- У тебя есть на сегодня еще дела? - спросил Гуго. - Да уж не без того. - Штурмфогель хмыкнул. - И не из самых приятных. - Можешь поделиться? - Надо сходить к папе Мюллеру и выманить несколько досье, которые у него хранятся. Ты же знаешь, как Мюллер обожает делиться. Крестьянская натура. - О да! Только меновая торговля. Хочешь, я схожу с тобой? - У тебя есть что-то на обмен? - Пара стеклянных бус и несколько гвоздей... Берлин, 14 февраля 1945. 21 час Когда в глазах стало рябить, а шею и затылок палило уже нешуточным огнем, Штурмфогель погасил лампу, встал и подошел к окну. Осторожно отодвинул штору. Раздвигая густые сумерки, на землю падали огромные хлопья снега. Зима выбрасывала свой последний безнадежный десант... Что же мне делать, подумал он. Снежинки падали. Они хотят воевать наверху. От Салема не останется ничего. Или призрачные руины - как от крепости Абадон. И на них будут падать снежинки. На руины. На руины... самого роскошного творения человека. Он представил себе, как будет жить без Салема. То есть попытался представить. Холод и мрак и ни малейшей надежды... а ведь даже не в этом дело. В чем-то другом... Штурмфогель, морщась, с хрустом покрутил головой, помял шею, надплечья. Потянулся. И вдруг какая-то искорка проскочила в сознании. Маленькая жалкая искорка... Ни слова больше, приказал он себе. Ни слова. Все - потом. Он вернулся к столу, где были разбросаны фотокопии листов из досье на того, "погибшего в результате несчастного случая" сотрудника Спецотдела. Качество печати было так себе, а местами просто отвратительное. Будет вам и резь в глазах невыносимая, и головная боль, и нулевой результат... Он долго всматривался в фотографию, потом прыгнул вверх, достал из шкафа папку с рисунками Полхвоста... Да, это он. Несомненно. Вот этот. Который оглядывается. Александр Михайлович Волков, тысяча девятьсот седьмого года рождения... на три года старше меня, подумал Штурмфогель... так, так, так, так... Испания, Германия, Китай, Тибет, опять Испания... высококлассный специалист по разведке, диверсиям, ликвидациям... а вот этих обозначений я не понимаю, какой-то шифр... и лицом похож. Склонность к депрессиям и немотивированной жестокости. Но вот поди ж ты - мертв. Утонул в ванне. В состоянии глубокого опьянения. Масса свидетелей, видевших труп... А вот Полхвоста видел его живым. Совсем недавно. И кому я должен больше верить?.. Штурмфогель всматривался в фотографию и чувствовал, что ему хочется верить свидетелям. И тут брякнул телефон. Штурмфогель от неожиданности подпрыгнул. Взял трубку. - Господин Штурмфогель? - скрипучий голос сквозь жестяное позвякивание мембраны. - Здесь доктор Ленард. Вы уже двадцать минут назад должны были сидеть в моем кресле... Штурмфогель мысленно застонал. - Да, доктор. Простите, слишком много дел... Еще не поздно прийти сейчас? - Ну, приходите. Или, если вы так загружены, может быть, перенести нашу встречу? Скажем, на август? - Я иду... Штурмфогель робко положил трубку на рычаги, собрал и запер в сейф фотокопии и поспешил к лестнице. Пройти эту чертову проверку на лояльность следовало прямо сейчас. Сию минуту. Пока он еще лоялен. Завтра может быть поздно... Прага, 17 февраля 1945. 12 часов Кап. Кап. Кап! Кап!!! КАП!!! КАП!!!!!!! Он наконец открыл глаза. Волглая паутина нависала над лицом, и очередная студенисто дрожащая капля готова была вот-вот... И - звуки. Хотелось кричать. Обожжен мозг, обожжен и обнажен, и любое прикосновение к нему - далекое поскрипывание, лиловое пятно, мурашки в левой руке - все это мучило и убивало. Дом стонал. Как все старые дома, он с трудом засыпал вечерами и мучительно просыпался, хватаясь за стрельнувшее колено и мокротно кашляя сипящей грудью. А ведь дом куда моложе его... Это не паутина. Просто трещины на потолке. И идет дождь. Или снег. А капли падают в медный таз. Барон провел рукой по лицу, по глазам, сдирая коросту. Глаза, отравленные сулемой еще в тринадцатом году, теперь слезились по ночам гноем - особенно на холоде и сырости. А холода и сырости хватало... Брикеты из спрессованной угольной пыли и торфа давали много чада, но почти не грели. Барон знал, что на черном рынке можно достать и дрова, и самый лучший антрацит и что многие чиновники и офицеры так и делают - не сами, конечно, а через шоферов, ординарцев, слуг, - но себя до такого бесчестия он допустить не мог. Он мерз и кашлял вместе со своим народом. Мерзавцы русские... Вчера что-то закончили... почему вчера? сегодня... в шесть утра. Что закончили? Непонятно. До чего-то договорились. Но до чего? Даже если перечитать стенограмму - а придется, - так и останется ощущение пережевывания песка. Сидим и жуем песок, глядя друг на друга сияющими от честности глазками. Тянут время, а сами уже в Будапеште. Ну, ничего... Он решительно сбросил одеяло и сел. Тело вело себя отменно - да и как иначе? - но вот голова готовилась возмутиться. Слабое звено, сказал он презрительно голове, де-ерьмо. Заменить бы тебя... Он умылся горячей водой, поскоблил щетину, оделся потеплее - и подбросил себя вверх.. Наверху было лучше. О-о!.. В камине пылали, чуть шипя от усердия, буковые поленья, нога тонула в ковре. С темных панелей стен смотрели стеклянными глазами охотничьи трофеи. На столе его ждал плотный завтрак: салат из грибов и ветчины под соусом из сливок и дичи, горячие шпикачки с брюссельской капустой и горошком, паштет, печеные бананы с коньячным кремом (к ним он приохотился в давнюю пору на Санто-Доминго), легкое суфле с миндалем - и к этому маленькая бутылочка "Мерло" урожая двадцать четвертого года, кофе с пенкой и короткая сигара с золотым ободком от Дювиля, скатанная вручную на бедре девушкой-мулаткой девятнадцати лет. Барон подоткнул салфетку и приступил к завтраку... Они не уступят, вдруг с ужасом подумал барон, и будет как тогда, в сорок втором... это называется "тронул - ходи", угрожал - сделай, или тебя не станут принимать всерьез никогда. А они не уступят, они будут тянуть время здесь и переть бешеным кабаном там, внизу... а значит, придется исполнять обещанное, пускать в ход V-3... они в него не верят или думают, что это очередная ракета, или подводная лодка, или газ, или сверхсамолет... а может быть, и верят, а может быть, и знают все, гестапо обязалось организовать достоверную утечку информации - чтобы враги смогли оценить реальность угрозы. Но если V-3 заработает, то всему этому придет конец... Руки барона дрожали. Когда он закончил завтрак, громадные напольные часы - смерть-рыцарь с маятником в виде косы - медно и раскатисто объявили, что уже час дня. Два молчаливых лакея ждали его в гардеробной. Барон позволил переодеть себя в деловой костюм, потом поднялся в мансарду, обшитую черным деревом. На месте, где должно было быть окно, открывался вход в бесконечный, темнеющий с расстоянием коридор, похожий на те, что возникают между двух зеркал. Две сверкающие полоски рельсов, проложенные по его полу, сходились в глухой бесконечности. Барон взялся за кисть шнура, свисающего с потолка, легонько дернул. Прокатился удар гонга. В стене напротив коридора открылись ворота, и оттуда медленно выкатилась электроколяска, темно-красная, лаковая, с блестящими медными ручками и фонарями. Кучер-пилот спрыгнул с козел, распахнул перед бароном дверцу. В диване под слоем кожи и ватина были резиновые подушки, налитые теплой водой. - Поехали, - сказал барон, откинувшись на спинку, и благосклонно помахал кучеру двумя пальцами. Тот ослепительно улыбнулся в ответ, натянул на глаза огромные очки, застегнул под подбородком шлем и перекинул через плечо концы бежевого шелкового шарфа. Запели моторы, и коляска, легко набирая скорость, понеслась по рельсам. Стыков не было, и только рвущийся посвист воздуха проникал снаружи в тишину салона. Изредка в стенах коридора возникали окна - достаточно длинные, чтобы рассмотреть кружево крыш, какие-то башни с зубцами, клочковатые облака. Барон прикрыл глаза. Ехать еще почти час... Берлин, 17 февраля 1945. 18 часов Нойман закончил расшифровку очередной телепатемы от Ортвина - и вдруг почувствовал, что скулы его каменеют. Он еще раз, проговаривая про себя, перечитал текст. "Ортвин - Хагену. С двадцать первого по двадцать третье февраля буду находиться в Риме, в отеле "Канопа". Подлинники фотографий, на которых запечатлены встречи Дрозда с информатором, буду иметь при себе. Необходима немедленная эвакуация в нейтральную страну, где я передам фотографии известному мне лицу в присутствии германского консула. Напоминаю о шведском паспорте и гонораре". Нойман грохнул кулаком по столу - пресс-папье отозвалось надтреснутым звоном - и вдавил клавишу селектора. - Где этот засранец Штурмфогель?! - У него отпуск до завтра, - отозвался секретарь, - вы сами подписали... - Послать машину - и хоть дохлого - сюда!!! А пока найди мне Кляйнштиммеля... да и Гуго заодно... Он откинулся от стола, тяжело дыша. В кабинете словно туман клубился. Красноватый. А ну, спокойнее, осадил он себя. Так можно ведь и не дожить до победы... ...Немного позже, глядя на серое, в бисеринках пота лицо Штурмфогеля, он испытал вполне понятное удовлетворение: негодяй мучается, хоть и по другой причине. Каждый переносил издевательские процедуры доктора Ленарда по-своему, кто-то вообще вставал, заправлял рубашку и шел работать, а Штурмфогель отключался на два-три дня. Может быть, то, что помогает предателю проходить контроль лояльности, и требует такой отдачи сил?.. Заключение Ленарда лежало на столе - почти безупречное. Лежало рядом с текстом телепатемы. - А теперь, - не ответив на приветствие, зарычал Нойман, - объясни, что все это значит! Почему твой агент перестал тебе доверять? Сразу после того, как увидел фотографии предателя? А? Штурмфогель покачнулся и оперся о крышку стола. Глаза его бегали по неровным строчкам. Кажется, он перестал разбирать почерк Ноймана. Потом он посмотрел на шефа, на Гуго, на Кляйнштиммеля... - Ты это что... серьезно? - Серьезнее не бывает, - сказал Гуго. - Это почти доказательство. Осталось получить сами картинки. Ты можешь признаться, это облегчит жизнь и нам, и тебе. - Какой-то бред... - Это твой агент, не так ли? Ты сам говорил, что доверяешь ему. - Я говорил еще, что он может работать на противника. - Тогда зачем ему удирать в нейтральную страну? Нет-нет, вероятность такая остается, - поднял ладонь Нойман. - Только поэтому ты проживешь еще несколько дней. Послезавтра полетишь в Загреб, оттуда тебя перебросят в Рим, там встретишься с Ортвином и заберешь у него фотографии. Все время будешь под контролем. Любой твой чих, не понятый контролерами, будет твоим последним чихом. Ясно? - Он просил - в нейтральную страну... - Он просил! А куда? В Турцию? Или уж сразу в Аргентину? В Загреб из Рима мы его перебросим легко, а потом - если он действительно сдаст нам предателя - через Германию в Швецию. Паспорт его готов, - Нойман брезгливо поморщился, - и гонорар тоже. Все это будет у тебя - вручишь... - Подожди, - сказал Штурмфогель. - Откуда в Риме может быть наш консул? Ты заработался, шеф. Несколько секунд Нойман тяжело смотрел Штурмфогелю куда-то в район солнечного сплетения. - Да, - сказал он наконец. - Заработаешься тут... Встречаться в Риме, на вражеской территории, ты с ним не можешь, раз он тебе не доверяет. И вывезти его из Рима без тебя не получится. Тупик? - Сделаем так, - заговорил Гуго. - В Риме с ним встречусь я. Совершенно посторонний человек, не имеющий никакого отношения... а потом улучу момент и подброшу его... Что произойдет с телом? - повернулся он к Штурмфогелю. - Судороги, потом ступор, - неохотно ответил Штурмфогель. - В госпитале в тот раз поставили диагноз: тяжелое отравление парами бензина. - Значит, он там и теперь попадет в госпиталь. Наверху мы все с ним пообщаемся... Может быть, он даже не захочет возвращаться за своим телом. А если захочет - то вывезем и тело. Хоть в Швецию, хоть на Шпицберген... Нойман побарабанил пальцами по столу. - Если других предложений нет, то план принимается. А ты, - показал на Штурмфогеля, - с этой минуты под арестом. В своем кабинете. В сортир - под охраной. Из здания не выходить. Наверх - запрещаю. Все. Убирайся. Штурмфогель попятился от стола шефа и споткнулся о складку ковра. ОДИН Берлин, 18 февраля 1945. 01 час Он лежал, сплетя пальцы на затылке, и разглядывал темный плафон под потолком. Действие нитроглицерина, который он сунул под язык перед свиданием с шефом (для надлежащей бледности, дрожания конечностей и пота на лице), должно бы давно кончиться - значит, голова болит сама по себе. Еще бы ей не болеть... Два дня из трех, традиционно выделяемых лично ему для отдыха после проверки лояльности, Штурмфогель использовал совсем для других целей. Можно сказать - преступных целей. Теперь в "Факеле" два предателя... Ну и пусть. Это они - рыцарь Гуго, Нойман, Юрген, - это они предают Верх. Предают древний Салем, Великий Город, губят его даже не за Германию - за Гитлера. ...С трудом дотащившись до дому после унизительных и опустошающих процедур Ленарда, он раздел себя, уложил на кровать - и метнулся вверх, пока еще оставалось немного сил, чтобы совершить этот скачок. У него было в запасе где-то сорок восемь часов, в течение которых его гарантированно не побеспокоят. Он ожидал, что окажется в своей квартирке, скучной и неухоженной, зато с великолепным видом из окна; однако вместо этого неожиданно обнаружил себя в просторной ванне, пахнущей можжевельником. Тут же откинулась занавеска, и в ванну грациозно вступила стройная смуглая женщина... Да, здешнее тело не теряло времени даром... но как некстати!.. ведь надо торопиться... да пропади оно все пропадом... И все же долг, верный долг - хоть и охрип, трубя в трубу, но дело свое сделал: под утро Штурмфогель оделся и выскользнул на галерею, оставив Марику спящей. Луна, почти красная от далеких дымов, взглянула ему в лицо. Потом на фоне ее прошел цеппелин, отливая темным серебром, как форель в ручье. Штурмфогель попытался сориентироваться - не получилось. Тело приехало сюда в состоянии на редкость возвышенном. Тогда он двинулся наугад и через полчаса выбрался к какой-то дороге, обсаженной липами пополам с фонарями. Пришлось еще довольно долго ждать, когда вдали покажется угловатый силуэт таксомотора... Водитель никак не хотел ехать в Изенштайн, и Штурмфогелю пришлось почти до дна опустошить свой бумажник. И все равно этот паразит ворчал, бормотал неразборчиво, но недовольно и намеренно пускал под правое колесо каждую встречную рытвину. Было уже светло, когда таксомотор выехал на крошечную круглую площадь с черной статуей на мраморном пьедестале в центре. В промежутках между домами виднелись стены замка. Штурмфогель вышел, а таксомотор, взвизгнув покрышками, объехал статую и стремительно скрылся. Статуя изображала Асмодея. Владельцы Изенштайна были известными дьяволопоклонниками, да и посадские жители имели дурноватую славу. Здесь не стоило появляться в темноте, особенно по пятницам... Штурмфогель прекрасно знал, что народные слухи об Изенштайне и его окрестностях следует делить по крайней мере на двадцать пять, и тем не менее с замиранием сердца проходил мимо темных переулков, похожих скорее на глубокие горизонтальные ямы, откуда несло сладковатой гнилью, сложной смесью трав и кореньев, чем-то горелым. Иногда из переулков тянуло ледяным холодом... Ульрих жил в угловом и даже каком-то остроугольном, похожем на нос корабля доме с башней. На верху башни, поскрипывая, медленно взмахивала крыльями деревянная птица. Штурмфогель постучал в дверь медным пестом, висящим на цепи, и стал ждать. Минут через пять, не меньше, дверь отворили. Ульриху Шмидту, давнему - очень давнему - знакомцу и в каком-то смысле наставнику Штурмфогеля, было далеко за восемьдесят. Штурмфогель знал, что способности Ульриха по части перемещений вверх и вниз в свое время превосходили его собственные; кроме того, Ульрих обладал и кое-какими особыми, уникальными умениями. Но после тридцать третьего года он принципиально не возвращался вниз; там тоскливо бродила лишь его пустая оболочка, с которой он не поддерживал связи. Гестапо еще до войны пыталось на него надавить - именно через эту пустую оболочку; он что-то сделал в ответ, и от него моментально отстали. Это была темная, засекреченная вдоль и поперек история, и Штурмфогелю так и не удалось узнать никаких деталей. - Мой юный друг, - сказал Ульрих без всякого энтузиазма, пропуская Штурмфогеля в сыроватое, но теплое нутро дома. - Необыкновенно ранний визит. На нем был синий плюшевый затасканный халат. - Извини, - сказал Штурмфогель. - Я не мог ждать. У меня мало времени. - А у кого его много? Разве что у покойников. Ты будешь кофе? - Да. Большую кружку. Крепкого. Можно без сахара. - Пойдем. Я буду варить, а ты - рассказывать. По узкой лестнице они куда-то поднялись. Кухня не имела окон, свет давал желтоватый плафон под потолком. Ульрих заскрипел кофейной мельницей, напоминающей шарманку; Штурмфогелю захотелось вдруг затянуть "Милого Августина". - Я слушаю... - Ульрих, - сказал Штурмфогель, - я хочу, чтобы ты вывел меня на кого-нибудь из Абадона. - Как славно, - помолчав, отозвался Ульрих; шарманка продолжала скрипеть. - Почему ты вдруг решил, что я знаю кого-то из Абадона? - Ты знаешь всех. - Допустим. А почему ты решил, что в Абадоне кто-то остался? - Я тоже кое-что знаю... - Допустим и это. И что я им скажу? Что с ними желает познакомиться эсэсовский майор, мой бывший ученик и до сих пор хороший приятель? - Да. Именно так. - По-моему, дорогой Эрвин, ты начисто потерял чувство реальности. Ты знаешь, куда меня пошлют? Если просто пошлют... - Скажи им, что в этом деле я работаю не на CC и даже не на Германию. Что всему Верху угрожает опасность. Что мы - здесь - должны объединиться, чтобы... Он поймал на себе взгляд Ульриха и почему-то неловко замолчал. Ульрих наконец закончил помол, пересыпал кофе из шарманки в огромный кофейник и потянулся за пузатым медным чайником, стоящим на круглой угольной печке. Когда он снял чайник, языки пламени высунулись высоко и осветили все зловещим оранжевым, с черной подложкой светом. - Какого рода опасность? В голосе его звучала неподдельная тревога... Потом Ульрих ушел и отсутствовал почти четыре часа. Штурмфогель вздремнул. Он видел себя в каком-то ущелье - притом что знал: это город. Его обнимала жара, вязкая и вонючая, как гудрон. Он кого-то ждал, поглядывая на часы, и испытывал тревогу и страх... Продолжая испытывать тревогу и страх, он проснулся и долго не мог попасть в такт с реальностью. Да, Салем погибал не раз и всегда возрождался потом - может быть, даже в лучшем виде, чем был. Еще в древности здешние властители владели страшным оружием - читайте Ветхий Завет, "Махабхарату"... Но какое лично мне дело до того, что через сто лет Великий Город, как птица Феникс, восстанет из пепла? Лично мне и каждому из десятков миллионов его обитателей? Ведь нас-то к тому времени уже не будет. Мы либо сгорим в огне, либо задохнемся в черном тумане, либо утонем, либо обратимся в песок - все будет зависеть от того, кто из властителей первым взмахнет рукой, дернет за шелковый шнурок, нажмет на кнопку... А в том, что у кого-то из них не выдержат нервы и оружие Последнего Шага будет применено, Штурмфогель уже не сомневался. Надежда одна - что властители встретятся и договорятся: ничего не предпринимать здесь, что бы ни происходило внизу. Самоизолироваться от того безумия. Но нужны гарантии для их нижних тел... Возможно ли это? Штурмфогель жил без розовых очков и не слишком верил в чудеса. А здесь, похоже, рассчитывать можно было только на чудо. Или на переворот. Подобный тому, который сорвался в прошлом году... Да, это могло бы помочь. Только как его совершить, этот переворот? Жаль, что "мизерикорд" существует только в воображении... Да, старина Эрвин. Предательство - страшная вещь. Стоит начать, заступить за черту, и ты готов катиться до конца. До одиннадцатого круга... А кроме того, подобраться к фюреру наверху еще сложнее, наверное, чем внизу. А убить практически невозможно. И... и... Если быть честным... совсем честным... Я не смогу поднять на него руку. Вот и все. Я не смогу. И не будем больше об этом... Потом Штурмфогель лежал и смотрел в потолок, пытаясь измерить глубину своего грядущего падения и чувствуя себя скверно - пока не пришел Ульрих. - Собирайся, - сказал он мрачно. - Времени совсем мало... Призрачная крепость Абадон возвышалась над высоким холмом, когда-то застроенном приземистыми домиками из белого камня; крыша одного дома была двором другого, и так до самой вершины. Потом дома опустели, а еще позже - выгорели и оплавились в том страшном огне, который насылали рыцари Темного Замка. Теперь они стояли не белыми, а всех цветов пепла, от костяного до черного. Звук от шагов был звонкий, цокающий - словно шли не по земле, а по гигантскому перекаленному глиняному кувшину. - Сюда, - позвал Ульрих. Он стоял в пустых дверях одного из домов, такого же, как все. - Сюда... Они миновали комнату-прихожую, свернули за угол. На полу стояла горящая лампа "летучая мышь". Ульрих поднял ее, немного выкрутил фитиль. Вперед и чуть вниз вел узкий, но достаточно высокий коридор. - Тебе туда, - сказал Ульрих. - Вперед. Тебя встретят. Желаю успеха. Очень надеюсь... - Он замолчал. Штурмфогель кивнул. Взял лампу, ощущая исходящий от нее легкий жар, словно вдруг оживший клочок того неимоверного жара, что плавил эти стены почти четыре года назад. И пошел вперед, не оглядываясь. Считая шаги. Камень стен был ноздреватый, как нос старого пьяницы. Временами слышалась капель. Потом над головой перестал ощущаться потолок. Штурмфогель посмотрел вверх. Там горели несколько ярких звезд. Потом путь ему преградил высокий, роста в три, завал. К завалу приставлена была деревянная лестница. - Поднимайся, - сказал кто-то невидимый сверху. Низким раскатистым голосом. - Но без фокусов. Лампу оставь. Штурмфогель молча полез наверх. Ступени были влажные и очень холодные, словно лестницу только что выкопали из снега. Потом его ослепили направленным прямо в лицо лучом мощного фонаря и быстро обыскали. Людей вокруг него было трое или четверо - в темной одежде и темных масках. - Пошли, - сказал тот же голос. Как показалось Штурмфогелю, все так же сверху. Его вели с полчаса, часто поворачивая, проводя в какие-то ворота, двери, лазы. Наконец путешествие закончилось в просторном - он это чувствовал по гулкости шагов, - но совершенно темном помещении. - Еще шаг вперед, - велел голос. - Нашли стул? Садитесь. Штурмфогель сел. - Только не надо больше света в лицо, хорошо? - попросил он. - Тогда нам придется беседовать в темноте. - Голос звучал уже не сверху, а вровень. - Не возражаю. - Итак, все, что мы знаем о вас, - это то, что вы майор CC и в то же время приятель Ульриха Шмидта. Когда мы принимали решение о встрече с вами, большинство из нас высказалось в том смысле, что у Ульриха слишком широкие взгляды. Я пошел наперекор большинству. И вот теперь спрашиваю вас: что вы хотите получить от нас и что - предложить взамен? - Предложить... получить... - протянул Штурмфогель. - Хи. Если я скажу, что мне нужна девственница семнадцати лет, платиновая блондинка с огромным бюстом, а взамен я готов предложить лишь свою дружбу, вы будете продолжать наш разговор? Собеседник коротко, хотя и не очень весело, хохотнул. - Именно девственница? Вы собрались приручать единорогов? - Совершенно верно. - Вы меня заинтересовали. Продолжайте. - Хорошо. Тогда я расскажу вам кое-что... Война вроде бы идет к финалу. Это признают все, кроме Гитлера и его окружения. У них есть полная уверенность, что они сумеют переломить ход войны. Уверенность эта основана на том, что они готовы пустить в ход некое "оружие икс", оно же V-3, - здесь, наверху. Я не знаю, что это за оружие, но знаю, что их враги - знают. По крайней мере знают Властители. И боятся. И в свою очередь готовы пойти на все, даже на уничтожение большей части Верха, чтобы не допустить применения "оружия икс". У них есть возможности для этого... - Вы уверены, что речь идет не о простом шантаже "палицей Тора"? - Нет, конечно. В смысле - не уверен. Но даже и "палица", если ее пустят в ход... - Да, конечно. Продолжайте. - Выход, на мой взгляд, может быть только один: державы-победительницы должны гарантировать Гитлеру и его окружению полную неприкосновенность и безопасность как здесь, так и внизу. Переговоры об этом идут - якобы втайне от правительств. И уж не знаю, по-настоящему втайне или втайне понарошку, но на участников переговоров готовится покушение. Со стороны генерала Донована. Повторяю: я не знаю, действует он согласно воле Рузвельта или же вопреки ей. Возможно, конечно, что не "или", а "и - и"... но это уже не важно. Просто я не сомневаюсь, что после налета коммандос на переговорщиков не пройдет и нескольких дней, как Салем будет уничтожен практически весь... - Ага, - откликнулся собеседник. - А я давно ломаю голову, кто это во всем виноват? Наверное, если мы еще немного покопаем вглубь, то обязательно наткнемся на евреев, да? Штурмфогель сосчитал про себя до четырех. - Я не веду речи о чьей-то вине. Категорически. Я всего лишь хочу предпринять самые необходимые действия, чтобы избежать всеобщей гибели. - Вы вряд ли найдете здесь поддержку, майор. Каждый воин Абадона готов умереть сто, тысячу раз подряд, чтобы только утащить за собой Гитлера, Гиммлера, Кальтенбруннера, Мюллера... - И триста миллионов других жителей Салема? И пожертвовать самим Салемом, этим... чудом?.. Штурмфогелю показалось, что он задыхается. Воздуха хватало, но на горле лежала чужая мягкая рука. - Каждый человек - это Салем. - В голосе собеседника Штурмфогель услышал какие-то странные нотки. - Умирая, он знает, что его Салем гибнет. А в глубине души он не слишком уверен, что где-то есть еще и другие Салемы... - Мы почему-то говорим не о том... - О том, майор, о том. Я все еще не могу понять, почему должен помогать вашему делу. Убедите меня. Ведь мне - если я вас поддержу - еще предстоит убеждать своих людей. И я хотел бы иметь более веские аргументы. Штурмфогель долго молчал. - У меня нет никаких других аргументов, - сказал он наконец. - Я просто не хочу сгореть или задохнуться. Попытаться спасти себя я могу только одним способом: вместе со всеми... - Не дать кораблю утонуть? - Да. - Допустим, что это так... Теперь несколько вопросов по касательной. Как вы относитесь к Гитлеру? - Сложно. - И все же. Попытайтесь уложиться в десяток слов. - Могу и меньше. Уважение, сильно разбавленное разочарованием. - То есть преступником вы его не считаете? - Ну... не более чем других властителей. Все они так или иначе преступники - в понимании простых людей. - А вы - простой человек? - Да. - То есть Гитлер - преступник? - Да. - Готовы ли вы помочь нам устранить его? - Какой в этом смысл? V-3 может пустить вход и... - Смысл - как в любом правосудии. Я не настаиваю, чтобы вы занялись этим немедленно. Но после того, как... Штурмфогель пожал плечами: - Я готов пообещать вам это уже хотя бы, потому, что шансов выжить у меня примерно три-четыре из ста. Мало того, что сама операция весьма рискованна, - если на службе меня хотя бы заподозрят в нечистой игре, то даже не станут разбираться, что к чему, просто ликвидируют, и все. Для простоты. В "Факеле" сейчас такой накал страстей... Так что обещать я могу что угодно: мне вряд ли придется выполнять обещанное. - Годится, - сказал собеседник. - Идите за мной. Путь из тьмы на свет занял всего несколько минут... - Где это мы? - ахнул Штурмфогель, озираясь. Полупрозрачные колонны уходили прямо в небо. Между ними слева расстилалась живая меланжевая ткань моря - такого беззаботно синего, что начинало щипать глаза. Справа и впереди в переливах палевых и бежевых оттенков застывшей волной стояла длинная пологая дюна с несколькими отточенными соснами на гребне. Солнце крылось за дымкой... - Это иллюзия, к сожалению, - сказал тот, кто привел его сюда. - До горизонта вплавь полчаса... Штурмфогель наконец увидел его. Мужчина немного выше среднего роста, голенастый, узкоплечий, жилистый. Узкое лицо с хищным носом и беспомощными красноватыми глазами. Словно вспомнив об этой странной беспомощности глаз, он быстро загородился темными очками. И тогда чуть раздвинул в улыбке бледные губы. - Пейсы не ношу, - сказал он. - Разумеется, - сказал Штурмфогель. - Рейхсмаршал не поймет. - Вы меня узнали? - Вам надо научиться менять внешность, полковник. - Не дано, - развел тот руками. - Пытались научить, но... увы. Можно было, конечно, устроить маскарад... - Ценю ваше доверие. С полковником "Люфтваффе" Францем Райхелем, офицером штаба ПВО Берлина, Штурмфогель встречался несколько раз - когда у "Факела" появилась острая нужда в высотном самолете-разведчике. Это было около года назад. Насколько Штурмфогель знал, после событий двадцатого июля над Райхелем некоторое время висели грозные темные тучи, однако же пронесло. И вот внезапно оказывается, что аристократически надменный полковник-пруссак на самом деле - еврей, да к тому же опасный заговорщик... - Познакомьтесь, - сказал полковник. - Моя дочь. Как бы вынырнув из дрогнувшего воздуха, навстречу им шагнула девушка в длинном, по щиколотку, широкополом кожаном плаще табачного цвета. У нее были коротко стриженные, в стиле тридцатых годов, светлые волосы и неодинаково изломанные тонкие брови. - Это он и есть? - игнорируя Штурмфогеля, обратилась она к отцу. В низком голосе что-то опасно вибрировало. - Да, Лени. Это он. Штурмбаннфюрер Штурмфогель. Эрвин Штурмфогель. Девушка рассматривала его в упор. Под взглядом необыкновенных серых глаз Штурмфогель медленно съеживался. - Лени, - сказал полковник. - Я думаю, он не знает. - Папа... - Он совсем из другого ведомства. Вы ведь даже формы не носите? - обратился он к Штурмфогелю. - Ну, как правило... - Гестаповцы тоже не носят форму, - сказала Лени. - И что из этого, папа? Это говорит нам об их благородстве? - Ты слышала наш разговор? - Что ты хочешь спросить? - Не спросить, а сказать. Мы будем работать с этим человеком. - Это приказ? - Это приказ. Лени взглядом сначала оттолкнула отца, потом полоснула Штурмфогеля, развалив его наискось, и, взмахнув полами плаща и вздернув голову, прошла мимо. Духи ее звучали тонко и чуть манерно. Мелодия флейты... - И тем не менее, - сказал полковник, - других девушек здесь нет. - Это хорошо, - невпопад сказал Штурмфогель. - Она подходит. Идеально. ...Он так глубоко погрузился в воспоминания, что не услышал щелчков замка. Вошел Гуго. - Я принес тебе водки, - сказал он. - Твоя терпимость меня поражает, - усмехнулся Штурмфогель. - Я не верю, что ты предатель. - Гуго развернул стул и прочно уселся. - Я вообще сомневаюсь в наличии предателя. Не знаю, переметнулся твой агент или его используют втемную, но от этой информации с самого начала пованивало. Как тебе кажется? - У меня нет права голоса в обсуждении этого вопроса. - Между нами? - Нет. Я под подозрением. И вообще - давай о другом. О бабах. А? - Да пошел ты... Я ни о чем другом не то что говорить - думать не могу. Как предатель проходит контроль лояльности? Я перебрал все возможные варианты... этого быть не может. Теперь получается, что либо мы чересчур полагались на эту систему, не вводили строгую внутреннюю секретность, и, значит, враг может знать о нас все... абсолютно все. То есть мы работаем под контролем. Возможно, даже под управлением. Непостижимо. Либо... Впрочем, об этом пока рано. Я сказал, что не верю в то, что предатель - ты. Нойман - параноик. Другое дело, что он это осознает. Но, как ты знаешь, "если у меня паранойя, то это вовсе не значит, что вон тот парень за мной не следит". Его сбивает с толку еще и то, что ты долго восстанавливаешься после процедур Ленарда. Мол, тратятся силы на защиту и тому подобное... А ты, наверное, и сам ничего не понимаешь?.. Вот что, давай все-таки чуть-чуть выпьем. Рюмки у тебя где? А, вижу... Значит, так, друг мой Эрвин: я тут выяснил, что доктор Ленард в тридцать четвертом инспектировал кельнскую школу "Нахтхабихт"... Я думаю, это он тебя искалечил, дружище. - Ясно, - почти равнодушно сказал Штурмфогель. - А кто у нас бреет брадобрея? - Я. Лично, - вздохнул Гуго. - Он чист. Да и доступа по-настоящему ни к чему не имеет... - Ортвин тоже не самый главный начальник... Я даже удивился, когда он сообщил о существовании предателя в наших рядах. Трудно понять, откуда он мог узнать это - если, конечно, ему специально не скормили дезу. - Это самое вероятное. А мы повели себя, как разбуженные куры... - И тем самым спалили Ортвина. Наверняка. - Значит, никаких фотографий у него не окажется. - Боюсь, Гуго, что и самого его мы живым не получим. Если ты чего-нибудь не придумаешь. - Я придумаю. - Вытащи его. Даже если он в конце концов сломался, то все равно очень много для нас сделал. - Ты сентиментален, дружище, как гамбургская проститутка на экскурсии по Парижу... Штурмфогель вдруг захохотал. Выразить словами, что такого особо смешного в словах Гуго, он не мог - срабатывали какие-то мгновенные ассоциации, выстраивались в невозможные цепочки... Он хохотал долго, и даже выпив большую рюмку водки - без удовольствия, как лекарство, - еще время от времени всхохатывал, а потом улыбался чему-то, но чему - не понимал сам. Шампиньи-сюр-Марн, 19 февраля 1945. 18 часов - Вот это я. - Волков выложил перед начальником госпиталя полковником Смитом свое служебное удостоверение. - Вот это - мои полномочия. А это - человек, которого мы ищем. Возможно, он у вас проходит под чужим именем или как Джон Доу... Медицинский полковник долго и туповато смотрел на документы. У него были маленькие близко посаженные глаза и нездоровый румянец на скулах. - Допустим, - сказал он. - И что дальше? - Это мой офицер. Его состояние вызвано неким внешним фактором, о котором вам знать не следует. Обычными средствами вы его на ноги не поставите. Я должен забрать его, чтобы продолжить лечение в расположении части. Он в коме? Судороги были? Полковник медленно поднял взгляд на Волкова. Пристально посмотрел на Эйба. Потом опять на Волкова. - Я должен получить подтверждение ваших полномочий от своего начальства. От генерала Толанда. Без этого я вам никого не отдам. - То есть мой человек у вас? - Этого я не утверждал. У меня лежат несколько неизвестных, один из них внешне будто бы похож. Он в полном сознании, но страдает тотальной амнезией. - Я могу посмотреть на него? Только посмотреть? - Думаю, да, - сказал полковник неохотно. - Вас проводят. Сержант!.. Госпиталь располагался в монастыре. Такие старые здания Волков не любил: в них все пропитывалось запахами многих поколений бывших жильцов. И эти запахи не мог перебить крепкий госпитальный дух йода, меркурохрома, автоклава, марли, карболки, гноя... - Здесь. - Юный сержант откинул простыню, загораживающую глубокую нишу в стене. На узкой койке, укрытый с головой блекло-лиловым одеялом, кто-то лежал, свернувшись калачиком. - Боится, - сказал сержант. - Всего боится... Джон! Проснись. - Он легонько тронул лежащего за плечо; тот вздрогнул. - Это я, Пит. Ты меня знаешь. Проснись. Он приподнял угол одеяла с лица лежащего, и Волков почувствовал, как пальцы Эйба сжимаются на его локте. - Это он, - сказал Волков. - Сержант, можете записать его данные: Натан Коэн, двадцать лет, лейтенант воздушных сил, шестая отдельная авиаэскадрилья. И оставьте нас на пять минут. - Сэр, я... - Разве вам приказали конвоировать нас? Если вы сейчас же не отойдете на двадцать пять шагов, то станете обладать совершенно секретной информацией, допуска к которой у вас нет. То есть лет пять тюрьмы вам обеспечено. Ясно? - Так точно, сэр. Сержант неохотно удалился, а Волков быстро скользнул вверх и убедился, что поблизости никого нет, равно как нет и верхнего тела Натана. Можно было приступать. Он так давно это делал, что почти забыл ощущения... Вверху здесь был не дом, а огромная разветвленная пещера. Пещерный город, может быть. Свет проникал по высоким колодцам. Волков закрыл глаза, настроился на поиск - и вскоре под ногой ощутил мягкую теплую пульсацию. Так пульсирует родничок у ребенка. Он присел и стал руками разгребать песок. Под песком была крышка люка - не стальная, не деревянная, а словно бы из толстой подошвенной кожи. Пульсация исходила от нее. Он нашарил медное кольцо и с трудом поднял крышку. Внизу было что-то вроде рубки подводной лодки. Волков с трудом втиснулся на теплое еще сиденье и положил руки на рычаги... Где-то страшно далеко отсюда кто-то открыл глаза. Перед Волковым распахнулись прикрытые заслонками окна. За толстым стеклом Волков увидел двух исполинских зеленых монстров, висящих горизонтально. Морды их, белые, бесформенные, расплывчатые, тянулись к нему; глаза были пустыми дырами с чем-то опасно низким на дне. А потом очень быстро, но без рывков - так чай пропитывает, а потом растворяет в себе кусок сахара - Волков оказался в чужом теле. Он тут же спустил ноги с кровати и сел. Потом встал. Тело слушалось вроде бы неплохо. А в своем собственном, временно оставленном, он был уверен на все сто: оно перемалывало и не такие ситуации. - Эйб, по плану, - сказал Волков чужим голосом. - Заводи мотор и жди. - Понял... Через минуту, придерживая свое тело за плечо, Волков вышел из-за занавески. Сержант посмотрел на них, но ничего не заметил. В обнимку они прошли сквозь весь госпиталь, сели в "паккард" - видно было, что Эйб все-таки нервничал: постукивал ладонями о руль - и спокойно уехали прочь. Рим, 21 февраля 1945. 14 часов Состояние, в котором Мерри находился после того, как дал согласие работать на Дрозда, было восторженным состоянием пустого хрупкого предмета, немного похожего внешне на человека. Он ходил, отскакивая от неровностей земли, как мячик. Внутри все звенело. Отель "Канопа", что на улице Алессандрино, был совершенно невыносимой вонючей дырой, клоповником, душным дешевым полуборделем. Дрозд не подходил к Мерри близко, но время от времени появлялся где-то на краю поля зрения. И вообще - чувствовался неподалеку. Как будто источал слабый запах незнакомого табака. Приказ был - ждать. Эрвин или его люди придут обязательно. Им не терпится. Они не станут дожидаться прибытия в какую-то там нейтральную страну... Несколько часов, безвыходно (вот телефон; жди звонка!) проведенных в деревянном ящике, оклеенном изнутри бумагой поросячьего цвета с темно-золотыми амурчиками; ящике, единственное оконце которого выходило на противоположную глухую закопченную кирпичную стену; ящике, наполненном шуршанием мышей в пустых стенах и периодически возобновляющимися звуками забав, доносящимися откуда-то сверху и справа, - эти несколько часов вдруг вернули ему какую-то частичку ощущения с