- в казенный лес за лыками. А лыки, скажи, лесник отнял. Слышишь?
   - Ну тебя, слышу! - сурово отозвался мальчик.
   - Святители и чудотворцы наши, угодники божий!  -  продолжал  причитать
Козел. - Не может же это быть, чтобы Кубик донес: не такой  он  хлопец.  А
все Бузыга - чугунная голова!.. На кой ему черт было двух  коней  угонять?
Ты говоришь, много народу скакало? Господи, господи!.. И  всегда  он  так:
своей головы ему не жаль, так  и  на  чужую  наплевать.  Ведь  сам  видит,
подлец, что дело дрянь, ну, и утекал бы скорей, -  нет,  ему  надо  гусара
доказать, перед мальчишкой ему стыдно... Господи,  господи!..  Василь,  ты
спишь?
   Мальчик сердито промолчал. Старик долго еще копошился на печке, кряхтя,
и охая, и разговаривая сам с собой быстрым, испуганным шепотом.  Он  хотел
уверить себя, что никакой опасности нет, что отсутствие Кубика  объяснится
со временем какой-нибудь  пустой  случайностью,  что  верховые  по  дороге
просто померещились мальчику от страха, и хотя ему удавалось  на  короткие
минуты обмануть свой ум, но в глубине души он ясно  и  безошибочно  видел,
как на него надвигалась грозная, неотвратимая смерть.  Порою  он  прерывал
свой бессмысленный шепот и напряженно прислушивался. Каждый шорох,  каждый
отдаленный стук или голос заставляли его вздрагивать и замирать. Один раз,
когда под самым окном  оглушительно  заорал  и  захлопал  крыльями  чей-то
соседский петух, - старый нищий почувствовал, как вся  кровь  отхлынула  у
него от  головы  к  затрепетавшему  сердцу  и  мгновенно  ослабевшее  тело
покрылось горячей, колючей испариной.
   Так прошло около  часа.  Из-за  желтых  полей,  по  ту  сторону  моста,
поднялось солнце. В темную закопченную хату, пропитанную запахом овчины  и
вчерашних щей, хлынули  через  два  окна  два  воздушные  столба  веселого
золотого света, в которых радостно заплясали бесчисленные  пылинки.  Козел
вдруг быстро  сбросил  с  себя  кожух  и  сел  на  печке.  Его  старческие
бесцветные  глаза  широко  раскрылись  с   выражением   безумного   ужаса.
Посиневшие губы криво шевелились, не произнося ни звука.
   - Ид...дут! - наконец  проговорил  он,  заикаясь  и  тряся  головой.  -
В-васи-иль, идут... Смерть наша... Василь...
   Мальчик уже давно слышал неясный, глухой и  низкий  гул,  который,  как
раскачавшиеся волны, то подымался, то падал, становясь  с  каждой  минутой
все  страшнее  и  понятнее.  Но,  казалось,  какая-то  отдаленная  твердая
преграда  еще  сдерживала  его.  И  вот  эта  невидимая   стена   внезапно
раздвинулась, и долго сдерживаемые звуки хлынули  из-за  нее  с  ужасающей
силой.
   - К нам повернули. Убьют нас, Василь! - дико вскрикнул Козел.
   -  Теперь  стало  слышно,  как  по  улице   бежала,   тяжело   громыхая
подкованными сапогами  и  яростно  рыча,  огромная  толпа,  обезумевшая  и
ослепшая от жестокого, не знающего пределов, беспощадного мужицкого гнева.
   - Тащи их сюда! Ломай двери!  -  заревел  под  окном  чей-то  голос,  в
котором не было ничего человеческого.
   Незапертая  дверь,  сорванная  с  клямки,  распахнулась,   оглушительно
хлопнув о стену, и в яркий  просвет,  образованный  ею,  ворвалась  черная
кричащая толпа. С исковерканными злобою лицами, давя и толкая друг друга и
сами не замечая этого, в хату  стремительно  ввергались,  теснимые  сзади,
десятки потерявших рассудок людей. Растрепанные, волосатые, озверелые лица
нагромоздились снаружи по окнам, загородив собою  золотые  пыльные  столбы
света и затемнив комнату.
   Василь сидел, не шевелясь, плотно прижавшись спиной к стене, бледный  и
дрожащий, но не испуганный. Он видел, как сначала слетел с печки  дедушкин
кожух и как потом свалился оттуда, беспомощно мелькнув над головами толпы,
и сам Козел. Старый нищий что-то кричал, широко разевая  беззубый  рот,  с
бесстыдными гримасами  ужаса  и  подобострастия,  отвратительными  на  его
старом,  изъеденном  морщинами  лице,  потрясал  своими  поднятыми  кверху
обрубками, показывал ими на образ, торопливо крестился  и  с  размаху  бил
себя ими в грудь. А на  него  лезли  со  всех  сторон  налившиеся  кровью,
остеклевшие от гнева глаза, искривленные бешеным криком губы, его  сжимали
жаркие, потные тела, под натиском  которых  старик  вертелся,  как  щепка,
попавшая в водоворот.
   - Бей его, бей, злодия!.. Что? Врешь, сук-кип  сын!  Цыпенюк,  дай  ему
раза!.. На улицу его, хлопцы, волоките на  улицу!  Ты  у  нас  давно,  как
чирей, сидишь. В землю живого закопаем... Бей! - вырывались из общего рева
отдельные восклицания.
   - Господа громада!.. Ей-богу!..  Вот  как  перед  богом!  -  выкрикивал
визгливо Козел. - Нехай меня бог убьет на этом месте, нехай  меня  болячка
задавит!.. Чтоб мне, как той собаке, подохнуть без святого причастия!..
   Вдруг, покрывая сразу эту бурю  проклятий,  божбы  и  ругани,  раздался
громадный голос Кузьмы Сотника, который, возвышаясь но плечи  над  толпою,
кричал, побагровев от напряжения:
   - Стой, братцы!.. Надо это дело обследовать. Тащите его до Бузыги!
   - Тащи!.. У-у-у!.. Бери!.. Всем им конец сделаем!..
   С той же стихийной стремительностью, с какой  эта  толпа  вторгалась  в
хату, она кинулась на улицу. Кто-то схватил Василя сзади и швырнул  его  в
кучу барахтающихся тел, и, стиснутый со всех сторон, оглушенный, измятый в
дверях кулаками и локтями, он был выброшен общим потоком наружу.
   Необычное, странное зрелище представляло село в это  прелестное  летнее
утро. Несмотря на будний,  рабочий  день,  оно  все  кипело  народом.  Уже
запряженные в телеги и в сохи, но впопыхах брошенные людьми лошади  стояли
почти у каждых ворот. Ребятишки и бабы бежали, не  оглядываясь,  и  все  в
одном направлении - к церкви. Собаки заливались  лаем,  куры  с  тревожным
кудахтаньем, бестолково  махая  крыльями,  разлетались  в  разные  стороны
из-под ног. Толпа быстро увеличилась новыми  людьми  и  раздалась  во  всю
ширину улицы. Сбившись в густую массу, задыхаясь в давке, разгорячаясь  от
прикосновения друг к другу, люди бежали с хриплыми криками, с пеной у рта,
точно стая бешеных животных.
   На лужайке, перед винной лавкой, сплошным черным кругом теснился народ.
Обе толпы слились, перепутались и сжали друг  друга.  Какая-то  чудовищная
упругая сила выбросила вперед Козла и Василя.
   В середине, на узком, свободном пространстве, инстинктивно  огороженном
толпой, лежал на сырой и темной  от  крови  траве  Бузыга.  Все  лицо  его
представляло собою большой кусок  окровавленного,  разодранного  в  клочья
мяса. Один глаз был вырван и висел на чем-то, похожем на  красную,  мокрую
тряпку. Другой глаз был закрыт. Вместо носа по щекам разлипалась  большая,
мягкая кровяная  лепешка.  Усы  были  залиты  кровью.  Но  самое  ужасное,
невыразимо ужасное, было в том, что этот обезображенный человек  лежал  на
земле и молчал в то время, когда вокруг него клокотал и  ревел  опьяненный
злобой народ.
   Кузьма Сотник схватил Козла за ворот свитки и с такой силой пригнул его
вниз, что старик упал на колени.
   - Гей! Тихо! - крикнул Кузьма, обернувшись назад. - Молчите.
   Он был сегодня вождем и возбудителем  страстей.  Его  послушались.  Рев
толпы понемногу стих, точно убегая от передних к задним.
   - Бузыга! - раздельно и внятно крикнул среди наступившей тишины Кузьма,
низко наклоняясь над конокрадом. - Слышишь, больше тебя  бить  не  станем.
Отвечай по совести: был с тобой Козел или нет?
   Бузыга молчал,  не  открывая  своего  единственного  глаза.  Его  грудь
подымалась так часто и так высоко, что казалось невероятным,  что  человек
может так дышать, и при каждом вздохе в горле у  него  что-то  свистело  и
всхлипывало, точно там с трудом просачивалась сквозь узкую трубку какая-то
жидкость.
   - Ты не прикидывайся, сволочь!  -  грозно  возвысил  голос  Кузьма,  и,
высоко занесши ногу и крякнув от натуги, он со страшной силой ударил своим
подкованным  сапогом  Бузыгу  в  низ  груди,  в  то  место,  где  начинают
расходиться ребра.
   - У-ух! - тяжело и жадно вздохнула разом вся толпа.
   Бузыга застонал и медленно поднял веко.
   Первое, что он увидел, было лицо Василя.  Бузыга  долго,  пристально  и
равнодушно глядел на мальчика, и вдруг Василю показалось,  что  запекшийся
рот конокрада чуть-чуть тронулся страдальческой и ласковой улыбкой, и  это
было так неестественно, так жалко  и  так  страшно,  что  Василь  невольно
вскрикнул, всплеснул руками и закрыл лицо.
   - Говори же, сатана! - крикнул в ухо  Бузыге  Сотник.  -  Слухай:  если
скажешь, кто тебе подмогал, сейчас  отпустим.  А  то  убьем,  как  собаку.
Господа громада, скажите ему: правду я говорю чи нет?..
   - Правду... Говори, Бузыга, ничего  тебе  больше  не  будет,  -  глухой
волной перекатилось в толпе.
   Бузыга тем же долгим, странным взглядом поглядел на Василя и, с усилием
раздвинув свои разбитые губы, произнес еле слышно:
   - Никто... не был... один...
   Он закрыл глаз, и опять его грудь заходила высоко и часто.
   - Бей его! - пронзительно вырвался из  задних  рядов  чей-то  дрожащий,
нервный, полудетский голос. Толпа шатнулась,  глухо  заворчала  и  плотнее
надвинулась на узкое пространство, где лежал конокрад.
   Козел, не вставая с колен, подполз к Кузьме и обхватил его ноги.
   - Миленькие!.. благодетели! - лепетал он  бессмысленно  и  слезливо.  -
Ножки, ножки ваши целую... Видит бог,  дома  был...  ходил  лыки  драть...
видит бог!.. Матерь божия!.. Голубеночки ж вы мои... миленькие!.. Стопочки
ваши целую... Калека я...
   И он в самом деле, ползая на коленях и не выпуская из рук сапог Кузьмы,
так исступленно целовал  их,  как  будто  в  этом  одном  заключалось  его
спасение. Кузьма медленно оглянулся назад на толпу.
   - Черт с  ним!  -  вяло  произнес  какой-то  древний  старик,  стоявший
впереди.
   - Черт с ним! - подхватило несколько голосов. -  Може,  и  не  он.  Это
крешевские, ихний  и  конь  был!..  Чего  там?..  Отпустить  Козла...  Это
крешевские... допросить старосту...
   Козел продолжал ползать на коленях от одного мужика к другому. От ужаса
близкой и жестокой смерти он уже перешел к блаженной радости,  но  нарочно
из угодливости притворялся непонимающим. Слезы бежали  по  его  безобразно
кривившемуся лицу. Он хватал, не разбирая, чьи-то жесткие мозолистые руки,
чьи-то вонючие сапоги и взасос, жадно целовал их. Василь стоял, бледный  и
неподвижный, с горящими глазами. Он не отрывался от страшного лица Бузыги,
ища и боясь его взгляда.
   - Уходи! - сурово сказал Кузьма Сотник и толкнул старика ногой в спину.
- Уходи и ты, Васильке!.. Бузыга! - крикнул он тотчас же,  повернувшись  к
умиравшему конокраду. - Слышь! Я тебя в последний  раз  спрашиваю:  кто  с
тобой был?
   Толпа опять надвинулась ближе. Та же самая  сила,  которая  только  что
выбросила Козла и мальчика вперед, теперь несла их назад, и встречные люди
нетерпеливо давали им дорогу, так как они мешали их напряженному вниманию.
Сквозь мягкую и плотную преграду человеческих тел  Василь  слышал  глухой,
точно задавленный бас  Кузьмы,  продолжавшего  допрашивать  Бузыгу.  Вдруг
прежний тонкий истеричный голос крикнул над самой головой мальчика:
   - Бей Бузыгу!..
   Все, что стояли сзади, тяжело  навалились,  тесня  передних,  и  горячо
задышали. Козел с Василем очутились на свободе.
   - Господи, царица наша небесная!  -  радостно  бормотал  старик,  одним
обрубком вытирая слезы, а другим торопливо крестясь. - Василь,  родненький
ты мой! Господи!.. Выскочили мы с тобой... Василь!.. Господи... выскочили!
Что ж ты стоишь? Бежим до хаты!..
   - Иди, я не пойду, - мрачно сказал Василь.
   Он, казалось, был не в силах отвести  свои  горящие  глаза  от  черной,
неподвижной, страшно молчаливой толпы. Его побелевшие губы шептали,  дрожа
и дергаясь, какие-то непонятные слова.
   - Василько, ходим же! - умолял Козел, хватая внука за руку.
   В это время черная масса дрогнула и закачалась, точно лес под  внезапно
налетевшим ветром. Глухой и короткий стон яростно прокатился  над  ней.  В
один миг она тесно сжалась, и  тотчас  же  опять  раздалась,  разорвавшись
клочьями, и опять сжалась. И, оглушая друг друга неистовыми криками,  люди
сплелись в безобразной свалке.
   - Василь, миленький, ради бога! - бормотал заплетающимся языком старик.
- Пойдем... убьют ведь нас!..
   Ему удалось с трудом оттащить мальчика от лужайки. Но на  углу  Василь,
пораженный внезапно наступившей тишиной,  вырвался  от  деда  и  оглянулся
назад.
   Толпа не бурлила больше. Она стояла неподвижным, черным кольцом  и  уже
начинала таять: отдельные фигуры - понурые, с  робкими  движениями,  точно
прячась и стыдясь, медленно расползались в разные стороны.
   - Господи, помяни раба твоего, грешного Левонтия, и учини его в рай,  -
привычной нищенской скороговоркой зашептал Козел. - Убили Бузыгу, - сказал
он с притворной печалью.
   Он знал, что народный гнев уже достаточно насытился кровью и что смерть
прошла мимо его головы, и не умел скрыть своей глубокой животной  радости.
Он  заливался  старческим,  бесшумным  длинным  смехом  и  плакал;  болтал
лихорадочно, без остановки  и  без  смысла,  и  делал  сам  себе  лукавые,
странные  гримасы.  Василь  с  ненавистью  поглядывал  на  него  искоса  и
брезгливо хмурился.

   1903