ого круга. - Может, все-таки стрельнуть в нее? - спросил Таши. - У меня еще две стрелы с каменными наконечниками. - Не жалко стрелы - валяй! - согласился Ромар. - А лучше спать ложись. На нас теперь никто не нападет, Слипь к костру ни единой души не пропустит. Ромар улегся, повернувшись спиной к костру, и через минуту уже безмятежно храпел. А Таши так и просидел всю ночь, успокаивая дрожащую Унику. К утру Слипь бесследно исчезла, убралась в илистые глубины болота. Таши обошел круг, подобрал свои камни. Почему-то он думал, что они окажутся перемазаны смерзшейся слизью, но ничего такого не случилось, камни были чисты. Ромар оглядел беспросветно хмурое небо и сказал твердо: - Вот что, если раньше сомневались как идти, то теперь так скажу: идем по ребру. Нет у меня охоты по этой болотине шлепать. Даже днем... Возражать никто не захотел. Болотами все были сыты выше горла. x x x Так удачно подвернувшаяся горная гряда на деле оказалась обманной. В течение двух недель, медленно и неприметно она уводила путников на запад, и наконец однажды под вечер Ромар потянул ноздрями воздух, покачал головой, но прежде чем успел поделиться своими сомнениями, Таши произнес: - Солью пахнет. Как на заречных озерах. - Морем пахнет, - поправил Ромар. - Слишком далеко на закат отклонились. Но теперь хотя бы ясно, куда идти. - Старуха говорила, что от РытОй горы до моря добрая неделя хода, - напомнил Таши. - И Стом тоже повторял. - И что? - Запасы на исходе. Брали в обрез, а ползем хуже улиток. - Что ты предлагаешь? - Остановиться на пару дней, балаган поставить, обогреться хотя бы. Я лося сослежу, запас сделаем и тогда уж дальше пойдем. - Снегопады начнутся - завязнем в лесу. Поторапливаться надо, покуда снег неглубок. Тут сугробы рыхло ложатся - не пройдешь. - Без мяса тоже пропадем. Не Уника же нас кормить станет. Последнюю фразу Таши сказал не без ехидства. Уника и впрямь в походе не отпускала подаренного лука, в то время, как у Таши обе руки были заняты. Стрелы летели в поднятых зайцев, вспугнутых тетеревов, глухарей, чуть не дятлов, но подбить за две недели удалось лишь одну куропатку. Живые птицы и звери не так удобно ложились под стрелу, как нарисованные. - В озерах рыба должна быть, - вставила Уника. - а, может, и в море, только я не знаю, как ее там брать. - Так и я прежде в лесу не охотился. Ромар понимал, что наполовину Ташины предложения вызваны неосознанной ревностью: подарили, мол, бабе лук и теперь она тешится, охотником себя воображает... Но, все-таки, лишь наполовину. Действительно, идут они долго, пора на отдых стать, пусть и ненадолго, на пару дней - не больше. - Давайте, сначала до моря дойдем, а там и определимся, - предложил Ромар, закрывая спор. - До моря уже близко. Невелик крюк. К берегу вышли к вечеру. С верхушки очередной сопки открылась бескрайняя серая гладь, исчирканная пенными полосками барашков. Путники остановились, глядя на водный простор, потом Ромар произнес: - Ищем место для ночевки. Где-нибудь за ветром. Два дня постоим, ты на охоту сбегаешь, а мы с Уникой завтра к морю пойдем; поглядеть надо, что там творится. Не нравится мне это море. Таши взглянул на море и отвернулся. Куда интереснее было смотреть в другую сторону. Там уходила вдаль поросшая тысячелетним лесом низина. Морозный воздух позволял видеть далеко, но даже с высоты Таши не мог разглядеть двух одиноких гор. А лес там пристойный: с оленями, кабанами, лосем. И людей почти нет. - Вот и хорошо, - сказал Таши. - В два дня уложимся, а там и дальше идти можно. x x x Во все времена родичи Уники не любили соленой воды. Выходили к морю, куда падала Великая Река, хаживали к горьким лиманам, но старались дел с ним не иметь, в море не заходить и по колено и рыбы морской не ловить. Рассказывали, что другие роды ходят по морю как по земле, связавши несколько бревен и уложив на них все, что потребно для жизни. Прежде встречи с детьми лосося, Уника таким рассказам верила и не верила. Все в мире бывает, да не все встречается. Рассказать можно много, и к любому рассказу следует быть готовым, но самому в морскую воду лучше не соваться. Недаром старики считали, что морская вода это и не вода вовсе, а моча предвечных великанов: испепеляющего Дзара, Хадда, сковывающего землю льдом, ветродуя Хорова и, конечно же владыки воды и засухи неукротимого Кюлькаса. Двое из этих великанов больше не живут, мощь их сокрушена, и они не много могут. Мир родился, когда Всеобщая Мать, обожженная прикосновением своего старшего сына, закричала от боли и закинула Дзара на небо. От удара Дзар разлетелся на множество кусков, которые и сейчас можно видеть повсюду. Кости его, это молнии, волосы - пламя костров, а оторванная голова катается взад-вперед по небу, и принуждена теперь светить людям. А там, где на землю упали куски разбившейся плоти, сейчас, как рассказывают, объявились огненные горы, на вершинах которых горит негасимый огонь и откуда летит жгучий пепел. Уника лишь слыхала о таких диковинах, но в рассказах не сомневалась, поскольку из края огненных гор попадал родичам чистый камень обсидиан, из которого Стакн делал лучшие серпы и вставки для мечей. А раз есть обсидиан, то есть, должно полагать, и огненные горы. Еще одного великана сокрушил в начале веков прародитель людей Лар. Когда Лар начал населять землю своими потомками, это не понравилось ледяному гиганту Хадду. Хадд остудил землю, чтобы не было лета, не цвела трава и не летели птицы. Реки стянуло льдом, и даже горькое море перестало двигать волны. Рассказывают, что тогда было еще хуже, чем сейчас, и это уже не понравилось Лару. Его старый народ - зубры, и новый народ - люди, не могли добыть пищи. Тогда Лар отыскал Хадда в полуночных странах и убил, а ледяное тело расколол на мелкие осколки. Но хотя Хадд умер, зима бывает и теперь, а из кусков льда родились чужие люди, и мангасы, и все звери, которые убивают людей, и духи, которые людей губят. Люди же, с тех пор не едят сырое мясо, а жарят его на огне, чтобы растопить волшебные ледышки, которые, говорят, как и встарь попадаются в мясе зверей. А двое первенцев Великой Матери живы, но не часто встречаются на пути людей. Зато когда они приходят, вместе с ними является беда. Хотя при взгляде на бушующий океан нетрудно было поверить, что вновь вернулись первые дни, и дремучий Хадд распространил свою власть на землю и воду. Бледное солнце еще висело над горизонтом, но никого не могло согреть, лишь освещало мертвый простор. Тяжелые волны, такие огромные, что их и волнами-то назвать страшно, метались разом во все стороны и лишь у самого берега вдруг вздымались горой, пробуя сокрушить гранит скал. Не плеск, а рев и гром стояли над берегом. Скалы залитые потоками пены упорно держали над водой обледенелые вершины. Белые птицы, сами похожие на клочья пены, неслышно крича, носились над волнами. Множество льдин: небольших и громадных, где целое селение могло бы разместиться, бесцельно моталось по водному пространству. Волны подхватывали один торос за другим и дробили о непокорный камень. Когда в расщелинах у берега на долю секунды наступало затишье, можно было видеть, что вода переполнена ледяной крошкой, и остановись ужасный молот хоть на минуту - все море, сколько видит глаз, немедленно замерзнет, так и оставив свои волны стоять дыбом. Ветер, бивший резкими порывами, жег лицо, слезил глаза. Холод забирался под меховую одежду. Уника не выдержала и повернулась к морю спиной. Ромар остался стоять, взгляд его был прикован к ледяной бесконечности. В низине за скалами ветер был несравненно слабее. Конечно, и там истерзанные сосны сгибались под его порывами, а ели, отступившие от берега вглубь земли, угрожающе шумели, жалуясь на судьбу, но все же, можно было догадываться, что в глубине леса царит угрюмое зимнее забытье. Гудение елей сливается в одну могучую песнь, словно деревья клянутся не уступать ветру. А еще дальше вдоль болотистых мокривин, густо заросших серой осиной, кормятся сохатые лоси, и лосихи и безрогие лосята, чье мясо нежней козлятины и само тает во рту. Туда пошел на охоту Таши. Обещал быть осторожным, сказал, что знает, на что идет. "Собрался за медведем - рой яму для мяса, - говорят лесовики, - собрался за лосем - рой яму для себя." Не тот зверь сохатый, чтобы позволить охотнику безнаказанно ходить за ним. Но и Таши не из тех, кто испугается острых копыт. Значит, скоро лежать лосю на снегу, истекая кровью, и волки будут пировать, пожирая то, что оставил им охотник. В меховой рукавице Уника согревала искусно вырезанный амулет: маленькую круглую куколку. Куколка не простая, а с секретом: разнимешь ее на две половинки - внутри другая фигурка, поменьше. А в той - совсем крошечная. Секрет прост: я в тебе, а во мне - наш ребенок. Будем вместе - никто нас тронуть не сможет, всякая беда отойдет. Семейный амулет: держи жена в кулаке, грей хорошенько, чтобы легче было любимому, и удача про него не позабыла. - Ну-ка, глянь, что это? - тревожно позвал Ромар. Уника обернулась. Так же как и прежде бушевало море, исходя бессильной яростью на твердость земли. Но среди волн внезапно обозначилась одна, превышающая все прежде виданное. Еще вдалеке, где другие валы ходили пологими залитыми пеной холмами, она уже поднялась, хищно изогнувшись, словно готовый к прыжку барс. Рядом с этой громадой прежние волны показались мелкой рябью. Но и это еще было не все. Гребень волны расплескался вдруг, взорванный изнутри, и в воздух взвилось что-то длинное и гибкое, похожее на безголовую и безглазую змею. Но вот толщиной эта змея много превосходила самую старую иву, из растущих на родном берегу. На самой оконечности змеи щерилась желтыми клыками пасть, и больше там не было ничего. Оседлав волну и плавно изогнувшись, морской змей несся на верную гибель, к берегу, где твердые камни могли изжевать сколь угодно могучую плоть. Это Кюлькас!.. - проорал старик в самое ухо Унике. - Бежим! Уника не сдвинулась с места. Как зачарованная она глядела на приближающегося владыку вод. Потом движением ставшим за последнее время привычным, сняла с плеча лук. Стрелой его не возьмешь! - кричал старик. - Только погибнем зря! Уходи! Если он кинется на скалы... Кюлькас кинулся на скалы. Это был удар, по сравнению с которым пущенная стрела показалась нежней тополиной пушинки. Гора, только что шутя отбивавшая напор океана, треснула снизу доверху, и ревущий водопад обрушился в засыпанную снегом долину. Уника, не удержавшись на ногах, упала и едва не скатилась вниз по обледеневшей поверхности, но Ромар, пав на живот успел схватить ее зубами за край шубы. Женщина и старик отползли в сторону от трещины, там Уника поднялась и помогла подняться Ромару. Они едва успели отбежать на несколько сот шагов, как новый удар чудовищной змеи, обрушил скалу, на которой они недавно стояли. Морю был открыт путь в низину. Ревущая стихия мгновенно сносила деревья, камни, все, что попадалась на ее пути. Рана в теле земли была слишком широка, чтобы хоть что-то могло противостоять хлынувшей в пролом воде. - Там Таши! - закричала Уника, не слыша сама себя, и едва не кинулась обратно, в бурлящий ад, из которого с таким трудом выбралась. Где минуту назад темнел лес, вечный в своем спокойствии, теперь крутился водоворот, несущий сломленные деревья, смытую землю, животных, все и всех, что оказалось в этот час внизу. И только адский змей не замечал разбуженной стихии. Он метался на самой стремнине, где водопад был особенно свиреп, но вода ничего не могла поделать с тем, кто дал ей волю убивать. Потом из морской бездны поднялась рука, словно броней окованная бирюзово-голубой тускло мерцающей чешуей. Это была не лапа, а именно рука, по форме напоминающая обезьянью, с цепкими пальцами, привыкшими хватать, но не делать. Рука легла на берег, сизые пальцы сжались, отламывая кусок скалы с той же легкостью, с какой человек разламывает кусок овечьего сыра. Камень, бесцельно отброшенный, упал в море и остался лежать там, выпирая из воды как остров. Грохота не было слышно среди всеобщего смятения. Что еще скрывалось под взбесившимися водами, было ли там несколько чудовищ, или все эти части принадлежали одному монстру, Уника не узнала. Ромар толкал ее, непрерывно подгоняя, и наконец, Уника очнулась и побежала что есть сил, не оглядываясь и думая лишь об одном: успел ли Таши выбраться на высокое место. x x x Зимний лес, особенно когда выдастся туманный и пасмурный день, даже привычного человека повергает в тоску. Укрытые снегом ели не спят, а закаменели в безысходном декабрьском небытии. Всякая живность затаилась, зарылась в снегу, упряталась в норах под скрученными корнями, и никакими силами ни единого зверька не вытащить наружу. Спят зимой и странные существа: дремлет под елью лесной хозяин, из сучков слепленный, мохом повитый. Скорчилась и забылась в незамерзающей моховой няше длиннорукая чаруса; в такую стужу и неловкого путника топить неохота, пусть сам по себе пропадает. Древяницы ушли из стволов, спят подо льдом, приткнувшись под бок омутиннику, а оставшиеся пустыми столетние деревья с грохотом трескаются от кусачего мороза. Но не всем удается найти пристанище. Стонет над лесом бездомный дух, вплетая заунывную ноту в мрачный напев еловых вершин. Нет ему покоя даже в самую мерзлую ночь: пропал его род, затеряны предки - мотайся под звездами, жалуйся себе на себя самого. Есть в лесу и звери, не имеющие нор; такие бродят по чаще желанной добычей охотника. Вот только найти их непросто и еще труднее взять. То ли дело в поле - славно там, вольготно. Добычу видно за десять полетов стрелы. Хотя и там надо суметь подойти к ней, неопытный добытчик вмиг останется ни с чем, лишь проводит взглядом убегающее мясо. И все же в поле охота знакома, а тут как быть? Зверь замрет, так в двух шагах пройти можно не заметив. А и заметишь - что толку? Стрела в чаще далеко не летит, за боло лучше и вообще не браться - мигом заарканишь ветвистый куст, а потом полдня будешь распутывать ремни. Лесовики зимой ходят с рогатиной на медведя, поборовши зверя пляшут вокруг, просят у предка прощения. Еще боровую птицу бьют: глухаря, тетерева, куропатку. В этом деле тоже своя хитрость есть - полянин прежде с голоду помрет, чем управится. А настоящую добычу - изюбра, лося, лесную свинью стараются имать в ловчую яму, по осени, мясо впрок коптят или в ямах квасят. Солить мясо дети медведя не умеют, своей соли у них нет, ее они помалу у рода Таши покупали, вместе с кремнем. Взамен давали мед, воск, бобровую струю, целебный медвежий жир. Хорошо было, пока каждый в родных местах обретался, где все знакомо. Но стронулась земля, и ищи теперь пропитания в пустом вымерзшем лесу. Таши осторожно пробирался меж старинных неохватных осин, отчаянно пытаясь заметить вблизи стволов бурый силуэт лося. Снег вокруг был потоптан копытами, а поверху расчерчен заячьими строчками, осиновый и березовый подрост крепко погрызен, но ничего живого не шелохнулось в стылом воздухе. Хоть волком вой. Подслушав неосторожную мысль, подал вдали голос волчий запевала, к нему присоединился второй, пустил заливистую трель, тут же проснулся третий... и еще... и еще... Мрачная песнь волчьего племени катилась над вершинами, лишая всякого, кто услышит ее, сил и воли. Не иначе, гонит хвостатый народ косулю или кабана в заранее договоренное место, где ждет засада. Волк это хорошо умеет, ему нет разницы - лес или поле, он везде свое возьмет. Волков Таши не слишком боялся, хотя лесные хищники были куда покрупнее степных, но зато и отбиваться, стоя спиной к дереву, дело нехитрое. А вот копытных стая разгонит, так уже не найдешь. Призвав Лара, Таши двинулся вперед, стараясь по звуку определить, куда заворачивает охота и, значит, в каком направлении шарахнутся избежавшие облавы травоядные. Упорная степная привычка заставляла двигаться согнувшись, чтобы не маячить издали словно столб, и это спасло Таши жизнь. Смазанная желтая молния бесшумно рванулась с высокой ветви и пала на плечи Таши. Шел бы он с прямой головой, тут бы и конец встретил: моргнуть бы не успел, как упал бы со сломанной шеей. А так - толчок кинул его в снег, и это было все, чего сумела добиться рысь. Четвертьвершковые когти отчаянно драли овчинный тулуп, опасно скалились зубы, но главный, смертельный удар цели не достиг. Правда, и лежащий ничком Таши не мог пустить в ход копье, но он сумел выпростать наружу ремень от боло и накинуть петлю себе на спину. Вообще-то, он хотел поймать петлей голову хищника и сдернуть его со своей спины, но удалось лишь крепче привязать дикую кошку к собственному телу. Рысь завизжала, частые удары задних лап вспороли кожу тулупа, разбрасывая во все стороны клочья меха. Таши бесцельно терял время, стараясь перевернуться и подмять зверя под себя. Наконец, ему удалось приподняться на четвереньки. Рысь тут же бешенным рывком вновь опрокинула его, но и этого мгновения достало, чтобы выдернуть нож. Таши, не глядя, ударил за спину - раз, и тут же - второй. Визг сменился злобным шипением, которое после третьего удара перешло в хрип. Тело рыси обмякло, но Таши еще довольно долго не мог освободиться от увязших в изодранном тулупе когтей. Когда это удалось, Таши напился теплой крови и гордо поглядел по сторонам. Такой победой можно было гордиться. Мех рыси ценился среди сородичей, поскольку этот зверь не заходит в перелески у Великой Реки. Таши представил Унику в пестрой безрукавке, удивительно пушистой и нежной, и остался доволен. Главное же, трехдневный пост кончился, вечером их ожидает пир. Вообще-то, хищников есть не принято, мясо их нехорошо, оно возбуждает в натуре дурное, но рысь является счастливым исключением. Питается она, по большей части, птицами и оттого имеет белое мясо, по вкусу неотличимое от дичины. Так, во всяком случае, рассказывал всезнающий Ромар. С удивлением Таши заметил, что его левая рука располосована когтями, видать рысь задела, когда он накидывал на нее петлю, а он и не почувствовал раны. Таши быстро замотал рассаженную кисть и, покуда мороз не заледенил тушу, начал свежевать зверя. Работа была в разгаре, когда слух Таши возмутился отдаленным, но отчетливо различимым в морозном воздухе громом. Таши поднял голову, прислушался. Что бы это могло быть? Зимой сильного шума не бывает. Оглушительный треск лопающихся елей или дробящихся торосов на самом деле не так уж громок и заставляет вздрагивать лишь из-за того, что слишком грубо нарушена тончайшая тишина. Но сейчас ревело и грохотало так, как не случается и во время летних гроз. Звук был приглушен расстоянием и плотной стеной леса, но он проник сквозь все стены басовым гулом дальней катастрофы. Таши заторопился. Гул повторился вновь, уже не скрываясь; земля дрогнула судорогой, качнулся лес, затверделая от стужи сосна переломилась посредине, но шум от падения верхушки не был замечен в реве проснувшихся стихий. Что-то случилось там, где он оставил Унику с Ромаром. Пачкаясь в крови, Таши кое-как закончил работу, упихал шкуру и часть мяса в заплечный мешок и, взрывая неглубокий снег, побежал по собственным следам к далеким скалам. Когда гул и тяжкая земная дрожь разом сменились нарастающим ревом идущей воды, Таши инстинктивно метнулся к одиноко стоящему холму и потому первый, самый убийственный вал, не затронул его. Коричневая взбаламученная вода неслась вперед, сшибая деревья, ворочая камни. Больше ничего нельзя было рассмотреть - клочья ледяного тумана пополам с солеными брызгами тоже неслись шальным потоком, милосердно не позволяя видеть наступающий конец света. Таши казалось, что все стихии мира нацелены сейчас на него, на самом же деле он очутился в стороне от основного потока; там, куда пришелся главный удар, алчное море сносило куда большие холмы, не задержавшись и на мгновение. Таши искал укрытия на противоположном склоне холма, но и здесь сверху сыпались обломленные ветви, жег лицо обезумевший туман, и то и дело валились дремучие лесные гиганты, не выдержавшие бури и подземных толчков. Вселенная выла, и Таши орал что-то кощунственное, проклиная и требуя, но никто не слышал его надсадного крика в слитном вопле погибающей земли. Вода поднялась толчком, холм задрожал от самого основания, словно был живым, и его сотрясала предсмертная икота. И так же внезапно вода схлынула, прорвавшись где-то в низину, а тут оставив ободранный труп земли, сереющий обнажившимися костями скал и заваленный измочаленными деревьями. Таши с разбегу ринулся в непроходимый завал. Ноги скользили по обледенелым стволам, вязли в густой каше брошенной потопом земли. Ветер, теперь ничем не сдерживаемый, терзал мокрую кожу, несколько раз Таши падал, срывался с деревьев, образовавших одну сплошную засеку, но тут же поднимался и вновь кидался на штурм преграды. Рев за спиной ничуть не утихал, так что Таши не обманывался, зная, что вода отступила временно, и возможно через минуту сюда придет новый вал, превыше первого, и тогда уже уйти не удастся. Вода начала прибывать, когда до скальной гряды оставалось совсем немного. Где-то внизу поток встретил новую преграду и, не сумев разом перехлестнуть ее, накапливал силы для прорыва. Набросанные внахлест деревья разом шевельнулись, приподымаемые снизу, черные лужи низинок обратились в озера, гранитные валуны скрылись под мутной пеленой вновь пошедшей на приступ воды, закрутились водовороты, соленый туман скрыл близкий берег. Таши бежал по колено в воде, потом его сбило и целую вечность кувыркало по камням, не давая остановиться или хотя бы хлебнуть воздуха. По счастью, тяжелый, напитавшийся водой тулуп спас ребра, а глубина была еще слишком ничтожной, чтобы утонуть. Таши сумел подняться на четвереньки и так продолжал двигаться, выбираясь наверх. Вновь схлынувшая вода едва не уволокла его с собой, и все же, ободрав ладони, Таши сумел уцепиться за скальный выступ, а ощутив под собой твердь, пополз на приступ последнего, особо переплетшегося завала. Рев за спиной не утихал, через минуту вода вновь прибудет. Выбравшись на обрыв, Таши заставил себя оглянуться. Там, где он только что был, чудовищным смерчем перемешивал мироздание водоворот. В нем нельзя было различить ни единой детали, было ясно лишь, что холм, укрывший его ненадолго, скрылся теперь под волнами или попросту смыт. Водная громада пожирала низину, устремляясь на восток, равно неся гибель людям, чужинцам, зверям и магическим тварям, всему, что дышит, растет или просто лежит под солнцем. Теперь здесь будет море - отныне и до тех пор, пока нечто небывалое не вызовет и его конца. Сдавленный звук вырвался из горла Таши: не то всхлип, не то короткий стон. Таши погрозил кулаком торжествующим водам и, прихрамывая, направился к месту бывшей стоянки, где, если не случилось непоправимого, его должны ждать Уника и Ромар. x x x Буря продолжалась больше недели. Ненасытная пасть пролома втягивала воду из океана, обрушивая ее на погибшую страну. Скальная гряда, на которой первый день укрывались путешественники, устояла перед напором, но давно уже превратилась в цепочку островков, едва различимых в смутной дали. Глядя туда, Уника не уставала благословлять Ромара, заставившего их бежать к отрогам горного кряжа. Ромар не позволил даже переодеться избитому, вымокшему и вообще чуть живому Таши. Зато они успели уйти от берега прежде чем море прогрызло путь по ту сторону скал. Таши потерял во время потопа копье, боло с гранитными желваками, шапку... Хорошо еще, что топор не был взят с собой и оставался у Ромара. А вот котомка, притороченная к спине, осталась цела, и хотя она едва не утопила охотника, когда его сбил второй поток воды, но зато к ней уцелел нож, шкура и даже полтуши рыси. Теперь Унике было чем кормить Таши, который уже несколько дней лежал без памяти. Странная это была болезнь. Чудом уцелевший Таши не свалился сразу, оказавшись в безопасности. Еще три дня он был на ногах; перенес лагерь подальше от бурлящей теснины: высоко в скалах в заветренней лощине поставил балаган из еловых жердей плотно крытых лапником и засыпанных поверху снегом, так что в самый лютый мороз можно было жить в тепле. Нарубил гору дров, благо что бурелома всюду было в изобилии, заговорил даже об охоте, но никуда не пошел, улегся в шалаше на шкуры и начал умирать. Он не метался в бреду, горячка обошла его стороной, он просто лежал в забытьи, а в редкие минуты просветления жаловался на холод. Смолистая сосна жарко горела в двух кострах, что не потухали ни на минуту. Ежедневно Ромар окуривал балаган можжевеловой хвоей, Уника прикладывала к ногам Таши разогретые у огня камни, но все было напрасно: лицо Таши словно истаивало, и даже шкура рыси не могла вернуть ему тепла. Вечером, когда сгущалась ранняя декабрьская тьма, Ромар в тусклом свете углей брался за гадание. Изловчась, пальцами ног, раскладывал почерневшие деревянные и костяные фигурки, помещал в центре амулет, снятый с шеи больного, напевал старые слова, спрашивая предков о судьбе. Уника варила мясную ушицу, потому что твердого Таши уже не мог глотать. Сложное это дело - похлебка, муторное. Пяток гладких камней, лежа на углях, вбирал жар, Уника один за другим подцепляла их обугленной лопаткой и опускала в плотно сплетенный берестяной туесок, в котором готовилась похлебка. Вода в туеске сразу начинала кипеть, а когда камень слегка остывал, Уника выуживала его и опускала в туесок следующий камень. Были бы дома, там гоpшки есть, а тут, с беpестяным туеском только так и можно обходиться. Беpестяную посудину на угли не поставишь. Над засыпанным снегом балаганом тонко выл ветер, вдалеке неумолчно грохотал страшный морской водопад. Потоп не кончался, он заливал все новые и новые земли, без счета уничтожая живущее на них. ...Таши шел по колено в воде. То была черная вода - черней угля и дегтя, черная, как душа мангаса. Она леденила ноги, сковывая каждый шаг. Таши шел, и ленивые волны расходились кругами. Вода прибывала, она уже достигала ему пояса, и в животе поселился кусок льда. "Хорошо, что Уники здесь нет, - думал Таши, - иначе этот холод застудил бы нашего сына..." Таши знал, что как только черная влага коснется сердца, оно заледенеет и умрет, но от стылой мерзости было некуда деваться, и Таши продолжал бесцельно идти, колебля смоляную гладь... Ромар движением ступни смешал фигурки, отодвинул в сторону родовой амулет юноши. Помолчал, потом спросил Унику: - Кроме ножа у нас что-нибудь острое осталось? Продолжая помешивать варево, Уника свободной рукой выдернула из рубахи проколку, протянула Ромару. Тот оглядел зеленую иглу, согласно кивнул. - Кольни ему руку. Как следует кольни, до крови. На запястье бледной руки выступила черная капля. - Вот оно как... - протянул Ромар. - Давай-ка, быстро, раздевай его. Руку освободи! Вот тут, - Ромар наклонился и прикусил кожу на сгибе локтя, оставив метку на том месте, где вздувались темные вены. - Сделай разрез. - Но... - пискнула Уника, не решаясь поднять руку. - Я не могу... - Режь! - рявкнул Ромар. - А то он не доживет до утра! Что мне, зубами его рвать? Зажмурившись, Уника ткнула крошечным лезвием в вену. - Глубже! - командовал Ромар. - Косой разрез должен быть! Ты что, не видела, как Матхи кровь пускает? Тягучая смоляная струйка проложила дорожку по безвольно откинутой руке, запятнала лапник, на котором были постелены шкуры. Таши не дрогнул, ничто в запрокинутом лице не изменилось. Скоро на камнях скопилась лужица цвета тусклого гагата. - Что с ним? - в голосе Уники звучало отчаяние. - Это черная кровь Кюлькаса, - мрачно ответствовал Ромар. - Таши смыло волной, в которой плавало чудовище, и зараза проникла ему в кровь. Я только сейчас понял, что значат фигуры, которые выпадали при гадании. Лишь бы не было слишком поздно... Дернув головой, Ромар освободился от мехового балахона, задрал голову, так что стала видна тощая стариковская шея. - Ну-ка, милая, положи сюда руку. Так... Не здесь, чуть в сторону... Ага. Вот где! Теперь коли сюда. - Не надо. Лучше я себе... - Тебе еще суп доваривать! И кормить нас обоих. Я этого не смогу. Делай, что тебе говорят! В полутьме жилища кровь Ромара тоже казалась черной, но почему-то сразу было ясно, что это просто подводят глаза, а на самом деле кровь такая, какой ей должно быть от природы. Старик нагнулся, красные капли часто застучали о костяную фигурку родового амулета. Жидкость, сочащаяся из разреза на руке Таши, начала отблескивать алым. - Пожалуй... хватит... - выдавил Ромар через минуту. - Перевязывай ему руку... а потом меня... - Ромар обессилено откинулся на шкуры. - Постель в угол оттащи, а где кровь натекла - разведешь костер. Только смотри - не замарайся, тебя лечить некому будет. И за супом присматривай, а то он уже кипеть перестал. x x x Всю зиму над новорожденным морем стояли непроницаемые туманы. Даже когда ветер набирал ураганную силу, а это случалось часто, свистящий воздух был напоен водяной пылью, которую не могла выморозить никакая стужа. Слишком много появилось вокруг воды, слишком грозно бушевала она. Кюлькас больше не показывался, но бедствие продолжалось и без него, обычным порядком. Неделя за неделей вода рушилась в котловину. Прежнего водопада уже не было, уровни двух морей почти сравнялись, но течение в новом проливе было сильным, так что даже в самые трескучие морозы он не мог покрыться льдом. Постепенно Ромар и Таши начали подниматься на ноги. Разумеется, задолго до этого кончилось мясо, принесенное Таши. Уника пыталась ставить силки, искала другой добычи, но бедствие разогнало всю живность на много дней пути. Уника уже подумывала отправиться на берег нового моря, поискать вмерзшие в припай тела утонувших зверей, но потом ей повезло: в горах она обнаружила озерцо, плотно затянутое льдом. Уника проколупала во льду прорубь, куда, спасаясь от замора, сплылась озерная рыба. С того дня и чуть не до весны в балагане, притулившемся на горном склоне, ежедневно ели рыбу: окуней, щурят, плотву и мелкого снетка, которого удобно сушить впрок. Словно договорившись, никто из троих не вспоминал о цели путешествия. Когда Таши начал подниматься, Ромар рассказал ему о причине катастрофы, едва не убившей всех троих. Таши как умел поведал о своих злоключениях. Но ни тот, ни другой не обсуждали никаких планов. Все давно оговорено, нечего зря языком трепать, привлекать ненужное внимание враждебных сил. Дорога оказалась не так проста, как думалось вначале, но это ничего не значит. Окрепнут ноги, откроется путь, и они двинутся дальше. Весна началась прилетом гусей. Тучи птиц потянули с юга на знакомые болотистые угодья и заметались в растерянности, обнаружив вместо родных гнездовий серую поверхность моря. Птиц на побережье скопилось непредставимое множество: утки, чирки, гуси, кулики всех мастей, журавли и лебеди - все они толклись на одном месте, не зная куда податься. На них не нужно было охотиться, потерявшие голову птицы сами шли в руки. Три дня странники отъедались нежным птичьим мясом, запасали гусиный жир, который мало чем уступает медвежьему, и коптили сладкие утиные грудки. Уника подбила пухом три теплые подевки. На четвертый день троица вышла в путь. Балаган, уходя, оставили в порядке, даже кое-что из вещей, которыми прибарахлились за зиму и не смогли взять с собой, аккуратно разложили вокруг кострища. Делали так, хотя и знали, что возвращаться выпадет другим путем, а жердяная постройка без хозяев недолго простоит: осыплется хвоя с лапника, просочится внутрь дождь и сгноит все их добро. Отправлялись на восток: туда потянула основная масса птиц и, значит, там мог оставаться сухой путь на север. Прежняя дорога через болотную тундру, мимо РытОй горы, мимо БуйнОй горы, закрылась, да и сами горы если и остались, то не горами уже, а островами посреди моря. Славно порезвился Кюлькас; где-то он гуляет теперь? Зато шли не боясь встречных: немало лет пройдет прежде чем осмелятся уцелевшие - что люди, что чужие - выйти к недобрым берегам Кюлькасова моря. Прошло совсем немного времени, и путешественники поняли, что, пожалуй, рановато вышли в путь. Снова ударили морозы, подтаявший было снег спекся плотной корой наста. - Ничего, - утешал Ромар. - По плотному снегу ловчей идти. И в самом деле, соскучившиеся по ходьбе ноги отмеривали за день такие концы, которые по весенней распутице одолеть было бы просто никак. Легко и быстро нашли то место, где заваленный изломанным плавником берег поворачивал к полуночи, и двинулись туда. Дня через три море осталось позади и теперь предстояло идти наугад. Сначала казалось, что они идут правильно: крутые увалы заставляли отступать сосняк, и Ромар рассчитывал, что не сегодня-завтра покажутся вдали скалы полуночных гор. Однако, день проходил за днем, а ничего похожего на горы не появлялось. Должно быть, они сбились с пути, зайдя слишком далеко на северо-восток. Вокруг уже не было и намека на лес, всюду тянулись открытые пространства, поросшие чахлым березовым кустарничком и кедровым стлаником. Солнце уже почти не падало за горизонт, но и к зениту не подходило, кружило бестолково словно в те времена, когда предвечный Дзар был еще вполне живым. - Дома уже весна... - вздыхал иногда Таши. - А здесь еще снег рушиться не думает. - Погоди, - увещевал Ромар, - еще рухнет снег, узнаешь, какова тут распутица. Ты погляди, это же болота кругом. Таши глядел, но болот не видел: нет ни камыша, ни полузасохших осокорей, ни корявых сосенок, как в тех местах, где Слипь видали. Равнина кругом, ни дать ни взять - степь, только снегом усыпана. Хорошо еще, что наст плотный, идти удобно. А то бы без всякого болота потонули - в снегу. Чуть не сутки путники шли к синевшим на краю земли вершинкам, но и здесь вместо целого кряжа обрели лишь несколько отдельно стоящих зубцов. Каменные огрызки вздымались словно остров посреди замерзшего океана, видимые отовсюду. Таши мельком подумал, что если в этих краях обитают люди, то у них эта ничтожная в общем-то горушка считается, небось, за великое чудо, поднебесный столб, на который словно крыша опираются небеса. Додумать мысль до конца Таши не сумел, потому что услышал вдалеке какой-то странный звук. Больше всего он напоминал порыкивание или ворчание. Так может пошумливать большой, уверенный в себе зверь, которому нет нужды ни скрадывать добычу, ни опасаться светло-серых полярных волков, таких огромных, что пяток их шутя задирает матерого медведя. Морозный туман, сменивший недавнюю оттепель, мешал как следует рассмотреть, что за существо урчит неподалеку. Таши сделал рукой предостерегающий знак и, приготовив копье, осторожно направился вперед. Он понимал, что скорее всего зверь таков, что взять его не удастся. Слишком уж по-хозяйски вел он себя на открытой местности. Но того, что предстало его глазам, Таши никак не ожидал. Два рыжих мохнатых исполина возились в снегу. Прочный наст, с легкостью удерживающий человека, ничуть не мешал этим гигантам, с тем же безразличием они ходили бы и по свежевыпавшему снегу, и по любому, самому вязкому болоту. Толстые пни ног, низко нагнутые головы, бугристые мохнатые тела - все в этих зверях говорило, что они привыкли никого не бояться. У обоих посреди тупой и широкой морды торчал острый, грязно-желтый рог. Таким оружием, должно быть, не мудрено было отбиться хоть от рузарха. И в то же время чудовища мирно использовали свои страшные тараны как обычную лопату. Звучно всхрапывая, самец мотал башкой, разрывая рогом пласт слежавшегося снега, пока под ним не появлялся слой пожухлой травы. Тогда зверь принимался громко жевать, заглатывая траву пополам со снегом. Самка вторила ему, лишь иногда отодвигаясь от разрытого места, чтобы позволить попастись детенышу, отиравшемуся около нее. Ростом малыш был побольше самого здоровенного кабана. И речи не могло идти о том, чтобы охотиться на могучих супругов или их чадо. Таши осторожно отполз подальше. Конечно, звери травоядные, но кто знает, вдруг им приходилось встречаться с человеком? Они могли сохранить об этих встречах самые неприятные воспоминания и, заметив охотника, попытаться свести счеты с людьми. И вообще, в жизни лучше всего, когда тебя не видят. Ромар, выслушав рассказ Таши, помрачнел. Некоторое время он сидел в задумчивости, а потом сказал: - Не стоило бы нам идти к тем горушкам, но, да что делать... рискнем. Иначе так и будем ходить не зная куда. Только тихо. Не зверя тут бояться надо, а человека. У самых скал на снегу не удавалось заметить ни единого следа, это немного успокоило старика. Между камнями намело пологие сугробы, не успевшие осесть под ослепительными лучами весеннего солнца, которое даже с туманом не умело как следует справиться. Дивно было Таши с Уникой наблюдать такое: света прорва, а тепла - чуть. Но сейчас общее внимание привлекло иное: серые камни всюду, где позволяли снежные заносы, были покрыты причудливыми рисунками. Человечки с копьями и луками, олени, волки, гуси с длинной шеей, еще какие-то звери, незнакомые Таши. Видеть это было столь удивительно, что Таши позабыл даже про рогатых великанов, жирующих неподалеку. - Это кто? - спросил он, ткнув рукой в сторону рисунка, изображающего вовсе уж причудливого и небывалого зверя. - Мамонт, - коротко ответил Ромар. - А те тогда кто? - Таши кивнул в направлении звука. - Не знаю. Я и сам так далеко не бывал и о зверях таких не слыхивал. Таши покачал головой. - А кто все это нарисовал? - Хозяева. Потому я и говорил, что не стоит тут прогуливаться зря. С этим Таши был согласен. Он знал, что где-то в неведомой северной дали бродят могучие племена охотников за мамонтами. Это были настоящие люди, с ними шла бойкая торговля. Покупали северяне кремень и краску, а продавали мамонтовую кость: изогнутые бивни невероятной длины и тяжелые лопатки, идущие на жилища колдунов. Бывало, разглядывая бивни, люди гадали, что это: зубы или рога? Встретив травоядных гигантов с рогом на носу, Таши было решил, что это и есть мамонты, но оказалось не так. Таши вгляделся в рисунок и решил про себя, что непременно постарается встретить легендарного зверя живым. - Поднимемся на вершину, - произнес Ромар, - оглядимся как следует, и быстренько уходим. Пока тут никого нет, но не стоит зря болтаться. Боюсь, в скалах у здешнего народа святилище. Тогда - ног не унесем. Это понимали все. Одно дело торговать с соседями, встречаясь где-нибудь на границах своих владений, совсем другое - позволять, чтобы какие-то незнакомцы разгуливали в самом сердце твоей земли, где живут боги и обитают души предков. Никто и разговаривать не стал бы с осквернителями святых мест, судьбы чужаков была бы решена сразу. Пока Ромар и двое молодых людей поднимались на скалистую вершину, солнце сумело справиться со снежным туманом, видно стало далеко и надежно. Семейство носорогов по-прежнему кормилось у скал, зрелище это отвлекло и Таши и Унику, поэтому дымок у самого края земли углядел всезамечающий Ромар. - Вот и хозяева, - сказал он. - Поторапливаться надо. - А это что? - испуганно спросила Уника, показывая вниз. Серые скалы в этом месте расходились, освобождая небольшую площадку. Она была бы до половины скал засыпана невиданно обильными снегопадами этого года, вызванными появлением нового моря, но человеческая рука вмешалась в кюлькасовы игры, очистив площадку и свалив снег в чудовищные сугробы. На