ом случае это безразлично. Две тысячи долларов за ужин! Не кажется ли это вам несколько дорогой платой? -- хихикнул инспектор. -- Нет, не кажется! -- запальчиво отвечал Хоттабыч. -- За хорошее дело, за бескорыстную услугу я всегда плачу щедро. Инспектор понял последние слова, как намек на возможную взятку, и у него от жадности заблестели глаза. -- У вас много таких чемоданов? -- У меня их нет ни одного, но я могу их дарить сколько угодно. -- Может быть у вас и денег имеется сколько угодно? -- коварно осведомился инспектор. Хоттабыч презрительно улыбнулся. -- Может быть, у вас и драгоценности имеются, золото? -- У меня нет ни зернышка, но достать его я могу, сколько мне заблагорассудится. -- У вас собственные золотые прииски? Где они находятся? В Южной Африке?.. Калифорнии? -- У меня в карманах. Стоит мне только захотетьи я заполню золотом весь этот дом, в котором мы сейчас находимся, и еще тысячу таких домов, -- отвечал Хоттабыч, пощипывая бороду. -- Не могу поверить, -- сказал инспектор. -- А это что? -- спросил Хоттабыч и принялся извлекать из карманов своих парусиновых брюк целые пригоршни золотых монет. Уже на столе ошеломленного инспектора высилась солидная горка золота, когда старик заметил наконец знаки, которые подавал ему Джованни. Тогда он перестал выкладывать золото и простодушно обратился к инспектору: -- Теперь ты, надеюсь, убедился, что этот благородяый рыбак не лгун и, тем более, не вор? Отпусти же его немедленно, дабы он мог насладиться свободой и покоем. -- Увы, синьор, теперь я убедился, что Джованни Сапеньо -- не вор, -- промолвил инспектор с лицемерной грустью, -- и именно поэтому я не могу его отпустить. -- Что такое? -- грозно спросил Хоттабыч. -- Прошу прощения, но один синьор, имени которого я не имею права оглашать, но порядочность которого вне всяких подозрений, предъявил свои права на чемодан, который -- я охотно верю! -- вы вчера подарили этому... Э-- Э-- Э... Джованни Сапеньо. Значит, предстоит суд, а до суда -- следствие. Чемодан мы вынуждены оставить в качестве вещественного доказательства, а синьора Джованни в качестве... э-э-э... свидетеля, а может быть, и обвиняемого. Все скажет следствие, синьор... -- И сколько оно будет продолжаться, это следствие? -- Мы будем вести его самым ускоренным порядком, синьор. Значит, года через два -- два с половиной, я полагаю, оно уже будет закончено. А там еще полгодика -- и суд. -- Ты что же, хочешь три года морить этого славного рыбака в тюрьме, а потом еще будешь решать, виновен он или нет? -- Закон есть закон! У нас сейчас так много дел в производстве, что раньше просто боюсь обещать... Впрочем... -- Тут инспектор на минуту замялся, кивком головы приказал конвойным удалиться из кабивета и продолжал тихим, но твердым голосом: -- Впрочем, есть и другой, более приятяый выход из создавшегося крайне невриятного положения... -- Какой? -- спросили в один голос и Хоттабыч рыбак. -- Пожертвование, мои уважаемые синьоры. Если хотите, иазовите это безвозвратной дачей взаймы. Семья моя столь велика, а жалованье столь незначительно... -- Ни слова больше, о низкий лихоимец! Мне протявво слышать такие речи! Сейчас я пойду и сообщу об этом твоему главному начальнику! -- вскричал Хотта6м с вепередаваемым презрением в голосе. -- Вы этого ве сделаете по двум причинам, уважаемый синьор, -- возразил ему инспектор, ничуть не повывая голоса. -- Во-первых, вам в таком случае придется дать взятку и ему, а во-вторых -- и это самое главное -- вы не выйдете из моего кабинета иначе, как под конвоем. -- Почему? -- Потому что я обязан арестовать и вас. -- Меня? Арестовать?! За что? Не ослышался ли я? -- За то, что вы не выполнили предписания правительства и не сдали итальянскому казначейству все золото, которое вы имеете. Вы должны были бы понимать, что без золота Италия не может с успехом бороться за западную цивилизацию. -- С какой стати я должен сдавать золото в казначейство чужой страны? -- Должен ли я вас понять, синьор, что вы не итальянец? -- Должен, и ты не ошибешься. -- Вы иностранец? -- Конечно. -- Давно ли вы прибыли в Италию? -- Вчера под вечер. -- А где ваш заграничный паспорт, дорогой синьор? -- Что ты подразумеваешь под неизвестными мне словами "заграничный паспорт", о трижды презренный лихоимец? -- Заграничный паспорт -- это тот документ, без которого вы не имеете права въезжать в Италию и покидать ее пределы. -- Могучий джинн Гассан Абдуррахман нбн Хоттаб не нуждается в чьих бы то ни былф разрешениях. Он посещает те страны, которые ему угодно посетить, не унижаясь доиспрашивания соизволения властей, как земных, так и небесных, конечно не считая аллаха. -- Значит вы прибыли в Италию без визы нашего министерства иностранных дел и привезли с собой какое-то, и довольно значительное количество золота? Вот за это я, дорогой синьор, и должен вас арестовать. Впрочем, есть и другой, более приятный выход. -- Взятка? -- догадался Хоттабыч. Инспектор утвердительно кивнул головой, не зацечая, что старик выдернул из своей бороды несколько волосков. -- Мне хотелось бы вам указать, -- прервал инспектор наступившую тишину, -- что в тюрьме вам придется очень туго. Вас будут кормить соленым, но пить давать не будут. Каждый день я буду навещать вас вот с этим графином, наполненным прохладной, вкусной водой, и вы будете испытывать такую жажду, что в конце концов отдадите мне все ваше золото я все ваши чемоданы я будете еще благодарны, если мы вас оставим в живых. -- А почему ты украл чемодан, который отобрал у Джованни? -- сказал Хоттабыч, бросив при этом на пол несколько разорванных волосков. -- Я никогда не ворую вещественных доказательств, -- обиделся инспектор, -- вот он... Только что чемодан лежал на стуле справа от инспектора, и вдруг он словно сквозь землю провалился. Пропала вдруг в груда золотых монет, так приятно волновавшая воображение инспектора, и, что самое удивительное, прямо из-под его рук неведомо куда и каким путем пропал протокол допроса Джованни. -- Это ты украл, проклятый старик! Ты и этот тихоня Джованни! Но ничего, я вас живо заставлю понять, где вы находитесь! -- взвизгнул инспектор. Он нажал кнопку, и вошли четыре жандарма с необыкновенно тупыми и свирепыми физиономиями. -- Обыщите их! -- приказал инспектор. Но обыск ничего не дал. -- Куда девалось золото? Где чемодан и протокол? -- завопил инспектор. Хоттабыч молчал. Джованни беспомощно развел руками: -- Не знаю, синьор инспектор. В это время открылась дверь, и в кабинет заглянул Ванденталлес. У него было озабоченное лицо. Из-за его спины выглянул Чезаре. Как переводчик Ванденталлеса он сделал официальное заявление: -- Синьор инспектор, мой синьор просит передать, что он очень спешит, потому что сейчас должны открыться магазины. Нельзя ли поскорее поговорить с ним? В такт этим словам Ванденталлес величественно качал головой. И вдруг он заметил Хоттабыча, который скромно стоял в сторонке. -- О-о-о-о! -- воскликнул он. -- Господин инспектор, задержите, пожалуйста этого старика!.. -- Синьор просит, синьор инспектор, чтобы вы задержали этого старика, -- быстро затараторил, переводя его слова, Чезаре Санторетти. -- Синьор обвиняет этого старика в том, что несколько дней назад похитил у него сто миллионов сто тысяч долларов наличными деньгами в пачках по сто десятидолларовых бумажек; а также десять тысяч золотых часов, усыпанных бриллиантами, двадцать тысяч золотых портсигаров, пятьдесят тысяч жемчужных ожерелий, пятнадцать старинных фарфоровых сервизов и одно совершенно бесценное серебряное кольцо, оставленное синьору Ванденталлесу в наследство его величеством покойным царем Соломоном, сыном Давида... -- Вот оно!.. Вот оно, это кольцо! -- взревел Ванденталлес, заметив на руке Хоттабыча колечко "Носи, Катя, на здоровье". -- Отдай кольцо! -- А ну-ка, заставьте старика заговорить! -- приказал инспектор и в предвкушении приятного зрелища поудобней устроился в кресле. Жандармы молча козырнули и неожиданно для инспектора и самих себя с силой вышибли из-под него кресло, повалили на ковер и принялись избивать. -- Что вы делаете, негодяи? -- вопил инспектор. -- Ведь я вам приказал потолковать с этим стариком, а не со мной! -- Так точно, синьор инспектор! -- молодцевато ответили жандармы и продолжали наносить ему удары. -- Чего ты стоишь, как дубина? -- крикнул инспектор окаменевшему от удивления Чезаре. -- На помощь, Чезаре, на помощь!.. Телохранитель Ванденталлеса какими-то странными, деревянными шагами приблизился к избиваемому инспектору и нанес ему несколько ударов, от которых тот сразу затих, потеряв сознание. Убедившись, что инспектор "готов", жандармы и Чезаре, как по команде, тяжело вздохнули и принялись тузить друг друга, пока один за другим не попадали на пол в полнейшем изнеможении. Последним упал Чезаре Санторетти. Но, уже падая, он из последних сил так стукнул Ванденталлеса, что тот грохнулся на ковер, словно мешок с картошкой. -- Вы его знаете, этого негодяя? -- спросил Джованни Хоттабыча. -- Это как раз он сказал, что я у него украл чемодан... . -- Знаю ли я этого мерзкого человека?! -- усмехнулся Хоттабыч. -- Да, мы с ним как-то встречались... Ну, добрый мой Джованни, все как будто в должном порядке. Покинем же скорее этот негостеприимный дом. С этими словами он взял Джованни за руку и спокойно, словно сквозь двери, провел его на улицу прямо сквозь толстую каменную стену, за которой волновались обеспокоенные их долгим отсутствием Волька и Женя. -- Возьми, Джованни, обратно свой чемодан, -- сказал старик молодому рыбаку, вручая ему невзрачный чемодан, который впору было бы выбросить на свалку. Джованни готов был поклясться, что еще секунду назад в руках Хоттабыча не было никакого чемодана. А тот, который ему сейчас передал Хоттабыч, не имел ничего общего с драгоценным чемоданом, чуть было не стоившим молодому рыбаку свободы. -- Пусть тебя не смущает его внешний вид, -- сказал Хоттабыч, поняв удивление Джованни. -- Согласись, что при его чудесных свойствах нарядная внешность не только излишня, но и вредна... Они сердечно распрощались. Джованни побежал домой, чтобы успокоить своих товарищей, которые не знали, что и подумать по поводу его затянувшегося отсутствия. Слухи о его аресте до них уже успели докатиться. Можете поэтому себе представить, как они были рады обнять живого, здорового и свободного Джованни и выслушать из его уст историю его необычных похождений. А Хоттабыч тем временем вернулся к своим юным друзьям и, как вы сами понимаете, первым делом рассказал им со всеми подробностями о том, что только что произошло в кабинете инспектора полиции. -- Эх, -- скаэал Волыка в сердцах, -- я бы этому подлецу еще такое на прощанье устроил, чтобы он навечжизнь запомнил! -- Ты прав, как всегда, о Волька иби Алеша, -- глубокомысленно согласился Хоттабыч. В ту же минуту за четыре километра от наших дружно шагавших друзей, в уже известном нам кабинете, произошло нечто, от чего жандарм, первым пришедший в себя, тут же снова упал без сознания: инспектор, только что валявшийся на полу, вдруг сильно сократился в своих размерах и неизвестно каким путем очутился в стеклянном графине, том самом, из которого всю воду выпил господин Ванденталлес. Так он и по сей день и томится в стеклянном графине. Все попытки освободить его оттуда ни к чему не привели, потому что графин тот вдруг стал тверже алмаза и разбить его или распилить не представляется никакой возможности. Пришлось, конечно, уволить инспектора из полиции. Семья его оказалась бы совсем без средств к существованию, если бы супруга отставного инспектора не догадалась выставить на улицу тумбочку, а на ней -- графин с отставным инспектором. За право посмотреть на своего супруга предприимчивая синьора берет всего одну лиру и сравнительно неплохо живет. Каждый честный итальянец с удовольствием заплатит лиру, чтобы насладиться лицезрением прожженного взяточника и верного капиталистического холуя, заточенного в графин. Не менее достойна внимания я судьба господина Ванденталлеса. Мы забыли сказать, что одновременно с инспектором был наказан и он. Хоттабыч превратил его в собаку. Чезаре Санторетти в одну минуту поседел, следя за тем, как этот алчный человек быстро превращался в облезлую рыжую шавку. Так по сей день и проживает в своей квартире в собачьем виде. Богатейшие владыки крупнейших монополий постоянно шлют ему отборные кости с собственного стола. Раз в неделю он выступает за это с двадцатиминутным лаем в радиопередаче "Голос капитала". Что же касается наших друзей, то Хоттабыч, убедившись, что в Средиземном море Омара ему не найти, предложил отправиться на берега Атлантического океана. Само по себе предложение было в высшей степени заманчивым. Однако неожиданно против этого возразил Волька. Оа сказал, что ему нужно завтра же обязательно быть в Москве, по той причине, которую он не может сообщить. Но причина, мол, очень важная. Тогда Хоттабыч с тяжелым сердцем временно отложил дальнейшие поиски Омара Юсуфа. Еще не все избитые жандармы пришли в себя, когда взвился в воздух и мгновенно скрылся за горами ковергидросамолет "ВК-1" " имея на своем борту Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба, Владимира Костылькова и Евгения Богорада. Спустя десять часов с минутамм "ВК-1" благополучно снизился у пологого берета Москвы-реки. XLIII САМАЯ КОРОТКАЯ ГЛАВА В жаркий июньский полдень от Красной пристани Архангельского порта отвалил ледокольный пароход "Ладога", имея иа своем борту большую группу экскурсантов. Духовой оркестр на пристани беспрерывно играл марш. Провожающие махали платками, кричали: "Счастливого плавания!" Пароход осторожно выбрался на середину Северной Двины и, оставляя за собой белоснежные облачка пара, поплыл мимо множества советских и иностранных пароходов, держа курс на горло Белого моря. Бесчисленные катеры, моторные лодки, карбасы, шхуны, траулеры, гички и нескладные, громоздкие плоты бороздили спокойную гладь великой северной русской реки. Толпившиеся на верхней палубе экскурсанты на целый месяц прощались с Архангельском и Большой землей. -- Волька! -- крикнул один из экскурсантов другому, озабоченно шнырявшему у капитанской рубки. -- Куда девался Хоттабыч? Из этих слов наблюдательные читатели могут сделать безошибочный вывод, что среди экскурсантов находились и наши старые знакомые. ХLIV. МЕЧТА О "ЛАДОГЕ" Тут нам необходимо сделать некоторое отстувление и рассказать, как они очутились ва "Ладоге". Читатели, конечно, не забыли, что Волька в значительной степени по собственной вине (не надо было рассчитывать на подсказку) позорно провалился на экзамене по географии. Такое событие трудно забыть. Помнил, конечно, и Волька, помнил и тщательно готовился к пересдаче экзамена. Он решил обязательно сдать на "пять". Но, несмотря на самое искреннее желание Вольки как можно лучше подготовиться к экзамену, это оказалось совсем не так просто. Мешал Хоттабыч. Ведь Волька так и не решился поведать старику истинные последствия его роковой подсказки. Приходилось поэтому также скрывать и то, что Вольке нужно готовиться к переэкзаменовке. Он опасался, как бы Хоттабыч не решил наказать учителей за Волькин провал на экзамене. Особенно обидно получилось в тот день, когда так необыкновенно закончилась игра между "Шайбой" и "Зубилом". Преисполненный раскаяния за огорчения, доставленные им Вольке на стадионе, Хоттабыч в этот день не отступал от Вольки ни на шаг, всячески к нему подлизывался, расточал комплименты и все время навязывался с самыми соблазнительными предложениями. Только часов в одиннадцать вечера Волька получил возможность взяться за учебник. -- С твоего позволения, о Волька, я лягу спать, ибо меня что-то клонит ко сну, -- промолвил наконец Хоттабыч, позевывая, и полез на свое обычное место -- под кровать. -- Спокойной ночи, Хоттабыч! Приятных снов! -- ответил Волька, усаживаясь поудобнее за столом и с искренним сожалением поглядывая на свою постель. Он устал и был весьма не прочь соснуть, как он выражался, минут пятьсот -- шестьсот. Но надо было заниматься, и Волька скрепя сердце углубился в учебник. Увы! Шелест страниц возбудил внимание засыпавшего джинна. Он высунул из-под кровати свою всклокоченную бороду и сонным голосом осведомился: -- Почему ты не в постели в столь поздний час, о стадион моей души? -- Что-то мне не спится. Бессонница, -- соврал Волька. -- Тс-тс-тс! -- сочувственно прищелкнул Хоттабыч языком. -- Это весьма прискорбно. Бессонница губительна в твоем нежном возрасте. Но не печалься, ибо для меня нет ничего невозможного. Он выдернул из бороды несколько волосков, дунул на них, прошептал какое-то слово, и Волька, не успевший возразить против несвоевременной и ненужной помощи Хоттабыча, тут же заснул, склонив голову на стол. -- Ну вот, слава аллаху, все в порядке, -- пробормотал Хоттабыч, выбираясь из-под кровати. -- Да будешь ты в объятиях сна до самого завтрака. Он легко поднял на руки спящего Вольку, бережно уложил его на постель, прикрыл одеялом и, удовлетворенно бормоча и кряхтя, забрался к себе под кровать. А свет настольной электрической лампочки всю ночь бесполезно падал на учебник географии, сиротливо раскрытый на одиннадцатое странице... Можете себе представить, каких трудов и скольких хитростей и уловок было Вольке подготовиться как следует к переэкзаменовке! Именно она и была той важной причиной, из-за который Волька, а вместе с ним и Хоттабыч и Женя должны были полететь из Генуи не на побережье Атлантического океана, а обратно в Москву. Но оказалось, что хорошо подготовиться к переэкзаменовке -- это только половина дела. Надо было еще придумать отвязаться от Хоттабыча на время, которое требовалось для того, чтобы пойти сдать переэкзаменовку. Тут автор этой правдивой повести считает необходимым отметить для сведения читателей, что в квартире Костыльковых проживали еще два жильца, о которых мы до сего времени не упоминали лишь потому, что они никак не участвовали в описываемых нами событиях, да и в дальнейшем никакого интереса для нас не будут представлять. Если же мы считаем нужным отметить их существование, то лишь потому, что как раз накануне вечером по их просьбе телефон из кабинета Костылькова-старшего был перенесен для всеобщего удобства в прихожую. Это незначительное, на первый взгляд, событие, как сейчас убедятся наши читатели, неожиданно привело к серьезному перелому в настроениях и мечтаниях старика Хоттабыча. Итак, Вольку не на шутку волновал вопрос, как ему незаметно для Хоттабыча вырваться из квартиры, когда в прихожей раздалась трель телефонного звонка. Звонил Женя. -- Слушаю! -- сказал Волька. -- Здравствуй... Ну да, сегодня. Ровно в двенадцать... Еще спит. Что? Ну да, совсем здоров. Он вообще очень здоровый старик... Что? Нет, еще не придумал... Что? Ты с ума сошел! Он ужасно огорчится, обидится и такого натворит, что и в триста лет не расхлебаешь.., Значит, ты будешь у меня в пол одинадцатого? Добро! Из дверей Волькиной комнаты высунулся Хоттабыч. Он укоризненно прошептал: -- Почему ты, Волька, беседуешь с твоим и моим лучшим другом Женей ибн Колей в прихожей? Это неучтиво. Не лучше ли было бы, если бы ты пригласил его к себе в комнату? -- Да как он войдет сюда, если он сейчас у себя дома? Хоттабыч обиделся: -- Не понимаю, что побуждает тебя насмехаться над старый и любящим тебя джинном! Мои уши никогда еще меня не обманывали. Я только что слышал, как ты беседовал с Женей. -- Да я с ним по телефону разговаривал, понимаешь ты или нет? По те-ле-фо-ну! Ох, и беда мне с тобой! Нашел на что обижаться! Идем, я тебе сейчас все покажу. Они вышли в прихожую, Волька снял телефонную трубку с рычажка, быстро набрал знакомый номер и сказал: -- Будьте любезны, позовите, пожалуйста, Женю. Затем он передал трубку Хоттабычу: -- На, можешь поговорить с Женькой. Хоттабыч осторожно прижал трубку к уху, и лицо его расплылось в растерянной улыбке. -- Ты ли это, о благословенный Женя ибн Коля?.. Где ты сейчас находишься?.. Дома?.. А я думал, ты сидишь в этой черной трубочке, которую я держу у своего уха... Да, ты не ошибся, это я, твой преданный друг Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб... Ты скоро приедешь? Да будет, в таком случае, благословен твои путь!.. Сияя от восторга, он возвратил трубку ухмыляющемуся Вольке. -- Поразительно! -- воскликнул он. -- Я беседовал, даже не повышая голоса, с отроком, находящимся от меня в двух часах ходьбы! Вернувшись в Волькину комнату, Хоттабыч хитро оглянулся, щелкнул пальцами левой руки, и на стене, над аквариумом, тотчас же помялось точное подобие телефона, висевшего в прихожей. -- Теперь ты сможешь сколько угодно беседовать с друзьями, не покидая своей комнаты. -- Вот за его спасябо! -- с чувством промолвил Волька, снял трубку, прижал ее к уху и долго тщетно прислушивался. Никаких гудков не было слышно. -- Алло! Алло! -- крикнул он. Он встряхнул трубку, потом стал в нее дуть. Гудков все равно не было. -- Аппарат испорчен, -- объяснил ои Хоттабычу. -- Сейчас я открою крышку. Посмотрим, в чем там дело. Но коробка аппарата, несмотря на все усилия Вольки, никак не открывалась. -- Он сделан из цельного куска самого отбориого черного мрамора! -- похвастался Хоттабыч. -- Значит, внутри там ничего нет? -- разочарованно спросил Волька. -- А разве внутри должно что-нибудь быть? -- забеспокоился Хоттабыч. -- В таком случае, понятно, почему этот телефон не действует, -- сказал Волька. -- Ты сделал только макет телефона, без всего, что полагается внутри. А внутри аппарата как раз самое главное. -- А что там должно быть, внутри? Объясни, и я тотчас же сделаю все, что необходимо. -- Этого так просто не объяснишь, -- важно ответил Волька. -- Для этого нужно сначала пройти все электричество. -- Так научи же меня тому, что ты называешь электричеством! -- Для этого, -- вдохновился Волька, -- для этого нужно еще раньше пройти всю арифметику, всю алгебру, всю геометрию, всю тригонометрию, все черчение н еще много разных других наук. -- Тогда обучи меня и этим наукам. -- Я... я... я сам еще не все это знаю, -- признался Волька. -- Тогда обучи меня тому, что ты уже знаешь. -- Для этого потребуется миого времени. -- Все равно я согласен, -- решительно ответил Хоттабыч. -- Так отвечай же, не томи меня: будешь ли обучать меня наукам, которые дают каждому человеку такую чудесную силу? -- Только чтоб аккуратно готовить уроки! -- строго отвечал Волька. Хоттабыч низко поклонился, приложив руку к сердцу и лбу. Волька тут же разыскал среди своих книжек старый, замусоленный букварь, по которому давным-давно обучался грамоте, и, наспех позавтракав, повел Хоттабыча на берег реки, подальше от нескромных взоров. Хоттабыч оказался на редкость старательным и способным учеником. Он схватывал все буквально на лету, и уже через какой-нибудь час с наслаждением читал несколько нараспев: "Мы-не ра-бы", "Ра-бы-не мы", "Мо-я ма-ма лю-бит ме-ня", "Вот я вы-ра-сту боль-щой, по-сту-плю я в шко-лу", "Я мо-ю у-ши мы-лом", "Дедуш-ка, го-луб-чик, сде-лай мне свисток". -- Знаешь, Хоттабыч, у тебя неслыханные способности! -- без конца поражался Волька, и каждый раз лицо старика заливал густой румянец смущения. -- Ну, а теперь, -- сказал Волька, когда Хоттабыч совсем бегло прочел весь букварь, от начала до самого конца, -- теперь тебе нужно научиться писать. Только вот жалко -- почерк у меня неважный. Сейчас я сбегаю, куплю тетрадей для арифметики и в косую линейку. А пока что попробуй-ка самостоятельно почитать газету. Он сунул в руки Хоттабычу свежий номер "Пионерской правды" и поехал в школу. Огромное здание было непривычно пустынно. Только в кабинете директора Павел Васильевич с заведующим учебной частью и учителем географии обсуждали заключительную часть отчетного годового доклада, который они составляли для отправки в районный отдел народного образования, да на третьем этаже гулко раздавались веселые голоса маляров и штукатуров: начинался летний ремонт. -- А-а-а, хрустальный купол небес! -- шутливо приветствовал Вольку директор. -- Выздоровел? -- Выздоровел, Павел Васильевич. Я совсем здоров. -- Ну вот и отлично! Подготовился? -- Подготовился, Павел Васильевич. -- Ну что ж, давай, в таком случае, потолкуем. Они толковали по всему курсу географии за шестой класс. Если бы Волька догадался засечь время, он убедился бы с удивлением, что беседа продолжалась почти двадцать минут. Но он не имел времени смотреть на часы. Ему казалось, что директор недостаточно подробно его спрашивает, ему хотелось на каждый вопрос отвечать пять, десять минут. Он испытывал томительное, и в то же время блаженное чувство ученика, который знает предмет назубок и больше всего боится, как бы это не осталось не замеченным теми, кто его экзаменует. По лицу Павла Васильевича он давно уже видел, что тот доволен его ответами, и все же, когда Павел Васильевич наконец сказал: "Молодец! Теперь видно, что тебя не зря учили", Волька почувствовал, как по его телу пробежал приятный холодок, а его веснушчатая физиономия, помимо его желания, расплылась в такую широкую улыбку, что и директор, и завуч, и учитель географии тоже заулыбались, -- Да, -- сказал завуч, -- сразу видно, что Костыльков серьезно поработал, по-пионерски. О, если бы директор и завуч знали, в каких неслыханно трудных условиях пришлось Вольке готовиться к этой беседе! Как он хитрил, прятался, бегал от Хоттабыча, чтобы иметь возможность спокойно засесть за учебник географии, какие необыкновенно трудные преграды, сам того не ведая, ставил ему Хоттабыч все это время! Насколько возросло бы тогда их уважение к успехам, достигнутым Костыльковым! Волька хотел было похвастать перед директором и завучем своими педагогическими успехами, но вовремя удержался. -- Ну, Костыльков, -- торжественно промолвил Павел Васильевич, -- поздравляю тебя с переходом в седьмой класс! Отдыхай до сентября. Набирайся сил! Будь здоров! -- Спасибо, Павел Васильевич, -- ответил Волька солидно, как и надлежит отвечать ученику седьмого класса. -- До свидания, Степан Тихонович! До свидания, Сергей Семенович!.. К тому времени, когда он вернулся на речку, Хоттабыч, удобно устроившись в тени могучего дуба, бойко читал Жене "Пионерскую правду". -- Сдал! На "пять"! -- шепотом сообщил Волька своему приятелю и прилег возле Хоттабыча, испытывая одновременно по крайней мере три удовольствия: первое -- от того, что он лежал в холодке, второе -- от того, что он отлично сдал испытания, и третье -- не менее важное, а пожалуй, и самое главное удовольствие, -- гордость учителя, наслаждающегося успехами своего ученика. Между тем старик, читавший все подряд, перешел к отделу "Спортивные новости". Первая же заметка заставила приятелей грустно и завистливо вздохнуть. -- "В средних числах июля, -- читал Хоттабыч, -- из Архангельска отправляется в Арктику зафрахтованный Центральным экскурсионным бюро ледокольный пароход "Ладога", на котором проведут свой отпуск шестьдесят восемь лучших производственников Москвы и Ленинграда. Рейс обещает быть очень интересным. -- Вот это да! -- мечтательно произнес Волька. -- Вот это поездочка! Все отдай -- не жалко! -- Только прикажите, о превосходнейшие мои друзья, и вы поедете куда только захотите! -- пылко сказал Хоттабыч, горевший желанием отблагодарить чем-нибудь своих юных учителей. Но Волька вместо ответа только снова вздохнул. А Женя печально пояснил старику: -- Нет, Хоттабыч, нам на "Ладогу" не попасть: на нее, брат, только знатные люди могут рассчитывать попасть. -- Ах, только знатные люди? -- протянул старик и еле заметно усмехнулся. ХLV. ПЕРЕПОЛОХ В ЦЕНТРАЛЬНОМ ЭКСКУРСИОННОМ БЮРО В тот же день в канцелярию Центрального экскурсионного бюро явился старичок в белом костюме, шляпе канотье и причудливо расшитых золотом и серебром розовых туфлях с загнутыми кверху носками. Он вежливо справился, имеет ли он счастье находиться в покоях высокого учреждения, дарующего людям благоуханную радость путешествий. Получив от удивленной таким витиеватым вопросом секретарши утвердительный ответ, старичок так же изысканно осведомился, где сидит тот достойный всяческого уважения муж, от которого зависит поездка на ледокольном пароходе "Ладога". Ему указали на толстенького лысого сотрудника, сидевшего за обширным письменным столом, заваленным грудами писем. -- Только, гражданин, учтите: мест на "Ладоге" уже нет, -- добавили ему при этом. Старик, ничего не ответив, поблагодарил кивком головы, молча подошел к толстенькому сотруднику, молча отвесил ему глубокий, но полный достоинства поклон, молча вручил ему упакованный в газетную бумагу свернутый трубочкой пакет, снова поклонился, так же молча повернулся и ушел, провожаемый недоуменными взглядами всех, кто был свидетелем этой забавной сцены. Сотрудник развернул газетную бумагу, и перед его глазами предстало самое необычное письмо, поступавшее когда-либо не только в Центральное экскурсионное бюро, но и в какое-либо другое советское учреждение. Это был желтоватый пергаментный свиток с болтавшейся на золотистом шелковом шнурке большой зеленой восковой печатью. -- Видали ли вы когда-нибудь что-либо подобное? -- громко спросил сотрудник и побежал немедленно докладывать своему непосредственному начальнику-заведующему сектором особо дальних экскурсий. Тот, сразу бросив все текущие дела, помчался вместе со своим сотрудником к самому директору. -- В чем дело? -- встретил их директор. -- Разве вы не видите -- я занят. Вместо ответа заведующий сектором молча развернул перед ним свиток. -- Что это? -- спросил директор. -- Из музея? -- Нет, из текущей почты, Матвей Касьяныч, -- ответил заведующий сектором. -- Из почты?! А что в нем написано?.. Ну, знаете ли, -- сказал он, ознакомившись с содержанием пергамента, -- всяко со мной бывало, а такого письма я в жизни не получал! Это, наверно, писал сумасшедший. -- Если и сумасшедший, Матвей Касьяныч, то, во всяком случае, из любителей редкостей, -- отозвался заведующий сектором особо дальних экскурсий. -- Попробуйте-ка достать пергамент. -- Нет, вы послушайте только, что здесь написано! -- продолжал Матвей Касьяныч, забыв, что его собеседники раньше его ознакомились с содержанием этого послания. -- Это ведь типичный бред! "Досточтимому начальнику удовольствий, неподкупному и высокопросвещенному заведующему сектором особо дальних путешествий, да славится имя его среди почтеннейших и благороднейших заведующих секторами!" -- прочитал Матвей Касьянычи подмигнул заведующему сектором: -- Это вам, Иван Ивапыч! Иван Иваныч смущенно хмыкнул. -- "Я -- Гассан Абдуррахмай, -- продолжал между тем читать Матвей Касьяныч, -- могучий джинн, великий джинн, прославленный своей силой и могуществом в Багдаде и Дамаске, в Вавилоне и Сумире, сын Хоттаба, великого царя злых духов, отрасль вечного царства, которого династия любезна Сулейману ибн Дауру (мир с ними обоими!), которого владычество приятно их сердцу. Моим благословенным деяниям возрадовался аллах и благословил меня, Гассана Абдуррахмана, джинна, чтущего его. Все цари, сидящие во дворцах всех четырех стран света, от Верхнего моря до Нижнего, и в шатрах живущие цари Запада -- все вместе принесли мне свою тяжелую дань и целовали в Багдаде мои ноги. Проведал я, о достойнейший из заведующих секторами, что вскорости имеет отплыть из города Архангельска без парусов идущий корабль, именуемый "Ладога", на котором совершат увеселительное путешествие знатные люди разных городов. И вот желательно мне, чтобы среди них были и два юных моих друга, коих достоинства столь многочисленны, что даже краткий их перечень не может уместиться на этом свитке. Я, увы, не осведомлен, как велика должна быть знатность человека, дабы он мог удостоиться этого прекрасного путешествия. Но сколь бы высоки ни были эти требования, мои друзья все равно полностью и даже с лихвой им удовлетворят. Ибо в моих силах сделать их князьями или шейхами, царями или королями, знатнейшими из знатных, богатейшими из богатых, могущественными из могущественнейших. Семь и семь раз к стопам твоим припадая, шлю я тебе свой привет, о мудрый заведующий сектором, и прошу сообщить, когда явиться мне со своими юными друзьями на борт упомянутого корабля, да минуют его бури и бедствия в его далеком и опасном пути! К сему подписался Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, могучий джинн". В самом низу был дан для ответа адрес Вольки Костылькова. -- Бред! -- заключил Матвей Касьяныч, сворачивая свиток. -- Бред сумасшедшего. В архив -- и делу конец. -- Все-таки лучше ответить. А то этот свихнувшийся старичок будет к нам ходить по пять раз в день -- справляться, как обстоят дела насчет его ходатайства. Работать нельзя будет, уверяю вас, -- возразил Иван Иваныч и через несколько минут лично продиктовал машинистке ответ, XLVI. КТО САМЫЙ ЗНАТНЫЙ? Конечно, Хоттабыч поступил неосмотрительно, дав для ответа Волькин адрес. Это ведь была чистая случайность, что Волька встретил почтальона на лестнице. А что, если бы этой счастливой встречи не произошло? Письмо Центрального экскурсионного бюро попало бы тогда в руки Волькиных родителей, и начались бы расспросы, и заварилась бы такая каша, что даже подумать о ней неприятно. Костыльков-младший не так уж часто получал письма на свое имя. Не то три, не то четыре раза за всю свою жизнь. Поэтому он, узнав от почтальона, что на его имя есть письмо, очень удивился. А увидев на конверте штамп Центрального экскурсионного бюро, и вовсе оторопел. Тщательно осмотрел его со всех сторон, даже неизвестно зачем понюхал его, но почувствовал только сладковатый запах гуммиарабика. Затем он дрожащими руками вскрыл конверт и несколько раз, ничего не понимая, перечитал короткий, но вежливый ответ Ивана Иваныча: "Многоуважаемый гражданин Г. Абдуррахман! К великому нашему сожалению, Вы несколько запоздали со своим ходатайством. Все места на "Ладоге" уже запроданы. Привет вашим принцам и шейхам. Зав. сектором особо дальних путешествий. Ив. Домоседов". "Неужели старик хлопотал, чтобы нас взяли на "Ладогу"? -- догадался наконец Волька и растрогался. -- Какой чудесный старик! Вот только непонятно, каким это принцам и шейхам товарищ Домоседов передает привет. Впрочем: сейчас узнаем". -- Хоттабыч, а Хоттабыч! -- крикнул он, очутившись на берегу реки. -- Можно тебя на минутку? Старик, дремавший в тени под раскидистым дубом, услышав Волькин голос, встрепенулся, вскочил на ноги и мелкой стариковской рысцой подбежал к Вольке. -- Я здесь, о вратарь моей души, -- сказал он, чуть задыхаясь. -- Я жду твоих приказаний. -- Признавайся: писал в Центральное экскурсионное бюро? -- Писал. Я хотел сделать это для тебя сюрпризом, -- смутился Хоттабыч. -- А что, разве уже пришел ответ? -- Конечно, пришел. Вот он, -- ответил Волька и показал старику письмо. Хоттабыч выхватил из Волькиных рук бумажку, медленно, по складам, прочитал дипломатичный ответ Ивана Иваныча, мгновенно побагровел, задрожал мелкой дрожью, глаза его налились кровью, и он в бешенстве с треском рванул вышитый ворот своей сорочки. -- Прошу прощенья, -- прохрипел он, -- прошу прощенья! Я вынужден покинуть тебя на несколько минут, чтобы достойно наказать этого презренного Домоседова. О, я знаю, что я с ним сделаю! Я его уничтожу! Или нет, я его не уничтожу, ибо он не заслуживает столь милосердной казни. Я его лучше превращу в грязную тряпку, и об него будут в осенние, ненастные дни вытирать свою грязную обувь перед тем как войти в помещение. Или нет! Нет, и это слишком мало, чтобы отплатить ему за его дерзкий отказ... С этими словами старик взметнулся в воздух. Но Волька властным голосом крикнул: -- Назад! Немедленно назад! Старик послушно вернулся, обиженно насупив дремучие седые брови. -- Фу ты, в самом деле! -- набросился на него Волька, не на шутку перепугавшийся за заведующего сектором особо дальних путешествий. -- С ума ты сошел, что ли? Разве он виноват, что мест больше нет? Ведь корабль не резиновый!.. И, кстати, о каких это шейхах и принцах идет речь в ответе товарища Домоседова? -- О тебе, о Волька ибн Алеша, о тебе и о нашем друге Жене ибн Коле, да продлит аллах ваши годы! Я написал этому худшему из заведующих секторами, что за знатностью вашей дело не станет, ибо, сколь бы знатны не были прочие пассажиры "Ладоги", я могу сделать вас, друзья мои, еще знатней. Я написал этому скудному умом Домоседову -- да забудет о нем аллах! -- что он может вас уже за глаза считать шейхами или царями, или принцами. Несмотря на напряженность обстановки, Волька не мог удержаться от смеха. Он расхохотался так громко, что с ближайшего дерева с шумом снялись и, возмущенно оглядываясь, улетели несколько очень почтенных галок. -- Позволь, позволь, -- значит, выходит, что я принц? -- помирал со смеху Волька. -- Я не понимаю, сознаюсь, причин твоего смеха, -- уязвленно отвечал Хоттабыч. -- Но если говорить по существу, то я звание принца намечал для Жени. Ты заслуживаешь, на мой взгляд, султанского звания. -- Ой, уморил! Ей-богу, уморил! Значит, Женька был бы принцем, а я султаном? Нет, подумать только, какая политическая безграмотность? -- ужаснулся Волька, перестав наконец смеяться. -- Нечего сказать, знатные люди -- принц да король! Это же самые что ни на есть никудышные люди! -- Увы, ты, кажется, сошел с ума! -- забеспокоился Хоттабыч, с тревогой поглядывая на своего юного собеседника. -- Насколько я тебя понял, даже султаны для тебя недостаточно знатны. Кто же тогда, по-твоему, знатный человек? Назови мне хоть одно имя. -- Да взять хотя бы Чутких или Лунина, или Кожедуба, или Пашу Ангелину... -- Кто же этот твой Чутких? Султан? -- Подымай, брат, выше! Чутких -- один из лучших в стране мастеров суконной промышленности! -- А Лунин? -- Лунин -- лучший паровозный машинист! -- А Кожедуб? -- Один из самых-самых лучших летчиков! -- А чья жена Паша Ангелина, что ты ее считаешь знатнее шейхов и королей? -- Она сама по себе знатная, а не по мужу. Она знаменитая трактористка! -- Ну, знаешь ли, о драгоценный Волька, я слишком стар, чтобы позволять тебе так надо мной смеяться. Ты хочешь убедить меня, что простой суконщик или погонщик паровозов знатнее царя! -- Во-первых, Чутких не простой суконщик, а известный новатор всей текстильной промышленности, а Лунин -- знаменитый машинист. А во-вторых, даже самый обыкновенный трудящийся у нас пользуется большим почетом, чем самый заядлый царь. Не веришь? На, прочитай в газете. Волька протянул Хоттабычу газету, и тот удостоверился собственными глазами, что над десятком фотографий слесарей, агрономов, летчиков, колхозников, ткачей, учителей и плотников большими буквами было напечатано: "Знатные люди нашей Родины". -- Никогда не поверил бы твоим словам, -- произнес тогда со вздохом Хоттабыч, -- никогда не поверил бы, если бы не нашел подтверждения им на страницах столь уважаемой мною газеты. Умоляю тебя, о Волька, объясни мне: почему здесь, в твоей прекрасной стране, все не так, как в других государствах? -- Вот это, пож