоднее, чем от ветра. Не ходи дальше, Элвин! - В этом нет никакой логики! - безжалостно настаивал Элвин. - Ну чем тебе повредит, если ты дойдешь до конца этого коридора и посмотришь наружу? Там необычно и одиноко, но ничего страшного нет. Наоборот, чем дольше я смотрю, тем более прекрасным мне... Алистра не дослушала его. Она повернулась на каблуках и бросилась вниз по тому скату, что доставил их в этот туннель. Элвин не пытался остановить ее. Навязывать другому свою волю было плохим тоном. Убеждения же, как он видел, были совершенно бесполезны. Он знал, что Алистра не остановится, пока не вернется к своим друзьям. Ей не грозила опасность затеряться в лабиринтах города: она без труда могла найти обратный путь. Инстинктивное умение выпутываться из самых мудреных закоулков было лишь одним из многих достижений Человека, начавшего жить в городах. Давно исчезнувшие крысы вынуждены были приобрести подобные же навыки, когда покинув поля, связали свою судьбу с человечеством. Элвин помедлил секунду, словно в надежде на возвращение Алистры. Он не был удивлен ее реакцией - но лишь проявившейся неистовостью и иррациональностью. Искренне сожалея о ее бегстве он, однако, предпочел бы, чтоб она не позабыла при этом оставить плащ. Дело было не только в холоде. Непросто было пробиваться сквозь ветер, вдыхаемый легкими города. Элвин боролся и с потоком воздуха, и с той силой, что поддерживала его движение. Лишь достигнув каменной решетки и вцепившись в нее руками, он позволил себе расслабиться. Места едва хватало, чтобы просунуть голову в отверстие, и даже при этом поле зрения несколько ограничивалось, так как вход в туннель был несколько углублен в городскую стену. И все же он видел достаточно. В сотнях метров под ним солнечный свет покидал пустыню. Лучи почти горизонтально пронизывали решетку, покрывая стены туннеля причудливой картиной из золотых бликов и теней. Прикрыв глаза от солнечного блеска, Элвин пристально рассматривал страну, где уже бесконечно многие века не ступала нога человека. Он смотрел как бы на вечно застывшее море. Уходя на запад, километр за километром змеились песчаные дюны. Косое освещение резко выделяло их очертания. Тут и там капризы ветра выдули в песке причудливые водовороты и овражки. Иногда трудно было поверить, что эти скульптуры не созданы разумом. На очень большом расстоянии, так далеко, что его нельзя было даже оценить, виднелась гряда плавных, округлых холмов. Они разочаровали Элвина: он бы многое дал, чтобы воочию увидеть поднимающиеся ввысь горы старинных записей и собственных грез. Солнце опустилось к краю холмов. Его покрасневший свет был смягчен пройденными в атмосфере сотнями километров. На его диске были видны два огромных черных пятна. Элвин знал из своих изысканий о существовании подобного явления; но был удивлен тем, что столь легко может наблюдать их. Они выглядели словно пара глаз, уставившихся на него, согнувшегося в своей смотровой щели; а ветер беспрестанно свистел в ушах. Сумерек не было. С заходом солнца озера тени, лежавшие среди песчаных дюн, стремительно слились в одно громадное море тьмы. Цвета покидали небо; теплые красные и золотые тона вытекли прочь, оставив антарктически-синий, постепенно сгустившийся в ночь. Задержав дыхание, Элвин ждал момента, ведомого из всего человечества лишь ему - момента, когда оживет и затрепещет первая звезда. С тех пор как он последний раз побывал в этом месте, прошло много недель, и он знал, что картина ночного небосвода должна была измениться. Но он не был готов впервые увидеть Семь Солнц. Они не могли называться иначе: непрошенная фраза сама сорвалась с его губ. На последних следах закатного сияния они составляли крошечную, тесную и поразительно симметричную группу. Шесть из них были расположены в виде слегка сплющенного эллипса, который, как был уверен Элвин, на деле был точным кругом, слегка наклоненным к лучу зрения. Каждая из звезд имела свой цвет: он различил красную, голубую, золотую и зеленую, прочие оттенки ускользали от глаза. Точно в центре этого построения покоился одинокий белый гигант - ярчайшая звезда на всем доступном взору небе. Вся группа выглядела в точности как ювелирное изделие. Казалось невероятным, выходившим за все пределы законов случайности, чтобы природа могла измыслить столь идеальный образ. Когда его глаза постепенно освоились с темнотой, Элвин различил огромную туманную вуаль, некогда именовавшуюся Млечным Путем. Она простиралась от зенита до горизонта, и ее складки окутывали Семь Солнц. Теперь, бросая им вызов, появились и другие звезды, но их случайные группировки только подчеркивали загадку этой идеальной симметрии. Как будто некая сила, сознательно противопоставив себя беспорядку природной Вселенной, поместила свой знак среди звезд. Не более десяти раз Галактика обернулась вокруг своей оси с тех пор, как Человек впервые прошел по Земле. По ее собственным меркам это был лишь миг. Но за этот краткий период она изменилась полностью - изменилась намного больше, чем должна была бы при следовании естественному ходу событий. Грандиозные солнца, некогда пылавшие в расцвете молодости столь яростно, теперь чадили, доживая свою судьбу. Но Элвин никогда не видел небеса в их древней славе и не подозревал об утерянном. Холод, пронизывающий до костей, погнал его обратно в город. Он оторвался от решетки и потер руки, разминаясь. Впереди, снизу туннеля, исходящий от Диаспара свет был столь ярок, что на секунду он был вынужден отвести взгляд. За пределами города были такие вещи, как день и ночь, - внутри же царил лишь вечный день. Когда Солнце покидало небосклон над Диаспаром, город заливал свет, так что никто даже не замечал исчезновения естественного освещения. Еще до того, как люди потеряли нужду во сне, они изгоняли тьму из своих городов. Единственной ночью, приходившей иногда в Диаспар, была редкая и непредсказуемая тьма, иногда опускавшаяся на парк и превращавшая его в место загадок и тайн. Элвин медленно возвращался через зеркальный зал, разум его все еще был полон ночью и звездами. Он чувствовал воодушевление и подавленность одновременно. Казалось, нет способа когда-нибудь ускользнуть в эту огромную пустоту - и нет также рациональной причины сделать это. Джезерак заявил, что человек в пустыне скоро погибнет, и Элвин вполне мог верить ему. Возможно, однажды он и найдет путь покинуть Диаспар, но если он это и сделает, то заранее будет знать о скором возвращении. Достигнуть пустыни было бы замечательным развлечением, не более. Эту забаву ему не с кем было разделить, и она никуда бы его не привела. Но это, по крайней мере, стоило совершить, чтобы утолить душевную тоску. Словно в нежелании возвращаться в обычный мир, Элвин задержался среди отражений прошлого. Стоя перед одним из огромных зеркал, он наблюдал за сценами, появлявшимися и исчезавшими в его глубинах. Какой бы механизм ни создавал эти образы, он управлялся его присутствием и, до некоторой степени, и его мыслями. Когда он впервые входил в помещение, зеркала всегда были пусты, но стоило пройтись перед ними, как они заполнялись действием. Он будто бы стоял посреди широкой открытой площади, которую он в действительности никогда не видел, но, вероятно, существовавшей где-то в Диаспаре. Она была необычно людной; происходило что-то вроде митинга. Двое мужчин на приподнятой платформе вежливо дискутировали, а их сторонники стояли вокруг, вмешиваясь время от времени. Полное молчание добавляло очарования происходящему, ибо воображение немедленно вступало в работу, снабжая сцену соответствующими звуками. Что они обсуждали? Элвин замечтался. Возможно, это была не реальная сцена из прошлого, а чисто придуманный эпизод. Тщательно выверенное расположение фигур, их слегка церемонные жесты делали ее чуть-чуть слишком изящной для обычной действительности. Он рассматривал лица в толпе, разыскивая кого-нибудь знакомого. Здесь не было никого из его друзей, но, может быть, он смотрел на товарищей, которых встретит лишь в будущих веках. Как много возможных вариантов человеческого облика вообще могло существовать? Число было огромным, но все же конечным, особенно если исключить все неэстетичные комбинации. Люди в зеркале продолжали свои давно позабытые дебаты, игнорируя изображение Элвина, стоявшего среди них неподвижно. Моментами было очень трудно отделаться от мысли, что он и сам является частью сцены - настолько безупречной была иллюзия. Когда кто-нибудь из призраков в зеркале проходил за Элвином, то исчезал из виду в точности как настоящий; если же кто-либо заходил вперед, то в свою очередь закрывал Элвина. Он уже собрался уходить, когда заметил необычно одетого человека, стоящего чуть поодаль от основной группы. Его поведение, одежда, словом, все в нем выглядело несколько не на своем месте в этом собрании. Он искажал картину: как и Элвин, он был анахронизмом. Он представлял из себя, однако, нечто гораздо большее. Он был реален и с несколько загадочной усмешкой смотрел на Элвина. 5 За свою короткую жизнь Элвин повстречал лишь ничтожную часть обитателей Диаспара. Поэтому он не был удивлен, увидев перед собой незнакомца. Удивился же он скорее самой возможности столкнуться с кем-либо реальным в этой покинутой башне, у самой границы неведомого. Он повернулся спиной к зеркалу и уставился на человека, нарушившего его уединение. Опередив его, тот сам обратился к нему: - Ты, я полагаю, Элвин. Обнаружив, что кто-то приходит сюда, я сразу должен был сообразить, что это ты. Этими словами он явно не собирался обидеть Элвина: он просто констатировал факт, и Элвин правильно понял его. Элвин не удивился и тому, что его узнали: нравилось это ему или нет, но его особенность и связанные с ней нераскрытые потенции сделали его известным всему городу. - Я Хедрон, - продолжал незнакомец, словно это все объясняло. - Меня называют Шутом. Элвин выглядел смущенно, и Хедрон пожал плечами в притворном огорчении. - Ах, вот она, слава! Впрочем, ты молод, и за время твоей жизни шуток не происходило. Твое невежество простительно. В Хедроне было нечто живительно необычное. Элвин покопался в памяти, стараясь прояснить смысл странного слова "Шут". Оно пробуждало какие-то отдаленные и малопонятные ассоциации. В сложной социальной структуре города было много подобных титулов, и чтобы изучить их, понадобилась бы целая жизнь. - А ты часто приходишь сюда? - ревниво спросил Элвин. Он привык рассматривать Башню Лоранна как свою личную собственность и слегка досадовал, что ее чудеса известны кому-то еще. Интересно знать, однако, смотрел ли Хедрон хоть раз на пустыню, видел ли тонущие на Западе звезды? - Нет, - сказал Хедрон, словно отвечая на его невысказанные вслух мысли. - Я никогда раньше здесь не был. Но узнавать о необычных происшествиях в городе - мое развлечение, а с тех пор, как Башню Лоранна посещали в последний раз, прошло уже очень много времени. Элвина слегка удивило, каким образом Хедрон узнал о его прежних визитах. Но он тут же перестал думать об этом. Диаспар был полон глаз, ушей и других, более тонких органов чувств, информировавших город обо всем происходящем в нем самом. Кто угодно, проявив достаточную заинтересованность, мог без труда найти способ подключиться к этим каналам. - Если даже в самом деле войти сюда - это необычный поступок, - сказал Элвин, продолжая словесную пикировку, - почему ты должен этим интересоваться? - Потому что в Диаспаре, - ответил Хедрон, - необычное является моей прерогативой. Я давно выделил тебя; я знал, что мы однажды встретимся. Я тоже уникален: в своем роде. О нет, не так как ты: это не первая моя жизнь. Тысячи раз я выходил из Зала Творения. Но где-то там, в начале, я был избран Шутом, а в Диаспаре бывает не более одного Шута. Впрочем, большинство людей находит, что и одного много. В речах Хедрона была ирония, по-прежнему вызывавшая у Элвина растерянность. Задавать в упор вопросы личного характера не считалось признаком хорошего тона, но ведь Хедрон, в конце концов, сам затронул эту тему. - Я сожалею о своем невежестве, - сказал Элвин. - Но кто такой Шут, и что он делает? - Ты спрашиваешь "что", - ответил Хедрон, - поэтому я начну с того, что расскажу тебе - "зачем". Это длинная история, но, думаю, тебе будет интересно. - Мне все интересно, - сказал Элвин сущую правду. - Очень хорошо. Люди - если только это были люди, в чем я иногда сомневаюсь, - задумавшие Диаспар, должны были разрешить невероятно сложную проблему. Диаспар - это не просто машина; как тебе известно, это живой и к тому же бессмертный организм. Мы так пообвыклись в нашем обществе, что не можем осознать, насколько странным оно представлялось нашим первым предкам. Мы видим здесь крошечный, замкнутый мир, неизменный во всем, кроме мелочей, - и тем не менее век за веком он сохраняет идеальную стабильность. Время его существования, вероятно, превысило длительность всей прежней истории человечества. Однако в той истории были - по крайней мере так принято считать - многие тысячи самостоятельных культур и цивилизаций, продержавшихся какое-то время, а затем исчезнувших. Как Диаспар достиг свой необычайной стабильности? Элвин был озадачен тем, что можно спрашивать о таких элементарных вещах, и его надежда узнать что-то новое начала таять. - С помощью Банков Памяти, естественно, - ответил он. - Диаспар всегда состоит из одних и тех же людей, пусть даже состав населения меняется, когда их тела конструируются или разрушаются. Хедрон покачал головой. - Это ничтожно малая часть истины. Из тех же самых людей можно построить много разнообразных видов общества. Я не могу этого доказать или привести прямые свидетельства, но я убежден в этом. Творцы города не просто ограничили численность его населения; они ограничили также законы, управляющие поведением людей. Мы редко осознаем существование этих законов, но подчиняемся им. Диаспар - это замороженная культура, способная изменяться лишь в узких пределах. Банки Памяти хранят, помимо наших тел и личностей, еще много других вещей. Они хранят образ самого города, удерживая на своем месте каждый атом, оберегая его от перемен, вносимых временем. Взгляни на эту мостовую: она уложена миллионы лет назад, и по ней прошло бессчетное множество ног. Видишь ли ты хоть малейший признак износа? Незащищенное вещество, хотя бы и алмазной твердости, уже давным-давно было бы истерто в пыль. Но пока будет доставать энергии на работу Банков Памяти, пока содержащиеся в них матрицы будут контролировать образ города, физическая структура Диаспара не изменится. - Но ведь какие-то изменения были, - запротестовал Элвин. - Многие здания со времен постройки города были разобраны, вместо них воздвигнуты новые. - Конечно. Но только путем сброса информации, хранящейся в Банках Памяти, и установки затем новых образов. В общем, я упомянул обо всем этом только для того, чтобы продемонстрировать, как город сохраняет себя физически. Вся суть в том, что в Диаспаре есть аналогичные машины, сохраняющие нашу социальную структуру. Они следят за всеми изменениями и корректируют их прежде, чем те станут слишком заметными. Как они это делают? Я не знаю. Может быть, они отбирают тех, кто появляется из Зала Творения. Может быть, они подправляют образы наших личностей: мы-то думаем, что обладаем свободой воли, но как можно быть в этом уверенным? Так или иначе, проблема была решена. Диаспар выжил и невредимым прошел сквозь века, подобно огромному кораблю, несущему в качестве груза все, что уцелело от человеческого рода. Это - грандиозный успех социальной инженерии. Другой вопрос - стоило ли все это затевать? Но одной стабильности недостаточно. Она слишком легко ведет к застою, а затем и к упадку. Конструкторы города предприняли тщательно рассчитанные шаги, чтобы избежать этого. Правда, опустевшие дома вокруг нас указывают, что они преуспели не полностью. Я, Шут Хедрон, есть часть этого плана. Возможно, лишь крошечная часть. Мне нравится думать иначе, но удостовериться в обоснованности своей мечты я никогда не смогу. - И что собой представляет твоя часть? - спросил Элвин, все еще не до конца понимая собеседника и начиная слегка раздражаться. - Ну, скажем, я вношу в город рассчитанное количество беспорядка. Если б я попытался объяснить свои действия, то разрушил бы всю их эффективность. Суди по мне по моим деяниям, хотя бы и немногим, а не по моим словам, хотя бы и многим. Элвин никогда не встречался с кем-либо, напоминавшим Хедрона. Шут был настоящей личностью - человеком действия, на голову превосходящим уровень общего единообразия, типичный для Диаспара. И хотя надежда разобраться, в чем именно заключались его обязанности и как он их выполнял, рассеялась, это было не столь важно. Главное заключалось в том, почувствовал Элвин, что появился кто-то, с кем он может поговорить (когда тот сделает перерыв в монологе), и кто способен дать ответы на самые насущные, давно назревшие вопросы. Они вместе направились обратно по коридорам Башни Лоранна и вышли наружу близ опустевшей движущейся дороги. Только теперь Элвин сообразил, что Хедрон ни разу не поинтересовался: что же он делал там, на краю неизвестности. Он подозревал, что Хедрон уже знал это и был заинтригован, но не удивлен. Интуиция подсказала Элвину, что удивить Хедрона будет очень непросто. Они обменялись индексами, чтобы иметь возможность при желании связаться друг с другом. Элвин в нетерпении ожидал новой встречи с Шутом, одновременно слегка опасаясь, что его общество окажется утомительным при слишком длительном контакте. К тому же он хотел предварительно узнать, что могут рассказать о Хедроне его друзья и, в частности, Джезерак. - До следующей встречи, - сказал Хедрон и попросту исчез. Элвин был несколько обескуражен. Встречаясь с кем-либо не во плоти, а в виде спроецированного изображения, житель Диаспара, следуя правилам хорошего тона, предупреждал собеседника об этом с самого начала - иначе тот, ничего не подозревая, мог попасть в весьма невыгодное положение. Вероятно, Хедрон все время спокойно сидел дома - где бы его дом ни находился. Номер, который он дал Элвину, гарантировал лишь, что все сообщения достигнут его, но не содержал информации о его местожительстве. Это, по крайней мере, соответствовало обычаям. С индексными номерами можно было вести себя достаточно свободно; фактический же адрес открывали лишь самым близким друзьям. Возвращаясь в город, Элвин раздумывал над всем услышанным от Хедрона о Диаспаре и его социальном устройстве. Примечательно, что он никогда не встречал недовольных своим образом жизни. Диаспар и его обитатели были задуманы как части единого генерального плана; они составляли идеальный симбиоз. На протяжении своих долгих жизней диаспарцы никогда не скучали. Хотя их город был по меркам прежних веков очень мал, его сложность превосходила всякую меру, а количество сокровищ и всяких диковин было беспредельным. Здесь Человек собрал все плоды своего гения, все, что удалось спасти из руин прошлого. Говорили, что все некогда существовавшие города сыграли свою роль в становлении Диаспара; до появления Пришельцев его название уже было известно во всех мирах, утерянных позднее человеком. В строительство Диаспара был вложен весь опыт, все искусство Империи. Когда же великие дни подошли к концу, гении прошлого реформировали город и поручили его машинам, сделав Диаспар бессмертным. Если даже все уйдет в небытие - Диаспар будет жить и нести потомков Человека невредимыми по течению времени. Люди в Диаспаре не достигли ничего, кроме возможности выжить, и были удовлетворены. Они могли заняться миллионом вещей, чтобы заполнить промежуток времени от момента выхода почти взрослых тел из Зала Творения, до часа возвращения лишь слегка постаревших организмов в Банки Памяти города. В мире, где все мужчины и женщины обладали разумом, некогда осенявшим лишь гениев, не было опасности заскучать. Наслаждений, доставляемых беседой и аргументацией, тончайших формальностей в области социальных контактов - этого уже было достаточно, чтобы занять немалую часть жизни. А помимо этого, бывали еще большие формальные дебаты, когда весь город зачарованно внимал проницательнейшим умам, сталкивавшимся в поединке или дерзавшим штурмовать такие вершины философии, которые никогда не покорятся, но и вызов, брошенный ими, никогда не потускнеет. Не было мужчины или женщины без какого-нибудь всепоглощающего интеллектуального занятия. Эристон, к примеру, проводил немалую часть времени в длительных диалогах с Центральным Компьютером. Последний, фактически управляя городом, имел тем не менее досуг для десятков одновременных дискуссий со всеми осмелившимися померяться с ним разумом. Уже триста лет Эристон пытался построить логический парадокс, который машина не смогла бы разрешить. Впрочем, на серьезный прогресс в этом занятии он рассчитывал только спустя несколько жизней. Интересы Этании были скорее эстетического рода. Она сперва набрасывала, а затем с помощью организаторов материи конструировала трехмерные переплетенные фигуры такой красоты и сложности, что они представляли собой, в сущности, исключительно серьезные топологические проблемы. Ее работы можно было видеть по всему Диаспару, а некоторые из них были вделаны в пол больших хореографических залов и использовались в качестве основы для создания новых балетных произведений и танцевальных мотивов. Человеку, лишенному интеллекта, достаточного для постижения всех тонкостей подобного времяпрепровождения, оно показалось бы сухим и бесплодным. Но в Диаспаре любой был способен понять хотя бы что-нибудь из того, что пытались делать Эристон и Этания; более того - любой житель Диаспара имел собственное, столь же увлекательное и всепоглощающее занятие. Атлетика и разнообразные другие виды спорта, включая те, что появились после овладения гравитацией, украшали жизнь молодежи в течение первых столетий. В сфере приключений и тренировки воображения все, чего только можно было пожелать, обеспечивали саги. Они были неизбежным финалом той б