, великий ван пребывал в растерянности. Последние месяцы словно сама судьба ополчилась против него. Один неурожай следовал за другим, поселяне разбегались, налоги прекратили поступать, мирные прежде места тлели неповиновением и открытым бунтом. Даже вернейшие из верных - цэрэги личной охраны стали плохо исполнять приказы, едва оскудели житницы и винные погреба. Они не сумели ни изловить илбэча, ни сберечь далайн. То, что ненавистный и пугающий далайн оказался единственным источником жизни, и от его нечистых движений зависел приход воды, сама мысль об этом тоже стала немалым ударом по устоявшемуся порядку. Кто будет почитать власть, когда мир вывернулся наизнанку? А потом пришло известие, что далайн погиб, авары потухли, и стена Тэнгэра - пала. - Ложь! - закричал ван, не дослушав. - Не верю! - и тут же, опровергая самого себя, приказал: - Выставить охрану вдоль сухой полосы, к аварам никого не подпускать. Чтоб ни одна живая душа... Остатком меркнущего рассудка он осознавал, что никаких войск не хватит, чтобы оцепить весь мир, но единственная трезвая мысль уже не могла остановить его, он кричал, отдавая бессмысленные повеления и приказывая разом Тэнгэру и проол-Гую. Что было потом, престарелый монарх не запомнил. Очнулся он в своей спальне, от того, что небывало яркий, ослепляющий луч света пробил тонкие занавески и коснулся глаз. Ван что есть сил зажмурил глаза, закрыл их руками, но и тогда чужое сияние проникло к нему. - Что это? - закричал ван. Он ни секунды не сомневался, что ожидающие поблизости слуги ответят ему, все объяснят, а в случае приказания, затушат слепящий источник. И действительно, ван услышал ответ. Старческий голос произнес: - Это новое небо, ваше величество. Небесного тумана больше нет, а этот огонь светит вместо облаков. Государь с трудом разлепил непослушные глаза и сквозь радужные разводы разглядел одного из своих кухонных прислужников, разжигавших огонь. - Почему ты здесь? - вопросил ван. - Где спальничьи? - Нету, - ответил старик. - Разбежались. - Как разбежались?! Куда?! - вознегодовал самодержец. - Не знаю. Сначала были беспорядки, а потом прошел слух, что Моэртал спускает людей со стены, и что жизнь внизу слаще туйвана. Так что, наверное, все ушли на восток. Или сами спустились. Авары-то остыли, на них теперь и похлебки не разогреешь. Вот все и разбежались. Сначала бунтовщики ушли, а потом и стража. Уходили целыми отрядами, будто бы на разведку. И каждый тащил, что только мог. Тут не только одонты, тут каждый дюженник распоряжался. Особенно главный баргэд Талаар, он чуть не весь дворец уволок. - Что?! - услышав имя государственного казначея, ван подскочил. - Одеваться немедленно! - А что одевать? - спросил старик, но ван уже поднялся и побежал из спальни как был, в одной ночной сорочке. Многопудовая дверь, ведущая в подземелья, была аккуратно притворена, но связки факелов, стоявшие возле двери, изрядно поредели. Видно было, что в сокровищницу ходили часто, а о порядке заботились мало, хотя ни снаружи, ни внутри не было никаких следов разгрома. Сокровищницу грабили не торопясь и со знанием дела. Исчезло оружие и драгоценные наряды. Унесено все самое ценное. Остались лишь тяжелые сундуки, которые невозможно поднять, да груды мелкого неокатанного жемчуга, что еще не скоро потребуется для жизни за стеной. Постанывая от ужаса, ван прошел в один из боковых залов. Здесь должен быть тайник, о котором не знал даже Талаар. Там самые лучшие, любимые украшения, там новая, недавно обработанная косторезами корона, которую прислал Моэртал. Ван заскрежетал зубами от бессилия и обиды. Он так верил Моэрталу, особенно после того, как тот прислал корону! И все-таки, Моэртал предал. И все предали. Бросили богоданного государя! Очевидно у разбойника-казначея было не так много времени, и хотя он догадывался, что тайник должен быть, но найти его не сумел. Ван переоделся в блистающий наряд, увенчался короной. Постукивая витым посохом, вышел из сокровищницы. Кухонный служитель, привыкший видеть господина в затрапезе, взглянув на парадное великолепие, задрожал и пал на карачки. Поклонение старика словно капля свежей воды пролилась на омертвевшее сердце вана. Государь кивком велел слуге подняться и следовать за ним. Трапезная тоже была разворована. Исчезло даже мелкоузорчатое кресло, на котором ван восседал во время пиров. Ван опустился на жесткую костяную скамью и сказал: - Я голоден. - Кладовые разбиты, - сообщил старик, - хотя кое-что сохранилось. Только, - испуганно продолжил он, - я же не повар, особенно перед вами. Я никогда не касался провизии, лишь разжигал огонь. И у меня не было времени готовить... - старик замолчал и невпопад добавил: - Да пребудут ваши ноги вечно сухими. - Ничего, - сказал ван. - Готовить научишься потом. Неси, что есть. Старик, кланяясь, вышел. Ван остался один. Смутным взором обводил он оголившиеся стены, стараясь не замечать смущающей голубизны за окнами. В душе было пусто, словно в ограбленном зале. Обычно в это время ван выслушивал доклады, принимал решения, отдавал важные приказания. Казалось, если с ним что-нибудь случится, остановится сама жизнь. И вот, несколько дней болезни, и жизнь остановилась, вернее, сбежала вместе с вороватым казначеем, и оказалось, что ван не нужен миру, его существование хизнуло в один миг. Остается сидеть, сурово оглядывая пустой зал и ждать, пока тебе принесут поесть. Зря он не пошел на поварню сам. Там было бы не так одиноко. Старик развел бы огонь, а он приготовил бы себе ароматную рассыпчатую кашу с толченой корой туйвана и ростками хлебной травы. Как странно - тайная привязанность, которой он всю жизнь стеснялся, как чего-то стыдного, унижающего его величие, осталась единственным, что не предало его. В самом деле, напрасно он не взялся за стряпню. Сыграл в величие и теперь будет давиться заквашенной размазней, какой лакомятся простолюдины. В соседнем зале раздался шум, послышалось невнятное восклицание, звонко ударили костяные створки дверей. - Эгей! Что там? - позвал ван. Он вдруг подумал, что за три дюжины лет, что старый слуга разжигает ему огонь, он не удосужился узнать его имени и теперь даже не может позвать единственного оставшегося рядом человека. Двери распахнулись, в зал ввалился огромного роста мужчина. В руке он сжимал обоюдоострый тесак - знак власти одонта. Безумный взгляд упрятанных под бровями глаз ожег вана. - Ты кто такой? - на выдохе спросил незнакомец. Ван выпрямился и стукнул в пол посохом. - А!.. - догадался вошедший. - Ты и есть ван? Это о тебе столько всего рассказывают? Да мне одного ногтя хватит, чтобы тебя в нойт растереть. А я-то думал ты бог знает какой богатырь... - Кто таков? - гневно спросил ван. - Как ты посмел ворваться сюда? - Я? - щербато осклабился громила. - Мое имя - Боройгал. Я верный слуга вашего величества, хотя вы, скорее всего, и не слыхали обо мне. Еще бы, таких как я у вас многие дюжины. Я был ушами вана на Свободном оройхоне, я служил вам, живя на угловых землях у Хооргона. Я оставался верен вану даже когда Суварг назначил меня одонтом! Вот!.. - Боройгал взмахнул тесаком, и ван с дрожью заметил, что лезвие испачкано в крови. - Я всю жизнь был ухом вана, - Боройгал уже кричал, - а ты и не слышал обо мне! Ван собрал остатки мужества и, стараясь выглядеть грозным, проговорил: - Я не знаю, кто ты такой, но если ты немедленно не уберешься, я прикажу тебя казнить! - Позовешь стражу! - сквозь хохот выкрикнул Боройгал. - Видел я твою стражу - дедуля с кашкой!.. - Боройгал скорчил плаксивую мину и пропищал: - Остановись, нечестивец, ибо там ожидает великий ван! Я такую стражу в шаваре видал! Может, ты еще и палача позовешь? - негодяй вплотную приблизил зловонное дыхание к лицу государя. - Так я и есть палач вашей сухости. Последние годы я служил вам на западных землях при одонте Юхаазе. Но больше я никому не служу, понял ты, слизняк! От внезапного толчка ван сел на скамью, цепкие словно у проол-Гуя пальцы убийцы обхватили его горло. Бросив мешающий тесак, Боройгал сорвал с головы монарха волнистый обруч короны. - Теперь я буду ваном, потому что ты не смог! Ты не поймал илбэча! Я всю жизнь карабкался наверх, зубами цеплялся, чтобы вылезти из нойта, но едва я добивался хоть чего-то, как илбэч менял мир, и я снова оказывался в грязи. А ты сидел во дворце и ничего не делал! Да если бы у меня было столько власти и солдат, я поймал бы его в две недели! Если бы я просто хоть раз встретил его лицом к лицу, уж я бы узнал его!.. "Какая у него маленькая голова, - судорожно подумал ван, - даже новая корона будет ему велика..." Жесткие пальцы на горле сжались, ван задергался, стараясь слабеющими руками освободить сдавленную шею, заперхал, перед глазами поплыл кровавый туман... x x x Два месяца Шооран проработал вместе с земледельцами. Они расчищали участки, сначала вручную, потом догадались выжигать кусты и сорную траву, а землю рыхлить костяными мотыгами. Бережно высаживали в подготовленную землю принесенные сверху корневища и через месяц получили первый урожай. Он был невелик, одно поле не могло прокормить всю прорву народа, но это был знак надежды, и вскоре берег реки был разбит на привычные, милые взгляду квадраты полей. Бовэры тоже прижились в огороженных бассейнах, хотя речных водорослей им не хватало, и их приходилось подкармливать свежей травой и сеном. Толпы людей распугали в окрестностях дичь, так что охотники уходили в поисках добычи все дальше от поселений. Зато в лесу, прямо под открытым небом высыпала масса наыса. При виде знакомой пищи люди забыли осторожность, и многие поплатились жизнью за чрезмерную доверчивость. Зато уцелевшие научились отличать, какие грибы можно есть, а какие следует обходить стороной. За эти два месяца сверху было спущено все, что можно сдвинуть с места. Даже молодые туйваны были выкопаны и пересажены на новую почву. Жизнь налаживалась, и единственный человек, который не нашел себе места, был Шооран. Кажется, он состоял при деле, работал как и все, но каждый взгляд, любое слово окружающих давали ему понять, что он не такой. Шоорана боялись, а когда случались несчастья, как например, в случае с грибами, Шооран чувствовал сгущающуюся вокруг ненависть. В такие минуты лишь страх защищал его от недоброжелательства толпы. Была здесь какая-то глубокая, но закономерная несправедливость - все удачи в новом мире люди приписывали своей силе, уму, ловкости; в бедах - винили илбэча, вытолкавшего их сюда. Дважды за это время о Шооране вспоминали власти. Один раз - почти сразу, когда еще не был засажен первый участок. Тогда Шоорана вызвали в ставку, напялили на него до нелепости пышный наряд и вместе с огромным посольством направили в обход бывшего далайна, на восток, где разведчики встретили еще одну колонию людей. Когда обвалилась стена и потухли авары, многие бросились пытать счастья за очерченной границей. С обрыва спускались бунтовщики и цэрэги, выжившие сектанты-общинники и еще неведомо кто. Спускались в одиночку и группами, оставляя на стене веревки для подъема или навсегда отрезая себе путь назад. Часть этих людей выходила к поселкам, основанным Ээтгоном, и присоединялась к ним, принимая законы страны изгоев, многие гибли, не умея приспособиться. Кое-кто выживал, но не имея достаточно средств, вел существование мало отличное от жизни диких зверей. Всех этих людей нельзя было сбрасывать со счетов, но и серьезной проблемы они не представляли. А теперь выяснилось, что на дальнем, самом засушливом конце мира одонт Моэртал сумел сохранить государство и организовал исход уцелевших на иные земли. Результаты переговоров Шоорана не волновали. В конце концов - земля теперь большая, как-нибудь ее поделят. Если Ээтгон считает, что присутствие в его стане илбэча может принести какие-то выгоды, то Шооран не станет возражать и будет послушно принимать важные позы. Больше от него не может требовать никто. В свите Моэртала Шооран увидел несколько знакомых лиц. Особенно порадовала встреча с Турчином. Бывший сослуживец щеголял уже в достоинстве одонта, хотя, конечно, никакого управления Моэртал ему не доверял. Просто Турчин добросовестно служил, успешно командовал двойной дюжиной солдат, и Моэртал, не затрудняясь подысканием иных званий, вручил ему костяной тесак. Шоорана Турчин в очередной раз не узнал, смотрел на него с опасливым восхищением и приблизиться не решался. Зато Моэртал сразу подошел к илбэчу и уважительно обратившись на "вы", но не изменяя привычной утвердительной манере, спросил: - Мы уже встречались прежде. Ваше лицо мне знакомо. - Я служил у благородного одонта цэрэгом, - напомнил Шооран, - а потом выпустил из тюрьмы сказителя Чаарлаха и дезертировал сам. - Это я хорошо помню, - сказал Моэртал. - Значит, старый пройдоха все-таки знал, кто илбэч. Вот почему он вел себя так дерзко. - Он ничего не знал, - возразил Шооран. - Он вел себя храбро, потому что был бесстрашен. Этой короткой беседой и ограничилось участие Шоорана в государственных делах. Через день он отправился обратно, рыхлить приречный перегной. Второй раз Шоорана потребовали для дальней экспедиции. Скороход, прибежавший на поле, задыхаясь, сообщил: - Ээтгон зовет к себе. Охотники нашли алдан-тэсэг! Отряд вел сам Ээтгон. За два месяца жизнь в колонии наладилась, и повелитель не боялся оставить подданных одних. Путь оказался неожиданно долгим, хотя алдан-тэсэг они увидели на восьмой день путешествия. Он огромным светлым куполом возвышался над лиловеющей линией горизонта. Казалось, до него можно дойти за несколько часов, от силы, за день, но проходили сутки за сутками, а исследователи никак не могли добраться к подножию. Четыре дня они пробивались через мокрую буреломную чащобу, мучительно преодолевая темноводные, кишащие рыбами речки. Потом лес поредел, и за некрутым каменистым кряжем открылись безграничные поля, поросшие высокой, несъедобной травой. Верхушка алдан-тэсэга все так же торчала из-за края земли, дразня взгляд обманчивой близостью. Среди путешественников пошли разговоры, что таинственной вершины вообще нельзя достигнуть. И даже те, кто не был суеверен, опасались, что уйдя на такое огромное расстояние, они не сумеют вернуться назад. В отряде началось брожение, и наконец даже непреклонный Ээтгон объявил, что если за два дня они не добьются успеха, то повернут обратно. Приунывшие было первопроходцы повеселели и пошли спорей, тем более, что к вечеру первого дня стало ясно, что пик действительно недалек. Вблизи алдан-тэсэг уже не походил на гору. Это была стена, ровная и прямая. Она появлялась из-за горизонта и уходила туда же. Она была так высока, что казалось, будто она нависает над головой, загибаясь к зениту. Если бы люди прежде не видели гору издали, они могли бы решить, что перед ними новая стена Тэнгэра, огораживающая этот, более обширный, но тоже ограниченный мир. Стена стояла неприступно, в плотном камне не было ни единой выбоины, трещины. Остаток дня экспедиция продвигалась вдоль стены, к тому его краю, который при подходе казался ближе. К вечеру они увидели этот край. Стена не кончалась здесь, и ее нельзя было обойти. Она поворачивала под совершенно правильным прямым углом и уходила за горизонт, обрезая степь. Шооран подошел к стене, ощутил под руками глубинный холод камня. Стена высилась, нелепая, не соотносящаяся с этим вычурным, не терпящим ровных линий миром. Такого здесь не должно быть, прямые углы он видел лишь наверху в прошлой жизни. Пальцы, прижатые к камню, заледенели, преграда словно излучала холод. - Я знаю, что это, - сказал Шооран. - Это не алдан-тэсэг, это далайн. Только здесь стена еще не упала, поэтому он такой высокий. - И что нам с ним делать? - спросил Ээтгон. - Ничего. Идти домой. x x x В первом же поселке, куда после двухнедельных блужданий вышла экспедиция, им сообщили неприятные новости. В одну ночь все подъемники, ведущие на вершину далайна, были испорчены. Подъемников насчитывалось несколько дюжин, и кто-то немало постарался, подпиливая столбы и перерезая волосяные тросы. Теперь наверх стало не попасть. Хотя, ничего особо ценного там и не оставалось, только запасы кости и хитина, ставшего бесполезным, после того, как исчез нойт. Диверсию Ээтгон приписал людям Моэртала и, ругнувшись про себя, махнул рукой на залежи трухлявой кости. Гораздо больше встревожило его другое сообщение. Еще в дороге путешественники заметили, что ночи стали непривычно холодными, словно мертвящая влага далайна подступила к земле. Трава по утрам серебрилась белым налетом, с деревьев осыпались пожухлые листья. Дома эти погодные неурядицы обернулись бедой: хлеб третьего урожая, под который были расчищены изрядные делянки, не вырос. В поселках, разбросанных вдоль реки, царило уныние, грозящее в любую минуту беспричинно перейти в возмущение. Ээтгон вернулся как нельзя кстати. Он сходу взял управление в свои руки, метался от деревень земледельцев к стойбищам охотников, опять, как год назад устраивал склады припасов. Увидав где-нибудь хитрую придумку, немедленно сообщал о ней всем, советуя поступать так же. Люди переселялись из продуваемых кожаных палаток в землянки, мгновенно прозванные шаварчиками. Все, кто мог заготавливали горькую ягоду, копали съедобные коренья, которых уже немало было известно, сушили грибы, вялили и квасили мясо. А вечерами, собравшись вместе, грели руки над огнем и ругали тяжелую жизнь и илбэча, который подстроил им такое. Шоорана ненавидели и боялись. Боялись, впрочем, больше. Говорили, что один его взгляд может заставить человека окаменеть. Лед, которым по утрам начинали подергиваться заводи, тоже был создан илбэчем, ненавидящим воду и желающим все превратить в камень. И холод был наслан им, и еще многое иное... При Шооране эти разговоры затихали, но взгляды-то не спрячешь и страх тоже не сунешь в мешок. Разговаривая с ним, люди замирали и цедили слова словно воду за неделю до мягмара. А когда однажды Шооран вздумал выйти к людям с новым, из здешней кости сделанным сувагом, люди разбежались, а несколько оставшихся сидели, затвердев лицом, и не слушали, а пережидали напасть. Больше Шооран на людях не пел и вообще старался не показываться им на глаза. Прекратил даже бессмысленную работу на поле, сидел в отрытом шаварчике у очага и мрачно думал о бренном. Землянка илбэча, вырытая первой, стояла особняком, остальные сочли за благо поселиться в стороне. Однажды вечером двойной полог закрывавший вход качнулся, и в землянке появился Ээтгон. Он был один, охрана, очевидно, ожидала где-то неподалеку. Ээтгон присел у очага, жестом ставшим уже традиционным, погрел над ним пальцы. - Вот, значит, как ты живешь... Шооран молча кивнул. - Знаешь, что о тебе рассказывают? - Догадываюсь. - И что собираешься делать? - Ничего. - Легко тебе. Ты свое дело сделал и можешь опустить руки. А я не могу. - Ээтгон резким движением поднял голову и проговорил, глядя в глаза Шоорану: - Люди судачат, что надо сжечь тебя вместе с твоим шаварчиком, и тогда холода прекратятся. - Пусть жгут, - согласился Шооран. - Нет! - Ээтгон повысил голос. - Здесь не земля старейшин - человеческих жертв не будет! Кроме того, никто не знает, что случится потом. Ты еще можешь пригодиться... этим же людям. - Ты рачительный хозяин. - Вот что, - не слушая продолжил Ээтгон, - собирайся и уходи. Ты сильный, ты выживешь и один, а у нас тебе нельзя оставаться. Скажи только, где тебя искать... в случае чего. - Вниз по реке. Помнишь, когда ходили к алдан-тэсэгу, переправлялись через ручей возле полосатых скал? Там распадок красивый. Я еще сказал, что там было бы удобно жить. - Вот и хорошо, - Ээтгон поднялся. - Иди туда. Завтра вечером тебя уже не должно быть здесь. x x x Лесная речка неторопливо пробиралась меж валунов, загромоздивших русло. В тех местах, где колючие смолистые деревья вплотную подошли к воде, она казалась черной и почти неподвижной, но на камнях гладко струилась, и там было видно, какая она прозрачная и чистая. Шооран сидел на берегу, смотрел в воду. День был ясный, теплый, какие нечасто выпадали теперь. Такой день полезно употребить на дюжину неотложных дел. Возле переката, где лес отступил от реки, поднимается сухой, песчаный холм, в котором удобно вырыть убежище. На том берегу тянутся заросли высокой травы, похожей на хохиур, но с бархатистыми темно-коричневыми шишками вместо метелок. Из высушенных и перемолотых корней этой травы можно печь лепешки, и они будут почти как настоящие. А в лесу еще есть грибы, хотя ночные заморозки изрядно поубавили их. Короче, человеку, пришедшему сюда на житье, есть чем заняться. Шооран праздно сидел на полого уходящем в воду камне и смотрел на стайки плавающих у самого дна мальков. У ног Шоорана лежала большая мертвая рыба. Когда Шооран только вышел сюда, рыба уже валялась на камнях, а вокруг суетился остромордый зверек, старательно выгрызавший внутренности у своей добычи. Увидев человека, рыбоед беззвучно скользнул в воду, оставив рыбу Шоорану. И вот Шооран сидит, не глядя на смертоносный подарок, а уложенные в торбы вещи ненужной грудкой валяются позади. Когда-то он уже уходил от людей, когда его прогнали на верную смерть. Тогда он унес с собой лишь мамино ожерелье - единственную вещь, которую он сохранил до сих пор. Сейчас его выгнали вновь, но на этот раз он волочил на спине преогромные тюки, словно притащенное добро может помочь ему. Словно он пришел сюда жить... Смешно... Новый мир, красивый и жестокий, сам подсказывает путь последнему чудотворцу, положив к его ногам рыбу. Шооран поднялся, в несколько минут набрал кучу хвороста, высек искру на пучок сухой травы. Огонь жадно охватил ветки. Удивительно, до чего быстро люди привыкли жечь дерево! Когда ветки прогорели, Шооран достал из котомки котелок, расправил его, зачерпнул воды, осторожно поставил на угли. Такие котелки делались из растворенного хитина. Хитин разводили в горячем нойте, и на секунду окунали в него выточенную в виде котелка и смазанную скользким жирховым салом кость. А потом опускали кость в воду. Все как при макании ухэров, только операцию повторяли один-два раза, после чего снимали с болванки шуршащую пленку готового котелка. Его можно было сложить или свернуть в трубочку, но воду он держал прекрасно и наполненный водой, не прогорал даже на самом горячем аваре. Теперь такой посудины, конечно, не сделать, а однажды порванный котелок можно смело выбрасывать. Этот котелок был у Шоорана последним, и Шооран берег его, хотя и видел, насколько это бессмысленно, особенно сейчас. Когда вода закипела, Шооран осторожно поднял рыбу, промыл в ручье разгрызенное брюхо и опустил тушку в кипяток. Бледное рыбье мясцо мгновенно побелело, вода стала мутной, и от котелка дразняще потянуло вкусным запахом. Шооран вытащил разваренную исходящую паром рыбу, уложил на лист лопушка, стал ждать, пока немного остынет. К чему спешить? Съесть свою рыбу он успеет. Жизнь он прожил впопыхах, так хотя бы умереть надо не торопясь. Шооран расстелил постель, улегся и, подтянув поближе импровизированное блюдо, отломил от рыбы первый кусочек. Действительно, было вкусно, хотя и не так, как представлялось порой. Шооран до крошки доел рыбу, не дожидаясь судорог, свернулся в комок и закрыл глаза. На душе было спокойно. x x x Солнечный луч раздробился на ресницах, брызнув дюжиной микроскопических радуг. Шооран чихнул и проснулся. Вокруг праздновало утро. Догоревший костер седел остывшей золой. Шооран недоуменно огляделся, задержал взгляд на обсосанных рыбьих косточках и нервически рассмеялся. Большой мир в очередной раз оказался не таким, как он думал. Здесь не мудрено отравиться наысом, зато рыбу можно есть без опаски! Кто бы мог додуматься до такого! Значит, судьба. Будем жить дальше. А остальные люди пусть живут сами по себе, как могут и умеют. Шооран встал, вытащил из-под кучи барахла костяную лопатку и пошел к обрыву, рыть себе дом. x x x Вы, те у кого прочная крыша над головой и жаркий огонь в очаге, кто ест горячее мясо и слушает сказителя, вспомните в эту минуту о тех, кто голоден и замерзает в пути. Вспоминайте и слушайте о древних временах, о веке счастья, когда люди не знали, что такое голод, холод и болезни. Мир в те счастливые времена был молод и мал, но люди ни в чем не знали недостатка. Хлеб родился сам, реки текли вином, и на земле не бывало зимы. В ту пору миром правил древний проол-Гуй. Дни и ночи проводил он в заботах о людях, украшая их землю и преумножая богатства. Бесчисленными своими руками совершал он всю тяжкую и грязную работу, так что людям оставалось лишь радоваться и праздновать каждый день. И если одному из людей недоставало чего-то для счастья, он приходил к далайну, где жил заботливый бог, и восклицал: "О отец мой, проол-Гуй! Радость исчезла с моего лица!" - и тогда проол-Гуй всплывал и молча делал так, чтобы никто не видел недостатка даже в самых редкостных вещах. Единственное, в чем знавали люди затруднение: что бы еще пожелать? Но недаром говорится: была бы сырость, а гниль сама заведется. Жили между людей злые духи - шоораны. Не было им ни сна, ни покоя, пока не навредят кому-нибудь. Пакостили шоораны как только могли, да не много успевали, ведь каждого человека охраняла рука могучего проол-Гуя. И оттого исходили шоораны злобой на доброго бога. Среди всех шооранов самым хитрым был один по имени Илбэч. Он созвал своих братьев и сказал им: - Никогда нам не сотворить настоящего зла, покуда жив бессмертный проол-Гуй. Пойдем, завалим камнями бездонный далайн, убьем проол-Гуя, и жизнь свернется с правильного пути. Шоораны тучей ринулись к далайну, но могучий проол-Гуй встал им навстречу, и злые бесы обратились в бегство, а многие были побиты и не вернулись домой. Тогда кровожадный шооран Илбэч собрал уцелевших и сказал иные слова: - Никогда нам, злым шооранам, не побороть сильного проол-Гуя, но мы можем справиться с ним коварством. Пусть люди сами завалят камнями бездонный далайн. И вот злобные шоораны пошли к людям. - проол-Гуй обманывает вас, - говорили они. - Он дает вам то, что похуже, и кормит отбросами. Зачем ждать, пока немой урод подарит вам что-нибудь, не лучше ли пойти и самим забрать все богатства далайна?.. Так нашептывали они много дней, и люди стали прислушиваться к коварным речам и говорить: - проол-Гуй не любит нас, он прячет сокровища от людских глаз. Пойдем, засыплем далайн и станем хозяевами всего! И однажды ночью обманутые люди пришли к далайну и скинули в него большие камни, чтобы многорукий проол-Гуй не мог всплыть. Они бросали камни, пока вместо бездонного далайна не выросла каменная гора. А шоораны ходили между работающими и хвалили их, но в душе смеялись над простецами. И когда люди убили бога, наступило царство зла, и лишь в легендах сохранилась память о той поре, когда хлеб рос сам, а море само выносило на берег сокровища глубин. Ныне всякое добро дается непосильным трудом, и лишь злу живется привольно. Но люди знают, что в недрах земли спит заваленный камнями бессмертный проол-Гуй. Когда-нибудь он проснется, встанет над миром, покарает гнусных шооранов, а людей простит, ибо не ведали, что творят. И на землю вернется золотой век. ГЛАВА 13 Приближались осенние дни. Последний урожай, пусть и не очень богатый, был снят, вино из лесной ягоды перебродило и радовало глаз оттенками красного, лилового, золотистого цветов. Из лесу тащили орехи и грибы, на болоте в дополнение к хлебу копали мучной корень. Подросших бовэров еще не начинали колоть, но охота на дикого зверя была удачной, и мяса хватало. К тому же, в этом году дали первые плоды долго болевшие туйваны, и люди вновь вспомнили вкус сластей. Приближалось время свадеб. Первыми играли свадьбы поселки Нижнего Поречья. Молодой удачливый охотник пртоон брал в жены юную красавицу Бутай. Девушка жила вдвоем с матерью и была бедна, хотя кто теперь может сказать: беден человек или богат? Земли вокруг сколько угодно: хватило сил расчистить и засадить поле - вот ты и богач. А жемчуг, что сохранился у некоторых - он для красоты, а не для богатства. В хорошую пору он поднимается в цене, а в голод - сам ешь свой жемчуг. Былые сокровища - что-то вроде ухэров, стоящих на деревенской площади, старых растрескавшихся под дождями. Эти ухэры уже никогда не выстрелят: нет нойта, хитин больше не в ходу, да и харвах не из чего готовить, так что молодежь лишь из сказок знает об огненной пальбе. Совсем иное дело - вещи из редкой кости, какой не встретишь в новые времена. Только у кого они есть? Если что и было, то осталось наверху попрятанное в тайники и укромные углы. Поэтому никто не называл брак пртоона неравным, хотя старики и шептались, что не дело, когда у невесты нет ни перламутровой подвески, ни иного украшения из "старых" дней. Но все громкие поздравления и заушные перешептывания разом стихли, когда в разгар праздника на площади перед накрытыми столами появилась знакомая всем фигура илбэча. Жил колдун далеко отсюда, чуть не у самой Белой вершины, в местах, куда люди без надобности не хаживали. В поселках появлялся редко, только для того, чтобы сменять на хлеб ножи, которые он вытачивал у себя из полосок сланца. Ножи были замечательны, но мало кто осмеливался пользоваться тем, что изготовил илбэч. Ножи брали и хранили словно опасный амулет, не смея ни выбросить, ни использовать по назначению. Зато подарки илбэча, от которых тоже не можно было отнекаться, приносили либо долгое счастье, либо скорую смерть. Потому и замерли пирующие, увидев идущего чудодея. Шооран подошел к невесте. - Я принес тебе подарок, - сказал он. Шооран извлек из-за пазухи сверток, развернул туго шуршащую бересту и протянул испуганной девушке два слепящих белизной костяных полумесяца. Немного оставалось в мире людей, видавших прежде подобное сокровище, но все, даже самые молодые, понимали, что это вещь редкостная даже для прежней жизни, и значит теперь у нее нет цены. Ведь это не жемчуг, который весь одинаков. - Эти заколки принадлежали твоей бабке, - сказал Шооран, - ей пришлось продать их, чтобы прокормить твоего отца. Я добыл их из сокровищницы Хооргона полторы дюжины лет назад. Но уже тогда я знал, что это чужая вещь, и ее надо отдать тебе. Шооран говорил, не глядя на Яавдай, замершую рядом с дочерью, но знал, что она слышит и понимает второй смысл его слов. Теперь, когда она знает, кем он был, многое предстает для нее в новом свете. Многое, но не все. Главное осталось прежним - он здесь не нужен. Шооран быстро договорил свою речь, сам не зная, что это: запоздалая месть или ненужная мольба о прощении, еще раз поклонился, подошел к столу, зачерпнул из дощатой кадушки шипучего напитка, отломил румяную корочку пирога, поклонился третий раз и быстро ушел. Сельчане перевели дух: илбэч, явившийся на праздник, пил и ел, а это добрый признак. x x x Последние годы Шооран жил на самой границе со степью. Его дом, уже не земляная нора, а срубленный из бревен балаган, стоял среди сглаженных временем скал сразу за которыми лес редел, открывая ковыльный простор. Шооран не часто выходил туда; в одиночку он не мог охотиться на степных копытных зверей, а больше делать в степи было нечего. Главное же, там было невозможно скрыться от вида маячащего над горизонтом алдан-тэсэга. Белая гора неудержимо притягивала его и вместе с тем раздражала. Как и сам илбэч, она была не такая, для нее не было здесь места, но все же она поднималась гордая и безразличная, видимая отовсюду. Шооран ненавидел это монументальное напоминание о прошлом и все же, словно случайно откочевывал все ближе к алдан-тэсэгу. На третий год своего отшельничества он даже устроил еще одну экспедицию к нему, на этот раз в одиночку. За четыре дня он обошел гору кругом, приблизительно оценив ее размеры. Первое впечатление не обмануло, стена действительно огораживала площадь равную далайну. Но если это так, то кому понадобился этот чудовищный гнойный волдырь? Неужели все-таки Тэнгэру? Вернувшись из лесного поселка Шооран несколько дней прожил ничего не делая, если, конечно, можно назвать ничегонеделанием судорожные метания очумевшего от одиночества человека. Казалось бы за дюжину лет он свыкся с отшельничеством - ан нет. Нестерпимо хотелось людей, хотелось быть нужным. Молва приписывала ему бесконечные годы, его путали с безумным илбэчем и даже Ваном, хотя его жизнь прошла на виду, и многие дюжины людей знали его. Для всего мира он был колдуном и чудовищем. Он потерял даже имя, в тех случаях, когда не было возможности уйти, люди называли его Илбэч. А он - обычный человек. Он давно истратил свои чудесные способности и хочет просто жить. Ведь он еще не стар - три дюжины - не такой уж большой возраст. Душа и тело бунтуют против пустыннической жизни, и приходится изнурять их сверх меры, выдумывая изощренные труды и занятия только для того, чтобы не сойти с ума. Но на этот раз никакая привычная работа не могла отвлечь его. Пополнять заложенные на зиму запасы казалось бессмысленным, зажатый в древесном расщепе нож, который предстояло отполировать, вызывал чувство отвращения. На счет своего состояния Шооран не обманывался. Он слишком долго ждал вчерашнего дня, готовился, на разные лады представляя, что он скажет, и что произойдет потом. А произошло единственное, что могло случиться - люди испугались. Все, даже Яавдай. И теперь обманутые ожидания сжигают грудь. Шооран быстро собрался, взял пару острог. Рыба Шоорану была не нужна, за лето он насушил и наквасил ее достаточно много. К тому же, не так сложно достать рыбу зимой из-подо льда. И все же Шооран решил пройти вниз по реке и постараться выловить одну из огромных рыб, что встречались там. Шооран не очень представлял, как взять великанскую рыбину в одиночку, и надеялся, что эта задача отвлечет его от тягостных мыслей. А в деревнях до сих пор никто рыбы не ест, даже во время весенних голодовок. Считают ее смертельной, и то, что илбэч пожирает рыбу и остается жив, еще больше убеждает людей в его сверхъестественной сущности. Теперь никто не осмеливается не то что поднять на него руку, но и сказать в глаза хоть одно противное слово. Иное дело - за спиной. Можно представить, что говорят там. Как это случилось, Шооран до сих пор не мог понять. Просто, когда после первой самой страшной зимы он вышел в изрядно обезлюдевшие поселки, то увидел в глазах уцелевших ненависть, смешанную с животным ужасом. С тех пор, хотя зимы стали привычны и не страшны людям, человеческое отношение к илбэчу не вернулось. Может быть, это произошло просто потому, что проол-Гуй умер, а людям надо кого-то бояться. К вечеру Шооран понял, что идет не к реке. Ноги сами выводили его к белым стенам алдан-тэсэга. Шооран не понимал, зачем он туда идет, но послушный внутреннему зову шагал все целеустремленней и быстрее, словно боялся опоздать на свидание. И лишь когда стены, скрывающие чужой далайн, нависли над ним, Шооран ощутил усталость и покорное разочарование. Зачем бежал? Кому это было нужно? Шооран прислонился лбом к леденящей поверхности. Закрыл глаза. Ему казалось, он слышит плеск влаги. Или это загустевшая от напряжения кровь стучит в висках? Шооран открыл глаза, прислушался. Стук не исчез, он раздавался на самом деле, но шел, конечно, не сквозь стену, а откуда-то со стороны. Странный звук, не похожий на привычные природные шумы. Так упорно и размеренно может действовать только разум. Шооран двинулся на звук. Человек стоял возле стены и долбил ее огромным каменным молотом. Человек был стар, одет в немыслимое рванье и грязен словно изгой, вынужденный мыться соком чавги. Спутанные седоватые волосы скрывали лоб, смыкаясь с кустистыми бровями, из-под которых экстатически сверкали безумные глаза. Не менее диким был и инструмент безумца. Собственно говоря, это был острый, никак не обработанный камень грубо прикрученный к деревянной рукояти. Второй, запасной молот лежал неподалеку возле брошенного на землю мешка. Было невозможно понять, что заставляет человека заниматься явно бессмысленным делом. Кувалда глухо тукала по стене, легко гасившей ее движения, от каждого удара вниз сыпалась щепотка пыли. Продолбленное углубление было так ничтожно, что раз отойдя в сторону, его не удалось бы потом найти. И все же, человек упорно старался возле громады, не замечавшей его усилий. - Эгей! - окликнул Шооран. - Ты кто? Что ты здесь делаешь? Казалось, старик не был ни удивлен, ни испуган, что его застали врасплох. Он опустил к ноге свое долбило и хрипло ответил, глядя поверх головы Шоорана: - Я вечносухой повелитель мира, сияющий ван! - А ведь я знаю тебя, - сказал Шооран. - Ты Боройгал, палач с угловых оройхонов. x x x Воцарившись в гордом одиночестве на верхушке каменного куба, в который обратился далайн, Боройгал медленно дичал. Дворец вана, в котором поселился палач, ветшал на глазах. Кровля не была рассчитана на действие снега и дождя. Кожа, которой была застелена крыша, коробилась и трещала. Алдан-шавар заливало водой, в смотровые бойницы наносило снег, в нижнем ярусе установилась плотная тьма. И повсюду было ужасно холодно. Боройгал кутался в мех белых царских бовэров и рубил на дрова узловатые стволы облысевших туйванов. Весной свалилась новая напасть. Мелкие зверюшки, что-то вроде зоггов, но с прозрачными крылышками во множестве поползли снизу и в один месяц источили в труху припасы из дворцовых закромов, оставив Боройгала ни с чем. А ведь он полагал, что еды ему хватит до конца жизни. Пришлось вернуться на ожившие поля и выбирать из зарослей сорной низовой травы случайно выжившие хлебные гроздья. Но и эти растения быстро выродились без ухода, и тогда Боройгал приспособился ловить сетью пернатых существ, облюбовавших неприступную вершину, и собирать яйца в гнездах, которых появилось повсюду невероятное количество. Но всего сильнее изводила Боройгала жуткая догадка, что его мучения напрасны. Люди оставшиеся внизу и не думали пропадать и идти на поклон к новому владыке. Конечно, в первый день после того, как Боройгал подрубил столбы и перерезал тросы у подъемников, люди волновались, бегали внизу, а заметив над обрывом красующегося Боройгала, принимались махать руками и кричать, чтобы он спустил им веревку. Боройгал злобно смеялся в ответ и плевал с высоты на фигурки людей, ползающие словно зогги по спине осужденного. Но тем и кончился краткий миг могущества. Люди быстро успокоились, перестали обращать внимание на неприступный далайн и занялись другими делами. Этого Боройгал понять не мог и исходил желчью, строя планы мести всему миру. По весне изнемогший палач сделал вылазку. Спустился с той стороны, где к стене примыкало топкое болото, и где никто не обнаружил бы спущенной лестницы. Возле одного из поселков Боройгал выследил женщину, занятую копкой корней. Палач силой овладел ею, а потом устроил строгий допрос. Так он узнал о Шооране, об алдан-тэсэге, стоящем за лесами, и, главное, о том, что никто не собирается возвращаться на старые места. Сначала Боройгал хотел затащить женщину к себе, чтобы было, наконец, кому ухаживать за ним, но потом испугался, что та сбежит и выдаст место, где он устроил спуск. Боройгал разбил пленнице голову и сбросил тело в рек