Интервью с Александром Башлачевым ПИСЬМА ГОСПОДИНА N ГОСПОЖЕ К Однажды, когда СашБаш учился на третьем курсе Свердловского университета, он договорился с одной девочкой сочинять роман в письмах - просто так, о чем попало. Девочкины письма не сохранились, а Сашины - вот... Письмо господина N госпоже К, писанное им 9 января нов. ст. 1-79 г. от рождества Христова. Здравствуйте, сударыня! Я думаю, Вас не удивит получение сего письма, если Вы, впрочем, не забыли нашего недавнего уговора. Признаюсь, Ваше предложение показалось мне несколько странным, но, уверяю Вас, только поначалу. Ведь цель и вправду весьма значительна, если учесть, что наши отделения для корреспонденции в университете имеют завидное по своему постоянству обыкновение оставаться для нас пустыми -- и для Вас, насколько я понял, это тоже иногда бывает важно... Итак, я к Вам пишу. Не знаю, с чего начать, ибо любое начало в этом хитросплетении нашего мира является случайным. Начну с извлечения на свет факта, содержанием которого является сле- дующее: я Вас совсем не знаю, как Вы не знаете меня,наши считанные встречи носили характер случайный, и в силу этого первая глава класси- ческого повествования не должна раскрывать образ главных действующих лиц, это начнется со второй главы, в которой, надеюсь, Вы примете не- посредственное участие. Будет ли это поверхностным или глубоким изуче- нием -- рано судить, увы, мы не властны видеть оглавления, которое от- кроется не раньше, чем будет перевернута последняя страница, захотите ли понять меня Вы, захочу ли я понять Вас -- еще раз повторяю, рано су- дить. На каком языке говорите Вы, сударыня, окажется ли нужным искать бес- полезный словарь? А вообще мне, наверно, будет приятно получать Ваши письма, да, я бу- ду ждать ответа, в коем не сомневаюсь, уверенный в Вашем бесконечном благородстве, что Вы успели мне внушить наряду с некоторыми другими умозаключениями на предмет Вашей прелестной особы. Сейчас, если мне не изменяет память, Вы находитесь во временном отъезде, но как только ко- леса Вашей изящной кареты остановятся на брусчатке перед университет- ской колоннадой, как только Вы взбежите по ступеням, войдете в залу -- обратитесь к ящику и достанете оттуда мое письмо, я думаю, Вас оно тоже приятно обрадует,-- прошу Вас, не медлите, а самым безотлагательным об- разом возьмитесь за перо и не забудьте надушить бумагу Вашими духами, очень на это рассчитываю, не казните меня уделом тщетного ожидания, пусть ``продолжение следует`` как можно скорее... За сим вечно к Вашим услугам г--н N. P. S. Все имеет свою оборотную сторону. Здесь я имею сообщить Вам на всякий случай свой почтовый псевдоним -- письма следует опускать Башла- чеву Александру (что касается имени -- здесь возможны вариации). Здравствуй! Маленькая язычница, мне казалось, что ты приедешь в карете, а ты трогала холодные ступени босыми ногами, и духи твои -- роса? Я услышал тебя, хотя мой мир и враждебен тебе. Мой мир? Он скучен и сер, и крах- мальный воротничок больно врезается в шею. Но участь графа, согласись, не самая худшая в этом мире, и поэтому я граф. Да, забыл предварить свое послание важным, на мой взгляд, советом: никогда не делай категорических выводов, возлюби многоточие. Хотя, впрочем, все мы считаем, что прекрасно разбираемся в людях -- тем они, скорые выводы, возведение случайной, возможно, детали в некий ранг, и опасны. И как быть с невольными предубеждениями? ...Верю ли я в рок? Да я верю в рок, маленькая язычница, как склонен верить во все мистическое. это объяснить несложно -- одним из самых ве- личайших мучений (не единственным, впрочем), что я вынужден выносить в этом мире -- есть постоянная, хроническая ностальгия по чуду, отсут- ствие чудес, и бога... и дьявола... И есть ли во мне хоть капля лжи? Уверяю тебя, того, что называается ложью, в моих письмах нет. И не нужно видеть во мне врага, и защищаться тоже не нужно... Есть и другой мир, маленькая язычница. Уменя в одной из задних ком- нат есть большой, громоздкий шкаф, и я иногда, без сожаления расстав- шись с сюртуком, цилиндром и штиблетами, сняв со стены гобелен и завер- нувшись в него, ухожу через скрипучие двери гулкой фанерной пустоты -- выхожу в исчезнувший город, на ощупь прокладываю себе дорогу, стараясь не натыкаться на невидимые фонари и деревья, и наконец выхожу к гори- зонту... Вот он, мой мир! Мир грустный, и веселый, мир ассоциативный, сейчас в нем почему-то вприпрыжку бежит ко мне веселый майский дождик, шлепает по тяжелой и мягкой траве -- разве он грустный, дождик-то? он добрый и умный, как дворняжка, он только иногда притворяется плачущим, а кто-то верит... Мир рождественской сказки, лунного полета, здесь даже метлы не нужно, мир часто сюрреалистический, где одним из законов мышления явля- ется абсурд, мир, который... И все-таки это одинокий мир. Я не встречал в нем людей. Правда, я все-таки догадываюсь, что это не только мой мир. Изредка я встречал там, на песке, человеческие следы, иногда находил исписанные разной ру- кой обрывки бумаги, исповеди без начала, без конца, часто рифмован- ные... Кто эти люди? И когда они приходили сюда? вернутся ли они, и где они сейчас? Я слышу, как шумит где-то вдали водопад. Маленькая язычница, а разве ты можешь распоряжаться собой? Что же, в таком случае, заставляет тебя приходить в холодный, серый и неуютный мир из твоего далекого храма? Ответь мне, но помни -- тебе не пристало лгать. ...Где ты живешь -- вот что меня интересует. Может быть, ты, в отли- чие от , меня,только приходишь в то, что называется действительностью -- действительностью, и никуда от этого не денешься, как бы ни был ве- лик аквариум, а жаль. Я все же не могу оставаться в своем мире надолго, чтобы не сдохнуть на берегу этого теплого, ласкового озера от остракиз- ма... Сегодня полнолуние -- и завтра на рассвете я все же отправлюсь в путь, и кем я вернусь в тот мир, и вернусь ли? Выходи и ты в путь, маленькая язычница, авось, и встретимся где-ни- будь... Захвати с собой бумагу и пиши мне в дороге обо всем, что ты увидишь на своем пути. Можешь наколоть свое письмо на ветку какого-ни- будь дерева -- ведь чудеса случаются здесь чаще, чем там, или можешь положить свое письмо просто на песок, и не пугайся за его судьбу, когда его подхватит неожиданный ветер... Эти дни я потратил на постройку пло- та. Широкоствольные дубы удивительно легко превращались в бревна, а гибкая лоза крепко переплела их -- готов мой плот,широкий и верный! Я плыву вниз по реке, у которой еще нет имени. Куда я плыву? Разве это имеет значение, особенно, когда можно направиться в любую сторону? Мои длинные волосы спутаны ветром, гобелен -- мой парус: мимо плывут незнакомые берега, незнакомые цветы. Могу растянуться, подставив тело солнцу и слушая в себе просто единственного на всей планете человека -- это сладкое и грустное чувство,-- могу опустить руку в быструю воду, котрую слепит солнце... Роса? Слезы? Солнечные брызги в моей руке? Кап- ли дождя? Водопроводная вода? Это небо исцеляет все раны, это солнце делает прозрачными все мас- ки... Все комплексы -- на дне целиндра, страх расползся по углам шкафа, здесь -- свобода, нагота тела и слова, и одиночество, заставляющее, му- чительно щурясь, всматриваться в берега... Маленькая язычница, появись за поворотом, войди по колено в прозрач- ную воду -- помаши мне рукой! Я возьму шест, подплыву к тебе -- ты сту- пишь на теплые пахнущие смолой, бревна плота, появись, если ты не стра- шишься возможного водопада... И не распни меня если... Что нужно тебе, маленькая язычница? Появись, я никогда не видел тво- их глаз... Мерно журчащая вода баюкает меня...перо вывивается из рук... Я засы- паю,храм, фрески...река уносит мой плот все дальше и дальше...затерян- ный комок перепутанных снов... Интервью в "РИО". КОРНИ ВСЕГДА ОСТАЮТСЯ В ЗЕМЛЕ Первый раз по-настоящему обстоятельный разговор с Сашей Башлачевым был у редакции РИО весной прошлого года. Потом наши пути пересекались довольно часто, и этот разговор все продолжался и трансформировался, уходя от примитивной первоначальной схемы "как ты относишься к...". Однако печатать его мы не решались: все думалось, вот, еще разок встретимся, уточним то, обсудим это, разберемся с тем-то и тем-то... Разобрались... По-прежнему неясно, как на бумаге передать его уникальную речь с ее интонационными нюансами, игрой слов, вернее, игрой внутри слова, с очень необычными метафорами, парадоксальными сравнениями и, вообще, всем ее образным строем? Впрочем, пусть все останется как есть, как зафиксировал эти беседы карманный плэйерок, бесстрастный хранитель нашей памяти. АЛЕКСАНДР БАШЛАЧЕВ: "КОРНИ ВСЕГДА ОСТАЮТСЯ В ЗЕМЛЕ" РИО: Саша, насколько я знаю, ты тоже был журналистом - мне попадались в Череповецких газетах твои статьи о РОК-СЕНТЯБРЕ... АБ: Да, это моя последняя профессия - перед тем как я, оставив все это дело, пришел за наукой в Питер. РИО: Что (или кто) тебя к этому подтолкнуло? АБ: А Троицкий посоветовал. РИО: Честно говоря, именно от него я и услышал впервые твое имя - это было весной года три назад... АБ: В общем-то, мы как раз тогда и встретились с ним в Череповце. РИО: Кстати, в этом городе раньше была очень мощная рок-сцена. Ты не был с ней связан? АБ: Да, город очень музыкальый, и я был связан с музыкой, но больше как наблюдатель. Я не играл ни в одной группе, но общался с ребятами... РИО: А ты бы хотел сейчас играть с группой? АБ: Видишь ли, сейчас у меня гитара составляет группу. Если бы я играл с группой, я бы освободился от гитары, но при одном условии: чтобы группа давала мне такой же драйв, какой дает мне гитара. РИО: С кем именно хотел бы ты играть? АБ: Со всеми хотел бы. Например, с Курехиным. РИО: Ну, это вполне осуществимо, и, что важно, позволило бы выйти за рамки формы... АБ: Здесь вопрос надо немного не так сформулировать: я хотел бы играть со всеми, но играл бы я. Я мог бы войти в состав любой группы (допустим, на концерте), но это совсем другая игра... РИО: Кого бы ты мог назвать из тех, кто работает в близком к тебе направлении? АБ: А, собственно, что такое направление? Я не знаю своего направления - ведь направление как жизнь - его не выбирают. Вот, в Новосибирске я слышал группу КАЛИНОВ МОСТ, знаешь ее? РИО: Ну да. АБ: Так вот, эта группа по формам очень близка мне. Но я бы не сказал, что она близка мне по какому-то направлению... Что-то у нас не сходится. РИЩ: А со Славкой Задерием играть не пробовал? АБ: У него своя группа... РИО: А тебе кто, вообще, нужен: аккомпаниаторы или личности? АБ: Разумеется, чтобы сами могли работать. т.е. не настолько глупые, чтобы им все об'яснять на каждом шагу... Видишь ли, есть несколько типов групп. БИТЛЗ - это определенный тип группы, СТОУНЗ - тоже, но совсем другой. Есть такой тип, как ДОРЗ, я считаю, это идеал группы. Но в каждом из них - свои особенные отношения. Как нет двух совершенно одинаковых слов... И какой должна быть моя группа, я прекрасно себе представляю... Хотя практически никогда не играл на сцене. РИО: Так с чего же для тебя начался рок? АБ: Сначала надо определить, что такое рок. "Что такое миф?" Некоторые полагают, что слово "рок" - это слияние разных мифов... РИО: ...только поданных в современном изложении? АБ: Да, я тоже так считаю. И начинался он... по-разному. РИО: Ну, хорошо. Есть, например, теория, согласно которой первым советским рокером был Высоцкий. (Мы тоже такого мнения придерживаемся). Он для нас вовсе не то, что Пресли или Дилан для американцев - единственно, что фигуры одного масштаба. но у нас своя музыка. и он всему этому придал новый смысл. Человек, которого можно боготворить... АБ: А что, у кого-то есть другая точка зрения? РИО: Кого любишь слушать (если слушаешь вообще)? АБ: Как что слушаю? РИО: Ну, что нравится, что можешь слушать в любое время? АБ: А-а-а. Люблю АКВАРИУМ. Просто не представляю ситуацию, в которой он может помешать. Когда-то, году в 1981 случилось так (волею судеб, как говорится), что я услышал две песни - "Ты дрянь" и "Железнодорожную воду". И мне сказали, что это все АКВАРИУМ. Понимаешь? И эти две песни не были для меня чем-то разным. Я считал, что это одна группа. РИО: Пожалуй, с некоторым допущением можно было и у нас предполагать в те годы, что эти песни написал один человек. АБ: И с тех пор АКВАРИУМ мне не помешает никогда. РИО: Слушай, а был какой-то толчок, первопричина того, что ты начал петь? АБ: Я вообще не думаю, что существуют какие-то разумные объяснения того, как это происходит... РИО: Отсчетный пункт? Первая песня? Первое стихотворение? Или это все было в глубине себя, не выходило на поверхность... АБ: Скорее всего. Я искал для себя более тесного общения. Понимаешь? РИО: А как тебе кажется, существует ли русский рок? Именно русский, со своим, идущим из древности, поэтическим словом, со своим языком? Веришь ли ты в него? АБ: Верить в то, что существует, нельзя. И, потом, слово "русский" здесь очень неточно: что именно - российский? Советский? Понимаешь, как трудно определить само слово "рок", так же трудно подобрать правильный эпитет. А отсюда нельзя понять, о чем мы говорим... РИО: Давай подойдем с другой стороны. Существует ли у нас аналог того, что, скажем, в Англии называют роком? АБ: Знаешь, давай оставим всю эту путаницу с терминологией и просто договоримся, что мы друг друга понимаем. В Англии и Америке рок-н-ролл - это дерзкий удел одиночки, а русский рок-н-ролл предполагает партнера... Если рок-н-ролл - мужского рода, то партнер должен быть женского. Понимаешь? Когда я выступаю, у меня есть некий оппонент - публика, кстати, именно женского рода (раз уж мы говорим на уровне лексики русского языка). И с этой публикой происходит диалог... Вообще тут такая штука: рок-н-ролл американский все равно не мыслим без партнера. Если музыкант не воспринимает публику - тогда он играет сам с собой. Внутри себя - с собой. На сцене - с публикой... Что интересно: если взять западный рок-н-ролл и русский, то тут может подойти такое сравнение. Смотри: у них собор венчает шпиль, на котором крест. Шпиль, казалось бы, и говорит об игре (между прочим, "spiel" по-немецки "игра"! - ред.). А у нас существует купол. Как голова. Это что означает? Что люди, которые не уверены в своей победе, т.е. в неком шпиле, они магическим образом воздвигают купол, чтобы убедить себя, что они победят. Понимаешь, что я хочу сказать? Люди делают шпиль, но они пролетают, потому что в действительности оказывается, что они верят не в себя. А неуверенные люди (не то, чтобы неуверенные - просто они иначе играют) заранее ставят себе цель в виде купола, и это означает только одно: они готовы обрести реальность в войне, в игре, в работе... Вот в этом и есть большая разница между Россией и Западом. РИО: Саша, вопрос с точки зрения филологии: есть ощущение, что у тебя слово существует как бы само по себе, вне контекста, т.е. оно вмещает в себя гораздо больше, чем оно представляет из себя "внешне", как если бы за скромным фасадом прячется огромный дом... У тебя постоянные ссылки на внутреннюю структуру слова. АБ: Видишь ли, мы ведем разговор на разных уровнях - ты на уровне синтаксиса, а я на уровне синтаксиса как-то уже перестал мыслить, я мыслю (если это можно так назвать) на уровне морфологии: корней, суффиксов, приставок. Все происходит из корня. Понимаешь? Вот, недавно одна моя знакомая сдавала зачет по атеизму. Перед ней стоял такой вопрос: "Основная религия". Я ей сказал: "Ты не мудри. Скажи им, что существует Имя Имен (если помнишь, у меня есть песня по этому поводу). Это Имя Имен можно представить как некий корень, которым является буддизм, суффиксом у него является ислам, окончанием - христианство, а приставки - идиш, ересь и современный модерн. Понимаешь? Я вот так, примерно, мыслю - на уровне морфем, а ты - на уровне синтаксиса спрашиваешь. Я не могу тебе дать ответ, потому что весь синтаксис в твоей голове. У меня тоже, но я не могу. РИО: Если дело в этом, то как в таком случае ты относишься к тому, что твои тексты "снимают" с пленок и перепечатывают? Есть даже самиздатовский сборник. АБ: Понимаешь, тут такая штука. С одной стороны, может, стоит напечатать тексты и подсчитать в них... гласные и согласные, а с другой... Если бы кто-то отнесся к этому творчески (как человек, участвующий в группе, но не музыкант), как некий филолог, он просто совершил бы произвольное членение, а любая фиксация так или иначе неточна. Я сейчас разговариваю на языке твоего плэйера. Возникает дискретность. Понимаешь? Можно членить эти слова на кодовые приставки: не просто сплошным рядом печатать, а подразделять, разбить каким-то образом. Это творческий подход. РИО: Видимо. автор тоже должен в этом участвовать... АБ: Согласен. Наверное. Но я этим не занимаюсь. И не хотел бы - боюсь. РИО: Боишься? АБ: Я бы сказал, не стоит. Самому мне не стоит. Может, это позиция эгоиста, но я не хотел бы этого делать. РИО: Тогда это неизбежно сделает кто-то другой и вольно или невольно даст иное толкование. АБ: Ради Бога. Сразу станет ясно, у кого какой интерес: к Слову или так, к общему потоку. Это только кажется, что существует контекст слов, на самом деле речь идет о контексте корней. РИО: Слово как корень? АБ: Да-да-да! Возьми хотя бы название города - Питер. В моей голове оно читается П и и т е р. Постоянно. Помнишь: "Пиитер, я - поэт..." Но это слово для меня связано не с пиететом, а с корнем "пить". Это гораздо проще. Я, в основном, стараюсь идти к старым корням. Я глубоко убежден, что любой город хранит в себе свою древнюю географию. Люди ее не поминят, но она есть. Это очень важно. В одном месте была березовая роща, в другом рос столетний дуб, еще в каком-то была топь. И они естественным образом связаны с нашим временем. Эта нить - что называется, связь времен - никогда не рвалась. Скажем, где была топь, там никогда не построят храм. Через 200 лет на месте березовой рощи - спокойный район, а где была топь - наоборот, опасный так или иначе. А где был дуб - срубили его и построили храм. Самое главное, когда лес рубят, его рубят на корню, т.е. корни всегда остаются в земле. Они могут тлеть сотни лет, могут смешаться с землей, но они о с т а л и с ь - корни этих деревьев. По моему убеждению, это не может не влиять на весь ход последующих событий. Главное - корни. Вот если лес вырублен, то все корни выкорчеваны должны быть... А ствол и листья - это, собственно, объедки дерева. РИО: А как ты пишешь свои песни? АБ: Они возникают из совокупности событий, которые я не могу так вот просто перечислить. Но я знаю их и просто принимаю к сведению. В песне можно рассказать самому себе о себе все, как есть на самом деле. По этому поводу вот, что могу сказать. Мне приходится много путешествовать автостопом. И в любой квартире я обнаруживаю, что человек, который так или иначе живет в Своем Доме, занимается искусством интерьера по образу и подобию... У человека может быть мания его величества, ее величества, чьего угодно... В общем, я хотел сказать, что единственное искусство (само по себе это слово я просто ненавижу) живо только на кухне. Кухня не терпит лишних предметов. Бывают прекрасные кухни, просто удивительные, а зайдешь в комнату, и видишь, что она вне хозяина, чужая. РИО: Вот, ты говоришь, что видел много городов - как ты относишься к Москве? АБ: Москва... там невозможно просто гулять. Для этого нужно очень хорошо знать Москву: проехать три остановки на метро, потом две автобусом и только потом можно выйти и сказать: "Я начинаю гулять". Я в Москве исходил пешком очень много. А если говорить о корнях Москвы, то у нее корень "кау" (так же, как и в Каунасе, где на гербе бык). Москва - корова. Точно так же, как Вологда - от корня "влага", дословно обозначает "богатырский водохлеб". Волга - то же самое... О Питере мы уже говорили... РИО: И поэтому ты перебрался в Ленинград... АБ: Да. Видишь ли, в Москве, может быть, и можно жить, а в Ленинграде с т о и т жить. Интервью с Дж.Стингрей: 1986 Вопросы задает Дж.Стингрей (перевод Б.Г.). Лето 1986 года. - Что ты делал, когда был моложе? - Когда мне было 3 года, я написал первое стихотворение. Вот я с тех пор продолжал писать. Есть вещи, которые можно не писать, а есть вещи, которые нельзя не писать. - Каким образом люди знакомятся с твоими вещами, ты из как-то записываешь? - Нет. Я пою для друзей, там, куда меня позовут. Ну, а другом я считаю любого человека, который меня понимает и, я думаю, что друзей все больше... - Ты что-нибудь записываешь? - Нет. Я никогда ничего не писал. - О чем же ты, собственно, поешь? - О чем... Ну как?.. Russian soul. (Русская душа) О чем?.. О себе!!! О себе, в основном пою. То, что внутри (то, что хочу, то и могу петь)? - У тебя есть влияния русских или западных поэтов, как ты считаешь? - Как я считаю?.. Я думаю, что все что мы есть - это, так или иначе, клубок каких-то влияний. Влияние любви... Там, где есть любовь... Ну, не зря же люди жили... скажем так... Это влияет на меня - я (или и) на тысячи и миллионы. - Что, ты думаешь, люди будут испытывать, когда будут слушать это дело, не зная языка? Будут ли они чувствовать? (что-то об американском TV) - Я думаю, что поймут. Я хорошо понимаю англоязычную народную музыку. Я знаю, о чем там поется и у нас один и тот же корень... Я считаю, что корень один и тот же. Все дело... в корне. - У тебя есть какие-либо планы на будущее (надежды)? - Конечно. У меня не только надежда, у меня есть еще что играть и буду. - Ты женат? Ты никогда не был женат? - Нет. - А ты любишь? - Любил, люблю и буду любить. - (что-то о цели)? - Но цели у меня нет. Какая может быть цель? Потому что любая конкретная цель, она предполагает, что человек должен ее немедленно достигнуть, поэтому он начинает бежать, не замечая ничего вокруг себя. - Ты хотел бы стать официальным поэтом? - Нет. Ну, что значит стать официальным поэтом?.. Я был бы рад, если бы мои песни, скажем, записала фирма "Мелодия". То, что я делаю... Почему бы и нет. Это означало бы какую-то перемену в том, что вокруг нас, но я не верю в это, а в той ситуации, которая есть, я не хотел бы стать официальным поэтом. (что-то о предоставившейся ситуации выступить по американскому TV) - Что бы ты хотел сказать? - Не знаю... сложно это... Да нет... Мы все живые люди, в общем, не знаю, это сложный вопрос. Я знаю, что и там нашлись бы люди, которые меня поняли. Там бы нашлись у меня и друзья. Америка - это очень далеко, и я туда никогда не попаду. Я рад, что живу в России и дай Бог мне здесь умереть. Здесь очень весело. - Тебе нравится, хотелось бы путешествовать? - Да. Я и путешествую. Конечно, хотелось бы... посмотреть... конечно. - Представь здесь сейчас друзей. О чем ты хочешь с ними поговорить в первую очередь? - О том, что болит. * * * - Глядя на Вас, не скажешь, что ВЫ тяготеете к западной эстраде, увлекаетесь дискотеками и т.д.? - Видите ли, наш учитель Козьма Прутков учил нас: "Зри в корень". И вот, если зрить в корень, корень рок-музыки - это корень человеческой души. А мы в свое время не поняли совершенно, что мы запутались в рукавах чужой формы. Я хочу сказать, что просто надо поискать корень своей души. Мы живем на русской земле и поэтому должны искать корень свой, русский, и корень, он даст ствол, а ствол даст ветви, а к ветвям подойдет музыкант. Он ветвь срежет, из коры сделает дудочку и будет на ней играть... ... Знаете, есть такая пословица: "Простота хуже воровства". И вот я понимаю эту пословицу так: если ты не обрел в себе какой-то корень, то лучше сначала попробовать что-то украсть, скажем, так - например, на себя чужую форму. Потому что твоя простота будет никому не нужна - ты ничего не скажешь, если ты пуст. А в чужой форме ты, по крайней мере, себя почувствуешь. А потом уже нужно переодеваться. А когда мы переодеваемся, то уже нужно видеть, что мы в своей форме, в своих рубахах, в своих... в том, в чем есть... - Как Вас принимают? - Меня принимают? Я не играю в залах, я играю тем, кто хочет меня слышать... Тот, кто зовет меня к себе домой: например, позовет в гости, соберет 20, 30 человек, может, и 50, я играю, меня принимают хорошо. Понимаете, самое главное, когда человек скажет: "Ты спел, и мне хочется жить". А вот когда человек говорит: "Мне не хочется жить", - я бессилен. - А как Вас можно назвать? Раньше были барды... Как Вы себя... - Как я себя величаю? Я человек поющий. Есть человек поющий, рисующий, есть летающий, плавающий. Вот я - поющий, с гитарой. Б.Юхананов: Интервью с Александром Башлачевым. 1986 Это интервью имело конкретную цель. Оно было записано весной 1986 года для спектакля "Наблюдатель", который был задуман как роман о рок-музыканте. Было написана пьеса, и потом она пошла в такую своеобразную творческую разработку внутри работы над спектаклем. Автор этой пьесы -- Леша Шипенко, и я как режиссер. Мы вместе работали надо этой темой. Там много всего было сдела- но. Как раз в это время Саша часто бывал в Москве, и я решил с ним встретиться, чтобы накопить звуковой и одновременно смысло- вой документальный материал для этого спектакля. Кроме того, была идея, что Саша будет участвовать в нем... Мы встречались в основном ночами, бродили... Он был в очень светлом и прекрасном состоянии. Его внут- ренние вибрации были в тот момент, как мне кажется, на пределе -- очень позитивны, и свет шел очень сильно. И вот мы решили у Андрюши Пастернака в студии ВТО сделать очень качественную за- пись с ним, а потом с Борей Гребенщиковым специально для этой работы, чтобы обработать материал и как бы матрицу собрать. Это не интервью для газеты, не интервью для журнала, это парадок- сальная такая вещь -- интервью для спектакля. Фактически очень оригинальный жанр оказался, ну и по-своему совершенно магичес- кий. В частности, мы спрашивали про смерть, потому что сам сю- жет спектакля -- миф. Центральный миф заключался в том, что му- зыкант исчерпывает в себе музыку и жизнь. И это я спрашивал напрямую у Саши, чтобы получить возможность аранжировки самой темы. И получилось так, что это интервью углубилось в процессе самого разговора совершенно неожиданно для нас и вышло на до- вольно предельные темы, не запланированные ни нами, ни Сашей и не относящиеся к актуальным моментам нашего бытия в это время. Тем самым, я считаю, что это интервью как бы оказалось всем нам продиктованным. Вот этот способ нашего разговора оказался нам продиктованным, я абсолютно в это верю, если говорить серьезно. Спектакль был сделан. Саша умер. Я оставил это интервью в спектакле. Оно целиком идет как фонограмма на протяжении всех пауз. Все перерывы, все паузы спектакль жил в квартире. Спек- такль, надо признаться, не родился, т.е. он был сделан, игрался в форме последней репетиции, но в последний момент нам пришлось уйти из театра Васильева, и получилась такая странная и по-сво- ему драматичная рифма ко всей этой истории, записанная там. Он принял на себя во многом темы, которые обсуждал в себе сам этот спектакль. Б.Юхананов -------------------------------------------------------------- Б.: Если говорить о явлении субкультуры, явлении рок-н-ролла... По всей стране, в каждом городе есть свой кол- лектив, который что-то делает. И удивительно -- нет плодов. Растут деревья, все что-то выращивают, поливают, и практически нет плодов. Явление рок-музыки -- гигантское явление, все зах- лестнуло, волна за волной идет. Плодов никаких, три-четыре име- ни, может быть, пять-шесть. И эти люди, на мой взгляд, исключают явление рок-культуры. Они не поддерживают его -- просто исключают, зачеркивают, пото- му что оказывается, что все остальные занимаются беднейшей по содержанию и нелепой по сути деятельностью. Почему? Потому что люди не задают себе вопроса "зачем?", люди задают себе вопрос "как?". Да как угодно, в каких угодно формах! Но они постоянно уходят от вопроса "зачем?". Потому что стоит только задать его себе, как оказывается, что король-то -- голый. Его даже чаще вовсе не оказывается. Мы путаемся в рукавах чужой формы без конца. Я подхожу к музыке безусловно с точки зрения литературной, с точки зрения идеи, цели прежде всего. И, вероятно, я все-таки отвечаю себе на вопрос "зачем?". Это главный вопрос. А на воп- рос "как?" можно отвечать без конца. И любая форма прекрасна там, где она должна расти, где у нее есть корни. Каждую песню надо оправдать жизнью. Каждую песню надо обя- зательно прожить. Если ты поешь о своем отношении к любви, так ты люби, ты не ври. Если поешь о своем отношении к обществу, так ты так и живи. А все остальное -- спекуляция. Спекуляция на чужих формах, до которых дошли твои старшие товарищи, доехали до каких-то вещей, до каких-то оборотов, и вот ты тоже начина- ешь тянуть это дело. Зачем? Это все соблазн, великий соблазн. Конечно, когда какие-то люди так здорово все делают, хэви, хард, все что угодно... Действительно интересно, и все гото- венькое. И на готовенькое люди идут. Но нельзя оправдать сла- бость мелодий, текстов, идей или отсутствие их полнейшее тем, что это якобы рок-поэзия, якобы рок-культура, и вы в этом ниче- го не понимаете, это совершенно новое явление. Если это искусс- тво... хотя "искусство" тоже термин искусственный. Искус... Ес- ли это естество, скажем так, то это должно быть живым. И с точ- ки зрения естества, авторского естества, не выдерживает никакой критики большинство групп, которые я, например, вижу в Москве, хожу вот на концерты. В Ленинграде точно так же, в других горо- дах -- тем более, потому что провинция у нас не понимает, не чувствует своей души, своих особенностей. Как весь этот русский рок так называемый до сих пор не чувствует своей души, своего назначения, своей идеи. Я в Сибири, например, встречаю безусловно талантливых лю- дей, которые не понимают сути своего таланта и пытаются его об- лечь в чужие для них формы. То есть они шлифуют свой талант, но совершенно не те грани, они вычесывают его. Их слепит... Их слепит то, что привлекает их в западной музыке. Но каждый чело- век индивидуален. Каждый человек -- удивительная личность сам по себе, если он пытается понять свое место и поставить себя на это место. Вложить свою душу, а не чужую, не заниматься донорством, пить чужую кровь и пытаться пустить ее по своим жилам. Ничего хорошего из этого, как правило, не выходит. У нас сложная ситуация в музыке. Если бы мы были обеспече- ны студиями, возможностью выпускать пластинки, возможностью пе- реводить идеи в продукцию... Но это другой вопрос. Ю.: Но это связанные вещи. Б.: Да, это такая сложность, которую, на мой взгляд, не удалось преодолеть никому. Либо тебе тратить энергию на то, чтобы что-то купить, чем-то зарядиться, либо... Или тебе на сторублевом "Урале" что-то делать, или на акустической гитаре. Такая проблема. И получается как-то или одно, или другое. Мы постоянно лежащие боксеры. Как только пытаемся привстать, опять посылают в нокдаун. Но это не нокаут. Раз кто-то пытается встать, до нокаута еще далеко, и, наверное, нокаута не получит- ся никогда. В рок-музыке еще достаточно много пороха, я бы даже сказал, сырого пороха, который еще нужно сушить. А чем сушить? Чем угодно, своими словами, сухими дровами. Вот. Понять, чем его сушить. А без него пуля опять же не полетит. Ю.: Ты призываешь вернуться к чему-то изначальному? Б.: Я призываю вернуться, но по спирали. В нашей музыке сейчас происходит процесс, сходный с тем, что происходило в му- зыке западногерманской или в музыке любой страны, не говорящей на английском языке. Те молодые люди -- поляки, или венгры, или западные немцы -- точно так же реагировали на рок-музыку, как и мы. Но при ус- ловии, что им было легче это делать. Среда располагала к этому, они не встречали трудностей, барьеров. Вернее, барьеры были, но только творческие. Они сталкивались только с творческими проб- лемами. У нас же, прежде чем добраться до творческих проблем, нужно ой-ой-ой через какую трясину продраться. И, может быть, не стоит тратить силы на то, чего мы никог- да, вероятно, не достигнем. Собственно, суть пока не в формах, а в содержании. И надо просто возвратиться к содержанию. Рок тоже родился не с усилителем "Фендер" в рюкзаке. Он родился точно так же. Ю.: Заново родиться? Б.: Ну да. Мы еще даже не родились. То, что мы делаем, это еще не рождение, это эскизы, попытки, макеты. Эмбрионы. Ю.: Но на пути к творчеству, о котором ты говоришь, явно возникает социальный фактор, и он нам очень сильно мешает... Б.: Безусловно, мешает. Правда, чувствуется иногда теплый ветерок, это радует, но это... Ю.: Политика пряника и палки. Б.: Да, политика одного пряника и пяти палок, я бы сказал. Ю.: И этот социальный фактор ведет к вторичности, к Запа- ду... Почему они играют Запад? Это же и социальный фактор да- вит. Б.: А вот, по-моему, наоборот. Фактор запретов должен на- толкнуть на мысль, что не стоит. Если мы не можем делать так, как на Западе, -- хотя бы по формам, -- то и не стоит этого де- лать. Надо найти содержание свое и вложить его в совершенно но- вые, иные формы. Как это произошло в Западной Германии -- они сначала тоже стали подражать, играли на английском языке те же вещи, что и Битлз, и Роллинг Стоунз, и вся эта плеяда. Потом -- перешли к технологии наивного перевода. То же и у нас, и это был прогрессивный шаг -- технология наивного перевода, пели о том же, о чем пели за кордоном, только по-русски -- пытались перевести чуть-чуть ближе, находить свои эквиваленты, что ли... Поют там о жизни в Чикаго, а мы о жизни в Чикаго петь не будем, мы будем петь о жизни в Москве. Но это все равно не то, это не жизнь в Москве, это не жизнь Москвы, не жизнь наших улиц, не жизнь наших площадей. И тем более не жизнь третьей столицы. Вот есть Ленинград, Москва, и существует третья столица -- это вся Россия. И получалась не жизнь третьей столицы, а придуманная, в общем, жизнь. Но это все естественно, это все болезнь роста. Ю.: Когда ты говорил обо всех, ты одновременно говорил и о себе. Но ведь ты не можешь существовать на энергии отказа от того, что другие не нашли. Значит, ты что-то нащупал. Б.: Это смело сказано, но мне кажется, что я пытаюсь это делать. Я хочу связать новое содержание, ветер времени, ветер сегодняшних, завтрашних, вчерашних дней... собственно, это один ветер. И одно поле. И на этом поле я хотел бы найти свою бороз- ду, бросить туда зерно своего представления о тех или иных ве- щах, происходящих вокруг меня. И чтоб зерно дало росток. Конечно, это не будет принципиально новая форма, потому что принципиально новые формы невозможно придумать. Это будет развитие прежних. Частушка и рок-н-ролл -- я просто слышу, нас- колько они близки. Когда я слушаю Боба Дилана, я слышу в нем русскую песню, и не только русскую народную песню, я просто слышу в нем корень и вижу, что от этого корня идет. Почему негритянская музыка нам близка, мы же никогда не были в Африке... Но мы чувствуем, что это естество, что это не искусство, что это не придумано. Главное, чтобы пела душа. А там будет видно, какая твоя душа. Ты не думай о том, как это -- петь, заставь петь свою душу, и все. Как бы она ни спела, это окажется верным. Если она будет брать чистые ноты и ты не бу- дешь ей мешать. И я не придумываю форм, тут поиск-то нерациональный, раци- ональный обязательно приведет в тупик. Ю.: У тебя есть чувство отпущенного времени? Б.: Отпущенного мне времени? Ю.: И тебе, допустим. Б.: Я бы сказал так. Я бы сказал, что нужно туже вязать ту нить времени, ту, которая связывает каждого из нас со всеми и со своим временем. Если ты ее потеряешь, то все. А собственно, любой нечестный поступок, любая спекуляция ведет к потере. Ю.: В чем содержание спекуляции? Б.: Содержание в том, что люди не отвечают себе на вопрос "зачем?", просто бегут от этого вопроса. Потому что стоит толь- ко поставить вопрос -- зачем? -- и все. Может оказаться, что действительно незачем. Просто незачем, и пора идти домой и за- думаться. Ю.: А с чем связано у тебя это "зачем"? Б.: Совершенно с конкретным понятием. Ю.: Выговорить эту жизнь? Б.: Нет. Жизнь так прекрасна, жизнь так велика, что ее ни- когда никто не выговорит. Ю.: Но разве искусство не бесцельно? Б.: Конечно, нет. Искусство связано с любовью. Ты должен делать то, что ты любишь. Любить то, что ты любишь в этой жиз- ни, и об этом петь. Ты не можешь врать в любви. Любовь и ложь -- несовместимые вещи. Если я люблю, я стараюсь находить те слова, которыми мне не стыдно говорить о своей любви. Ю.: Но там, где любовь, там же и ненависть. Б.: Ненависть -- это особенная любовь. Любое чувство заме- щано на любви, и тот же страх... Любое чувство так или иначе представляет из себя ту или иную форму любви. Ненависть -- это просто оскорбленная любовь. И нужно петь о любви, о любви к жизни... или о нелюбви. Но факт тот, что ты готов бы полюбить, да вот, к сожалению, пока не можешь. Что-то не позволяет, со- весть тебе не позволяет любить те или иные вещи, пока они нахо- дятся в том виде, в котором они находятся. Не стоит мутить воду в себе. Любовь -- она может быть сколь угодно грубой, сколь угодно ненавистью, жесточайшей даже ненавистью, но это не будет жестокостью. Жестокость только тогда, когда нет выхода. Ты сколько угодно можешь ткнуть человека лицом в ту грязь, в кото- рой он находится, вымазать его в том дерьме, в котором они си- дит. Но потом ты должен вывернуть его голову вверх и показать выход,