овке и со вполне определенными константами. Тогда же, все приходилось делать самому, начиная с отгона вонючей воды и очистки глицерина кипячением с березовым углем. Даже странным казалось, что другие прежде не смогли провести этого исследования. Единственное, что требовалось здесь от химика - неспешность и точность в работе. Реакции протекали бурно, смесь порой вскипала сама по себе, и постоянно приходилось держать наготове баню с холодной водой, чтобы утишить чрезмерно расходившийся процесс. Раз, когда слишком было взято глицерина и крепкой азотной кислоты, не помогло и охлаждение, кипящий фонтан ударил в потолок и обрушился оттуда кислым дождем, мгновенно сжегшим старый сюртук химика и обесцветивший волосы. Две недели лицо и руки Соколова были покрыты желтыми саднящими пятнами. По счастью, никто больше не пострадал, Соколов же с тех пор удвоил бдительность. Новое вещество оказалось капризным, оно не желало вполне отделяться от примесей щавелевой кислоты, кристаллы солей выходили неоформившимися и мелкими, вследствие чего, измерение углов делалось совершенно невозможным. Однако, Соколов не падал духом. Без малого месяц сушил он соли, пока не добился полного постоянства веса. После семнадцати перекристаллизаций получил игольчатые кристаллы, которые хотя бы под микроскопом можно было измерять. Но зато найденный состав кислоты абсолютно точно совпал с расчетным. Только после этого Соколов записал в рабочем журнале: "вещество представляет собой новую органическую кислоту, которую я предлагаю назвать глицериновою кислотою". Между тем, продолжал собираться и кружок, правда теперь сходились в доме Корзинкина. Рассуждали, чем можно заменить лопнувшие железные цепи на дверцах песчаных печек, с тем же жарким единодушием переходили к другим цепям, тоже готовым лопнуть - спорили о близком, в том сомнений не было, освобождении крестьян. Потом обсуждали методы преподавания, сообщения в немецких и французских журналах, ругались, не сойдясь во взглядах на последнюю статью Чернышевского, и кончали сходки поздней ночью громким, хотя и не слишком дружным пением студенческих песен, к вящему неудовольствию дворников и смиренных петербургских обывателей. На оджин из таких вечеров профессор Горного института Назарий Андреевич Иванов - грозный начальник департаментской лаборатории, порой забредавший на огонек в доме своего младшего лаборанта, принес переведенное с английского и выпущенное торговым домом Струговщикова сочинение некоего Джонсона. Опус сей при несомненной его анекдотичности, сыграл в жизни Соколова роль своеобразного детонатора. - Позвольте, господа, представить новое издание, по которому публика будет судить как о нашей работе, так и о всей химии, да и вообще о природе, - с этими словами Иванов бросил на стол два тонких томика в бумажных обложках, а затем, севши на диван, добавил: - Вредная книжонка. Первым томом тут же завладел Соколов, второй достался полковнику Лаврову - преподавателю математики Михайловского артиллерийского училища и дальнему родственнику того Лаврова, что испытывал в соколовской лаборатории отечественные угли. Лавров-артиллерист хоть и не работал по химии, но, следуя похвальной привычке русского человека интересоваться всем, кружок посещал усердно. Поначалу книга даже понравилась Соколову. Ее переводчик - Алексей Ходнев был известен в Петербурге своими весьма популярными публичными лекциями. Далекая от химии публика находила их поучительными и несложными и потому охотно посещала чтения Ходнева. Николай Соколов, считавший такие лекции делом чрезвычайно полезным, Ходнева уважал и потому, увидав его имя на обложке, глянул на Иванова с неодобрением. Но уже на седьмой странице в глаза ему бросилась фраза, заставившая согласиться с Назарием Андреевичем. - Черт знает что... - пробормотал Соколов и прочел вслух: - Если бы атмосфера состояла из одного кислорода, то жизнь животных была бы чрезвычайно кратковременна; тело, однажды зажженное, горело бы так быстро, что цель, для которой человек сожигает разные естественные материалы, была бы достигнута весьма несовершенно. В отвращение этого, природа примешала к кислороду большое количество азота, который, будучи сам по себе совершенно бесполезен, служит только для ослабления слишком сильного действия кислорода... - Телеология апостольского доктора Фомы в приложении к современной химии, - подал голос Федор Савченков. Весь последующий текст шел в том же духе, и многочисленные "для того, чтобы" и "с целью", щедро разбросанные по страницам, действовали на выученников позитивных философов подобно красной тряпице на стоялого, выпущенного по весне на травку и ошалевшего от солнца и ветра быка. Однако, дальше читать Соколову нен удалось, потому что в это самое время Лавров захлопнул свою книжку, воскликнув: - Черт знает что! - и рассмеялся, сообразив, что минуту назад этой же самой фразой разразился Соколов. - Что, брат, и у тебя тоже? - спросил кто-то. - Хуже! - Лавров свернутой в трубку книжкой ударил по голенищу сапога. - Никак не могу понять, что проповедует этот англиканец. По-моему, он хочет всех нас загнать в китайские курильни. Он так воспевает наркотические грезы, что торговцы опиумом по-праву должны дать ему премию за отличную агитацию. Вот только, зачем это перевели? Слава богу, в России курение опиума запрещено. Лавров бросил скомканную книжку на стол. Несколько человек враз потянулись к ней. Оба тома вмиг разобрали на тетрадки, и пошла потеха: - Гляньте, господа, оказывается большая часть растений любит жить на почве плодородной! - Творогу химики дали название казеина, потому что из него получается сыр! - А это уже вовсе до химии относится - вы только послушайте: Каждое эфирное масло есть определенное химическое соединение, обладающее особенными, ему одному свойственными неизменяемыми качествами... Каково? - Вредная чушь! Летучие масла - сложнейшие смеси, к тому же, год на год не приходится, а состав масла меняется и от погоды и от времени сбора. Не знаешь, как и анализировать такой компот. - Господа, предлагаю посоревновать, кто больше найдет ошибок! - Холера состоит в недостаточном окислении крови действием воздуха! - Аммиак есть главная причина зловония гниющих веществ! - Совершенно безводный алкоголь получают посредством нескольких последовательных перегонок! Ура!.. - Спиртные напитки в горных странах вредны для здоровья. - Не в зачет, здесь нет ни химии, ни ошибок - одна глупость. - Масляная кислота есть начало, придающее свежему коровьему маслу его особый приятный запах! - Что?! Виват сэру Джонсону! - Золотисто-красные пары окиси азота представляют собой дымящую азотную кислоту. И здесь же: действие сернистого газа на зловония состоит в том, что он пересиливает все другие запахи и делает их через то незаметными. - Вследствие многочисленных химических опытов убедились в том, что серная кислота, сильно действуя на различные вещества корня марены, не производит никакого действия на ее красящее вещество. - Кто эти опыты производил? И откуда в краппе возьмутся красящие вещества, если не от разложения руберитиновой кислоты купоросным маслом? - Господа профессора, не стыдно ли уступать студенту? У Яцуковича уже три очка, а у многих из вас - чистый ноль... Веселье былдо в разгаре, когда Александр Энгельгардт, до того вяло листавший доставшуюся ему заключительную тетрадку книги, негромко и, ни к кому в особенности не обращаясь, начал читать: - Если бы мы захотели проследить результаты, которые доставляются кругообращением веществ, то мы везде нашли бы благодетельное их назаначение, благое попечение о благополучии живущих животных, или о здоровом прозябании растений. Отсюда химик научается, что неутомимая деятельность должна иметь полезную цель. Но в особенности интересно ясное воззрение на отношение растения к животному, как на отношение слуги к господину. Без существования растения человек был бы совершенно беспомощен и бессилен. Он не может поддерживать своей жизни ни землею, ни воздухом, и однако, же его тело требует беспрерывного возобновления элементов, содержащихся в двух последних стихиях. Растение же выбирает эти элементы из земли и воздуха, соединяет друг с другом и преобразует их в пищу для людей и животных. А последние отдают обратно свооим, трудящимся для них рабам одни потерянные и мертвые вещества, которых не могут употребить в свою пользу, для того, чтобы эти вещества были вновь превращены во вкусную и здоровую пищу. В этом отношении растение является только как раб животного; и однако же, как охотно и несвоекорыстно, как любезно исполняет свои обязанности этот невольник! Он действует и создает беспрерывно до конца своей жизни. Никогда возложенное бремя не становится ему в тягость, как часто бывает с рабами человечества. И отсюда можно почерпнуть недурное для себя наставление. - С-скотина! - с чувством произнес Лавров, а затем поинтересовался: - Наставление-то формулировано? - И без того понятно, - сказал Энгельгардт. - Здесь и еще есть поучения, но это самое противное. Веселье погасло. В этот вечер химики разошлись необычно рано. На столе осталась куча разрозненных печатных листов. Соколов собрал их в две пачки, достал бумаги и начал писать, без особого плана, выхватив наугад первую из попавшихся на глаза неправд: "Теин не оказывает на человеческий организм того, более чем странного действия, какое приписывается ему на 129 и 133 страницах первой части. Подобные вещества могут на некоторое время уничтожить чувство голода, могут дать возможность ослабевшему человеку сделать что-нибудь трудное; но это непременно случится за счет его организма. Нельзя представить себе даже, чтобы существовала возможность произвести какую-нибудь работу без соответствующего потребления силы, ее произведшей: это значило бы творить из ничего." Постепенно под пером Соколова рождался разбор вредного сочинения. Досталось химической неграмотности автора, его телеологическим воззрениям, и в особенности, возмутительным выводам о пользе и необходимости рабства. Почти все члены Соколовского кружка в формулярных списках, в графе об имении, наследованном или благоприобретенном, ставили одну и ту же лаконичную запись: "Не имеет", и потому грядущее освобождение ожидали с восторгом и бескорыстной радостью, справедливо почитая крепостное право позором России. От их имени и говорил сейчас Соколов. Следующим вечером разбор сочинения Джонсона был представлен на суд критики. Все сошлись на том, что написанную Соколовым статью надо печатать немедленно и широко. Но где? - Попробовать в "Горный журнал", - предложил Иванов. - Там же собирается специальный химический раздел. Говорят, он будет значительно расширен. - Что значит, говорят? Уж если вы, Назарий Андреевич, о том положительно не знаете, значит - нет ничего. - В газетах бы лучше опубликовать, - посоветовал Федор Бейльштейн. - Журналы публика мало читает. - Представляю, как будет выглядеть такая статья на страницах "Северной пчелы"!.. - рассмеялся Энгельгардт. - А с "Гороным журналом" мы еще посмотрим, - пообещал Иванов, после чего разговор перешел на другие темы. Возобновился же он на следующее утро, когда Соколов встретился с Сашей Энгельгардтом в лаборатории. - Вот о чем я подумал, - начал Энгельгардт. Он был явно взволнован и тщательнее обычного подбирал слова, а в паузах нервно проводил костяшками согнутых пальцев по недавно отпущенным усикам. - Если уж судьба уготовила нам быть пионерами, так пойдем по этой дороге до конца. Лабораторию сделали неплохо, у Яцуковича результаты хороши выходят, хоть Либиху посылай, У Лаврова с Короваевым не пусто, ты, так зараз две диссертации настрочил, да и я немножко поработал. Не пора ли химический журнал заводить? Хватит нам у немцев одалживаться. Дело модное и не без выгоды, я считал. Если подписка пойдет по пяти рублей в год - недорого ведь? - и станет расходиться двести экземпляров каждого нумера, то будем с барышом. - Не о том речь, - возразил Соколов, - бог с ним, с барышом, совсем. А вот где статьи взять? Одной лабораторией не поднимем журнал. - Кликнем клич. В университет обратимся, к академикам нашим, Николаю Николаевичу и Юлию Франциевичу. Да нас всякий поддержит, кому честь России дорога, а слово "химия" не звук пустой. Соглашайся, пока зову, а то я один управлюсь. - Хорошо... - неуверенно сказал Соколов. - Отлично хорошо! - закричал Энгельгардт. - Ты быстрей заканчивай статьи и собирай материал. Тебе больше доверия будет, ты у нас магистр остепененный. А я пока набросаю проект записки в ценсурное управление... Разрешение было получено молниеносно. По всей России шла перестройка, журналы всевозможных направлений плодились как грибы, и так же быстро сгнивали и падали. Цензура направляла свои громы лишь на тех, кто подобно Некрасову "страшно вопиял в пользу коммунизма". На затею двух химиков власти попросту не обратили внимания. Соколов бегал по начальству, устраивался с типографией, рассылал письма за границу: Бекетову, Бородину, Бутлерову, упрашивая русских стажеров присылать копии статей для публикации на родном языке. Энгельгардт спешно дописывал собственную статью об амидах неорганических кислот - труд хотя и компилятивный, но позволяющий немного познакомить публику с сущностью проповедуемого Жераром учения. Неожиданно ценным сотрудником для нового журнала оказалась молодая жена Энгельгардта - Анна. Дочь известного переводчика, она с легкостью читала на четырех языках и сейчас, чтобы помочь мужу, с головой зарылась в иностранные журналы, делая переводы и составляя рефераты. Энгельгардт с Соколовым вдвоем снесли объявление о начале нового издания в Санкт-Петербургские Ведомости", а на следующий день, прежде даже, чем объявление напечатали, их предприятию был нанесен удар, полностью подкосивший финансовую сторону дела. Назарий Андреевич в тот день появился в лаборатории позднее обычного. Он вошел праздничный, улыбающийся, довольно потирая руки. - Ну-с, Николай Николаевич! - с ходу начал он. - Поздравляю. Снизошли к нам сирым в департаменте. Химический раздел "Горного журнала" увеличиваем вчетверо; разрешение есть. А редактором, полагаю, поставят вас, в ноябре ждите назначения. Сердечно поздравляю. - Но ведь химический раздел ведет Конон Иванович, - растерянно сказал Соколов. - Инженер-поручик Лисенко просил снять с него эту обязанность, и я рекомендовал вас. Материалов для печати у вас много, так что лучше вас никого не найти. Материалов было совсем не так много, и после некоторых раздумий Соколов с Энгельгардтом решили одни и те же статьи пускать и в "Горном" и в "Химическом" журналах. Казенному "Горному журналу" это ничем не грозило, а вот "Химический журнал" будут раскупать меньше. Ни о каком барыше речи уже идти не могло, покрыть бы расходы. Подписка на журнал шла лениво, так что редактора тянули время до крайних сроков, и первая книжка увидела свет лишь в июле, через три месяца после выхода "Горного журнала", поместившего все те же статьи. Был там и разбор сочинения Джонсона, и статья Энгельгардта об амидах. Там же начал печатать Соколов свою первую, еще не экспериментальную диссертацию. x x x Где-то далеко за парком, у дач или, может, на Сампсоньвском проспекте выла собака. "Не к добру," - подумал Соколов и тут же презрительно передернул плечами: во что верить стал! Как смеялся он над всякими суевериями в 59-ом году! Но тогда он был молод и совершенно здоров. Сил хватало и на службу, и на лабораторию, и на журнал, и даже на личную жизнь, которой, казалось бы, у человека науки и вовсе быть не должно, за решительной нехваткой времени. И все же, несмотря ни на что, он все чаще стал бывать на Моховой в доме генерала Пургольда, и в конце концов, признался в любви одной из его дочерей. Но Мари, не дослушав, замахала руками: - Нет, нет, нет! Сударь, если у вас действительно честные намерения, то идите к папеньке, а до тех пор я о ваших чувствах слышать не желаю! Словно это про него писал недавно в "Искре" Гейне-из-Тамбова: "Он был титулярный советник, она - генеральская дочь..." Впрочем, к титулярному советнику Соколову судьба отнеслась благосклонно. Когда он явился с формальным предложением к отцу невесты, Николай Федорович сначала взял неделю на раздумья, во время которой деятельно собирал свдения о будущем зяте, а затем ответил согласием, потребовав, впрочем, чтобы свадьбу отложили на год. Потом она была отложена еще раз, и еще... Теперь-то Соколов знал, что генерал дал окончательное согласие лишь после того, как жених, в ту пору уже доктор наук, был назначен членом ученого совета при министерстве. Но если бы он знал об этом и раньше, это ничуть не охладило бы его чувства к милой Мари. Не такой он был человек, чтобы метаться и переменяться. Соколов согласился ждать и лишь больше времени чем прежде стал отдавать науке. Если университет он окончил, получив враз два кандидатских диплома, то теперь у него были готовы одновременно две докторских диссертации. И обе опубликованы в журнале еще прежде защиты. "О современном направлении химии" - диссертация в истинном, первоначальном значении слова. Собрать все сделанное другими, осмыслить, выявить пути, по которым наука пойдет дальше, отмести ложное. Такое под силу немногим, и лишь время может окончательно доказать правоту или ошибку автора. Теперь, когда после написания работы прошло без малого двадцать лет, всякий признает, что почти во всем, и в большом, и в малом, Николай Соколов оказался прав. Приложение теории типов к неорганической химии действительно дало ей небывалый импульс. Наука, работавшая прежде с самыми ничтожными результатами, обогатилась целыми классами до того неизвестных или неизученных веществ. То же и в частностях. Строго говоря, заметка о глинии была продиктована дурным расположением духа и собственной неудачей. Но вот прошло двадцать лет, а где они, обещанные алюминиевые дворцы? Нет, и пока не предвидится. Первая книжка журнала состояла сплошь из сочинений самих редакторов. Соколов и Энгельгардт ожидали вспышки энтузиазма среди русских химиков, однако, энтузиазм воспламенялся с трудом. Все приветствовали начинание, но поддерживать его делом не спешили. Один Менделеев, узнав о журнале, разволновался, обещал помощь и сотрудничество, и в самом деле вскоре принес статью о сернисто-этанолевой кислоте. Статья редакторам не понравилась, но все же была принята с благодарностью, как первая ласточка и залог будущего успеха. Ее поместили во второй книжке, снабдив редакционным послесловием, может быть, излишнен резким, но справедливым, и к чести Менделеева, надо сказать, что он не обиделся, а впоследствии благодарил Энгельгардта за критику. Со второго номера в журнале начали публиковаться и соколовские питомцы из публичной лаборатории, но все же материалов оказалось недостаточно, и Энгельгардту пришлось обратиться к запасу переводов и рефератов. В третьей книжке их было еще больше, а пятая уже нацело состояла из компиляций. Помощи не было ниоткуда. Кроме Менделеева (он вскоре уехал за границу, но и там не забывал данного слова и прислал еще два исследования, на этот раз о сцеплении жидкостей) в журнале публиковались лишь соколовцы. Что касается Бекетова, Гарнич-Гариницкого, Бородина, казанского профессора Бутлерова, то их работы появлялись в переводах и извлечениях из либиховских "Анналов" или "Бюллетеня Академии Наук", что неясно для кого издавался в петербурге на французском языке. Соколов мрачнел, темнел лицом, Энгельгардт растерял оптимизм и подолгу сидел с задумчивым видом, глядя в стол перед собой. В семье Энгельгардтов ожидалось прибавление, Анна Николаевна носила второго ребенка, и все чаще, когда требовался не просто безвозмездный труд, а свободные деньги, Александр виновато улыбался и разводил руками. Журнал поднимали одной лабораторией. Лавров, Короваев, Яцукович, Воронин писали статьи по своим, не всегда еще самостоятельным работам. Тютчев, дождавшийся места младшего лаборанта в Горецком Земледельческом институте, слал отчаянные письма, обещая, как только устроится, начать работу и не отдавать результатов никому, кроме отечественного журнала. Но потом гром грянул над лабораторией. События начались из-за соколовского глицерина. Огромные бочки с обмылком не пролезали ни через парадные двери, ни, тем более, через черный ход. За небольшую мзду их согласилась держать в своем подвале владелица портерного заведения, обитавшего в соседнем доме. Бочку воды Соколов истратил, другая все еще ждала своего часа. И однажды, по ошибке, ее выкатили в зал и откупорили. Сильное гнилолстное зловоние разогнало часть посетителей, другую же, более разгоряченную, привело в ярость. Толпа побила стекла в портерной, а потом, выяснив владельца бочки, и в доме Корзинкина. На следующий день господин Корзинкин собственной персоной явился в лабораторию. - К сожалению, господа, я вынужден отказать вам от квартиры... - Па-азвольте!.. - протянул Энгельгардт, выпрямившись по стойке смирно. - Срок контракта не истек. - За квартиру заплачено до конца года, - добавил Соколов. - Конечно-с, но осмелюсь заметить, я сдавал квартиру, а не пороховой погреб. Бепокойства от вас много-с. Вот и стекла испорчены. На втором этаже - аппартаменты генеральские, а жилец, Карл Федорович, съехали-с! Я не знаю, ваши благородия, что это за химия такая, но только вонь вы развели, так что прямо амбре. Извольте принюхаться. Можно было и не принюхиваться. Едкий запах серного ангидрида, который поочередно отгоняли из олеума то Энгельгард, то студент Воронин, пропитал даже стены. Соколов же в это время получал молочную кислоту, сбраживая сахар со снятым молоком и гнилым сыром. Лучший елисеевский бри, пролежав два месяца в тепле, благоухал столь явственно и мерзко, что оставалось лишь, прижав руки к груди, извиняться перед разгневанным домовладельцем, говорить жалкие слова. Но Корзинкин был неумолим. Правда, он согласился ждать до конца года, но продлить контракт отказался намертво. Формально лаборатория еще существовала, но все знали, что дни ее сочтены, так что жизнь на Галерной еле теплилась. А внешне все обстояло благополучно. Известность Соколова и Энгельгардта росла, о них говорили уже не только в университетских и академических кругах, но и просто в гостиных Петербурга. Журнал читался нарасхват, получить в университетской библиотеке свежий номер порой не могли даже профессора. Студенчество обсуждало соколовские диссертации столь бурно, что полиция начинала опасаться беспорядков. Однажды группа горластых естественников умудрилась попасть в участок, что, впрочем, было извинительно тем, что диспут возник среди ночи и прямо на улице, на Первой линии неподалеку от дома купца Шлимана, и полиция поспешила напомнить, что вот уже полгода, как по высочайшему повелению вне университетских зданий студенты особыми правами не пользуются и подпадают под ведение общей полиции. Собственные дела устроителей гибнущей лаборатории и дышащего на ладан журнала, тоже, кажется, начали выправляться. Александр Энгельгардт заведовал литейной мастерской Петербургского арсенала - должность немалая! - и в скором времени ожидал повышения в звании, которое наконец-то поправило бы его денежные дела. Соколов, после некоторых колебаний, представил в университет свою вторую работу "О водороде в органических соединениях". Выбор в ее пользу пал не потому, что там имелось экспериментальное, самим Соколовым выполненное исследование. Гораздо важнее были теоретические выводы, касающиеся свойств водорода. Самая теория, благодаря "Химическому журналу", получила широкую известность, но сторонников до сих пор собрала немного. Александр Абрамович Воскресенский, узнав о решении Соколова, долго уговаривал его сменить тему диссертации: - Батенька, Николай Николаевич! - проникновенно увещевал он. - Вы в мое положение войдите. Мне же оппонировать вам, а я никак не могу с вашими рассуждениями согласиться. Вашим исследованиям над глицериновою кислотою я отдаю полную справедливость, но двухосновной уксусной кислоты представить не могу! - Уксусная кислота несомненно одноосновна, - возражал Соколов, но по крайней мере один пай металептического водорода проявляет в ней некоторую металличность. - Помилуйте, но ведь тогда должно быть две монохлоруксусных кислоты! - Это не исключено. Хлолрирование уксусной кислоты изучено основательно, но ведь и окисление глицерина тоже немало изучали... Воскресенскому сильно не хотелось публично заявлять о несогласии с одним из своих учеников, но соколовских возражений он принять не мог, на защите критиковал изрядно, хотя первым предложил Соколова в докторском звании утвердить, а на банкете, что согласно древней традиции докторант обязан дать членам ученого совета, слегка захмелев, Воскресенский вдруг обявил: - Не стоило бы говорить прежде времени, ну да уж ради праздничка! Подавайте-ка вы, Николай Николаевич, прошение о переводе в университет. Вы же толковый химик, будет вам маяться соляных дел мастером. Доцент Менделеев в Германии, примем вас вместо него временно, а там, глядишь... Так в самом начале 1860 года произошли два разнородных события: приказом министра народного просвещения за N 2 доктор физики и химии Н. Соколов был назначен доцентом при Санкт-Петербургском университете, и в тех же числах прекратила свое существование первая и единственная в России общедоступная учебная химическая лаборатория. Господин Корзинкин, избавившись от нежелательных жильцов, затеял было ремонт дома, но в скором времени обанкротился, и опустевший дом пошел с торгов. Приборы и посуду бывшие владельцы лаборатории разобрали по домам, столы, шкафы и прочее - отдали на сохранение мебельному складу. С этого дня в России опять учили химию только по книгам и лекциям. Приступил к лекциям и Николай Соколов. Собственно говоря, первую свою лекцию в университете будущий приват-доцент Соколов прочел еще в пятьдесят девятом году, пятого апреля. Это были "Основные направления химии", процитированные Соколовым по памяти целиком и почти без изменений. Лекция, удовлетворительно прочитанная перед профессорами университета давала право профессорствовать в любом российском университете или же институте. Студенты естественного отделения (разумеется, среди собравшихся их было огромное большинство) устроили Соколову овацию. Такое уж было время, что всякая свободная мысль, даже относящаяся к предметам далеким от общенственной мысли, немедленно вызывала бурный восторг. Что же касается ожидавшегося диспута, то по-настоящему он начался лишь неделю спустя и затянулся на несколько лет. За дипломом о прочтении вступительной лекции Соколов отправился рано утром, зная, что Дмитрия Менделеева, который был в ту пору секретарем факультета, именно в это время легче всего застать на месте. Действительно, долго искать Менделеева не пришлось, ученый секретарь как обычно по утрам, пока в университете еще тихо, сидел в комнатушке, примыкавшей к профессорским квартирам и считавшейся лабораторией университета. Менделеев перегонял на песчаной бане спирт. Он недовольно оглянулся на звук шагов, но узнав Соколова, сказал: - Сейчас, одну минуту! - отсоединил колбу с дистиллатом и убрал нагрев. "Газ бы надо провести", - подумал Соколов, глядя как Менделеев пересыпает горящий кокс из жаровни в раскаленную печурку. На Галерной был газ, а здесь все по-старинке: жаровни, спиртовые лампочки... - Ваши бумаги я оформил, - сказал Менделеев, протирая тыльной стороной руки покрасневшие от дыма глаза, - но Эмилий Христианович задерживается подписью. Как только все будет готово, я дам знать. А пока, Николай Николаеви, я хотел бы задать несколько вопросов по поводу вашего рассуждения. - К вашим услугам, - немедленно отозвался Соколов. - Вы говорите, - начал Менделеев, - что элементы суть тела сложные, могут быть разложены и, возможно, превращены друг в друга. Я этой мысли не разделяю, но и не отрицаю. Однако, меня заинтересовали ваши доказательства сложности атомов. Вы строите гомологические ряды элементов: до вас это делали и другие, но вы, кажется, первый делаете это достаточно строго, требуя не только числовой закономерности, но и последовательного изменения свойств. Дюма, конечно, ошибается, когда ставит свинец или кальций в ряд со щелочными металлами на том лишь основании, что их веса хорошо составляют ряд. Это действительно вопрос арифметики, а не химии. Но мне кажется, что вы слишком строги в отборе элементов. Непонятно, почему вы отказываетесь включить фтор в группу галогенов, а кислород объединить с серой, селеном и теллуром? - Пай фтора не отвечает закону гомологов, - пояснил Соколов, - а что касается кислорода, то об этом я говорил на лекции: точки кипения кислородных соединений нарушают последовательность, найденную для ряда серы. Если бы кислород действительно был низшим гомологом серы, то вода была бы газом, весьма трудно обращающимся в жидкость. Кому как не вам, Дмитрий Иванович, знать это. - Все правильно, - сказал Менделеев, - но ведь если мы станем рассматривать воду как первый член гомологического ряда спиртов, то и там точки кипения и замерзания воды будут аномально высокими... - Откуда делаем вывод, что не вода, а метиловый спирт - первый член ряда, - перебил Сокололв. - Может быть, - признал Менделеев, - но право, очень заманчиво было бы отнести их к одному ряду. Вы не подумайте, - поспешил он предупредить ядовитую реплику собеседника, - это не маниловщина, у меня практический интерес. Я сейчас читаю студентам органическую химию, но в будущем Александр Абрамович предполагает перепоручить мне и общую. А как строить курс? Читать по Тенару или Берцелиусу - несовременно да и скучно. Органическая химия - по Либиху и Жерару, здесь нет сомнения. А для минеральной настоящей методы нет. Просто хоть плачь... В тот раз они не пришли ни к какому выводу и вернулись к спорному вопросу лишь полгода спустя, когда Менделеев вернулся из Германии. А пока, Соколов продолжал с большим упорством разрабатывать учение о свойствах водорода в органических соединениях, а Менделеев, хотя и писал курс органической химии, но постепенно все больше уходил к физическим проблемам. Закончился зимний семестр 1860 года. На время вакаций Соколов из Петербурга не выезжал - держали редакторские дела. Положение с журналом было неважное. Энгельгардт, как и все увлекающиеся люди, быстро остывал и все меньше участия принимал в работе. Успех соколовских статей подписчиков почти не прибавил, издание оставалось убыточным и съедало добрых две трети соколовского жалования. Зато после года бесплодных призывов начали отзываться русские химики. То ли поверили, наконец, в журнал, то ли последовали неодолимой потребности русского человека жалеть бедных и убогих. Вернее всего, и то, и другое вместе. Письмо из Харькова явилось для Соколова совершеннейшей неожиданностью. Кто бы мог подумать, что именно в малороссийской окраине поверят в него? "Милостивый государь, Николай Николаевич! - писал Бекетов-младший, - по возвращении моем в отечество, с немалым удовольствием прочел в "Горном журнале" весьма точные описания своих работ, а от брата Андрея извещен, что вами же затеян и специально химический журнал..." - Соколов пролетал глазами по строчкам, недоумевая, неужели не получал Николай Бекетов обстоятельного письма, посланного ему от имени редакции? Или же просто выжидал, чем закончится авантюра петербургских мечтателей, а теперь извиняет незнанием собственную осторожность? Хотя, какое это имеет значение? Главное - небольшая, но оригинальная заметка "Наблюдения над образованием марганцовистой кислоты". Статью Бекетова удалось, выбросив несколько уже набранных рефератов, поставить в самый конец второго тома, датированного еще пятьдесят девятым годом, но безбожно запоздавшего выходом. Это потребовало новых расходов, но они себя оправдывали, поскольку в журнале вновь появилась оригинальная статья. Немного времени спустя, в один из соколовских вторников, Николай Николаевич Зинин, отозвав хозяина в сторону, вручил ему несколько исписанных листков и сказал, смущенно улыбаясь: - Это вам для журнала, посильная лепта, так сказать. Вы уж не обижайтесь, но эту же работу я в Париж отошлю - Вюрцу. Русский язык за границей мало знают. Но вам - первым. Казалось бы сотрудничество самого Зинина должно было вдохнуть в издание новые силы, но все же этого не произошло. Статьи Менделеева, заметка Бекетова, сообщение Зинина, да труды немногочисленных выпускников распавшейся публичной лаборатории, вот и весь актив, которым они обладали. Кто знает, может быть они сумели бы удержаться, если бы к хроническому безденежью не прибавилась катастрофическая нехватка времени и самых обычных человеческих сил. Восемнадцатого сентября в университете начались занятия. Менделеев был еще в заграничной командировке, и Соколову пришлось взять на себя весь курс органической химии, а также химию аналитическую. Читал Соколов жестко, стараясь давать знания по большей части систематические, но при этом гнал прочь все, даже самые заманчивые гипотезы. Такого курса еще никто и никогда не читал, подготовка занимала много времени, но зато после лекции студенты не расходись молча, а обступали лектора с вопросами. С каждым днем Соколов все больше увлекался непростой наукой преподавания. Главное в этом деле не сообщение фактов, факты можно узнать и из книг, а личное общение с учениками. Главное - воспитани; Соколов, пернявший это правило у Либиха, старался в первую очередь привить слушателям любовь к своей науке и умение независимо мыслить. Теперь квартиру Соколова постоянно наполняла толпа студентов. Многие, засидевшись над книгами, которых у молодого преподавателя было великое множество, оставались на ночь. Здесь готовились к экзаменам и диспутам, писали кандидатские сочинения, и эта работа не прерывалась даже когда Соколов неожиданно заболел сильнейшей простудой и не мог даже говорить из-за непрерывных приступов трескучего кашля. Болезнь надолго выбила Соколова из колеи, не давала ни ходить на лекции, ни заниматься журналом. По счатсью, именно в это время в Петербурге появился Павел Ильенков. Если бы не он, то окончился бы журнал позорным крахом, немногочисленные подписчики не получили бы двух последних номеров, а имена редакторов попали бы в списки банкротов. Энгельгард был в ту пору послан военным начальством на Сестрорецкий оружейный завод и в столице почти не бывал, а Соколов лежал пластом. Ильенков оплатил счета за типографию, собрал последние, оставшиеся в редакционном портфеле рефераты, несколько новых написал сам, и четвертый том журнала все-таки вышел полностью. Последняя книжка за шестидесятый год заканчивалась кратким сообщением: "Издание Химического журнала на время прекращается, поэтому подписки на 1861 год не принимают." Александр Энгельгардт прискакал из Сестрорецка, влетел в комнату Соколова, не сняв шинели, не отцепив сабли, и словно споткнулся, увидав слившееся с подушкой лицо друга. Смущенно крякнул: "Эк тебя угораздило!" - присел на край стула, уперев сжатые кулаки в колени, сказал: - Год, ну два, переждем, а потом начнем сначала. - Конечно, - согласился Николай. От холодного воздуха, принесенного Энгельгардтом, в горле едко першило, Соколов натужно закашлялся, а когда оторвал ото рта платок, то увидел, что его пятнают брызги крови. Врач определил катар - вечную пагубу, приносимую сырым климатом и каменными стенами. Рекомендовал отдых, поездку в Италию. Ехать было не на что и некогда. Держали лекции и студенты, не забывавшие полюбившегося преподавателя. Оставалась работа. Лаборатория на Галерной закрыта, но бывшие владельцы сдаваться не собирались. Посоветовавшись, они сделали тонкий дипломатический ход: мебель, приборы и остатки реактивов публичной лаборатории пожертвовали унивеситету. Подношение университет принял с благодарностью, но так как разместить свалившееся богатство в профессорской было решительно невозможно, то волей-неволей химический кабинет пришлось расширять. Под лабораторию выделили еще две комнаты с высокими окнами и прекрасным наборным паркетом, но без газа и воды. Кроме того, Соколов захватил кусочек коридора и маленький темный чулан, совершенно, впрочем, бесполезный. В чулан сложили часть посуды, а сторож Ахмет - безбородый старик-татарин, хранил там дворницкие инструменты. И все же это было что-то. Комнаты, пожертвовав драгоценным паркетом, переоборудовали, и, с благословения Александра Абрамовича, Соколов начал занятия со студентами. Не со всеми, разумеется, а лишь с теми, кто с боем вырывал себе право на кусочек лабораторного стола в аршин длиной. Так что жизнь продолжалась. Только теперь его постоянно изводила тупая боль в груди и клокочущий кашель, да каждый год по осени зловредный катар на месяц, а то и больше, укладывал его в постель. К этому неудобству Соколов со временем притерпелся и даже поверил, что у него действительно всего-лишь безобидный хронический катар. А может быть, просто заставил себя поверить. x x x Тыльной стороной руки Соколов вытер липкий, не охлаждающий лба пот. На него снова навалилась удушающая, ватная слабость. Стало трудно сидеть, тело тянуло вниз, пальцы непослушных рук дрожали, словно внутри билась невидимая пружинка. Превозмогая себя, Соколов сжал кулаки, так что хрустнули фаланги пальцев. Дрожь прекратилась. Вот так. Главное - не распускаться. Что из того, что сейчас он точно знает свой приговор? Когда две недели назад врачебная комиссия осматривала его, был поставлен привычный диагноз: хронический катар, но Соколов, чьи чувства в этот момент обострились невероятно, сумел услышать, а вернее, угадать, как один из докторов шепотом произнес: "Ftisis Pulmonis", - а остальные согласно закивали головами. Два этих слова на немудрящей медицинской латыни означают скорую смерть. Ftisis Pulmonis - чахотка легких... Ну и что? Врачи тоже могут ошибаться. Вот он сидит, живой, и ему даже лучше. Но до чего же тихо вокруг! И собака смолкла, и ветер упал. Кажется, во всем мире сейчас мертвая тишина. И особенно над Россией. Мертво в обширной державе, словно железный Николай поднялся из гроба и придавил страну. Все, о чем мечтали семнадцать лет назад, теперь забыто, отменено или исполнено в таком виде, что тошно вспоминать. А ведь первые признаки сегодняшней тишины появились еще тогда. Хотя чаще она заглушалась всеобщим галдением, но все же порой ее можно было услышать. Особенно явственно ощущалось могильное молчание в самый, казалось бы, для того неподходящий день: пятого марта одна тысяча восемьсот шестьдесят первого года. С утра звонили во всех церквах, священники с амвона зачитывали манифест: "Божиим провидение и священным законом престолонаследия быв призваны на прародительский всероссийский престол в соответствие сему призванию Мы положили в сердце своем обет обнимать нашей царскою любовию и попечением всех наших верноподданных всякого звания и состояния..." Народ слушал молча и молча расходился. Тихо было как в погребе. Николай Соколов