Лазарь Лагин. Старик Хоттабыч ОТ АВТОРА В книге "Тысяча и одна ночь" есть "Сказка о рыбаке". Вытянул рыбак из моря свои сети, а в них -- медный сосуд, а в сосуде -- могучий чародей, джинн. Он был заточен в нем без малого две тысячи лет. Этот джинн поклялся осчастливить того, кто выпустит его на волю: обогатить, открыть все сокровища земли, сделать могущественнейшим из султанов и сверх всего выролнить еще три его желания. Или, например, "Волшебная лампа Аладина". Казалось бы, ничем не примечательная старая лампа, можно сказать -- просто утиль. Но стоило только потереть ее -- и вдруг неведомо откуда возникал джинн и выполнял любые, самые невероятные желания ее владельца. Вам угодны редчайшие яства и пития? Пожалуйста. Сундуки, по самые края наполненные золотом и драгоценными камнями? Готово. Роскошный дворец? Сию же минуту. Превратить вашего недруга в зверя или гада? С превеликим удовольствием. Предоставить такому чародею по собственному вкусу одарить своего повелителя -- и снова посыпались бы все те же драгоценные сундуки, все те же султанские дворцы в личное пользование. По понятию джиннов из старинных волшебных сказок и тех, чьи желания они в этих сказках выполняли, это и было самое полное человеческое счастье, о котором только и можно было мечтать. Сотни и сотни лет прошло с тех пор, как впервые были рассказаны эти сказки, но представления о счастье долго еще связывались, а в капиталистических странах у многих людей и по сей день еще связываются с сундуками, битком набитыми золотом и бриллиантами, с властью над другими людьми. Ах, как мечтают те люди хоть о самом завалящем джинне из старинной сказки, который явился бы к ним со своими дворцами, сокровищами! Конечно, думают они, любой джинн, проведший две тысячи лет в заточении, поневоле отстал бы от жизни. И возможно, что дворец, который он преподнесет в подарок, будет не совсем благоустроен с точки зрения современных достижений техники. Ведь архитектура со времен калифа Гарун аль Рашида так шагнула вперед! Появились ванные комнаты, лифты, большие, светлые окна, паровое отопление, электрическое освещение... Да ладно уж, стоит ли придираться! Пусть дарит такие дворцы, какие ему заблагорассудится. Были бы только сундуки с золотом и бриллиантами, а остальное приложится: и почет, и власть, и яства, и блаженная, праздная жизнь богатого "цивилизованного" бездельника, презирающего всех тех, кто живет плодами своих трудов. От такого джинна можно и любое огорчение стерпеть. И не беда, если он не знает многих правил современного общежития и светских манер и если он иногда и поставит тебя в скандальное положение. Чародею, швыряющемуся сундуками с драгоценностями, эти люди все простят. Ну, а что, если бы такой джинн да вдруг попал в нашу страну, где совсем другие представления о счастье и справедливости, где власть богачей давно и навсегда уничтожена и где только честный труд приносит человеку счастье, почет и славу? Я старался вообразить, что получилось бы, если бы джинна спас из заточения в сосуде самый обыкновенный советский мальчик, такой, каких миллионы в нашей счастливой социалистической стране. И вдруг я, представьте себе, узнаю, что Волька Костыльков, тот самый, который жил раньше у нас в Трехпрудном переулке, ну, .тот самый Волька Костыльков, который в прошлом году в лагере лучше всех нырял... Впрочем, давайте я вам лучше все расскажу по порядку. I. НЕОБЫКНОВЕННОЕ УТРО В семь часов тридцать две минуты утра веселый солнечный зайчик проскользнул сквозь дырку в шторе и устроился на носу ученика шестого класса Вольки Костылькова. Волька чихнул и проснулся. Как раз в это время из соседней комнаты донесся голос матери: -- Нечего спешить, Алеша. Пусть ребенок еще немножко поспит -- сегодня у него экзамены. Волька досадливо поморщился. Когда это мама перестанет наконец называть его ребенком! -- Ну что за чепуха! -- ответил за перегородкой отец. -- Парню скоро тринадцать лет. Пускай встает и помогает складывать вещи... У него уже скоро борода расти начнет, а ты все: ребенок, ребенок... Складывать вещи! Как он мог это забыть! Волька сбросил с себя одеяло и стал торопливо натягивать штаны. Как он мог забыть! Такой день! Семья Костыльковых переезжала сегодня на новую квартиру в новеньком шестиэтажном доме. Еще накануне вечером почти все вещи были запакованы. Мама с бабушкой уложили посуду в ванночку, в которой когдато, давным-давно, купали младенца Вольку. Отец, засучив рукава и по-сапожницки набрав полный рот гвоздей, заколачивал ящики с книгами, Потом все спорили, где складывать вещи, чтобы удобнее было их выносить утром. Потом пили чай попоходному, за столом без скатерти. Потом решили, что утро вечера мудренее, и легли спать. Одним словом, уму непостижимо, как это он мог забыть, что они сегодня утром переезжают на новую квартиру. Не успели напиться чаю, как с грохотом ввалились грузчики. Первым делом они широко распахнули обе половинки двери и зычными голосами спросили: -- Можно начинать? -- Пожалуйста, -- ответили одновременно мать и бабушка и страшно засуетились. Волька торжественно вынес на улицу к крытому трехтонному грузовику диванные валики и спинку. -- Переезжаете? -- спросил у него соседский мальчишка. -- Переезжаем, -- небрежно ответил Волька с таким видом, словно он переезжал с квартиры на квартиру каждую неделю и в этом не было для него ничего удивительного. Подошел дворник Степаныч, глубокомысленно свернул цигарку и неожиданно завел с Волькой солидный разговор, как равный с равным. У мальчика от гордости и счастья слегка закружилась голова. Он набрался духу и пригласил Степаныча в гости на новую квартиру. Дворник сказал: "С нашим удовольствием". Словом, налаживалась серьезная и положительная беседа двух мужчин, когда вдруг из квартиры раздался голос матери: -- Волька! Волька!.. Ну куда девался этот несносный ребенок? Волька помчался в опустевшую, непривычно просторную квартиру, в которой сиротливо валялись обрывки старых газет и грязные пузырьки из-под лекарств. -- Наконец-то! -- сказала мать. -- Бери свой знаменитый аквариум и срочно влезай в машину. Будешь там сидеть на диване и держать аквариум в руках. Больше девать его некуда. Только смотри не расплескай воду на диван... Непонятно, почему родители так нервничают, когда переезжают на новую квартиру. II. ТАИНСТВЕННЫЙ СОСУД В конце концов Волька устроился неплохо. Внутри машины царил таинственный и прохладный полумрак. Если зажмурить глаза, можно было вообразить, будто едешь не по Трехпрудному переулку, в котором прожил всю свою жизнь, а где-то в далеких сибирских просторах, где тебе предстоит в суровых боях с природой возводить новый гигант советской индустрни. И, конечно, в первых рядах отличников этой стройки будет Волька Костыльков. Он первый соскочит с машины, когда караван грузовиков прибудет к месту назначения. Он первый раскинет свою палатку и предоставит ее заболевшим в пути, а сам, перекидываясь шуточками с товарищами по стройке, останется греться у костра, который он же быстро и умело разведет. А когда в трескучие морозы или свирепые бураны кое-кто вздумает сдавать темпы, ему будут говорить: "Стыдитесь, товарищ! Берите пример с показательной бригады Владимира Костылькова..." За диваном возвышался ставший вдруг удивительно интересным и необычайным перевернутый вверх ногами обеденный стол. На столе дребезжало ведро, наполненное разными склянками. У боковой стенки кузова тускло поблескивала никелированная кровать. Старая бочка, в которой бабушка квасила на зиму капусту, неожиданно приобрела столь таинственный и торжественный вид, что Волька нисколечко не удивился бы, если бы узнал, что именно в ней проживал когда-то философ Диоген, тот самый, который из древней греческой истории. Сквозь дырки в брезентовых стенках пробивались тоненькие столбики солнечных лучей. Волька прильнул к одной из них. Перед ним, словно на киноэкране, стремительно пробегали веселые и шумные улицы, тихие и тенистые переулки, просторные площади, по которым во всех четырех направлениях двигались в два ряда пешеходы. За пешеходами, поблескивая просторными зеркальными витринами, возвышались неторопливо убегавшие назад магазины, наполненные товарами, продавцами и озабоченными покупателями; школы и дворы при школах, уже пестревшие белыми блузами и красными галстуками наиболее нетерпеливых школьников, которым не сиделось дома в день экзаменов; театры, клубы, заводы, красные громады строящихся зданий, огражденные от прохожих высокими дощатыми заборами и узенькими, в три доски, деревянными тротуарами. Вот мимо Волькиного грузовика медленно проплыло приземистое, с круглым, кирпичного цвета куполом заветное здание цирка. На его стенах не было теперь обольстительных реклам с ярко-желтыми львами и красавицами, изящно стоящими на одной ножке на спинах неописуемо роскошных лошадей. По случаю летнего времени цирк перешел в Парк культуры и отдыха, в огромный брезентовый шатер цирка Шапито. Недалеко от опустевшего цирка грузовик обогнал голубой автобус с экскурсантами. Десятка три карапузов, держась по двое за руки, шли по тротуару и солидно пели звонким, но нестройным хором: "Не нужен нам берег турецкий!.." Наверно, это детский сад шел гулять на бульвар... И снова убегали от Вольки школы, булочные, магазины, клубы, заводы, кинотеатры, библиотеки, новостройки... Но вот наконец грузовик, устало фырча и отдуваясь, остановился у нарядного подъезда нового Волькиного дома. Грузчики ловко и быстро перетащили вещи в квартиру и уехали. Отец, кое-как распаковав ящики с самыми необходимыми вещами, сказал: -- Остальное доделаем после работы. И ушел на завод. Мама с бабушкой принялись распаковывать кухонную и столовую посуду, а Волька решил сбегать тем временем на реку. Правда, отец предупредил, чтобы Волька не смел без него ходить купаться, потому что тут страшно глубоко, но Волька быстро нашел для себя оправдание: "Мне необходимо выкупаться, чтобы была свежая голова. Как это я могу явиться на экзамены с несвежей головой!" Просто удивительно, как Волька умел всегда придумывать оправдание, когда собирался делать то, что ему запрещали! Это большое удобство, когда река недалеко от дома. Волька сказал маме, что пойдет на берег готовиться по географии. И он действительно собирался минут десять полистать учебник. Но, прибежав на реку, он, не медля ни минуты, разделся и бросился в воду. Шел одиннадцатый час, и на берегу не было ни одного человека. Это было хорошо и плохо. Хорошо -- потому, что никто не мог ему помешать всласть выкупаться. Плохо -- потому, что некому было восторгаться, как красиво и легко Волька плавает и в особенности как он замечательно ныряет. Волька наплавался и нанырялся до того, что буквально посинел. Тогда он понял, что хватит, совсем было вылез из воды, но передумал и решил напоследок еще разок нырнуть в ласковую прозрачную воду, до дна пронизанную ярким полуденным солнцем. И вот в тот самый миг, когда Волька уже собирался подняться на поверхность, его рука вдруг нащупала на дне реки какой-то продолговатый предмет. Волька схватил его и вынырнул у самого берега. В его руках был скользкий, замшелый глиняный сосуд необычной формы. Больше всего он походил, пожалуй, на древнюю амфору. Его горлышко было наглухо замазано зеленым смолистым веществом, на котором было выдавлено нечто, отдаленно напоминавшее печать. Волька прикинул сосуд на вес. Сосуд был тяжелый, и Волька обмер. Клад! Клад со старинными вещами, имеющими огромное научное значение!.. Вот это здорово! Быстренько одевшись, он помчался домой, чтобы в укромном уголке распечатать сосуд. Пока он добежал до дому, в его голове уже успела сложиться заметка, которая завтра обязательно появится во всех газетах. Он даже придумал для нее название: "Пионер помог науке". "Вчера в Н-е отделение милиции явился пионер Костыльков Владимир и вручил дежурному клад из редких старинных золотых вещей, найденный им на дне реки, на очень глубоком месте. Клад передан милицией в Исторический музей. По сведениям из достоверных источников, Костыльков Владимир -- прекрасный ныряльщик". Проскользнув мимо кухни, где мама готовила обед, Полька юркнул в комнату с такой быстротой, что чуть не сломал себе ногу: он споткнулся о люстру, которую еще не успели повесить. Это была знаменитая бабушкина люстра. Когда-то, еще до революции, ее собственноручно переделал покойный дедушка из висячей керосиновой лампы. Это была память о дедушке, и бабушка ни за что в жизни с ней бы не рассталась. А так как вешать ее в столовой было не так уж красиво, то предполагалось повесить ее как раз в той комнате, куда сейчас и забрался Волька. На сей предмет был уже вколочен в потолок большущий железный крюк. Потирая ушибленную коленку, Волька запер за собой дверь, вытащил из кармана перочинный ножик и, дрожа от волнения, соскреб печать с горлышка сосуда. В то же мгновение вся комната наполнилась едким черным дымом и что-то вроде бесшумного взрыва большой силы подбросило Вольку к потолку, где он и повис, зацепившись штанами за тот самый крюк, на который предполагалось повесить бабушкину люстру. III. СТАРИК ХОТТАБЫЧ Пока Волька, раскачиваясь на крюке, пытался разобраться в том, что произошло, дым понемножку рассеялся, и Волька вдруг обнаружил, что в комнате, кроме него, находится еще одно живое существо. Это был тощий и смуглый старик с бородой по пояс, в роскошной чалме, тонком белом шерстяном кафтане, обильно расшитом золотом и серебром, белоснежных шелковых шароварах и нежно-розовых сафьяновых туфлях с высоко загнутыми носками. -- Апчхи! -- оглушительно чихнул неизвестный старик и пал ниц. -- Приветствую тебя, о прекрасный и мудрый отрок! -- Вы... вы... вы из домоуправления? -- выпалил Волька, озадаченно вытаращив на него глаза. -- О нет, мой юный повелитель, -- отвечал старик, оставаясь в том же положении и немилосердно чихая. -- Я не из домоуправления. Я вот из этого сосуда. -- Тут он указал на загадочный сосуд, из которого еще вился тоненький дымок. -- Знай же, о благословеннейший из прекрасных, что я могучий и прославленный во всех странах света джинн Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, или, по-вашему, Гассан Абдуррахман Хоттабович. И случилась со мной -- апчхи! -- удивительная история, которая, будь она написана иглами в уголках глаз, послужила бы назиданием для поучающихся. Я, несчастный джинн, ослушался Сулеймана ибн Дауда -- мир с ними обоими! -- я и брат мой Омар Юсуф Хоттабович. И Сулейман прислал своего визиря Асафа ибн Барахию, и тот доставил нас насильно. И Сулейман ибн Дауд-мир с ними обоими! -- приказал принести два сосуда: один медный, а -- другой глиняный, и заточил меня в глиняном сосуде, а брата моего, Омара Хоттабовича, -- в медном. Он запечатал оба сосуда, оттиснув на них величайшее из имен аллаха, а потом отдал приказ джиннам, и они понесли нас и бросили брата моего в море, а меня в реку, из которой ты, о благословенный спаситель мой, -- апчхи, апчхи! -- извлек меня. Да продлятся дни твои, о... Прости меня, я был бы несказанно счастлив узнать твое имя, прелестнейший отрок. -- Меня зовут Волька, -- ответил наш герой, продолжая медленно раскачиваться под потолком. -- А имя счастливого отца твоего, да будет он благословлен во веки веков? Как твоя почтенная матушка зовет твоего благородного батюшку -- мир с ними обоими? -- Она зовет его Алеша, то есть Алексей... -- Так знай же, о превосходнейший из отроков, звезда сердца моего, Волька ибн Алеша, что я буду впредь выполнять все, что ты мне прикажешь, ибо ты спас меня из страшного заточения. Апчхи!.. -- Почему вы так чихаете? -- осведомился Волька, словно все остальное было ему совершенно ясно. -- Несколько тысячелетий, проведенных в сырости, без благодатного солнечного света, в холодном сосуде, покоящемся в глубинах вод, наградили меня, недостойного твоего слугу, утомительным насморком. Апчхи!.. Апчхи!.. Но все это сущая чепуха и недостойно твоего драгоценнейшего внимания. Повелевай мной, о юный господин! -- с жаром заключил Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, задрав вверх голову, но продолжая оставаться на коленях. -- Прежде всего поднимитесь, пожалуйста, с колен, -- сказал Волька. -- Твое слово для меня закон, -- послушно ответствовал старик и встал на ноги. -- Я жду твоих дальнейших повелений. -- А теперь, -- неуверенно промолвил Волька, -- если это вас не затруднит... будьте добры... конечно, если вас это не очень затруднит... Одним словом, мне бы очень хотелось очутиться на полу. В тот же миг он оказался внизу, рядом со стариком Хоттабычем, как мы будем в дальнейшем для краткости величать нашего нового знакомого. Первом делом Волька схватился за штаны. Штаны были совершенно целы. Начинались чудеса. IV. ЭКЗАМЕН ПО ГЕОГРАФИИ -- Повелевай мною! -- продолжал Хоттабыч, глядя на Вольку преданными глазами. -- Нет ли у тебя какого-нибудь горя, о Волька ибн Алеша? Скажи, и я помогу тебе. Не гложет ли тебя тоска? -- Гложет, -- застенчиво отвечал иолька. -- у меня сегодня экзамен по географии. -- Экзамен по географии? -- вскричал старик и торжественно поднял свои иссохшие волосатые руки. -- Экзамен по географии? Знай же, о изумительнейший из изумительных, что тебе неслыханно повезло, ибо я больше кого-либо из джиннов богат знаниями по географии, -- я, твой верный слуга Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. Мы пойдем с тобой в школу, да будут благословенны ее фундамент и крыша! Я буду тебе незримо подсказывать ответы на все вопросы, которые будут тебе заданы, и ты прославишься среди учеников своей школы и среди учеников всех школ твоего великолепного города. -- Спасибо, Гассан Хоттабыч, -- тяжко-тяжко вздохнул Волька. -- Спасибо, только никаких подсказок мне не надо. Мы -- пионеры -- принципиально против подсказок. Мы против них организованно боремся. Ну откуда было старому джинну, проведшему столько лет в заточении, знать ученое слово "принципиально"? Но вздох, которым его юный спаситель сопроводил свои слова, полные печального благородства, утвердили Хоттабыча в убеждении, что помощь его нужна Вольке ибн Алеше больше, чем когда бы то ни было. -- Ты меня очень огорчаешь своим отказом, -- сказал Хоттабыч. -- И ведь, главное, учти: никто моей подсказки не заметит. -- Ну да! -- горько усмехнулся Волька. -- У Сергея Семеновича такой тонкий слух, спасу нет! -- Теперь ты меня не только огорчаешь, но и обижаешь, о Волька ибн Алеша. Если Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб говорит, что никто не заметит, значит так оно и будет. -- Никто-никто? -- переспросил для верности Волька. -- Никто-никто. То, что я буду иметь счастье тебе подсказать, пойдет из моих почтительных уст прямо в твои высокочтимые уши. -- Просто не знаю, что мне с вами делать, Гассан Хоттабыч, -- притворно вздохнул Волька. -- Ужасно не хочется огорчать вас отказом... Ладно, так и быть!.. География -- это тебе не математика и не русский язык. По математике или русскому я бы ни за что не согласился на самую малюсенькую подсказку. Но поскольку география все-таки не самый главный предмет... Ну, тогда пошли побыстрее!.. Только... -- Тут он окинул критическим взором необычное одеяние старика. -- М-м-м-да-а-а... Как бы это вам переодеться, Гассан Хоттабыч? -- Разве мои одежды не услаждают твой взор, о достойнейший из Волек?-- огорчился Хоттабыч. -- Услаждают, безусловно услаждают, -- дипломатично ответил Волька, -- но вы одеты... как бы это сказать... У нас несколько другая мода... Ваш костюм слишком уж будет бросаться в глаза... Через минуту из дома, в котором с сегодняшнего дня проживала семья Костыльковых, вышел Волька, держа под руку Хоттабыча. Старик был великолепен и новой парусиновой пиджачной паре, украинской вышитой сорочке и твердой соломенной шляпе канотье. Единственное, что он не согласился сменить, была обувь. Сославшись на мозоли трехтысячелетней давности, он остался в своих розовых туфлях с загнутыми носками, которые в свое время свели бы, вероятно, с ума самого большого модника при дворе калифа Гаруна аль Рашида. И вот Волька с преобразившимся Хоттабычем почти бегом приблизились к подъезду 245-й мужской средней школы. Старик кокетливо посмотрелся в стеклянную дверь, как в зеркало, и остался собой доволен. Пожилой швейцар, солидно читавший газету, с удовольствием отложил ее, завидев Вольку и его спутника. Ему было жарко и хотелось поговорить. Перескакивая сразу через несколько ступенек, Волька помчался вверх по лестнице. В коридорах было тихо и пустынно -- верный и печальный признак, что экзамены уже начались и что Волька, следовательно, опоздал! -- А вы, гражданин, куда? -- благожелательно спросил швейцар Хоттабыча, последовавшего было за своим юным другом. -- Ему к директору нужно! -- крикнул сверху Волька за Хоттабыча. -- Извините, гражданин, директор занят. Он сейчас ва экзаменах. Зайдите, пожалуйста, ближе к вечеру. Хоттабыч сердито насупил брови: -- Если мне будет позволено, о почтенный старец, я предпочел бы подождать его здесь. -- Затем он крикнул Вольке: -- Спеши к себе в класс, о Волька ибн Алеша, я верю, ты потрясешь своими знаниями учителей своих и товарищей своих! -- Вы ему, гражданин, дедушкой приходитесь или как? -- попытался швейцар завязать разговор. Но Хоттабыч, пожевав губами, промолчал. Он считал ниже своего достоинства беседу с привратником. -- Разрешите предложить вам кипяченой воды, -- продолжал между тем швейцар. -- Жара сегодня -- не приведи господь. Налив из графина полный стакан, он повернулся, чтобы подать его неразговорчивому незнакомцу, и с ужасом убедился, что тот пропал неизвестно куда, словно сквозь паркет провалился. Потрясенный этим невероятным обстоятельством, швейцар залпом опрокинул в себя воду, предназначенную для Хоттабыча, налил и осушил второй стакан, третий и остановился только тогда, когда в графине не осталось ни единой капли. Тогда он откинулся на спинку стула и стал в изнеможении обмахиваться газетой. А в это время на втором этаже, как раз над швейцаром, в шестом классе "Б", происходила не менее волнующая сцена. Перед классной доской, увешанной географическими картами, за столом, по-парадному покрытым сукном, разместились учителя во главе с директором школы Павлом Васильевичем. Перед ними сидели на партах чинные, торжественно подтянутые ученики. В классе стояла такая тишина, что слышно было, как где-то под самым потолком монотонно гудит одинокая муха. Если бы ученики шестого класса "Б" всегда вели себя так тихо, это был бы безусловно самый дисциплинированный класс во всей Москве. Нужно, однако, подчеркнуть, что тишина в классе была вызвана не только экзаменационной обстановкой, но и тем, что выкликнули к доске Костылькова, а его в классе не оказалось. -- Костыльков Владимир! -- повторил директор и окинул недоумевающим взглядом притихший класс. Стало еще тише. И вдруг из коридора донесся гулкий топот чьих-то бегущих ног, и в тот самый момент, когда директор в третий и последний раз провозгласил "Костыльков Владимир!", с шумом распахнулась дверь и запыхавшийся Волька пискнул: -- Я! -- Пожалуй к доске, -- сухо промолвил директор. -- о твоем опоздании мы поговорим позже. -- Я... я... я болен, -- пробормотал Волька первое, что ему пришло в голову, и неуверенным шагом приблизился к столу. Пока он размышлял, какой бы из разложенных на столе билетов ему выбрать, в коридоре прямо из стены появился старик Хоттабыч и с озабоченным видом прошел сквозь другую стену в соседний класс. Наконец Волька решился: взял первый попавшийся билет, медленно-медленно, пытая свою судьбу, раскрыл его и с удовольствием убедился, что ему предстоит отвечать про Индию. Как раз про Индию он знал много. Он и давно интересовался этой страной. -- Ну что ж, -- сказал директор, -- докладывай. Начало билета Волька даже помнил слово в слово по учебнику. Он раскрыл рот и хотел сказать, что полуостров Индостан напоминает по своим очертаниям треугольник, что омывается этот огромный треугольник Индийским океаном и его частями: Аравийским морем -- на западе и Бенгальским заливом -- на востоке, что на этом полуострове расположены две большие страны -- Индия и Пакистан, что населяет их добрый, миролюбивый народ со старинной и богатой культурой, что американские и английские империалисты все время нарочно стараются поссорить обе эти страны, и так далее и тому подобное. Но в это время в соседнем классе Хоттабыч прильнул к стенке и трудолюбиво забормотал, приставив ко рту ладонь трубкой: -- Индия, о высокочтимый мой учитель... И вдруг Волька, вопреки собственному желанию, стал пороть совершенно несусветную чушь: -- Индия, о высокочтимый мой учитель, находится почти на самом краю земного диска и отделена от этого края безлюдными и неизведанными пустынями, ибо на восток от нее не живут ни звери, ни птицы. Индия -- очень богатая страна, и богата она золотом, которое там не копают из земли, как в других странах, а неустанно, день и ночь, добывают особые, золотоносные муравьи, каждый из которых величиной почти с собаку. Они роют себе жилища под землею и трижды в сутки выносят оттуда на поверхность золотой песок и самородки и складывают в большие кучи. Но горе тем индийцам, которые без должной сноровки попытаются похитить это золото! Муравьи пускаются за ними в погоню, и, настигнув, убивают на месте. С севера и запада Индия граначит со страной, где проживают плешивые люди. И мужчины и женщины, и взрослые и дети -- все плешивые в этой стране, и питаются эти удивительные люди сырой рыбой и древесными шишками. А еще ближе к ним лежит страна, в которой нельзя ни смотреть вперед, ни пройти, вследствие того, что. там в неисчислимом множестве рассыпаны перья. Перьями заполнены там воздух и земля: они-то и мешают видеть... -- Постой, постой, Костыльков! -- улыбнулся учитель географии. -- Никто тебя не просит рассказывать о взглядах древних на географию Азии. Ты расскажи современные, научные данные об Индии. Ах, как Волька был бы счастлив изложить свои познания по этому вопросу! Но что он мог поделать, ее уже больше не был властен над своей речью и своими поступками! Согласившись на подсказку Хоттабыча, он стал безвольной игрушкой в его доброжелательных, но невежественных руках. Он хотел подтвердить, что, конечно, то, что он только что сказал, ничего общего не имеет с данными современной науки, но Хоттабыч за стеной недоуменно пожал плечами, отрицательно мотнув головой, и Волька здесь, перед экзаменационным столом, вынужден был также пожать плечами и отрицательно мотнуть головой: -- То, что я имел честь сказать тебе, о высокочтимый, основано на самых достоверных источниках, и на более научных сведений об Индии, чем те, которые только что, с твоего разрешения, сообщил тебе. -- С каких это пор ты, Костыльков, стал говорить старшим "ты"? -- удивился учитель географии. -- И прекрати, пожалуйста, отвечать не по существу. Ты на экзамене, а не на костюмированным вечере. Если ты не знаешь этого билета, то честнее будет так и сказать. Кстати, что ты там такое наговорил про земной диск. Разве тебе не известно, что Земля-шар! Известно ли Вольке Костылькову, действительному члену астрономического кружка при Московском планетарии, что Земля -- шар! Да ведь это знает любой первоклассник! Но Хоттабыч за стеной рассмеялся, и Волька только усмехнулся: -- Ты изволишь шутить над твоим преданнейшим учеником! Если бы Земля была шаром, воды стекли бы с нее вниз и люди умерли бы от жажды, а растения засохли. Земля, о достойнейший и благороднейший из преподавателей и наставников, имела и имеет форму плоского диска и омывается со всех сторон величественной рекой, называемой "Океан". Земля покоится на шести слонах, а те стоят на огромной черепахе. Вот как устроен мир, о учитель! Экзаменаторы смотрели на Вольку со все возрастающим удивлением. Тот от ужаса и сознания своей полнейшей беспомощности покрылся холодным потом. Ребята в классе все еще не могли разобраться, что такое произошло с их товарищем, но кое-кто начинал посмеиваться. Уж очень это забавно получилось про страну плешивых, про страну, наполненную перьями, про золотоносных муравьев величиной с собаку, про плоскую Землю, покоящуюся на шести слонах и одной черепахе. Что касается Жени Богорада, закадычного Волькиного приятеля и звеньевого его звена, то он не на шутку встревожился. Кто-кто, он-то отлично знал, что Волька -- староста астрономического кружка и уж во всяком случае знает, что Земля -- шар. Неужели Волька ни с того, ни с сего вдруг решил хулиганить, и где -- на экзаменах? Очевидно, Волько заболел. Но чем? Что это за странная, небывалая болезнь? И потом, очень обидно за звено. Все экзамены шло первым по своим показателям, и вдруг все летит кувырком из-за нелепых ответов Костылькова, такого дисциплинированного и сознательного пионера! -- Ты все это серьезно, Костыльков? -- спросил учитель, начиная сердиться. -- Серьезно, о учитель -- отвечал Волька. -- И тебе нечего добавить? Неужели ты полагаешь, что отвечаешь по существу твоего билета? -- Нет, не имею, -- отрицательно покачал головой там, за стенкой, Хоттабыч. Н Волька, изнывая от чувства своей беспомощности перед силой, толкающей его к провалу, также сделал отрицательный жест. -- Нет, не имею. Разве только, что горизонты в богатой Индии обрамлены золотом и жемчугами. -- Невероятно, -- развел руками экзаменатор. Не может быть, чтобы Костыльков хотел подшутить над своими учителями. Он нагнулся и шепнул на ухо директору: -- По-моему, мальчик не совсем здоров. -- Очень может быть, -- согласился директор. Экзаменаторы, искоса бросая быстрые взгляды па Вольку, стали тихо совещаться. Потом Сергей Семенович, учитель географии, прошептал: -- Попробуем задать ему вопрос исключительно для того, чтобы он успокоился. Разрешите задать из прошлогоднего курса? Все согласились, и Сергей Семенович обратился к Вольке: -- Ну, Костыльков, успокойся, вытри слезы, не нервничай. Можещь ты нам рассказать для начала о том, что такое горизонт? Это из курса пятого класса. -- О горизонте? -- обрадовался Волька. -- Это, Сергей Семенович, очень просто: Горизонтом называется воображаемая линия... Но снова за стеной закопошился Хоттабыч, и Волька снова пал жертвой подсказки. -- Горизонтом, о высокочтимый учитель, -- поправился он, -- горизонтом я назову ту грань, где хрустальный купол соприкасается с краем Земля. -- Час от часу не легче! Как прикажешь понимать твои слова насчет хрустального купола небес: в буквальном или переносном смысле слова? -- В буквальном, о учитель, -- подсказал из соседнего класса Хоттабыч. И Вольке пришлось вслед за ним повторить: -- В буквальном, о учитель. -- В переносное! -- прошипел ему кто-то с задней скамейки. Но Волька снова промолвил: -- Конечно, в буквальном. -- Значит, как же? -- все еще не верил своим ушам учитель геограафии.-- Значит, небо, по-твоему, твердый купол? -- Твердый. -- И, значит, есть такое место, где Земля кончается? -- Есть такое место, о высокочтимый мой учитель. За стеной Хоттабыч одобрительно кивал головой и удовлетворенно потирал свои сухие ладошки. В классе наступила напряженная тишина. Самые смешливые ребята перестали улыбаться: с Волькой определенно творилось неладное. Директор встал из-за стола, озабоченно пощупал Волькин лоб. Температуры не было. Но Хоттабыч за стеной растрогался, отвесил низкий поклон, коснулся, по восточному обычаю, лба и груди и зашептал. И Волька, понуждаемый той же недоброй силой, в точности повторил эти движения: -- Благодарю тебя, о великодушнейший Павел ибн Василий! Благодарю тебя за беспокойство, но оно ни к чему. Оно излишне, ибо я, хвала аллаху, совершенно здоров. Это получилось на редкость нелепо и смешно. Но так велика была уже тревога ребят за Вольку, что ни у кого из них и тени улыбки на лице не появилось. А директор ласково взял Вольку за руку, вывел из класса и погладил по поникшей голове: -- Ничего Костыльков, не унывай... Видимо, ты несколько переутомился... Придешь, когда хорошенько отдохнешь, ладно? -- Ладно, -- сказал Волька. -- Только, Павел Васильевич, честное пионерское, я нисколько, ну совсем нисколечко не виноват! -- А я тебя ни в чем и не виню, -- мягко отвечал директор. -- Знаешь, давай заглянем к Петру Иванычу. Петр Иваныч -- школьный доктор -- минут десять выслушивал и выстукивал Вольку, заставил его зажмурить глаза, вытянуть перед собой руки и стоять с растопыренными пальцами, постучал по его ноге ниже коленки, чертил стетоскопом линии на его голом теле. За это время Волька окончательно пришел в себя. Щеки его снова покрылись румянцем, настроение поднялось. -- Совершенно здоровый мальчик, -- сказал Петр Иваныч директору. -- То есть, прямо скажу: на редкость здоровый мальчик! Надо полагать, сказалось небольшое переутомление. Переусердствовал перед экзаменами... А так здоров, здо-о-о-ро-о-ов! Микула Селянинович, да и только! Это не помешало ему на всякий случай накапать в стакан каких-то капель, и Микуле Селяниновичу пришлось скрепя сердце проглотить их. И тут Вольке пришла в голову шальная мысль. А что, если именно здесь, в кабинете Петра Иваныча, воспользовавшись отсутствием Хоттабыча, попробовать сдать Павлу Васильевичу экзамен? -- Павел Васильевич! -- обратился он к директору. -- Вот и Петр Иваныч говорит, что я здоров. Разрешите, я вам тут же на все вопросы отвечу по географии. Вот вы увидите... -- Ни-ни-ни! -- замахал руками Петр Иваныч. -- Ни в коем случае не рекомендую. Пусть лучше ребенок несколько денечков отдохнет. География от него никуда не убежит. -- Что верно, то верно, -- облегченно промолвил директор, довольный, что все в конечном счете так благополучно обошлось. -- Иди-ка ты, дружище Костыльков, до дому, до хаты и отдыхай. Отдохнешь хорошенько -- приходи и сдавай. Я уверен, что ты обязательно сдашь на пятерку... А вы как думаете, Петр Иваныч? -- Такой богатырь? Да он меньше чем на пять с плюсом ни за что не пойдет! -- Да, вот что... -- сказал директор. -- А не лучше ли будет, если кто-нибудь его проводит до дому? -- Что вы, что вы, Павел Васильевич? -- всполошился Волька. -- Я отлично сам дойду. Не хватало только, чтобы провожатый столкнулся носом к носу с этим каверзным стариком Хоттабычем! Волька выглядел уже совсем хорошо, и Павел Васильевич со спокойной душой отпустил его домой. В коридоре за Волькиной спиной возник из стены сияющий Хоттабыч, но, заметив директора, снова исчез. А Волька, простившись с Павлом Васильевичем, спустился по широкой лестнице в вестибюль. Ему бросился навстречу швейцар. -- Костыльков! Тут с тобой дедушка приходил или кто, так он... Но как раз в это время из стены появился старик Хоттабыч. Он был весел, очень доволен собой и что-то напевал себе под нос. -- Ой! -- тихо вскрикнул швейцар и тщетно попытался налить себе воды из пустого графина. А когда он поставил графин на место и оглянулся, в вестибюле не было ни Вольки Костылькова, ни его загадочного спутника. Они уже вышли на улицу и завернули за угол. -- Заклинаю тебя, о юный мой повелитель, -- горделиво обратился Хоттабыч, нарушив довольно продолжительное молчание, -- потряс ли ты своими знаниями учителей своих и товарищей своих? -- Потряс! -- вздохнул Болька и с ненавистью посмотрел на старика. Хоттабыч самодовольно ухмыльнулся. V. ВТОРАЯ УСЛУГА ХОТТАБЫЧА Домой идти не хотелось. На душе у Вольки было отвратительно, и старик почуял что-то неладное. Конечно, он не подозревал, как подвел Вольку. Но было ясно, что мальчик чем-то недоволен и что виноват в этом, очевидно, не кто иной, как именно он, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. Надо было развлечь Вольку, поскорее рассеять его дурное настроение. -- Угодны ли твоему сердцу, о подобный луне, рассказы о приключениях удивительных и необыкновенных? -- лукаво осведомился он у насупившегося Вольки. -- Известно ли тебе, к примеру, история о трех черных петухах багдадского цирюльника и его хромом сыне? А о медном верблюде с серебряным горбом? А о водоносе Ахмете и его волшебном ведре? Волька сердито промолчал, но старик не смутился этим и торопливо начал: -- Да будет тебе известно, о прекраснейший из учащихся мужской средней школы, что жил некогда в Багдаде искусный цирюльник, по имени Селим, и были у него три петуха и хромой сын, по прозванию Бадья. И случилось так, что проходил мимо его лавки калиф Гарун аль Рашид... Только знаешь что, о внимательнейший из отроков: не присесть ли нам на ближайшую скамью, дабы твои молодые ноги не устали от хождения во время этой длинной и поучительной истории? Волька согласился: они уселись на бульваре в холодке, под сенью старой липы. Битых три с половиной часа рассказывал Хоттабыч эту действительно весьма занимательную историю и закончил ее коварными словами: "Но еще удивительней повесть о медном верблюде с серебряным горбом". И тут же, не переводя дыхания, принялся излагать ее, пока не дошел до слов: "Тогда иноземец взял уголек из жаровни и нарисовал им на стене очертания верблюда, и верблюд тот взмахнул хвостом, качнул головой и сошел со стены на дорожные камни..." Здесь он остановился, чтобы насладиться впечатлением, которое рассказ об оживлении рисунка произведет на его юного слушателя. Но Хоттабыча ждало разочарование: Волька достаточно насмотрелся в жизни мультипликационных фильмов. Зато слова Хоттабыча навели его на интересную мысль. -- Знаешь что, -- сказал он, -- давай сходим в кино. А историю ты мне после доскажешь, после кино. -- Твои слова для меня закон, о Волька ибн Алеша, -- смиренно отвечал старик. -- Но скажи мне, сделай милость, что ты подразумеваешь под этим непонятным словом "кино"? Не баня ли это? Или, может быть, так у вас называется базар, где можно погулять и побеседовать со своими друзьями и знакомыми? -- Ну и ну! -- поразился Волька. -- Любой ребенок знает, что такое кино. Кино -- это... -- Тут он неопределенно поводил р воздухе рукой и добавил: -- Ну, в общем, придем -- увидишь. Над кассой кинотеатра "Сатурн" висел плакат: "Детям до шестнадцати лет вход на вечерние сеансы воспрещен". -- Что с тобой, о красивейший из красавцев? -- всполошился Хоттабыч, заметив, что Волька снова помрачнел. -- А то со мной, что мы опоздали на дневные сеансы! Уже пускают только с шестнадцати лет... Прямо не знаю, что делать... Домой идти не хочется... -- Ты не пойдешь домой! -- вскричал Хоттабыч. -- Не пройдет и двух мгновений, как нас пропустят, и мы пройдем, окруженные уважением, которого ты заслуживаешь своими поистине бесчисленными способностями!.. Только гляну, какие листочки показывают посетители той суровой женщине, что стоит у входа в любезное твоему сердцу кино... "Старый хвастунишка!"-- раздраженно подумал Волька. И вдруг он обнаружил в правом кулаке два билета. -- Ну, идем! -- сказал Хоттабыч, которого буквально распирало от счастья. -- Идем, теперь-то они тебя пропустят. -- Ты уверен? -- Так же, как в том, что тебя ожидает великое будущее! Он подтолкнул Вольку к зеркалу, висевшему неподалеку. Из зеркала на вольку, оторопело разинув рот, смотрел мальчик с роскошной р