нно, фигуры романтические. Они работают не на хозяев, но для публики, в героическом единоборстве своими силами отвоевывают себе у мира, далеко не щедрого, роскошную жизнь. У иных даже собственные автомобили, и путешествуют они с целой свитой тренеров и слуг. Может быть, Билл только из скромности сказал, что он бросил бокс? Однако на его руках мозоли, значит он говорит правду. ГЛАВА ШЕСТАЯ У ворот они простились. При этом Билл смутился, и это Саксон очень понравилось. Он, видно, не из тех парней, которые считают себя вправе фамильярничать с девушкой. Остановившись, оба замолчали, и она сделала вид, что хочет войти в дом, хотя на самом деле с тайным трепетом ждала тех слов, которые так мечтала от него услышать. -- Когда же я опять вас увижу? -- спросил он, не выпуская ее руки. Она радостно засмеялась. -- Я живу в восточной части Окленда, -- продолжал он. -- Знаете, там, где наша конюшня; и работаем мы больше в тех краях, так что в вашей местности мне бывать почти не приходится. А все-таки, -- продолжал он, и его рука крепче сжала ее руку, -- все-таки нам непременно нужно еще потанцевать вместе. Я вам вот что предложу: в Ориндорском клубе танцы бывают по средам. Если вы не заняты... Или вы заняты? -- Нет... -- Значит, в среду. В котором часу зайти за вами? Когда они договорились обо всех подробностях и он согласился, чтобы она танцевала некоторые танцы с другими парнями, они еще раз пожелали друг другу спокойной ночи, его рука сжала ее руку, и он привлек девушку к себе. Она слегка, но твердо воспротивилась: таков был обычай, да она и боялась, что Билл может неверно истолковать ее уступчивость. Но все же ей так хотелось поцеловать его, как ни одного мужчину. И когда она подставила ему свое лицо, она почувствовала, что поцелуй его честен. В нем не было никакого скрытого умысла, скорее что-то целомудренное, непосредственное и доброе, как он сам. Этот поцелуй показал, что Билл не слишком опытен в прощаниях с девицами. "Видно, не все мужчины скоты", -- подумала она. -- Спокойной ночи, -- прошептала Саксон; калитка скрипнула, и она быстро пошла по узкой дорожке, которая огибала двор и вела к ее дому. -- Так до среды? -- вполголоса бросил он ей вслед. -- До среды, -- откликнулась она. Но в сумраке узкого прохода между двумя домами она остановилась, с трепетом прислушиваясь к звуку его шагов, удалявшихся по асфальтовому тротуару, и вошла в дверь, только когда шаги замерли совсем. Саксон поднялась по черной лестнице и прошла через кухню в свою комнату, благодаря судьбу за то, что Сара не проснулась. Она зажгла газ и, снимая с головы бархатную шляпку, почувствовала, что на ее губах еще горит его поцелуй. А ведь такой поцелуй ровно ничего не доказывает. У молодых людей это принято. Они все так делают. Но их поцелуи при прощании никогда не жгли, а поцелуй Билла жег не только ее губы, но и мозг. Что же произошло? Откуда это? Подчиняясь внезапному порыву, она подошла к зеркалу. Ее глаза сияли счастьем; щеки, обычно чуть окрашенные нежным румянцем, теперь пылали. Из зеркала на нее смотрела прехорошенькая девушка. И Саксон улыбнулась, радостная и довольная своим видом; улыбка эта стала еще шире, когда в зеркале отразился ровный ряд ее крепких белых зубов. "Почему бы это личико не понравилось Биллу?" -- задала она себе безмолвный вопрос. Другим мужчинам она ведь нравится. Даже подруги одобряют ее внешность. И, судя по тому, как Чарли Лонг преследует ее и отравляет ей жизнь, можно сказать наверняка, что он считает ее привлекательной. Она покосилась на край зеркала, -- там была засунута за рамку фотография Чарли, -- содрогнулась и презрительно надула губки. В его глазах было что-то животное и жестокое. Он и в самом деле порядочное животное. Вот уже год, как он ее преследует. Другие парни и подойти к ней боятся: он всех отпугнул своими угрозами. Удостоив ее вниманием, он сделал ее, рабой этого внимания. Она вспомнила молодого бухгалтера из прачечной, -- это был уже не рабочий, а настоящий джентльмен, с мягким голосом и нежными руками; а Чарли избил его втихомолку только за то, что бухгалтер осмелился пригласить ее в театр. А разве она виновата? Из жалости к нему она с тех пор ни разу не решилась принять его приглашение. И вот в, среду вечером она пойдет с Билли! Билли! Сердце ее забилось. Конечно, будет скандал, но Билл защитит ее от Чарли. Хотела бы она видеть, как Чарли изобьет Билла! Быстрым движением она выхватила карточку из-за рамы и бросила ее на комод лицом вниз. Карточка упала возле небольшого старенького ларчика, обитого темной потертой кожей. Словно оскорбленная таким кощунством, она опять схватила противную карточку и швырнула ее через всю комнату в дальний угол, затем взяла в руки кожаный ларчик. Нажав пружину и открыв его, она долго глядела на дагерротип: перед ней было усталое женское лицо с умными серыми глазами и смело очерченным выразительным ртом; внутри, на бархатной подушечке, золотыми буквами были вытиснены слова: "Карлтону от Дэзи". Она прочла их с благоговением, ибо это было имя ее отца, которого она совсем не знала, и имя матери, которую она знала так недолго, но чьи умные и грустные серые глаза запомнила навсегда. Саксон, с детства не знавшая религиозных обрядностей, была по природе натурой глубоко религиозной. Но ее мысли о боге оставались крайне смутными и неопределенными, и тут она откровенно признавала себя бессильной. Она никак не могла представить себе бога. На дагерротипе же она видела нечто вполне реальное; этот образ так много давал ей и так много обещал в будущем! Саксон не ходила в церковь. Ее алтарь, ее святая святых были здесь. К этому изображению обращалась она, когда ее постигало горе или угнетало одиночество; здесь она искала совета, помощи и утешения. Она чувствовала, что во многом не похожа на знакомых девушек, и, вглядываясь в дорогое лицо, старалась найти в нем черты духовного сходства с собой. Ведь мать ее была тоже не такая, как все. Мать действительно являлась для нее тем, чем для других является бог. Этому идеалу она стремилась остаться верной, не уронить его, ничем не оскорбить. Саксон не отдавала себе отчета в том, что на самом деле знает о своей матери очень мало, что все это зачастую ее собственные вымыслы и догадки. В течение многих лет создавала она этот миф о своей матери. Но разве все в этом образе было только мифом? Она решительно оттолкнула от себя сомнения и, открыв нижний ящик комода, вынула оттуда потертый портфель. Выпали старые пожелтевшие рукописи, повеяло легким, нежным ароматом былого. Почерк был тонкий, изящный, с завитками, -- как принято было писать полстолетия назад. Она прочла стансы, обращенные автором к самой себе: Словно нежная арфа Эола, Муза поет все нежней... Калифорнийские долы Эхом откликнулись ей [3]. Она в тысячу первый раз подивилась тому, что такое Эолова арфа; и все же смутные воспоминания об этой необыкновенной матери будили чувство чего-то невыразимо прекрасного. Саксон некоторое время стояла задумавшись, затем раскрыла другую рукопись. "Посвящается К. Б. ", -- прочла она. Это было любовное стихотворение, которое ее мать посвятила своему мужу, Карлтону Брауну. И Саксон погрузилась в чтение следующих строк: От толпы убежала, укрывшись плащом, И увидела статуй торжественный ряд: Вакх, увенчанный свежим зеленым плющом, И Пандора с Психеей недвижно стоят. Это тоже было выше ее понимания, но она вдыхала в себя невнятную красоту этих строк. Вакх, Пандора, Психея -- эти имена звучат как волшебное заклинание! Но увы! -- ключ к загадке был только у матери. Странные, бессмысленные слова, таившие вместе с тем какой-то глубокий смысл! Ее волшебница-мать понимала, что они означают. Саксон медленно прочла их, букву за буквой, ибо не смела прочесть целиком, не зная, как они произносятся, и в ее сознании смутно блеснул их величественный смысл, глубокий и непостижимый. Ее мысль замерла и остановилась на сияющих, как звезды, границах некоего мира, где ее мать чувствовала себя так свободно, гораздо более высокого, чем действительность, в которой живет она, Саксон. Задумчиво перечитывала она все вновь и вновь эти четыре строчки. И казалось, что в сравнении с той действительностью, в которой она жила, терзаемая горем и тревогой, мир ее матери был полон света и блеска. Здесь, в этих загадочно-певучих строках, скрывалась нить, ведущая к пониманию всего. Если бы Саксон только могла ухватить ее -- все стало бы ясно. В этом она была вполне уверена. И она поняла бы тогда и злые речи Сары, и судьбу своего несчастного брата, и жестокость Чарли Лонга, и то, почему он избил бухгалтера, и почему надо стоять у гладильной доски и работать, не разгибая спины, дни, месяцы, годы. Она пропустила строфу -- увы, совершенно для нее недоступную -- и попробовала читать дальше. В теплице последние краски дрожат, В них отблеск опала и золота дрожь. Едва зарумянел далекий закат, Закат, что с вином упоительным схож, Наяду, застывшую в зыбкой тени, Осыпали брызги ей руки и стан, Блеснув на груди аметистом, они Дождем осыпаются в светлый фонтан. -- Прекрасно, как прекрасно, -- вздохнула она. Смущенная длиной стихотворения, она снова закрыла рукопись и спрятала ее; затем опять стала шарить в комоде, надеясь, что хранящиеся там реликвии дадут ей ключ к неразгаданной душе матери. На этот раз она вынула маленький сверток в тонкой бумаге, перевязанный ленточкой. Бережно она развернула его, с благоговейной серьезностью священника, стоящего перед алтарем. Там лежал красный атласный испанский корсаж на китовом усе, напоминавший маленький корсет, -- такие корсажи были обычным украшением женщин, которые прошли с пионерами через прерии. Корсаж: был ручной работы и сшит по старинной испано-калифорнийской моде. Даже китовый ус был обработан домашним способом из материала, купленного, вероятно, на китобойном судне, торговавшем кожей и ворванью. Черным кружевом его обшила мать, и стежки на тройной кайме из черных бархатных полос тоже были сделаны ее рукой. Саксон задумалась над ним, в голове ее проносились бессвязные мысли. Здесь перед ней было нечто реальное. Это она понимала. Этому она поклонялась, как поклонялись люди ими же созданным богам, хотя их вера и опиралась на гораздо менее осязаемые доказательства пребывания бога на земле. Корсаж имел в окружности двадцать два дюйма. Саксон уже не раз убеждалась в этом. Она встала и примерила его на себя. Это было частью обычного ритуала. Корсаж почти сходился. В талии он сходился совсем. Если бы снять платье, он пришелся бы как раз по ней. Этот корсаж, овеянный воспоминаниями о пионерской эпопее в Калифорнийской Вентуре, больше всего волновал Саксон: он как бы хранил отпечаток фигуры ее матери. Стало быть, внешностью она похожа на мать. Свою железную выдержку, свою ловкость в работе, изумлявшую всех, она тоже унаследовала от нее. Так же изумлялись люди прошлого поколения, глядя на ее мать -- эту куколку, это создание, самое миниатюрное и молодое из целого выводка рослых пионеров, -- создание, воспитывавшее, однако, этот выводок. Все обращались к ее необычайному уму, даже сестры и братья, которые были на десяток лет старше ее. Именно она, Дэзи, решительно повелела своим спутникам переменить зараженные лихорадкой низменности Колюзы на здоровый воздух Вентурских гор; это она восстала против старика отца, который считался грозой индейцев, и боролась со всей семьей за то, чтобы Вилла вышла замуж по своему выбору; это она, бросая вызов семье и общепринятой морали, потребовала, чтобы Лаура развелась со своим мужем, безволие которого граничило с преступностью; а с другой стороны -- она, и только она, не давала семье распасться, когда взаимное непонимание или человеческие слабости грозили ее разрушить. Поистине, она была и воином и миротворцем! И перед глазами Саксон воскресали забытые предания. Они были полны живых подробностей, так как она много раз вызывала их в своем воображении, хотя они и касались вещей, которых она никогда не видела. Эти подробности, конечно, были плодом ее собственной фантазии: ей ведь никогда не приходилось встречать ни вола, ни дикого индейца, ни степной повозки. И все же она видела перед собой орды этих жаждущих земли англосаксов, они пересекали материк и шли с востока на запад, они мелькали сквозь поднятую тысячами копыт, пронизанную солнцем пыль и были полны трепета и жизни. Они казались ей частью ее самой. Эти предания старины и рассказы о подлинных событиях она слышала из уст живых свидетелей и участников. Ей отчетливо рисовались длинные вереницы повозок, впереди шагают исхудавшие загорелые мужчины, юноши подгоняют ревущих волов, которые падают от усталости и подымаются, чтобы снова упасть. И во всем этом, как легкий челнок, тянущий золотую лучезарную пряжу, мелькает образ ее матери -- ее маленькой непокорной мамы, которой минуло и восемь и девять лет, а поход был еще не кончен, -- волшебницы и законодательницы, во всяком деле осуществлявшей свою волю, -- причем и дело и воля ее всегда были правильны и хороши. Саксон видела Панча, крошечного скай-терьера с жесткой шерстью и преданными глазами, -- Панча (он с таким трудом следовал за путешественниками в течение долгих месяцев), наконец охромевшего и всеми покинутого; и она видела, как Дэзи, эта крошка, спрятала Панча в повозку; видела, как ее одичавший, истощенный старик отец обнаружил этот дополнительный груз, когда волы и без того выбивались из сил, видела его ярость и как он поднял Панча за шиворот. Видела потом, как Дэзи стояла между дулом длинноствольного ружья и собачонкой и как после этого девочка много дней тащилась, спотыкаясь, по солончакам среди зноя и пыли, поднимаемой повозками, держа на руках, словно ребенка, больную собаку. Но живее всего вставала перед Саксон битва при Литтл Мэдоу. Дэзи одета, как на праздник, в белое платье, опоясанное лентой, с лентами и круглой гребенкой в волосах, с маленькими ведерками в руках; вот она выходит из-под прикрытия поставленных полукругом и сцепленных колесами фургонов, где раненые кричат в бреду и грезят о холодных рудниках, шагает по залитой солнцем, поросшей цветами луговине, мимо оцепеневших от изумления вооруженных индейцев, к водоему за сто ярдов и -- возвращается обратно. Саксон с горячим благоговением поцеловала атласный испанский корсаж, торопливо свернула его и с еще влажными глазами решила больше не грезить ни об обожаемой матери, ни о странных загадках жизни. И все-таки, лежа в постели, она снова вызвала в своем воображении те немногие, но важные для нее сцены, где участвовала ее мать и которые память сохранила ей с детства. Она больше всего любила засыпать именно так -- унося с собой в подобную смерти пропасть сна запечатленный в меркнущем сознании образ матери. Но это не была ни Дэзи из прерий, ни Дэзи с дагерротипа. Та Дэзи существовала до Саксон. Мать, с образом которой она засыпала, была намного старше -- измученное бессонницей, мужественно-скорбное, бледное, хрупкое и тихое существо, которое держалось только напряжением воли и только напряжением воли не допускало себя до сумасшествия, но чья воля не могла побороть бессонницу, -- ни один врач не в силах был дать бедняжке ни минуты сна. И вот она бродила, бродила по дому, от постели к креслу и опять к постели, в течение долгих мучительных дней и месяцев, никогда не жалуясь, хотя ее неизменно улыбавшиеся губы кривились от боли. И ее умные серые глаза -- все еще серые, все еще умные -- стали огромными и глубоко запали. В эту ночь Саксон не скоро удалось заснуть; мать, бродившая по дому, появлялась и исчезала, а в промежутках вставал образ Билла с его красивыми и печальными, словно затуманенными глазами и жег ей веки; и еще раз, когда ее уже заливали волны сна, она спросила себя: "Может быть, это он?" ГЛАВА СЕДЬМАЯ Работа в гладильной шла своим чередом, но эти три дня до среды показались Саксон ужасно длинными. Разглаживая тонкие крахмальные вещи, которые так и летали под ее утюгом, Саксон что-то напевала вполголоса. -- Просто не понимаю, как ты ухитряешься! -- дивилась Мери. -- Этак ты к концу недели заработаешь тринадцать, а то и четырнадцать долларов! Саксон рассмеялась, и в облачках пара, поднимавшихся из-под утюга, перед ней заплясали золотые буквы, -- из них складывалось слово "среда". -- Какого ты мнения о Билле? -- спросила Мери. -- Он мне нравится, -- откровенно призналась Саксон. -- Только смотри не увлекись им. -- Захочу, так увлекусь, -- задорно отозвалась Саксон. -- Лучше не надо, -- предостерегающе заметила подруга. -- Только неприятности наживешь. Он не женится. Многие девушки уже убедились в Этом, они ведь прямо вешаются ему на шею. -- Я не собираюсь вешаться на шею ни ему, ни другому... -- Ну, я тебя предупредила, -- сказала Мери, -- имеющие уши да слышат. Саксон задумалась. -- У него нет...? -- и она глазами досказала вопрос, для которого не подобрала слов. -- О, ничего подобного! Хотя я не знаю, что ему мешает? Завидный парень, ничего не скажешь! А просто он не юбочник. Танцует, гуляет, веселится, но насчет прочего -- ни-ни! Много девушек по нем с ума сходят. Держу пари, что и сейчас в него влюблены по крайней мере десяток. А он всем дает отставку. Взять хотя бы Лили Сэндерсон. Да ты ее знаешь, ты видела ее прошлым летом на гулянье словаков в Шеллмаунде, -- высокая такая интересная блондинка, она еще все время ходила с Бэтчем Виллоу. -- Да, помню, так что же с ней случилось? -- Ну, она дружила с Бэтчем, и у них дело уж совсем налаживалось, да Билл заметил, что она недурно танцует, и давай с ней танцевать на всех вечеринках. Но Бэтч ведь отчаянный. Он подходит к Биллу, отчитывает его при всех и предупреждает. Билл слушает, знаешь, с этим своим полусонным спокойным видом, а Бэтч распаляется, распаляется -- и все ждут, вот сейчас будет драка. Тогда Билл спрашивает: "Все?" -- "Да, -- отвечает Бэтч. -- Я-то все сказал, а вот что ты теперь мне ответишь?" И как ты думаешь, что он сказал, когда все смотрели на него, а у Бэтча глаза даже кровью налились? "Да ничего", говорит... Ты представляешь, как удивился Бэтч? Его можно было, как говорится, пальцем перешибить! "И никогда больше с ней танцевать не будешь?" -- говорит Бэтч. "Конечно, нет, раз ты говоришь -- нельзя". Так и ответил! Ну, ты понимаешь, всякого другого, кто бы так отступил перед Бэтчем, стали бы презирать, а Биллу все можно. Он прославился как боксер, и если он посторонился и дал дорогу другому, каждый понимает, что он не струсил и не бьет отбой, -- словом, ничего такого. Просто у него не было никакого чувства к Лили Сэндерсон; и всем стало ясно, что это она влюблена в него как кошка. Рассказ Мери крайне встревожил Саксон. Правда, в ней жила своя женская гордость, однако насчет покорения мужских сердец она вовсе не отличалась излишней самоуверенностью. Билл с удовольствием танцевал с ней, но, может быть, на этом все и кончится? И если Чарли Лонг устроит ему скандал, Билл от нее отступится, как отступился от Лили Сэндерсон? Говорят, он жениться не собирается, -- все же Саксон отлично понимала, что жених он весьма завидный. Не мудрено, если девушки за ним бегают. Он и мужчин покоряет так же легко, как женщин. Мужчины любят его. Берт Уонхоп прямо влюблен в него. Она вспомнила случай с хулиганом из мясных рядов, который подошел к их столу и извинился, вспомнила ирландца, который мгновенно отказался от всякой мысли о драке, как только узнал, кто перед ним. "Наверно, страшно избалованный молодой человек", -- не раз мелькало в уме Саксон, но она отгоняла эту мысль, как недостойную. Он был мягок и деликатен, но и при этом сохранял свою несносную медлительность. Несмотря на огромную силу, он никого не задевал и не обижал. Саксон не могла забыть истории с Лили Сэндерсон и то и дело мысленно к ней возвращалась. Он был равнодушен к девушке и поэтому сейчас же отступил, не встал между нею и Бэтчем. Берт, например, из одного задора и злорадства затеял бы драку, нажил себе врага, и Лили ничего бы при этом не выиграла. Билл поступил именно так, как следовало, и сделал это с присущей ему ленивой невозмутимостью, решительно никого не обидев. От всего этого Билл становился для нее все более желанным и все менее доступным. В результате она купила себе еще пару шелковых чулок, хотя очень долго не решалась на такую трату, а ночь на среду просидела над шитьем новой блузки, то и дело засыпая от усталости под ворчанье Сары, бранившей ее за безрассудный расход газа. Удовольствие, полученное ею в среду вечером на ориндорском балу, было далеко не полным. Девушки бессовестно ухаживали за Биллом, и его снисходительность к ним просто злила ее. Все же она должна была признать, что Билл ничем не задевал чувства других кавалеров так, как девушки задевали ее собственные чувства. Они чуть ли не сами просили, чтобы он с ними потанцевал, и их навязчивое ухаживание за ним не могло от нее укрыться. Саксон твердо решила, что она-то уж никогда не кинется ему на шею; поэтому она отказывала ему в одном танце за другим, и вскоре почувствовала, что тактика ее правильная. И если он невольно обнаруживал перед ней свой успех у всех этих девушек, то и она давала ему почувствовать, что нравится другим мужчинам. И она дождалась награды, когда он спокойно пренебрег ее отказом и потребовал от нее сверх обещанных еще два танца. Ее и рассердили и вместе с тем обрадовали перехваченные ею замечания двух здоровенных девиц с консервного завода. "Противно смотреть, -- сказала одна, -- как эта пигалица забирает его в руки!" На что другая ответила: "Хоть бы из приличия бегала за кавалерами своего возраста, а не за такими молокососами. Ведь это называется совращением малолетних!" Последние слова кольнули ее больнее всего, и Саксон покраснела от гнева, а девушки уже уходили, даже не подозревая, что их подслушали. Билл довел ее до ворот и поцеловал, взяв обещание пойти с ним в пятницу на танцы в зал "Германия". -- Я собственно туда не собирался, -- сказал он, -- но если вы согласны... Берт тоже там будет. На другой день, стоя у гладильной доски. Мери сообщила ей: они с Бергом сговорились идти в пятницу на вечер. -- А ты пойдешь? -- спросила Мери. Саксон кивнула. -- С Биллом Робертсом? Опять последовал кивок. И Мери, держа утюг на весу, пристально и с любопытством взглянула на подругу. -- Ну, а что, если вмешается Чарли Лонг? Саксон пожала плечами. С четверть часа они гладили торопливо и молча. -- Что ж, если он сунется, -- решила Мери, -- он, может быть, получит по носу. А мне бы очень хотелось на это посмотреть... нахал противный! Все зависит от того, какие чувства у Билли, то есть к тебе... -- Я не Лили Сэндерсон. -- с негодованием возразила Саксон, -- и никогда у Билли не будет повода при всех дать мне отставку. -- Придется, если в дело вмешается Чарли Лонг. Поверь мне, Саксон, он все-таки дрянь человек. Помнишь, как он отделал бедного Муди? Избил до полусмерти!.. А что такое мистер Муди? Просто тихий человечек, он и мухи не обидит... Ну а с Биллом Робертсом дело так не кончится! В тот же вечер Саксон увидела у дверей прачечной Чарли Лонга, он поджидал ее. Когда он подошел поздороваться и зашагал рядом, она почувствовала то мучительное замирание сердца, которое всегда ощущала при его появлении. От страха Саксон сразу побледнела. Она боялась этого рослого, грубого парня с его бычьей силой, боялась тяжелого и наглого взгляда его карих глаз, боялась огромных рук, какие бывают у кузнецов -- с толстыми волосатыми пальцами. У него была неприятная наружность, и он ничем не привлекал ее душевно. Не его сила сама по себе оскорбляла ее, а характер этой силы и то, как он применял ее. Она долго потом не могла забыть избиения кроткого Муди; при виде Чарли она всегда с внутренним содроганием вспоминала об этом случае. А ведь совсем недавно она присутствовала при том, как Билл дрался в Визел-парке, но то было совсем другое. Чем другое -- она не могла бы сказать, но чувствовала разницу между Биллом и Лонгом; у Лонга по-звериному грубы и руки и душа. -- Вы сегодня бледная, у вас измученный вид! -- заметил он, поздоровавшись. -- Какого черта вы не бросите эту канитель? Ведь все равно рано или поздно придется! От меня вы не отделаетесь, малютка! -- Очень жаль, если так, -- возразила она. Он самоуверенно рассмеялся. -- Нет, Саксон, и не старайтесь. Вы прямо созданы быть моей женой. И будете. -- Хотела бы я быть такой уверенной, как вы, -- сказала она с насмешкой, которой он, впрочем, даже не заметил. -- Я вам говорю, -- продолжал он, -- в одном вы можете быть уверены: что я своему слову верен, -- и, довольный своей шуткой, которую, видимо, счел весьма остроумной, он захохотал. -- Когда я чего-нибудь захочу, так добуду! И лучше мне поперек дороги не становись, не то сшибу. Поняли? Мы с вами пара -- и все тут; поэтому нечего волынить, переходите-ка лучше работать ко мне в дом, чем возиться в прачечной. Да и дела-то с воробьиный нос! Какая у меня работа? Денег я зашибаю достаточно, все у вас будет. Я и сейчас удрал с работы и прибежал сюда, чтобы еще раз все это вам напомнить, не то, пожалуй, забудете. Я даже еще не ел сегодня -- видите, все время вас в уме держу! -- Нет, лучше уж ступайте пообедайте, -- посоветовала она, хотя знала по опыту, как трудно бывает от него отделаться. Она едва слышала, что он ей говорил. Саксон вдруг почувствовала себя очень усталой, маленькой и слабой рядом с этим великаном. "Неужели он никогда не отстанет?" -- спрашивала она себя с тоской, и ей на миг представилось ее будущее, вся ее жизнь, словно длинная дорога, и она идет по ней с этим неуклонно преследующим ее кузнецом. -- Ну, давайте решайте, малютка, -- продолжал он. -- Теперь как раз золотое летнее времечко, самая пора для свадеб. -- Но я ведь вовсе не собираюсь за вас замуж! -- негодующе возразила Саксон. -- Я вам уже тысячу раз говорила! -- Ах, бросьте! Выкиньте эти глупости из головы! Конечно, вы за меня пойдете. Это дело решенное. И еще одно -- в пятницу мы с вами махнем во Фриско: там кузнецы задают грандиозный вечер. -- Нет, я не поеду, -- решительно заявила она. -- Поедете! -- ответил он безапелляционно. -- Вернемся с последним пароходом, и вы здорово повеселитесь. Познакомлю вас с лучшими танцорами... Я ведь уж не такой жадный. Я знаю, вы потанцевать любите. -- Но я вам говорю, что не могу, -- повторила она. Он подозрительно покосился на нее из-под черных нависших бровей, густо сросшихся на переносице и образовавших как бы одну черту. -- Почему не можете? -- Я уже обещала... -- Кому это? -- Не ваше дело, Чарли Лонг. Обещала... и все тут. -- Не мое дело? Нет, будет мое, коли захочу! Помните вашего обожателя, этого сопляка бухгалтера? Ну так советую не забывать, чем все это кончилось! -- Прошу вас, оставьте меня в покое! -- обиженно проговорила она. -- Ну хоть один раз не мучьте! Кузнец язвительно засмеялся. -- Если какой-нибудь сопляк намерен встать между нами, пусть не воображает... я ему вправлю мозги... Так в пятницу вечером? Да? А где? -- Не скажу. -- Где? -- повторил он. Губы девушки были крепко сжаты, на щеках двумя небольшими пятнами вспыхнул гневный румянец. -- Подумаешь! Точно я не отгадаю! В зале "Германия", конечно! Ладно, я там буду и провожу вас домой. Поняли? И уж лучше предупредите своего сопляка, чтобы он убирался подобру-поздорову, если не хотите, чтобы я ему морду набил. Саксон, чье женское достоинство было оскорблено таким обращением ее поклонника, хотелось бросить ему в лицо имя и подвиги своего нового защитника. Но она тут же испугалась: Чарли -- взрослый мужчина, и в сравнении с ним Билл -- мальчик. По крайней мере ей он показался таким. Она вспомнила свое первое впечатление от рук Билла и взглянула на руки своего спутника. Они показались ей вдвое больше, а шерсть, которой они обросли, свидетельствовала об его ужасной силе. Нет, не может Билл драться с этаким громадным животным! И вместе с тем в ней вспыхнула тайная надежда, что благодаря чудесному, баснословному искусству, каким владеют боксеры, Биллу, может быть, удастся проучить этого забияку и избавить ее от преследований. Но когда она опять посмотрела на кузнеца и увидела, как широки его плечи, как морщится сукно костюма на мощных мышцах и рукава приподняты глыбами бицепсов, ее снова охватили сомнения. -- Если вы опять хоть пальцем тронете кого-нибудь, с кем я... -- начала она. -- Ему, конечно, не поздоровится, -- осклабился кузнец. -- И поделом. Всякого, кто становится между парнем и его девушкой, необходимо вздуть. -- Я не ваша девушка и, что бы вы ни говорили, никогда не буду. -- Ладно, злитесь, -- кивнул он. -- Мне нравится, что вы такая задорная. Нужно, чтобы жена была с огоньком, а то -- что в них толку, в этих жирных коровах! Колоды! Вы по крайней мере огонь, злючка! Она остановилась возле своего дома и положила руку на щеколду калитки. -- Прощайте, -- сказала она. -- Мне пора. -- Выходите-ка попозднее, прогуляемся в Андорский парк, -- предложил он. -- Нет, мне нездоровится. Поужинаю и сразу лягу. -- Понятно, -- проговорил он с ехидной усмешкой. -- Приберегаете, значит, силы к завтрашнему дню? Да? Она нетерпеливо толкнула калитку и вошла. -- Я вас предупредил, -- продолжал он, -- если вы завтра надуете меня, кому-то придется плохо. -- Надеюсь, что вам! -- отпарировала она. Он захохотал, откинул голову, выпятил чугунную грудь и приподнял тяжелые руки. В эту минуту он напоминал Саксон огромную обезьяну, когда-то виденную ею в цирке. -- Ну, до свиданья! -- крикнул он ей вслед. -- Увидимся завтра вечером в "Германии". -- Я не говорила вам, что буду именно там. -- Но и не отрицали. Я все равно приду. И я вас провожу домой. Смотрите оставьте мне побольше вальсов. Беситесь сколько угодно -- это вам идет! ГЛАВА ВОСЬМАЯ Когда вальс кончился и музыка смолкла, Билл и Саксон оказались у главного входа в танцевальный зал. Ее рука слегка опиралась на его руку, и они прогуливались, отыскивая местечко, где бы сесть. Вдруг прямо перед ними вырос Чарли Лонг, который, видимо, только что пришел. -- Так это ты тут отбиваешь девушек? -- угрожающе спросил он; лицо его было искажено неистовой злобой. -- Кто? Я? -- спокойно спросил Билл. -- Ошибаетесь, я никогда этим не занимаюсь. -- А я тебе голову снесу, если ты сию минуту не уберешься! -- Ну, с головой-то мне вроде жалко расстаться. Что ж, пойдемте отсюда, Саксон. Здесь неподходящее для нас соседство. Он хотел пройти с ней дальше, но Лонг опять загородил ему дорогу. -- Уж очень ты занесся, парень, -- прохрипел он, -- и тебя следует проучить! Понятно? Билл почесал затылок и изобразил на своем лице притворное недоумение. -- Нет, непонятно, -- ответил он. -- Повторите, что вы сказали? Но огромный кузнец презрительно отвернулся и обратился к Саксон: -- Пойдите-ка сюда. Дайте вашу карточку. -- Вы хотите с ним танцевать? -- спросил Билл. Она отрицательно покачала головой. -- Очень жаль, приятель, ничего не поделаешь, -- и Билл опять сделал попытку отойти. Но кузнец в третий раз надвинулся на них. -- А ну-ка давайте отсюда, -- сказал Билл, -- я вас не держу. Лонг чуть не бросился на него; его кулаки сжались. Одну руку он отвел назад, готовясь нанести ею удар, а плечи и грудь выпятил, -- но невольно остановился при виде невозмутимого спокойствия Билла и его невозмутимых, как будто затуманенных глаз. В лице Билла не дрогнула ни одна черта, в теле -- ни одна мышца. Казалось, он даже не сознает, что ему угрожает нападение. Все это было для кузнеца чем-то совершенно новым. -- Ты, может, не знаешь, кто я? -- вызывающе спросил Лонг. -- Отлично знаю, -- так же невозмутимо ответил Билл. -- Ты первейший хулиган (лицо Лонга выразило удовольствие). Специалист по избиению малолетних. Тебе полицейская газета должна бы дать брильянтовый жетон. Сразу видно, что ни черта не боишься. -- Брось, Чарли, -- посоветовал один из обступивших их молодых людей. -- Это же Билл Роберте, боксер. Ну, знаешь... Большой Билл... -- Да хоть бы сам Джим Джеффис! Я никому не позволю становиться мне поперек дороги! Но даже Саксон заметила, что его свирепый пыл сразу угас. Казалось, одно имя Билла уже действует усмиряюще на самых отчаянных скандалистов. -- Вы с ним знакомы? -- обратился к ней Билл. Она ответила только взглядом, хотя ей хотелось громко закричать обо всех обидах, которые ей нанес этот человек, так упорно ее преследовавший. Билл обернулся к кузнецу: -- Осторожнее, приятель, тебе со мной ссориться не стоит. Хуже будет. Да и чего ради, собственно говоря? Ведь в таком деле решать ей, а не нам. -- Нет, не ей. Нам. Билл медленно покачал головой: -- Нет, ошибаешься. Слово за ней. -- Ну, так скажите его! -- зарычал Лонг, обращаясь к Саксон. -- С кем вы пойдете? С ним или со мной? Давайте выясним это сейчас же! Вместо ответа Саксон положила и другую руку на руку Билла. -- Вот и сказала, -- заметил Билл. Лонг злобно посмотрел на Саксон, потом на ее защитника. -- А все-таки я с тобой еще посчитаюсь, -- пробурчал он сквозь зубы. Когда Саксон и Билл отошли, девушку охватила глубокая радость. Нет, ее не постигла судьба Лили Сэндерсон, и этот невозмутимый, неторопливый мужчина-мальчик укротил ужасного кузнеца, ни разуме пригрозив ему и не ударив. -- Он все время прохода мне не дает, -- шепнула она Биллу. -- Везде меня преследует и избивает каждого, кто только приближается ко мне. Я больше не хочу его видеть! Никогда! Билл вдруг остановился. Чарли, нехотя удалявшийся остановился тоже. -- Она говорит, -- обратился к нему Билл, -- что больше не хочет с тобой знаться. А ее слово свято. Если только я услышу, что ты к ней опять пристаешь, я возьмусь за тебя по-настоящему. Понял? Лонг с ненавистью посмотрел на него и промолчал. -- Ты понял? -- сказал Билл еще более решительно. Кузнец глухо прорычал что-то, означавшее согласие. -- Тогда все в порядке. И смотри -- заруби себе на носу. А теперь катись отсюда, не то я тебя сшибу. Лонг исчез, бормоча несвязные угрозы, а Саксон шла точно во сне. Итак, Чарли Лонг отступил. Он испугался этого мальчика с нежной кожей и голубыми глазами! Билл избавил ее от преследователя; он сделал то, на что до сих пор не решался никто другой. И потом... он отнесся к ней совсем иначе, чем к Лили Сэндерсон. Два раза Саксон принималась рассказывать своему защитнику подробности знакомства с Лонгом, и каждый раз он останавливал ее. -- Да бросьте вы вспоминать! Все это чепуха, -- сказал он во второй раз. -- Вы здесь, -- а это главное. Но она настояла на своем, и когда, волнуясь и сердясь, кончила свой рассказ, он ласково погладил ее руку. -- Пустяки, Саксон. Он просто нахал. Я как взглянул на него, сразу понял, что это за птица. Больше он вас не тронет. Я знаю таких молодцов: это трусливые псы. Драчун? Да, с грудными младенцами он храбр, хоть сотню поколотит. -- Но как это у вас получается? -- спросила она с восхищением. -- Почему мужчины вас так боятся? Нет, вы просто удивительный! Он смущенно улыбнулся и переменил разговор. -- Знаете, -- сказал он, -- мне очень нравятся ваши зубы. Они такие белые, ровные, но и не мелкие, как у детишек. Они... они очень хорошие... и вам идут. Я никогда еще не видел таких ни у одной девушки. Честное слово, я не могу спокойно на них смотреть! Так бы и съел их. В полночь, покинув Берта и Мери, танцевавших неутомимо, Билл и Саксон отправились домой. Так как именно Билл настоял на раннем уходе, то он счел нужным объяснить ей причину. -- Бокс заставил меня понять одну очень важную штуку, -- сказал он, -- надо беречь себя. Нельзя весь день работать, потом всю ночь плясать и оставаться в форме. То же самое и с выпивкой. Я вовсе не ангел. И я напивался, и знаю, что это такое. Я и теперь люблю пиво, -- да чтобы пить не по глоточку, а большими кружками. Но я никогда не выпиваю, сколько мне хочется. Пробовал -- и убедился, что не стоит. Возьмите хоть этого хулигана, который сегодня приставал к вам. Я бы шутя его взгрел. Конечно, он и так буян, а тут еще пиво бросилось ему в голову. Я с первого взгляда увидел и потому легко бы с ним справился. Все зависит от того, в каком человек состоянии. -- Но ведь он такой большой! -- возразила Саксон. -- У него кулак вдвое больше вашего. -- Ничего не значит. Важны не кулаки, а то, что за кулаками. Он бы набросился на меня, как зверь. Если бы мне не удалось его сразу сбить, я бы только оборонялся и выжидал. А потом он вдруг выдохся бы, сердце, дыхание -- все. И тут уж я бы с ним сделал, что хотел. Главное, он сам это прекрасно знает. -- Я никогда еще не встречалась с боксером, -- сказала Саксон, помолчав. -- Да я уже не боксер, -- возразил Билл поспешно. -- И еще одному научил меня бокс: что надо это дело бросить. Не стоит. Тренируется человек до того, что сделается как огурчик, и кожа атласная и все такое, -- ну, словом, в отличной форме, жить бы ему сто лет, и вдруг -- нырнул он под канаты и через каких-нибудь двадцать раундов с таким же молодцом все его атласы -- к чертям, и еще целый год жизни потеряет! Да что год, иной раз и пять лет, а то и половину жизни... бывает и так, что на месте останется. Я насмотрелся. Я видел боксеров. Иной здоров, как бык, а глядишь -- года не пройдет, умирает от чахотки, от болезни почек или еще чего-нибудь. Так что же тут хорошего? Того, что он потерял, ни за какие деньги не купишь. Вот потому-то я это дело и бросил и опять стал возчиком. На здоровье не могу пожаловаться и хочу сохранить его. Вот и все. -- Вы, наверно, гордитесь сознанием своей власти над людьми, -- тихо сказала Саксон, чувствуя, что и сама она гордится его силой и ловкостью. -- Пожалуй, -- откровенно признался он, -- Я рад, что тогда пошел на ринг, и рад теперь, что с него ушел... Да, все-таки я многому там научился: научился глядеть в оба и держать себя в руках. А какой у меня раньше был характер! Кипяток! Я сам иной раз себя пугался. Чуть что -- так вспылю, удержу нет. А бокс научил меня сразу не выпускать пары и не делать того, в чем после каяться будешь. -- Полно! -- перебила она его. -- Я такого спокойного, мягкого человека еще не встречала. -- А вы не верьте. Вот узнаете меня поближе -- увидите, какой я бываю: так разойдусь, что уже ничего не помню. Нет, я ужасно бешеный, стоит только отпустить вожжи! Этим он как бы выразил желание продолжать их знакомство, и у Саксон радостно екнуло сердце. -- Скажите, -- спросил он, когда они уже приближались к ее дому, -- что вы делаете в следующее воскресенье? У вас есть какие-нибудь планы? -- Нет, никаких нет. -- Ну... Хотите, возьмем экипаж и поедем на целый день в горы? Она ответила не сразу -- в эту минуту ею овладело ужасное воспоминание о последней поездке с кузнецом; о том, как она его боялась, как под конец выскочила из экипажа и потом бежала, спотыкаясь в темноте, много миль в легких башмаках на тонкой подошве, испытывая при каждом шаге мучительную боль от острых камней. Но затем она почувствовала прилив горячей радости: ведь теперешний ее спутник -- совсем другой человек, чем Лонг. -- Я очень люблю лошадей, -- сказала она. -- Люблю даже больше, чем танцы, только я ничего почти про них не знаю. Мой отец ездил на большой чалой кавалерийской лошади. О