а, отблескивая в свете серебристых дневных облаков, стекала по его склонам, но в центре словно бил фонтан, так что бугор не опускался, а напротив, становился все выше, затем вершина взвихрилась пеной, оттуда вырвались столбы бесчисленных рук, и огромное тело могучим рывком выметнулось на сушу. И лишь потом, с огромным запозданием по ушам ударил сочный шлепок. Знакомый и страшный звук привел Шоорана в чувство. И хотя Шооран видел, что проол-Гуй выходит на соседний оройхон, но остаться на месте не смог и побежал. Единым духом он домчал к сухому краю. Здесь уже толпились цэрэги охранения. Шооран оглядел бледные лица и, не сказав никому ни слова, пошел назад вдоль поребрика, за которым извиваясь танцевали руки проол-Гуя. Злобный бог вынырнул совсем рядом с поребриком, тело его вздымалось холмами и, казалось, нависало над головой. проол-Гуй был повсюду, он неизбежно должен был не перейти, а попросту упасть на соседний оройхон, но все же этого не происходило, граница, означенная тонкой чертой, не пускала его. И внезапно успокоившийся Шооран подумал, что мастер, построивший на царском оройхоне храм, должно быть когда-то так же стоял перед немощным богом, представляя, что могло бы случиться, не будь положена граница всякой силе. Словно для того, чтобы довершить сходство с храмом, проол-Гуй выкатил из середины тела один из основных глаз. Но теперь его гипнотическая сила была не страшна Шоорану. Молодой илбэч недобро усмехнулся, шагнул вперед. - Узнал? - спросил он. - Да, это я, и ты ничего не сможешь со мной сделать. Где-то в глубине души Шооран надеялся, что проол-Гуй ответит ему, заговорит, как согласно легенде, он говорил с Ваном, но бог молчал, и в вытаращенном глазу было не больше разума, чем у бовэра. А Шооран вдруг зримо представил, что происходит сейчас на другом конце захваченного оройхона. Запертая, отрезанная чудовищем толпа мечется из стороны в сторону, ища спасения, которого не будет. Тонкие, на пределе возможного руки на ощупь вылавливают живых, тащат, не разбирая, кто попался им - бандиты, цэрэги или просто случайно оказавшиеся в ловушке люди. Сколько-то времени они смогут избегать слепых рук, но рано или поздно все - и убийцы, и жертвы - погибнут. Оскалившись, Шооран подбежал к ухэру. Распахнутый воронкой ствол смотрел ровно в немигающий глаз проол-Гуя. Шооран извлек из-за пазухи кремни и высек искру. Две или даже три секунды ничего не происходило - огонь пробирался по узкому запальному отверстию. Потом грохнуло. Из ствола и запальника выметнуло пламя. Ухэр подскочил и накренился вместе с массивной станиной, на которой был укреплен. Шооран судорожно сглотнул, прочищая заложенные уши. И лишь проол-Гуй, казалось, не заметил ничего. Каменная картечь истерзала его плоть, разорванный глаз разлетелся в клочья, заляпав все вокруг грязной зеленью, но даже такая страшная рана ничего не значила для гиганта. Края раны сомкнулись, не оставив следа, и лишь лужи смешанной с нойтом ядовитой крови доказывали, что заряд попал в цель. Шооран стоял, бессильно опустив руки. - Проклятый, - шептал он, - проклятый убийца... проол-Гуй молчал, ничего не менялось в студенистом, зеленовато-прозрачном теле, в мощных узлах громоздящихся вдоль поребрика рук. Но видно и он почувствовал удар, потому что замершие было руки разом дернулись и повлекли проол-Гуя к ждущему, неправдоподобно тихому далайну. Шооран рассмеялся и погрозил ненавистному богу кулаком. Когда через несколько минут цэрэги появились на позиции, они увидели, что Шооран с копьем в руках сидит на поваленном ухэре и смотрит на пустой оройхон, где только что бушевала смерть. - Ты что наделал, дурень! - завопил дюженник, увидав разгром. - Я выбил ему глаз, - сказал Шооран. - Дубина! Бовэр безмозглый! Из какой лужи ты выполз на мою погибель?! - артиллерист не мог успокоиться. - Это надо же придумать - палить по проол-Гую! Чтоб тебе вовек не просохнуть! Мне плевать, куда ты там попал - в глаз или в нос, все равно новый вырастет. А харвах ты спалил и орудие испортил. И вообще, как ты сумел выстрелить? - Вот, - сказал Шооран, поднимая брошенное в панике копье с мелко околотым кремневым наконечником. Дюженник раскрыл рот, но подавился, проглотив готовую вылететь фразу. Копье было его собственное. - Ладно, - сказал он, выдохнув воздух, - разберемся. - И забрав копье, пошел собирать солдат, чтобы поставить ухэр на прежнее место. На этот раз доклад дюженника выставлял Шоорана в самом неблагоприятном свете, так что взыскание оказалось тяжелым. Во владениях благородного Моэртала не было огненных земель, и весь харвах до последней порошины приходилось получать из казны или покупать втридорога за свои средства. Тем более это касалось ухэра - своими силами починить изработавшееся орудие было невозможно. Неудивительно, что одонт разгневался, и Шоорану не помогло даже заступничество пятерых цэрэгов, которые, благодаря неожиданному выстрелу, сумели ускользнуть от рук проол-Гуя. А может быть, наместник был раздосадован, что лишь пять человек остались от четырех лучших дюжин, и сорвал досаду на не вовремя подвернувшемся Шооране. Кто знает? Мысль благородного глубока как далайн и извилиста, как путь жирха. Сначала гневный Моэртал грозился вовсе выгнать провинившегося на мокрое, но потом остыл, и, лишив Шоорана копья, назначил на позорную должность тюремщика. - Ничего, - утешал Шоорана приятель Турчин, - выслужишься. Обученных воинов мало осталось. Всех проол-Гуй пожрал. Ты бы видел, что там было! Всюду руки ползают, тонкие, без глаз... хватают всех, не разбирая... Ка-ак я прыгал!.. Не, жаль тебя там не было! Шооран не был особо огорчен опалой. Теперь он мог больше времени проводить дома, не оставляя Яавдай одну на целые недели. Сейчас ему хотелось быть рядом с Яавдай сильнее, чем когда бы то ни было. За последние полгода Шооран не построил ни одного оройхона, и вообще не часто вспоминал о своем предназначении. Зато о проклятии он помнил постоянно. Один раз ему уже удалось обмануть судьбу: у него есть семья - Яавдай, которую он любит больше всего на свете. Странным образом Шооран не мог произнести слово "люблю", оно застревало в горле, и губы становились непослушными. Невозможным представлялось выговорить его под внимательным, словно изучающим взглядом Яавдай. Шоорану казалось, что любое признание прозвучало бы фальшиво, и он впервые назвал Яавдай любимой чуть не через месяц после свадьбы. Но тем сильнее он чувствовал, как необходима ему Яавдай. На ней сосредоточилась вся жизнь, и одна мысль, что пророчество проол-Гуя может исполниться, бросала Шоорана в холод. Зная историю безумного илбэча, Шооран понимал, что женитьба - это еще не вся жизнь. Беды Энжина начались, когда у Атай должен был появиться ребенок. Помня об этом, Шооран внимательно присматривался к Яавдай. Казалось, если он вовремя заметит признаки будущего материнства, то сумеет уберечь жену и ребенка от всякой беды, и с той минуты все всегда будет хорошо. Жаль, что ранние признаки, о которых понаслышке знал Шооран, были смутными и неопределенными, и Шооран напрасно мучился, гадая и не решаясь впрямую спросить свою подругу не беременна ли она. А Яавдай по-прежнему смотрела вглубь себя и никогда не начинала разговор первой. Служба при тюрьме была скучной и необременительной. Повелитель понимал, что узников необходимо кормить, а это лишний расход, поэтому тюрьма обычно была пустой. Лишь после облав обе камеры оказывались набиты изгоями и земледельцами, вздумавшими в недобрый час поживиться вольно растущей чавгой или подработать на харвахе. Их в течение дня или двух уводили на допрос, а затем отпускали, пригрозив, или отправляли на каторжные работы. Кое-кто попадал в шавар. Но даже в этом случае одонт не утруждал себя излишним судопроизводством. Чаще всего обе камеры стояли пустыми, и второй тюремщик - одряхлевший на службе инвалид, спал в одной из этих камер, поставив в изголовье ненужную ему костяную пику. Но однажды, спустившись в нижний ярус алдан-шавара, Шооран увидел, что напарник не только не спит, но стоит на часах возле одной из камер, браво выпятив грудь, на которой - невиданное дело! - красуется панцирь. - Что случилось? - спросил Шооран, подходя. - Тс-с!.. - громко прошептал стражник и, припав к уху Шоорана, сообщил: - Там илбэч. Поймали-таки. Только это тайна, никто не должен знать. Уже послали к одонту, он сам сюда придет. Вот какая тайна. Шооран глянул в заложенный чешуей глазок. В скупо освещенной камере, свернувшись на нарах, лежал Чаарлах. На полу рядом с лежанкой стояла миска каши и чаша с водой, чего никогда не бывало прежде. Но было видно, что узник не притронулся ни к тому, ни к другому. "Замучают старика", - обреченно подумал Шооран. От входа послышались быстрые шаги, оба караульщика вытянулись и замерли. К ним шел одонт Моэртал. Он был один, без свиты и без богатого облачения, верно, услышав новость, поспешил к тюрьме в чем был. - Ну, жив он? - спросил Моэртал издали. - Вроде жив, - ответил старый тюремщик. - Дышит. Моэртал перевел дыхание, успокаиваясь, разгладил на груди тонкотканый цамц и молча дал знак открывать камеру. Тяжелая дверь отъехала в сторону, одонт вошел. Шооран, взяв факел, шагнул следом. Пленник сел, слепо щурясь на пламя. Целую минуту одонт и сказочник молча изучали друг друга. Потом Чаарлах насмешливо сказал: - Трудная задача, не правда ли? Ты так долго искал меня, а теперь, наконец, задумался: зачем? Разве я не прав? Моэртал никак не отреагировал на обращенные к нему слова. Он продолжал стоять, рассматривая сидящего старика, словно так и должно быть, что благородный одонт стоит, а нищий старик сидит перед ним. Затем Моэртал начал говорить сам: - Ты знаешь, что болтают о тебе. Я не знаю, что здесь правда, но мне надо, чтобы оройхоны появлялись там, где укажу я. - Не так трудно угадать это место, - заметил Чаарлах. - Одним ударом - два сухих оройхона, а от земли ночных пархов остаются лишь скорлупки. Но ведь они тоже люди, и не многим хуже твоих цэрэгов. Поверь, я знаю, что говорю. Чаарлах признавался в знакомстве с бандитами так, словно не подозревал, что за одно это ему грозит шавар. - Если они поклянутся исполнять законы, - произнес Моэртал, - я поселю их на новых землях. А лучших - возьму на службу. - Я вижу - разговор пошел всерьез! - воскликнул сказитель. - Никогда прежде я не чувствовал себя таким важным господином. Впору раздуться толще авхая. Увы, есть еще одно препятствие. Сядь, блистающий одонт, я расскажу тебе сказку. Тебе, должно быть, давно не рассказывали сказок, просто так - бескорыстно. Моэртал не двинулся с места, но и не перебил старика, и Чаарлах, привычно изменив голос, начал рассказывать: В недавнее время жил на оройхонах один человек. Звали его псаар. Однажды он встретил тукку и захотел ее поймать. псаар побежал за туккой, но она оказалась проворней охотника и ушла в шавар. псаар очень рассердился и закричал: - Вылезай, колючая дрянь! Но тукка не вылезла и даже не слышала слов, потому что была далеко. псаар заглянул в шавар, и храбрость его словно потревоженная тайза сжалась в комок. Но жадность продолжала кусать душу, и тогда псаар сказал: - Запомни, колючка, я буду стоять здесь день и ночь, но дождусь, пока ты вылезешь! Ах как жаль, что тукка уже выбралась через другую дыру и не слыхала этих клятвенных слов! Иначе она поняла бы, что спасения нет, и сразу сдалась бы охотнику. А так, псаар стоял у шавара день и ночь, а тукка все не приходила. Между тем, наступил мягмар, и в шаваре кто-то зашевелился. - Ага! - сказал псаар. - Проголодалась! Сейчас я тебя схвачу. Но вместо тукки из дыры вылез гвааранз и схватил самого охотника. Увидав, как повернулось дело, псаар воскликнул: - Госпожа тукка, неужто это вы? Заметьте - вы выросли такой огромной, потому что я день и ночь охранял ваш покой. Ведь вы позволите вашему ничтожному слуге идти домой? Или вы хотите, чтобы я еще послужил вам? Уж и не знаю, что ответил гвааранз, но домой храбрый псаар все еще не вернулся. Надо полагать - занят по службе. Чаарлах замолк и выжидающе посмотрел на Моэртала. Тот привычно помолчал, и затем произнес: - Значит, по-твоему, не я, а меня схватили. - Что вы, блистающий одонт! - запротестовал старик. - Я в этой истории тукка. Мое дело - быть съеденным, коли не сумел унести ноги. А кто тут гвааранз - это вам судить. - Разберемся, - пообещал наместник. - Но и ты думай. Даже если ты не тот, за кого тебя принимают, все равно ты знаешь больше, чем говоришь. Моэртал повернулся к Шоорану и резко спросил: - Кто такой псаар? Я где-то слышал это имя. - Это мой напарник, - ответил Шооран, тоже удивленный, откуда сказитель знает имя тюремщика. - Он стоит за дверью. - Сменить, - приказал одонт, - и доставить ко мне. С ним тоже не все ясно. - Трудно разбирать след жирха, - посочувствовал пленник. Моэртал, не ответив, вышел. Шооран вышел следом и наложил на дверь засов. Перепуганный псаар, оставив пику, засеменил следом за наместником. Шооран остался на посту. Два часа он отстоял неподвижно, навытяжку, словно перед взором сияющего вана. Ни разу даже не отодвинул пластину, прикрывающую окошечко - боялся встретить понимающий взгляд Чаарлаха. Через два часа пришел смертельно недовольный назначением Турчин и сменил Шоорана. Теперь впереди было два часа, которые надо использовать с наибольшей пользой. Шооран поспешил к дому. Яавдай, как всегда возилась по хозяйству, в комнате пряно пахло вымоченным в вине мясом. - Обед еще не готов, - виновато произнесла Яавдай. Шооран подошел ближе. Он как-то вдруг ясно увидел то, что старался рассмотреть все эти недели - у Яавдай будет ребенок. Но именно в эту минуту долгожданное открытие не радовало. - Нам надо уходить, - произнес Шооран. Яавдай ничего не ответила, лишь кивнула послушно. - Ты, наверное, не поняла, - сказал Шооран. - Я совершил... точнее совершу, но можно считать, уже совершил такое... короче, меня объявят преступником. Нам надо бежать отсюда. За своих - не бойся, Яавдал уже большой. Мне сейчас надо идти, а ты собери самое нужное и жди меня через час на мокром оройхоне у второго суурь-тэсэга. - Я поняла, - тихо сказала Яавдай. Шооран подошел ближе, коснулся ладонями волос. - Прости меня, - попросил он. - Я понимаю, что это не вовремя, но беда никогда не приходит вовремя. - Ничего, - сказала Яавдай. - Это даже к лучшему. Шооран вернулся в темницу, сменил злого на весь свет Турчина. С трудом дождавшись, когда тот уйдет, открыл дверь камеры. Казалось, Чаарлах спал, но едва дверь скрипнула, он сел, без малейшего удивления глядя на Шоорана. - Вот, - Шооран протянул старый плащ псаара и его пику. - Я выведу тебя отсюда. Чаарлах накинул на плечи плащ, ловко, словно ничего другого и не носил, надвинул на брови глубокий шлем, принял пику. Уходя, Шооран аккуратно притворил дверь. Возле выхода из алдан-шавара тоже стоял цэрэг. Он лениво скользнул взглядом по знакомым фигурам. - Что, тюремщики, взгрел вас одонт? - Как на аваре, - проскрипел Чаарлах. Беглецы неспешно прошли мимо охраны и, все ускоряя шаг, направились к недалекому мокрому оройхону. Возле второго суурь-тэсэга никого не было. Может быть они пришли слишком рано? Шооран глянул на начинающие розоветь облака. - Нет, прошло уже больше часа. - Отец, - сказал Шооран, - обожди меня немного, мне надо встретить еще одного человека. Чаарлах, подстелив полу плаща, уселся на ноздреватый валун. - Стоит ли тревожиться из-за меня? - спросил он. - Беги по своим делам, а я пойду потихоньку. Спасибо тебе, но ты зря так много беспокоишься из-за полоумного сказочника. Признаюсь - я не илбэч. И я ничего не знаю об илбэче. Тогда вечером, поняв, что происходит, я нарочно закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Ведь я болтун, и мне лучше не знать чужих тайн. Так что ты зря вытаскивал меня из этого пересохшего шавара. - Мне нет дела до илбэча, - сказал Шооран. - Я выручал сказителя. - Я тоже. Если бы вместо тебя пришел кто-то другой, я бы остался в подземелье. Одонт скоро понял бы, что изловил не того, и выгнал бы меня в шею. Но с тобой я ушел, потому что тебе не надо быть цэрэгом. У тебя не те поступки, не те слова, не те глаза. Ты умеешь думать, а это вредно для цэрэга. Я видел - ты храбр, а такие долго не живут. И даже выжив, кем бы ты стал? Посмотри на Киирмона: его единственная радость - чаша с вином, в которой он старается утопить себя самого... - Отец, - взмолился Шооран. - Я вернусь через пару минут. Только встречу Яавдай... - Конечно, беги, - воскликнул Чаарлах. - Я старик, я могу и подождать... - Я бегом! - крикнул Шооран, исчезая за тэсэгами. С минуту Чаарлах послушно сидел на камне, потом сказал самому себе: - Пожалуй, пойду. Они молодые, а я буду помехой и обузой. Ничего, Яавдай утешит мальчика. Старик поднялся, осторожно прислонил к скале ненужную пику и, не торопясь, зашагал, без особой цели, привычно веря, что ноги сами выведут его туда, где ему в обмен на истории дадут чавги и старую кожу, чтобы устроить постель. Шооран выбежал к сухой земле и здесь остановился. Дальше идти было опасно, если побег уже обнаружен, то его непременно схватят или, во всяком случае, укажут погоне, куда он ушел. Шооран беспомощно оглядел покрытые недельными всходами поля. Смешно надеяться встретить здесь идущую навстречу Яавдай. Что могло ее задержать? Неужели ее схватили?.. Или она перепутала что-нибудь и пошла на другой оройхон? Шооран вспомнил ночной рассказ старого илбэча, и в груди стало тяжело и холодно, словно скверная тварь вынырнула из далайна и легла на сердце. Людей на полях было не так много, до нового урожая еще четыре недели, и земледельцы сидят в палатках, теребят солому, правят инструмент. И все же, пройти незамеченным не удастся. Разве что послать кого-нибудь из местной детворы, узнать, что там приключилось... Шооран напрягся: он увидел идущего по тропе Киирмона. Тот был еще далеко, но направлялся прямиком к месту, где прятался Шооран. Шооран приготовился на случай, если рассказчик свернет на боковую тропу, позвать его, но Киирмон миновал развилку и шел теперь вдоль мокрого оройхона. Шооран слышал, как он напевает под нос: Для того и есть на свете дура, Чтобы кашу есть из хохиура... - Эгей! - тихонько позвал Шооран. - Вот ты где! - обрадовался Киирмон, - а Яавдай сказала, что ты у второго тэсэга. - Где она? - задыхаясь, спросил Шооран. - Там... - Киирмон неопределенно махнул рукой. - Я ее на соседнем оройхоне встретил. Она с узелочком шла, должно быть, к кому-то из подруг, рукодельничать. Тебе просила передать, что пойдет в другую сторону, в страну добрых братьев. Я не знаю, что за игру вы затеяли, но передаю все дословно. И знаешь, эта игра пошла твоей жене на пользу. Не в обиду будь сказано, но она у тебя какая-то неживая, а сейчас разрумянилась и даже улыбнулась мне на прощание. Прощай, говорит, ухожу в страну добрых братьев. - Вот как... - произнес Шооран. - Значит так... Ясно... Где-то у алдан-шавара взвизгнула сигнальная раковина, и часто заколотили по костяной доске. - Тревога! - воскликнул Киирмон. - Общий сбор. Пошли. - Это меня ищут, - сказал Шооран. - Я теперь преступник. А Яавдай действительно ушла к добрым братьям. Не захотела бежать вместе со мной. - Бла-агостный проол-Гуй! - потрясенно протянул Киирмон. - Ты уходишь? А я-то здесь на кого остаюсь? Ведь ни одного лица во всей провинции - только хари да морды. Вот что - я пойду вместе с тобой. - Ну куда ты пойдешь? - сказал Шооран. - Жить на мокром, скрываться, есть чавгу. - Да, пожалуй, я отвык от всего этого, - согласился Киирмон. - Пойду, лучше напьюсь. А тебе - удачи. Распрощавшись с Киирмоном, Шооран бегом кинулся к суурь-тэсэгу. Он думал об одном: Чаарлах поможет, даст совет, подскажет, что надо делать. Но на стоянке никого не было, лишь белела оставленная пика. Шооран долго и бессмысленно смотрел на нее, потом пошел, глядя прямо перед собой, шатаясь и скользя на покрытых нойтом камнях. x x x Давно было, дольше, чем один человек помнить может, но все вместе - помнят. В ту пору великий илбэч Ван, устав от тайных трудов, вернулся на родной оройхон. Уже много лет тот оройхон не был мокрым: повсюду росла хлебная трава, в ручьях плескались сытые бовэры, а люди жили счастливо, потому что во времена Вана земли хватало всем, и люди выходили на мокрое лишь в дни мягмара. Илбэч сел под деревом, стал смотреть на свое землю и не мог насмотреться. Так он смотрел и вдруг услышал голос: - Здравствуй, Ван! Где ты был столько времени? Ван обернулся и увидел девушку. Ее звали Туйгай. Когда Ван уходил строить земли, она была ребенком, а теперь Ван понял, что она выросла и стала красавицей. Чтобы встретить такую красоту и в прежние времена надо было прожить дюжину жизней, что уж говорить о наших днях?.. - не с чем сравнить красавицу Туйгай. Илбэч и красавица взглянули друг на друга и полюбили друг друга любовью, какой не бывало прежде и не будет уже никогда. Они взялись за руки и сказали о своей любви, прочной как алдан-тэсэг и долгой, как вечность. Но Туйгай не знала, что ее возлюбленный - илбэч, а Ван не стал говорить ей это, помня о проклятии проол-Гуя. Ван и Туйгай поставили палатку под деревом, у которого они встретились, и поселились в ней словно простые земледельцы. Илбэч косил хлебную траву и оббивал зерно, а вечером шел домой, где ждала его красавица-жена. Они были счастливы, и жизнь шла не по слову проол-Гуя. Но однажды Ван сказал: - Завтра я уйду, и меня не будет три дня и три ночи, потому что у меня есть иные дела на далеких оройхонах. И Туйгай, как и положено хорошей жене, ни о чем не спросила и сказала, что будет ждать. Ван ушел строить землю и не знал, что в этот самый час старик Тэнгэр покинул алдан-тэсэг, спустился на оройхон и пришел к его дому. Но Тэнгэр изменил свой облик, и Туйгай тоже не узнала его и решила, что пришел ее отец. - Что я вижу?! - воскликнул старик Тэнгэр. - Моя дочь спуталась с бродягой Ваном, который и двух ночей не может провести на одном оройхоне! Немедленно брось это гнездо, созданное для изгоев, и вернись домой! - Нет, отец, - сказала Туйгай. - Я не пойду домой. Я жена Вана, я обещала быть его радостью и усладой, поэтому я останусь жить с ним, стану рожать ему детей, и Ван будет счастлив со мной. - Ты не можешь его любить, - удивился Тэнгэр, - потому что страшный проол-Гуй запретил тебе это. - Что мне за дело до проол-Гуя, плавающего в холодных глубинах? - сказала Туйгай. - Я люблю Вана. Тогда старик Тэнгэр принял свой истинный вид, голова его поднялась выше дерева, а седые брови грозно нахмурились. - Узнаешь ли ты меня? - сказал Тэнгэр. - Я тот, кто устроил мир, оградив его стеной. Я создал далайн и оройхоны, зверей и людей. Я повелеваю тебе покинуть Вана и не видеть его больше никогда. - Нет, могучий Тэнгэр, - ответила Туйгай. - Я все равно буду для Вана радостью и усладой, потому что моя любовь выше алдан-тэсэга. Мой век короток, и я хочу знать, какое дело бессмертным, размышляющим о своей большой вечности, до моей вечной любви? - Что ж, женщина! - воскликнул Тэнгэр. - Ты сама этого захотела. Так знай, что твой Ван - илбэч, он проклят проол-Гуем, и теперь, когда тебе стала известна его тайна, он умрет. Но Туйгай улыбнулась безмятежно и сказала: - Я женщина, у меня короткая память и слабый ум. Я не поняла и уже забыла, что ты сказал. Я помню лишь, что люблю моего Вана, а ты не велишь мне этого и пугаешь страшным. Ответь, добрый Тэнгэр - почему ты такой злой? Жестоко разлучать нас из-за прихоти многорукого урода. - Я не жесток, - сказал Тэнгэр. - Нельзя быть жестоким по отношению к смертному. Смертный умрет, и моя несправедливость умрет вместе с ним, словно ее и не было. Вечно лишь слово вечного. Вы, люди, жалко передразниваете мой облик, а Многорукий ближе мне по духу, ведь нас всего двое на всю долгую вечность. Пусть сбудется слово проол-Гуя. Ван не будет счастлив в жизни! С этими словами Тэнгэр ударил Туйгай в грудь. Кровь брызнула от удара и окрасила листья дерева. Красавица пошатнулась, но смогла сказать: - Я люблю Вана всем сердцем и вечно буду его радостью и усладой. - У тебя не будет сердца, а Ван не найдет ни радости, ни услады! - загремел Тэнгэр. Он схватил Туйгай, вырвал у нее сердце и, не глядя, кинул прочь, а бездыханное тело зашвырнул в далайн на пожрание пучеглазым рыбам. А потом ушел на свой алдан-тэсэг, но думал в тот день только о сиюминутном. Когда Ван вернулся, он нигде не нашел Туйгай. Была лишь пустая палатка, да дерево, покрытое радостными красными цветами и зрелыми плодами, похожими на человеческое сердце. В аромате цветов и сладости сока чудилась ему та, которую он не мог отыскать. С тех пор, где бы ни странствовал илбэч, он обязательно возвращался к цветущему дереву, садился под ним, и горе его смягчалось, и в эти минуты слово женщины значило больше, чем слово бога. ГЛАВА 5 "Ухожу к добрым братьям", - эти странные слова были единственным указанием, где искать Яавдай. Шооран ринулся на восток. Земли Моэртала он обошел по мокрому, а дальше двигался прямиком, и никто не остановил идущего цэрэга. Лишь у самой границы, когда понесло с мертвых земель кислой гарью, Шоорана окликнули: - Эгей, куда разогнался? В первое мгновение Шоорана словно ударила волна испуга - попался, бездарно вляпался в поставленный у границы секрет. Но увидав благодушные ничего не подозревающие лица Шооран понял, что его принимают за гонца, принесшего какое-то распоряжение. В самом деле, ведь не станут же из-за одного бежавшего цэрэга поднимать шум по всей стране... - От благородного одонта... Ууртака, - в последнюю секунду Шооран успел назвать имя другого наместника. Совершенно незачем Моэрталу знать, где бродит его дезертир. - Слушаю посланца блистающего одонта, - произнес дюженник уставную фразу. - Я ищу женщину, - сказал Шооран. - Молодая, хорошо одета. Ждет ребенка. - Такие тут не гуляют, - хохотнул один из солдат. - Граница. Дюженник, бывший, видимо, педантичным служакой бросил на цэрэга недовольный взгляд и ответил: - У меня никто не может пройти. Понимать надо: а вдруг илбэч уйдет - что тогда? - Спокойней будет, - заученно сказал Шооран. - Устали за ним гоняться по всем оройхонам. Дюженник хотел осадить молокососа, вздумавшего иметь свое мнение, но вспомнил, что тот ему не подчинен и вообще неясно из-за чего послан через всю страну, и не стал командирски повышать голос, лишь повторил: - Здесь никто не пройдет. - Это здесь, - уточнил Шооран. - А если ближе к аварам? - Да там мертвая земля! - снова встрял молодой цэрэг. Очевидно он занимал особое положение, был чьим-то сынком или любимчиком и мог не обращать внимания на грозные взгляды мелкого начальства. - Кто же станет лишний оройхон по мертвому тащиться? Там только эта дура обиженная шастать может... - Ка-акая дура!? - зарычал дюженник. Должно быть и особое положение было не безграничным, потому что юнец струхнул: - Ну, эта... - забормотал он. - Вы же знаете... Сумасшедшая. Та, что болтает, будто на западе землю нашла. Она чуть не каждый день на Торговый оройхон бегает. Землю ищет... - Кре-етин!.. - взвыл дюженник. - Бовэр тупоголовый! Было же сказано: ни-ко-го! А ты пропускал!? Да я тебя своими руками в шавар затолкаю, не посмотрю кто ты там есть. Взялся служить - служи! Кто тебе позволил пропускать!? - Она сама! Ей кричишь: стой! - а она хохочет, язык высовывает - и не останавливается. Ее только копьем можно остановить, а безумных нельзя убивать, она же к проол-Гую бежит... - Это ты к проол-Гую бежишь! - прервал дюженник. - Бабьи бредни - нельзя безумных трогать. Илбэч тоже безумный, что же его не ловить? Ой-й!.. - дюженник схватился за щеку, скривившись от догадки словно от зубной боли, - ну, если ты ее упустил... Эгей! - заорал он остальным цэрэгам, стоящим у поребрика. - Жугчил - за резервом, остальные - марш на Торговый! Перехватить сумасшедшую бабу и привести. - Я с ними, - быстро сказал Шооран. - Ну, нет, - охранник поднял копье. - Хватит уже, напропускались. Будешь ждать здесь. А ты - дюженник кивнул молодому цэрэгу - пойдешь. Окажется там эта беременная - доставишь. И чтоб говорил с ней почтительно. Ясно? - дюженник замолк, потом проворчал, обращаясь не то к самому себе не то к Шоорану: - Знаю я этих беременных красавиц. Сперва велят за ней гоняться, словно за туккой а потом она снова в чести а ты как в нойте выкупан... Бабам губки дайте, чтобы не задохнулись! - заорал он вслед уходящим. Подошла резервная полудюжина. Командир велел занять позицию, особо сказал про Яавдай. Сам остался возле Шоорана, откровенно следя за странным гонцом. Шооран был уже не рад что затеял это дело. Ясно, что Яавдай ему не отдадут, дюженник отправит ее к Ууртаку или, что вернее, к своему одонту. Значит придется отбивать Яавдай по пути. Время не двигалось. Шооран нервно ходил взад-вперед, чувствуя, как поворачивается вслед за ним копье дюженника. Желтые утренние облака сменились серебряными, дневными. К цэрэгам подошла смена. Посланные не возвращались. - Пошли на сухое, все равно ее туда приведут, - предложил дюженник. Шооран отрицательно покачал головой. Но вот в клубах дыма показались движущиеся фигуры. Шооран напряг зрение, пересчитал идущих. Пятеро. Четверо - посланные цэрэги, а пятый?.. Группа скрылась за костяным валом и через минуту появилась совсем рядом. Яавдай среди идущих не было. Цэрэги вели безумную Нарвай. Раз в жизни, много лет назад Шооран видел пляшущую маску этого лица и все же узнал ее сразу, хотя женщина-старуха когда-то так напугавшая его, превратилась с тех пор в настоящую развалину. А ведь ей немногим больше трех дюжин лет... Руки сумасшедшей были связаны за спиной, но губку с лица она сумела сбросить и словно не замечала что вдыхает ядовитый дым. - Ха! Сколько вас тут! - закричала она издали. - Я знаю, кто вас послал. Скажите ему, что я не пойду за него замуж. Я давно вышла за другого. Мой муженек - он такой красавчик, у него так много рук... Ха! Вы никогда не догадаетесь, кто он такой. А своему вану передайте, что я плюю на него! - Что ты там делала? - потребовал ответа дюженник. - Ходила к своему муженьку, моему дорогому муженьку, жаловаться на злого вана... - Чавгу она рыла, - сказал один из цэрэгов. - Там женщина молодая была? - спросил из-за спин Шооран. - Была! Молодая, раскрасавица, лапушка-умница, моя милочка Нарвай там была!.. Ха! Вы зачем меня сюда притащили? Я скажу своему мужу, он сильный, он вас накажет. - Нет там никого, - повернулся к Шоорану молодой цэрэг. - Мы все обшарили. Следов полно, но все нойтом заплыли, не поймешь - чьи. Если и была какая-то баба, то дальше ушла. А дальше ее уже не взять, там старейшины. - Красотулечка была! Пампушка сладенькая! - Хватит! - сказал дюженник. - Будет тебе пампушка. Скажи, это правда, что землю на западе ты нашла? - Чего мне врать-то? Я мимо аваров побежала и нашла. Ха! Я всегда мимо аваров быстро бегаю. Поэтому и нашла. И еще найду. - Ты там никого не видела? - допытывался дюженник. - Ну, кто эту землю сделал... - Как - кто? - удивилась Нарвай. - Я сделала. Быстро-быстро побежала - и сделала. - Вот как?.. - побледневший дюженник обвел собравшихся страшными глазами. - Всем молчать! Убью, кто проболтается. Ты не врешь? - повернулся он к безумной. - Не-е!.. - вдохновенно тянула Нарвай. - Я столько земли сделала! Многорукий мне говорит: не делай, - а я его обману - и сделаю. Жены всегда мужей обманывают. - Все сходится, - прошептал стоящий рядом с Шоораном цэрэг. - А сейчас можешь? - спросил дюженник, указывая на исходящий паром далайн. - Прямо здесь оройхон построить? А?.. - Могу! - описав широкий жест рукой Нарвай шагнула вперед и вдруг уселась в нойт. - Это что же выходит? - жалобно сказала она. - Значит - я илбэч? Значит, я сейчас умру? - Ну?.. - поторопил дюженник. - Умру, - утверждающе произнесла сумасшедшая. - Уже умерла. Все. Лицо ее резко осунулось, глаза закатились. Нарвай повалилась набок, дюженник подхватил ее, не дав упасть. - Воды! Кто-то протянул флягу, подкрашенная вином вода, размывая грязь, потекла по подбородку. - Никак действительно померла, - растерянно сказал дюженник. - Вот оно, проклятие проол-Гуя, - произнес кто-то. - Конец илбэчу. Зря ловили. Шооран повернулся, пошел к тропе. - Эгей! - окликнул его дюженник. Шооран остановился, но дюженник махнул рукой, - Ладно, теперь уже все равно. Пройдя несколько оройхонов, Шооран устроил привал. Не обращая внимания на испуганный и ненавидящий взгляд владельца земли, уселся под деревом, сорвал созревший плод. Достал и расстелил на коленях карту. Вот она - земля добрых братьев, о которой столько рассказывают, но которой никто не видал. До нее совсем близко, если прямиком через далайн. А так, впереди два перехода по мертвым землям, и государство старейшин о котором тоже много болтают. Но он-то знает, что возле креста Тэнгэра жизнь не украшена цветами. Вряд ли со времен Энжина страна сильно изменилась, а это значит, что скорее всего Яавдай не сможет пересечь ее. Шооран ухватил себя двумя руками за волосы и со злобой дернул, отгоняя выплывшую мысль, что красивая девушка с Торгового оройхона могла быть таким же бредом покойной Нарвай как и ее муж, и дар илбэча. Нет этого не может быть. Яавдай никогда не говорила просто так. Раз она сказала, что пойдет к добрым братьям значит туда она и пойдет через чужие страны и мертвые земли. Значит, там ее и надо искать. Он пойдет за ней туда не кружным, а самым прямым хотя и самым опасным путем. Шооран криво усмехнулся. Завтра вся страна узнает о смерти илбэча. Это сообщение будет почти правдой. Илбэч действительно исчезнет. Надолго, а может быть и навсегда. x x x Днем раскаленные туши аваров кажутся черными, а ночью, когда гаснет небесный туман, они начинают светиться изнутри ничего не освещающим обманным светом. Можно влететь в раскаленный камень лицом, думая, что до него еще дюжина шагов. Особенно тяжело на мертвой земле, где черные клубы дыма прячут, заставляют дрожать и делают схожими багровые пятна аваров и лиловое свечение далайна. Горы отбросов тоже излучают гнилостное сияние. Намеки, пятна, мазки света повсюду, но при этом ничего не видно, и уже не знаешь - движешься ты куда-то или словно подбитая тукка кружишь на одном месте, бессмысленно размешивая горячий нойт. И дым, дым, бесконечный дым... Режущий глаза, раздирающий горло. Но нельзя ни закашляться, ни обрушить случайно кучу истлевшей кости, ни ступить слишком громко, потому что, может быть в двух шагах этот кошмар кончается, и там тебя ждут враги. Шооран присел на корточки, прикрыл глаза. Вокруг ничего не изменилось, даже пятна призрачного на грани видимости света продолжали качаться перед ним. Воздух с трудом проходил через влажную губку, но сама губка пахла уже не соком похищенного туйвана, а горелым нойтом. С минуту Шооран убеждал себя, что отдыхает, потом выпрямился и открыл глаза. И открывать их, и закрывать было одинаково больно. Жгло невыносимо, и стоило немалых усилий не начать тереть воспаленные веки перемазанными нойтом руками. Минутной передышки оказалось достаточно, чтобы полностью потерять направление, но к этому Шооран был готов. Он наклонился, нащупал лежащую пику, определил, куда она указывает, и осторожно сделал несколько шагов. Под ногами захрустело, на колени хлынул поток какой-то мерзости. Опираясь на пику и высоко поднимая ноги, Шооран шагнул еще раз. Ему казалось, что одно из пятен светится определенней других. Скорее всего, это обман, но может быть, там кончается огненное болото, стоят посты, и тлеет в запальном костре высушенный возле аваров хохиур. Гадостный дым тлеющего хохиура не много прибавляет к запахам мертвых болот, зато под рукой всегда огонь и в любую минуту можно зажечь факел или фитиль ухэра. Черная масса когда-то построенного им оройхона ощутимо нависала справа. Конец огненного болота был совсем близко. Проверяя дорогу, Шооран ткнул пикой перед собой. Там немедленно что-то повалилось. В ночной тишине шум показался оглушительным и слышным за много оройхонов. - Да что там бесперечь гремит? - раздался голос. - Ну-ка, запали факел... Шооран, не раздумывая, упал в лужу. Неподалеку вспыхнул огонь. Фигура с факелом в руках поднялась на поребрик, всматриваясь в ночной ад горящего болота. - Ничего тут нет. Срань всякая осыпается, плохо накидали. "Так, значит, остановивший его завал насыпан специально, чтобы никто не мог подойти незамеченным!" Шооран лежал, вжавшись в грязь, и молился, чтобы панцирь и кожаные штаны выдержали и не пропустили к телу нойт. К фигуре на поребрике присоединилась вторая. - Да точно, нет ничего. Тут и днем-то не пройти... - говоривший закашлялся. - Вот гнусь, а? Сами себя загнали в дыру и сами себя караулим. И чего прежде не жилось?.. Понеслись, словно взбесившаяся тукка. Новые земли! Вот и карауль теперь. - Говорят, Мунаг на совете предупреждал что так будет. За это его ван в шавар и отправил. - Это Хооргон-то ван? Дурак он вымокший, а не ван. Всех обошел, тварь шаварная. Надо, пока не поздно, с настоящим ваном мириться. Принесем повинную, Хооргона головой выдадим и будем жить как на алдан-тэсэге... - Самого тебя головой выдадут, - перебил второй стражник. Он повернулся и спрыгнул с поребрика в темноту. Первый последовал за ним. Голоса сразу стали глуше, почти ничего нельзя было разобрать: - ...совсем не может... подумай - на двух оройхонах и ван, и одонт... Затравят, как жирха в норке - не отвоняется... Едва дождавшись, чтобы голоса стихли Шооран приподнялся и пополз вдоль насыпи, прочь от далайна. Направление он теперь знал. Запах гари усилился, в лицо пахнуло жаром. Через минуту ладони даже сквозь толстые рукавицы почувствовали огонь аваров. Не останавливаясь, Шооран пополз в самое пекло. Затрещал хитин панциря, смрадно закурилась кожа рукавиц и башмаков. Горелая окалина шелушилась на раскаленной поверхности, дважды Шооран не мог удержаться и съезжал вниз, оставляя на аварах клочья тлеющей одежды. Но зато здесь явно никого не могло быть, и Шооран рвался вперед, почти не скрываясь, уверенный, что никто не различит его силуэт на фоне огненных камней. Выдать его мог только шум, но вокруг все было сглажено огнем, и нечему было падать. Скатившись с аваров по ту сторону преградившей путь баррикады Шооран скинул рукавицы, с трудом сдерживая крик, сорвал раскаленный и во многих местах треснувший панцирь. Нестерпимо жгло ноги, жар пробрался сквозь многослойную подметку и теперь, когда граница была уже позади, казалось, будто он стоит на аваре босыми ногами. О том, чтобы снять башмаки и идти босиком, не могло быть и речи - перед ним лежал бесконечно длинный мокрый оройхон. Приплясывая от боли, Шооран двинулся в путь. Испорченные рукавицы он зашвырнул на авары, а обломки панциря тащил с собой. Оставлять их на виду значило во всеуслышание объявить о своем приходе. Панцирь надо закинуть в шавар - мелкозубые жирхи быстро сгрызут подарок. Рассвет застал Шоорана довольно далеко от границы. На сухое Шооран выходить не стал: давно минуло то время, когда он мог гулять в этих местах, зная, что никого не встретит. Теперь оба оройхона - и стариков, и его - за