о голову свою вниз, начал с расстановкой: - Я-с... получил... от вашего супруга письмо! Домна Осиповна немного побледнела при этом. - До меня касающееся? - спросила она. - До вас, - отвечал Грохов, опять несколько протяжно. - Что ж такое угодно ему писать обо мне? - спросила Домна Осиповна, стараясь придать насмешливый оттенок своему вопросу. - Позвольте мне прочесть вам самое письмо, - сказал ей на это Грохов. - Пожалуйста, - отвечала Домна Осиповна. Грохов вынул из кармана письмо и принялся читать его ровным и монотонным голосом: - "Почтеннейший Григорий Мартынович! Случилась черт знает какая оказия: третьего дня я получил от деда из Сибири письмо ругательное, как только можно себе вообразить, и все за то, что я разошелся с женой; если, пишет, я не сойдусь с ней, так он лишит меня наследства, а это штука, как сам ты знаешь, стоит миллионов пять серебром. Съезди, бога ради, к Домне Осиповне и упроси ее, чтобы она позволила приехать к ней жить, и жить только для виду. Пусть старый хрыч думает, что мы делаем по его". Прочитав это, Грохов приостановился ненадолго, видимо, желая услышать мнение Домны Осиповны. Она же, в свою очередь, сидела бледная, как полотно. - Нет, это невозможно! - произнесла она решительно. - Отчего же? - спросил ее почти нежно и с живым участием Грохов. Вопрос этот, по-видимому, удивил Домну Осиповну. - С какой же стати я опять с ним буду жить? - сказала она. - Да ведь для виду только! - объяснил ей Грохов. - Сделайте милость, для виду!.. - воскликнула Домна Осиповна, голос ее принял какой-то даже ожесточенный тон. - Знаю я его очень хорошо, - он теперь говорит одно, а после будет говорить совсем другое. Лицо Домны Осиповны горело при этом. Вероятно, в этом отношении она сохранила довольно сильные и неприятные воспоминания. - Нет-с, он пишет - для виду только... - повторил Грохов. Домна Осиповна взяла себя за голову и долгое время думала. - Кто ж дедушке написал, что мы живем врознь?.. - спросила она. - Старик пишет в письме, что Хмурин, богач этот здешний, приятель его, - отвечал Грохов. Домна Осиповна прикусила язычок. Значит, она сама и виновата была во всем, потому что очень разоткровенничалась с Хмуриным. - Если вы не съедетесь, пяти миллионов ваш супруг лишится, а это не безделица!.. - проговорил многозначительно Грохов. Домна Осиповна перевела при этом тяжелое дыхание. - Ненадолго хватит ему этих пяти миллионов, когда получит!.. Скоро их промотает на разных госпож своих! - проговорила она. - О, нет-с!.. Зачем же?.. - возразил ей Грохов, как бы проникнувший в самую глубь ее мыслей. - Прежде всего он имеет в виду вас обеспечить! - присовокупил он и снова начал читать письмо: - "Ежели Домна Осиповна окажет мне эту милость, то я сейчас же, как умрет старый хрен, выделю ей из его денег пятьсот тысяч". Услыхав это, Домна Осиповна, как ни старалась, не могла скрыть своего волнения: у нее губы дрожали и грудь волновалась. - Нет, это невозможно!.. - повторила она еще раз, беря себя за голову, но заметно уже не столь решительным тоном. - Отчего же невозможно? - спросил ее опять с некоторою нежностью Грохов. Он как будто бы сам влюблен в нее был и умолял ее не быть к нему жестокою. - А если уж я люблю другого? Я женщина, а не камень! - ответила Домна Осиповна, гордо взмахнув перед ним голову свою. - Так что ж такое!.. Ну и господь с вами, любите! - успокоивал ее Грохов. - Как, любите другого? - спросила его со строгостью Домна Осиповна. - Так-с, любите! - сказал нисколько не смущенный ее вопросом Грохов. - Супруг ваш предусмотрел это: "Надеюсь, - пишет он, - что она позволит мне привезти мою Глашу, и я тоже ни в чем ее не остановлю: пусть живет, как хочет!" - Еще бы он меня остановил!.. - проговорила Домна Осиповна и усмехнулась не совсем естественным смехом. Самый простой, здравый смысл и даже некоторое чувство великодушия говорили Домне Осиповне, что на таких условиях она должна была сойтись с мужем, - во-первых, затем, чтобы не лишить его, все-таки близкого ей человека, пяти миллионов (а что дед, если они не послушаются его, действительно исполнит свою угрозу, - в этом она не сомневалась); а потом - зачем же и самой ей терять пятьсот тысяч? При мысли об этих тысячах у ней голова даже начинала мутиться, в глазах темнело, и, точно звездочки светлые, мелькала перед ней цифра - пятьсот тысяч; но препятствием ко всему этому стоял Бегушев. Домна Осиповна предчувствовала, что это на него произведет страшное и убийственное впечатление. Вместе с тем, из последней происшедшей между ними размолвки, она убедилась, что Бегушев вовсе не считает ее за такое высокое и всесовершенное существо, в котором не было бы никаких недостатков; напротив, он находил их много, а с течением времени, вероятно, найдет еще и больше!.. (Домна Осиповна была опытна и прозорлива в жизни.) "Что ж в итоге потом будет? - продолжала она быстро соображать. - Что, во имя какой-то не вполне вселяющей доверие любви, она пренебрежет громаднейшим состоянием, а что это глупо и неблагоразумно, скажет, конечно, всякий". Но тут перед Домной Осиповной являлась и другая сторона медали: положим, что это сближение ее с мужем так поразит и так взбесит Бегушева, что он бросит ее и покинет совершенно. Что он человек довольно неудержимого характера, она видела этому два-три опыта. "Ну что же, если и бросит, - говорил в Домне Осиповне ум. - Бог с ним, значит, он не любит ее!" - "Нет, напротив, это-то и покажет, что он ее безумно и страстно любит", - возражало сердце Домны Осиповны и при этом начинало ныть до такой степени, что бедная женщина теряла всякую способность рассуждать далее. Грохов всю эту борьбу в ней подметил. - Может быть, вы желаете поразмыслить несколько о предложении вашего супруга? - сказал он. - Да!.. Я, конечно, должна подумать! - отвечала она. - Поразмыслите и порассудите!.. - одобрил Грохов. - И что же, муж, вероятно, предполагает внизу у меня в доме жить? - спросила Домна Осиповна. - Без сомнения, внизу-с! Зачем его вам наверх к себе пускать? - И что же, - продолжала Домна Осиповна, лицо ее снова при этом покрылось сильным румянцем, - госпожа эта тоже будет жить вместе с ним в моем доме? - Ай, нет! Сохрани от этого бог! - воскликнул Грохов и замахал даже руками. - Надобно сделать так для виду, что вы будто бы как настоящий муж с женой живете... Дедушка - старик лукавый... он проведывать непременно будет; а эту госпожу пусть супруг ваш поселит, где хочет, посекретнее только, и пускай к ней ездит. - Но как же она смотрит, что он хочет сойтись со мной? - спросила Домна Осиповна. - Как смотрит? Не сумасшедшая!.. Поняла, что нельзя человека из пустой ревности лишать пяти миллионов наследства. - Да, ну прекрасно, - продолжала Домна Осиповна, окончательно овладевшая собой. - Я вот, подумать страшно, на какую ужасную жизнь себя обреку... может быть, всем здоровьем моим пожертвую тут; а муж, получив наследство, вдруг раскапризничается, опять предложит мне жить отдельно, не вознаградив меня ничем. - Но он пятьсот тысяч вам обещает! - возразил Грохов. - Обещать обещает, но может и передумать, - произнесла Домна Осиповна. Грохов понял, куда она бьет. - Мы-с бумагу с него возьмем, обяжем его условием, что вот, в случае получения им наследства, он должен немедля выдать вам пятьсот тысяч; в противном случае обязан заплатить неустойку. Домна Осиповна выслушала его со вниманием, как обыкновенно она выслушивала всякий деловой разговор. - А вы потом опять с меня десять процентов возьмете за это дело? - заметила она с злобной улыбкой. - Я с вас ничего не возьму, ни копеечки! - успокоил ее Грохов. - А того барина щипну маленько. Чем же нам кормиться! До свиданья, - заключил он, вставая. - До свиданья! - сказала Домна Осиповна, тоже вставая. - Когда же мне прикажете ждать от вас решительного ответа? - продолжал Грохов. Домна Осиповна подумала некоторое время. - Завтра я вам отвечу! - сказала она. - Слушаю-с!.. - сказал Грохов и затем, поцеловав у ней руку и неуклюже расшаркавшись, ушел. Оставшись одна, Домна Осиповна впала в мучительное раздумье, хоть в сущности она уже окончательно решила в мыслях своих сойтись с мужем, потому что лишиться пятисот тысяч было выше всяких нравственных сил ее и почти равнялось бы самоубийству; но весь вопрос для нее состоял в том, как ей поступить в этом случае с Бегушевым? Прямее всего было бы рассказать ему, как дело есть!.. Будь другой человек на месте Бегушева, более благоразумный и практический, Домна Осиповна так бы с тем и поступила: тот бы понял ее. Но она знала очень хорошо, что Бегушев, несмотря на свои пятьдесят лет, был еще мечтатель и безумец; чего доброго, он, пожалуй, насильно ей свяжет руки, посадит в экипаж и увезет за границу. Она очень хорошо помнила его беснование при первом объяснении в любви, когда она хотела его немного повыдержать. "Лучше всего, - сказала себе мысленно Домна Осиповна, - в отношении подобных людей действовать так, что сначала сделать окончательно, что им неприятно, а потом и сказать: они побесятся, поволнуются, покричат, но и успокоятся же когда-нибудь", - тем более, что Домна Осиповна будет ему говорить и может даже ясно доказать, что она живет с мужем только для виду. Приняв такое намерение, она, однако, протерзалась и проплакала целый день и всю ночь. Проснувшись на другой день с зеленым цветом лица и с распухшими от слез глазами, она все-таки пересилила себя и написала Грохову: "Телеграфируйте мужу, что он может приехать ко мне". По отправлении этого письма Домной Осиповной овладел новый страх: ну, как муж приедет в то время, как у нее сидит Бегушев, и по своей болтливости прямо воскликнет: "Благодарю тебя, душенька, что ты позволила приехать к тебе!" А она желала, чтобы это навсегда осталось тайною для Бегушева и чтобы он полагал, что муж возвратился к ней нахрапом, без всякого согласия с ее стороны. Изобретательность женская помогла в этом случае Домне Осиповне. Воспользовавшись тем, что у нее начали перекрашивать в девичьей пол, она написала Бегушеву такое письмо: "Мой дорогой друг, позволь мне переехать к тебе на несколько дней; у меня выкрашена девичья, и я умираю от масляного запаху!" На это она получила от Бегушева восторженный ответ: "Приезжайте, сокровище мое, и оживите, как светозарное светило, мою келью!" И вечером в тот же день Домна Осиповна была уже в доме Бегушева. Глава XII Надобно было иметь силу характера Домны Осиповны, чтобы, живя у Бегушева целую неделю и все почти время проводя вместе с ним, скрывать от него волнующие ее мысли и чувствования, тем более что сам Бегушев был очень весел, разговорчив и беспрестанно фантазировал, что вот он, с наступлением зимы, увезет Домну Осиповну в Италию, в которой она еще не бывала, познакомит ее с антиками, раскроет перед ней тайну искусств, - и Домна Осиповна ни одним словом, ни одним звуком не выразила, что она ожидает совершенно иначе провести грядущую зиму, - напротив, изъявляла удовольствие и почти восторг на все предложения Бегушева. Прокофий в эти дни превзошел самого себя: он с нескрываемым презрением смотрел на Домну Осиповну и даже кушанья за обедом сначала подавал барину, а потом уж ей, так что Бегушев, наконец, прикрикнул на него: "Начинай с Домны Осиповны!" Прокофий стал начинать с нее, но и тут - то забудет ей подать салату, горчицы, то не поставит перед нею соли. Из женской прислуги у Бегушева была всего только одна жена Прокофия, по имени Минодора, женщина благоразумная и неглупая. Она, разумеется, озаботилась на дамской половине дома приготовить для Домны Осиповны, в особой отдельной комнате, постель, и когда та пришла в эту комнату, Минодора не замедлила явиться к ней, чтобы помочь ей раздеться. Прокофий по этому поводу спросил на другой день жену суровым голосом: - Ты зачем ходила эту гостью раздевать, у ней у самой нет разве рук? - Ах ты, дурак, дурак этакой! - сказала Минодора. - Какая бы госпожа ни приехала к барину, я должна служить, а уж Домне Осиповне и подавно: это все равно, что барыня наша теперь! - Хороша барыня! - воскликнул Прокофий, и у него при этом перекосило даже рот от злости. - Похожа она на барыню! - присовокупил он, и очень возможно, что в мыслях своих сравнивал Домну Осиповну с Натальей Сергеевной, о которой Прокофий всегда с каким-то благоговением отзывался. Он все время житья Бегушева за границей был при нем и даже немножко говорил по-французски и по-немецки. В одно утро Прокофий выкинул новую штуку. Бегушев, как только приехала к нему Домна Осиповна, всей прислуге приказал никого не принимать, пока гостит она у него, и первые три дня прошли благополучно; но на четвертый поутру, когда Домна Осиповна, совсем еще неодетая, сидела у Бегушева в диванной и пила с ним чай, вдруг раздался довольно слабый звонок. - Кто-то, кажется, позвонил? - произнесла Домна Осиповна и хотела было уйти. - Не примут! - успокоил ее Бегушев. Но Домна Осиповна явственно начала слышать мужские шаги, которые все более и более приближались к диванной, так что она поспешила встать, и только что успела скрыться в одну из дверей во внутренние комнаты, как из противоположных дверей появился граф Хвостиков. Бегушев побагровел от злости. Он убежден был, что графа принял Прокофий, и принял с умыслом, а не просто. Первым его движением было идти и избить Прокофия до полусмерти, но от этого он, как и всегда, удержался, только лицо его оставалось искаженным от гнева. Граф Хвостиков, заметивший это и относя неудовольствие хозяина к себе, сконфузился и почти испугался. - Pardon, mon cher!..* Я, может быть, обеспокоил тебя? - пробормотал он. ______________ * Извини, дорогой!.. (франц.). - Нет, ничего! - отвечал Бегушев. - Не занят ли ты чем-нибудь? Я и в другое время могу зайти к тебе! - продолжал граф. - Ничего, оставайтесь! - повторил еще раз Бегушев. Граф сел на диван и, закинув голову назад, начал добрым и в то же время сохраняющим достоинство тоном: - Как мне приятно было войти в твой дом!.. Так вот и видишь в этих маленьких, отдельных комнатках, что это была какая-нибудь моленная твоей матушки, а это, может быть, комнатка сестер твоих, а это уголок дальнего родственника, пригретого бедняка!.. Бегушев не без удивления выслушал эти элегические излияния графа и сначала объяснить себе не мог, зачем он им предавался. Граф между тем продолжал: - Ты все это, mon cher, сохранил, и потому честь и хвала тебе за то великая, а мы все это растеряли, уничтожили! - Кто ж вас заставлял это делать? - произнес насмешливо Бегушев. - Ветреность и глупость наша! - подхватил граф. - И это бы еще ничего... Конечно, это - священные воспоминания, которые приятно сохранять каждому!.. Но мы надурили больше того: мы растратили и промотали все наше состояние. Бегушев на это промолчал. Он начинал смутно уразумевать, куда разговор клонился. - А ты, cher ami*, скажи, все состояние твое капитализировал, кажется? - перешел уж прямо к делу граф. ______________ * дорогой друг (франц.). - Нет!.. - пробурчал Бегушев. - Но, разумеется, если бы ты это сделал, то у тебя огромный бы капитал составился. - Не знаю, не рассчитывал... не считал!.. - отвечал Бегушев. - Счастливый человек! - воскликнул граф. - Имеет такое состояние, что даже не считает, а мы и рады бы считать, да нечего! Презрительная улыбка промелькнула на губах Бегушева. - Да-с, да! - не унимался граф. - Три тысячи душ, батюшка, я прожил, по милости женщин и карт, а теперь на старости лет и приходится аферами заниматься! - Что ж, на этом поприще ты можешь отлично поправить твои дела, - произнес не без ядовитости Бегушев. - Непременно поправлю, сомнения нет никакого! - воскликнул радостно граф. - Но все-таки, согласись, нравственно тяжело. Я был камергер, человек придворный; теперь же очутился каким-то купцом, так что не далее, как в прошлом генваре, на бале во дворце, великие князья меня спрашивают, чем я занимаюсь. "Pardon, Altesse*, говорю, я занимаюсь теперь аферами!" Хотел, знаешь, объяснить им мое положение, потому что, как ты хочешь, правительству следовало бы немножко поддерживать нас, хоть и безумцев, но все-таки людей, ему преданных: хоть бы службишку дали какую-нибудь или пенсьишку небольшую, а то ничего, никакого участия!.. ______________ * Извините, ваше высочество (франц.). - За что тебе дать пенсию, когда ты сам говоришь, что только и делал, что по женщинам ездил и в карты играл? - Я про себя не говорю! - возразил граф. - А говорю вообще про дворянство; я же - слава богу! - вон у меня явилась способность писать проекты; я их более шести написал, один из них уже и утвержден, так что я недели через две пятьдесят тысяч за него получу; но комизм или, правильнее сказать, драматизм заключается в том, что через месяц я буду иметь капитал, которого, вероятно, хватит на всю остальную мою жизнь, но теперь сижу совершенно без денег, и взять их неоткуда: у дочери какой был маленький капиталец, перебрал весь; к этим же разным торгашам я обращаться не хочу, потому что люблю их держать в почтительном отдалении от себя, чтобы они мне были обязаны, а не я им! Бегушеву было отвратительно и омерзительно слушать вранье графа Хвостикова. Он очень хорошо знал, что граф в ноги бы готов был каждодневно кланяться этим торгашам, если бы только они ему денег давали. - Не можешь ли ты дать мне взаймы тысячи три на весьма короткое время? - хватил Хвостиков, желая сразу ошеломить Бегушева. - Нет, не могу! - отвечал тот. - Отчего? - Много очень, сумма велика. - В таком случае дай хоть две тысячи по крайней мере. - И то много! - повторил Бегушев монотонным голосом. - Ну тысячу, черт возьми, - произнес, как бы даже смеясь, граф. - И это велика сумма! - как кукушка куковал Бегушев. - Что ж за деньги тысяча... велики ли это? - воскликнул с удивлением граф. Бегушев на это молчал. - Но какою же, собственно, суммою, не стесняя себя, ты можешь ссудить меня? - продолжал граф с какою-то уже тоскою в голосе. - Я не знаю! - отвечал с убийственным равнодушием Бегушев. - Пятьсот рублей тебя не стеснит? - Стеснит. - А двести стеснит? - Стеснит! - Но неужели даже ста рублей ты не можешь мне дать?.. - заключил граф. Бегушев на это некоторое время молчал. - Сто, пожалуй, могу! - умилостивился он, наконец. - Но только не взаймы, а так дам, без уплаты. - Как без уплаты? - спросил граф, по-видимому совершенно счастливый тем, что ему и сто дают. - Это, знаешь, немного выйдет щекотливо! - Как хочешь! У меня правило: взаймы никому не давать, а так помогать, - сколько могу, помогаю! - Это, конечно, очень великодушно с твоей стороны, но все-таки согласись, что принять таким образом... хоть мы и товарищи старые... Обстоятельства мои, конечно, ужасны; я теперь тебе прямо скажу, что я нищий, ездящий в карете потому, что каретник мне верит еще, но в мелочных лавочках не дают ни на грош! Бегушев на это молчал. - Ну, дай хоть без уплаты, если не хочешь менять своего правила! - почти как-то выкрикнул граф Хвостиков. Бегушев вынул бумажник и подал графу сторублевую бумажку. - Merci, mon cher, merci!..* До конца дней моих не забуду твоего одолжения. ______________ * Благодарю, мой дорогой, благодарю! (франц.). У графа даже слезы на глазах навернулись при этом. - Не смею тебя больше беспокоить, - продолжал он, вставая и берясь за шляпу. - Еще раз тебя благодарю, - заключил он и, дружески пожав руку Бегушеву, пошел от него весьма гордой походкой. По уходе графа Бегушев поднял кулак на небо и заскрежетал зубами. - О негодяй! О мерзавец! - заревел он на весь дом, так что находившаяся в соседней комнате Домна Осиповна с испугом вбежала к нему. - Что такое с тобой, Александр? - спросила она. - Мерзавец!.. Негодяй! - продолжал Бегушев свое, потрясая кулаками. - Граф Хвостиков - это, вероятно, мерзавец? - говорила Домна Осиповна, видевшая в зеркале из соседней комнаты, кто был у Бегушева. - Мне в глаза, каналья, говорит, что он три тысячи душ промотал, тогда как у него трех сот душонок никогда не бывало; на моих глазах всю молодость был на содержании у старых барынь; за лакейство и за целование ручек и ножек у начальства терпели его на какой-то службе, а теперь он оскорбляется, что ему еще пенсии не дали. До какой степени в людях нахальство и лживость могут доходить!.. За это убить его можно! - Ах, Александр, как тебе не совестно сердиться на такие пустяки! - произнесла Домна Осиповна, действительно не понимавшая, что такое тут могло вывести Бегушева из себя. - Но зачем же, собственно, он приезжал к тебе? - Затем, разумеется, чтобы денег просить, - отвечал скороговоркой Бегушев. - И ты дал, конечно? - Но это черт с ним, дал не взаймы только, а так! Главное, зачем это ломанье и коверканье пред мной! Это, наверное, изволил пустить его Прокофий! Ну, я, наконец, разделаюсь с ним! Эй!.. Прокофья ко мне! - Саша, умоляю тебя не беспокоиться и плюнуть на все это!.. - упрашивала его Домна Осиповна. - Нет-с, нет, довольно этот господин надругался надо мной!.. Прокофья!.. Прокофий, наконец, явился. Лицо его было совершенно покойно. - Кто принимал графа Хвостикова? - спросил почти страшным голосом Бегушев. - Я-с, - отвечал мрачно и угрюмо Прокофий. - Для чего ж ты это сделал? - продолжал Бегушев, едва сдерживая себя. - Ты, значит, окончательно решился не исполнять ни одного моего приказания? - Никак нет-с; я все ваши приказания исполняю, - отвечал Прокофий и явно уже рассмеялся. - А это вот недавнее мое приказание, - когда я сказал, чтобы ты никого не принимал, а ты принял графа. - Я не принимал его. - Как же сейчас сказал, что принял, а теперь - не принимал. - Не принимал-с! - повторил Прокофий. - Он спрашивает: "Дома ли вы-с?" Я говорю: "Дома!" и хотел сказать, что вы не принимаете, а он и пошел сам!.. Не за волосы же мне его хватать и останавливать! - Разве так следовало отвечать?.. Ты должен был прямо сказать, что дома нет, а то - дома и не принимает! Я не министр еще пока; этим могут обидеться. Прокофий злобно усмехнулся. - Обидятся!.. Как же!.. Мало еще их ездит! - произнес он. Бегушев уж и не знал, сердиться ли ему на Прокофья, или нет. - Ты был дурак, есть дурак и будешь им до смерти! - проговорил он. У Прокофья еще больше перекосила злоба рот. - У вас, известно, я во всем виноват; вот теперь горничная ихняя, - продолжал он, заметно возвышая голос и показывая на Домну Осиповну, - сидит у нас в кухне и просится сюда, я и в том виноват? - Как горничная? - произнесли в один голос Бегушев и Домна Осиповна. - Горничная-с!.. Супруг ихний приехал к ним и требуют их к себе, - продолжал Прокофий. - Муж? - произнесла Домна Осиповна, как бы совершенно удивленная и потупляя в землю глаза. - Это что такое значит? - спросил ее тоже удивленный и пораженный Бегушев. - Не знаю, я сейчас пойду и расспрошу горничную, - проговорила Домна Осиповна и хотела было идти. - Лучше позовите ее сюда: я тоже хочу узнать и расспросить ее, - остановил Домну Осиповну запальчиво Бегушев. - Позови сюда горничную! - приказал он затем Прокофью. Тот пошел и почти громким голосом произнес: - То вот зови у них, то нет! Но Бегушев и Домна Осиповна, под влиянием услышанной новости, и не слыхали этого. - Он писал вам, что будет и приедет сюда? - спрашивал Бегушев. - Ничего не писал! - едва достало силы у Домны Осиповны ответить ему. Пришла горничная. Домна Осиповна поспешила расспрашивать ее. - Михайло Сергеич приехал? - Да-с! - отвечала та. - Один? Горничная несколько позамялась. - Да говори, все говори... Не один? - настаивала Домна Осиповна. - Не один-с!.. С этой дамой какой-то. - Где ж они?.. У меня в доме? - У нас внизу. - И поэтому Михайло Сергеич тебя послал за мной? - Никак нет-с; они только спросили, что могут ли вас видеть? Я им сказала, что вы уехали, а потом переговорила с кухаркой, та и говорит: "Съезди за барыней!" - Мне надобно ехать! - сказала Домна Осиповна. - Если нужно, то конечно, - отвечал Бегушев. - Но вы вечером приезжайте - узнать эту загадку!.. Я вовсе не намерена стеснять себя для господина Олухова, - проговорила Домна Осиповна и, торопливо надев шляпку, уехала вместе с горничной. Бегушев остался один, как громом пришибленный. Он все задавал себе вопрос: зачем приехал муж к Домне Осиповне? Она несколько раз, и особенно последнее время, говорила ему, что у ней с ее супругом прерваны всякие человеческие сношения! Но, может быть, по какому-нибудь совершенно случайному обстоятельству он заехал сюда на короткое время? Однако он приехал с какой-то госпожой своей - это что значит? Тут Бегушев терял всякую нить к объяснению. Чтобы сократить время до вечера, он гулял по Тверскому бульвару, ранее обыкновенного отобедал, выпил больше вина, чтобы заснуть после обеда, и все-таки не заснул. Какой-то и на что-то мучительный гнев терзал его. Наконец, дождавшись вожделенных семи часов, Бегушев поехал к Домне Осиповне. Подъезжая к дому ее, он увидел, что верхний и нижний этажи его были освещены. На звонок Бегушева горничная сейчас же отворила ему дверь. Он прямо прошел в известный нам кабинет. Там сидела Домна Осиповна и была вся в слезах. Поняв всю тяжесть подвига, на который обрекала себя, она тоже страдала не менее Бегушева и тут только узнала, до какой степени любила его!.. Что если он оставит и покинет ее?.. Как и чем ей тогда будет наполнить жизнь! Очертя голову и не зная, чем все это разрешится, она ждала его. Бегушев, почти не поздоровавшись с ней, сел на свое обычное кресло. - Что ж, объяснилось, что это такое? - спросил он. - Объяснилось! - отвечала Домна Осиповна и утерла платком свои запекшиеся губы. - Он надолго приехал? - Да. Бегушев, по обыкновению, побагровел в лице. - С какой же целью? - С целью, что... - начала Домна Осиповна, овладев несколько собой. - Я тебе говорила, кажется, что у мужа есть дед-сибиряк, богач? - Говорила. - Он там через кого-то узнал, что муж не живет со мной... Вдруг пишет ему, что он лишит его наследства пяти миллионов, если он не сойдется со мной. - Да, вот какая причина!.. И Бегушев сердито постучал ногою. - Причина очень важная, - произнесла с грустной усмешкой Домна Осиповна. - Для кого как! - подхватил Бегушев. - Мужа так это поразило, он умоляет теперь меня, чтобы я позволила ему это сделать! - продолжала Домна Осиповна. Бегушев еще больше побагровел. - И вы позволили ему? - спросил он. - Я не сочла себя вправе не позволить, - отвечала Домна Осиповна. Она была велика в эти минуты по степени той борьбы, которую переживала внутри, и той власти, какую обнаруживала над собой. Бегушев провел рукой по своей довольно еще густой гриве волос. - Наши отношения поэтому должны быть кончены? - спросил он с дрожанием в голосе. - Зачем же кончены? - спросила с кроткой усмешкой Домна Осиповна. - Я схожусь с мужем для виду только; мы будем только жить с ним под одной кровлей... Я даже ему сказала, что люблю тебя! Бегушев при этом поглядел ей пристально в лицо. - Главное, - снова продолжала она, - что я мужу всем обязана: он взял меня из грязи, из ничтожества; все, что я имею теперь, он сделал; чувство благодарности, которое даже животные имеют, заставляет меня не лишать его пяти миллионов наследства, тем более, что у него своего теперь ничего нет, кроме как на руках женщина, которую он любит... Будь я мужчина, я бы возненавидела такую женщину, которая бы на моем месте так жестоко отнеслась к человеку, когда-то близкому к ней. Бегушев понимал, что в словах Домны Осиповны была, пожалуй, большая доля правды, только правда эта была из какого-то совершенно иного мира, ему чуждого, и при этом почему-то, неведомо для него самого, пронесся перед ним образ Натальи Сергеевны. Бегушев припомнил, как она приехала к нему на гауптвахту, когда он содержался там за дуэль с ее мужем, припомнил, как она жила с ним в лагере на Кавказе и питалась одними сухарями с водой. От окончательно прилившей крови к голове Бегушев встал и начал ходить по комнате. Домна Осиповна ожидала, что сейчас вот разразится над ней буря, и трепетала всеми нервами; но Бегушев только сел на довольно отдаленное кресло и понурил голову. Домна Осиповна видела, что он сильно страдает. - Я не знаю, собственно, что тебя так сильно может тут тревожить? - спросила она тихим-тихим голосом. - Меня? - переспросил Бегушев. - Да. - Ложь - всеобщая, круговая, на которой должна устроиться вся будущая жизнь наша! - проговорил он. - Сходясь с замужней женщиной, надобно было быть готовым на это! - сказала Домна Осиповна опять тихим голосом. - Но я полагал, что ты не имеешь к мужу никаких обязательств - ни нравственных, ни денежных!.. Разговор этот был прерван приходом горничной, которая доложила Домне Осиповне, что Михаил Сергеевич просит позволения прийти к ней. - Хорошо, я тебе сейчас скажу! - ответила ей торопливо Домна Осиповна. Горничная ушла. - Муж может прийти ко мне? - спросила Домна Осиповна Бегушева. - Конечно!.. - разрешил тот. Домна Осиповна вышла и что-то приказала горничной. Супруг ее вскоре явился. Оказалось, что он почти еще молодой человек (Олухов был ровесник жене своей), очень недурен собой, весьма приличный в манерах. Он вошел заметно сконфуженный. Домна Осиповна познакомила его с Бегушевым. - Муж мой!.. Александр Иванович Бегушев, - сказала она. Тот и другой поклонились друг другу. - Как я вам благодарен, - начал Олухов первый, - жена рассказывала мне, что за границей вы были так добры к ней, приняли такое в ней участие, когда она была больна... Бегушев на это молчал. В воображении его опять носилась сцена из прошлой жизни. Он припомнил старика-генерала, мужа Натальи Сергеевны, и его свирепое лицо, когда тот подходил к барьеру во время дуэли; припомнил его крик, который вырвался у него, когда он падал окровавленный: "Сожалею об одном, что я не убил тебя, злодея!" Домна Осиповна видела необходимость уж с своей стороны поддержать разговор. - Я и нынешнее лето непременно поеду за границу, - сказала она как будто бы мужу. - Что ж, можно, - отвечал тот, - а я останусь по делам в Москве... - Вы на постоянное жительство переехали в Москву? - спросил его Бегушев. Олухов заметно растерялся. - Не думаю, чтобы совсем! От обстоятельств это будет зависеть!.. - проговорил он и затем обратился к жене: - Я пришел к тебе, чтобы ты приписала в письме моем к дедушке. - Давай! - сказала Домна Осиповна и, взяв у мужа приготовленное им письмо к деду, подошла к своему столику и принялась писать. Бегушев и Олухов сидели молча. Домна Осиповна спешила дописать письмо, чтобы снова поддержать беседу; но когда она кончила, то Бегушев уже взялся за шляпу. Домна Осиповна обмерла. - Куда же вы так рано? - сказала она, подавая небрежно письмо мужу. - Я устал, и при том нездоровится, - произнес Бегушев сколько только мог ласковым голосом; потом он раскланялся с Олуховым и пошел. Домна Осиповна пошла проводить его. В гостиной она его остановила. - Послушай, ты сердит на меня, ты взбешен? - спросила она задыхающимся голосом. - Нет же! - отвечал Бегушев. - Но отчего ты такой ужасный, страшный?.. - Оттого, что, как я тебе и говорил, ложь воцарится во всех нас, как это и было нынешний вечер! - отвечал ей знаменательно Бегушев. - Это ничего, все устроится! - полувоскликнула Домна Осиповна. - Люби только меня, а я тебя безумно, страстно люблю! Приедешь завтра?.. - Приеду! - отвечал Бегушев и снова пошел. Домна Осиповна закрыла себе сначала глаза рукой, провела потом этой рукой по лицу и, с свойственной ей силой характера овладев, наконец, собою, возвратилась в кабинет. Бегушев, выйдя на улицу, не сел в экипаж свой, а пошел на противоположный тротуар и прямо заглянул в освещенные окна кабинета Домны Осиповны. Он увидел, что Олухов подошел к жене, сказал ей что-то и как будто бы хотел поцеловать у ней руку. Бегушев поспешил опустить глаза в землю и взглянул в нижний этаж; там он увидел молодую женщину, которая в домашнем костюме разбирала и раскладывала вещи. Бегушеву от всего этого сделалось невыносимо грустно, тошно и гадко!  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  Глава I Прошло четыре дня, а Бегушев не приезжал к Домне Осиповне. Напрасно она, пока было светло, сидела у окна и беспрестанно взглядывала в маленькое зеркальце, приделанное с улицы к косяку и обращенное в ту сторону, откуда Бегушев должен был прийти или приехать, напрасно прислушивалась к малейшему шуму в передней, в ожидании услышать его голос, - надежды ее не исполнялись. Терпения у Домны Осиповны более недостало. Она велела себе привести извозчика и сама поехала к Бегушеву с намерением сделать ему хорошенькую сцену, потому что так поступать, как он поступал, по ее мнению, было не только что жестоко с его стороны, но даже неблагородно! Подъехав к крыльцу Бегушева, Домна Осиповна судорожно и громко позвонила. Ей неторопливо отворил дверь Прокофий, лицо которого было на этот раз еще мрачнее обыкновенного и какое-то даже исхудалое. - Александр Иваныч дома? - спросила она. - Они нездоровы-с очень, - отвечал ей Прокофий протяжно. - Что ж вы мне не прислали сказать? - проговорила Домна Осиповна. Прокофий не счел за нужное отвечать ей на это, и тайная мысль ею была такова: "Ну да, как же, до вас было!" - Он у себя в спальне?.. - продолжала Домна Осиповна. - У себя-с... Где же им быть? - говорил Прокофий, снимая с нее салоп. Домна Осиповна прошла в спальню. Бегушев лежал на своей кровати, отвернувшись к стене, и был с закрытыми глазами. Жар так и пылал от него на всю комнату. "Господи, он умирает!" - пришло в голову Домне Осиповне, и она готова была разрыдаться, но удержалась, однако, и села в некотором отдалении от больного. В спальню вошла тихими шагами Минодора, а вслед за ней в дверях выглянула и физиономия Прокофия. - Минодорушка, что такое с Александром Иванычем? - отнеслась к ней Домна Осиповна. - Приехали тогда от вас, всю ночь, должно быть, не почивали, а поутру стали мучиться... метаться... - объяснила ей та. - Кто же его пользует? - Никто... Прокофий хотел было сбегать за доктором, - не приказали! - Но это невозможно! - полувоскликнула Домна Осиповна. Бегушев при этом открыл глаза. - Ах, это вы? - проговорил он. Минодора поспешила выйти из комнаты. Домна Осиповна подошла к Бегушеву, наклонилась к нему и стала его целовать. - Друг мой, это я все виновата, что вы больны! - шептала она. Бегушев чувствовал, как ее горячие слезы падали ему на лицо. - Чем же вы? - сказал он. Домне Осиповне показалась, что он едва говорит. - Друг мой, как вы хотите, но я сейчас же поеду за доктором. Вы будете лечиться, не правда ли? - Если это вас успокоит, - произнес Бегушев. - О, да!.. Я очень скоро возвращусь. С этими словами Домна Осиповна поспешно пошла в переднюю; Прокофий тоже пошел за ней. - За доктором? - спросил он ее с несвойственным ему любопытством. - Да, за доктором!.. - отвечала Домна Осиповна, и, выйдя на улицу, она наняла извозчика, сказав ему, чтобы он взял, что хочет, только бы скорее ехал. Извозчик поскакал благим матом. Домна Осиповна проехала к своему доктору, Ивану Иванычу Перехватову, которого, к великому горю своему, не застала дома. - Я этого ожидала... - произнесла она почти в отчаянии; но в этом случае ей помогла ее практическая сообразительность. - Вероятно, он теперь в Английском клубе? - спросила она лакея, отворившего ей дверь. - Надо быть, что там! - подтвердил тот. Домна Осиповна поскакала в Английский клуб. Старик-швейцар удивился даже, когда в его передней появилась дама. - Доктор Перехватов, Иван Иваныч, здесь, в клубе? - спросила она его стремительно. - Здесь-с, здесь!.. - отвечал швейцар. - Вызовите его, пожалуйста!.. Скажите, что его просит дама... Олухова. - Олухова? - переспросил ее швейцар, привыкший к более аристократическим фамилиям. Сам он, разумеется, не пошел, а послал одного из лакеев, и через несколько минут к Домне Осиповне вышел Перехватов, мужчина лет тридцати пяти, очень красивый из себя и, по случайному, конечно, стечению обстоятельств, в красоте его было нечто схожее с красотою Домны Осиповны: тоже что-то мазочное, хотя он вовсе не притирался, как делала это она. Одет доктор был безукоризненным франтом. - Бога ради, поскорее к одному больному, самому близкому моему другу... - говорила стремительно Домна Осиповна, беря доктора за обе руки и пожимая их. - К вашим услугам!.. Сию минуту... посажу только кого-нибудь за себя в карты играть! - сказал тот и ушел. Домна Осиповна, оставшись в передней одна с швейцаром, была, видимо, под влиянием сильного беспокойства. Старик смотрел на нее с участием. - Что же, это ваш сродственник или супруг заболел? - спросил он. - Родственник! - отвечала отрывисто Домна Осиповна и, когда доктор возвратился, поспешно прибавила тому: - У меня экипаж есть, вы со мной и поедете. - Если вам угодно! - согласился доктор. Затем они сели на извозчика Домны Осиповны, который и поскакал с ними. - Кто ж это друг ваш? - спросил доктор, не без удовольствия придерживая Домну Осиповну за ее стройный стан, чтобы она как-нибудь не упала от быстрой езды из саней. - Бегушев, - отвечала она. - Это известный Бегушев? - переспросил доктор. - Он! - подтвердила Домна Осиповна. - О, это очень приятно с ним познакомиться: по слухам, он очень умный человек! - Умный и превосходный человек! - подхватила Домна Осиповна. - А каких он лет? - Около пятидесяти. - Уже?.. А дамам, говорят, все-таки еще нравится? - заметил доктор: он совершенно догадался, в каких отношениях находилась Домна Осиповна с Бегушевым, и даже припомнил кой-какие городские рассказы об этом. - Еще бы он не нравился, - произнесла она самодовольным тоном. В это время они приехали. Домна Осиповна повела доктора прямо в спальню больного. - Какой старинный барский дом! - говорил он, идя за ней. Перехватов имел привычку прежде всего окинуть взглядом обстановку каждого своего нового пациента, чтобы судить, с каким субъектом он будет иметь дело. Вообще он был врач не столько ученый и кабинетный, сколько практический, и здесь я считаю нелишним сказать несколько более подробных слов о нем, так как он, подобно другим описываемым мною лицам, представлял собою истинного сына века. Чтобы составить себе в Москве практику, врачу существует в настоящее время два пути: один, более верный, - это заслужить внимание и любовь кого-либо из университетских богов-врачей, обильно и щедро раздающих практику всем истинно верующим в них; второй же, более рискованный и трудный, - быть самому ловким и не брезговать никакими средствами... Перехватову не удалось заслужить любви никого из богов; значит, самому пришлось пробивать себе дорогу, и он употребил для этого довольно распространенные за последнее двадцатилетие между врача