с немецкого языка на английский и, наоборот, писал надгробные эпитафии, и мало ли чего я еще не делал! По совести говоря, благодаря моей неистощимой энергии и умеренности я не особенно нуждался. У меня был желудок, как у верблюда, сто пятьдесят английских фунтов весу без одежды, здоровые кулаки, крепкий сон и большая бодрость духа. Я так приспособился к бедности и к необходимым лишениям, что мог не только 562 посылать время от времени кое-какие гроши моей младшей сестре Эсфири, которую бросил в Дублине с двумя детьми муж ирландец, актер, пьяница, лгун, бродяга к развратник, -- но и следить напряженно за наукой и общественной жизнью, читал газеты и ученые журналы, покупал у букинистов книги, абонировался в библиотеке. В эту пору мне даже удалось сделать два незначительных изобретения: очень дешевый прибор, механически предупреждающий паровозного машиниста в тумане или в снежную бурю о закрытом семафоре, и особую, почти неистощимую паяльную лампу, дававшую водородный пламень. Надо сказать, что не я воспользовался плодами моих изобретений -- ими воспользовались другие. Но я оставался верен науке, как средневековый рыцарь своей даме, и никогда не переставал верить, что настанет миг, когда возлюбленная призовет меня к себе светлой улыбкой. Эта улыбка озарила меня самым неожиданным и прозаическим образом. В одно осеннее туманное утро мой хозяин, добрый мастер Джонсон, побежал в лавку напротив за кипятком для чая и за молоком для детей. Вернулся он с сияющим лицом, с запахом виски изо' рта и с газетой в руках. Он сунул мне под нос газету, еще сырую и пахнувшую типографской краской, и, указывая на место, отчеркнутое краем грязного ногтя, воскликнул: -- Поглядите-ка, старик. Пусть я не разберу антрацита от кокса, если эти строки не для вас, парень. Я прочитал не без интереса следующее (приблизительно) объявление: "Стряпчие "Э. Найдстон и сын", Реджент-стрит, 451, ищут человека для путешествия к экватору, до места, где ему придется остаться не менее трех лет для научных занятий. Условия: возраст от 22-х до 30 лет, англичанин, безукоризненно здоровый, неболтливый, сме-•лый, трезвый и выносливый, знающий один, а лучше два европейских языка (французский и немецкий), несомненно холостой и по возможности без больших фамильных или иных связей на родине. Первоначальное 19' 563 жалованье 400 фунтов стерлингов в год. Желательно университетское образование, в частности же больше шансов на получение службы имеет джентльмен, знающий теоретически и практически химию и физику. Являться ежедневно от 9 до 10 часов". Я потому так твердо цитирую это объявление, что в моих немногих бумагах сохранился до сих пор его текст, хотя и очень небрежно записанный и смытый морской водою. -- Тебе природа дала длинные ноги, сынок, и хорошие легкие, -- сказал Джонсон, одобрительно хлопнув меня по спине. -- Разводи же машину и давай полный ход. Теперь там, наверно, набралось молодых джентльменов безупречного здоровья и честного поведения гораздо больше, чем их бывает на розыгрыше Дэрби. Анна, сделай ему сандвичи с мясом и вареньем. Почем знать, может быть, ему придется ждать очереди часов пять. Ну, желаю успеха, мой друг. Вперед, храбрая Англия! На Реджент-стрит я попал как раз в обрез. И я мысленно поблагодарил природу за свой хороший шаговой аппарат. Отворяя мне дверь, слуга сказал с небрежной фамильярностью: "Ваше счастье, мистер. Вы как раз захватили последний номер". И тотчас же укре-'пил на дверях, снаружи, роковой анонс: "Прием по объявлению окончен". В полутемной, тесной и достаточно грязной приемной -- таковы почти все приемные этих волшебников из Сити, ворочающих миллионными делами, -- дожидалось человек десять, пришедших раньше. Они сидели вдоль стен на деревянных, потемневших, засаленных и блестевших от времени скамьях, над которыми, на высоте человеческих затылков, старые обои хранили грязную широкую полосу. Боже мой, какой жалкий сброд, голодный, оборванный, загнанный в конец нуждою, больной и забитый, собрался здесь, как на выставку уродов. Невольно мое сердце защемило от жалости и оскорбленного самолюбия. Землистые лица, косые и злобно-ревнивые, подозрительные взгляды исподлобья, трясущиеся руки, лохмотья, запах нищеты, скверного табака и давнишнего алкоголя. Иные из этих молодых джентльменов не достигли еще семнадцатилетнего воз- 564 раста, а другим давно перевалило за пятьдесят. Один за другим они бледными тенями проскальзывали в кабинет и возвращались оттуда с видом утопленников, только что вытащенных из воды. Мне как-то болезненно стыдно было сознавать себя бесконечно более здоровым и сильным, чем все они взятые вместе. Наконец дошла очередь до меня. Кто-то приотворил изнутри кабинетную дверь и, невидимый за нею, крикнул отрывисто и брезгливо, кислым голосом: -- Номер восемнадцатый и, слава аллаху, последний! Я вошел в кабинет почти такой же запущенный, как и приемная, с тою только разницей, что он украшался облупленной клеенчатой мебелью: двумя стульями, диваном и двумя креслами, в которых сидели два пожилых господина, по-видимому, одинакового, небольшого роста, но старший из них, в длинном рабочем вестоне ', был худ, смугл, желтолиц и суров с виду, а другой, одетый в новенький с шелковыми отворотами сюртук, наоборот, был румян, пухл, голубоглаз и сидел, небрежно развалившись и положив нога на ногу. Я назвал себя и сделал неглубокий, но довольно почтительный поклон. Затем, видя, что мне не предлагают места, я сел было на диван. -- Подождите, -- сказал смуглый. -- Сначала снимите ваш пиджак и жилет. Вот доктор, он вас выслушает. Я вспомнил тот пункт объявления, где говорилось о безукоризненном здоровье, и молча скинул с себя верхнюю одежду. Румяный толстяк лениво выпростался из кресла и, обняв меня, прилип ухом к моей груди. -- Наконец-то хоть один в чистом белье, -- сказал он небрежно. Он прослушал мои легкие и сердце, постучал пальцами по спине и грудной клетке, потом посадил меня и проверил коленные рефлексы и, наконец, сказал лениво: -- Здоров, как живая рыба. Немного недоедал в последнее время. Это пустяки, вопрос двух недель хо-рошего питания. Даже, к его счастью, я не заметил у 1 Пиджаке (от франц. veston). -- 565 пего никаких следов обычного у молодежи переутомле-* иия от спорта. Словом, мистер Найдстон, я передаю вам джентльмена, как удачный, почти совершенный образчик здоровой англосаксонской расы. Я думаю, что я вам более не нужен? -- Вы свободны, доктор, -- сказал стряпчий. -- Но вы, конечно, позволите известить вас завтра утром, если мне понадобится ваша компетентная помощь? -- О мистер Найдстон, я всегда к вашим услугам. Когда мы остались одни, стряпчий уселся против меня и внимательно взглянул мне в переносицу. У него были маленькие зоркие глаза, цвета кофейных зерен, и совсем желтые белки. Когда он глядел пристально, то казалось, что из его крошечных синих зрачков время от времени выскакивают тоненькие, острые, блестящие ИГОЛОЧКИ. -- Поговорим, -- сказал он отрывисто. -- Ваше имя, фамилия, происхождение, место рождения? Я отвечал ему в таком же сухом и кратком тоне. -- Образование? -- Королевский университет. -- Специальность? -- Математический факультет. В частности, физика. -- Иностранные языки? -- Немецким владею довольно свободно. По-фрам-дузски понимаю, когда говорят раздельно, не торопясь, могу и сам слепить десятка четыре необходимых фраз, читаю без затруднения. -- Родственники и их социальное положение? -- Это разве вам не безразлично, мистер Найдстон? -- Мне? Совершенно все равно. Я действую в интересах третьего лица. Я рассказал ему сжато о положении моих двух сестер. Он во время моего доклада внимательно разглядывал свои ногти, потом бросил в меня две иглы из своих глаз и спросил: -- Пьете? И сколько? -- == Иногда во время обеда полпинты пива. ' -- Холост? -- Да, сэр. -- Собираетесь сделать эту глупость? Жениться? 566 -- О нет. -- Мимолетная любовь? -- Нет, сэр. -- Гм... Чем теперь занимаетесь? Я и на этот вопрос ответил коротко и правдиво, опустив ради экономии времени пять или шесть моих случайных профессий. -- Так, -- сказал он, когда я окончил. -- Нуждаетесь сейчас в деньгах? -- Нет. Я сыт и одет. Всегда нахожу работу. Слежу по возможности за наукой. Верю твердо, что рано или поздно выплыву. -- Не хотите ли денег вперед? В задаток? -- Нет, это не в моих правилах. Брать деньги ни с того ни с сего... Да мы еще не покончили. -- Правила ваши не дурны. Очень может быть, что мы и сойдемся с вами. Запишите вот здесь ваш адрес. Я вас извещу. И, вероятно, очень скоро. Доброго пути. -- Простите, мистер Найдстон, -- возразил я. -- Я только что отвечал вам с полной искренностью на все ваши вопросы, порою даже несколько щекотливые. Надеюсь, вы и мне позволите задать вам один вопрос? -- Прошу вас. -- Цель поездки? -- Эге! Разве вам не все равно? -- Предположим, что нет. -- Цель чисто научная. ' . -- Этого мало. -- Мало? -- вдруг закричал на меня мистер Найдстон, и из его кофейных глаз посыпались снопы иголок. -- Мало? Да неужели у вас хватает дерзости предполагать, что фирма "Найдстон и сын", существующая уже полтораста лет и пользующаяся уважением всей коммерческой и деловой Англии, может вам предложить что-нибудь бесчестное или просто компрометирующее вас? Или что мы возьмемся за какое-нибудь дело, не имея в руках верных гарантий его безусловной законности? -- О сэр, я не сомневаюсь, -- возразил я сконфуженно, 567 -- Хорошо, -- прервал он, мгновенно успокаиваясь, точно бурное море, в которое вылили несколько тонн масла. -- Но видите ли, во-первых, я связан условием не сообщать вам существенных подробностей до тех пор, пока вы не сядете на пароход, отходящий от Соут-гэмптона...' -- Куда? -- спросил я быстро. -- Пока этого я не могу сказать вам. А во-вторых, цель вашей поездки (если она вообще состоится) для меня самого не совсем ясна. -- Странно, -- сказал я. -- Удивительно странно, -- охотно подхватил стряпчий. -- И даже, если угодно, я вам скажу больше: это фантастично, грандиозно,, неслыханно, великолепно и смело до безумия! Теперь была моя очередь сказать "гм", и я это сделал с некоторою осторожностью. -- Подождите, -- воскликнул с внезапной горячностью мистер Найдстон. -- Вы молоды. Я старше вас лет на двадцать пять -- тридцать. Вы уже многим великим завоеваниям человеческого гения совершенно не удивляетесь. Но если бы мне в ваши годы кто-нибудь предсказал, что я сам буду заниматься по вечерам при свете невидимого электричества, текущего по проволоке, или что я буду разговаривать с моим знакомым за восемьдесят миль расстояния, что я увижу на полотне экрана двигающиеся, смеющиеся, нарисованные образы людей, что можно телеграфировать без проволоки, и так далее и так далее, -- то я бы поставил свою честь, свободу, карьеру против одной пинты плохого лондонского пива за то, что со мной говорит сумасшедший. -- Значит, дело заключается в каком-нибудь новейшем изобретении или величайшем открытии? -- Если хотите, -- да. Но, прошу вас, не глядите на меня с недоверием или подозрением. Ну, что вы сказали бы, например, если бы к вашей молодой энергии, силе и знаниям обратился великий ученый, который, положим, работает над проблемой -- из простых элементов, входящих в воздух, составить вкусное, питательное и съедобное, почти бесплатное вещество? Если бы вам предложили работать ради будущего устроения и укра- 568 шения земли? Посвятить свое творчество и душевную мощь счастию будущих поколений? Что вы сказали бы? Да вот вам живой пример. Поглядите в окно. Я невольно привстал, повинуясь его властному резкому жесту, и посмотрел в мутные стекла. Там, на улицах, висел от неба до земли густой, как грязная вата, черно-ржаво-серый туман. И в нем едва-едва намечались мутно-желтые расплывчатые пятна фонарей. Это было в одиннадцать часов дня. -- Да, да, поглядите, -- произнес мистер Найдстон, -- поглядите внимательно. Теперь предположите, что гениальный самоотверженный человек зовет вас на великое дело оздоровления и украшения земли. Он говорит вам, что все, что есть на земле, зависит от ума, воли и рук человека. Он говорит, что если бог в своем справедливом гневе отвернулся от человечества, то человеческий необъятный ум сам придет себе на помощь. Этот человек скажет вам, что туманы, болезни, крайности климатов, ветры, извержения вулканов -- все подвержено влиянию* и контролю человеческой воли, что, наконец, можно сделать земной шар настоящим раем и продлить его существование на несколько сотен тысяч лет. Что вы сказали бы этому человеку? -- Но что, если тот, кто предлагает мне эту радужную мечту, сам ошибается? Если я окажусь невольной игрушкой в руках мономана? Капризного безумца? Мистер Найдстон встал и, протягивая мне руку в знак прощания, сказал твердо:. -- Нет. На борту парохода, месяца через два-три (если, понятно, мы сговоримся), я скажу вам имя этого ученого и смысл его великой задачи, и вы снимете вашу шляпу в знак величайшего благоговения пред человеком и идеей. Но я, к сожалению, профан, мистер Диббль. Я только стряпчий -- хранитель и представитель чужих интересов. После этого приема я почти не сомневался в том, что судьбе, наконец, надоело мое неизменное созерцание ее непреклонной спины и что она решилась показать мне свое таинственное лицо. Поэтому в тот. же 569 вечер я устроил на остаток моих скудных сбережений неслыханно роскошное пиршество, которое состояло из вареного окорока, пунша, пломпудинга и горячего шоколада и в котором принимала участие, кроме меня, почтенная чета старых Джонсонов и, не помню, -- человек шесть или семь Джонсонов младших. Левое плечо у меня совсем посинело и отвисло от дружеских шлепков доброго хозяина, сидевшего рядом со мною, слева. И я не ошибся. На другой день вечером я получил телеграмму: "Жду завтра в полдень, Реджент-стрит, 451. Найдстон". Я пришел к нему секунда в секунду в .назначенное время. Его не было в конторе, но слуга предупредительно проводил меня в небольшой кабинет ресторана, помещавшегося за углом, шагах в двухстах. Мистер Найдстон был один. Ничто в нем сначала не напоминало того экспансивного и даже, пожалуй, поэтично настроенного человека, который так горячо говорил мне третьего дня о счастье будущих поколений. Нет. Это опять был тот сухой и немногоречивый стряпчий, который при первой встрече со мной в то утро повелительно приказал мне раздеться и потом допрашивал меня, как следователь. -- Здравствуйте, садитесь, -- сказал он, указывая на стул. -- Сейчас время моего завтрака, и у меня самый свободный час. Я хотя и зовусь Найдстон и сын, но сам -- холостой и одинокий человек. Итак, -- есть? Пить? Я поблагодарил и спросил чаю с поджаренным хле-. бом. Мистер Найдстон неторопливо ел, пил маленькими глотками старый портвейн и молча время от времени пронзал меня сверкающими иглами своих глаз. Наконец он вытер губы, бросил салфетку на стол и спросил: -- Итак, согласны? -- Купить кота в мешке? -- спросил я в свою очередь. -- Нет, -- воскликнул он громко и сердито. -- Прежние условия остаются in statu quo '. Перед отправ- 1 В прежнем положении (лат.), 570 лением на юг вы получите все наиболее полные сведения, какие я только смогу и сумею вам сообщить. Если они не удовлетворят вас, то вы с своей стороны можете не подписывать контракт, а я плачу вам некоторое вознаграждение за то время, которое вы потеряли в праздных разговорах со мной. Я внимательно поглядел на него. В это мгновенье он весь был занят тем, что старался, обняв правой рукой кисть левой, раздавить два ореха. Острые иглы глаз были скрыты занавесками век. И тут я, точно в каком-то озарении, вдруг увидел в лице этого человека всю его душу -- странную душу формалиста и игрока, узкого специалиста и необычайно широкую натуру, раба своих конторских профессиональных привычек и в то же время тайного искателя приключений, сутягу, готового засадить за два пенни своего противника в долговое отделение, и в то же время чудака, способного пожертвовать все свое состояние, накопленное десятками лет каторжного труда, ради призрака прекрасной идеи. Эта мысль промелькнула у меня быстро, как молния, и Найдстон тотчас же, как будто наши души соединил какой-то незр.имыи ток, открыл свои глаза, крепким усилием раздавил в мелкие куски орехи и улыбнулся мне ясной, детской, почти проказливой улыбкой. -- В конце концов вы мало чем рискуете, дорогой мистер Диббль. Прежде чем вы отправитесь на юг, я дам вам несколько поручений на континент. Эти поручения не требуют от вас большой затраты научного багажа, но потребуют большой механической аккуратности, точности и предусмотрительности. Это займет у вас на крайний случай месяца два, -- может быть, неделей больше или меньше. Вы должны будете принять в разных местах Европы несколько очень дорогих и очень хрупких стекол, а также несколько чрезвычайно тонких и чувствительных физических инструментов. Их упаковку, доставку на железную дорогу, транзит морем и железной дорогой я целиком вверю вашей наблюдательности, ловкости и умению. Согласитесь с тем, что какому-нибудь пьяному матросу или носильщику ничего не стоит сбросить в люк ящик и разбить вдребезги 571 маленькое двояковыпуклое стеклышко, над которым десятки людей работали десятки лет... "Обсерватория! -- радостно подумал я. -- Конечно, это обсерватория! Какое счастие! Наконец-то я поймал тебя за хвост, неуловимая судьба". Но я уже видел, что он понял мою мысль, а глаза его сделались еще веселее. -- Не будем говорить об оплате этого вашего первоначального труда. В мелочах мы, понятно, с вами сговоримся, это я вижу по вас, но, -- и он вдруг совсем уж беззаботно, по-мальчишески расхохотался, -- но мне хочется обратить ваше внимание на очень курьезную вещь. Смотрите, через мои руки прошло тысяч около десяти, двадцати чрезвычайно интересных дел. Из них некоторые на громадные суммы. Несколько раз я попадался впросак, и это несмотря на всю нашу утонченную казуистическую точность и аккуратность. И вот, представьте себе, каждый раз, когда я отбрасывал в сторону все ухищрения ремесла и глядел человеку ясно и просто в глаза, как я сейчас гляжу на вас, я никогда не впадал в ошибку и не раскаивался. Итак? Его глаза были ясны, тверды, доверчивы и ласковы. В эту секунду этот маленький, смуглый, сморщенный, желтолицый человек точно взял руками мою душу и покорил ее. -- Хорошо, -- сказал я. -- Я вам верю. С этой ми-нутьгя в вашем распоряжении. -- О, зачем так скоро, -- возразил добродушно ми стер Найдстон. -- У нас впереди пропасть времени. Мы еще успеем с вами выпить бутылку кларета. -- Он надавил кнопку висячего звонка.-- Затем вы устрои тесь со своими вещами и со всеми личными делишками, и сегодня же, в восемь часов вечера, вы ко времени отлива должны быть на борту парохода "Лев и Маг далина", куда я вам привезу ваш точный маршрут, че ки на различные банки и деньги для ваших собствен ных расходов. Милый юноша, пью за ваше здоровье и за ваши успехи. Ах, если бы вы знали, -- вдруг воскликнул он с неожиданным энтузиазмом, -- если бы вы знали, как я вам завидую, дорогой мистер Диббль! -- 572 Чтобы немножко и совсем невинно польстить ему, я возразил почти искренно: -- Зачем же дело стало, дорогой мистер Найдстон? Клянусь, что душой вы так же молоды, как и я. Смуглый стряпчий опустил свой тонко очерченный, длинный нос в стакан с кларетом, помолчал немного и вдруг сказал с искренним вздохом: -- Эх, мой милый! Контора, существующая чуть ли не со времен Плантагенетов, честь фирмы, предки, десятки тысяч уз, связывающих меня с клиентами, сотрудниками, друзьями и врагами... всего я и не перечислю... Значит, больше никаких сомнений? ' -- Нет. -- Итак, чокнемся и споем: "Roule Britannia!" ' И мы чокнулись и запели -- я, почти мальчишка, вчерашний бродяга, и этот сухой деловой человек, влиявший из мрака своей грязной конторы на судьбы европейских держав и капиталов, -- запели самыми невероятными и фальшивыми голосами в мире: Правь, Британия, Правь через волны, Никогда, никогда, никогда Англичанин не будет рабом! Вошел слуга и, обращаясь почтительно к мистеру Найдстону, сказал: -- Простите меня, я с истинным наслаждением слушал ваше пение. Ничего более прекрасного я не слышал даже в Королевской опере, но рядом с вами, за стеной, собрание клуба любителей французской средневековой музыки. Может быть, я не так назвал собрание джентльменов... но у всех у них очень капризный музыкальный слух. -- Вы правы, -- кротко ответил стряпчий, -- и по тому прошу вас принять на память этот маленький круглый желтый предмет с изображением нашего доб рого короля. -- ' • 1 "Правь, Британия!" (англ.) 573 Вот краткий список тех городов и мастерских, которые я посетил с тех пор, как впервые переплыл канал.: Выписываю их целиком из своей записной книжки: Пражмовский в Париже и инструментальная фирма Репсольдов в Гамбурге, Цейсс, братья Шотт и Сляттф в Иене; в Мюнхене Фраунгоферский и оптический . институт Уитшнейдера и там же Мерц; Шик в Берлине, Беннех и Вассерман там же. И там же неподалеку, в Потсдаме, чудесное отделение фабрики Пражмов-ского, работающего в сотрудничестве с весьма обязательным и просвещенным доктором Э. Гартнак. Маршруты, составленные мистером Найдстоном, были необычайно точны, вплоть до указаний времени пересадок и адресов недорогих, но комфортабельных английских отелей. Он делал маршрут собственноручно. Но и тут сказалась его странная, способная на всякие неожиданности натура. На углу одной из страниц его угловатым твердым почерком, карандашом, была записана краткая сентенция: "Если бы Чане и компания были настоящими англичанами, то они не забросили бы своего дела и нам не приходилось бы ездить за стеклами и инструментами к французами немецким шнур-бартбинтхалтерам" '. Скажу по правде, не хвастаясь, что всюду я держал себя с надлежащим весом и достоинством, потому что много раз, в критические минуты, в моих ушах раздавался ужасный козлиный голос мистера Найдстона: "Никогда англичанин не будет рабом". Впрочем, надо сказать, что я не мог пожаловаться на недостаток внимания и предупредительности ко мне со стороны ученых оптиков и знаменитых инструменталистов. Мои рекомендательные письма, подписанные какими-то крупными, черными,совершенно неразборчивыми каракулями и скрепленные внизу четким автографом мистера Найдстона, служили в моих руках подобием волшебной палочки, открывавшей мне все двери и сердца. С неослабным глубоким интересом наблюдал я за приготовлением и шлифовкой выпуклых и вогнутых стекол и за выделкой тончайших остроумных и 1 Наусникам (от нем. Schnurbartbindhalter). 574 прекрасных инструментов, сверкавших медью и сталью, сиявших всеми своими винтами, трубами и нарезами. Когда мне впервые показали в одной из самых знаменитых мастерских мира почти законченный пятидесяти-дюнмовый рефрактор, который нуждался всего лишь в каких-нибудь годах двух-трех окончательной шлифсв-кн, -- у меня остановилось сердце и захватило дыхание от восторга и умиления перед мощью человеческого ума. Но меня чрезвычайно смущало то настойчивое любопытство, с которым все эти серьезные, ученые люди старались, поочередно, по секрету друг от друга, проникнуть в тайные замыслы моего, неведомого мне самому, патрона. Иногда тонко и искусно, иногда с грубой неловкостью они старались выпытать у меня подробности и цель моей поездки, адреса фирм, с которыми мы имеем дело, характер и назначение наших заказов в других мастерских и т. д. и т. д. Но, во-первых, я твердо помнил очень серьезное предостережение мистера Найдстона насчет болтливости, а во-вторых, что я мог бы им ответить, если бы даже добросовестно согласился на это? Я сам ничего не знал и бродил ощупью, точно ночью в незнакомом лесу. Я принимал, сверяясь с чертежами и вычислениями, какие-то странные, чечевицеобразные стекла, металлические трубы и трубочки, нониусы, мельчайшие микрометрические винты, миниатюрные поршневые цилиндры, обтюраторы, тяжелые, стеклянные, странной формы, колбы, манометры, гидравлические прессы, множество совершенно мне непонятных, доселе не виданных мною электрических приборов, несколько сильных луп, три хронометра и два водолазных скафандра со шлемами. Одно лишь становилось мне все более ясным: загадочное предприятие, которому я служил, ничего не имело общего с постройкой обсерватории, а по виду принимаемых мною предметов я даже и приблизительно не мог догадаться о цели, которой они были предназначены служить. Я только с напряженным вниманием следил за их тщательной упаковкой, изобретая постоянно хитроумные способы, предохраняющие от тряски, поломки и погнутия. 575 От назойливых расспросов я отделывался тем, что внезапно умолкал и, не произнося ни звука, начинал глядеть каменными глазами в самую переносицу любопытного. Но однажды мне поневоле пришлось прибегнуть к весьма убедительному красноречию: толстый, наглый, самоуверенный пруссак осмелился предложить мне взятку в двести тысяч германских марок за то, чтобы я выдал ему тайну нашего предприятия. Это случилось в Берлине, в моей отельной комнате, расположенной в четвертом этаже. Я коротко и строго заметил этому жирному, наглому животному, что он разговаривает с английским джентльменом. Но он заржал, как настоящий першерон 1, хлопнул меня фамильярно по плечу и воскликнул: -- Э, бросьте, мой милейший, эти штучки. Мы прекрасно понимаем их цену и значение. Вы находите, что я предложил вам мало? Но ведь мы можем, как умные и деловитые люди, сойтись на... Его пошлый тон и грубый жест совсем не понравились мне. Я распахнул огромное окно моей комнаты и, указывая вниз, на мостовую, сказал твердо: -- Еще одно слово -- и вам для того, чтобы убраться отсюда, не надо будет прибегать к помощи лифта. Ну, раз, два... Он встал, побледневший, струсивший и разъяренный, хрипло выругался на своем картавом берлинском жаргоне и, уходя, так хлопнул дверью, что пол моей комнаты задрожал и все предметы на столе запрыгали. Последняя моя остановка на континенте была в Амстердаме. Там я должен был вручить рекомендательные письма двум владельцам двух всемирно известных гранильных фабрик -- Маасу и Даниэльсу. Это были умные, вежливые, важные и недоверчивые евреи. Когда я посетил их поочередно, то Даниэльс первым делом спросил меня лукаво: "Конечно, вы имеете поручение также и к господину Маасу?" А Маас, только что прочитав адресованное ему письмо, сказал пытливо: "Несомненно, вы уже виделись с господином Да-ниэльсом?" 1 Порода лошадей (от франц. percheronj. 576 Оба они проявили в сношениях со мною крайнюю осторожность и подозрительность, долго совещались между собою, посылали куда-то простые и шифрованные телеграммы, наводили точнейшие и подробнейшие сведения о моей личности и так далее. В день моего отъезда они оба явились ко мне. В их словах и движениях чувствовалась какая-то библейская торжественность. -- Извините нас, молодой человек, и не сочтите за знак недоверия то, что мы вам сейчас сообщим, -- сказал старший из них и более важный -- Даниэльс. -- На линии Амстердам -- Лондон все пароходы обыкновенно кишмя кишат международными ворами самых высших марок. Правда, мы держим в строжайшем секрете исполнение вашего почтенного заказа, но кто же может ручаться за-то, что один или двое из этих пронырливых, умных, порою даже почти гениальных международных рыцарей индустрии не ухитрились проникнуть в нашу тайну? Поэтому мы считаем далеко не лишним окружить вас незримой, но верной охраной из опытных полицейских агентов. Вы, пожалуй, даже и не заметите их. Вы сами знаете, что осторожность никогда не помешает. Согласитесь, что и вашим доверителям и нам будет гораздо спокойнее, ежели то, что вы повезете, будет во все время пути под надежным, зорким и неусыпным надзором? Ведь здесь дело идет не о кожаном портсигаре, а о двух вещах, которые стоят в сложности около миллиона трехсот тысяч франков и которым нет ничего подобного на всем земном шаре, а пожалуй, и во всей вселенной. Я самым искренним и любезным тоном поспешил уверить почтенного бриллиантщика о моем полнейшем согласии с его мудрыми и дальновидными словами. По-видимому, эта доверчивость еще более расположила его ко мне, и он спросил пониженным голосом, в котором я уловил какую-то благоговейную дрожь: -- Не хотите ли теперь взглянуть на них? -- Если это удобно и возможно для вас, то пожа луйста, -- сказал я, с трудом скрывая свое любопыт ство и недоумение. • 577 Оба еврея, почти одновременно, с видом священнодействующих жрецов, вынули из боковых карманов своих длинных сюртуков два небольших футляра,-- Даниэльс дубовый, а Маас красный сафьяновый; осторожно отворили золотые застежки и подняли крышки. Оба ящичка внутри были выложены белым бархатом и сначала показались мне пустыми. Только, нагнувшись совсем низко над ними и внимательно приглядевшись, я заметил две круглые выпуклые стеклянные, совершенно бесцветные чечевицы такой необычайной чистоты и прозрачности, что они казались бы совсем незаметными, если бы не тонкие, круглые, геометрически правильные очертания их окружности. -- Удивительная работа! -- воскликнул я, восхищенный. -- Вероятно, вам очень долго пришлось трудиться над этими стеклами? -- Молодой человек! -- произнес Даниэльс испуганным шепотом. -- Это не стекла, а два брильянта. Один, вышедший из моей мастерской, весит тридцать с половиною каратов, а брильянт господина Мааса целых семьдесят четыре. Я был так поражен, что даже потерял свою обычную хладнокровную сдержанность. -- Брильянты? Брильянты, принявшие сферическую поверхность? Но ведь это чудо, о котором мне ни разу не приходилось ни читать, ни слышать. Ведь ничего подобного до сих пор не было достигнуто человеком! -- Я и говорил вам, что эти вещи единственные в мире, -- важно подтвердил ювелир, -- но меня, простите, немного озадачивает ваше изумление. Неужели это новость для вас? Неужели вы в самом деле никогда' не слыхали о них? -- Ни разу в жизни. Ведь вы сами знаете, что предприятие, которому я служу, держится в строжайшем секрете. Не только я, но и мистер Найдстон не посвящен в его подробности. Я знаю только то, что в разных местах Европы я принял части и приборы для какого-то грандиозного сооружения, в цели и смысле которого я сам -- ученый по образованию -- пока ровно ничего не . понимаю. 578 Даниэльс пристально взглянул мне в глаза своими спокойными, умными глазами табачного цвета, и его библейское лицо омрачилось. -- Да... это так, --сказал он медленно и задумчиво после небольшого молчания. -- По-видимому, вам известно не более, чем нам, но я сейчас только заглянул вам в душу и чувствую, что все равно, если бы вы были в курсе дела, вы, конечно, не поделились бы с нами вашими сведениями? -- Я связан словом, господин Даниэльс, -- возразил я по возможности мягко. -- Да, это так... это так. Не думайте, молодой человек, что вы явились сюда, в наш город каналов и брильянтов, совершенным незнакомцем. Еврей усмехнулся тонкой улыбкой. -- Мы знаем даже подробности о том, как вы в Берлине предложили одному известному коммерции советнику совершить воздушный полет из вашего окна. -- Неужели это могло быть кому-нибудь известно, кроме нас двоих? -- удивился я. -- Ну, и болтун же этот немецкий боров. Лицо еврея сделалось загадочным. Он медленно и многозначительно провел рукой по своей длинной бороде. -- Представьте себе, немец никому не говорил о своем позоре. Но мы узнали об этом происшествии на другой день. Что делать! Нам, у которых в блиндированных несгораемых подвалах сохраняются свои и чужие драгоценности, иногда на многие сотни миллионов франков, приходится иметь свою собственную полицию. Да. А через три дня о вашем поступке узнал и мистер Найдстон. -- Этого еще недоставало! -- воскликнул я в смущении. -- Вы здесь ничего не потеряли, молодой англичанин. Скорее выиграли. Знаете, как отозвался о вас мистер Найдстон, когда узнал о берлинском случае? Он сказал: "Я заранее был уверен, что этот славный малый ^Диббль иначе и не мог бы поступить". И я с своей стороны могу только поздравить мистера Найд-стона и его главного доверителя с тем, что их интересы 579 попали в такие верные руки. Хотя... хотя... Хотя все это разрушает мои некоторые соображения, планы и° надежды... -- Да, -- подтвердил немногословный Маас. -- Да, -- повторил тихо библейский Даниэльс, и снова лицо его заволоклось грустью. -- Нам привезли эти брильянты почти в том же самом виде, в каком вы их теперь рассматриваете, но их поверхности, только что вынутые из матриц, были грубы и неровны. Мы отшлифовали их так терпеливо и любовно, как не сделали бы этого по заказу любого императора в мире. Вернее сказать, что лучше невозможно было сделать. Но мне, старику, старому профессионалу и одному из лучших знатоков камней на свете, -- мне уже давно не дает покоя проклятый вопрос: кто мог придать алмазу такую форму. И притом взгляните, -- вот вам лупа, -- ни трещинки, ни пятнышка, ни пузырька внутри. До какой, однако, температуры были доведены эти цари камней и какому чудовищному давлению они потом подвергались. И я, -- вздохнул грустно Даниэльс, -- и я должен признаться, что очень сильно рассчитывал на ваш приезд и вашу откровенность. -- Простите, мне очень жаль, что я не в состоянии... -- Оставьте. Я знаю. Ну, 'желаем вам счастливого пути. Вечером мой пароход отошел от Амстердама. По сланные со мной агенты вели себя так умело, что я действительно мог подозревать в любом пассажире мою охрану и в то же время не подозревать никого. Но когда к полуночи мне захотелось спать и я спустился в занятую мною каюту, то, к своему удивлению, на шел там бородатого, широкоплечего незнакомца, ко торого я раньше не видел на палубе. Он расположился не на запасной койке, а прямо на полу, у дверей, по достлав под себя пальто, положив под голову надувную резиновую подушку и покрывшись пледом. Не без сдер живаемого гнева я заметил ему, что вся каюта, со всеми местами и со всем кубическим содержанием воз духа, принадлежит мне. Но он возразил мне спокойно и на хорошем английском языке: •.. , •; , 580 -- Не волнуйтесь, сэр. Моя обязанность -- провести эту ночь около вас на положении верного дога. Кстати, вот вам письмо и пакетик от господина Даниэльса. Старый еврей писал коротко и любезно: "Не откажите мне в маленьком удовольствии: примите на память о нашей встрече прилагаемое кольцо. В нем нет большой ценности, но это амулет, предостерегающий от морской опасности. Надпись на нем древняя, едва ли не на языке вымерших инков. Даниэльс". В пакетике было кольцо с небольшим плоским рубином, на поверхности которого были вырезаны диковинные знаки. А мой "дог" запер каюту на ключ, положил около себя револьвер и, по-видимому, мгновенно заснул. -- Благодарю вас, дорогой мистер Диббль, -- говорил мне через день мистер Найдстон, крепко пожимая мою руку. -- Вы прекрасно справились со всеми поручениями, порою довольно сложными, сэкономили много времени и вдобавок держали себя с надлежащим достоинством. Теперь в продолжение недели отдыхайте и развлекайтесь, как хотите. В воскресенье утром мы с вами пообедаем и выедем в Соутгэмптон, а утром в понедельник вы уже будете плыть через океан на борту великолепного парохода "Южный крест". Кстати, не забудьте зайти к моему клерку и получить ваше двухмесячное жалованье и суточные деньги, а я за эти дни пересмотрю и вновь упакую накрепко весь ваш багаж. Опасно доверяться чужим рукам, а в деле упаковки деликатных вещей вряд ли во всем Лондоне найдется мне хоть один соперник. В воскресенье я распростился с милым мистером Джоном Джонсоном и его многочисленной семьей и уехал, сопровождаемый общими теплыми напутствиями. А в понедельник утром мы с мистером Найдстоном сидели в роскошной кают-компании гигантского паро^ хода "Южный крест" в ожидании .отплытия и пили 581 кофе. По океану разГуливал довольно свежий ветер, и зеленые волны с белыми пенными гребнями бились о крепкие круглые стекла иллюминаторов. -- Я должен вас предупредить, мой милый, что вы поедете не один, -- говорил мистер Найдстон. -- С вами вместе отправляется некий мистер де Мон де Рик. Он по образованию электротехник и механик, за ним несколько лет безукоризненной практики, и я слышал о нем самые лестные отзывы, как о работнике. Мне лично этот парень не по сердцу, но очень может быть, что в данном случае во мне говорит ошибочная беспричинная антипатия, попросту -- старческий каприз. Его отец .был французом, принявшим английское подданство, а мать ирландка, но в нем самом, в его жилах, очень много крови от галльского петуха. Он фат, красавец в шаблонном виде, страшно занят собой и своей наружностью и вечно трется около женских юбок. Его выбирал не я. Я только повиновался инструкциям, данным мне лордом Чальсбери, вашим будущим руко- . водителем и наставником. Де Мон де Рик приедет минут через двадцать-двадцать пять с утренним поездом из Кардифа, и мы с вами успеем поговорить. Во всяком случае, советую вам войти с ним в ровные, хорошие отношения. Как-никак, а ведь вам придется прожить три-четыре года бок о бок черт знает в какой пустыне, на экваторе, на самой макушке потухшего вулкана Каямбэ, где вас, белых людей, будет всего пять-шесть человек, остальные же негры, метисы, индейцы и другой сброд. Вас, может, пугает такая невеселая перспектива? Помните -- вы совершенно свободны. Мы сию минуту можем разорвать подписанный вами контракт и вместе возвратиться с одиннадцатичасовым поездом обратно в Лондон. И поверьте, это ничуть не уменьшит моего уважения и расположения к вам. -- Нет, дорогой мистер Найдстон, я уже на Каямбэ, -- возразил я смеясь. -- Я положительно стосковался по регулярному, в особенности научному, труду, и когда думаю о нем, то облизываюсь, как голодный оборванец из Уайтчэпля перед колбасной лавкой. Надеюсь, что у меня будет достаточно интересной работы, 582 чтобы я не скучал и не погрязнул в мелких дрязгах и личных ссорах. -- О да, мой дорогой, у вас будет много прекрасной и возвышенной по своей идее работы. Теперь наступила пора быть мне с вами откровенным, и я передам вам то немногое, что мне известно. Лорд Чальс-бери вот уже девять лет трудится над неимоверным по своей грандиозности предприятием. Он во что бы то ки стало решил достигнуть возможности сгустить материю солнечных лучей в газ, и даже еще больше -- сжать этот газ при страшно низкой температуре и колоссальном давлении до жидкого состояния. Если ему бог поможет довести до конца свой план, то его открытие будет прямо неизмеримо велико по своим результатам... -- Неизмеримо! -- повторил я тихо, подавленный и восхищенный словами мистера Найдстона. -- Вот и все, что я знаю, -- произнес стряпчий. -- Нет, знаю еще из личного письма лорда Чальсбери ко мне, что теперь он . более, чем когда-либо, близок к счастливому окончанию своего труда и менее, чем когда-либо, с