ет им воспользоваться? - Как то есть? - спросил старпом. - Но ведь вы не сможете перевести это золото в деньги, ничего не сможете на это золото купить, даже бутылку водки. - Как то есть? - туго проворотил Пахомыч. - Ну а так. Вы можете это золото только иметь и на него глядеть. Правильно я думаю, Лизушка? - И ласкать, - смутилось симпатичное и доверчивое дитя. - Как же так? - сказал старпом. - Неужели для своего любимого мужа ты не отломишь пальчик? - Как то есть? - спросила теперь Лиза. - Пальчик?! Отломить?! Какой пальчик? - Да вот хоть мизинчик. - Мой мизинчик? Зачем? - Ну, чтоб жить по-человечески: молоко перламутровое, ананасы, костюм, брюки! - Боже мой! - воскликнула Лиза. - Я должна отломить пальчик, чтоб ты портки себе, старая галоша, покупал! Ах ты, дерьмо вшивое, проститутка, ведро оцинкованное! И она уже размахнулась, чтоб дать старпому оплеуху, но я успел крикнуть: - Стой, Лиза! Стой! Думаю, что в этот момент я спас старпому жизнь, золотая плюха прикончила бы его на месте. - Пойдем скорей со мной, Лиза, - нагло сказал я. Иди, я буду только любоваться. - А еще что? - спросила она капризно, вздернув губку. - И ласкать, деточка. Конечно, еще и ласкать. Глава ХСII. Золотая любовь И тут такое началось! Такое! Ну, тот, кто ласкал золотых женщин, меня поймет! Я оробел страшно, а тут еще она сорвала платье - светопреставление! Как быть??? Нет, не надо! Ладно, я поехал на Таганку! Нашатыря! Все это, прямо скажу, происходило в каком-то замке, в который она меня утащила. Я уже потом вышел на балкон, чтоб выпить кофий, и увидел своих друзей, стоящих там вдали около шампанского. Хорошая, скромная девушка, ничего особенного, но золотая. И серебряные детали меня потрясли до глубины души. Дурацкая гордость, мне почему-то не хотелось показать, насколько я увлечен и потрясен ею, и небрежно так вел себя, велел налить мне водки, разрезать помидор. Разрезала, налила. Вы думаете, это все моя фантазия? Да какая там фантазия! Правда! Чистейшая! И все эти острова! И Лиза! И Су-ер! И Пахомыч, который стоял там сейчас около уже остатков шампанского! Какая же это жуткая правда! Весь пергамент правда! Весь! До единого слова. Я только сказал: - Прикройся, неловко. И они правда глазели снизу на все эти ее золотые и серебряные выкрутасы. И я глянул краем глаза, и снова бросил к черту кофий, рухнул на колени и потащил ее с балкона внутрь спальни. Спальни? Да! Это была спальня, черт меня подери! И опять вышли на балкон - и снова вовнутрь. И пошло - туда-сюда, туда-сюда. Кофий остыл. В конце концов я вяло валялся в полубудуаре, искренне сожалея, что я не бесконечен. Она так разогрелась, что просто обжигала плечиком, только грудь серебряная (небольшая) оставалась прохладной. - Неужели ты и вправду хочешь МЕНЯ? - говорила Лизушка. - Другим только и нравится факт, что я - золотая. - Ну золотая и золотая, - зевнул я. Устал, скажу вам, невероятно. - Ты знаешь, - рассказывала Лиза, - они так хотят золота, что один дурак даже кувалдой меня по затылку ударил. Вначале все шло хорошо, а после - бах! - кувалдой по затылку. И она засмеялась. - Но тут такой звон раздался, что не только князь Серебряный - сам золотой телец прискакал. Он сейчас уж здоровый бык - бодает направо и налево. Смеялись три дня!.. Не понимаю только, ты-то с чего меня полюбил? За что? Неужели искренне? - Лиза, - сказал я, - ты - золотая, а я - простой человек, дай хоть передохнуть, отдышаться. - Ну ладно, передохни. Я приоткрыл глаза и вдруг снова открыл их. глянул на Лизушку. Боже мой! Я действительно, кажется, попал! Невероятная баба! Ну, конечно, золотая, неотесанная, лексикон, дурацкие манеры. Но все это - окружение, ил. Не может быть! Так плавать вольно всю жизнь! И вдруг полюбить - кого? Золотую женщину! Из золота! Это же конец! Саморасстрел! - Я тебя люблю, - сказал я устало и искренне. - Просто так люблю, не за золото. - И я вдруг разрыдался отчаянно и безвозвратно. С кошмарной ясностью я увидел, что мы несовместимы. - Ты - редкий, редкий, редкий, - с упоением утешала меня Лиза. - Никто меня не ласкал так, как ты. Я люблю тебя. И только для тебя я ЭТО СДЕЛАЮ. - Что еще? - Отломлю пальчик! Мизинчик! И она схватила свой мизинец и отвела его назад с такой золотой силой, что он действительно мог вот-вот отломиться. - Стой, дура! - закричал я. - Не надо мизинца! - Нет, нет, отломлю! Я знаю, что ты уедешь, ускачешь, умчишься, уплывешь - возьми хоть мой мизинец! - Не ломай же! Умоляю! Не надо мне! - Да ты на этот мизинец сто лет проживешь, а мне будет только приятно, что на МОИ. - Не тронь мизинец! Иди ко мне! На некоторое время разговоры про мизинец я замял, но она снова и снова твердила: - Отломлю, чтоб ты стал богатым. Ясно, что на острове ты не останешься. - И ты думаешь, что я смогу продать твой мизинец? - А что такого? - спросила Лиза. - Конечно, продашь. В этот момент я снова сошел с ума, как давеча на острове нищих. Я кинулся на нее и стал молотить золотое и прекрасное лицо своими бедными кулаками. Я бил и бил, и только кровь лилась из моих костяшек. Потом упал у ее ног. - Успокоился? - Да, - равнодушно ответил я. - Ну что? Ломать мизинец или нет? - Что-что-что? Мизинец? Ты про это? - Ну да, про мой мизинец золотой. Ломать или нет? - Девяносто шестой пробы? - спросил я. - Хрен с ним, с мизинцем. Не жалко - ломай. Мне наплевать. - Ну вот и все, - облегченно вздохнула Лизушка. - Все ясно. - Что именно? - Ты - такой же, как все. Можешь и кувалдой по башке. Ладно, отломлю тебе мизинчик, все-таки ты - редкость, я таких встречала двух или трех. - Двух или трех? - Сама не помню, - улыбнулась госпожа Золотарева. - А мне бы хотелось точно знать, сколько вы ТАКИХ встречали! - прошептал я. - Пожалуйте мне топор! - Какой топор? - Вот тот! Что там в углу стоит! Там, в углу замка, и вправду стоял красный топор на черном пне. - Зачем тебе топор? - Попрошу на "вы". Подставляйте свой мизинец. - Рубить?! Золото? - Ну не ломать же. Она заколебалась. - Послушай, - сказала она, - надо тебе сказать самое главное. Мы - золотые, пока живем, а как помрем - превращаемся в обычных людей. Неживых только. - Эва, удивила, - сказал я. - Мы тоже, как помрем, в неживых превращаемся. - Но с мизинцем ничего не получится. Это я тебя испытывала. Понимаешь? Его отрубишь - он и рассыплется в прах. - Зато с моим получится, - ответил я, положил руку на черный пень и рубанул изо всех сил. Глава XCIII. Кадастр Совершенно не помню, каким образом доставили меня на "Лавра", только слышал в забытьи: - У него сильный ожог. - Сам так бабу раскалил. - А я-то думаю, кто это ему ногу отрубил? - А может, сифилис или инфлюэнца? - Да какой там ожог - пить надо меньше! - Еще бы - столько керосинить! Все эти диагнозы и толкования моего болезненного состояния дружно, в конце концов, сходились на том, что "пить надо меньше". И я, конечно, внутренне с этим соглашался и клялся себе, что, как только приду в себя, сразу брошу пить. Когда же я пришел в себя, я сделался неприятно удивлен следующим оригинальным обстоятельством. Дело в том, что у меня была забинтована правая нога, в то время как я точно помнил, что рубанул себя топором по левой руке. Хоть и сделал я это в состоянии аффекта, из-за безумной несовместимой любви, все-таки помнил дело точно: да, рубанул, да, по левой руке. - В чем дело, Чугайло? - спросил я склонившегося ко мне боцмана. - Что с моей ногой? - Точно не знаю, - говорил Чугайло, прикрываясь от меня фанеркой. - Говорят, какая-то баба покусала. От страсти. - Тьфу! - плюнул я. - Черт бы вас всех побрал. А фанерка зачем? - Какая фанерка? - Да эта вот, которой ты прикрываешься. - А это от посылки, - пояснил Чугайло. - Это я прикрываюсь, чтоб перегаром на вас не дышать, чтоб вам не поплохело. - А рому нету? - Нету. Только самогон. - Ну тащи, хрен с ним. - А чего его таскать, он тут рядом лежит. - Лежит? - Ну да, я его положил. А то старпом, как заметит, что самогон стоит - сильно ругается. - А на лежачий что ж? - А с лежачего чего возьмешь? Лежит и лежит. Нет, старпом не такой, чтоб лежачего, нет... В этот момент боцман неловко двинул фанеркой, и я отключился. Когда же я снова пришел в себя, то оказался сидящим в кают-компании и почувствовал странное ощущение. Это было ощущение, будто я произношу слово: "лавровишня". - Лавровишня? - переспросил меня сэр Суер-Выер. - Лавровишня, - подтвердил я. - А Кацман говорит - фиговый листок. - Лавровишня, - упорно твердил я. Потом уже я узнал, что это был спор о форме острова злато-серебряных людей. И спор этот я выиграл, признали, что остров страдает формой лавровишни. Так и записали - "страдает формой". Да вы сами почитайте. Вот окончательный КАДАСТР всех островов, открытых сэром Суером-Выером и другими кавалерами во время плаванья на фрегате "ЛАВР ГЕОРГИЕВИЧ" с 1955 по 1995 год 1. ОСТРОВ ВАЛЕРЬЯН БОРИСЫЧЕЙ - формы кривого карандаша. 2. ОСТРОВ СУХОЙ ГРУШИ - яйцеобразный с деревом посредине. 3. ОСТРОВ НЕПОДДЕЛЬНОГО СЧАСТЬЯ -напоминает Италию без Сицилии, сапогом кверху. 4. ОСТРОВ ПЕЧАЛЬНОГО ПИЛИГРИМА - определенной формы не имеет, более всего склоняясь очертаниями к скульптуре "Рабочий и колхозница". 5. ОСТРОВ ТЁПЛЫХ ЩЕНКОВ - по форме напоминает двух кабанчиков вокабул, соединенных между собой хвостами. 6. ОСТРОВ ЗАБРОШЕННЫХ МИШЕНЕЙ - в форме офицера. 7. ОСТРОВ УНИКОРН - по форме напоминает ланиты Хариты. 8. ОСТРОВ БОЛЬШОГО ВНА - золотое руно с вулканическим задом. 9. ОСТРОВ ПОНИЖЕННОЙ ГЕНИАЛЬНОСТИ - действительно, лежит ниже уровня Океана, формою похож на венок сонетов. 10. ОСТРОВ ГОЛЫХ ЖЕНЩИН - обширен как вдоль, так и поперек. Во время отлива имеет форму яйца, во время прилива - двух. 11. ОСТРОВ СЛИЯНИЯ В ОДНО ЛИЦО - формы крюка, впоследствии утопленного капитаном. 12. ОСТРОВ ПОСЛАННЫХ НА... - откровенный каменный фаллос работы федоскинских мастеров и палехской школы. 13. ОСТРОВ ЛЕШИ МЕЗИНОВА - более всего похож по форме на подмосковную станцию Кучино. 14. ОСТРОВ СЦИАПОД - чистый додекаэдр левого нажима. 15. ОСТРОВ ОТКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ - формы утиного крыла в полете. 16. ОСТРОВ САМОВОСПЛАМЕНЯЮЩИХСЯ КАМНЕЙ - напоминает, грубо говоря, умывальник, но с двумя камнями на крышке. 17. ОСТРОВ ГЕРБАРИЙ - формы серпа, раздробленного молотом. 18. ОСТРОВ, НА КОТОРОМ НИЧЕГО НЕ БЫЛО - имеет форму формальных формирований. 19. ОСТРОВ ВЫСОКОЙ НРА... - в форме очков, переносицу между которыми то и дело заливает водой и высокой нра... 20. ОСТРОВ, ОБОЗНАЧЕННЫЙ НА КАРТЕ - хотя мы остров так и не увидели, точно знаем, что по форме он представляет второй слог отчества нашего старпома и звучит бодро: "ХО!" 21. ОСТРОВ, НА КОТОРОМ ВСЁ ЕСТЬ - формы Вавилонской башни, обращенной вовнутрь земли, и это как бы такие погреба и подвалы, в которых и ВСЁ ЕСТЬ, кроме, конечно, боцмана Чугайлы. 22. ОСТРОВ КРАТИЙ - скала в форме оскала. 23. ОСТРОВ НИЩИХ - во-первых, изрезан фьордами, а во-вторых, нищие так его загадили, что не видно и первоначальной формы, и окончательной. 24. ОСТРОВ ОСОБЫХ ВЕСЕЛИЙ - рассудочно-пологой формы с примесью прямоугольных октанов Рудика Руби. 25. ОСТРОВ ЭНЕРГОПОЛ - форма его целиком зависит от названия, в случае перестановки слогов - ПОЛ-ЭНЕРГО - передняя часть острова меняется с задней местами и наоборот. 26. ОСТРОВ ВЕДОМЫХ УЕМ - откровенный фаллос, но не каменный, как в пункте 12, а засаженный морковью. 27. ОСТРОВ СОКРОВИЩ БОЦМАНА ЧУГАЙЛО - в форме, кстати, института востоковедения, что вряд ли. 28. ОСТРОВ ЕДОРЕП - в форме Эйфелевой башни, которую разобрали и сложили штабелем. 29. ОСТРОВ ЗЛАТО-СЕРЕБРЯНЫХ ЛЮДЕЙ - страдает формой лавровишни. - Ну вот и все, - сказал сэр Суер-Выер, обнимая меня. - Двадцать девять островов, не так уж и много, могли бы открыть еще пару. - Жалко, что мы так и не доплыли до Острова Истины, сэр. - Как то есть? Погляди-ка вперед. Фрегат наш, любезный сердцу "Лавр Георгиевич", приближался к некоему островку. Островку? Да нет, пожалуй, это был обширный остров. Виднелись не только деревья, но даже целые города, поля, болота и вырубки. - И вы думаете, сэр, что это Остров Истины? - Без всякого сомнения, - сказал сэр Суер-Выер. - Но почему? - А потому что - пора, брат! Пора! Старпом! Шлюпку! - Будем открывать? - спросил я. - Обязательно. - Извините, сэр, - сказал я, перед тем, как открыть остров, можно задать вопрос? - Пожалуйста. - Не пойму, почему мне забинтовали ногу? - А... дело простое. Ты так орал, что отрубил себе руку, что пришлось хоть что-нибудь забинтовать, дабы успокоить экипаж. Итак, пожалуйте, в шлюпку. - После вас, сэр, - сказал я. - Нет-нет, - сказал сэр Суер-Выер. - Истина познается в одиночестве, друг мой. Иди. И я спустился в шлюпку, разбинтовывая забинтованное не мною. Глава XCIV. Остров Истины Как только нос шлюпки врезался в песок - сразу и началась истина. - Ну как там у тебя? - крикнули с фрегата. - Есть ли там истина? - До хрена! - ответил я и бодро двинул в глубь острова. "Пойду, не оглядываясь, - вот что я про себя решил. - Оглянусь, когда пройду весь остров и увижу океан с другой стороны". Я шел неторопливо, разглядывая лица девушек и деревьев, перья птиц и товарные вагоны, хозблоки и профиль Данте. Довольно быстро я прошел весь остров и снова увидел океан с другой его стороны. "Пора оглянуться", - подумал я, но почему-то не хотелось. Заставил себя - оглянулся. Как я и предполагал, сзади - ничего не было, океан двигался следом, замывая - какое неприятное слово - каждый мой шаг. Конечно, я об этом догадывался и всегда слышал его шуршанье за спиной. Сокращался остров, уменьшался. Я убивал его своими шагами. Пройти до конца оставалось совсем немного, но - очень интересно. И хозблоки там еще виднелись, и профиль Данте, лица девушек и деревьев, перья птиц и товарные вагоны, и еще мальчик и девочка... Я это ясно увидел и решил закончить этот пергамент. Закончим его внезапно, как внезапно кончится когда-то и наша жизнь. В НАЧАЛЕ БЫЛО - СЛОВО, В КОНЦЕ ЕГО КОНЕЧНО, УЖЕ НЕ БУДЕТ. Глава XCV. Девяносто пятая Конечно, есть и другие толкования этого сложного предмета, из которых нас устроит только одно: В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО, И БЫЛО ОНО - БЕСКОНЕЧНО... ПРИЛОЖЕНИЕ Глава XLIX. Ненависть - Я что-то ненавижу, а что именно - позабыл, - обмолвился однажды лоцман Кацман. - Давайте, давайте, лоцман, вспоминайте, - поторопил Суер. - Мы твердо должны помнить, что ненавидим. Лоцман попал в ловушку. Он заюлил, заскулил. Нас это никак не удовлетворило. Чувствовалось, что корни ненависти уходят в лоцмана поглубже. - Не дай вам Бог, лоцман, - со значением заговорил Пахомыч, - не дай вам Бог ненавидеть то, что мы любим. - Что вы! Что вы! Я же с вами плыву, значит, и ненавижу то, что вы. - Хотелось бы знать, что именно, - настаивал старпом под одобрительным глазом капитана. - Ну я вон то ненавижу, вон то, - ныл Кацман, указывая пальцем на то, что болталось неподалеку. - Это мы действительно все ненавидим, - подтвердил Суер-Выер. - Кстати, боцман, когда вы уберете это самое, что болтается? Меня давно интересует, долго ли оно еще будет болтаться? Немедленно убрать! Раздавая подзатыльники и матерясь на каждом шагу, боцман кинулся исполнять приказ капитана. - А еще я ненавижу вон то, - показал Кацман, - вон то, что к стенке прислонено. - А стенку, - спросил капитан, - тоже ненавидите? - Что вы, сэр! Стенку я очень даже уважаю, люблю, в ней много того, что заслуживает полного... а вот то, что прислонено, сильно ненавижу! - Боцман! Ну вы закончили там? Отслоните прислоненное! - А куда после деть? - Это меня не касается. Сказано "отслонить" - отслоните немедленно и девайте куда хотите. - Эй, Ковпак! - крикнул боцман проходящему кочегару. - Ну-ка давай, это самое, помоги! Хватайся вон за тот край, да полегче, это самое, заноси левее, дубина... - Ну -с, лоцман, - сказал Суер, - это все? - Ой, что вы, кэп! Я еще ненавижу всякое, какое высовывается! Ух! - И лоцман сжал кулаки с закипающей яростью. - Высовывается и высовывается! Мы огляделись. Да, вокруг нас многое, конечно, высовывалось. Но я считаю - терпимо; противно, нет слов, но можно и не впадать в такую ярость, нервы все-таки, сосуды... - Э, господин Чугайло, э... - сказал капитан. - Попрошу вас все, что высовывается, загнать на место. Я не говорю уничтожить, просто загнать на место. - Чего куда загонять, кэп? - сказал боцман, вытирая руки об штаны. - Вон то, что ль? Что высовывается? - Желательно. Боцман плюнул и чугунным своим сапогом стал заталкивать на место то, что высовывалось. - Все, что ль, запихнул? - раздраженно спросил он лоцмана. - Не все не все, вон там еще что-то торчит - Погодите, - сказал старпом, - это всего-навсего "торчит". Торчит, но не высовывается. То, что высовывается, это я и сам ненавижу, а то, что торчит, пускай себе торчит на здоровье. - Нет-нет, - закапризничал лоцман, - запихните это или сломайте! - Послушайте, кэп, - сказал Пахомыч, - эдак он нам все мачты переломает. Прикажите отставить! - Отставить! - приказал Суер, и в этот момент то, что боцман отслонил недавно от стенки, как-то крякнуло, покачнулось и медленно стало падать. - Поберегись! - закричал Чугайло, и тут же все, что раньше высовывалось, снова повыскакивало отовсюду, а что болталось, вылетело из-за угла, да еще на какой-то палке, и снова стало болтаться, приплясывая. Боцман не знал, куда кидаться. Он и падающее подхватывал, и топтал каблуком. - Жалко боцмана, сэр, - крякнул Пахомыч. - Какой-никакой, а все-таки боцман. Разрешите все оставить по-старому. - Это - мудрое решение, - согласился Суер. - Боцман, вы свободны. "Лавр Георгиевич" спокойно продолжил свое плаванье, но вокруг нас, к сожалению, всегда что-то болталось, высовывалось и прислонялось к стенке. Глава L. Ведра и альбомы (Остров Гербарий) Очередной остров, к которому мы подошли с пушечым салютом, остался поначалу нем. Он не ответил на наш салют и тихо безмолвствовал, лежа, как тюлень, в скользких волнах океана. Потом из березовой рощи выглянула какая-то бордовая харя, заросшая, как морж, тугими водорослями, крикнула: "Гербарий!" - и исчезла. - Разнообразие, - сказал Суер, - вот чем поражает Великий Океан! - Ну взять хоть бы этого гербария, - подхватил Кацман. - Ну как же это многообразно! Давайте бороздить океан и находить новое! - Борозджение - дело серьезное, - сказал старпом, - но наше - бессмысленно. Мы ничего не ищем. - Эх, Старпомыч, - рассмеялся капитан, - зато многое находим! Подумаешь, ерунда: кто ищет, тот всегда найдет. Он знает, что ищет, и находит это. Для меня эта пословица устарела. Я - ничего не ищу, я только нахожу! - Извините, кэп, - сказал старпом, - но сейчас-то что мы нашли? Этот гербарий? Да это чушь! - И мы ее нашли? - спросил капитан. - Нашли. - Вот и чудесно! Мы можем проплыть мимо этого острова и оставить чушь за бортом, а можем и задуматься. Как-никак, а гербарий - это альбом засушенных растений. - Лично мне нравятся засушенные рыбы в стиле вяленой воблы, - сказал Кацман. - Интересно, нет ли на этом острове чего-нибудь подобного. Давайте маленько притормозим. Узнаем, что здесь, собственно, засушивают. - Эй, на острове! - крикнул Пахомыч, изрядно притормозив ручным кабельстаном. - Чего изволите? - высунулся все тот же бордовый лик. - Ну как вы тут? Засушиваете, что ли? - Не всегда, - послышалось в ответ, - только если уж очень мокрые. - А потом чего делаете? - В ведра складываем. - В какие еще ведра? - В эмалированные. С крышкой. - А не в альбомы? - В какие альбомы? - Вот хрен морской, - плюнул Пахомыч. - Ты ведь сам орал: "Гербарий! Гербарий!" Какого же черта гербарий в ведра? А? В альбомы надо! - Да? - удивился борджовый. - А у нас все больше в ведра. - Ну вот, кэп, - вздохнул старпом, вытирая плот собла *. - Изволите видеть... добороздились... гербарий хренов... - Да ну, - сказал Кацман, - у вас, старпом, нет подхода к людям, разговариваете пес знает как! Вопроса не можете толком поставить! Давайте-ка я поставлю! - Тпу! - плюнул старпом. - Ставьте, ядрена вошь! - Эй, милый друг! - крикнул Кацман. - Во-первых, здравствуйте, а во-вторых, вы засушиваете растения, не так ли? - Так-так, - согласно закивал Бордж, немного удивившись. - А как вы догадались? - Мы просто знаем, что такое гербарий, - с легким раздражением пояснил Кацман. - Итак, засушиваете, а потом что ж? Неужто складываете в ведра? - Зачем же? - удивился островитянин. - В банки! Это чтоб ведро набрать, сколько ж надо насушить? Мы вначале в банки и потом уж по вкусу добавляем. - Ха! - засмеялся Кацман. - Ну вот, теперь все ясно. Они засушивают укроп и зверобой, складывают в банки и потом по вкусу добавляют. Вот он, ихний гербарий! - Так-так! - поддакивал мордж. - Петрушку, пустырник, ромашку. - Ха! - смеялся лоцман. - А в ведра-то чего кладете? Грибы, что ли, солите? - Так-так! - поддакивал морбрдж. - Гербы. - Грибы, - подправил лоцман. - Кэп! У них - грибарий! Как называются грибы-то ваши? Сыроежки? Свинушки? Опенки? - Да нет, - отвечал морджовитянин. - Герб Синегории, Татароманджурии, Фанаберии, Сарайстана, Демонкратии, Страстотерпии, Охреновании. - И это все в ведра. - Ну конечно, в ведра удобнее. - А гербы откуда берете? - Да они растут тут повсюду, прям под кустами, а больше на пеньках. - Давайте высадимся, кзп, - предложил Кацман. - Наберем гербов, насолим. - Да стоит ли? Не будем попусту шлюпку марать. Если б это были хорошие грибы, вроде шампиньонов, с которыми мы встречались, а слишком много гербов нам не надо. Эй, любезный, ты кинь нам сюда на судно пару-тройку гербов. - Пожалуйста, сколь хошь накидаю, - ответил бордж и накидал нам с берега пару ведер гербов. Все больше Казахстана. Солить мы их не стали, а просто нанизали на суровые нитки и развесили между мачтами сушить. Они долго болтались под соленым морским солнцем, хорошо провялились, и мы любили, бывало, выпить портеру и закусить вяленым гербом.