е гудки. Нигра, младшая из крапиц, развела руками и виновато улыбнулась: не получилось. - Ничего, - сказал Штурмфогель. - Это я, наверное, слишком хорошо ей все втолковал. Сам виноват... Старшая, Айна, жестами поманила его: вставай, пошли. Надо торопиться... Он уже достаточно освоился с особым языком крапиц: жестами, прикосновениями, негромким и чуть артикулированным стоном. Уже переодетый в небеленый полотняный балахон до щиколоток, босой, он вслед за нею вышел из дома. Плитка, которой был выложен двор, местами скрывалась под инеем. Сквозь щели в высокой дощатой кровле бани пробивался дым. Третья крапица, Рута, высунулась из дверей и тут же спряталась обратно. "Если ты им понравишься..." Пока что им понравилось и вино, и конфеты. В бане было жарко и пока еще сухо. Пахло множеством трав, цветами, дымком, миндалем. Штурмфогель сбросил в предбаннике балахон и вошел в мыльню. Рута с распущенными волосами - действительно рыжими - взяла его за руку и повела к следующей двери. Низкой и зловещей. Штурмфогель слышал о таких банях. В далекой Суоми... В лицо ему ударил столь плотный жар, что глаза сами собой закрылись, а ресницы свернулись. С гортанным смехом - это был самый громкий звук, который издавали крапицы, - его втолкнули в камеру пыток и посадили на лавку, застеленную полотенцем. И скоро, как это ни удивительно, он смог приоткрыть глаза. В масленом, но довольно ярком свете шаровой лампы-молнии (пламя прихотливо изгибалось за толстым выпуклым стеклом) он увидел три расплывшихся в улыбках лица, обрамленных белыми, черными, рыжими волосами, и три гибких тела, усеянных узорами из темных точек, пятнышек и пятен - подобно узорам на коже змеи. Крапицы и были отчасти змеями, он давно уже понял это, заметив мелькавшие изредка тонкие раздвоенные язычки. Возможно, эти рты скрывали в себе и ядовитые зубы... Но у Штурмфогеля не было природного страха перед змеями. Перед пауками - да, был. А змеями он часто любовался, застывая перед стеклом террариума... они жили тогда возле зоопарка, и мать частенько отправляла его туда - детей пропускали без билета, а в павильонах можно было погреться. Тогда он и решил, что вырастет и станет птицей... Крапицы жестами велели ему надеть на голову вязаную шапочку и лечь на лавку. Жар временами казался обжигающим холодом. Потом его полили каким-то душистым маслом, две девушки встали по обе стороны от лавки и принялись это масло в него втирать, а третья, рыжая, намылила и надула небольшой полотняный мешок с горстью чего-то сыпучего внутри и стала легонько бить его этим мешком по спине, заднице и ногам. Волны раскаленного воздуха опаляли, прикосновение же мокрого полотна казалось ледяным. Но тут же следовало скользящее прикосновение рук... Он услышал чей-то стон и не сразу понял, что стонет сам. Расслабление наступало полнейшее. Он чувствовал, что его переворачивают на спину, но это уже был как бы и не совсем он. Его опять колотили пузырем, разглаживали, похлопывали ладонями; потом вдруг откуда-то появились огромные полынные веники, и девушки стали махать над ним этими вениками, дотрагиваться, а потом и хлестать сплеча - листья летели в разные стороны, а залах был... Но самое страшное еще не пришло. Он увидел, как приоткрылась какая-то заслонка; за нею вишнево светились камни. Туда, в раскаленный ад, ухнул ковш воды - и заслонка тут же встала на место. Секунду было тихо, потом раздался рев и свист. Столб пара ударил в низкий потолок, закружился, отразился, рухнул вниз... Штурмфогель закричал, но вряд ли кто слышал его. А крапицы... крапицы, как оказалось, уже оставили его и сидели на высокой скамье под самым потолком, одинаково склонив головы - отдыхая. И Штурмфогель вдруг понял, что они прекрасны. Красноватый жар медленно тек сверху, доставляя аромат неведомых сухих цветов... Потом его под руки выволокли в мыльню и там, открыв люк в полу, заставили прыгнуть в яму, полную воды со льдом. Это оказалось легко и не страшно - особенно когда девушки попрыгали к нему, и завязалась веселая свалка в слишком тесном для четверых водоеме. Потом они опять отогревались в горячем парном отделении, и Штурмфогель даже попробовал посидеть на высокой лавке, но скатился с нее, когда вверх ринулась новая волна пара. Потом его укутали в толстую махровую простыню и напоили чем-то травяно-медовым... Он проснулся. Внутренние часы показывали двадцать два ровно. Крапиц рядом не было, а на спинке стула висела его чистая сухая одежда. Штурмфогель привел себя в порядок - насколько это было возможно при абсолютно негнущейся спине - и выглянул в соседнюю комнату. Рута сидела в плетеном кресле и при свете яркой лампы читала книгу. Она была одета в облегающий серо-стального цвета кожаный костюм и подпоясана широким черным ремнем. Возле кресла стоял довольно объемистый рюкзак. Увидев Штурмфогеля, она встала и издала тихий горловой звук. Тут же появились сестры, тоже в походном, с необычно длинными сумками в руках. Нигра поманила его к столу. Там была разложена старая, девятьсот четвертого года издания, карта Европы. Вопрос был без слов понятен: куда? Вот и пришел момент выбора, подумал Штурмфогель. Что, прямо в Берлин? Нет, сказал он сам себе. Решился. И показал пальцем - Вена. - Вена, - добавил он зачем-то вслух. - Э-э... нна... - попыталась выговорить Нигра и рассмеялась. Смех ее был упоительный. Ему вручили одну из сумок - тяжелую, килограммов на двенадцать - и поманили к двери. Вышли, не гася ламп и не запирая замков. Направились в глубь двора, навстречу луне (опять навстречу луне...), за баню, к громадному сараю, вдруг осветившемуся изнутри. Сарай был почти пуст, только возле одной стены штабелем лежали длинные доски. Посередине сарая вздымался небольшой холмик, от него отходила длинная узкая щель - примерно метра три в длину. Над ней неподвижно висел огненный шар - точно такой же, какие во множестве населяли захваченный фангами замок графа. Как будто почувствовав приближение крапиц и человека, шар вздрогнул и приветливо запульсировал. Из щели пахло влажной разрытой землей. Айна спрыгнула туда первой и поманила Штурмфогеля. Улыбка у нее была необыкновенная. Он подал ей сумку, прыгнул следом и еле устоял: дно было скользкое и пружинящее. Айна повернулась к Штурмфогелю спиной, взяла его руки, обхватила ими себя, показала: держи так!.. Шагнула вперед. Земля слабо подалась под ногами, еще шаг - и Штурмфогель почувствовал, что проваливается в узкий скользкий лаз... и в следующий миг он уже летел вперед и вниз, пятками, задницей, спиной, затылком ощущая плавные неровности этого желоба или трубы, он вцепился в Айну, а она беззвучно хохотала, раскинув руки, волосы ее летели, скорость была сумасшедшая. Шар догнал их, обогнал и устремился вперед, освещал путь... Берлин, 2 марта 1945. 01 час 45 минут - Женевская полиция расследует дело о похищении некоей Гелены Малле, частнопрактикующей прорицательницы, - сказал Кляйнштиммель. - Я буду иметь всю информацию о расследовании с запозданием на час-два максимум. Имея группу под рукой... - Группу сформируешь свою, - сказал Нойман. - Семь человек, не больше. Из оперативного резерва. Я вывожу "Гейер" из дела. - Хорошо, - легко согласился Кляйнштиммель. - "Гейер" все равно там слишком засветился... Да уж, подумал Нойман. Это разгром. Это позор. Это надо бы застрелиться... Он понимал, что не застрелится. Однако такого потрясающего провала "Факел" еще не знал... одних начальников отделов погибло двое, и опергруппа полегла почти в полном составе, и спецотряду нанесен самый неприятный урон: боец взят в плен... Проклятая крыса!!! Штурмфогель. Все-таки он. Как ни горько признаваться себе самому, что доверял такой мрази... Да, это Штурмфогель руководил "Гейером" - и сдал его. Руководил операцией в Константинополе - и провалил ее, погубил Захтлебена и Гютлер, и ребят, и собственного агента, который стал представлять для него опасность... А может быть, он и летчика убил, просто выстрелил ему в затылок, а сам выбросился с парашютом? Нойман вдруг понял, что так оно и было. Но, значит, теперь "Факел" освободился от крысы? Теперь можно жить свободно? Нет, не значит, сказал он сам себе. Потому что крыса могла быть не одна. Да, только Штурмфогель был причастен к обоим провалам - но ведь могло быть и так, что провалы случились по различным причинам, а значит... Стоп. Паранойе воли не давать. Но воображение уже пошло вразнос. Нойману мерещился разветвленный заговор с привлечением практически всех сотрудников "Факела", включая уборщиков и электрика... в конце концов, если даже Мюллер - русский шпион, а Шелленберг убежден, что так оно и есть, то почему не быть предателями и шпионами и всем остальным?.. Вошел секретарь. Глаза его были круглые. - Бригаденфюрер! Звонит Штурмфогель. А на входе задержана неизвестная, которая называет себя то Геленой Малле, то Хельгой... - Кто... звонит?.. - приподнялся Нойман. - Кто, ты сказал, звонит? - Штурмбаннфюрер Штурмфогель! Из Вены. Из верхней Вены... Вена, 2 марта 1945. 02 часа От разговора остался неприятный осадок. Нойман говорил испуганно и фальшиво. Ему-то чего бояться, мрачно подумал Штурмфогель. Ему-то вдруг с чего фальшивить... Разве что кто-то был в кабинете - кому Нойман не слишком доверял... или даже не так: кому он внутренне не доверял, а думал, что доверяет. С Нойманом вообще очень сложно. Человек, который уже десять лет не спит, заслуживает особого отношения... и все же с ним сложно. Штурмфогель попытался еще раз понять, что именно зацепило его в этом разговоре: когда сначала краткий отчет подчиненного, потом некоторые подробности, потом - инструкции начальника подчиненному: прийти туда-то и тогда-то... если конкретно, то в вестибюль отеля "Галакта" возле Большого арочного моста в двадцать два часа... Все нормально. Так и должно быть. Тогда - что? Какие-то нотки. Какой-то даже запах, ощущаемый на большом расстоянии... Да нет, ерунда. Предрассудки. Но почему Нойман не предложил ему немедленно отправляться в Берлин и предстать пред очами? Вот. Почему? Не слишком понятно. Вернее... Вернее - слишком понятно. Так поступил бы и он сам, если бы потребовалось срочно ликвидировать ставшего вдруг ненадежным сотрудника, не слишком при этом привлекая внимание высокого начальства... Отель "Галакта", напротив арочного моста. Понятно. Двадцать два, значит... Перебор, шеф. Перебор. Шеф. А у меня... у меня есть еще двадцать часов. Может быть, последних. Но тогда уж - совсем моих. До конца. А знаете ли вы, ребята, что я могу взять да и смыться от вас? В любую точку Салема. Он вспомнил, как они неслись по разветвляющемуся туннелю, уже все вчетвером, держась за руки... и лестницы, лестницы, лестницы уходили в стороны и вверх, лес лестниц, самых разнообразных, каменных, железных, деревянных, полуразрушенных и новеньких, и за какие-то сорок минут они долетели до цели, кое-как затормозили - а потом, покачиваясь и хватаясь друг за друга, поднялись по мраморной лестнице и оказались в Вене; было почти тепло, пахло рекой, шел мелкий дождь. Он повернулся к Нигре. Встретился с ней глазами. Черные волосы змеились по подушке. Пятна и пятнышки, от светло-коричневых до темно-шоколадных, лежали на плечах и руках, но грудь и живот были светлыми, и только ровная узкая черта проходила по ним сверху вниз - от шеи и до голого, но словно бы татуированного лобка. Из-за плеча Нигры всплыло, улыбнувшись, белое облачко - Айна. Штурмфогель протянул руку. Две невесомые руки легли в его ладонь. Сзади мягко, легко и шелестя прижалась теплая Рута... Берлин, 2 марта 1945. 04 часа - Мы делаем ошибку, - сказал Хете, глядя Нойману в переносицу. - Может быть, мы делаем роковую ошибку, шеф. А главное, вы нарушаете правила, вами же установленные. В отряде распоряжаюсь я, и только я. - А в отделе - я, - тихо ответил Нойман. - И пока это так, я могу отменять и изменять введенные мною правила. Больше никто не может, а я могу. Ты понял, Хете? - Тогда я подаю в отставку. - Я не принимаю ее. Все отставки - только после победы, ясно? А до тех пор - служить!!! - рявкнул неожиданно для себя Нойман и врезал кулаком по столешнице. Что-то упало и покатилось. - И тем не менее я настаиваю на немедленной ликвидации Хельги, - сказал Хете, провожая взглядом катящийся предмет. - Это предписывается правилами. Этого требует здравый смысл... - Хельга поступает в аналитический отдел - в полное распоряжение Круга, - повторил Нойман с нажимом в голосе. - Этот вопрос исчерпан. Переходим к следующему. Немедленно отправляетесь в Вену. Штурмфогеля ликвидировать... - Может быть, все-таки взять и выпотрошить? Это легко... - Хете еще раз нарушил субординацию. Глаза Ноймана опасно сузились. - Он мне не нужен. Ни в каком виде. Просто - ликвидировать. Вена, 2 марта 1945. 21 час 30 минут Отель "Галакта" возник буквально в одну ночь в тридцать восьмом году. Внезапным появлением новых строений наверху удивить кого-либо трудно, но никогда еще не возникала сама по себе такая громадина. Это была раковина со спиральным ходом, и никто не знал достоверно, так ли уж нелепы слухи об ушедших и пропавших в том ходу людях. Мало кому удавалось поселиться в "Галакте": свободные номера были большой редкостью, да и стоили дорого. Мы работаем с постоянной клиентурой, объясняли портье особо настойчивым. Тем не менее отель всегда был многолюден, в парке били фонтаны, вечерами играл оркестр, кружились пары. Почему-то было очень много сухих старух и маленьких собачек. Кое-что из этого Штурмфогель знал раньше. Кое-что узнал сегодня, проводя рекогносцировку. Сейчас он, одетый в темный обтягивающий костюм, обрызганный специальной жидкостью, отпугивающей собак (в чем его наперебой уверяли крапицы), лежал за живой изгородью и в бинокль рассматривал сквозь огромные витринные окна внутренность холла. Там шла обычная жизнь. По идее, кто-то из "Факела" уже должен бы осмотреть место, занять позицию для наблюдения и прикрытия... Пока ничего похожего он не наблюдал. Потом на фоне ярких окон появился вдруг чей-то близкий - не в фокусе, размытый и огромный - силуэт, согбенно мелькнул и пропал. Вот и все, подумал Штурмфогель. Можно было уходить, но он упрямо пополз вперед - как будто следовало окончательно убедить себя в чем-то. Если бы сидящие в засаде не заговорили, он мог бы на них налететь - настолько невидимы они были. - Не придет, - сказал кто-то. - Ставлю пачку сигарет и два билета в оперу в придачу. Не такой идиот... - Не болтай. Знакомый голос... и другой - тоже знакомый... - Если предатель - то не придет. А если придет - то не предатель. - Курт!.. Курт, подумал Штурмфогель и почувствовал, что упало сердце. А второй - Антон-Хете. Вот кого отправил Нойман, чтобы убить его... Отползать было нельзя: услышат, и Штурмфогель остался лежать и ждать. Текли минута за минутой. Потом в парке грянул оркестр. - Я говорил, что не придет, - сказал Курт. - Десять часов. - Выдвинься к Доре. Он может обходить отель слева. Курт беззвучно канул. - Вот такие дела, - сказал Антон вслух. - Не пришел - значит предатель. Такой они сделают вывод. А в следующий раз ему может уже и не повезти так, как сейчас... Несколько минут прошло в молчании. А потом Штурмфогель вдруг понял, что остался один. Антон растворился в темноте абсолютно незаметно... Штурмфогель неподвижным черным камнем лежал до самой полуночи. Потом стал пробираться к арочному мосту. Под мостом его уже ждали крапицы... Берлин, 3 марта 1945. 8 часов - Нет, - повторил Нойман. - Никаких встреч. Разговаривать будем только по телефону и под запись. - Зря, - сказал Волков на другом конце линии. - Мы потратим вдесятеро больше времени, а объясниться так и не сумеем. - Я вообще не вижу смысла в объяснениях, - сказал Нойман. - Убивать друг друга лучше? - По крайней мере честнее. - Война скоро кончится, - сказал Волков. - Вы это знаете, и я это знаю. Ваши идиоты наверху никогда не решатся применить сверхоружие, потому что будут до самого конца пытаться выплыть сами, утопив остальных. Их слишком много. Когда больше одного, то шансов нет. Сказать, кто выплывет? Борман. Потому что он - самое говно, остальные еще как-то похожи на людей... - Не понимаю, к чему вообще весь этот разговор. - Я предлагаю перестать убивать друг друга! Слушайте, Нойман, вы ведь умный человек! И вы, и мы делаем практически одно дело. Мы - оба - хотим не допустить распространения войны на Верх. Так? - Нет, - сказал Нойман даже с некоторым облегчением. - Вы ошибаетесь, Волков. Я давно знаю, что Салем должен погибнуть. Зачем препятствовать тому, что предначертано изначально? Волков, видимо, хотел что-то сказать, но предпочел промолчать. - Гибель Великого Города была заложена в нем самом с момента возникновения, - вдохновенно продолжал Нойман, косясь на магнитофон; бобины весело крутились. - На развалинах его будут пировать седые вороны, а потом придут исполины. Вы видели, какая там луна, Волков? Еще каких-то пятьдесят тысяч лет, и она рухнет на землю... - Да, конечно, - сказал Волков спокойно. - Всего лишь пятьдесят тысяч. Можно сидеть и не дергаться. Или перебить друг друга, чтобы не мучиться ожиданием... - Вы меня понимаете, - удовлетворенно сказал Нойман. - Все это игра, Волков. Да, ставка большая - жизнь, и не одна - но ведь это только ставка в игре. Самой увлекательной игре, быть может. На самом краю мирового диска. Это похоже на чертово колесо: чем ближе к краю, тем труднее удержаться... - У меня ваши люди, Гютлер и Захтлебен. Они без верхних тел, а Гютлер, кажется, и без сознания. Так что вы у меня в руках, Нойман. Я и без того знал о вас все, а теперь буду знать больше, чем вы знаете сами. - Возможно, - сказал Нойман. - Я даже готов выдать вам еще одну тщательно охраняемую тайну. Наша структура продумана так, что при самом тотальном проникновении противник все равно не получает, по большому счету, ни-че-го. Он будет знать все, но это ему ни хрена не даст. Смешно, правда? Я даже не сам это придумал... - Я знаю, - сказал Волков. - Это придумал Бокий. - Ведь правда, он был гений? - спросил Нойман. - Нет, - сказал Волков. - Я думаю, нет. Он был большой чудак. Посудите сами: ну зачем гению коллекционировать засушенные пенисы? - Для забавы, - сказал Нойман. - Волков, вам не надоело болтать? У меня кончается пленка. - Жаль. Я думал, мы еще споем дуэтом. - Спеть - это можно, - сказал Нойман - и действительно запел: - Чудак построил дом на песке, построил дом на песке... - Песок добывал он в тихой реке, в прозрачной тихой реке, - подхватил Волков. - Друзья говорили ему: "Чудак, ты строишь дом на песке"... - А он в ответ улыбался так - и строил дом на песке... - Он разных женщин туда приводил, в высокий дом на песке... - Они узнавали, что дом на песке, и жили потом вдалеке... - И только одна, что была влюблена, вошла в тот дом на песке... - Как в небе луна, сияла она, и жилка билась в виске... - Собаки жили у них и дрозды, и дети играли в песке... - У тех чудаков, что построили дом, построили дом на песке... - Но годы шли, и старый чудак уплыл по тихой реке... - Мы сошли с ума... - У Волкова в голосе прозвучал испуг. - Дурак, - сказал Нойман с досадой. - Испортил песню... Женева, 3 марта 1945. 14 часов Пока ему делали массаж, Штурмфогель уснул - и вновь увидел себя евреем. Сон был статичный: он сидел в мягком кресле у иллюминатора то ли цеппелина, то ли нереально огромного самолета и смотрел вниз. Там было море в солнечных брызгах. Несколько десятков маленьких кораблей толпилось на его поверхности... Ему нужно было принять какое-то важное решение, которое может в один момент изменить всю его жизнь. Все, к чему он прежде стремился, все, во что верил, вдруг исчезло, обернулось чем-то противоположным. Но во что он верил и чем это обернулось так внезапно - Штурмфогель не знал, знание лежало где-то за пределами сна и было совершенно обыденным - как воздух или вода... Тот, кем он становился во сне, не любил лишних слов, особенно если от них хоть чуть-чуть отдавало высокопарностью. Проснулся Штурмфогель в смятении и тревоге и даже первые десять секунд не мог вспомнить, кто они, эти обступившие его полуголые татуированные красавицы... Но потом вспомнил. И хотя поясницу все еще ломило, он протянул руку к Айне и погладил ее по гладкому прохладному бедру. Берлин, 3 марта 1945. 14 часов 15 минут Хельга (она же Гелена Малле, она же Рита Baгнер, она же - и это ее первое, еще детское, имя - Ута Вендель) чувствовала себя скверно. Воистину правы были японцы, когда писали: "Если воину предоставляется выбор между жизнью и смертью, воин выбирает смерть". Сейчас она даже не могла умереть, хотя специальный курс самоликвидации, который им читали в тренировочном лагере, предусматривал, казалось бы, совершенно безвыходные ситуации. Но невозможно совершить самоубийство в присутствии двух вежливых и предупредительных охранниц, которые просто не отводят от тебя глаз... Наверху все было точно так же: просторное, однако же предельно изолированное помещение, хорошая еда - и те же две охранницы. И разумеется, вопросы, вопросы и вопросы. Не подряд, что было бы, наверное, легче, но в любую минуту либо ее вызывали в кабинет Круга, начальника отдела, либо сам Круг приходил к ней и задавал очередной вопрос: как правило, непонятно о чем. То есть вопросы-то были понятны - непонятно было, что он хочет выяснить, получив очередной ответ. Куда смотрел допрашивавший ее офицер: прямо в глаза, в переносицу, в скулу, на ухо? (На грудь он смотрел. Я была голая и с петлей на шее.) Когда допрашивавшие переговаривались между собой, кто из них говорил громче? И так далее... Но не это донимало Хельгу. А непонятное пока ей самой томление, чем-то сходное с любовным, но более грубое и более горячее. Обжигающее. Ей приходилось сдерживать себя изо всех сил, чтобы не начать метаться по комнатам и коридорам, оставленным для ее прогулок. Внизу было проще: тамошнее тело, лишившись души, тут же засыпало. Верхнее же тело, предоставленное самому себе, все порывалось наделать глупостей: например, соблазнить Круга... Пока что ей удавалось в последний момент вернуться и взять управление на себя, но долго ли такое везение могло продолжаться? Тем более что и сознание было подвержено странностям - и чем дальше, тем сильнее. Хельга была хорошей лыжницей - и сейчас она чувствовала себя несущейся вниз по незнакомому склону, который становится все круче и круче. Она боялась, что не успеет повернуть или затормозить, когда это потребуется, и все же втайне рассчитывала на свою реакцию и удачу... Но Волков не оставил ей шансов, и когда прошло отмеренное время, уже некому было ни тормозить, ни поворачивать. Просто в один миг Хельга перестала быть хозяйкой своих тел и даже своего сознания. Ее будто посадили в стеклянную банку, полную каких-то дурманящих эфиров, и оттуда она в холодном ужасе наблюдала за действиями и трансформациями своего верхнего тела... Сразу после того, как ее отключило от управления, как тело перестало слушаться и давать отчеты (она не сразу осознала происшедшее), руки спрятались так, чтобы охранницы не видели их, и только краешком глаза Хельга видела, как истончаются и удлиняются пальцы, стремительно растут ногти, превращаясь в острейшие ланцеты. Под кожей мелко двигались, прорастая, новые сухожилия и мышцы. Наверное, что-то подобное происходило и с ногами, но через пижамные брюки не было пока видно ничего. ...И Нойман, и Круг допустили типичнейшую ошибку профессионалов: если какое-то явление не случается никогда или хотя бы достаточно долго, значит, его можно не опасаться и даже не принимать в расчет. Концлагеря не укрывают сверху проволочной сеткой, потому что люди не могут летать. Крыши домов не бронируют против метеоритов, потому что еще никогда метеориты не попадали в дома. В том, что в Хельгу была введена информационная капсула, которая вот-вот, исподволь или явно, изменит поведение жертвы, оба не сомневались - и были к этому готовы; они и сами умели так; но никогда еще не случалось, чтобы жертва обретала новые качества: например, способность даже не просто к изменению внешности или смене пола (что тоже немалая редкость), а к реальной трансформации тела - ту редчайшую способность, которая присуща почти одним лишь Властителям и Магам... Волков не был ни Магом, ни Властителем. Но он хорошо знал, как из простого человека сотворить подобие Властителя, и умел это делать. Обычно получалось - на час, на два. Редко - на сутки. Однажды - на несколько суток. Он не мог задавать срок, срок зависел от самой жертвы, от каких-то внутренних, еще не раскрытых свойств. Потом наступал распад. Сначала - личности, а потом и тела... ...Хельга не могла даже взглянуть на что-либо по своей собственной воле. Ее несли в банке с окошечком, и куда окошечко поворачивалось, то она и видела. Так, она видела, как была убита одна из охранниц: длинные острые пальцы пробили ее грудь. Но что случилось со второй, Хельга не видела, а видела только, как чудовище переступает через изломанное тело с вдавленным внутрь лбом. Потом чудовище осмотрелось. Кажется, никто ничего не услышал... Оно отволокло трупы в дальний темный угол, само же прилегло на кровать Хельги, укрылось с головой одеялом и стало превращаться дальше. Женева, 3 марта 1945. 19 часов - Алло! Барышня, соедините меня с Ватиканом! Это был пароль, но Лени все равно рассмеялась - Штурмфогель произнес эти слова таким царственным басом, что телефонная мембрана загудела. - Соединяю. Но Его Святейшество сейчас играет в поло. - Тогда, может быть, мы встретимся с вами? Посидим не торопясь, попьем кофе... Лени вспомнила маленькую таблицу кодовых слов и выражений. Штурмфогель только что сказал, что ждет ее через полчаса в кафе казино "Ройал". - Кофе, - согласилась она. - Но только кофе. Без ликера. Это означало, что за ней могут следить. - Тогда со сливками... - Он прикроет. - Договорились... Неожиданно для себя она чмокнула воздух возле микрофона и повесила трубку. Щеки пылали. Женева, 3 марта 1945. 19 часов 45 минут - Ты прекрасно поработала, девочка, - сказал Штурмфогель, выслушав ее. - Теперь давай обозначим, как мы будем жить дальше. Я не хочу таскать тебя на связь слишком часто, это небезопасно. Почти все провалы бывают на связи... да ты и сама знаешь. - Провалы бывают в основном на облавах, - сказала она. - Когда всех сгоняют в кучу, а потом с мужчин спускают штаны и смотрят... - Мы поговорим и об этом. - Штурмфогель поморщился почти болезненно. - Когда обстоятельства позволят. Не сейчас. - Ты просто не хочешь этого знать, вот и все. Так спокойнее. Правда? Он не ответил. Кафе располагалось на балконе - над игровым залом. Посетителей было мало, игроков еще меньше. Вот после одиннадцати... Штурмфогель поставил свой бокал на широкие перила, обитые зеленым бархатом. Посмотрел вниз. - Насколько они готовы? - спросил он, не поворачивая головы. - Могут начать в любой момент. Похоже, что задерживаются клиенты. Во всяком случае, я так поняла из разговора Эйба и Дрозда. - Дрозд с вами? - Нет. Он появляется и исчезает. Он тоже выглядит усталым. Как и ты. - Хорошо бы еще - по той же причине... - пробормотал себе под нос Штурмфогель. - Что? - Ничего. Вздор. Это вздор... Лени. Не рискуй, хорошо? Не расслабляйся. Тебе доверяют - или делают вид, что доверяют. Не проколись на этом. Даже если что-то померещится - сразу уходи. К отцу. - Вы с ним говорите одни и те же слова, - сказала Лени со странным выражением лица. - Он заботится обо мне. А ты? Штурмфогель долго думал, что ответить. Потом просто пожал плечами. - Спасибо, - сказала Лени. - Я поняла. Кажется, поняла. И улыбнулась неуловимо. - Последнее, - сказал Штурмфогель. - Как тебе этот запах? - Он достал из кармана и протянул Лени эбеново-черную фигурную бутылочку с притертой пробкой. - Он мне должен понравиться? - Лени вдохнула воздух, задумалась. - А впрочем, неплохо. Очень неплохо. - Ты будешь пользоваться только этими духами. Тогда начиная с завтрашнего дня мы сможем найти тебя в Женеве, с после завтрашнего - в Европе... - Кто это - мы? - Я и мои помощницы. Они не вполне люди. И к моей официальной службе отношения не имеют. Кстати, чтоб ты знала: я объявлен предателем и приговорен к смерти. Так что... Лени медленно кивнула. - И второй презент: вот. - Он протянул ей маленькую, меньше папиросной коробки, шкатулочку из такого же черного материала. - Жалко, что ею можно воспользоваться только один раз, очень полезная вещь... Пишешь записку, кладешь внутрь, бросаешь шкатулку через плечо. Она оказывается у меня. - Ничего себе! - Лени вскинула брови. - Так бывает? - Иногда. Честно говоря, я тоже думал, что не бывает, но на днях пришлось убедиться... Бывает еще страннее. Как я понял, Салем создан не только людьми. - Э-э... Еще раз. - Салем создан не только людьми. Еще раз? - Нет, просто поясни. - Видимо, на Земле живут и другие разумные расы. Почему мы с ними незнакомы, я не знаю. Может быть, мы просто не воспринимаем их, смотрим мимо... а может быть, нас разделяют какие-то перегородки, стены, не знаю, как это выразить... - Вот это я поняла. Интересно, что примерно о том же говорил мой дед. Он был мудрым человеком. Но ему никто не верил. А ведь он даже не бывал наверху... - Тогда я не понял. А о чем он говорил? - О перегородках и стенах. О том, что все вокруг значительно сложнее и запутаннее. Что мир полон замаскированных стен. Он все пытался найти дверь в стене. И наверное, однажды нашел. Представляешь, он вышел из дому. Его ждал автомобиль - на другой стороне улицы. Так получилось - нельзя было подъехать. Пришлось пройти лишних двадцать метров. Он дошел до автомобиля, стал обходить его - и исчез. Там негде было исчезнуть, но он исчез... Никто не видел, как это произошло. Но как-то произошло... Извини, я перебила. - Нет-нет. Я ведь ничего такого важного не говорил. Но когда поймешь наконец, что все это принадлежит не только нам... становится как-то проще. Понятнее. - Возможно... - с сомнением протянула Лени и тут же спохватилась: - Все. Время. Надо идти. Штурмфогель встал. Вдруг, неожиданно для себя, наклонился и поцеловал сидящую Лени в лоб. Она отшатнулась, покраснела. Но через миг вскочила, рукой притянула голову Штурмфогеля к себе, поцеловала в уголок рта... И - метнулась бежать. Берлин, 3 марта 1945. 22 часа То, что поднялось с кровати Хельги, уже почти ничем не напоминало человека. Разве что тем, что стояло на двух ногах и имело две верхние конечности. Оно было тоньше и выше, колени и локти оканчивались длинными зазубренными шипами, острые загнутые шпоры торчали из пяток, на которые существо не опиралось при ходьбе, пружиня на носках необыкновенно длинных ступней. Из-за этого походка была стремительной, летящей. Кожа, если это была кожа, отливала графитным блеском. Голова - удлиненная, с покатым твердым лбом, из-под которого мрачно посверкивали четыре выпуклых красноватых глаза (два смотрели вперед, два - в стороны), - сидела на короткой, но очень гибкой шее. Маленькие челюсти вряд ли были предназначены для нанесения вреда противнику, но из груди выступал острейший пилообразный гребень; подобные же гребни, поменьше, украшали собой голени и предплечья... Движения существа были стремительны и нечеловечески точны. Оно прошло сквозь четверых охранников на входе столь быстро, что они вряд ли успели понять, кто перед ними и что оно с ними делает... Дальше была темная улица и холодный дождь; капли его не задерживались на коже существа. Дома мелькали, сливаясь в один бесконечный дом без входов. Существо что-то искало, но пока само не знало что. ...и все это время Хельга - нет, уже не Хельга, а Ута, девочка Ута, что они с тобой сделали... - билась в клетке, в которую ее заключили. Не останавливаясь ни на секунду, она царапала, била, трясла, расшатывала прутья - пока вдруг не почувствовала, что один стал поддаваться... Волков был изощрен, но не всесилен... Берлин, 3 марта 1945. 22 часа 15 минут Нойман выслушал доклад, ни разу не перебив Круга - что само по себе было весьма необычно. И когда Круг замолчал, Нойман еще долго рассматривал свои пальцы. На левом указательном белел ребристый шрам - в детстве мальчик Зигги любил пускать ракеты из артиллерийского "макаронного" пороха... - Хете был прав, - сказал он наконец. - Нужно было убрать ее сразу. Я чувствовал... но так хотелось сыграть... обыграть... - Я не понимаю нескольких вещей, - сказал Круг. - Почему... - ...кто мог подумать, что он не станет играть, а просто смахнет фигуры? - не слушая Круга, проговорил Нойман. - Почему ни один пост не засек попытки проникновения в здание, а? Почему нападавшие использовали только холодное оружие? Наконец, зачем понадобилось захватывать Хельгу, потом отдавать ее нам, потом опять захватывать... - Почему ее увели голой, - подсказал Крут. - А если переодевали - то с какой целью? И потом... есть подозрение, что непосредственная охрана Хельги погибла по крайней мере час назад. Доктор скажет точнее. То есть... - То есть имело место тихое проникновение - и громкий выход. Так? - Да. - Для чего? Если можно тихо войти, значит, можно так же тихо удалиться. Нет? - Подожди... - Круг уставился в одну точку. - Что-то померещилось... Ладно, вспомню. Громко выходить имеет смысл, если хочешь отвлечь внимание от того места, через которое вошел. - То есть они намерены вернуться? - Наверняка. - Так, может быть, гипотетическая наша "крыса" - это вовсе не человек, а место? - Нойман даже привстал. - Кто-то приходит, распускает уши, узнает, что ему надо... сматывается... Возможно такое? - Вполне, - сказал Круг, бледнея. - По крайней мере в это я легче поверю, чем в успешное прохождение предателем контроля лояльности. - Ищи, - наставил на него палец Нойман. - Как хочешь, чем хочешь, носом, рылом... ищи! Белов и вся его служба - под твое начало. День тебе даю. Все... Да! - закричал он в спину повернувшемуся Кругу. - Увели голой. Наверное, через этот канал в одежде не пройти. А? - Возможно, шеф, - кивнул Круг и вышел из кабинета. И тут Нойман почувствовал, что еще один вопрос остался без попытки ответа. Взяли, отдали, взяли. Зачем? Значит, все-таки "слепок"... Круг и его люди не нашли в сознании Хельги характерных следов подготовки "слепка". Но это не значит, что нет более тонких методик... "Слепками", "матрицами", "копирками" называлось особое состояние сознания какого-либо человека-носителя. Носитель вел себя обыкновенно, не вызывая подозрений, при этом (сознательно или несознательно, это зависело от методики) создавал в своей памяти эйдетический слепок реальности. И умелый интерпретатор мог воссоздать реальность, с которой "слепок" был снят, в высшей степени достоверно - и даже с деталями, которые не попали в поле зрения носителя, а пришли туда в отражениях личностей других людей... Методика эта просуществовала некоторое время, но очень скоро англичанами был найден детектор "слепков" - и от применения ее пришлось отказаться. Дальнейшие работы в этом направлении были прекращены личным распоряжением фюрера. Очевидно, зря. Но если есть какой-то "подземный ход"... "слепки"... то Штурмфогель?.. Ни при чем? Нойман почувствовал озноб. Отменить охоту? А если он уже убит? Все-таки Хете - это Хете, от него еще никто не уходил. Как тогда все будет выглядеть? Он, Нойман, отдал приказ убрать офицера, ценнейшего сотрудника, просто по подозрению, из-за стечения обстоятельств, играя на руку врагу?.. Вот. Он уцепился за последнюю мысль. Преследуя Штурмфогеля, мы даем врагу понять, что играем по его сценарию. На самом-то деле мы разгадали этот сценарий, но не имеем права показать этого. Если Штурмфогель падет жертвой нашей игры - то он падет геройской смертью офицера, подобно курьеру-смертнику, который может доставить врагу фальшивку лишь на собственном трупе... Его можно будет представить к Железному кресту. Кстати, что там у нас в Женеве? Он стряхнул с лица остатки смятения и открыл папку с последними донесениями. Ребята Эделя работали отлично. По их данным, группа Коэна насчитывала шестнадцать человек, из них девятеро уже были идентифицированы, а остальные скорее всего являлись новичками-дебютантами. Группа располагала большим количеством автоматического оружия, включая два тяжелых пулемета, а также несколькими базуками и минометами. Судя по весу оружия и боеприпасов, до цели группа должна была следовать как минимум в двух тяжелых грузовиках... Отдельное донесение было про двоюродную сестру Эйба Коэна, чья функция в группе оставалась неясной. Трижды ее посылали для установки тайников, но к тайникам никто не пришел, а при вскрытии одного из них не было найдено ничего. Просто ничего. Тайник был пуст. Следует отметить высокий профессионализм девушки в деле ухода от слежки... С чего бы это, подумал вдруг Нойман. Роза Марцинович из Лемберга, дочь еврея и полячки, мать все время прятала ее в тайнике в борделе, который сама и содержала. Из-за бывшего (да к тому же и давно мертвого) мужа у матери были сложности с местным гестапо, но кто-то из аппарата гауляйтера заступился за вдову... Это были данные Штурмфогеля. А если Штурмфогель все это сам придумал?.. Значит, он предатель. Или это совсем другая девушка. Потому что в борделе девушка может научиться многому, но не профессиональному уходу из-под слежки... Адриатика, остров Премуда, яхта "Босфор", 4 марта 1945. 05 часов Две ночи подряд Гуго охотился на командира, но прихватить смог только сейчас, после того как яхта вошла в какую-то бухточку и стала на якорь. Очевидно, с берега их наводили, потому что в такой непроглядной тьме просто так приблизиться к берегу - и то было непросто; да и новые голоса зазвучали на палубе... Так и шли: ночами плыли, днями стояли, укрытые маскировочной сетью. Команда спала. Но днем Гуго был почти бессилен, вот в чем беда. Ему нужна была луна, пусть ущербная, пусть за тучами. И вот сейчас - повезло. А может быть, он намолил себе эту удачу. Командир Джино сказал наверху: я вздремну до света. Потом растолкай меня, шкип. Да спи ты сколько влезет, сказал капитан, хоть до вечера... Я сказал: до света. Ну, ладно, капитан вздохнул, как хочешь. Гуго не слышал всего этого, но почувствовал. Потому что ждал. Потому что иначе было нельзя. Он взял Джино в длинном коридоре - тот как раз открывал дверь, за которой копошились обнаженные темнокожие красавицы. Гуго прыгнул сзади и перекусил ему шейные позвонки... Тут же все охватило пламя. Тело Джино корчилось в огне, а Гуго уже несся назад, торопясь выскочить из чужого сна прежде, чем сон перестанет существовать. Двери было две: вверх и вниз - и Гуго, переборов соблазн броситься вверх, протиснулся в нижнее тело, именно протиснулся, потому что проход сужался, сужался... Он все-таки успел. Запрыгнул, как танкист в танк, захлопнул крышку люка... Вал пламени пронесся сверху, но уже невидимый. Тело подчинилось не сразу, даже пыталось бунтовать, но это был бунт обреченного: у Гуго были все командные высоты, все рычаги и кнопки. Через полчаса он вышел из