енты, когда выводы напрашиваются сами собой. Логика событий... - Мама! Да Сережка даже не смотрел никогда, как я деньги достаю! Он даже не знает, где ключ от ящика лежит! "Фу ты, как беспомощно! Стыдно!" Ключ от квартиры, где деньги лежат!" Будто поганый анекдот! Такое - про Сережку! Евгений Львович - лысоватый, но прямой, в белой рубашке, стоял у стула с висящими на спинке пиджаком. Повязывал галстук (мама его только что выгладила). Смотрел сочувственно: - Рома, но вы же утверждали, что у вашего друга есть отмычка на все случаи жизни. Вот он как повернул мою глупую откровенность! - А вы... вы зато знали, где ключ от ящика! Я сам показал! - Роман! Получишь затрещину! - Хоть сто! Пожалуйста!.. Сережка правильно скала: вокруг него... вот этого... пространство вранья! - Извинись сию же минуту! - Мама побелела. - Ира... Ирина Григорьевна, подождите. Будем объективны. Рома вправе защищать своего друга, а я... что же, здесь тоже есть логика: я действительно знал, где ключ от ящика. - Евгений Львович! Ну хоть вы-то не ведите себя как мальчишка! - Почему же, Ирина Григорьевна! Есть смысл общаться на равных. Что я должен делать? Вот мои карманы! - Он хлопнул по пиджаку на стуле. - Если я присвоил драгоценность, то наверняка не успел еще спрятать ее в тайнике! Он уже издевался! Да! - Вы Сережке просто мстите! Потому что он вас раскусил! - Роман! Чтобы этот твой Сережка к нам больше ни ногой! Но сначала... - Ни ногой? Тогда и я! Пожалуйста! С ним!.. А ты живи тут с этим... Думаешь, ему ты нужна? Ему жилплощадь... - Меня уже несло как в кресле без тормозов. Как тогда по наклонной мостовой в Заоблачном городе! Мама замахнулась, но вдруг уронила руку. Будто перебитую. А Евгений Львович покачал головой - ласково так и трагически: - Рома, Рома... Какой вы еще глупенький мальчик... - Да! Глупенький! Сережка тоже так считает! Иначе не заставил бы отворачиваться! Там! Ночью! Когда вы обнимались... с какой-то... - Рома, вы бредите? Вы... Ира... Вот тут-то и появился Сережка. Он толкнул дверь, не постучав. Наверно, издалека услышал мой крик. Встал на пороге - взъерошенный, встревоженный! - Ромка! Что с тобой? У меня рыдания были уже у горла, но я еще держался. - Сережка, они... вот он! Говорит, что ты взял мамины сережки... И с этого момента все в моем сознании как-то замедлилось. Наверно, от перегрузки нервов. Только в мозгах глупо стучало: "Сережка - сережки, Сережка - сережки..." Мама что-то неслышно говорила. Евгений Львович убедительно воздел руки... Сережка смотрел не на них, на меня. Может, и не сразу он все понял, но быстро. Сперва сморщился, будто заплакать хотел, потом закусил губу. Сощурился. И вдруг и я услышал, что он спрашивает спокойно и деловито: - Какие сережки-то? Металлические? Шарики? - Да, золотые! - Время опять сорвалось, помчалось. А Сережка повел перед собой развернутой ладонью. ...Однажды на заброшенной территории уронил я в траву значок: булавка отстегнулась. Хороший такой значок, со старинным автомобилем. Подарок Дяди Юры. И Сережка успокоил: "Не волнуйся, он же металлический. Сейчас... повел над травой рукой, нагнулся. - Вот он!" - "Ты и такое можешь!" - "Да это легко! Хоть кто сможет, если потренируется..." ...И вот он - с ладонью, направленной вперед - шагнул к стулу. Все молчали, будто под гипнозом. Сережка запустил руку во внутренний карман пиджака. Выдернул кожаный бумажник. - Ромка, держи! Вытряхнул сам... Я дернулся, поймал бумажник в воздухе. Мама рванулась ко мне. Но я успел! Распахнул бумажник, тряхнул! Потому что уже знал! Посыпались квитанции, визитные карточки, деньги. А сверху, на них - два желтых шарика с солнечными искрами... Сережка спиной вперед отошел к двери. Тихо закрыл ее за собой... - ...Да, Ира, да! - со стоном выкрикивал Евгений Львович. - Это глупый, ребяческий поступок! Да, я решил дискредитировать этого мальчишку в ваших глазах! Потому что не видел другого выхода! Он подавляет Ромину психику, подчиняет ее своему люмпенскому сознанию. Он... энергетический вампир, потому что высасывает из Романа... все хорошее! Его доброту, его способности!.. А Рома не безразличен, как и вы!.. Как мне было избавить вас от этого Юного Распутина?.. Господи, неужели вы думаете, что мне нужны были эти грошовые сережки? - Не думаю, - тихо согласилась мама. - А тот ночной случай!.. Это же... Неужели вы думаете... - Евгений Львович, извините. Мы хотим остаться одни. Я и сын... - Да-да, я понимаю. Я понимаю... Когда он ушел (пятясь, в развязанном галстуке, с пиджаком под мышкой), мама очень спокойно сказал: - Вот и все. Не бойся, больше он не придет. Тогда-то и рванулось из меня рыдание: - Все, да? Не придет, да?! А Сережка?! Он-то ведь тоже теперь не придет! Ты это понимаешь?! - Рома, перестань!.. Ну, перестань же!.. Я сейчас пойду к нему и все объясню. Извинюсь... - Да! Пожалуйста! Скорее... САМОЛЕТИК Мама не нашла Сережку. Ни в тот день, ни назавтра. Она встретила только его отца, и тот сообщил, что "Серега скорее всего укатил к бабке в Демидово, дело обычное, он парень самостоятельный; глядишь, дня через два появится". Но я-то понимал, что все не так просто! Не на отдых же он укатил, не ради развлечения, а от обиды! Конечно, он понимает, что я ни причем, но думает, что мама теперь не допустит его ко мне и на сто шагов. А "с мамой разве спорят..." А может, он решил, что я тоже в чем-то виноват? Конечно! Ведь я заступался за этого проходимца, за Евгения Львовича! Сережка-то сразу увидел, наконец, какой он, а я... ...Если рассуждать спокойно, то можно было бы себя утешить: все, мол, наладиться, вернется Сережка, мы встретимся, объяснимся, обида сгладится... Но я не мог быть спокойным в своем отчаянном страхе, в своей тоске. Каждый нерв, каждая жилка были у меня натянуты натуго, я ждал все время: вот-вот он появится! Не выдержит!.. Или ему все равно? А в самом деле, На кой ему нужен инвалид, с которым столько возни? Ну, сперва было забавно, а потом... подружили, поиграли и хватит... "Как ты можешь думать такое про Сережку!" - кричал я себе. Но... почему же он тогда не приходит? Я ждал его круглые сутки. Днем дергался от каждого звонка, от любого шевеления двери. Ночью, если и засыпал, то вздрагивал и садился от малейшего дуновения ветра за окном... Мама видела, что творится со мной, и сходила к Сережке домой еще раз, через два дня. И опять его не было, не вернулся. При этом известии я не выдержал, разревелся. Лицом в подушку. Мама села рядом. Я думал: начнет успокаивать, а она сказала сухо, отстраненно: - Нельзя же так распускаться. Если ты мальчик, то веди себя как подобает мальчику, а не слезливой девчонке. Но мне было наплевать. И я сказал (выдал от души), что я не мальчик, а калека и что была у меня одна радость в жизни, а теперь ничего не осталось. - Из-за твоего Верховцева! Чтоб он подох! - А ты в самом деле эгоист. Утонул в своих страданиях и ни разу не подумал, какого мне. Меня тут же резануло по сердцу. Но я ощетинился: - А тебе-то что! - То же, что тебе. Ты потерял друга, а я любимого человека. Но у тебя-то есть надежда, что друг вернется... - А у тебя?! Да он вот-вот прибежит! "Вы не так меня поняли, я хотел как лучше..." - Ну и что? - горько сказала мама. - Разве дело в словах? Конечно, я эгоист. Но не такой уж законченный! Мне маму было жаль до боли. Но как ее утешить? И пока я сопел, думал, мама встала и ушла. Я полежал, приподнялся на локтях, дотянулся до кнопки телевизора: чтобы хоть чем-то разбить тоску и тишину. Телевизор взорвался музыкой и криком. Знакомый лохматый тип в цветастых штанах скакал по сцене и вопил: Рома, Рома! Ты остался дома! Это что же? Судьба решила добить меня новым издевательством?.. Да, я остался дома! Один! И останусь один навсегда! Сережка больше не придет, это уже ясно... Громко - гораздо громче обычного! - затренькал в прихожей дверной сигнал. Я рывком сел на тахте. Вошла мама. - Там к тебе какая-то девочка... Ты умылся бы, все лицо зареванное... Но мне было наплевать! Появилась фантастическая мысль: это та девочка, что угощала меня мороженым! Сережка оказался в Заоблачном городе, не может почему-то прийти и послал девочку ко мне! Но вошла Сойка... Бледная, тоненькая, сразу видно, что после болезни. - Здравствуй, Рома. Вот... я книжку принесла. Давно уж прочитала... - Она подошла ближе. Тихая, с тревожными глазами... Да, она заметно вытянулась. Платьице с белыми листьями совсем коротеньким. Волосы были теперь не заплетены, а распущены по щекам и шее. Сойка взяла себя за прядку над плечом и шепотом спросила: - Ты почему плакал? Мне было ни капельки не стыдно. Сойка - она словно лучик в моем беспросветном горе. Я подвинулся на тахте. - Садись сюда... И стал рассказывать ей все. Ну, прорвало меня. Я говорил ей про Безлюдные Пространства, и как Сережка превращался в самолет, и про Старика, и про Евгения Львовича... Всхлипывал и опять говорил. Сойка слушала и молчала и почти не шевелилась. Только белобрысый локон над плечом тихонько дергала иногда... Я перестал говорить наконец, излил душу. И тогда испугался: Сойка может решить, что я морочу ей голову выдумками. - Это все правда! Не хочешь - не верь.... - Я верю, Рома... - Она встала, оправила платьице и... пальцами тронула мою щеку. Видимо, с полосками слез. - Рома, ты больше не плачь. Я сейчас пойду... Я постараюсь что-нибудь узнать про Сережу. И как узнаю - сразу к тебе... - Да, Сойка, да! Пожалуйста!.. Сойка ушла, а я лежал и думал: почему я такой дурак? Вспомнил девчонку из Заоблачного города, когда мама сказала про гостью, а о Сойке и мысли не появилось! А она... Ведь с ней, как и с Сережкой, связана сказка нынешнего лета! Конечно, Сойка - тихая, незаметная. Но бывает, что негромкая песенка в тыщу раз лучше нарядной и шумной музыки. ПЕСЕНКА... Сказка стала сильнее слез, И теперь ничего не страшно мне: Где-то взмыл над водой самолет, Где-то грохнула цепь на брашпиле... Входит в оранжевую от заката бухту длинный, с широкой палубой теплоход. Падает в гладкую воду якорь, тянет из клюва цепь (она гремит), и с палубы круто взлетает бело-голубой (а от зари еще и золотисты) самолет L-5... Я все таки этот самолет в небе над тополями! Вот здесь я хочу рассказать о самом большом чуде в этой истории. О самом важном. Знакомый (до замирания сердца знакомый!) L-5 шел невысоко, и полет его казался очень медленным. Возможно, что просто время затормозилось в моем сознании. Далеко ли было до самолета? Не знаю. Он казался мне размером с голубя. Я видел его сквозь распахнутое окно. Решетка на балконе тоже была раскрыта, Между мной и самолетом - ничего! Никакого препятствия. Самолет лег на крыло и в момент поворота представился мне совсем неподвижным. Я рванулся к нему всей душой! Протянул руки! Примагнитил его к себе! Взглядом! Как когда-то, в полетах, притягивал к себе Луну, и она сделавшись маленькой - по законам линейного зрения - оказывалась у меня в руках! И по тем же законам (или по сказке? или по исступленному моему желанию?) летящий вдали самолет стал как игрушка, очутился у меня в ладонях... Секунды три еще пропеллер его вертелся, потом замер. И я замер. Только сердце ухало тяжело и с болью. Я держал в руках модельку величиной с уличного сизаря (а может быть, с лесную птицу сойку?). Легонькую, сделанную из дюралевой фольги и тончайшей серебристой ткани. Лишь в передней части угадывалась тяжесть крошечного металлического двигателя. Но я же знал, что это не модель! Это он! Настоящий! Что же я наделал! Надо отпустить, пусть летит! Пусть опять станет большим и превратится в Сережку... Но как завести мотор? И летит ли? И если улетит - Вернется ли? Вдруг это расставание - уже навсегда? "Сережка, прости меня... Сережка, что делать?" И в этот момент вошла мама. - Рома! Откуда эта модель? Какая чудесная... Девочка подарила, да? - Да... девочка... - пробормотал я. Это была почти правда. - Дай посмотреть... - Нет! Не надо, она такая... очень хрупкая! - Не бойся, я осторожно... А ты можешь уронить, у тебя руки дрожат... Я не успел заспорить, мама взяла самолет себе на ладонь. - Удивительная работа... Ой, Рома! Такое ощущение, что он живой! Будто сердечно бьется внутри... Конечно, он живой! Самолет Сережа!.. - Мама, тише! Поставь его... Ну, пожалуйста... - Хорошо, хорошо... - Мама аккуратно опустила самолетик на лакированный стол. Тот, за которым я обычно рисовал и готовил уроки. Сейчас на столе было пусто, самолетик отразился в лаковом дереве, как в коричневом льду... - А ты давай-ка умойся, и будем обедать... И все постепенно наладится, верно ведь? Мама вышла. А я не двинулся. Я смотрел на маленький L-5. Что же делать-то?.. А может быть, он прямо сейчас превращается в Сережку? Но тогда Сережка будет крошечным, как оловянный солдатик! Нет, он станет настоящим сразу! Затем он и прилетел ко мне!.. Правда, Сережка! Давай же! Превращайся! Ну!.. Самолетик шевельнулся. Тихо-тихо поехал к близкому краю стола. То ли от моего взгляда, то ли потому, что стол был чуть наклонный. Я обмер. Самолетик катился - все быстрее, быстрее... Я осмотрел, будто замороченный. А край стола - ближе, ближе... А мотор-то не включен! И скорости нет! Самолет не успеет ни спланировать, ни взлететь, он крылом или носом - о паркет! И только кучка лучинок, лоскутиков и обрывков фольги... До стола было метра три. Не доползти, не поймать! "Мама!" - хотел крикнуть я, а из горла только сипенье... Край уже - вот он! Сережка, не надо! - Не на-адо!! Я рванулся! Я вскочил! Ударом ноги отшвырнул с пути кресло! Я поймал самолетик в ладони уже в воздухе!.. И правда в нем сердечко: тук-тук-тук... Испугался, малыш? Ничего, ничего, сейчас.... Первый раз в жизни я был главнее Сережки. Решительней... Я поставил самолетик на стол. Сказал строго: - Включай мотор. Винт шевельнулся - раз второй. И с шуршаньем растаял в воздухе. Самолетик задрожал. - Молодец. А теперь - старт. И сразу в окно! Понял? Внимание... взлет! Самолетик задрожал сильнее. Двинулся. Поехал, помчался! Взмыл над кромкой стола, в секунду миновал окно и балкон. И стал удаляться, делаясь все больше и больше. Пока не стал в небе настоящим самолетом! Он промчался невысоко над сараями и тополями. Качнул крыльями. Мне качнул! Я засмеялся вперемешку со слезами. Что бы там ни случилось, А Сережка по-прежнему мой друг. Я выскочил на балкон, замахал самолету, перегнулся через перила. И махал, пока Сережка-самолет не растаял в голубизне... Тогда я за спиной услышал хриплый вскрик. Мама стояла у дверного косяка и держалась за горло. - Что с тобой? - Я кинулся в комнату с балкона. - Ромочка... ты... Что я?.. И только сейчас понял - я на ногах! На ногах дома, в а не в далеких лунных краях. Я - иду!.. От неожиданности упал я на колени, но сразу опять встал. Левое колено отчаянно болело. Если бы вы знали, какое это счастье - живая боль в разбитой коленке... КОНЕЦ ЛЕТА Ну, а дальше началась сплошная медицина. Через час у нас дома была куча докторов. Это в нынешние-то времена, когда обычно скорой помощи и участкового врача не дозовешься! Главным был профессор Воробьев (настоящий профессор, в очках с седой бородкой и вежливыми манерами). Он утверждал, что случай феноменальный. - Да-да, бывало такое и раньше, в итоге сильнейшего стресса, но чтобы вот так сразу восстановились все функции... С ним одни соглашались, другие почтительно спорили. Всякие научные слова сыпались. Меня ощупывали, простукивали, заставляли двигать ногами и рассказывать, как это случилось. - Не знаю, как... Вдруг толкнуло что-то. И я встал... Я не говорил про самолетик. Среди медицинских лиц (вернее, позади них) мелькало бледное перепуганно-счастливое мамино лицо. - Коллеги, здесь необходим комплекс исследований. Ваша гипотеза, уважаемый Эдуард Афанасьевич, весьма оригинальна, но требует проверки. - Анна Гавриловна, позаботьтесь, чтобы полный рентген... - Коллеги, а не даст ли облучение нежелательный эффект?.. "Не даст! - смеялся я про себя. - Потому что Сережка меня не забыл! А законы Туманных лугов и Заоблачного города теперь действуют и здесь!.." Вечером я оказался в госпитале при филиале Медицинской академии (есть у нас в городе такой, научный). В маленькой, но совершенно отдельной палате - будто генерал или депутат какой-нибудь. Это профессор Воробьев позаботился. Не ради меня самого, конечно, а чтобы удобнее было исследовать и наблюдать. И наблюдали, исследовали, всякие анализы брали. Наконец доктор Анна Гавриловна сказала, что "ребенка совершенно замучили" и что "так и у здорового человека ноги могут отняться". Но я не чувствовал себя замученным. Я просто не обращал на все медицинские дела внимания, словно это не со мной происходило. Я был окутан облаком счастья и ждал ночи. Потому что не сомневался нисколечко: Сережка отыщет меня, придет. В девять вечера мне дали стакан кефира и велели "ни о чем не думать и спать". Я послушно улегся. Палата была на первом этаже, окно выходило в сад. Там сперва золотились от заката листья, потом загустели сумерки. И тогда из кустов появилась темная гибкая фигурка... Окно не открывалось, но в нем была широкая форточка, я ее распахнул. Сережка скользнул в палату без единого шороха. Мы сели на кровать, обняли друг друга за плечи и сидели молча минут пять. Наконец я спросил: - Ты тогда сильно обиделся, да? - Обиделся... А главное, испугался. - Чего? - Что тебе больше не разрешат дружить со мной... - С какой стати?! - Тише... Мне так подумалось. Ну, и вот такая смесь... обиды и страха. Я ушел на пустырь за разбитой домной. Помнишь? И превратился в самолет. И взлетел оттуда среди бела дня... И летал, летал, пока не измучился. А потом чувствую - обратно превратиться не могу. Будто закостенел от всего от этого... Ну, какая же я скотина! Горевал, терзался - и все из-за себя! Из-за того, что Сережка покинул меня! И даже в голову не пришло, что с ним, с Сережей, может случиться беда! - Ты меня прости... - выдавил я. - За что?! Ведь это ты меня спас! Взял в руки и будто согрел! Я оттаял. Вылетел из окна, и почти сразу... Потом прибежал тебе, а у тебя там... целый медицинский симпозиум... - Сережка... Не я тебя, а ты меня спас. Когда я рванулся, чтобы тебя подхватить... Он посопел, повозился рядом со мной. - Когда-нибудь все равно это должно было случиться... - Почему? - Это была главная цель. - Какая цель? - почему-то испугался я. - Чья? Он молчал. - Сережа! - Меня наконец осенило. И тряхнуло нервным ознобом: - А ты... ведь нарочно поехал по столу! Чтобы я бросился на помощь! Да? Он тихонько дышал рядом. - Да?! - повторил я. - Да... - А если бы я не успел? Ты смог бы взлететь?.. Говори. Я почувствовал, что он качнул головой: не смог бы... - А там... когда штопор... ты это тоже нарочно? Орал: "Жми на педаль!" И опять он кивнул, будто признавался в какой-то вине. - А если бы я не нажал... ты сумел бы выйти из штопора? Он проговорил еле слышно: - Не... Но ты не бойся, с тобой ничего не случилось бы. - А с тобой?! С тобой-то что было бы? Тогда он сказал жестковато, будто самолет... Я впервые в жизни почувствовал злость на Сережку. Сильную. Смешанную со страхом: - Какое ты имел право?! Так рисковать!.. - А как без риска? Иначе тебя на ноги было не поставить... Я чуть не разревелся. - Дурак! А зачем мне ноги, если бы тебя не стало?! - Ну-у... - Сережка опять словно отодвинулся. Сказал, будто взрослый ребенку. - Это не страшно, ты привык бы... Вспоминал бы иногда, а потом стало бы казаться, что я тебе просто приснился в детстве. По сути дела, так оно и есть... Я хотел возмутиться, а вместо этого - новый страх: - Почему... "так оно и есть"? Ты с ума сошел? - Ничуть... - грустно усмехнулся в сумерках Сережка. - Ты потом поразмышляешь как следует и поймешь, что сам меня выдумал. Специально, чтобы спастись от болезни. Я молчал. А душа моя барахталась в тоскливом страхе, как утопающий в холодной воде. И все же я выцарапался, выбрался из этой глубины. - Ну-ка, повернись... - И дал кулаком по Сережкиной шее. - Ой!.. Ты что, балда! Спятил? - Больно? - сказал я с сумрачным удовольствием. - А ты думал!.. - А разве придуманному бывает больно? Сережка неловко засмеялся, потирая шею. - Ненормальный... Я же не в этом смысле. - А ты скажи, в каком! Я снова дам. В том самом... - Сразу видно, выздоровел, - пробурчал он. - Ага... - Ну, ладно. Просто я хотел тебе сказать... - Что? - Понимаешь, какое дело... Теперь нам придется видеться не так часто. Все реже и реже... - Почему?! - Потому что... дело сделано. Ты на ногах, у тебя начнется другая жизнь. Как у всех. Школа, новые друзья... Станешь учиться на художника... - С чего ты взял? - Знаю... Я же видел твоих голубков. Они залетали в безлюдные Пространства. У тебя талант живописца... - Сережка! Но я не хочу... жизни как у всех. Не хочу без Пространств. И без тебя... - Пространства никуда от тебя не денутся. Они... появятся на твоих картинах. И ты сквозь картины сможешь попадать в них! - А ты? Ты-то куда денешься?! - спросил я отчаянно. - Да никуда. Просто... буду улетать все дальше. И возвращаться реже. - Я понимаю... - это вырвалось у меня с новой тоской. С беспомощной. - Конечно... Я эгоист, нытик, маменькин сынок. Зачем тебе такой друг... Ты не мог меня бросить, пока я был инвалид. А теперь... совесть у тебя будет чистая. Он опять вздохнул по-взрослому: - Глупенький. Разве в этом дело... - А в чем? В чем?! - Тише... Просто жизнь идет по своим законам. И в Безлюдных Пространствах, и на обычной земле. - На кой черт мне такие законы!.. Тогда я не хочу... быть с ногами. Хочу... обратно! Лишь бы вместе: я и ты! Я тут же замер: Вдруг и правда ноги онемеют снова? Но они оставались живыми. Но если бы и онемели... то... Я сквозь зубы повторил: - Пусть все будет, как раньше. Не хочу, чтобы мы с тобой "все реже и реже..." Очень тихо и поспешно, как бы соглашаясь с капризными малышом, Сережка проговорил: - Хорошо, хорошо, будем как раньше. А с ногами твоими ничего не случится. - Ты... это правда? - Правда, правда... - Он погладил меня по плечу. - Не уйдешь насовсем? - Ней уйду, не бойся... Думаешь, мне самому хочется? - А тогда зачем ты... Он не ответил и змейкой скользнул под кровать. А откуда: - Ложись... Я услыхал за дверью шаги. Дежурная медсестра шла проверять: в порядке ли "необычный" больной? Я юркнул под одеяло, задышал, как спящий. Она постояла на пороге, притворила дверь. Сережка выбрался. И теперь это был прежний Сережка. - Давай смотаемся на то поле, где идолы? Там появились лунные привидения рыцарей, устраивают турниры! Прямо театр! - Давай... ой, а сели сестра заглянет опять? - Да она теперь улеглась на своем дежурном диванчике до утра... Ну, а сели увидят, что тебя нет, скажешь потом: удирал погулять в ночном саду. Для успокоения нервов... С той поры так и повелось. Днем - процедуры, консилиумы, ощупывания, прививки, а ночью - полеты с Сережкой. Он больше не заводил разговора о расставании, и скоро я почти забыл о той ночной беседе. Потому что столько было всяких приключений! Мы открывали новые лунные страны, где трава, камни и вершины холмов искрились фосфоричной пылью и отливали перламутром. Лазали по развалинам крепостей. Видели тени рыцарей, которые сшибались в бесшумных поединках. Наблюдали (правда, издалека) за настоящими кентаврами. Купались в теплом ночном озере, где жили большие белые цапли... несколько раз добирались и до Заоблачного города. Теперь-то Сережке не нужно было нести меня, я см бодро шагал по пружинистым доскам. Один раз в Городе был карнавал - с фейерверками, оркестрами, каруселями и громадными воздушными шарами. Шары эти, освещенные прожекторами, висели в небе, Словно разноцветные планеты. Сережка раздобыл где-то два маскарадных пестрых балахона, и мы веселились вы костюмированной толпе. А потом балахоны нам надоели, и мы оставили их на той скамейке, где я сидел при первом появлении в городе. Мимо нас пробежала стайка мальчишек и девчонок. И вдруг она девочка - в черном платье со звездами и в черной полумаске - остановилась: - Ой! Здравствуйте, мальчик! Значит, вы поправились? Как замечательно... - Да... спасибо. Это ваше эскимо помогло! Она засмеялась и убежала. - Сережка... А почему мы никогда не берем с собой Сойку? И опять мне подумалось, какая же я скотина. - Ничего, Ромка, успеется. У тебя еще будет время. Это меня царапнуло: почему "у тебя", а не "у нас"? Но тут меня и Сережку закружила толпа с фонариками, и тревожные мысли позабылись. ...А с Сойкой мы, кончено, виделись. Она часто приходила ко мне в госпиталь. Она подружилась с моей мамой, и они иногда появлялись вместе. Мама была веселая, много рассуждала, какая теперь начнется у меня замечательная жизнь, как я буду учиться в нормальной школе, как начну заниматься спортом, если разрешат врачи ("А профессор говорит, что разрешат!"). Сойка разговаривала мало. Сидела рядом, подсовывала мне то яблоко, то банан и смотрела молча. Но так по-хорошему... Сережка днем появлялся редко: то ему картошку надо было окучивать, то следить, чтобы отец не "загулял" с приятелями после получки. То тетушке помогать во всяких делах... Но мы не огорчались. Нам хватало ночных путешествий. Однажды профессор Воробьев разоблачил меня. - Сударь мой! А откуда у вас на ногах столь восхитительные свежие царапины и почему к ним прилипли травинки? Пришлось "признаться", что по ночам выбираюсь в сад. - Я там играю в индейцев. Сам с собой. - Ве-лико-лепно! Коллеги! Это говорит, что держать пациента в нашем заведении дальше не имеет смысла! Не правда ли? Была уже середина августа. Наша квартира показалась мне такой солнечной, такой просторной! Может, потому, что исчезло громоздкое кресло на колесах, которое раньше всегда было перед глазами... - Рома, смотри, я купила тебе костюм для школы. Примерь... Я примерил... Здорово! Это был мой первый настоящий костюм. Раньше-то я в холодное время носил или спортивные штаны и фуфайки, или пижаму... Теперь я вроде бы как первоклассник! Первый раз в настоящую школу! Как там будет? Наверно, чудесно!.. Как там было на самом деле - это особый разговор. А в те дни я жил с ощущением праздника: Все в новинку, все радует! Лишь одного я побаивался: вдруг мама спросит, куда девался самолетик. Что я скажу? Как объясню? Но мама про самолетик - ни словечка. То ли забыла о нем, то ли понимала, что не надо пока этого касаться. К тому же была у нее своя забота. Немалая. - Рома... Вот краски, заграничные. Смотри, какой великолепный набор. Только... - Что? - Не знаю, как ты отнесешься. Их просил передать тебе Евгений Львович... Он очень сожалеет обо всем случившемся и признает, что вел себя глупо, по-ребячьи... Вся эта нелепая история с сережками... Я вмиг набычился: - Разве только в сережках дело? Я понимаю... Но то свидание, ночью... Он говорит, что это была "дикая случайность"... - И ты веришь! - И я верю, - беспомощно сказала мама. И мне даже глаза обожгло от жалости к ней. - Ма-а... ну, чего ты? Ну, в конце-то концов он же твой... друг, а не мой. Ты и решай. - А ты... не будешь смотреть на него волком? Я переспросил себя. - Волком не буду... раз ты его простила. - Мама сказала одними губами: - Если любишь, как не простить... Я молчал. Что тут скажешь-то? - Рома, а краски? Ты возьмешь? - Ладно уж. Ради тебя... Только знаешь что? - Что, Ромик? - С Сережкой ему лучше все-таки пока не встречаться. Сережка теперь часто приходил к нам домой. Днем. По ночам стали мы летать гораздо реже. Видимо, утомились, хотя и не признавались в этом друг другу. Зато мы в эти дни уходили на любимые места: На заброшенную заводскую территорию, в переулки неподалеку от Потаповского рынка и на берег заболоченного Мельничного пруда. Иногда одни, иногда с Сойкой. Сойкина бабушка получила добавку к пенсии и расщедрилась: купила внучке костюм "чунга-чанга". Майка и штаны - все в картинках с пальмами, обезьянами, туземными лодками и крокодилами. Сойка зачем-то коротко остригла волосы (сама!) и теперь была похожа на белобрысого тощего пацана. В платьице с рисунком из листьев и с длинными волосами она мне нравилась гораздо больше, но я ничего не сказал. Сойка полюбила бродить с нами по заводским пустырям. К концу лета сорняки разрослись там, как лес. Даже лебеда вымахала по пояс. У нее были крупные листья с серебристой изнанкой. Эта изнанка оставляла на загорелых ногах алюминиевую пыльцу. А с лицевой стороны листья лебеды начинали краснеть. Сойка сказала однажды: - Смотрите, лебединые листья уже, как осенью. Во мне будто отдалось: "Лебединые листья... лебединая песня лета..." Но пока было еще очень тепло. Август стоял тихий, безоблачный. Покой лежал на Безлюдных Пространствах. Они чего-то терпеливо ждали, но знали: это случится не скоро. - Мама и папа обещали осенью забрать меня к себе, - шепотом сообщила Сойка. - А теперь пишут, что денег нет на билеты... Я подумал, что это, может быть, и хорошо. Грустно было бы расставаться с Сойкой. Сережка туту же глянул на меня. В его глазах читалось: "Тебе-то грустно, а ей здесь каково? Ты подумал?" Ох, я по-прежнему был эгоист. ...Однажды мы оказались на заводской территории без Сойки, вдвоем. Бродили, болтали обо всем понемногу. Сережка вдруг сказал: - Видишь, я был прав. - Ты о чем это? - Когда говорил, что будем встречаться реже... - Неправда! - Но ведь так получается. Ночью уже почти не летаем... - Мы будем! Опять! - Но уже не так часто. И мы туту не виноваты. Просто нельзя все время жить одними и теми же радостями. Так по-взрослому у него получилось: "одними и теми же радостями". И снова пришла ко мне тоска. Как тогда, в больнице. Но уже не такая беспомощная. - Если тебе надоело... если хочешь уйти, так и скажи. - Да не хочу я. Но понимаешь, появляются другие дела. Может, еще кого-то надо будет спасть. И мне, и тебе. Не только друг друга... "Не вертись, не придумывай, - хотел ответить я. - Осточертел я тебе, вот и все...". Но только выдавил: - Из меня-то... Какой спасатель? - У тебя тоже есть цель. Чтобы помочь... - Кому? - А Сойке? - А причем тут я? - Это вышло у меня совсем похоронно. - Ты умеешь спасать и помогать в тыщу раз лучше. - Но она-то... она для себя придумывала не меня, а тебя. Как ни грустно мне было, но я все же попытался дотянуться - чтобы кулаком по шее. Сережка засмеялся. Отскочил. - Врешь ты все, - уныло сказал я. - Без тебя ничего хорошего не будет. Ни у меня, ни у Сойки, ни вообще... - Почему? - Потому что... - Я хотел взорваться, крикнуть: "Потому что без тебя не смогу, сдохну от горя! Потому что лишь при тебе я способен на что-то хорошее!" Но осекся. Не решился. Пробормотал, глядя на свои измочаленные кроссовки: - Потому что ты - самолет... - Подумаешь! Ты тоже будешь самолетом! Он шел впереди, говорил, не оглядываясь. А теперь обернулся. Я замер. Он тоже. Затем шагнул ко мне, положил на плечи ладони. Он не улыбался, но глаза его были удивительно ласковые. Наверно, такие бывают у любимых братьев (хотя я не знаю точно, ведь я рос один). - Ромка, пора. Это не трудно, если захочешь. Я научу... ПРЫЖОК Оказалось, что это и правда не трудно... Ну, наверно, такое может получиться не у каждого. Поэтому, если у вас не выйдет, не обижайтесь. Тут необходимо, чтобы у человека был уже опыт полетов над Безлюдными Пространствами. А главное - чтобы рядом был друг, который еще раньше научился превращаться в самолет... Все произошло быстро. Потому что я сразу поверил, смогу! Я зажмурился, раскинул руки и... стал самолетом. Я увидел себя сразу всего. Как бы изнутри и со стороны - одновременно. Видел и чувствовал каждый винтик мотора, каждую заклепку обшивки. Я сделался таким самолетом, на каком летал в своих прежних снах. Маленький биплан - с двумя парами крыльев (верхние - сплошная плоскость, которая проходит над кабиной), с тугими черными колесами, с легким хвостовым оперением и с лобовым стеклом, похожим на половину прозрачного пузыря. Лебеда щекотала мои накаченные шины, теплый ветерок скользил по крыльям, а мягкое августовское солнце грело красно-желтую обшивку. Да, я был покрыт лимонной и алой краской. А на лопасти руля - белый круг и в нем голубая морская звезда. А на борту - буква и цифра: L-5. Как раньше! И как у Сережки! Сережка был уже в кабине. Трогал ручку управления, осторожно давил кроссовками на педали. Я шевельнул элеронами и рулем, напряг стартер - сейчас крутану пропеллер. Сказал через динамик: - Сережка. Днем опасно, по себе знаю. Всякие службы наблюдения, ПВО... Прежде, чем уйдешь в Пространства, шум подымут. И я скрутил в себе нетерпение. Вечером я отпросился в гости к Сережке - с ночевкой. У него была в сарае летняя комнатка, похожая на каюту. Для независимой жизни. Мама повздыхала и отпустила. Она боялась за меня, но понимала: мне пора делаться самостоятельным. - Надеюсь, вы не будете выкидывать там никаких фокусов... Знала бы она... Мы давно уже не взлетали со школьного стадиона. Ведь я теперь "на своих двоих" легко мог добраться до Мельничного болота, а там взлетная площадка не в пример лучше. Около десяти вечера мы оказались на песке. Вечер был черный и звездный, без луны. Мохнатые и невидимые, будто сгустки темноты, чуки разожгли костры. Славные они были, эти чуки - добродушные, всегда готовые помочь. Меня они уже не стеснялись, ласково терлись о ноги косматыми головами. Огни разгорелись, и я опять стал самолетом. Задрожал от нетерпения. - Сережка, садись в кабину! - Ладно! Только я на один полет, для страховки! Я пустил ток - от аккумулятора к стартеру. Тот качнул мой двухлопастный винт. Радостно дрогнули цилиндры от горячего толчка вспыхнувшей бензиновой смеси. И еще, еще... И вот - азартная дрожь ожившего мотора, и похожее на счастье тепло... А вдоль всего тела - струи воздуха от стремительного винта. Пропеллер неудержимо потянул меня - легонького, крылатого: скорей, скорей, вперед! И страшно, и не удержишься. Да и нельзя удерживаться - ты же самолет! Плоские песочные кочки поддавали резину колес, шасси тряслось. Даже больно немного. Ой... Но тут воздух под плоскостями стал удивительно плотным, почти твердым, а сверху словно растаял, превратился в пустоту. И эта пустота потянула крылья вверх. Я шевельнул закрылками... И колеса перестали чувствовать песок. Они еще вертелись, но по инерции, в воздухе. И воздух этот обдувал их тугой прохладой. Так обдувает он босые ступни, когда мчишься на стремительной карусели (Я один раз пробовал, и у меня слетели кроссовки). Но карусель - это на одном уровне и по кругу. А здесь - вперед и в высоту! ...И вообще это очень трудно - сравнивать ощущения человека и самолета. Мало похожего. А я-то теперь жил, размышлял и чувствовал именно как самолет. Главное отличие от человеческих ощущений - то, что воздух вокруг тебя совсем другой. Он и плотный, и стремительный. Летит навстречу, но не пытается тебя смять, А послушно обтекает, срывается с элеронов и руля свистящим потоком, ровно давит снизу на крылья.... А еще - живая сила мотора и восторженная быстрота винта. Это он, пропеллер, увлекает тебя с небывалой скоростью сквозь воздушную толщу. А если ты рискнул на несколько секунд выключить мотор - сразу замирание, как при остановившемся сердце. И жуть падения. Но и в этом есть своя радость. Радость испытания и риска, словно бежишь над пропастью... Сережка не мешал мне. Сидел тихо, не брался за ручку управления, только при самых лихих виражах говорил шепотом: - Хорошо... Молодец, Ромка... Мы пробили слой темноты и ушли в пространство над Туманными лугами - здесь, как всегда, светила круглая луна. Я долго кружил среди облачных столбов, а иногда пролетал сквозь них, и по крыльям ударяли сгустки пара... Затем я сам, без Сережкиной подсказки, если среди костров. Сережка выскочил из кабины и тоже стал самолетом. Мы взмыли вдвоем - он впереди, я следом. Потом полетели рядом. И этот наш полет - крыло к крылу - был длинным и счастливым... Несколько вечеров подряд я уходил ночевать в Сережке. Мама вздыхала, но не спорила. И, может быть... может быть, была даже рада. Я догадался об этом, когда однажды прибежал домой раньше обычного и застал у нас Евгения Львовича. Мама засуетилась, начала объяснять, что вот Евгений Львович собрался в командировку, спешит на утренний поезд и зашел так рано, чтобы взять у нее, у мамы, очень важные институтские бумаги... Я сделал вид, что поверил. Мне, по правде говоря, было не до того. Во мне жил, не исчезая, восторг полетов, и ни о чем другом я думать не хотел. Но как раз в тот день Сережка мне виновато сказал, что несколько ночей мне придется летать одному. Он, Сережка, должен уехать к бабке, чтобы помочь выкопать картошку. - А разве нельзя тебе оттуда прилетать ночью? Сережка отвел глаза. - За день так наломаешься на грядках, что потом уже не до полета. Он опять мне напоминал, что жизнь состоит не только из сказок и радостей. - Давай я поеду с тобой! Тоже буду копать! - Разве же тебе разрешать? Это верно. Два раза в неделю я ходил в поликлинику на всякие проверки. И врачи, и мама никак не могли поверить, что я здоров окончательно. Сережка все еще глядел в сторону, но уже с улыбкой. - Ты вот, что, покатай-ка Сойку. Ты давно ведь собирался. Я почему-то покраснел, хотя что тут такого! Я и правда говорил не раз, что хорошо бы взять Сойку в наши полеты. Вечером я проводил Сережку на электричку, а потом забежал к Сойке. Она мне обрадовалась, но в то же время я видел: что-то с ней не так. - Ты чего опять такая кислая? Снова бабка угнетает? Сойка кивнула. - Какая муха теперь ее кусает?! - возмутился я. - Она по телевизору одну артистку увидела. Они в детстве учились вместе. Ну и вот... "Я могла быть такой же знаменитой, если бы не враги..." У нее всю жизнь какие-то враги... Купила бутылку ликера, а потом говорит: "Ты мое последнее проклятье в этой жизни..." - Сойка, плюнь! Удери в двенадцать ночи из дома! Сможешь? Она опять кивнула. Без лишних вопросов. - Удеру. Бабка после ликера будет спать без продыха. - Я за тобой приду. И покажу такое... Она заулыбалась, доверчиво так... Вечером я пошел на риск. Сделал вид, что улегся спать, а сам соорудил из одежды чучело под одеялом и слинял из комнаты через балкон. Мама уже уснула, и я надеялся, что крепко... Сойка в старой безрукавке поверх своей "чунги-чанги" ждала меня у своего крыльца. Я взял ее за горячую ладошку и повел темными переулками. Она ни