димо, на обмен знаками. - Она у нас,- сказал Меестерс.- В карантине. - Вот как...- Ноэль ощутил что-то непонятное - скорее дурноту, чем радость или облегчение.- И что это за карантин? - Карантин для тех, кто имел контакт с подземной фауной. - И их родственников? - Да, если они невосприимчивы к подпороговому внушению. - Почему? - Это один из симптомов поражения вирусом "Дельта". - Не понял. - Мутировавший возбудитель "лихорадки Вильсона". Слышали про такую? - А какое отношение?.. - Вирус "Дельта" сам превратился в мощнейший мутагенный фактор. Подземная фауна - это его работа. Вирус ее создал, в ней он имеет свой резервуар... - Как я понимаю, этот вирус осуществляет перестройку генов? Так? - Именно так. - Он создан искусственно? Меестерс помедлил. - Хотел бы я знать... Все, что я знаю о строении вируса "Дельта", говорит за это. Но "лихорадка Вильсона" впервые появилась в двадцатых годах - и уже тогда... - Люди-мутанты? - Вы слышали? - Еще бы... - Вот оно что! Давид Куперман?.. - Мой родной дед. - У меня есть все его пластинки. - Это замечательно... Значит, все - из-за этого чертова вируса? - Получается так. А вы сами не занимаетесь музыкой? - Я ее не переношу. Сколько же людей в вашем карантине? - Около трехсот. - И... что дальше? - Работаем. - Так. А зачем все эти сложности: исчезновения, похищения?.. - Потому что нормальные карантинные мероприятия нам проводить запретили. Собственно, запретили вообще всю нашу деятельность. Поэтому приходится так - нелегально. Ничего не понимаю, подумал Ноэль. Или врет, или недоговаривает, или мир сошел с ума. Или все вместе. - Насколько я знаю,- сказал он вслух,- вы работали над программой генетического оружия... - Вы неплохо осведомлены для рядового эрмера,- сухо сказал Меестерс.- Нет, "работал" - это сильно сказано. Я получил это задание, получил эти деньги... Боже мой, я совсем отупел! Мадам Хаппа, в девичестве... - Это была моя сестра. Родная сестра. Но вы неправы. С ее мужем я отношений не поддерживаю. - Как тесен этот чертов мир... Не расслабляйся, сказал себе Ноэль. Он сфальшивил. Он знал, что я брат Фанни. Или догадывался. - Вы не договорили,- сказал он вслух. - Да,- Меестерс помолчал.- Вам это действительно интересно? - Более чем. - Ну, что ж... Я с середины пятидесятых работаю над этой темой. Начинали еще в оккупации, подпольно. Цель была: мобилизовать скрытые резервы человека. Кое-чего добились. Очень многое узнали о мозге. Когда все это рассекретят... золотое дно. Лет десять назад подошли вплотную к главному: из необученного, неподготовленного человека мы могли сделать бойца, стоящего десятка спецназовских офицеров. Причем сам человек ни о чем не подозревал. Пока не получал задание. Да... Потом все это с треском провалилось. Не без участия вашего свояка. Но я был слишком упрям... хотя следовало бы... ладно. Как говорят, почтальон звонит дважды. Второй звонок был четыре года назад, в Платиборе. Вы знаете, конечно, что там произошло. Вот тогда я понял, что мы вторглись в запретную зону. И что вообще эти предупреждения адресованы не только мне. С тех пор я трачу деньги, которые мне дают на разработку оружия,.. м-м-м... в общем, я хочу понять, можно ли из этой запретной зоны выбраться. И без денег ясно, что нельзя, подумал Ноэль. - Ваш Корпус занят примерно тем же,- продолжал Меестерс,- хотя, с моей точки зрения, ваш подход... скажем, несколько механистичен. Надеюсь, вы понимаете, что наладить нормальное сотрудничество в наших условиях - дело нереальное. Вы, может быть, понимаете также, что этот антагонизм рационального объяснения не имеет и поддерживается, вероятно, самим предметом нашего общего интереса...- он помолчал, давая Ноэлю осознать сказанное. Потом продолжил: - Я предлагаю вам - лично вам - свое сотрудничество. В частном порядке. Минуя высшее руководство. Я понимаю, что для вас это большой риск. Не буду объяснять, что это для меня. Но на карту поставлена судьба цивилизации. Вы знаете, что это не громкие слова... Я знаю, что так оно и есть, подумал Ноэль, но я очень сомневаюсь, что мы сможем что-нибудь сделать, даже если перестанем лупить друг друга по мордам и резко объединимся. Он правильно сказал: мы слишком долго бродим по запретной зоне. И даже не в поисках выхода, а непонятно зачем... - Чтобы вам была ясна серьезность моих предложений,- продолжал Меестерс,- я готов предоставить вам практически всю информацию, касающуюся похищения и убийства вашей сестры. Сердце Ноэля пропустило удар. - Я искал способ передать это досье Хаппе,- сказал Меестерс.- Тоже как знак серьезности моих намерений. Я думаю, лучшего случая мне не представится. - Кто же...- голос внезапно сел, Ноэль закашлялся. - Убивал Максим Крэгг. Видеозапись делал Ларс Игнацио. Командовал ими Гейнц Гроссбландер. "Летучие мыши". - Кто заказывал музыку? - Прямых улик нет. Можно только догадываться. Струх. - У него уже не спросишь... и с него уже не спросишь. Что ж. Спасибо. - Вряд ли стоит благодарить за такое... Господин Куперман, сейчас мы перевезем вас на нашу базу - и там, думаю, за сутки поставим на ноги. Христо поможет вам сесть в машину. Старайтесь не делать вообще никаких движений. Позволяя располагать себя поудобнее в салоне какой-то просторной машины, Ноэль подумал, что так и не поблагодарил за спасение своей жизни. Ладно, подумал он, еще успею... Машина покатила по Вокзальной, потом свернула на Амундсена. Интересно, как там мои, подумал Ноэль, следят за нами или растерялись? Должны следить... Улица Амундсена выводила на Окружное шоссе. Ага, вот выехали и прибавили скорость. У Ноэля было природное чувство маршрута - как у кошки. В любом городе, раз взглянув на карту, он мог ориентироваться, как старожил. В родном - его невозможно было запутать. Сейчас: с завязанными глазами, лежа - он мог определить свое местоположение с точностью до квартала. Даже если бы водитель попытался запутать его, кружа по переулкам, он все равно знал бы, где они находятся и куда направляются: курсограф в мозгу работал безотказно. Мутантское наследство... Каинова печать. Сейчас будет развилка: перекрытая (не для всех) дорога в Старый порт, а если правее - шоссе на Боргос, еще правее - "лепесток", ведущий в туннель под шоссе и дальше - к деловому центру. Поедем, наверное, прямо... Взлетный рев идущего на обгон грузовичка ударил по ушам. Тут же завизжали тормоза, покрышки, Ноэля бросило вперед, чей-то крик, стекло и железо, вонь, удары не слышны, вспышка под черепом, выстрелы: один, другой, третий... Скрежет. Тихая брань. Тишина. Ноэль очнулся и понял, что его несут. Несут как ребенка, подхватив под спину и под колени. Скорее, скорее, торопил кто-то знакомый, и мучительная неузнаваемость голоса царапала больнее, чем настоящая боль. Потом его стали укладывать в машину, и он опять уплыл. Вновь он пришел в себя уже в помещении. Он чувствовал, что это помещение, потому что воздух был спертый и воняло сырой человеческой грязью. И - чего-то не хватало. Чего именно - он долго не мог понять. Наконец, понял. Не было повязки на глазах. Значит, их можно открыть... Почему-то пришел страх. Как на пороге кабинета зубного врача. Веки просвечивали розовым. Глаза открылись не сразу. Не с первой попытки. Над ним был щелястый потолок из серых необработанных досок. На длинном шнуре висела голая лампочка. Ноэль наклонил голову набок. Теперь он видел еще и стену. Стена была из расслоившейся перепачканной красками фанеры. Листы были прибиты к каркасу из криво сколоченных горбылей. Два почерневших от времени телеграфных столба - на одном сохранились даже перекладины с изоляторами - удерживали это все на себе. На высоте выше человеческого роста между столбами висела толстая и широкая плаха, непонятно на чем держащаяся. На плаху опиралась грубая приставная лестница. Повыше плахи темнели два неровных отверстия. Он посмотрел в другую сторону. Здесь стена была совсем рядом, так что видны были пятна грязи на фанере и загнутые острия гвоздей, торчащие из досок. Зато здесь было окно. Заляпанные косые куски стекла, прижатые гвоздями к деревянной раме. Ноэль смотрел в это окно снизу вверх и видел только кусочек неба. В небе зияла дыра, формой похожая на головастика. Вокруг дыры голубая эмаль облупилась, выставив ржавого цвета основу. - Очнулся,- сказал рядом голос Стаса. Ноэль перевел взгляд туда, откуда пришел голос. Это действительно был Стас. Только мертвый. Высохшая вяленая плоть облегала кости. Лицо - нарисованное на том пергаменте, в который превратилось настоящее лицо - неподвижно улыбалось. Глаза сухо поблескивали. Кто-то другой был за этими глазами. - Слава богу,- сказал другой голос, и другой мертвец встал рядом с первым. Джиллина. Лица у него не было, и узнал его Ноэль только по оперкостюму, сметанному из бумажной мешковины серо-синего цвета, и по голосу, высокому и нервному.- А мы уже не знали, что думать. Совершенно целый, а без реакции... Супер, ты слышишь? - Слышу,- одними губами произнес Ноэль.- Слышу. - Ты как, в порядке? - тревожно спросил Стас. Лицо его не переставало улыбаться. - В порядке... Звуки, выходящие из его губ, казались совершенно инородными окружающему. Будто невидимые пузыри отрывались и уплывали. - Вито... где? - Здесь Вито, здесь. Только он в сопоре. Томаш с ним возится. Говорит - многослойка. Этот Микк - молодец. Пуля в бедре, пуля между ребер - а Вито дотащил. Молодец. Ты сам-то помнишь, что с вами было? - Нет,- сказал Ноэль, подумав.- Меня проверяли? - Чист, как младенец,- сказал Стас. Ноэлю показалось вдруг, что из-за его плеча на миг выглянуло что-то лоснящееся и тут же спряталось. - Хорошо,- Ноэль закрыл глаза. Так было легче.- Чем эта затея с Кипросом кончилась? - Убили его. Эти, которые тебя везли. Прямо в лоб.- Голос Стаса. - Мы его забрали,- добавил голос Джиллины.- А тех оставили. - Не уследил я,- голос Стаса виновато дрогнул.- А он неопытный - выскочил, побежал... Ты его хорошо знал? - Вместе росли,- сказал Ноэль.- В одном дворе. - Я понимаю,- сказал Стас.- Я знаю, что ты чувствуешь. Но я не успел. Даже подумать не мог, что он побежит... Ноэль открыл глаза. Стас по-прежнему улыбался. - Позови Вильгельма,- зачем-то сказал Ноэль. - Он дежурит на эрме. - Посиди за него... Стас повернулся и пошел. Со спины он казался более живым. Джиллина не шевелился. Ноэль перевел взгляд на него, и он тут же стал поправлять свой бумажный мундирчик. Ну, чего ты ту топчешься, хотел спросить Ноэль, но не спросил. Появился Вильгельм. Шагов его не было слышно. Он всегда ходил бесшумно, и лишь теперь Ноэль понял, почему: Вильгельм был матерчатой куклой, набитой чем-то легким. Лишь голова его была пластмассовой головой манекена. - Что, Ноэль? - спросил он, не открывая тонкогубого рта.- Ты меня звал? - Да. Хочу тебя попросить... тебя попросить...- Господи, надоумь, о чем я должен его попросить, о чем? Ноэль закрыл и тут же открыл глаза.- Запиши имена, я боюсь... забыть... Запиши: Гейнц Гроссбландер... Ларс Игнацио... Максим Крэгг... Запиши... - Я записал, Ноэль. Кто это? Поискать их? - Это мое. Лично мое. Дело. - Как хочешь. Это все? Ты за этим меня звал? - Нет. Как "черный шар"? - Никак,- заметно помедлив, сказал Вильгельм. - Слушай меня внимательно. Мы не контролируем еще один канал поступления информации. Через обоняние. Этот синий кодон-сборщик... - Знаю, Ноэль. Томаш допер до этого. - И... что? Вильгельм не ответил. Он мягко потрепал Ноэля по плечу, повернулся и пошел прочь. Он шел походкой мультипликационных кукол: каждое движение состояло из десятка статичных поз, сменяющих одна другую почти - почти - неуловимо. - Вильгельм! - позвал Ноэль. Но Вильгельм не вернулся. Мертвец Джиллина возобновил свои бессмысленные прихорашивания. Ноэль отвел от него взгляд: Джиллина замер. Стой так, подумал Ноэль. Теперь надо было сделать то, что делать было особенно страшно: посмотреть на себя. Тело свое он чувствовал, однако инстинктивно - или это было внушение? - опасался делать какие-нибудь движения. Но ведь надо когда-то начинать, подумал он. Для начала - поднимем руку... Он почувствовал, что его правая рука шевельнулась и легла ладонью кверху. Поднимаем... Нет, рука лишь напряглась, силясь развернуться еще больше - ладонью наружу. Понял. Он сделал усилие в том же направлении - развернуть ладонь - и рука тут же взлетела вверх и упала за головой. Уже кое-что... После нескольких попыток ему удалось поднять руку из-за головы и задержать ее напротив лица. Он был готов ко всему - кроме того, что увидел. Это была его рука. Просто испачканная чем-то, не вполне еще послушная - но ничуть не изменившаяся. Небольшая кисть, коротковатые пальцы с квадратными ногтями, сине-розовый шрам от недавнего ожога... Ноэль перевел взгляд на Джиллину. Тот вновь ожил, поправил ремень, спросил: - Я тебе пока не нужен? - Нет,- выдохнул Ноэль. - Если что - позови. Я тут рядом. Ноэль, скосив глаза, смотрел ему вслед. У Джиллины было что-то не в порядке с походкой. Прямое туловище уплывало, а ноги подволакивались за ним, не всегда касаясь пола. Ноэль снова посмотрел на руку. Рука тряслась, и он не знал, что нужно сделать, чтобы остановить ее. Рука тряслась все сильнее и сильнее. Все силы уходили на то, чтобы не закричать. Потом вдруг поднялась левая рука, обрушилась сверху на правую и прижала ее к груди. Ноэль чувствовал, как медленно затухают судороги и толчки. Откуда-то пришел холод. Я чист, подумал Ноэль. Стас сказал, что я чист. И Меестерс говорил что-то подобное. Он говорил, что меня надо заново учить видеть. А это значит... это значит... Это значило только то, что сейчас он видел мир таким, каков он есть. Холод усиливался. 28. Тоун Александр Джаллав - В сущности, этот мир рушится под собственной тяжестью,- сказал сидящий напротив Джаллава старик, передвигая какую-то фигуру на доске.- Все, что делаем мы - это лишь попытки увернуться от обломков. Джаллав позволил своему носителю сделать ответный ход. - У нас не возникло впечатления, что здешние процессы ведут к неотвратимому фатальному исходу,- сказал он. - Ведут,- сказал старик.- Истощение биосферы уже перешло критическую точку. Через тридцать лет стали бы проявляться эффекты третьего-четвертого порядка. Вам, к счастью, это незнакомо. Взрывное развитие наиболее приспособляемых, наиболее агрессивных форм жизни. И в результате - формирование примитивного злобного божества. Которое создаст еще более примитивный и злобный мир. И так по нисходящей - до воплощения зла. - Если вас послушать,- сказал Малигнан из-за плеча Джаллава,- вы заботитесь только о добре. А если присмотреться к вашим методам... Малигнану в носители досталась женщина. Может быть, поэтому он слегка нервничал. - К нашему глубочайшему сожалению, Создатель не оставил нам других методов,- старик сделал очередной ход.- И либо мы ничего не делаем и соглашаемся с распространением зла, либо творим малое зло, чтобы избежать большого. Третьего не дано. - Не знаю...- рука Джаллава повисла над доской.- Я не берусь спорить об обстановке в целом - но этот мир я бы попытался спасти. И вам, и нам известны его проблемы, и вы, и мы достаточно сильны, чтобы их разрешить. Наша этика требует бороться за жизнь больного до конца. - Это достойно уважения,- сказал старик.- Но представьте, какой была бы ваша этика, если бы больной, вместо того, чтобы просто умереть, превращался бы в мерзкое опасное чудовище? В древности наша раса была подвержена такой болезни,- сказал он и посмотрел на Малигнана. - И вы убивали больных? - спросил Малигнан. - А как бы поступали вы? - спросил старик. Джаллав в молчании сделал какой-то ход. - Есть все признаки того, что этот мир поражен подобной болезнью,- продолжал старик.- Когда вы шли сюда, то обратили, наверное, внимание на то, что этот город просто скучен. Голые стены, слишком широкие улицы, одинаковые люди. У радуги здесь четыре цвета. Если так пойдет дальше, в этом мире останутся лишь прямые углы, несколько оттенков серого и две сотни слов в языке. Причем люди изменений не заметят. Подавляющее большинство из них. - А те, кто заметит? - Им будет очень плохо. Но они ничего не смогут объяснить. Смешно жалеть о том, чего нет в природе. - Очень знакомое чувство,- сказал Джаллав. - Ничего удивительного,- сказал старик.- Все чисто технологические миры подвержены этому процессу. Инфляция образности. - А ваш? - Наш мир не чисто технологический. - Объясните, пожалуйста. - В свое время, около десяти тысяч лет назад, наш мир прошел через эту стадию. Правда, нам повезло. Видите ли, наша раса способна к эмпатическому общению. И нам удалось сохранить контроль за ситуацией. Правда, это стоило нам двадцати миллиардов жизней на протяжении тысячи лет. Но в конце концов нам удалось найти свое место в преображенной биосфере, а ей, в свою очередь, удалось приспособить нас к себе. Божество нашего обновленного мира оказалось мудрым и светлым и создало такой прекрасный мир, как Сартас... - Извините,- сказал Джаллав,- вы уже не в первый раз говорите: божество. Что вы имеете в виду? - Я имею в виду божество. Создателя. Других названий я не знаю. Того, кто создает миры. - Кто создает миры... Это - в прямом смысле? - Конечно. - То есть мир создает божество, а божество затем создает другой мир? Я правильно понял? - Абсолютно правильно. - И так - до бесконечности? - Не знаю. Возможно, да. Предела пока не положено. - И все миры - в одном месте? - Не понимаю вопроса. Вы же перемещаетесь из мира в мир. В одном они месте или в разных? - Я имел в виду: один мир приходит на смену другому или все они существуют совместно? Но я уже понял. Скажите мне вот что: как именно в мире появляется божество? - Это очень долгий процесс. Все живое, общаясь меж собой, создает некую идеальную субстанцию, которую мы называем "цаас". Чем теснее и интенсивнее общение, тем плотнее цаас. Когда в него включаются люди, цаас приобретает сходство с разумом. Он начинает активно познавать мир. Естественно, создает свое представление об этом мире. В какой-то момент это представление становится достаточно завершенным, чтобы начать самостоятельную жизнь. Возникает новый мир, в нем тут же образуется свой цаас. Поскольку представления о мире всегда отличаются от самого мира, то вновь образуемый мир отличается от предыдущего - на характер божества... - Минутку... Получается, что божеству достаточно вообразить - и появляется новый мир? - В определенном смысле - да. - И мир существует в воображении божества? - До тех пор, пока не станет способен к самостоятельному существованию. - А потом? - Потом он просто существует. Я не могу понять, о чем вы спрашиваете? - Образовавшийся мир - он тоже идеален? - Нет, конечно. Он вполне реален. У него свои законы... - А вещество? Материя? Она откуда берется? - Когда цаас осознает, что мир вещественен, что у материи есть свойства, существенно влияющие на основы мироздания, он вводит эти свойства в свои представления. Таким образом, возникающий мир тоже становится материальным... Цаас не осознает, что творит мир. - Мы не поймем друг друга. Или поймем, но нескоро. Давайте вернемся к этому конкретному миру. Вы хотите в первую очередь предотвратить появление, как вы сказали, примитивного и злого божества? Но, может быть, как раз для этого и следовало бы поддержать людей? Помочь им, направить... - Здесь это делать уже поздно. Единственное, что остается - это эвакуировать население. Чем мы и заняты, собственно. - Эвакуировать? Куда? И как? Тела... - Тела остаются здесь, естественно. И остаются те немногие, кто будет способен удерживать здешний цаас от судорожных движений. Такие люди есть. Наши агенты будут помогать им. Ваши, надеюсь, не будут мешать. Думаю, через сотню лет мы стабилизируем этот мир. - А куда вы хотите эвакуировать всех? Ведь свободных тел - единицы... - Для них уже создан новый мир. Он достаточно беден - но это ведь только лагерь для беженцев. И еще сорок миров - в работе. Это как раз то, чем вы интересовались, сударыня,- старик поклонился Малигнану.- Чем занимаются жители королевства Альбаст. Они творят новые миры. - Вы хотите сказать?.. - Да. Эту функцию божества мы освоили. Не очень давно и не так хорошо - но кое-что мы уже можем. Джаллав посмотрел на Малигнана, на своего визави, сделал ход. - Вам шах,- услышал он свои слова. - Ушел,- старик задержал руку над доской.- Поправляю фигуры. - Да, пожалуйста... И когда же вы хотите начать эвакуацию? - Она уже происходит - постепенно. Сейчас темп ее ускоряется. По нашим подсчетам, через два года здесь останется не более пяти процентов личностей. - Шах и следующим ходом мат,- сказал Джаллав. 29. Микк, или Павлик Самохин Когда в карманах осталось три патрона, он протрезвел. Или остолбенел. Или что-то еще случилось с ним, что-то, заставившее его выпрямиться и оглядеться. Пейзаж уже мало напоминал тот, что был до начала боя. Ущелье стало уже, мост - шире и массивнее. Прежняя дыра туннеля теперь больше напоминала ворота в каменной стене. И сама эта стена, противоположная сторона ущелья, теперь, приблизившись, казалась не дикой и скальной, а сложенной из грубых темных, почти черных кирпичей. Пустынное каменистое плато впереди, казавшееся бескрайним, вдруг обрело границы: из белого марева проступили будто святящиеся изнутри голубые горные цепи. И лишь дорога позади осталась неизменной: узкий каменный карниз, уходящий вверх, в клубящийся мрак. Странное мерцание, потерянный блеск, разбросанный по ней, продолжался еще и во мраке, но потом терялся и он. Серые туши чешуйчатых коней, белые холмики их всадников усеивали пустошь. Молчание висело над всем этим - рядом с белесым мертвым солнцем - и лишь земля вздрагивала под ногами, будто там, в глубине, проворачивались какие-то застоявшиеся огромные механизмы. Леонида Яновна стояла в рост, открыто, неподвижно. Единственная из всех, она была не в ватнике, а в свободной белой накидке. Казалось, ни жар, исторгаемый пустошью, ни холод камней под ногами не касались ее. Неподалеку от нее Пашка видел Архипова, настороженного, готового ко всему. Марья Петровна, в испятнанном черным ватнике, сидела над убитыми. Куц был убит, и Фома Андреевич, и Петюк. Куда-то пропала Оксана. Наверное, тоже была убита, но найти ее не смогли. Татьяна, черная и острая, как галка, бродила между камней, разыскивая что-то. Дим Димыч сидел, повернувшись спиной ко всему. Тяжелый архиповский механизм лежал у него на коленях. Может быть, он и не стрелял ни разу, подумал Пашка. И где-то был еще Малашонок, но его Пашка не видел. И был еще сам Пашка, с его тремя патронами к вертикалке шестнадцатого калибра... Вновь за спиной зацокали копыта. Пашка оглянулся: из зева ворот выезжали новые всадники в белом. Теперь их было четверо. Трое пониже окружали высокого и статного, в сложном и, наверное, тяжелом головном уборе. Их кони шли мерной неторопливой рысью. Тошнотворный восторг накатил на Пашку. Стиснув зубы, он ждал приближения всадников. И тут раздался настоящий грохот. Он еще успел увидеть, как разлетаются каменные глыбы - и тут же в туче пыли появилась когтистая лапа! Следующий удар взрыл изнутри землю. Из трещин хлынуло пламя. Потом земля приподнялась еще, опала - и появился дракон. Он был прекрасен! Он был прекрасен и страшен, и смертельно опасен - но прекрасен прежде всего. Кощунством было - повредить ему. Дракон повел головой, освобождаясь от последних комьев, камней и пыли, и поднял лапу. Шум пересыпаемых монет сопровождал его движения. Потом он волнообразно изогнулся - и тонкий жесткий хвост с визгом рассек воздух и впечатался в землю. Глыба размером с быка расселась пополам от этого удара. Сзади кричали лошади. Пашка не оглянулся. Встречный выстрел был почти не слышен - но в груди дракона появилась мгновенная вмятина. Зелеными сверкающими брызгами разлетелись чешуйки. Высоко взметнув хвост, дракон встал на задние лапы - и выдохнул пламя. Оно было почти невидимым - но чадно, как кучи тряпья, вспыхнули убитые - и Марья Петровна. Комком огня она метнулась вперед, навстречу дракону, и упала между камней, и осталась лежать, а пламя корежило ее, мертвую или еще живую, и убитые тоже изгибались в огне, будто только в нем умирали сейчас окончательно. В море странных шепчущих звуков происходило это, и дракон, совершив кошачий прыжок, медленно плыл сейчас над головой, и медленно - ду-у-у-ду-у-у-ду-у-у - били автоматы, и в брюхе дракона, непристойно-белом, рыбьем, появлялись дырки, дырки, дырки, и дракон, изгибаясь на лету, пастью пытался схватить невидимую смерть - и, не долетев до моста, на котором сгрудились беспомощные боги, грянулся на землю - совсем рядом с Пашкой. Горячий кожаный запах исходил от дракона. Ошеломленный неловким своим падением, обезумевший от боли, он вскочил, озираясь, до жути похожий на человека, и бросился в сторону Леониды, стоящей неподвижно с воздетыми к небу руками, и Татьяна, хладнокровно сменив магазин, хлестнула его длинной, от бедра, очередью - по голове, по шее, по плечу. Он зашатался и остановился, вертя головой в поиске обидчика, и Пашка, не до конца понимая, что делает, навскидку выстрелил из обоих стволов - почти в упор. Наверное, пули с закатанными в них подшипниковыми шариками пробили драконью броню: он вздрогнул как-то нутряно и издал тонкий свист - как закипающий чайник. Из пасти вновь вырвался огонь, но слабо и бесцельно - над головами. Секунду дракон был неподвижен, а потом подался назад - и ударил хвостом. Пашку зацепило, наверное, средней частью хвоста, да еще не на ударе, а на замахе - но этого хватило. Земля исчезла из-под ног, небыстро опрокинулась, скользнула под спину - и ухнула по спине. Раздался отчетливый хруст. Не было ни боли, ни страха. Рядом ступила, дробя камни, драконья лапа. Только теперь Пашка осознал, как огромен дракон: лапа его была больше человека. Грохнуло несколько выстрелов подряд, лапа убралась - но появилась голова! Голове досталось больше всего, она вся была в выщербинах, залита густо-зеленой кровью - и с вытекшим левым глазом! Дракон не видел Пашку, и поэтому Пашка смог, поднявшись на четвереньки, отползти в щель между камнями. Дракон снова пустил пламя - теперь по земле. Кто-то закричал - Пашка не видел, кто. Он вдруг остро ощутил свою безоружность. Над головой, как клинок, свистнул хвост. Пригибаясь, Пашка побежал туда, где должен был быть Дим Димыч - и споткнулся об его вытянутые ноги. Он так и сидел, без движения, без цели и без пользы. И лишь когда Пашка схватил его магазинку, он сделал слабое движение: удержать. Остерегаясь, Пашка выглянул из-за камней. Дракон в полусотне шагов стоял на задних лапах, тонкий, изогнувшийся, как кобра; хвост его то сворачивался кольцами, то расправлялся, взметая пыль и обломки камня. Передними лапами он зажимал себе живот. Наклонив голову, осматривался. Все скрылись, и даже Леониды не было видно. Мост был пуст. Рядом с драконом что-то жирно горело, обволакивая его тяжелым грязным дымом. А потом, как чертик из коробочки, перед драконом выскочил кто-то неузнаваемый и поднял автомат. Очередь - и зеленый проблеск метнувшейся лапы - одновременно... Человек исчез, а дракон упал на брюхо и забился. Передними лапами он скреб голову, стараясь содрать то, что мешает ему видеть. Летели жуткие ошметья, хлестала кровь. Хвост, как хлыст, сек землю. Потом дракон пополз, слепой, задрав голову к небу, круша и вздымая все, что было перед ним и вокруг него. Невидящей головой он обводил полукруги, и светлое пламя, касаясь камней, становилось красным. Забирая влево, он разворачивался, и Пашка с ужасом понял, что через несколько секунд эта сила сметет и испепелит его. Дим Димыч подниматься не хотел, он ничего не видел вокруг себя, ничего не понимал, его ничто не касалось. Пашка в ужасе ударил его по лицу, потом схватил за руку - и, к своему удивлению, поставил на ноги. Теперь надо было его увести отсюда. Он тащил безвольного и бессильного учителя между камней, поднимал, когда он падал и, рыдая, тащил дальше, и только взбираясь на насыпь моста, обнаружил в своей руке так и не стрелявшую в этом бою магазинку. А потом с моста ему подали руку. Это была Татьяна. - Дима, Димочка! - закричала она.- Дима, очнись же! Дим Димыч, узнавая ее, робко улыбнулся. - Спасибо, Пончик,- сказала она Пашке.- Я не знаю, как...- и с ненавистью посмотрела на Леониду. Леонида стояла, отрешенная, там, где кончался мост и начиналась поблескивающая дорога. Ее хитон, грязный и прожженный, свисал с плеч неподвижно - хотя жгучий ветер с пустоши здесь, наверху, был силен. Дракон, воя, уже не полз по кругу, а крутился на месте: его левые лапы судорожно царапали землю, а правые волочились, цепляясь. Что-то еще изменилось в пейзаже, но Пашка не мог понять, что. Потом Леонида с трудом приоткрыла рот и сказала, не глядя ни на кого: - Вся. Уходите. - А остальные? - спросил Пашка. - Нет остальных,- вместо Леониды ответила Татьяна. - Уходите,- повторила Леонида.- Уже начинается... Тихий, но покрывающий все звук возник ниоткуда. От него тяжестью налились ноги, а вокруг стало пусто и холодно. - Бежим,- сказала Татьяна, сделала шаг в сторону Леониды и вдруг остановилась. - Не туда,- еле ворочая языком, сказала Леонида.- Через мост... в башню... - А вы? - задохнулся Пашка. - Бегите... хорошие... бегите... скорее... С трудом, не понимая, что делается с ногами, с головой, Пашка потащился через мост. Овальное отверстие ворот медленно плыло навстречу. Татьяна догнала его и вцепилась в рукав. Другой рукой она держала Дим Димыча. - Танька... что это?.. - Потом, Пончик... потом... скорее... сил уже нет... - Леонида... почему?.. - Держит нам... дорогу... не понимаешь?.. Казалось, они поднимаются по крутой тысячеступенной лестнице - так трудно давался каждый шаг. Воздух стоял стеной. Последние двадцать шагов были смертельно трудны. Ног уже не было - каменные подпорки. Свинцовые подпорки. Нечем стало дышать - твердый воздух резал гортань. Пашка знал, что они никогда не дойдут. А потом неожиданно - казалось, ворота еще впереди - они повалились навзничь, как будто лопнула не пускавшая их паутина, и поплыли куда-то. Здесь было темно. Вскоре овал ворот превратился в туманное пятнышко позади, а потом исчезло и оно. Может быть, прошли годы. Здесь ничто не напоминало о времени. Здесь не было верха и низа, правых и виноватых, жизни и смерти. Здесь был покой. Как маленький окаменевший зверь, спрятанный в скале, Пашка висел посреди ничего без ощущений, чувств, мыслей и желаний. Но шевельнулась и поднялась Татьяна, и стал свет, твердь земная под спиной и затылком и мерзкая искрящая боль в груди и боку. И Пашка застонал протяжно и жалобно. Все кончилось, и нужно было, чтобы его пожалели. - Тише, Пончик, тише,- плача, сказала Татьяна,- не расслабляйся, нам еще идти и идти... у меня тоже все болит, я тоже не могу... и Диму тащить, тащить ведь придется... И тут Дим Димыч приподнялся и посмотрел вполне осмысленно: - Куда это вы собрались меня тащить? - Димочка...- выдохнула Татьяна и опустилась на землю. - Погоди... где это мы? - Дим Димыч заозирался, и Пашка тоже, насколько позволяла боль, закрутил головой. В самом деле: помещение, куда они каким-то непонятным способом попали, было странно: круглое, вернее, цилиндрическое, с рядами темных квадратных окошек на высоте, оно напоминало то ли павильон "чертова колеса", то ли арену для гонок по вертикальной стене. В центре, там, где должно было находиться колесо, стояло что-то, похожее на песочные часы высотой с трехэтажный дом. Мощные колонны из полированной бронзы ограждали саму колбу - формы, может быть, не классической, но характерной, с перехватом посередине. Колба была абсолютно черной, без малейшего отблеска. Высокий туманный потолок заливал все голубоватым подменным светом. Возле стены местами стояли какие-то зачехленные механизмы. Диаметр помещения был метров тридцать, и никакого выхода из него видно не было. 30. Вито, или Сайр Ксимен, или Дан, или Дим Димыч На завтрак были другие плоды, с хлебным и ореховым вкусом, и новое питье, похожее на молоко, но не молоко. Старуха, госпожа Моника, ела как птичка; Дан же ничего не мог с собой поделать. Ему с трудом удавалось держать себя в рамках приличий и не начать жрать, набивая рот и чавкая. Он слышал, что так бывает, но не думал почему-то, что такое может быть с ним. Это казалось непристойным и унизительным. Впрочем, старуха так не считала и явно была довольна аппетитом гостя. Гостя? Такой статус устроил бы его - если бы не был противоестественен. Впрочем, все, что произошло с утра вчерашнего, бесконечно далекого дня, было противоестественно. Пропажа Вирты, бег по остывающему следу, проход сквозь траву, капище лесных, желание убить... и - медленные сборы, будто что-то отводило мысль и взгляд, рысканье на тропе, хотя все было понятно, необыкновенная - и ожидаемая! - легкость прохода, какая-то неполная, кастрированная месть, невозможность убить... приветливость старухи, постыдный жор, чувства уюта и тоски, чужие сны и томящая боль в груди. Все, что происходило, происходило с ним - и не с ним, потому что он не узнавал сам себя. - Ты кушай, сынок,- сказала старуха.- Кушай, я еще принесу. Этого добра здесь - невпересчет. Вы там, небось, впроголодь живете? - Нет,- проглотив кусок, сказал Дан.- Не впроголодь...- и впился зубами в ароматную мяготь. - А вкусноты такой все равно нет,- уверенно сказала старуха. Дан кивнул. Не вяленая баранина и не лепешки на воде... - А вот не поверишь - все это при мне началось,- сказала старуха.- Я маленькая еще была, у брата жила. Брат работника держал, а работник руку имел, травы знал и шептать мог. И сделал работник садик, повязал его, и стал садик желания его исполнять. Ну, а ты знаешь - чем трава лучше, тем подход к ней деликатнее. А брат раз перепил - с мужем моим потомошним - и в садике том уснул. И все - высосала его трава. Долго найти не могли, думали - в город уехал. На пятый, что ли, день его работник-то как раз и нашел. Лежит вот такая куколка, с ладошку... С испугу хотели спалить садик, а война же шла, ну, и - не до того оказалось... И вот, видишь - расползлось. Теперь везде, считай, этот садик, а к добру это, к худу - не знаю. - И я не знаю,- сказал Дан.- Вчера еще знал, а сегодня уже не знаю... Если б людей деревьям не отдавали - кто бы против был? Старуха помолчала, глядя куда-то мимо Дана. В окно доносились детские голоса и тонкий - не собачий, а скорее, лисий - лай. - Никто ни в чем не виноват,- вдруг сказала она тихим чужим голосом.- Так вот живешь, живешь, а потом понимаешь - никто ни в чем не виноват. Убил бы ты меня - а виноват бы не был. И не убил - тоже не виноват. - Не понимаю,- Дан напрягся. - А никто не понимает,- сказала старуха.- Рожали нас, не спрашивали, хотим мы или не хотим. И мы рожаем, не спрашиваем. Так же и смерть принять... Пойдем, сынок. - К-куда? - поперхнулся Дан. - К Лекья-камнерезу. Он через скалы короткий путь знает. Проводит тебя. А ты подумал - к деревьям? Нет, не твой черед... Да и не смерть то, а многие жизни. Так говорят. - И ты веришь, госпожа? - Мне все равно. Идем. - Моя жена... Она не хотела идти. Ее тащили. Несли. Она дралась. Я видел кровь на земле. Она любила меня, она хотела детей от меня... - Лес дает нам, что мы захотим. Но и берет, что захочет. Она была лесной и посвящена лесу. Ты знал? - Она была моя. - Потом уже твоя. - Зачем все это? Зачем? Ты ведь знаешь. Скажи! - Кабы знать... А может, оно и лучше, что не знаем. Нам пора. Она взяла Дана за руку, как маленького, и повела к двери. В полость пушистого зеленого кокона шагнул он. Все было как в дымке, как в зеленом тумане. Налетели, кружась, легкие звуки. Паутинки запахов липли к лицу. Дан зажмурился и чихнул. И все исчезло. Все осыпалось, будто ветхой бумаге стало невмоготу от бешенства красок и бешенства времени. Пыль осела, растекаясь по полу и взвихряясь на сквозняках. Было пронзительно холодно, будто пленочка стен прикрывала собой массив вечного льда. Вито приподнялся на локте, сел. Он был один, и гипноген, присоединенный к эрму, висел на странном кронштейне: ржавой рапире, воткнутой в стену. Сквозь попискивание эрма проступала мертвая тишина. Ноги подгибались. Мочевой пузырь был переполнен. Надо было выйти, но выходить не хотелось. Воздух пропитался страхом. Вито выдернул рапиру из стены, присел несколько раз, держась за кушетку, потом решительно подошел к двери и толкнул ее. Дверь вела на галерею в каком-то не очень большом зале. Господи, сообразил Вито, ведь это дом, который мы заняли перед... перед... Память дала сбой. Что-то не так. Ага, но если это тот дом, то туалет - вот эта дверь. Прекрасно... До чего же человек зависим от проклятой гидравлики! Вытесняет все. Облегченно застегивая штаны, Вито услышал за спиной шорох, обернулся - и подавился собственным криком. На него смотрело чудовище. Оно спускалось по стене, бесформенное, покрытое бурой шерстью. Мохнатые суставчатые лапы шевелились, не столько передвигая тело, сколько ощупывая путь. Несколько тусклых глазок, расположенных по кругу, смотрели тяжело и злобно. Волна жуткой вони ударила в лицо. Вито шарахнулся назад, инстинктивно выставляя перед собой бессмысленную рапиру, споткнулся об унитаз и повалился навзничь. Мелькнула мысль, что надо успеть заколоться - и пропала. И все пропало. Вито долго лежал без движения, потом открыл глаза. Изможденное лицо Томаша склонялось над ним. - Вот теперь, кажется, получилось,- сказал Томаш. - Может быть,- Вито сел.- Где остальные? - Все здесь,- сказал Томаш.- Микк ранен. А Супер побывал у тех. Что-то они с ним сделали. - Разберемся,- сказал Вито. - Да,- кивнул Томаш.- Если честно, то на тебя вся надежда. - Разберемся,- повторил Вито.- Скажи лучше, где тут сортир? - Рядом дверь. Ты что, забыл? Вито прислушался к себе. - Нет, вроде бы, все помню. Так - спросилось почему-то. Он вышел на галерею, посмотрел вниз. Вильгельм и Стас сидели за стац-эрмом и что-то пытались вытащить. Проектор выдавал вулканическое борение форм. Будто парочка гигантских амеб осваивала все позы "Кама-сутры". На овальном столе неподвижно лежал Ноэль. В сортире странно пахло: смесью горелого пластика с чем-то приторно-сладким. Пол был скользкий -