ни остаются вечными, эти теплые щенки. - Уважаемый сэр, - расспрашивали матросы, - нам очень хочется посмотреть на теплых щенков, но мы не знаем, что с ними делать. - Как чего делать? - отвечал Суер. - Их надо трепать. Трепать - вот и вся задача. - А щекотать их можно? - застенчиво спросил боцман Чугайло. - Щекотание входит в трепание, - веско пояснил капитан. Совершенно неожиданно трепать щенков вызвалось много желающих. Чуть не весь экипаж выстроился у трапа, требуя схода на берег. С сомнением осмотрев эту очередь, которая внутри себя пихалась и отталкивалась, капитан сказал: - Трепать щенков надо уметь. А то иной так понатрепет, что другим ничего не останется. - Кэп, позвольте потрепать хоть с полчасика, - просил Чугайло. - Трепать щенков будут старые, испытанные открыватели островов, - решил Суер. - Остальные останутся на "Лавре". А если кому хочется чего-нибудь потрепать, боцман даст пеньки, канатов, а также флаги сопредельных государств. - Сэр! Сэр! - кричал впередсмотрящий Ящиков. - Возьмите меня, я хочу полежать рядом с кабанчиком вокабул. - А мне хоть бы одну серпилию пальм понюхать, - говорил Вампиров. - Отвали от тырапа! - ревел Пахомыч. - А то привезу с острова кусок грубоидального ромбодендрона и как дам по башке! - А серпилии пальм нюхать нельзя, - объяснял Суер. - Человек, который нанюхался серпилии, становится некладоискательным. Если у него под ногами будет зарыт самый богатый клад - он его никогда не найдет. Это неожиданно многих отпугнуло. Все как-то надеялись, что когда-нибудь мы напоремся на какой-нибудь завалящий островок с кладом. Под завистливый свист команды мы погрузились в шлюпку и пошли к острову. Подплывая, мы глядели во все глаза, ожидая появления щенков, но их пока не было видно. Причалив честь по чести, первым делом мы побежали к ближайшей серпилии пальм, разодрали ее на куски и нанюхались до одурения. Суер серпилию нюхать не стал. Он разлегся под грубоидальным ромбодендроном и смеялся как ребенок, глядя, как мы кидаемся друг в друга остатками недонюханной серпилии. - А клада нам не надо! - рифмовал Пахомыч. - Нам серпилия роднее! К ней бы только стаканчик вермута! Ну я налил Пахомычу стаканчик. Я знал, что вермут к серпилии очень расположен, и захватил пару мехов этого напитка. Лоцман Кацман тоже запросил стаканчик, но тут капитан сказал: - Уберите вермут. Слушайте! В тишине послышался щемящий душу жалобный звук. - Это скулят щенки, - пояснил Суер, - они приближаются. Тут из-за ближайшего кабанчика вокабул выскочил первый щенок. Радостно поскуливая, взмахивая ушами, виляя хвостом, он уткнулся носом в грубые колени нашего капитана. - Ах ты, дурачок, - сказал Суер, - заждался ласк. - Угу-угу, - поскуливал щенок, и капитан начал его трепать. Поверьте, друзья, я никогда не видывал такого талантливого и веселого трепания! Суер щекотал его мизинцем под подбородком, гладил и похлопывал по бокам, хватал его за уши и навивал эти уши на собственные персты, чесал живот то свой, то щенячий, распуши-вал хвост и играл им, как пером павлина, бегал по его спине пальцами, делая вид, что это скачет табун маленьких жеребцов. Со всех сторон из-за кабанчиков и ромбодендронов к нам повалили щенки. Это были лайки и терьеры, доги и немецкие овчарки, пуделя и ризеншнауцеры, дратхаары и ирландские сеттеры. И мы принялись их трепать. Вы не поверите, но иногда у меня оказывалось под рукой сразу по семь - по восемь щенков. Я катался с ними по траве и трепал то одного, то другого. Пахомыч, нанюхавшийся серпилии, частенько путал щенков с лоцманом Кацманом, трепал его и подымал за уши над землей. Кацман совершенно не спорил и блаженно скулил, путая себя со щенками. Правда, поднятый за уши, он больше походил на кролика. Должен сказать, что я трепал щенков, строго следуя примеру капитана, и за минуту оттрепывал по две - по три пары. - Главная задача, - пояснял Суер, - оттрепать всех щенков до единого. И мы трепали и трепали, и я не уставал удивляться, какие же они были теплые. Никогда в жизни не видывали мы эдакой теплоты и приятной влажности носа. У Пахомыча в карманах обнаружилась ливерная колбаса. Он кормил ею дворняг, одаривал такс и бульдогов. Вокруг старпома образовалась целая свора жаждущих ливера щенков. Лоцман Кацман, совершенно превратившийся в щенка, тоже выпрашивал кусочек. Пахомычу приходилось отпихивать лоцмана левым коленом. До самого вечера трепали мы щенков, а на закате стали прощаться. Суер плакал как ребенок. Он снова и снова кидался на колени и перецеловывал всех щенков. С большим трудом погрузились мы в шлюпку. Только лоцман катался еще по траве, разделяя со щенками прощальный кусок ливерной колбасы. Тут к нему подскочил какой-то кабанчик вокабул, боднул его в зад, и лоцман влетел в шлюпку. А в шлюпке мы обнаружили какого-то совершенно неоттрепанного щенка. Ему ничего в жизни не досталось. - Возьмем его с собою, капитан, - умолял старпом. - Оттрепем на борту, накормим. И команде будет повеселей! - Нельзя, - сказал капитан, - ему нельзя жить с людьми. Ну, оттрепем, накормим, а там он превратится в собаку и скоро умрет. Нет. - Извините, сэр, - не выдержал я, - неужели вы предполагаете, что на продолжительность жизни собаки влияет именно человек? - Не сомневаюсь, - сказал капитан. - К тому же преданность, или, если хочешь, собачья преданность, или, если хочешь - любовь, сокращает век, хотя и украшает жизнь. И мы оттрепали по очереди этого щенка, отпустили его, и он вплавь добрался до берега. К сожалению, на "Лавра" мы так ничего и не привезли - ни серпилии пальм, ни грубоидального ромбодендрона. Правда, Суер прихватил с собой одну небольшую перистую гармонику дюн. Мы подарили ее боцману, и Чугайло играл иногда на ней тоскливыми вечерами. Глава XXII Встречный корабль Сэр Суер требует, чтоб я записывал все подробности плаванья. - Пиши все, как было! - кричит он порой с капитанского мостика, на который никогда не всходит. Я стараюсь, но описывать некоторые подробности просто стило опускается. Ну зачем, скажите, описывать толстую бабу с хозяйственной сумкой, которая стояла посреди океана и махала нам, чтоб мы ее подвезли? На чем она стояла среди волн, я даже толком не разобрал, то ли на овощном ящике, то ли на бочке, то ли просто на подпяточном острове. Вы, конечно, слыхали, что на океане встречаются такие пяточные или подпяточные острова. Суши там ровно на пятку. Я даже знал одного капитана, который открыл такой остров и рядом с пяткой вонзил еще флаг собственного государства. Потом, говорят, открыл аптеку, два питейных заведения, корт, пункт обмена валюты, рулетку и бассейн. Этот бассейн возмутил население острова, и они свергли все, что было навергуто. Встречаются, конечно, острова и побольше. Боцман Чугайло называет их - "попиджопные". Ну, это уж дело боцмана называть их как угодно, а лично я описывать их не собираюсь. Резко и решительно не желаю рассказывать о встреченных нами кораблях. Ну, проплывала однажды мимо нас пиратская галера "Тарас Шевченко", ну и что? Вообще-то мимо нас плавать опасались. Стороной обходили. Только однажды черный корвет подошел вплотную. Мы думали, это "Бигль" или "Коршун". Увы! Вот выписка из вахтенного журнала: "В двадцать пять часов сто минут, сильно кренясь на пра вый борт, салютуя из револьверов, мимо фрегата "Лавр Геор-гиевич" на полном ходу промчался корвет "Лаврентии вич". Напуганный скрипом нашей ватерлинии, через полминуты он затонул". Глава XXIII Дырки в фанере Остров посвящается Татьяне Бек. Недели, наверно, с две, а то и с три-четыре мы никак не могли открыть ни одного острова. Ну, не получалось! Острова-то, не означенные на картах, мелькали там и сям, но мы то обшивали палубу горбылем, то мочили яблоки, то попросту ленились. Сэр Суер-Выер, утомленный открыванием все новых и новых островов, говорил: - Невозможно открыть все острова на свете, друзья. Лично я открывать новые острова отказываюсь. Пусть на свете хоть что-нибудь останется не открытым мною. И наш старый фрегат "Лавр Георгиевич" пролетал мимо островов, с которых порой высовывались фиги и тянулись в сторону "Лавра". На других островах сияли туземные рожи, измазанные повидлой, а в пампасах пели хором какие-то младенцы без набедренных повязок. Все это мелькало мимо наших бортов, пролетало, не задевая души. Только на одном берегу задела душу стоящая на горе корова. Верхом на ней сидело штук двадцать человек, а с десяток других добровольцев сосали ее необъятное вымя. Я долго раздумывал о судьбе этой коровы, но скоро и корова позабылась, развеялась ветром океанов. Наконец запасы питьевой воды у нас истощились, и капитану пришлось согласиться на открывание какого-нибудь острова. И остров не замедлил появиться на горизонте. - Не знаю, есть ли на нем вода, - говорил Суер, - но, возможно, найдется хоть что-нибудь питьевое. - А пресное не обязательно, - поддерживали мы нашего капитана. На берег мы взяли с собою бочки и баклаги, баки, цистерны, ведра, лейки, пустые бутылки и нескольких матросов, которые должны были все это перетаскивать на борт. Не помню точно, кто там был из матросов. Ну, Петров-Лодкин, Веслоухов, возможно, и матрос Зализняк. А вот кочегара с нами не было. Впрочем, был. Конечно, был с нами и наш кочегар. Ковпак. Новооткрываемый остров весь был перерезан рвами, в которых и подозревалась вода. . Рвы эти и земляные валы что-то ненавязчиво напоминали, а что именно, мы не могли понять. Рядом с капитаном стояли мы на берегу, стараясь справиться со своей памятью, как вдруг послышался какой-то треск, и из ближайшего рва показался человек. Он был ромбической формы и стоял на одной ноге. И нога эта была какая-то такая - общая нога. Вы меня понимаете? - Человек, - сказал Суер и указал пальцем. Выслушав капитана, ромбический человек на общей ноге повернулся боком и тут же исчез. - Исчез, - сказал Суер, а человек снова появился, повернувшись к нам грудью. Что за чертовщина! Ромбический туземец явно вертелся. То он поворачивался к нам боком, и тогда его не было видно, то грудью - и тогда он виден был. - Батенька! - закричал Суер на языке Солнечной системы. - Кончайте вертеться и подойдите поближе! - Не могу, сударь, - послышался ответ на языке Млечного Пути, -здесь как раз двадцать пять метров. Высказав это, он опять завертелся. Тут мы рассмотрели его поподробней. Скорее всего, он был сделан из фанеры, вот почему и не был виден сбоку. Вернее, был виден как тоненькая черточка. Если это была фанера, то уж не толще десятки. Кроме того, туземец был весь в дырках, которые распределялись по всему телу, но больше всего дырок было на сердце и во лбу. - Ну что вы на меня уставились, господа? - закричал он на языке смежных галактик. - Стреляйте! Здесь как раз двадцать пять метров! Мы никак не могли понять, что происходит, возможно, из-за этих диалектов. Галактический слэнг припудрил наши мозги. Наши, но не нашего капитана! - Отойди на пятьдесят метров, - строго сказал он на русском языке. Фанерный отбежал, дико подпрыгивая на своей общей ноге. - Обнажаю ствол, - сказал капитан и вынул пистолет системы Максимова. - Стреляйте! - крикнул Фанерный, и капитан выстрелил. Пистолетный дым опалил черепушку какого-то матроса, возможно, Веслоухова, а пуля, вращаясь вокруг своей оси, врезалась в фанеру. - Браво! - закричал простреленный, окончательно переходя на русский язык. - Браво, капитан! Стреляйте еще! Десятка! Суер не заставил себя упрашивать и выпустил в фанеру всю обойму. Только один раз он попал в восьмерку, потому что лоцман Кацман нарочно ущипнул его за пиджак. - Какое наслажденье! - кричал Фанерный. - Счастье! Вы не можете себе представить, какое это блаженство, когда пуля пронзает твою грудь. А уж попадание в самое сердце - это вершина нашей жизни. Кого не простреливали - тому этого не понять. Прошу! Стреляйте еще! В меня так давно никто не стрелял. - Хватит, - сказал капитан. - Патроны надо беречь. А вот вы скажите мне, любезный, где тут у вас колодец? Колодец вон там, поправее. В нем кабан сидит! Эй, кабан! Вылезай, старая ты глупая мишень! Вылезай, здесь здорово стреляют! Кабаняро! Вываливай! Недовольно и фанерно похрюкивая, из колодца поправее вылез здоровенный зеленый кабан, весь расчерченный белыми окружностями. Он повернулся к нам боком и вдруг помчался над траншеей, имитируя тараний бег. - Стреляйте же! Стреляйте! - крикнул наш ромбический приятель. - Делайте опережение на три корпуса! Капитан отвернулся и спрятал ствол в карман нагрудного жилета. Лоцман Кацман вдруг засуетился, сорвал с плеча двустволку и грохнул сразу из обоих стволов! Дым дуплета сшиб пилотку с кочегара Ковпака, а сама дробь в кабана никак не попала. Она перешибла черточку в фамилии Петров-Лодкин. Первая половинка фамилии - а именно Петров - подлетела в небо, а вторая половинка - Лодкин - ухватила Петрова за ногу, ругая лоцмана последними словами, вроде "Хрен голландский". Кабан развернулся на 630 градусов, побежал обратно и спрятался в свой колодец. - Хреновенько стреляют, - хрюкал он из колодца фанерным голосом. - Да, братцы, - сказал наш ромбический друг на общей ноге, - огорчили вы кабана. Не попали. А ты бы, кабан, - закричал он в сторону колодца, - бегал бы помедленней! Носишься, будто тебя ошпарили! - Эй, кабан, - крикнул Пахомыч, - у тебя там в колодце вода-то есть? - Откуда? - ворчал кабан. - Какая вода? Придумали еще! Дробью попасть не могут. - Эх, лоцман-лоцман, - хмурился капитан, - к чему эти фанерные манеры? Зачем надо было стрелять? - А я в кабана и не целился, - неожиданно заявил Кац-ман, - я в черточку целился. Попробуйте-ка, сэр, попадите в черточку фамилии Петров-Лодкин. Признаюсь, эта черточка давно меня раздражала. - Благодарите судьбу, что вы попали не в мою черточку, - сказал Суер-Выер. Между тем петровлодкинская черточка болталась в воздухе на довольно-таки недосягаемой высоте. - Эй ты, дефис! - орал матрос, лишенный черточки. - На место! - Мне и тут хорошо, - нагло отвечал дефис, - а то зажали совсем. С одной стороны Лодкин давит, с другой - Петров. Полетаю лучше, как чайка. - Хватит валять дурака, --решительно сказал Суер. -Эй, кабан, вылезай! Лоцман, одолжите ваш прибор. Кабан выскочил и, недовольно хрюкая, побежал по прямой. Капитан пальнул, и кабан рухнул в траншею. - Вот теперь неплохо, - хрюкнул он. - Перебили мне сонную артерию! Давненько такого не бывало! А если вам вода нужна - пожалуйста. У меня тут в траншее сколько угодно. С дождями натекло. На звуки наших выстрелов из соседних рвов и щелей стали вылезать все новые фанерные фигуры- Были тут солдаты и офицеры, немцы и русские, душманы и ба-шибузуки и чуть ли не весь животный мир: слоны, косули, лебеди, утки, медведи, зайцы, черт знает что! Они маячили над своими рвами, явно приглашая нас пострелять. - Некогда, братцы! - кричал Пахомыч. - Воду надо таскать! Пока мы таскали воду, ромбический человек, простреленный Суером, успокаивал своих сотоварищей: - Не волнуйтесь, ребята! Они еще постреляют, когда воды наберут. - Мы потом по всем по вам картечью с борта жахнем! - уверял и Пахомыч. - Вы уж жахните, пожалуйста, - просил Фанерный, - не подводите меня. Между тем вся эта фанерная пинакотека тихо скулила и жалобно протягивала к нам свои простреленные десятки. Перепрыгивая рвы и траншеи, мы с капитаном обошли этот трагический ряд мишеней. Я чувствовал, что капитан очень жалеет их и готов пострелять, но тратить даром патроны было некапитанской глупостью. Суер-Выер гладил слонов, жал руки офицерам. Одного простреленного душмана он много раз прижимал к сердцу. Тот был до того жалок и так мало прострелен, что мы насчитали всего 143 дыры. - Пальните в меня, братцы! - просил душман. Капитан не выдержал и с двух шагов пальнул ему в сердце. А когда мы вернулись на корабль, Суер-Выер велел зарядить пушку картечью, и мы жахнули по острову. Выстрел получился на редкость удачным: многие мишени, разбитые вдребезги, были выбиты из своих траншей. От пушечного грома в небо взметнулась сотня тарелочек, ну тех самых допотопных тарелочек, по которым когда-то мы стреливали влет бекасинником. Стая тарелочек перепугала петровлодкинский дефис. В ужасе ринулся он с поднебесья вниз и, расталкивая боками Петрова и Лодкина, встал на свое место. Глава XXIV Остров Уникорн - А остров Уникорн, друзья, - рассказывал Суер-Выер, - открыт еще в пятом веке до новой эры капитаном Ктессом. Но сейчас это открытие считается недействительным, потому что эра - новая. - Новая? - удивился лоцман Кацман. - С чего это она такая уж новая? Капитан неожиданно закашлялся. Он явно не знал, что сказать. Прищурившись, внутренним своим взглядом рассматривал он нашу новую эру, но ничего такого уж особо нового в ней, кажется, не находил. - Ладно тебе, - толкнул лоцмана старпом, выручая капитана, - сказано тебе: новая, значит - новая, сиди и помалкивай. - По большому счету э... - продолжал Суер. - По большому счету э... надо бы снова открыть этот остров. - Ну давайте откроем, сэр, - сказал Пахомыч, - чего тянуть? Плевали мы на эру... Остров Уникорн сам открылся нам издалека. Подобный многоэтажному торту, лежал он среди океанских гладей, и, как марципаны, то там то сям торчали и блистали розовые везувии, а вместо сливочных роз пышно вздымались пальмы. Никаких серпилий, к сожалению, видно не было. Вместо листьев с пальм свешивались запятые, а также буквы "икс" и "игрек". - Запятых да игреков, пожалуй, не нанюхаешься, - задумчиво сказал Кацман. - Иксы можно сварить и съесть, - пояснил Суер, - очень неплохое блюдо, напоминает телятину, а игреков можно и на зиму насушить. Старпом, готовьте вельбот! - Почему не шлюпку, сэр? - В чем дело? - удивился капитан. - В вельбот мы сможем погрузить значительно больше иксов и игреков, а запятые, кстати, годятся к бульону вместо лаврового листа. Кроме весел, мы с собой в вельбот захватили еще и грабли, чтоб удобней было сгребать запятые, когда они понападают с пальм. Сойдя на берег, мы сразу принялись трясти пальмы. Запятые посыпались охотно. Правда, одна запятая упала на голову лоцману, пробила шляпу и вырвала клок волос, а другая умудрилась прорваться за шиворот старпому. Она корябалась под тельняшкой и щипалась. Пахомыч с проклятьем вырвал ее, шмякнул об камень и растоптал. Иксы и игреки отрывались с трудом, их приходилось срубать корабельными топорами, но все-таки мы набрали целую тачку этих латинских знаков. Впрочем, совсем недолго мы так баловались и прохлаждались с иксами и запятыми. Ненавязчивый, но все нарастающий гром и топот послышались вдали. - Скорее в вельбот! - крикнул капитан. - К черту лишние запятые! Бросайте их! Бежим! Бежим! Это - Уникорн! Немыслимый глухой рев послышался за скалами, и мы увидели вдруг острую пику. Она вылезала из-за скалы и нарастала, нарастала, постепенно утолщаясь. - Черт подери! - кричал капитан. - Я не думал, что он еще жив! Капитан Ктесс видел его в пятом веке до нашей эры! А сейчас эра-то новая! - Навались! Навались! - командовал Суер. - Левая - загребай! Правая - табань! Подальше от берега, а то он достанет нас! Достанет! Матросы наваливались изо всех сил, а пика, толстенная, как сосновое бревно, и острая, как сапожное шило, все вываливала из-за скалы. Наконец дьявольский вывал прекратился, и мы увидели, что это не пика, а огромный рог, приделанный ко лбу мускулистого существа с бедрами оленя, хребтиной буйвола, холкой харрабанды, ребрами зебры, жабрами жаббры, умбрами кобры и шкундрами шоколандры. У него были густые вепри, ноздри и брежни. - Это он! - кричал капитан. - Это - Уникорн! О Боже правый! Какой у него страшный корн! Какой рог! Какой церос! Да, друзья, это был Уникорн, или так называемый Моно-церос, которого русские подполковники чаще всего называют Единорогом. Разъяренный отсутствием многих запятых, он подскакал к берегу и стал тыкать своим рогом в наш хорошо осмоленный вельбот. Слава Создателю, что мы успели уже далеко отвалить от берега, и страшный бивень полосовал нейтральные воды, подкидывая в воздух акул и осьминогов. Глава XXV Дротики и кортики - Да, это - единственный выход, - говорил сэр Суер-Выер, расхаживая по палубе взад и вперед. - Единственный. Мы никак не могли понять, что творится с нашим капитаном, и жарили свои запятые. Их, оказывается, очень даже легко жарить. Получается вкуснее, чем грибы. Только масло нужно особое. Мы жарили на масле, которое накачали на острове масляных пчел. Тамошние пчелы откладывают в соты первоклассное подсолнечное масло. Забавно, что подсолнухи на острове не растут, и пчелы собирают масло прямо с облаков. Правда, с особых облаков, с тех, что называются - кумулюсы. А боцман Чугайло от этих жареных запятых вообще с ума посходил. У него как-то в голове не укладывалось, что знаки препинания можно жарить. А когда уложилось, он нанизал запятых, как шашлык, на шампур, натолок иксов и игреков. - А это, - говорит, -у меня будет сухой соус. Развел мангал и стал прокаливать запятые. Вонь стояла ужасная, а боцман ел, обливаясь потом. Кошмарный, скажу вам, тип был наш боцман Чугайло. - Да! Это - единственный выход! - окончательно и твердо произнес Суер-Выер, стукнул кулаком по бочке с порохом и подошел к каюте мадам Френкель. - Мадам! - сдержанно сказал он в закрытое дверью пространство. - Поверьте, это - единственный выход! - Не знаю ничего, не желаю, - послышалось за дверью. - Мадам! Вы мне обещали! Дело в том, что мы находимся неподалеку от острова Уникорн. - Неужели уже? - Увы. И капитан отошел от каюты. На следующее утро самые дюжие матросы выстроились у дверей каюты мадам Френкель. Дверь приоткрылась, и на пороге явилась мадам, абсолютно закутанная в свое одеяло. Мне показалось, что одеяло даже не одно, потому что виднелись еще какие-то квадраты и полосочки, но в точности я не ручаюсь. Возможно, и одно, но высочайшего класса закутки. Самой же мадам видно никак не было. Только прядеклок ражих волос торчал из конвертика, венчающего это стеганое сооружение. Взвалив мадам на плечи, матросы понесли ее к вельботу и опустили на талях в это просторное судно. За нею попрыгали и мы с капитаном. Капитан приказал нам захватить с собою разное холодное оружие, и мы взяли в основном дротики и кортики. - Зачем нам все это? - расспрашивал лоцман Кацман, неуверенно размахивая дротиком. - Уникорна колоть, - сдержанно ответил Суер. - Сэр! - удивленно сказал лоцман, открывая рот наподобие буквы "Э". - Сэ-Э-эр! Зачем нам его колоть? - Чтоб добыть его рог, - пояснил капитан. - Рог Уникорна - это ценный товар. Мы после продадим его на рынке возле пролива Маточкин Шар. - Да! Да! - заорали мы с Пахомычем. - Продадим рог у пролива! - Но зачем же нам мадам Френкель, господа? - Это приманка, лоцман. Понимаете? Бешеного Уникорна можно успокоить только видом прекрасной и молодой женщины. - Да так ли уж она молода и прекрасна? - спрашивал надоедливый лоцман. Тут из одеяла высунулась рука, обнаженная до плеч, влепила лоцману пощечину и снова вкуталась в свое одеяло. Добравшись до берега, мы возложили мадам Френкель на бледную скалу галапагосского порфира, напоминающую ложе Амфитриты. - Здесь, мадам, и будете разворачиваться, - сказал капитан. - Все должно быть по плану. Как только услышите топот копыт - сразу начинайте разворачиваться... В укрытие, друзья! Готовьте дротики и кортики! Мы нырнули в укрытие, которое состояло из беспорядочно наваленных обломков иксов и игреков, и Пахомыч сразу начал точить свой дротик. Точил он его обломком икса, визг и скрежет раздавались ужасные. - Прекратить точить дротик! - приказал капитан. В этот момент и послышался чудовищный топот. Главы ХХVI-ХХVII Рог Уникорна - Разворачивайтесь! - крикнул Суер. - Мадам, раскутывайтесь скорей! Мадам мешкала. Развернуть одеяло после многомесячной закутки сразу никак не удавалось. Топот все нарастал, нарастал. Из-за скалы показался острый витой и спиральный рог Уникорна. Мадам, чертыхаясь, дергала одеяло взад-вперед, но вылезти из него никак не могла. - Надо было самим ее раскутать! - шептал, дрожа, лоцман. - Эх, кэп, погибнем ни за грош из-за одеяла. Яростный Уникорн выскочил из-за скалы и первым делом, конечно, заметил нас в укрытии. Эти чертовы иксы и игреки ни черта нас не скрывали. То оттуда, то отсюда торчали наши уши и ботинки. Дьявольский блеск вспыхнул в глазах единорогого чудовища. Топающим шагом он направился к нам, совершенно не замечая, что на скале бьется в одеяле наша пресловутая мадам. Тут из укрытия выскочил лоцман Кацман и, подпрыгивая, бросился к вельботу. Уникорн взревел. - Дрянь! - крикнул Кацман и метнул в чудовище свой дрожащий дротик. Дротик в Моноцероса, конечно, не попал. Он подлетел к мадам Френкель и стал как-то необъяснимо копаться в ее одеяле. От этих копаний одеяло внезапно развернулось, и мадам Френкель предстала перед островом обнаженная, как свеча. Дротик отвалился. Мы обмерли за своими иксами, а Уникорн, с проклятьями размахивая рогом, носился за лоцманом по песчаному берегу океана. Лоцман увертывался, как сверчок. Уникорн сопел. Он совершенно не замечал нашей мадам Френкель, которая заманчиво поворачивалась из стороны в сторону. Понимая, что ее красота пропадает даром, мадам крикнула: - У-ни-коорн! Страстно прозвучало в ее устах это суховатое слово и особенно гортанно и обещающе - "коорн". Зверь туповато потряс башкой, проверяя, не ослышался ли, и тут увидел мадам. Это зрелище совершенно потрясло его. Он мелко заблеял, засеменил ресницами, завертел флюгером хвоста. Мадам неожиданно зевнула, потянулась и вообще отвернулась в сторону. Она показывала свою фигуру то оттедова, то отседова, делала ручки над головой и хохотала, виляя бедром. Уникорн буквально разинул пасть. Ничтожно сопя, направился он к мадам Френкель и, не доходя двух шагов, рухнул перед нею на колени. - У-ни-коорн, - шептала мадам, - иди сюда, не бойся. Подползя к мадам Френкель, бедняга-Уникорн засунул рог свой меж ее грудей и успокоился. Он блаженно блеял и нервно дрожал. Мадам щекотала его за ухом. - Все! - сказал Суер. - Теперь он готов. Пошли его колоть! И мы пошли колоть Уникорна, размахивая своими дротиками и кортиками. Несмотря на дрожь, которую мы производили, Единорог ничего не слышал, намертво пораженный красотой мадам Френкель. - Черт возьми! - говорил многоопытный Пахо-мыч. - Я и не думал, что у нас на борту имеется такая красота! И здесь, уважаемый читатель, не дойдя еще до описания колки Уникорна, я должен описать красоту обнаженной мадам Френкель. Ну, скажем, пятки. Розовые пятки, круглые и тугие, как апельсины, плавно переходящие в икры, тоже тугие, хотя и не такие розовые, но набитые икрой, как рыбьи самки. И колени были розовые, как апельсины, и апельсиновость колен вызывала жажду и любовь к цитрусовым, которые прежде я не очень-то привечал. Ну а дальше, по направлению к верху, возвышался так называемый черный треугольник, который отрицал возможность сравнения с апельсином, но не уничтожал возникшей внезапно любви к цитрусовым. Этот убийственный треугольник нуждался бы в более тщательном сравнении и по форме, и по содержанию, но я, пораженный редчайшими углами, шептал про себя: - Тубероза... тубероза... Над этой зверобойной туберозой покоился живот, полный вариаций округлого, элегантно подчеркнутый выстрелом пупка. Он манил, звал, притягивал и, в конце концов, ждал. То же, что находилось над животом, я бы даже как-то постеснялся назвать грудями. Я бы назвал это взрывами смысла, ретортами безумия. Они разбегались в стороны, как галактики, в то же время собирая в единое целое тебя как личность. Между этими галактиками торчал, как в тумане, кривой рог Уникорна. Капитан схватил Уникорна за рог и стал отрывать его от мадам Френкель. Бедняга-Уникорн упирался изо всех сил, дорвавшись до красоты. - Колите его дротиками, оралы! - кричал Суер. В этой нервозной обстановке капитан комкал слова, называя нас вместо орлов оралами. Но мы действительно менее были орлами и более - оралами. Дротики наши не втыкались в монстра. Пахомыч ругал механика Семенова, который перезатупил их, пользуясь дротиками вместо отверток и ковырялок в разных патрубках машинного отделения. Мы переломали все дротики и кортики, но оторвать однорогое чудовище от взрывов смысла, то есть от грудей нашей достопочтенной мадам, никак не удавалось. - Он заходит все дальше, - тревожно шептала мадам. - Капитан, мы так не договаривались. Уникорн и вправду, что называется - дорвался. И его, в сущности, можно было понять. - Понять-то мы его понимаем, - задумчиво говорил капитан, - но и отрывать как-то придется. - Выход есть, - сказал Пахомыч, - но очень сложный. Надо привязать его на буксирный канат и рвануть как следует. - Чем же рвануть, старпом? - спросил Кацман. - Как это чем? "Лавром"! Решение было принято, но разгорелись жаркие споры, за какое именно место надо вязать Уникорна буксирным канатом. - За рог! За его дивный рог! - орал лоцман. Но тут резко воспротивилась наша покладистая, в сущности, мадам. - От ваших буксирных канатов воняет дегтем, - говорила она. - Попрошу вязать от меня подальше. Подальше от мадам Френкель оказались только копыта, а самозабвенный зверь так брыкался, что вязать его пришлось за талию. Талия его была толщиной с коньячную бочку, но мы все-таки обхватили ее канатом, задевая, к сожалению, иногда и пачкая талию мадам Френкель. Дергая своей испачканной талией, мадам переругивалась с Пахомычем. Наконец мы обвязали Единорога морскими узлами, подняли все паруса, разогнали "Лавра" как следует и рванули изо всех сил. Как ни странно - это помогло. Медленно-медленно пятясь, Моноцерос отъехал от мадам Френкель. И тут сэр Суер-Выер подошел к чудовищу и одним взмахом корабельного топора отрубил его дивный рог. Мадам заплакала. - Я - предательница, - твердила она. - Я - тля. - Не волнуйтесь, мадам, не волнуйтесь, - успокаивал Суер-Выер, закутывая ее в одеяло, - рог этот останется с нами на борту. Он будет вечно с вами. Пока "Лавр" держал Уникорна на привязи, мы кинули рог, тяжелый, как многодубовое бревно, в свой вельбот, сами попрыгали вслед за рогом и быстро довеслались до фрегата. Как только мы перерубили буксирный канат, Уникорн принялся бессмысленно скакать по пляжу. От легкости у него кружилась голова, и он падал поройна колени. Больно было видеть, горько наблюдать эту картину, и мы с Пахомычем невольно отвернулись. - Ничего, ничего, - успокаивал нас капитан, - у него новый рог отрастет. Таков закон произрастаний. И действительно, не успели мы толком отчалить и сняться с буев, у нашего обезроженного друга стал появляться новый рог. Вначале маленький и невзрачный, он все удлинялся, удлинялся, и самое неприятное заключалось в том, что направлялся он в сторону "Лавра". - Черт возьми! - сказал Суер. - Он растет со скоростью большей, чем наше движение. А рог рос и рос и уже мчался на наш корабль с дьявольской стремительностью и силой. - Он прошибет нашу ватерлинию! - орал Пахо-мыч. - Поднять паруса! Румпель под ветер! Шевелитесь, бесенята! - Отставить, - сказал Суер. - Придется, видимо, бодаться с ним всеми нашими мачтами. Устрашительный рог дорос тем временем до нашего фрегата и завис над палубой, беспокойно оглядываясь. Матрос Вампиров подвесил на него гирлянду сарделек, но рог недовольно стряхнул их. Он явно искал чего-то другого. - Мадам Френкелью не насытился, - сказал Пахомыч. Тут снова мы вывели нашу несчастную мадам, развернули ее, и грандиозный новейший рог удовлетворенно хмыкнул, улегся между реторт безумия и успокоился. Это была, поверьте, редкая картина, и мы очень удивлялись, как рог, произрастающий на носу прибрежного животного, пересекая океан, очутился на грудях с нашего фрегата. - Это закон чувства, - задумчиво сказал Суер-Выер. - Как порой любопытно наблюдать такие законы в действии... Но - понаблюдали и надо плыть дальше. Бодаться мачтами нам некогда, поступим просто: закутаем мадам. Мы закутали мадам, и рог сразу потерял ориентиры. Разочарованно помыкался он над палубой и, подцепив-таки гирлянду сарделек, всосался обратно на остров. А тот первый, отрубленный рог мы отполировали, трубили в него по праздникам, призывая команду к бражке, а потом продали за бутылку джина какому-то грузчику из Одессы. Глава XXVIII Остров большого вна Это был единственный остров, на который сэр Суер-Выер решил не сходить. - Останусь на борту, - твердил он. - В чем дело, кэп? - спрашивали мы с лоцманом. - Все-таки это не полагается. Открывать остров без вас как-то неудобно. - Ничего страшного. Откроете один остров без меня. - Но нам важно знать причины, - настаивал лоцман. - В чем причины вашего несхода на берег? - Причины личного порядка, - отвечал Суер. - Не могу. С этого острова пахнет. Мы принюхались, но никакого запаха не ощутили. Остров был явно вулканического происхождения. Посредине возвышался давно, кажется, потухший вулкан. Лава изверглась из него, застыла и окаменела. Она стекала к берегу плавными грядами. - Возьмите с собою мичмана Хренова, - рекомендовал нам капитан. - Остров унылый и гнусный, может быть, хоть мичман что-нибудь отчебучит. На берег мы высадились в таком порядке: Пахомыч, лоцман и мичман. Я замыкал шествие, крайне огорченный отсутствием капитана. Кроме того, мне казалось, что действительно чем-то пахнет, и я уже ругал себя, что не остался с Суером на борту. Первым делом мы решили взобраться на вулкан и посмотреть, действует ли он или уже бездействует. - Кажется, бездействует, - рассуждал я, - но какой-то запах испускает, значит, немного действует. Чем же это пахнет? - Да не пахнет ничем, - успокаивал Пахомыч. - А если и пахнет, так это вулканической пемзой, ну той, которой ноги моют. Весьма специфический запах. - А по-моему, старпом, пахнет чем-то более тонким, - спорил с ним лоцман. Мичман Хренов вроде бы и не чувствовал никаких запахов. Ничего пока не отчебучивая, он дышал полной грудью, довольный, что его списали на берег. Так мы продвигались по направлению к вулкану, медленно поднимаясь на его отроги. Удивляло отсутствие чего-нибудь живого, хоть бы птичка какая или травинка - лава, лава, лава. Отчебучил неожиданно лоцман. - У меня что-то с животом, - сказал вдруг он. - Бурчит что-то. Это, наверно, акулья кулебяка! Наш кок Хашкин, пожалуй, ее недожарил. Не могу больше, братцы! И лоцман вдруг скинул шаровары и стремительно присел. Этот жест лоцмана послужил неминуемым сигналом. Мы все сразу вдруг почувствовали неправильность акульей кулебяки. Пахомыч крепился, а мы с мичманом, ругая кока Хашкина, решили немедленно испытать облегчение и присели. Оправившись чин по чину, мы продолжили восхождение. Вдруг не выдержал Пахомыч. И этот мощный дуб внезапно рухнул, то есть повторил наши поступки. С ним за компанию присел и лоцман. Мы с мичманом продержались минутки две и, ругая Хашкина, вторично испытали облегчение, за нами вскорости лоцман и снова Пахомыч. Это было какое-то чудовищное действие акульей кулебяки. Мы продолжали восхождение, но уже приседали через каждые пять шагов по очереди. В единицу времени из всех четверых, движущихся к вулкану, был по крайней мере один приседающий. - Боже мой, - сказал вдруг лоцман, - я все понял! Все это вокруг нас вовсе не вулканическая лава. - А что же это? - воскликнули мы, смутно догадываясь. - Это - вно! - Не может быть, - сказал мичман. - Откуда вно? Ведь здесь же нету ни одного человека. Откуда взяться вну? И тут в недрах острова послышались какие-то взрывы и толчки. Что-то заклекотало, забурчало, забулькало. - Назад! Назад! - закричал старпом. - Скорее в шлюпку! В его голосе прозвучал такой неподдельный ужас, что мы кинулись к берегу. Остров затрясся. Оглушительный взрыв раздался на вершине вулкана, и из кратера вырвалось облако удушливого газа. - Боже мой! Боже! - орал мичман, полуоглядываясь. - Обратите внимание на форму вулкана! Это же каменная задница! Мы бежали к шлюпке, а вулкан действовал уже вовсю. Лава, если это было можно так назвать, перла из жерла потоками. Она нагоняла нас, нагоняла. Первым увяз мичман, за ним лоцман. Только мы с Пахомычем успели вспрыгнуть в шлюпку. Лоцман и мичман прочно увязли во вне. - Внодышащий вулкан! Внодышащий вулкан! - орал лоцман, изобретая новый географический термин. - Сэр старпом, не покидайте нас, а то мы утопнем во вне! Старпом-сэр! Стар-пом-сэр! Стар-сэр-пом! Мичман Хренов, к удивлению, молчал и отбрыкивался от вна меланхолически. - Бывали мы и во вне, - бурчал он, - и не раз еще будем, так что чем-чем, а уж вном нас не удивишь. Кстати, мне кажется, что это уже не совсем чистое вно, состав его как-то переменился. Господин старпом, бросьте мне, пожалуйста, черпак. Пахомыч бросил ему черпак, которым мы откачивали воду со дна шлюпки, мичман черпанул вна и стал его внимательно изучать в монокль. Только тут мы заметили, что так называемая внолава заблистала под пасмурным небом тяжело, желто и металлически. - Это уже не вно, - сказал Хренов, - это золото. Киньте мне корзинку. И действительно, золото, черт побери, золото перло из жерла, сдобренное, правда, невероятнейшим запахом. - Это не золото, - сказал Пахомыч. - Это - золотое вно. Он кинул мичману корзину, и мичман, зажимая нос, набрал полную корзину золотого вна. Потом, уже на борту, он вручил эту корзину нашему капитану. - Похоже на золото, сэр, - сказал он. - Большая редкость, думаю, что дорого стоит. - Отчего же такая вонь? - Думается, что это все-таки не совсем золото, а, скорей, золотое вно, - сказал мичман, - но я знаю в Москве пару банков, в которых особое чутье на золото. Они затыкают нос, сэр, поверьте, заткнут и на этот раз. - Вно есть вно, - сказал Суер, - даже и золотое. - И он одним ударом капитанского сапога вышиб за борт корзину с золотым вном. Корзина, конечно, не затонула и до сих пор болтается где-то в волнах Великого Океана. Глава XXIX Кроки и кошаса Открывая наши острова, мы, конечно, заносили их на карту. Это ответственнейшее дело было поручено мичману Хренову. Обычно после открывания очередного острова в кают-компании собиралась сверхсекретная группа, в которую, кроме меня и капитана, входили старпом и лоцман. Под рюмочку кошасы мы придумывали название очередному острову, а после вместе с широтами и долготами выдавали это все мичману. Полагалась ему и рюмочка кошасы. Взяв кошасу под мышку, мичман, хмыкая, уходил куда-то к себе и заносил все на карту. Карту эту он почему-то называл "кроки". - Сейчас занесу на кроки, - говорил он обычно, п