ющийся отрок этого города! -- продолжал Волька орать, изнывая от чувства собственного бессилия. -- Вы недостойны целовать мои пятки!.. Я красавец!.. Я ум-ни-ца!.. -- Ладно, -- хмуро отозвался милиционер, -- в отделении разберутся, какой вы умница. "Ой, что за чепуху я порю! Сущее хулиганство!.." -- ужасался Волька, в то время как из его рта вылетели грозные слова: -- Горе тебе, осмелившемуся испортить доброе состояние моего духа! Останови же твои дерзкие речи, пока не поздно! В это время что-то отвлекло внимание Хоттабыча. Он перестал нашептывать Вольке свои нелепые высокомерные слова, и Волька, к которому на короткое время вернулась самостоятельность, умоляюще забормотал, низко свесившись с верблюда и жалостливо заглядывая своим слушателям в глаза. -- Товарищи!.. Граждане!.. Голубчики!.. Вы не слушайте... Разве это я говорю? Это вот он, старик, заставляет меня так говорить... Но тут Хоттабыч снова взял нить разговора в руки, и Волька, не переводя дыхания, закричал: -- Трепещите же и не выводите меня из себя, ибо я страшен в гневе! Ух, как страшен!.. Он прекрасно понимал, что его слова никого не пугают, а только возмущают, а некоторых даже смешат, но ничего поделать не мог. Между тем чувство негодования и недоумения сменилось у тех, кто слушал Вольку, чувством беспокойства за него. Было ясно, что в нормальном состоянии ни один советский мальчик не вел бы такие глупые и наглые речи. И вдруг раздался взволнованный женский голос: -- Граждане! У ребенка сильный жар!.. Мальчик ведь прямо дымится! -- Это еще что за недостойные слова! -- прокричал в ответ Волька и с ужасом почувствовал, что вместе со словами из его рта вылетают большие клубы черного дыма. Кто-то испуганно вскрикнул, кто-то побежал в аптеку вызвать "скорую помощь", и Волька, воспользовавшись создавшейся сумятицей, шепнул Хоттабычу: -- Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб! Приказываю тебе немедленно перенести верблюда вместе с нами подальше от этого места... Лучше всего за город. А то нам худо будет... Слышишь? Не-мед-лен-но!.. -- Слушаю и повинуюсь, -- также шепотом ответил старик. И в ту же секунду верблюд со своими седоками взвился в воздух и исчез, оставив всех в глубочайшем недоумении. А через минуту он плавно снизился на окраине города, где и был навсегда оставлен пассажирами. Он, очевидно, и по сей день пасется где-то в окрестностях Москвы. Его очень легко узнать, если он вам попадется на глаза: у него уздечка вся усыпана бриллиантами и изумрудами. XVI. ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ В ОТДЕЛЕНИИ ГОСБАНКА Когда они с Хоттабычем вернулись домой, у Вольки, несмотря на все пережитые за день неприятности, было приподнятое настроение. Он наконец придумал, что ему сделать с несметными богатствами, свалившимися на него как снег на голову. Прежде всего он справился у Хоттабыча, может ли тот сделать этих всех погонщиков с их слонами, верблюдамп, ослами и всей поклажей невидимыми для постороннего глаза. -- Только прикажи, и все будет исполненно мгновенно, -- с готовностью отвечал Хоттабыч. -- Очень хорошо, -- сказал Волька. -- В таком случае, сделай их, пожалуйста, пока что невидимыми, и давай ложиться спать. Завтра нам придется встать с восходом солнца. -- Слушаю и повинуюсь. И вот граждане, собравшиеся во дворе, чтобы поглазеть на шумный и необычный караван, внезапно увидели, что двор совершенно пуст, и, пораженные, разошлись по домам. Волька, наскоро поужинав, с удовольствием разделся и улегся в кровать, прикрывшись по случаю жары одной только простыней. А Хоттабыч, решивший свято соблюдать старинные обычаи джиннов, превратился в невидимку и улегся у самого порога, чтобы охранять покой своего юного спасителя. Он совсем было уже собрался завести степенную беседу, когда дверь неожиданно раскрылась, и бабушка, пришедшая, как всегда, попрощаться на ночь со своим внуком, споткнулась о невидимого Хоттабыча и шлепнулась на пол. -- Ты понимаешь, тут что-то лежало у порога! -- испуганно сообщила она прибежавшему на шум Алексею Алексеевичу. -- Где оно лежало, это что-то? -- спросил ее Алексей Алексеевич. -- И, кстати, как оно, это что-то выглядело? -- Никак оно не выглядело, Алешенька, -- отрегила старушка. -- Что ж это ты, мама, о пустое место споткнулась, что ли? -- облегченно рассмеялся Волькин отец, довольный, что бабушка нисколько не пострадала при падении. -- Выходит, что о пустое место, сынок, -- растерянно отвечала бабушка и, в свою очередь, сконфуженно рассмеялась. Они пожелали Вольке спокойной ночи и ушли. А Хоттабыч благоразумно перебрался под Волькину кровать. Уж там-то никто на тебя не наступит. Да и к Вольке ближе. Некоторое время оба наших героя лежали молча. Волька никак не мог решить, как начать предстоящий щекотливый разговор. -- Спокойной ночи! -- доброжелательно произнес Хоттабыч из-под кровати. И Волька понял, что пора начинать. -- Хоттабыч, -- сказал он, свесив голову с кровати, -- мне нужно с тобой немножко поговорить. -- Уж не насчет ли сегодняшних моих даров? -- опасливо осведомился Хоттабыч и, получив утвердительный ответ, тяжело вздохнул. -- Видишь ли, дорогой Хоттабыч, мне хотелось бы знать, имею ли я право распоряжаться твоими подарками так, как мне заблагорассудится. -- Бесспорно. -- И как бы я ими не распорядился, ты не будешь на меня в обиде? -- Не буду, о Волька. Смею ли я обидеться на человека, столь много сделавшего для меня! -- Если тебе нетрудно, Хоттабыч, то, пожалуйста, поклянись. -- Клянусь! -- глухо промолвил под кроватью Хоттабыч, понимавший, что это все неспроста. -- Ну, вот и хорошо! -- обрадовался Волька. -- Значит, ты не обидишься, если я скажу, что лично мне эти подарки совершенно ни к чему. Хотя я очень и очень тебе благодарен. -- О горе мне! -- простонал в ответ Хоттабыч. -- Ты снова отказываешься от моих даров!.. Но ведь это уже не дворцы! Ты видишь, о Волька: я больше не дарю тебе дворцов. Скажи просто: ты брезгуешь дарами твоего преданнейшего слуги. -- Ну рассуди сам, Хоттабыч, ведь ты очень умный старик: ну на что мне эта уйма драгоценностей? -- Чтобы быть богатейшим из богачей, вот для чего, -- сварливо пояснил Хоттабыч. -- Уж не скажешь ли ты, что тебе не угодно стать первым богачом своей страны? С тебя это станется, о капризнейший из непонятнейший из встречавшихся мне отроков! Деньги -- это власть, деньги -- это слава, деньги -- это сколько угодно, друзей! Вот что такое деньги! -- Кому нужны друзья за деньги, слава за деньги? Ты меня просто смешишь, Хоттабыч! Какую славу можно приобрести за деньги, а не честным трудом на благо своей родине? -- Ты забыл, что деньги дают самую верную и прочную власть над людьми, о юный и неисправимый спорщик. -- Это там, где капиталисты, но не у нас. -- Сейчас ты скажешь, что в вашей стране люди не хотят стать богаче. Ха-ха-ха! -- Хоттабычу казалось, что он высказал очень едкую мысль. -- Нет, почему, же, -- терпеливо отвечал Волька. -- Человек, который приносит больше пользы для родины, зарабатывает у нас больше, чем тот, который приносит меньше пользы. Конечно, каждый хочет заработать больше, но только честным трудом. -- Пусть будет так, -- сказал Хоттабыч. -- Я очень далек от того, чтобы толкать своего возлюбленного друга на нечестные заработки. Если тебе не нужны драгоценности, обрати их в деньги и давай эти деньги в рост. Согласись, это весьма почтенное занятие -- давать деньги в рост тем, кто в них нуждается. -- Ты с ума сошел! -- возмутился Волька. -- Ты просто не понимаешь, что ты говоришь! Советский человек -- и вдруг ростовщик! Да и кто к нему пошел бы, даже если бы где-нибудь вдруг завелся такой кровосос? Если нашему человеку требуются деньги, он может обратиться в кассу взаимопомощи или занять у товарища. А ростовщик-это ведь кровосос, паразит, мерзкий эксплуататор, вот кто! А эксплуататоров в нашей стране нет и никогда не будет. Баста! Попили нашей крови при капитализме! -- Тогда, -- не унимался приунывший Хоттабыч, -- накупи побольше товаров и открой собственные лавки во всех концах города. Ты станешь именитым купцом, и все будут уважать тебя и воздавать почести. -- Да неужели тебе не понятно, что частник -- это гот же эксплуататор? Торговлей у нас занимается государство, кооперация. А зарабатывать себе деньги, торгуя в собственном магазине... -- Хм! -- Хоттабыч сделал вид, будто согласился. -- Предположим, что это так, как ты говоришь. А производить разные товары -- уж это, надеюсь, честное занятие? -- Безусловно! Вот видишь, -- обрадовался Волька, -- ты начинаешь понимать мою мысль! -- Очень рад, -- кисло улыбнулся Хоттабыч. -- Помнится, ты мне как-то говорил, что твой глубокоуважаемый отец работает мастером на заводе. Так ли я говорю? -- Угм! -- Он самый главный на этом заводе? -- Нет, не самый. Папа-мастер, а еще над ним есть начальник цеха, главный инженер, директор. -- Ну так вот, -- победоносно заключил свою мысль Хоттабыч -- на богатства, которые я тебе дарю, ты сможешь купить своему превосходному отцу завод, на котором он работает, и еще много разных других заводов. -- Он и так принадлежит отцу. -- Но ведь ты только что сам говорил, Волька ибн Алеша... -- Ему, если хочешь знать, принадлежат и завод, на котором он работает, и все другие заводы и фабрики, и все шахты, рудники, железные дороги, земли, воды, горы, лавки, школы, университеты, клубы, дворцы, театры, парки и кино всей страны. И мне они принадлежат, и Женьке Богораду, и его родителям, и... -- Ты хочешь сказать, что у отца твоего имеются компаньоны? -- Бот именно -- компаньоны! Около двухсот миллионов равноправных компаньонов! Сколько же, сколько населения в нашей стране! -- У вас очень странная и непонятная для моего разумения страна, -- буркнул Хоттабыч из-под кровати и замолчал... На рассвете следующего дня телефонный звонок поднял с постели заведующего районным отделением Государственного банка. Заведующего экстренно вызывали в контору. Взволнованный таким ранним звонком, он примчался к месту работы и увидел во дворе дома, где помещалось отделение банка, множество слонов, верблюдов и ослов, нагруженных тяжелыми тюками. -- Тут один гражданин хочет внести вклад, -- сообщил ему растерянный дежурный. -- Вклад? -- удивился заведующий. -- В такую рань?.. Какой вклад?.. В ответ на это дежурный молча протянул заведующему исписанный твердым детским почерком листок из ученической тетради. Заведующий прочитал бумажку и попросил дежурного ущипнуть его за руку. Дежурный растерянно выполнил эту просьбу. Заведующий поморщился от боли, снова посмотрел на листок и промолвил. -- Невероятно! Просто невероятно! Гражданин, пожелавший остаться неизвестным, подарил Государственному банку на любые нужды, по усмотрению последнего, двести сорок шесть тюков золота, серебра и драгоценных камней общей стоимостью в три миллиарда четыреста шестьдесят семь миллионов сто тридцать пять тысяч семьсот три рубля восемнадцать копеек. Эта сумма могла получиться на несколько десятков рублей больше, но Волька оставил у себя три золотые монеты, чтобы заказать для бабушки золотые коронки на зубы... Но самое удивительное случилось минутой позже. Сначала животные, на которых привезли сокровища, потом люди, которые привели животных, а потом привезенные на этих животных сокровища вдруг заколебались, стали прозрачными, как пар, и, как пар, растаяли в воздухе. Свежий утренний ветерок вырвал из рук изумленного заведующего листок с заявлением, взметнул его высоко над зданием и унес в неизвестном направлении. Впрочем, вскоре этот листок влетел сквозь открытое окно в комнату, в которой спал сном праведника Болька Костыльков, врос в тетрадку, из которой недавно был вырван, и снова стал совершенно чистым. Но и это еще не все. Уже совершенно непостижимо, как это получилось, но ни работники районного отделения Госбанка, ни Болькины соседи по двору, ни даже сам Волька ни разу впоследствии не вспомнили об этой истории. Словно кто-то начисто стер ее из их памяти. XVII. СТАРИК ХОТТАБЫЧ И СИДОРЕЛЛИ На старика было просто жалко смотреть. Целый день он отсиживался в аквариуме, ссылаясь на то, что у него якобы разыгрался ревматизм. Конечно, это было нелепым объяснением, ибо глубо с ревматизмом забираться в воду. Хоттабыч лежал на дне аквариума, лениво шевеля плавниками и вяло глотая воду. Когда к аквариуму подходил Волька или Женя, старик уплывал к задней стенке, весьма невежливо поворачиваясь к ним хвостом. Правда, когда Волька отлучался из комнаты, Хоттабыч вылезал из воды, чтобы немножко размяться. Но, едва заслышав Волькины шаги, он с тихим плеском кидался в аквариум, словно и не думал его покидать. Ему, очевидно, доставляло какое-то горькое удовлетворение, что Волька то и дело начинал упрашивать его вылезть из воды и перестать дуться. Все это старик выслушивал, повернувшись к мальчику хвостом. Стоило, однако, его юному другу развернуть учебник географии, чтобы подзаняться к переэкзаменовке, как Хоттабыч высовывался наполовину из аквариума и горько упрекал Вольку в бесчувственности. Дескать, как это можно заниматься разными пустяками, когда старый человек так мучается резматизмом. Но лишь Волька закрывал учебник, старик снова поворачивался к нему хвостом. Так продолжалось до самого вечера. В начале восьмого он резко взмахнул плавниками и выпрыгнул на пол. Отжимая воду из бороды и усов, он сдержанно промолвил обрадованному Вольке: -- Ты меня очень обидел отказом от моих скромных подарков. Твое и мое счастье, что я обещал тебе не обижаться. В противном случае, я сделал бы с тобой нечто непоправимое, о чем сам в дальнейшем весьма бы сожалел. Ибо я полюбил тебя всей душой и особенно не могу не ценить прекрасное бескорыстие твоей дружбы. -- Му вот и чудесно! -- отвечал Волька. -- Тут у меня с Женей имеется к тебе одно интересное предложение. Мы давно собираемся попросить тебя пойти с нами в цирк. -- С любовью и удовольствием, -- сказал Хоттабыч. -- Если хочешь, поедем туда на верблюдах или на слонах. -- Нет, что ты! Не стоит тебе затрудняться, -- возразил Волька с подозрительной поспешностью. -- Давай лучше, если ты не боишься, поедем на троллейбусе. -- А чего тут бояться? -- обиделся старик. -- Я четвертый день без страха взираю на эти железные повозки. Через полчаса Волька, Женя и Хоттабыч были уже в Парке культуры и отдыха, у входа в цирк Шапито. Старик сбегал к кассе поинтересовался, как выглядят билеты, по которым пускают в цирк, и вскоре и у него, и у Вольки, и у Жени сами по себе возникли твердые бледно-розовые пропуска на свободные места. Они вошли в цирк, залитый светом множества ярких электрических ламп. В одной из лож, около самой арены, было как раз три свободных стула, но Хоттабыч решительно высказался против этих мест. -- Я не могу согласиться, -- сказал он, -- чтобы хоть кто-нибудь в помещении сидел выше меня и моих глубокочтимых друзей. Это было бы ниже нашего достоинства. Спорить со стариком было совершенно бесполезно, и ребята скрепя сердце уселись на самой верхотуре, в последнем ряду амфитеатра. Вскоре выбежали униформисты в малиновых расшитых золотом ливреях и выстроились по обе стороны выхода на арену. Ведущий программу зычным голосом объявил начало представления, и на арену выехала наездница, вся усеянная блестками, как елочный дед-мороз. -- Ну как, нравится? -- спросил Волька у Хоттабыча. -- Не лишено интереса и для глаза приятно, -- осторожно ответил старик. За наездницей последовали акробаты, за акробатами -- клоуны, за клоунами -- дрессированные собачки, вызвавшие сдержанное одобрение Хоттабыча, за собачками -- жонглеры и прыгуны. На прыгунах закончилось первое отделение. Когда после звонка все снова уселись по своим местам, к Хоттабычу подошла девушка в кокетливом белом переднике, с большим подносом в руках. -- Эскимо не потребуется? -- спросила она у старирика, и тот, в свою очередь, вопросительно посмотрел на Вольку. -- Возьми, Хоттабыч, это очень вкусно. Попробуй! Хоттабыч попробовал, и ему понравилось. Он угостил ребят и купил себе еще одну порцию, потом еще одну и, наконец, разохотившись, откупил у обомлевшей продавщицы сразу все наличное эскимо -- сорок три кругленьких, покрытых нежной изморозью, пакетика с мороженым. Девушка обещала потом прийти за подносом и ушла вниз, то и дело оборачиваясь на удивительного покупателя. -- Ого! -- подмигнул Женя своему приятелю. -- Старик дорвался до эскимо. В какие-нибудь пять минут Хоттабыч уничтожил все сорок три порции. Он ел эскимо, как огурцы, сразу откусывая большие куски и смачно похрустывая. Последний кусок он проглотил в тот момент, когда в цирке снова зажглись все огни. -- Мировой... комбинированный... аттракцион!.. Артист государственных цирков Афанасий Сидорелли! Все в цирке зааплодировали, оркестр заиграл туш, и на арену, улыбаясь и раскланиваясь во все стороны, вышел невысокого роста пожилой артист в расшитом золотыми драконами синем шелковом халате. Это и был знаменитый Сидорелли. Пока его помощники раскладывали на маленьком лакированном столике все, что было необходимо для первого фокуса, он продолжал раскланиваться и улыбаться. При улыбке у него ярко поблескивал во рту золотой зуб. -- Замечательно! -- прошептал завистливо Хоттабыч. -- Что замечательно! -- спросил Волька, изо всех сил хлопая в ладоши. -- Замечательно, когда у человека растут золотые зубы. -- Ты думаешь? -- рассеянно спросил Волька, следя за начавшимся номером. -- Я убежден в этом, -- ответил Хоттабыч. -- Это очень красиво и богато. Сидорелли кончил первый номер. -- Ну как? -- спросил Волька у Жени таким тоном, будто он сам проделал этот фокус. -- Замечательно! -- восторженно ответил Женя, и Волька тут же громко вскрикнул от удивления: у Жени оказался полный рот золотых зубов. -- Ой, Волька, что я тебе скажу! -- испуганно прошептал Женя. -- Ты только не пугайся: у тебя все зубы золотые. -- Это, наверно, работа Хоттабыча, -- сказал с тоской Волька. И действительно, старик, прислушивавшийся к разговору приятелей, утвердительно кивнул головой и простодушно улыбнулся, открыв при этом, в свою очередь, два ряда крупных, ровных золотых зубов. -- Даже у Сулеймана ибн Дауда -- мир с ним обоими! -- не было во рту такой роскоши! -- хвастливо сказал он. -- Только не благодарите меня. Уверяю вас, вы достойны этого небольшого сюрприза с моей стороны. -- Да мы тебя и не благодарим! -- сердито бросило Женя. Но Волька, испугавшись, как бы старик не разгневался, дернул своего приятеля за руку. -- Понимаешь ли, Хоттабыч, -- начал он дипломатично, -- это слишком будет бросаться в глаза, если сразу у всех нас троих, сидящих рядом, все зубы окажутся золотыми. На нас будут смотреть, и мы будем очень стесняться. -- И не подумаю стесняться, -- сказал Хоттабыч. -- Да, но вот нам как-то будет все-таки не по себе. У нас пропадет все удовольствие от цирка. -- Ну, и что же? -- Так вот, мы тебя просим, чтобы, пока мы вернем ся домой, у нас были во рту обычные, костяные зубы. -- Восхищаюсь, вашей скромностью, о юные мои друзья! -- сказал немного обиженно старик. И ребята с облегчением почувствовали, что во рту у них прежние, натуральные зубы. -- А когда вернемся домой, они снова станут золотыми? -- с беспокойством прошептал Женя. Но Волька тихо отвечал: -- Ладно, потом увидим... Может, старик про них позабудет. И он с увлечением принялся смотреть на голозокружительные фокусы Афанасия Сидорелли и хлопать вместе со всеми зрителями, когда тот из совершенно пустого ящика вытащил сначала голубя, потом курицу и, наконец, мохнатого веселого белого пуделя. Только один человек сердито, не высказывая гккаких признаков одобрения, смотрел на фокусника. Это был Хоттабыч. Ему было очень обидно, что фокуснику хлопали по всякому пустяковому поводу, а он, проделавший со врепени освобождения из сосуда столько чудес, ни разу не услышал не только аплодисментов, но и ни одного искреннего слова одобрения. Поэтому, когда снова раздались рукоплескания и Сидорелли начал раскланиваться во все стороны, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб огорченно крякнул и, невзирая на протесты зрителей, полез через их головы на арену. Одобрительный рокот прошел по цирку, а какой-то солидный гражданин сказал соседке: -- Я тебе говорил, что этот старик -- "рыжий". Это, видно, очень опытный клоун. Смотри, как он себя потешно держит. Они иногда нарочно сидят среди публики. К счастью для говорившего, Хоттабыч ничего не слышал, целиком поглощенный своими наблюдениями за Сидорелли. Тот как раз в это время начал самый удивительный из своих номеров. Прежде всего знаменитый иллюзионист зажег несколько очень длинных разноцветных лент и запихал их себе в рот. Потом он взял в руки большую, ярко раскрашенную миску с каким-то веществом, похожим на очень мелкие древесные опилки. До отказа набив себе рот этими опилками, Сидорелли стал быстро размахивать перед собой красивым зеленым веером. Опилки во рту затлели, потом появился небольшой дымок, и наконец, когда в цирке погасили электричество, все увидели, как в темноте изо рта знаменитого фокусника посыпались тысячи искр и даже показалось небольшое пламя. И тогда среди бури рукоплесканий и криков "браво" раздался вдруг возмущенный голос старика Хоттабыча. -- Вас обманывают! -- кричал он, надрываясь, -- Это никакие не чудеса! Это обыкновенная ловкость рук! -- Вот это "рыжий"! -- восхищенно воскликнул ктото из публики. -- За-ме-ча-тель-ный "рыжий"! Браво, "рыжий"!.. А все зрители, кроме Вольки и его друга, дружно зааплодировали Хоттабычу. Старик не понимал, о каком "рыжем" кричат. Он терпеливо переждал, когда кончатся вызванные его появлением рукоплескания, и язвительно продолжал: -- Разве это чудеса?! Ха-ха! Он отодвинул оторопевшего артиста в сторону и для начала изверг из своего рта один за другим пятнадцать огромных разноцветных языков пламени, да таких, что по цирку сразу пронесся явственный запах серы. С удовольствием выслушав аплодисменты, Хоттабыч щелкнул пальцами, и вместо одного большого Сидорелли по низенькому барьеру манежа побежали один за другим семьдесят два маленьких Сидорелли, похожих на знаменитого фокусника как две капли воды. Пробежав несколько кругов, они слились в одного большого Сидорелли, как сливается в одну большую каплю много маленьких капель ртути. -- Это еще не все! -- громовым, нечеловеческим уже голосом прокричал Хоттабыч, разгоряченный всеобщим одобрением, и стал вытаскивать из-под полы своего пиджака целые табуны разномастных лошадей. Лошади испуганно ржали, били копытами, мотали головами, развевая при этом свои роскошные шелковистые гривы. Потом, по мановению руки Хоттабыча, лошади пропали, из-под полы пиджака выскочили один за другим, грозно рыча, четыре огромных берберийских льва и, несколько раз пробежав вокруг арены, исчезли. Дальше Хоттабыч действовал уже под сплошные рукоплескания. Вот он махнул рукой, и все, что было на арене: и Сидорелли, и его помощники, и разнообразный и многочисленный его реквизит, и нарядные, молодцеватые униформисты, -- все это в одно мгновение взвилось вверх и, проделав несколько прощальных кругов над восхищенными зрителями, тут же растаяло в воздухе. Неизвестно откуда возник на манеже огромный лопоухий африканский слон с веселыми, хитрыми глазками: на его спине -- слон поменьше; на втором -- третий, еще меньше; на третьем -- четвертый... Последний, седьмой, под самым куполом, был не больше овчарки. Они разом затрубили, высоко подняв хоботы, хлопнули, как по команде, своими обвислыми ушами и улетели, размахивая ими, как крыльями. Тридцать три окрестранта с веселыми криками вдруг сгрудились в одну кучу, огромным комом скатились вниз с площадки на манеж. Этот ком катился по барьеру, постепенно уменьшаясь в своем объеме, пока наконец не достиг величины горошины. Тогда Хоттабыч поднял его, положил себе в правое ухо, и из уха понеслись сильно приглушенные звуки марша. Затем старик, который еле держался на ногах от возбуждения, как-то по-особому щелкнул сразу пальцами обеих рук, и все зрители, один за другим стали со свистом срываться со своих мест и пропадать где-то далеко под куполом. И вот наконец в опустевшем цирке остались только три человека -- Хоттабыч, устало присевший на барьере арены, и Волька с приятелем, кубарем скатившиеся к старику из последнего ряда амфитеатра. -- Ну как? -- вяло спросил Хоттабыч, с трудом приподнимая голову и гледя на ребят странными, помутившимися глазами. -- Это вам не Сидорелли! А?.. -- Куда ему до тебя! -- отвечал Волька, сердито моргая Жене, который все порывался попросить о чемто старика. -- А какие были рукоплескания! -- с удовольствием вспоминал Хоттабыч. -- Еще бы!.. А ты мог бы вернуть всех на прежние места? Это, наверно, очень трудно? -- Нет, не трудно... То есть для меня, конечно, не трудно, -- еле слышно отвечал Хоттабыч. -- А мне почему-то кажется, что тебе это чудо не под силу, -- коварно сказал Волька. -- Под силу. Но что-то очень устал... -- Ну вот, я и говорю, что тебе не под силу. Вместо ответа Хоттцбыч, кряхтя, приподнялся на ноги, вырвал из бороды тринадцать волосков, мелко их изорвал, выкрикнул какое-то странное и очень длинное слово и, обессиленный, опустился прямо на опилки, покрывающие арену. Тотчас же из-под купола со свистом примчались и разместились, согласно купленным билетам, беспредельно счастливые зрители. На манеже, как из-под земли, выросли Сидорелли со своими помощниками и реквизитом и униформисты во главе с бравым ведущим. Громко хлопая ушами, прилетела обратно вся семерка американских слонов, приземлилась и снова выстроилась в пирамиду. Только на сей раз внизу был самый маленький, а наверху, под куполом, -- самый большой, тот, который с веселыми, хитрыми глазками. Потом пирамида рассыпалась, слоны цугом помчались по манежу, стремительно сокращаясь в размере, пока не стали с булавочную головку и окончательно не затерялись опилках. Оркестр горошиной выкатился из правого уха Хоттабыча, быстро вырос в огромный ком весело хохочущих людей, вопреки закону всемирного тяготения покатился наверх, на площадку, рассыпался там на тридцать три отдельных человека, расселся по местам и грянул туш... -- Разрешите, граждане!.. Попрошу вас пропустить, -- проталкивался к Хоттабычу сквозь тесно опступившую его восторженную толпу худощавый человек в больших круглых роговых очках. -- Будьте любезны, товарищ, -- почтительно обратился он к Хоттабычу, -- не откажите заглянуть в кабинет директора. С вами хотел бы поговорить начальник Управления госцирков насчет ряда выступлений в Москве и периферийных цирках. -- Оставьте старика в покое! -- сказал с досадой Волька. -- Вы разве не видите -- он болен, у него повышенная температура. Действительно, у Хоттабыча был сильный жар. Старик здорово объелся мороженым. ХXVII. БОЛЬНИЦА ПОД КРОВАТЬЮ Тот, кто никогда не возился с заболевшим джинном, не может даже себе представить, какое это утомительное и хлопотливое дело. Прежде всего возникает вопрос: где его держать? В больницу его не положишь, и дома на виду его тоже держать нельзя. Во-вторых, как его лечить? Медицина рассчитана на лечение людей, а не сказочных волшебников. В-третьих, заразны ли для людей болезни джиннов? Все эти три вопроса были тщательно обсуждены ребятами, когда они на такси увозили бредившего Хоттабыча из цирка. Было решено: 1. Хоттабыча в больницу не везти, а держать его со всеми возможными удобствами у Вольки под кроватью, предварительно предложив ему для безопасности сделаться невидимым. 2. Лечить его, как лечат людей от простуды. Давать на ночь аспирин, поить чаем с малиновым вареньем, чтобы хорошенько пропотел. 3. Болезни джиннов людям, очевидно, не передаются. К счастью, дома никого не было. Хоттабыча удалось спокойно уложить на его обычное место под кроватью. Женя побежал в аптеку и в "Гастроном" за аспирином и малиновым вареньем, а Волька пошел на кухню подогреть чай. -- Ну, вот и чай готов! -- весело сказал он, возвращаясь из кухни с кипящим чайником в руках. -- Будем пить чай, старина? А?.. Ответа не последовало. -- Умер! -- ужаснулся Волька и вдруг почувствовал, что, несмотря на все неприятности, которые уже успел ему доставить Хоттабыч, будет очень жалко если старик умрет. -- Хоттабыч, миленький! -- залепетал он и, встав на колени, полез под кровать. Но старика под кроватью не оказалось. -- Вот нелепый старик! -- рассвирепел тогда Волька, сразу позабыв о своих нежных чувствах. -- Только что был здесь и уже успел куда-то запропаститься! Неизвестно, какие еще горькие слова произнес Волька по адресу старика, если бы в комнату в это время не ввалился Женька, с шумом волоча за собой Хоттабыча. Старик упирался и бормотал себе под нос что-то несвязное. -- Вот чудак!.. Нет, ты подумай только, что за чудак! -- возмущался Женя, помогая укладывать больного под кровать. -- Возвращаюсь это я по улице, смотрю -- а Хоттабыч стоит на углу с мешком золота и все норовит всучить его прохожим. Я его спрашиваю: "Что ты здесь делаешь с повышенной температурой?" А он отвечает: я, мол, чувствую приближение смерти, я, мол, хочу по этому случаю раздать милостыню. А я ему говорю: "Чудак ты, чудак! Кому же ты собираешься раздавать милостыню?" А он говорит: "В таком случае, я пошел домой". Вот я его и привел... Лежи, старичок, поправляйся! Умереть всегда успеешь!.. Хоттабычу дали лошадиную дозу аспирина, скормили ему с чаем всю банку малинового варенья и, укутав получше, чтобы пропотел за ночь, уложили спать. Старик, полежав некоторое время спокойно, вдруг проголодался и собрался вставать, чтобы пойти к Сулейману ибн Дауду извиняться за какие-то давнишние обиды. Потом он заплакал и стал просить Вольку, чтобы тот сбегал в Средиземное море и Индийский океан, разыскал там на дне медный сосуд, в котором заточен его дорогой братик Омар Юсуф ибн Хоттаб, освободил его из заточения и привел сюда. -- Мы бы так чудно зажили здесь все вместе! -- бормотал он в бреду, заливаясь горючими слезами. Через полчаса старик пришел в сознание и слабым голосом произнес из-под кровати: -- О юные мои друзья, вы не можете себе вообразить даже, как я вам благодарен за вашу любовь и дорогое ваше внимание! Окажите мне, прошу вас, еще одну услугу: свяжите мне покрепче руки, а то я во время горячки такое наколдую, что потом боюсь и сам ничего не смогу поделать. Старика связали, и он моментально уснул как убитый. Наутро Хоттабыч проснулся совершенно здоровым. -- Вот что значит вовремя поданная медицинская помощь! -- удовлетворенно сказал Женя Богорад и твердо решил по окончании школы поступить в медицинский институт. XIX. СТАРИК ХОТТАБЫЧ И ГОСПОДИН ВАНДЕНТАЛЛЕС -- Благословенный Волька, -- сказал после завтрака Хоттабыч, блаженно греясь на солнышке, -- все время я делаю тебе подарки, по моему разумению ценные, и каждый раз они тебе оказываются не по сердцу. Может быть, сделаем так: ты мне сам скажешь, что тебе и твоему молодому другу угодно было бы от меня получить в дар, и я почел бы за великую честь и счастье немедленно доставить вам желаемое. -- Подари мне в таком случае большой морской бинокль, -- ответил Волька не задумываясь. -- С радостью и любовью. -- И мне тоже бинокль. Если можно, конечно, -- застенчиво промолвил Женя. -- Нет ничего легче. И они всей компанией отправились в комиссионный магазин. В магазине, расположенном на шумной и короткой уличке в центре города, было много покупателей. Наши друзья с трудом протиснулись к прилавку, за которым торговали настолько случайными предметами, что их никак нельзя было распределить по специальным отделам, потому что тогда пришлось бы на каждую вещь заводить особый прилавок. -- Покажи мне, о любезный Волька, как они выглядят, эти угодные вашему сердцу бинокли! -- весело промолвил Хоттабыч, но вдруг побледнел и затрясся мелкой дрожью. Он горестно глянул на своих молодых друзей, заплакал, гробовым голосом сказал им: "Прощайте, дорогие моему сердцу!", направился к седому, хорошо одетому иностранцу с багровым лицом, растолкал локтями публику и бухнулся перед ним на колени. -- Приказывай мне, ибо я твой покорный и смиренный раб! -- промолвил Хоттабыч, глотая слезы и порываясь поцеловать полы его пиджака. -- Не лезайте на меня! -- закричал иностранец на ломаном русском языке. -- Не лезайте, а то я вам буду съездить по физиономии! Вы есть один жулик! Вы есть хотеть украсть мой бумажник! Какой скандал! -- Ты ошибаешься, о мой повелитель, -- отвечал старик, все еще стоя на коленях. -- Я жду твоих приказаний, чтобы исполнить их немедленно и беспрекословно. -- Стыдно, гражданин, попрошайничать в наше время! -- укоризненно обратился к Хоттабычу продавец изза прилавка. -- Итак, сколько много я вам имею заплатить за этот плохой кольтсоу?-- нервно продолжал иностранец разговор, прерванный Хоттабычем. -- Всего-навсего десять рублей семьдесят одну копейку, -- отвечал продавец. -- Вещица, конечно, совершенно случайная. Продавцы магазинов случайных вещей и комиссионных магазинов уже хорошо знали господина Ванденталлеса, недавно приехавшего из-за границы в сопровождении своей супруги. В свободное время он совершал регулярные рейсы по комиссионным магазинам и магазинам случайных вещей в надежде приобрести за бесценок какую-нибудь стоящую вещицу. Совсем недавно ему удалось приобрести по весьма сходной цене полдюжины чашек фарфорового завода имени Ломоносова, и вот сейчас, как раз тогда, когда перед ним опустился на колени безутешный Хоттабыч, он приценивался к потемневшему от времени колечку, которое продавец полагал серебряным, а господин Ванденталлес -- платиновым. Получив свою покупку, он спрятал ее в жилетный карман и вышел на улицу. За ним вслед поспешил и Хоттабыч, утирая кулаком слезы, обильно струившиеся по его смуглому морщинистому лицу. Пробегая мимо своих друзей, он еле успел бросить им на ходу: -- Увы, в руках этого седовласого чужеземца я только что увидел волшебное кольцо Сулеймана ибн Дауда, мир с ними обоими. А я раб этого кольца и должен следовать за тем, кто им владеет. Прощайте же, друзья мои, я всегда буду вспоминать о вас с благодарностью и любовью... Только теперь, безвозвратно расставшись с Хоттабычем, ребята поняли, как они к нему привыкли. Печальные и молчаливые, покинули они магазин, даже не взглянув на бинокли, и отправились на реку, где в последнее время почти ежедневно собирались для задушевной беседы. Они долго лежали на берегу у того самого места, где еще так недавно Волька нашел замшелый глиняный сосуд с Хоттабычем, припоминали смешные, но милые повадки старика и все больше убеждались, что у него, в конечном счете, был очень приятный и добродушный характер. -- Скажем прямо: не ценили мы Хоттабыча, -- самокритически промолвил Женя и сокрушенно вздохнул. Волька повернулся с боку на бок, хотел что-то ответить Жене, но не ответил, а быстро вскочил на ноги и бросился в глубь сада. -- Ура!.. Хоттабыч вернулся!.. Урррааа!.. Действительно, к ребятам быстрой, чуть суетливой стариковской походкой приближался Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. На плече у него на длинных ремешках болтались два черных кожаных футляра с большими морскими биноклями. XX. РАССКАЗ ГАСАНА АБДУРРАХМАНА ИБН ХОТТАБА О ТОМ, ЧТО С НИМ ПРОИЗОШЛО ПОСЛЕ ВЫХОДА ИЗ МАГАЗИНА -- Знайте же, о юные мои друзья, что повесть моя удивительна и похождения мои диковинны, и я хочу, чтобы вы посидели подле меня, пока я расскажу вам мою историю и поведаю, почему я здесь. Случилось так, что когда багроволицый чужеземец вышел из лавки, он отпустил свою машину, а сам пошел пешком, чтобы хоть несколько растрясти жир, столь щедро облекший его мясистое и упитанное тело, и он пошел так быстро, что я еле мог угнаться за ним. И я догнал его уже на другой улице и упал перед ним и вскричал: "Повели мне следовать за тобой, о господин мой!" Но он не слушал меня и продолжал свой путь. Восемнадцать раз догонял я его, и восемнадцать раз падал я перед ним ниц, и восемнадцать раз он оставлял меня коленопреклоненным, восклицая в ярости: "Пошел вон! Вы есть старый разбойник!" И он бил меня ногами, и я ничего не мог ему сделать, ибо в его руках было волшебное кольцо Сулеймана, и я боялся его прогневить. И я не видел как избежать того, чтобы не идти за ним, и я следовал за ним по пятам. А он думал, что я прошу у него денег, и кричал, что у него нет с собою ни гроша, хотя я не просил у него денег, но отлично знал, что у него много денег, и он знал, что я это знаю. И он бил меня смертным боем каждый раз, когда никто этого не видел. И тогда меня охватил испуг, и у меня высохла слюна от сильного страха, и я отчаялся в том, что буду жив. И я заплакал тогда таким плачем, что промочил слезами свою одежду. И так мы шли, пока не дошли до дверей его дома, и я хотел войти туда за ним, но этот злой чужеземец толкнул меня рукой в грудь и прокричал мне: "Вы не лезть в мою квартиру, или я буду позвать милиционер!" И я спросил его: неужели мне стоять у его дверей до самого вечера? И он ответил: "Хоть до будущего года!" И я остался тогда стоять около его дверей, ибо слова человека, который владеет кольцом Сулеймана, для меня закон. И я стоял так некоторое время, пока не услыхал над моей головой сильный шум и не растворилось над моей головой окно. Тогда я посмотрел вверх и увидел, что в окке показалась худая и высокая женщина в зеленом шелковом платье, и она смеялась злым и презрительным смехом. А за ее спиной я увидел огорченное лицо багроволицего, и женщина сказала ему, издеваясь: "Увы, как я ошиблась, выходя за вас замуж четырнадцать лет назад! Вы были и на всю жизнь останетесь заурядным галантерейщиком! Боже мой, не уметь отличить дряное серебряное колечко от платинового!.. О, если бы об этом узнал мой бедный отец!.." И она швырнула кольцо на мостовую и захлопнула окно, и я увидел это и упал без чувств, потому, что если швыряют наземь кольцо Сулеймана, то могут произойти ужасающие несчастья. Но потом я открыл глаза и убедился, что я жив и что не произошло кругом никакого: несчастья, и тогда я обрадовался великой радостью, ибо я заключил из этого, что могу считать себя счастливым. И я вскочил тогда на ноги, благословляя свою судьбу, подобрал кольцо и помчался к вам, своим друзьям, купив попутно желательные вам подарки. Вот и все, что я могу расказать. -- Прямо как в сказке! -- восхищенно воскликнул Женя, когда старик закончил свой рассказ. -- А можно мне подержать в руках это волшебное колечко? -- С любовью и удовольствием. Надень на указательный палец левой руки и затем поверни его, громко произнеся при этом свое желание. Оно немедленно исполнится. -- Вот это да! -- снова восхитился Женя, надел кольцо, повернул его и громко произнес: -- Хочу чтобы у меня тут же и немедленно оказался велосипед! Все трое застыли в ожидании. Однако велосипед не появлялся. Женя повторил еще громче. -- Хочу, чтобы у меня немедленно появился велосипед! Чтоб сию же минуту! Велосипед упорно не появлялся. -- Что-то, вероятно, заело в кольце, -- сказал Волька, забрал его у Жени и стал тщательно разглядывать. -- Э, д