рно! Я себе голову ломала, думая, какой Пушкин будет мне представлен. Оказывается, что это вы... Как поживает ваша жена? Ее тетка в нетерпении увидеть ее в добром здравии, - дочь ее сердца, ее приемную дочь... (франц.) 15) С.-Петербург. 27 февраля. Со времени крушения Варшавского мятежа корифеи польской эмиграции слишком часто доказывали нам своими словами и писаниями, что для продвижения своих планов и оправдания своего прежнего поведения они не страшатся лжи и клеветы: поэтому никто не будет поражен новыми свидетельствами их упорного бесстыдства... {франц.) 16) ... извратив в таком роде историю прошедших веков, чтобы заставить ее говорить в пользу своего дела, г. Лелевель так же жестоко обходится с новейшей историей. В этом отношении он последователен. Он передает нам на свой лад поступательное развитие революционного начала в России, он цитирует нам одного из лучших русских поэтов наших дней, чтобы на его примере раскрыть политическое устремление русской молодежи. Не знаем, правда ли, что А. Пушкин сложил строфы, приведенные Лелевелем, в те времена, когда его выдающийся талант, находясь в брожении, еще не избавился от накипи, но можем убежденно уверить, что он тем более раскается в первых опытах своей музы, что они доставили врагу его родины случай предположить в нем какое бы то ни было соответствие мыслей и стремлений. Что касается до высказанного Пушкиным суждения о польском восстании, то оно выражено в его пьесе "Клеветникам России", которую он напечатал в свое время. Так как, однако, г. Лелевель, по-видимому, интересуется судьбою этого поэта, "сосланного в отдаленные края империи", то присущее нам естественное человеческое чувство вынуждает нас сообщить ему о пребывании Пушкина в Петербурге, отметив, что его часто видят при дворе, причем он пользуется милостью и благоволением своего государя... (франц.) 17) Но наконец есть же определенные правила для камергеров и камер-юнкеров. Извините, это только для фрейлин (франц.). (Здесь игра слов: слово r ègle по-французски имеет два значения: правила и регулы месячные.) 18) Мольер с Тартюфом должен там играть свою роль, и Ламбер, что важнее, мне дал слово и т. д. (франц.). 19) "Я вам пишу мало и редко, потому что я под топором" (франц.). 20) "Вот как он мне писал; он обращался со мною как со своим другом, все мне поверял, - зато и я был ему предан. Но теперь, право, я готов развязать мой собственный шарф" (франц.). 21) "Император Николай положительнее, у него есть ложные идеи, как у его брата, но он менее фантастичен" (франц.). 22) "В нем много от прапорщика и немного от Петра Великого" (франц.). 23) "Но ведь Медем совсем молодой человек, то есть желторотый" (франц.). 24) "Вам, должно быть очень докучна обязанность читать все, что появляется. - Да, ваше императорское величество, - отвечал он, - современная литература так отвратительна, что это мученье" (франц.). 25) Это был ум в высшей степени примирительный; никто не умел так хорошо, как он, решить какой-нибудь вопрос, привести меня к согласию и т. д. (франц.). 26) Аристократические потуги (франц.). 27) Вот госпожа Ермолова, грязная (Лассаль) (франц.). "La sale" по-французски - грязная, произносится так же, как Lassale - фамилия. 28) Мне скучно. - Почему так? - Здесь стоят, а я люблю сидеть (франц.). 29) Мой милый друг, здесь не место говорить о Польше. Изберем какую-нибудь нейтральную почву, у австрийского посла например (франц.). 30) третье сословие (франц.). 31) Мы такие же хорошие дворяне, как император и вы... и т. д. (франц.). 32) Вы истинный член своей семьи. Все Романовы революционеры и уравнители (франц.). 33) вот репутация, которой мне недоставало (франц.). 34) Не знаю почему, только о Дании нет речи в комедии. Не более, чем в Европе (франц.). 35) Кого же здесь обманывают? (франц.) Воображаемый разговор с Александром I. Произведение сохранилось в черновом виде, в одной из рабочих тетрадей Пушкина. Написано в конце 1824 г. После слов "Дела не делай, от дела не бегай" зачеркнуто: "Скажите, неужто вы все не перестаете писать на меня пасквили? Это нехорошо; если я вас и не отличал еще, дожидая случая, то вам все же жаловаться не на что. Признайтесь, любезнейший наш товарищ - король гишпанский или император австрийский с вами не так бы поступили. За все ваши проказы вы жили в теплом климате; что вы делали у Инзова и у Воронцова? - Ваше величество, Инзов меня очень любил и за всякую ссору с молдаванами объявлял мне комнатный арест и присылал мне скуки ради Франкфуртский журнал. А его сиятельство граф Воронцов не сажал меня под арест, не присылал мне газет, но, зная русскую литературу, как герцог Веллингтон, был ко мне чрезвычайно...". Ода "Свобода" - ода "Вольность", из-за которой Пушкин был выслан. Нелепой клеветой должен был назвать Александр I широко распространенное в обществе обвинение его в соучастии в убийстве его отца, Павла I. "Онегин" печатается - первая глава "Евгения Онегина", с предисловием "Разговор книгопродавца с поэтом", вышла в свет 15 февраля 1825 г. И. А. Крылов служил в Императорской публичной библиотеке. Скажите, как это вы могли ужиться с Инзовым, а не ужились с графом Воронцовым? - За полгода до написания "Воображаемого разговора..." Пушкин писал об этом Тургеневу (т. 9). Он русский в душе... - С этих слов Инзову противопоставляется скрытая характеристика Воронцова. Об англомании Воронцова см. прим. к стих. "Полумилорд, полукупец..." (т. 2, стр. 764). Всякое сочинение противузаконное приписывают мне... - Ср. в письме к Вяземскому от 10 июля 1826 г. (т. 9). Д. Е. Цицианов славился неистощимым остроумием. Как можно судить человека по письму, писанному товарищу... - Пушкину было известно, что его письмо (предположительно к Вяземскому или к Кюхельбекеру) от первой половины марта 1824 г., со строками "Святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гете и Шекспира" и "беру уроки чистого афеизма", было перехвачено одесской полицией. Перлюстрация этого письма была последним поводом к высылке Пушкина из Одессы в Михайловское. Пушкин неоднократно писал о том, что он выслан из-за "двух пустых фраз", то есть о "святом духе" и о "чистом афеизме" (письмо Жуковскому от 29 ноября 1824 г., Плетневу около 20 января 1826 г., Дельвигу около 15 февраля 1826 г.). Карл X - французский король, только что (16 сентября 1824 г.) вступил на престол (был свергнут июльской революцией 1830 г.). О... disait en 1820... (стр. 346). Инициал "О" имеет в виду генерал-майора М. Ф. Орлова, одного из вождей Союза Благоденствия (см. выше, стр. 458, а также т. 6, стр. 477). Слова его, цитируемые Пушкиным, очень близки дневниковой записи декабриста Н. И. Тургенева от 22 сентября 1820 г.: "В течение 7 месяцев третья революция, говорит Гамбургская газета! - Но все говорят, что Португалии должно было ожидать того, что случилось. Незадолго перед сим, когда царствовала в правительствах охота к конституциям, когда каждая почти извещала о конституциях - Баденской, Дармштадтской и проч. и проч. - видаясь в клобе с читателями газет, мы спрашивали друг друга при встрече: "Нет ли еще конституции?" Теперь можно спрашивать: "Нет ли еще революции?" ("Дневники и письма Н. И. Тургенева", т. III, П. 1921, стр. 240). Генерал Р.- Н. Н. Раевский, герой Отечественной войны, отец жены М. Ф. Орлова. Его каламбур (непереводимая игра слов, так как по-французски "sublime" значит "высокое", a "sublime" - сулема) восходит к изречению Наполеона I: "От великого до смешного - один шаг". 1) О... говорил в 1820 году: "Революция в Испании, революция в Италии, революция в Португалии, конституция тут, конституция там. Господа государи, вы поступили глупо, свергнув с престола Наполеона". Генерал Р. говорил Н., заболевшему ногтоедой: "От высокого до сулемы один шаг" (франц.). 2) Сводник (франц.). 3) Я более или менее влюблялся во всех красивых женщин, которых встречал; все они изрядно пренебрегали мною; все они за исключением одной со мной кокетничали (франц.). Только революционная голова... (стр. 347). Подобная Мирабо или Петру. - Оба имени, данные в автографе в сокращенной скорописной форме, читаются и расшифровываются предположительно. В настоящем издании принят условный текст последнего академического издания Пушкина (XII, 1949, стр. 178). В предшествующих публикациях первое имя читалось то как "Map", то как "Мир", то как "Мор" ("Марат", "Мирович", "М. Орлов"), второе обычно печаталось как "Пестель". О Петре, как о революционере на троне, Пушкин писал в 1830 г.: "Pierre I est tout a la fois Robespierre et Napoleon (La Revolution incarnee)". О Мирабо, как об одном из провозвестников "великого разрушения", см. в набросках статьи "О ничтожестве литературы русской", 1834 (т. 6). 1) Перевод: Почти все верования дают человеку два... имеется нечто такое же отвратительное, как атеизм, отвергаемый человеком (франц.). 1) Перевод: Не допускать существования божества значит быть нелепее народностей, думающих по крайней мере, что мир покоится на носороге (франц.). "В миг, когда любовь исчезает..." (стр. 349). Гладиатор у Байрона - "Странствования Чайльд-Гарольда", песнь IV. 1) Перевод: Устойчивость - первое условие общественного благополучия. Как она согласуется с непрерывным совершенствованием? (франц.) Д. говаривал... (стр. 349). Датируется, на основании положения в рукописи, маем 1833 г. Д. - вероятно, А.А. Дельвиг. Гастрономические сентенции (стр. 349). Заметки набросаны на листке, вложенном в книгу "Physiologie du gout" (Физиология вкуса), Paris, 1834. 1) Точность - вежливость поваров (франц.). Буквы, составляющие славенскую азбуку (стр. 350). У нас Грамматин - имеется в виду примечание Н. Ф. Грамматина к "Слову о полку Игореве", М. 1823, стр. 113. 1) Эно и Икаэль Трагедия Действующие лица Принц Эно Принцесса Икаэль, возлюбленная принца Эно Аббат Пекю, соперник принца Эно Икс Игрек стража принца Эно Зед Сцена единственная Принц Эно, принцесса Икаэль, аббат Пекю, стража. Эно. Аббат, уступите... Аббат. Черт! Эно (налагая руку на секиру). У меня секира! Икаэль (бросаясь в объятия Эно). Икаэль любит Эно. (Они нежно обнимаются) Эно (с живостью обернувшись). Пекю остался? Икс, Игрек, Зед! Возьмите аббата и бросьте его в окошко (франц.). Шотландская пословица (стр. 351). В сборнике "Собрание 4291 древних российских пословиц", М. 1770, сохранившемся в библиотеке Пушкина, отмечена на полях крестиком эта же самая пословица: "Ворон ворону глаза не выклюнет; а хоть и выклюнет, да не вытащит". В тексте же Вальтера Скотта, на который ссылается Пушкин, речь шла не о воронах, а о ястребах. Кн. А. М. Горчакову (стр. 352). Запись является переводом стихов французского поэта Прадона (1632-1698) "A mademoiselle Bernard". А. Ваттемару (стр. 352). Александр Ваттемар - французский актер, трансформатор и чревовещатель, гастролировавший в 1834 г. в России. 1) Ваше имя - Легион, потому что вас несколько. А. Пушкин. 16 июня старого стиля. 1834. С.-Петербург (франц.). О народном воспитании (стр. 357). Записка "О народном воспитании", написанная Пушкиным по прямому заданию Николая I, и притом для личного его сведения, имела сугубо официальный характер, предопределивший все особенности ее тематики, построения и фразеологии. 30 сентября 1826 г. шеф жандармов генерал-адъютант А. X. Бенкендорф обратился к Пушкину, только что возвращенному из ссылки, со следующим письмом: "Его величество совершенно остается уверенным, что вы употребите отличные способности ваши на передание потомству славы нашего отечества, придав вместе бессмертию имя ваше. В сей уверенности его императорскому величеству благоугодно, чтобы вы занялись предметом о воспитании юношества. Вам предоставляется совершенная и полная свобода, когда и как представить ваши мысли и соображения. И предмет сей должен представить вам тем обширнейший круг, что на опыте видели совершенно все пагубные последствия ложной системы воспитания". Вопросы, предложенные для обсуждения Пушкину, после событий 14 декабря оказались на некоторое время в центре внимания правительства и получили уже отражение в нескольких специальных записках, представленных Николаю I. Такова была "Записка о недостатках нынешнего воспитания российского дворянства и средствах обратить оное совершенно на пользу императорской военной и гражданской службы", автором которой был начальник Южных военных поселений граф И. О. Витт; записка "О народном просвещении в России", представленная 20 апреля 1826 г. попечителем Харьковского учебного округа А. А. Перовским ("Русская старина", 1901, Э 5, стр. 353-367); "Исследование коренных причин происшедшим заговорам и бунтам против престола и царства ", присланные тайным советником Арсеньевым ("Сборник исторических материалов, извлеченных из архива Собственной е. и. в. канцелярии", вып. XIII, СПб. 1906). К этому же кругу документов принадлежало и донесение Булгарина "Нечто о Царскосельском лицее и о духе оного" (Б. Л. Модзалевский, Пушкин под тайным надзором, изд. 2-е, П. 1925). Записка Пушкина, начатая, вероятно, в Москве в октябре 1826 г., закончена была им, судя по дате автографа, в Михайловском 15 ноября 1826 г. Как свидетельствует запись в дневнике А. Н. Вульфа, относящаяся к 16 сентября 1827 г., Пушкин, говоря с ним "о недостатках нашего частного и общественного воспитания", сказал: "Я был в затруднении, когда Николай спросил мое мнение о сем предмете. Мне бы легко было написать то, чего хотели, но не надобно же пропускать такого случая, чтоб сделать добро" (Л. Майков, Пушкин, СПб. 1899, стр. 177). В начале декабря 1826 г. Бенкендорф представил царю записку Пушкина со следующим сопроводительным объяснением: "Вследствие разговора, который у меня был, по приказанию вашего величества, с Пушкиным, он мне только что прислал свои заметки об общественном воспитании, которые при сем прилагаю. Это уже человек, возвращающийся к здравому смыслу" ( "Старина и новизна", кн. 6, 1903, стр. 5; подлинник на французском языке). Записка Пушкина была внимательно прочитана Николаем I, испещрившим ее явно несочувственными вопросительными и восклицательными знаками. Эта отрицательная оценка большей части записки была сильно, однако, сглажена в письме, в котором Бенкендорф довел до сведения Пушкина 23 декабря 1826 г., что "государь император с удовольствием изволил читать рассуждения ваши о народном воспитании", но "при сем заметить изволил, что принятое вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительно основанием совершенства, есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание". Работая над своей запиской, Пушкин ближайшим образом пользовался советами П. А. Вяземского, едва ли не единственного из его московских друзей, политический такт и опыт которого могли ему в это время импонировать. Рекомендациями Вяземского, лично близкого Карамзину и его семье (он был братом жены историографа), можно объяснить и широкое использование в работе Пушкина "О народном воспитании", наряду с его впоследствии сожженными "Записками", материалов "Записки о древней и новой России", представленной Карамзиным Александру I в 1811 г. К копии этого документа восходит ряд политических тезисов Пушкина о природе русского самодержавия, о родовом и служилом дворянстве, о табели о рангах Петра I, о реформах первых лет царствования Александра I и проч. Полностью восходят к рукописному трактату Карамзина и суждения "Записки о народном воспитании" по поводу проведенного в жизнь по инициативе М. М. Сперанского "Указа об экзаменах". Чины сделались страстию русского народа... 16-летнем возрасте воспитанника. - Строки эти очень близки суждениям М-mе де Сталь во время пребывания ее в России в 1811 г. См. ее книгу "Dix annees d'exil" ("Десять лет изгнания"). Н. Тургенев, воспитывавшийся в Геттингенском университете. - Тургенев Николай Иванович (1789-1871) - один из вождей Союза Благоденствия, член Северного общества, идеолог умеренно-либерального крыла декабристов, автор "Опыта теории налогов" (1818) и позднейших мемуаров "La Russie et les russes" (Париж, 1847). Во время восстания 14 декабря находился в отпуску за границей, откуда отказался возвратиться по вызову Следственной комиссии и заочно был осужден "в каторжную работу вечно". Упоминание о нем в "Записке о народном воспитании" является актом большого гражданского мужества Пушкина и связано с хлопотами Жуковского о той или иной форме пересмотра "дела" Тургенева. Надеждами на смягчение участи декабристов вдохновлены были в черновой редакции "Записки " Пушкина и его расчеты на возможность примирения "братьев, друзей, товарищей" погибших декабристов с правительством Николая I. Политическая экономия по новейшей системе Сея и Сисмонди. - Сей Жан-Батист (1767-1832) и Сисмонди Сисмонд (1773-1842), передовые буржуазные экономисты, противники государственного вмешательства в хозяйственную жизнь страны, очень популярные в кругу декабристов. "История государства Российского" есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека. - Формулировка эта была повторена Пушкиным в 1827 г. в "Отрывках из писем, мыслях и замечаниях" и перефразирована (применительно к Соути) в 1837 г. в статье "Последний из свойственников Иоанны д'Арк". Некоторые из суждений, высказанных впервые Пушкиным в записке "О народном воспитании", впоследствии были развиты им в "Романе в письмах" (1829) и в набросках статей о русском дворянстве (1830). О Мицкевиче (стр. 363). Записка Пушкина, являвшаяся приложением к не дошедшему до нас его письму на имя шефа жандармов А. X. Бенкендорфа, сохранилась в архивеIII Отделения. Это ходатайство, видимо, не имело успеха, так как разрешение на выезд из России Мицкевич получил только весною 1829 г. 1) Перевод: Адам Мицкевич, профессор университета в Ковно, за принадлежность, в возрасте 17 лет, к одному литературному обществу, которое существовало в продолжение лишь нескольких месяцев, был арестован Виленскою следственною комиссией (1823). Мицкевич сознался, что был осведомлен о существовании другого литературного общества, но всегда был в неведении о цели его, которая состояла в распространении идей польского национализма. Впрочем, и это общество существовало лишь самое короткое время и было закрыто до издания указа. По истечении 7 месяцев Мицкевич был выпущен на свободу и выслан в русские губернии - до тех пор, пока государю императору благоугодно будет разрешить ему возвратиться. Он служил под начальством генерала Витта и московского генерал-губернатора. Он надеется, что, так как их отзывы для него благоприятны, правительство позволит ему возвратиться в Польшу, куда его призывают домашние обстоятельства. 7 января 1828 (франц.). О сотнике Сухорукове (стр. 365). Записка Пушкина условно датируется июлем 1831 г., так как уже 29 августа этого года шеф жандармов А. X. Бенкендорф сообщил поэту о передаче его записки военному министру А. И. Чернышеву и об ответе последнего. "Граф Чернышев отвечал мне на сие, что акты, о коих упоминает сотник Сухоруков, никогда не были его собственностью, ибо они собраны им из архивов войска и из других источников, по приказанию и направлению его, графа Чернышева, что акты сии, как принадлежащие к делам Комитета об устройстве Войска Донского, никак не могли утратиться, но должны быть в виду начальства, и что, наконец, он находит со стороны сотника Сухорукова не только неосновательным, но даже дерзким, обременять правительство требованием того, что ему не принадлежало и принадлежать не может". В бумагах Пушкина сохранилась краткая автобиография В. Д. Сухорукова, положенная в основание печатаемой выше записки. Сухоруков Василий Дмитриевич (1795-1841) - сотник лейб-гвардии Казачьего полка, историк, издавший совместно с декабристом А. О. Корниловичем альманах "Русская старина" (1824). Осведомленный Рылеевым и Бестужевым о деятельности тайного общества, Сухоруков формально членом последнего все же не состоял, ввиду чего репрессии в отношении его ограничились запрещением проживать в Петербурге и подчинением полицейскому надзору. Пушкин познакомился с Сухоруковым в 1829 г. на Кавказе и писал о нем в пятой главе "Путешествия в Арзрум" (см. т. 5). На одну из его статей Пушкин сочувственно сослался в примечаниях к "Истории Пугачева", а в марте 1835 г. пригласил Сухорукова участвовать в "Современнике", упомянув о его "дельных, добросовестных и любопытных произведениях". Об издании газеты (стр. 365). Записка, мотивирующая необходимость создания новой газеты, представленная Пушкиным главному начальнику III Отделения и шефу жандармов генерал-адъютанту А. X. Бенкендорфу при личном письме на его же имя от 27 мая 1832 г., вчерне набросана была поэтом еще в 1830 г. В первом варианте записки Пушкин добивался только права на реорганизацию "Литературной газеты" А. А. Дельвига в газету "литературную и политическую". Эти хлопоты, прерванные из-за обострения политической обстановки в России в связи с событиями июльской революции во Франции, Пушкин возобновил летом 1831 г., в разгар польского восстания, мотивируя свой проект необходимостью "соединить" в новом литературно-политическом органе всех "писателей с дарованиями", в том числе и тех, которые "все еще дичатся", полагая, что "правительство", то есть император Николай I и его ближайшее окружение, "неприязненно к просвещению". Не изжив еще до конца иллюзий, связанных с верой в "революцию сверху", и в Николая, как продолжателя "дела" Петра, как возможного политического реформатора, Пушкин указывал в своем обращении к Бенкендорфу в 1831 г. на то, что "правительству легко будет извлечь" из объединенных в новом издании литераторов "всевозможную пользу", особенно, когда "бог даст мир и государю досуг будет заняться устройством успокоенного государства". Поднимая в 1832 г. в третий раз вопрос о разрешении ему издания газеты, Пушкин был уже гораздо трезвее - свое желание стать редактором и издателем большой газеты он мотивировал соображениями материально-бытового порядка (см. его письмо к Бенкендорфу от 27 мая 1832 г., т. 10). Издание газеты было разрешено Пушкину царем осенью 1832 г. "Носятся приятные слухи, - отмечал Н. И. Надеждин в "Молве", - что А. С. Пушкин будет издавать в С.-Петербурге газету: ни имени, ни времени выхода, ни расположения ее не знаем, но искренне радуемся и поздравляем русскую публику" ("Молва", 1832, Э 61, стр. 243). Эти надежды, однако, не оправдались. Газета была разрешена, но под таким цензурно-полицейским контролем и с такими ограничениями редакторских прав Пушкина, что сам поэт не захотел воспользоваться предоставленным ему разрешением (об этом см. т. 6, стр. 455-456). Книжная торговля ограничивалась переводами кой-каких романов и перепечатанием сонников и песенников. - В первой редакции записки, относящейся к лету 1830 г., строки эти имели следующее продолжение: "Человек, имевший важное влияние на русское просвещение, посвятивший жизнь единственно на ученые труды, Карамзин первый показал опыт торговых оборотов в литературе. Он и тут (как и во всем) был исключением из всего, что мы привыкли видеть у себя. Литераторы во время царствования покойного императора были оставлены на произвол цензуре своенравной и притеснительной. Редкое сочинение доходило до печати. Весь класс писателей (класс важный у нас, ибо по крайней мере составлен он из грамотных людей) перешел на сторону недовольных. Правительство сего не хотело замечать: отчасти из великодушия (к несчастию, того не понимали или не хотели понимать), отчасти от непростительного небрежения. Могу сказать, что в последнее пятилетие царствования покойного государя я имел на все сословие литераторов гораздо более влияния, чем министерство, несмотря на неизмеримое неравенство средств". Злонамеренность была бы с моей стороны столь же безрассудна, как и неблагодарна. - В первой редакции записка имела следующую концовку: "Злонамеренность или недоброжелательство было бы с их стороны столь же безрассудно, как и неблагодарно. Не в обвинение издателей других журналов, но единственно для изъяснения причин, принуждающих нас прибегнуть к высочайшему покровительству, осмеливаемся заметить, что личная честь не только писателей, но и их матерей и отцов находится ныне во власти издателей политического журнала, ибо обиняки (хотя и явные) не могут быть остановлены цензурою". В последних строках Пушкин имел в виду пасквиль Булгарина, на который он ответил статьей "О записках Видока" (см. т. 6). Об издании журнала "Современник" (стр. 369). 31 декабря 1835 г. Пушкин обратился к шефу жандармов гр. А.X. Бенкендорфу с официальным письмом, в котором, никак не упоминая о неиспользованном им в 1832 г. разрешении царя на издание газеты (см. выше, стр. 485), выдвигал новый план собственного периодического издания (см. т. 10). На этом письме сохранилась пометка Бенкендорфа от 10 января 1836 г.: "Государь позволил через ценсуры, о чем уведомить Уварова". 14 января 1836 г. Бенкендорф довел об этом до сведения С.С. Уварова как главы цензурного ведомства, а 17 января того же года А.А. Краевский известил своих московских друзей о том, что Пушкин "получил от государя позволение издавать журнал вроде "Quarterly Review", четырьмя книжками в год, и начинает с марта" ("Лит. наследство", т. 16-18, 1934, стр. 716). В редакции, очень близкой тексту, опубликованному выше, объявление о подписке на "Современник" появилось в "Северной пчеле" от 3 февраля 1836 г., Э 27, стр. 105. С.-Петербургский цензурный комитет, заслушав записку Пушкина лишь 10 марта 1836 г., приобщил ее, в качестве программы будущего журнала, к официальному делу об издании "Современника". Ю.Г. Оксман ПУШКИН В РАБОТЕ НАД "ИСТОРИЕЙ ПУГАЧЕВА" Первым исследователем и популяризатором событий крестьянской войны 1773-1774 гг., возглавленной донским казаком Емельяном Пугачевым в далеких Оренбургских степях, Пушкин стал совершенно неожиданно для своих читателей. И в самом деле, все известные современникам факты политической и литературной биографии великого поэта после разгрома декабристов, а еще более в пору восстания Польши и новгородских военных поселян, никак, казалось бы, не могли предопределить обращения автора "Евгения Онегина" и "Повестей Белкина" к пугачевской тематике. А между тем именно Пугачев, как вождь и вдохновитель крестьянского восстания, грозившего опрокинуть ненавистный народу крепостной строй, с самого начала 1833 г. оказывается в центре литературных, общественно-политических и научно-исследовательских интересов Пушкина. Этот же образ не перестает волновать мысль и творческое воображение поэта до последних месяцев его жизни. 1 Перспективы крестьянской революции и связанные с ней вопросы о той или иной линии поведения прогрессивного меньшинства правящего класса впервые встали перед Пушкиным во всей своей конкретности и остроте летом 1831 г. Письма и заметки Пушкина этой поры дают исключительно богатый материал для суждения об эволюции его общественно-политических взглядов под непосредственным воздействием все более и более грозных вестей о расширении плацдарма крестьянских "холерных бунтов" и солдатских восстаний. Особенно остро реагировал Пушкин на террористические акты, сопровождавшие вооруженные выступления военных поселян: "Ты, верно, слышал о возмущениях Новгородских и Старой Руссы. Ужасы! - писал Пушкин П. А. Вяземскому 3 августа 1831 г. - Более ста человек генералов, полковников и офицеров перерезаны в Новгородских поселениях со всеми утончениями злобы... Действовали мужики, которым полки выдали своих начальников. Плохо, ваше сиятельство!" Секретное "Обозрение происшествий и общественного мнения в 1831 г.", вошедшее в официальный отчет III Отделения, следующим образом характеризовало ситуацию, взволновавшую Пушкина: "В июле месяце бедственные происшествия в военных поселениях Новгородской губернии произвели всеобщее изумление и навели грусть на всех благомыслящих". Еще резче и тревожнее был отклик на новгородские события самого Николая I. В письме к графу П. А. Толстому царь прямо свидетельствовал о том, что: "Бунт в Новгороде важнее, чем бунт в Литве, ибо последствия могут быть страшные!" Принимая 22 августа 1831 г. в Царском Селе депутацию новгородского дворянства, он же заявлял: "Приятно мне было слышать, что крестьяне ваши не присоединились к моим поселянам: это доказывает ваше хорошее с ними обращение; но, к сожалению, не везде так обращаются. Я должен сказать вам, господа, что положение дел весьма не хорошо, подобно времени бывшей французской революции. Париж - гнездо злодеяний - разлил яд свой по всей Европе. Не хорошо. Время требует предосторожности" (Н. К. Шильдер, Император Николай I, т. II, 1903, стр. 613; "Русская старина", 1873, Э 9, стр. 411-414). В аспекте событий 1831 г. получали необычайно острый политический смысл и исторические уроки пугачевщины. Переписка Пушкина позволяет установить, что он ближайшим образом был осведомлен о происшествиях в Старой Руссе. Его информатором о восстании военных поселян - фактах, не подлежавших, конечно, оглашению в тогдашней прессе, - был поэт Н. М. Коншин, совмещавший служение музам с весьма прозаической работой правителя дел Новгородской секретной следственной комиссии. "Я теперь как будто за тысячу по крайней мере лет назад, мой любезнейший Александр Сергеевич, - писал Н. М. Коншин Пушкину в первых числах августа 1831 г. - Кровавые сцены самого темного невежества перед глазами нашими перечитываются, сверяются и уличаются. Как свиреп в своем ожесточении народ русской! Жалеют и истязают; величают вашим высокоблагородием и бьют дубинами, - и это все вместе". К событиям 1831 г. восходили таким образом не только политические дискуссии широкого философско-исторического плана о русском народе и о судьбах помещичье-дворянского государства, но и некоторые конкретные формы официозной фразеологии, ожившие впоследствии на страницах "Истории Пугачева" и "Капитанской дочки". Если бы "История Пугачева" писалась в пору восстания военных поселян, Пушкин стоял бы, вероятно, на позициях, не очень далеких от тех, которые занимал Н. М. Коншин. Именно в конце июня 1831 г. благополучно завершились длительные хлопоты влиятельных друзей Пушкина (В. А. Жуковского, А. О. Россет, Е. М. Хитрово и некоторых других) об уточнении и упрочении его положения в петербургском большом свете и при дворе. Сам поэт, подводя итоги переговорам, которые, с его ведома и согласия, велись на эту тему с шефом жандармов А. X. Бенкендорфом, в официальном обращении к последнему, писанном около 21 июля 1831 г., доводил до сведения руководителей государственного аппарата, что он, Пушкин, с радостью взялся бы за редактирование политического и литературного журнала. Однако, очень хорошо понимая большие цензурно-полицейские трудности, связанные с положительным ответом на свою просьбу, Пушкин в этом же письме спешил заявить, что "более соответствовало бы" его "занятиям и склонностям дозволение заняться историческими изысканиями в наших государственных архивах и библиотеках" и выражал желание "написать Историю Петра Великого и его наследников до государя Петра III". Письмо это, доложенное Бенкендорфом царю, имело своим следствием зачисление Пушкина на службу в министерство иностранных дел "с позволением рыться в старых архивах для написания истории Петра Первого". Подлинный вкус к историческим разысканиям Пушкин впервые приобрел еще в 1824-1828 гг., в пору своих работ над "Борисом Годуновым", "Арапом Петра Великого" и "Полтавой". К более позднему периоду относились замыслы двух исторических очерков Пушкина - "Истории Малороссии" (1829-1831) и "Истории французской революции" (1831). Эти большие замыслы, предшествовавшие "Истории Петра", отразились в рукописях Пушкина только набросками планов и страницами начальных глав, свидетельствующими об огромных масштабах исторической эрудиции поэта. В 1830-1831 гг. Пушкиным были критически освоены труды самых передовых представителей современной ему буржуазной историографии (Гизо, Тьерри, Минье, Тьера), облегчивших принятие им как руководства к действию замечательной политической формулировки анонимного автора "Истории Руссов" о том, что "одна только история народа может объяснить истинные требования оного". К работе в Государственном архиве и в библиотеке императорского Эрмитажа над материалами по истории Петра Пушкин приступил в начале 1832 г., но архивные его занятия вскоре прервались и уступили место собиранию и изучению очень большой специальной литературы. Готовясь к своему историческому труду не спеша, "со страхом и трепетом", как он сам впоследствии писал об этом М. П. Погодину, Пушкин не оставлял и своих обычных занятий, работая и над стихами и над прозой, художественной и литературно-критической. К лету 1832 г. относятся новые его попытки добиться согласия царя на издание им в Петербурге большой политической и литературной газеты. Попытки эти вновь не увенчались успехом, окончательно убедив поэта в иллюзорности его представлений об объективной прогрессивности Николая I на данном историческом этапе и подорвав всякую надежду на возможность сколько-нибудь серьезного контакта с ним и с его окружением. Раздумья Пушкина этой поры получают ближайшее отражение в романе "Дубровский", начатом в октябре 1832 г. Вплотную подойдя именно в "Дубровском" к проблеме крепостных отношений и крестьянской революции, к истории дворянина, изменяющего своему классу, Пушкин не мог, однако, в архаических формах традиционного "разбойничьего" романа конкретно-исторически осмыслить "бунт" Дубровского и сделать самый образ его политически значимым и актуальным. Между 15 и 22 января 1833 г. Пушкин еще работает над "Дубровским", а 31 января в одной из его тетрадей появляется план исторической повести о Шванвиче, из которой впоследствии выросла "Капитанская дочка". Михаил Александрович Шванвич - личность историческая. Сын петербургского гвардейского офицера, крестник императрицы Елизаветы Петровны, он, в чине подпоручика 2-го Гренадерского полка, попал 8 ноября 1773 г. в плен к пугачевцам, доставлен был в Берду, где присягнул мужицкому царю и в течение нескольких месяцев состоял в его штабе в должности переводчика. Арестованный после разгрома Пугачева под Татищевой Шванвич был по суду лишен чинов и дворянства и сослан в Туруханский край, где и умер, не дождавшись амнистии. План повести о Шванвиче, выросший из случайного рассказа о нем и его отце, услышанного поэтом от генерала Н. С. Свечина, настолько захватил Пушкина, что в феврале 1833 г. он навсегда обрывает работу над "Дубровским", а еще через три дня, в поисках необходимой исторической документации своего замысла, обращается к военному министру А. И. Чернышеву с просьбой о предоставлении ему доступа к "Следственному делу о Пугачеве". Для того чтобы лучше обеспечить успех этой неожиданной просьбы, Пушкин мотивирует ее своим желанием познакомиться с материалами об участии генералиссимуса А. В. Суворова в подавлении восстания 1773-1774 гг. "Следственного дела о Пугачеве" в фондах военного министерства не оказалось (оно было запечатано в Государственном архиве и не подлежало вскрытию без личного указания царя), и вместо него в распоряжение Пушкина с 25 февраля 1833 г. стали поступать из архивов военной коллегии сотни документов секретной переписки о восстании 1773-1774 гг. и о действиях военных и гражданских властей по его ликвидации. Ближайшее знакомство с этим исключительным по своей политической значимости материалом заставляет Пушкина отложить на некоторое время задуманный им роман, вместо которого в его бумагах появляются наброски первых глав исторической монографии о Пугачеве. Работа над неизданными документальными данными о восстании 1773-1774 гг. с самого начала шла в неразрывной связи с собиранием и изучением скудных печатных свидетельств русской и западноевропейской печати как о самом Пугачеве, так и о том крае, в котором пылал "мятеж", и о яицком казачьем войске, взявшем на себя инициативу восстания. Особенно широко использованы были Пушкиным на первых стадиях его работы такие капитальные общеисторические, статистико-экономические и этнографические труды, как "Топография Оренбургская" П. И. Рычкова (1762), как "Историческое и статистическое обозрение уральских казаков" А. И. Левшина (1823), как его же "Описание киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких орд и степей" (1832). Из редких документальных и мемуарных публикаций о восстании Пугачева Пушкин критически учел уже в первой редакции своего труда "Записки о жизни и службе А. И. Бибикова" (1817), исторический очерк Д. Зиновьева "Михельсон в бывшем в Казани возмущении" (1807), замечательную анонимную публикацию о восстании Пугачева в ежегоднике А. Ф. Бюшинга "Magazin für die neue Histoire und Geographie" (Halle, 1784), книгу Жана-Шарля Лаво "Histoire de Pierre III, Empereur de Russie", приложением к которой является специальный обзор событий 1773-1774 гг. под названием "Histoire de la révolte de Pugatschef" (1799) и многие другие русские и зарубежные труды о России второй половины XVIII столетия. При изучении этих источников ни один хоть сколько-нибудь значимый документ, рассказ или даже анекдот, относящийся к истории восстания Пугачева, не прошел мимо внимания Пушкина. Извлекая крупицы истины из самых, казалось бы, ненадежных изданий, Пушкин ставил на службу своей концепции крестьянской войны 1773-1774 гг. даже прямые ошибки своих предшественников, промахи которых позволяли ему особенно убедительно дискредитировать на страницах "Пугачева" официозную и реакционно-дворянскую историографию ("Обозрение царствования и свойств Екатерины Великия" П. Сумарокова, 1832; "История Донского войска" В. Б. Броневского, 1834, и т. п.). Даже "глупый" и "ничтожный", по характеристике Пушкина, антипугачевский французский роман "Le faux Pierre III" (1775), вышедший в переводе на русский язык под названием "Ложный Петр III, или Жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачева" (М. 1809), оказался полезным Пушкину, благодаря тому что в приложении к роману перепечатана была правительственная информация 1775 г. об умерщвленных пугачевцами помещиках, чиновниках, купцах и "прочих званий людей". Этот длинный перечень жертв народного гнева, полностью воспроизведенный Пушкиным в примечаниях к восьмой главе "Истории Пугачева", звучал в 1834 г. уже как грозное предостережение правящему классу, а вовсе не как обличение "злодейств самозванца". "Я прочел со вниманием все, что было напечатано о Пугачеве, - писал впоследствии Пушкин об источниках своей