е денег для обмана публики. Да, тут действительно все честно. И вы все это понимаете, верно, Саксон? Он смолк, задумался, долго изучал ее мягким, ласкающим взглядом, и этот взгляд вызвал в ней сладкий трепет. -- Знаете, мне очень хотелось бы как-нибудь драться при вас, только чтобы встреча была серьезная, когда надо каждое мгновение быть начеку. Я бы до смерти гордился этим. И если бы я знал, что вы смотрите на меня, я бы наверняка победил; это было бы честное состязание, ручаюсь вам. И вот что занятно: за всю мою жизнь мне еще ни разу не хотелось драться на глазах у женщин. Визжат, пищат и ничего не понимают. Но вы бы поняли. Спорю на что угодно, все бы поняли. Немного спустя, когда они ехали крупной рысью мимо расположенных в долине мелких фермерских участков с золотившимися на солнце зрелыми колосьями, Билл снова обратился к Саксон: -- Слушайте, вы, наверно, уже не раз были влюблены? Расскажите-ка. Что это такое -- любовь? Она медленно покачала головой: -- Я только воображала, что влюблена, да и то не часто это было... -- Значит, все-таки бывало? -- воскликнул он. -- В сущности ни разу, -- успокоила она его, втайне радуясь его бессознательной ревности. -- А по-настоящему я никогда не была влюблена. Иначе я была бы уже замужем. Когда любишь человека, по-моему единственное, что остается -- это выйти за него. -- А если он вас не любит -- тогда что? -- Ну, не знаю, -- отвечала она с улыбкой, шутливой и вместе с тем гордой. -- Мне кажется, я заставила бы его полюбить меня. -- Уверен, что заставили бы! -- пылко откликнулся Билл. -- Беда в том, -- продолжала она, -- что тем мужчинам, которые в меня влюблялись, я никогда не отвечала взаимностью... О, посмотрите! Дорогу перебежал дикий кролик, оставив за собой легкое облачко пыли, которое тянулось по его следу, как дымок. На следующем повороте из-под самых лошадиных копыт выпорхнула стайка перепелок. Билл и Саксон невольно вскрикнули от восхищения. -- Эх, жалко, что я не родился фермером! Люди не затем были созданы, чтобы жить в городах. -- Во всяком случае не такие, как мы, -- прибавила она с глубоким вздохом и, помолчав, продолжала: -- Здесь все так прекрасно! Прожить всю жизнь среди природы -- это похоже на блаженный сон. Иногда я жалею, что не родилась индианкой. Билл несколько раз пытался что-то сказать, но, видимо, удерживался. -- А насчет этих молодых людей, в которых, вам казалось, что вы влюблены, -- начал он, наконец, -- вы так и не договорили... -- Вам непременно хочется знать? -- спросила она. -- Право, они того не стоят. -- Конечно, я хочу знать. Ну же! Валяйте! -- Первым был некий Ол Стэнли... -- Чем он занимался? -- строго спросил Билл, точно имел право задавать ей такие вопросы. -- Он был игрок. Лицо Билла сразу помрачнело, глаза затуманились, и в его быстро брошенном на нее взгляде Саксон прочла внезапное сомнение. -- О, это не так страшно, -- засмеялась она. -- Мне было всего восемь лет. Видите, я начинаю с самого начала. Я его встретила вскоре после смерти моей матери, когда меня взял на воспитание некто Кэди. Этот Кэди содержал гостиницу и бар в Лос-Анжелосе. Гостиница была маленькая; в ней останавливались главным образом рабочие, даже чернорабочие, а также железнодорожные служащие, и, как я теперь думаю, Ол Стэнли клал себе в карман немалую часть их заработка. Он был такой красивый, тихий; голос ласковый, чудесные глаза и такие мягкие, чистые руки. Как сейчас вижу их. После обеда он иногда играл со мной, угощал конфетами и делал маленькие подарки. Большую часть дня он спал. Я тогда не понимала -- почему. Мне казалось, что это переодетый волшебный принц. Его убили тут же в баре, но перед тем он успел убить того, кто нанес ему смертельную рану. Так и кончилась моя первая любовь. Потом я влюбилась, когда мне минуло тринадцать и я после приюта жила у брата, -- я и до сих пор у него живу. Мой герой был мальчишка-булочник, он развозил булки. Почти каждое утро, идя в школу, я встречала его. Он ехал вниз по Вуд-стрит, затем сворачивал на Двенадцатую. Может быть, меня привлекло к нему то, что он правил лошадью. Во всяком случае я любила его месяца два; но он лишился места или с ним еще что-то случилось и хлеб стал развозить другой подросток. Так мы и слова не сказали друг другу. Потом, уже в шестнадцать, появился бухгалтер. Мне везет на бухгалтеров! Ведь это бухгалтера нашей прачечной избил Чарли Лонг, когда приревновал меня. А с тем я познакомилась, когда работала у Хикмейера на консервном заводе. У него тоже были неясные руки. Но он скоро мне опротивел. Он был... как бы сказать... ну... из того же теста, что и ваш хозяин. И я никогда по-настоящему не любила его, честное слово. Билли. Я сразу почувствовала, что в нем что-то не так. А когда я работала на фабрике картонных коробок, мне показалось, что я полюбила приказчика из "Эмпориума" Кана, -- знаете, на Одиннадцатой и на Вашингтон-стрит. Этот был такой приличный. Прямо горе было с ним. Слишком приличный! Никакого огонька, никакой жизни. Он хотел на мне жениться. Но это меня ничуть не соблазняло. Ясно, что я его не любила. Такой узкогрудый, тощий, руки всегда холодные, потные. А уж зато одет -- прямо картинка! Он уверял, что утопится и все такое, однако я порвала с ним. -- А потом... потом ничего больше и не было. Наверно, я стала уж очень разборчивой, мне казалось -- никто не стоит любви. Мои отношения с мужчинами были скорее какой-то игрой или борьбой. Но мы не боролись честно и открыто. Всегда казалось, будто мы прячем друг от друга свои карты. Мы никогда не объяснялись начистоту, каждый словно старался другого перехитрить. Чарли Лонг все-таки вел себя честно. И тот кассир из банка -- тоже. Но и они возбуждали во мне враждебное чувство. Всегда у меня появлялось такое ощущение, что с мужчинами надо быть начеку. Они меня при случае не пощадят, -- это я знала твердо. Саксон замолчала и посмотрела на четкий профиль Билла, внимательно правившего лошадьми. Он вопросительно взглянул на нее и встретил ее смеющийся взгляд. Она устало потянулась. -- Вот и все! Я вам все рассказала -- первому мужчине за всю мою жизнь. Теперь ваша очередь. -- Мне тоже особенно нечего рассказывать, Саксон. Меня к девушкам никогда сильно не тянуло, -- то есть настолько, чтобы жениться. Я больше привязывался к мужчинам, к таким парням, как Билл Мэрфи. А потом я слишком увлекался -- сначала тренировкой, затем боксом, и возиться с женщинами мне было некогда. Поверьте, Саксон, хоть я и не всегда вел себя безукоризненно, -- вы понимаете, про что я говорю, -- все же я ни одной девушке еще не объяснился в любви. Не было основания. -- Но ведь девушки все равно вас любили, -- поддразнила она его, хотя сердце ее радостно затрепетало от этого признания чистой и нетронутой души. Он повернулся к лошадям. -- И не одна и не две, а очень, очень многие, -- настаивала она. Он все еще не отвечал. -- Разве не правда? -- Может быть, и правда, да не моя вина, -- медленно проговорил он. -- Если им хотелось строить мне глазки, так я тут при чем? Но и я волен был сторониться их, верно? Вы не представляете себе, Саксон, как женщины бегают за боксерами. Иной раз мне казалось, что у всех у них -- и у женщин и у девушек -- нет ни на столечко стыда, обыкновенного женского стыда. И я вовсе не избегал их, нет, но я и не гонялся за ними. Дурак тот мужчина, который из-за них страдает. -- Может, вы просто не способны любить? -- заметила она. -- Может быть, -- последовал ответ, повергший ее в уныние. -- Во всяком случае я не могу себе представить, чтобы полюбил девушку, которая сама мне вешается на шею. Это хорошо для мальчишек, а настоящему мужчине не нравится, когда женщина за ним бегает. -- Моя мать всегда говорила, что выше любви нет ничего на свете, -- заметила Саксон. -- И она писала стихи о любви. Некоторые из них были напечатаны в газете "Меркурий в Сан-Хосе". -- А как вы смотрите на любовь? -- О, я не знаю... -- уклончиво отвечала она, глядя ему в глаза с неторопливой усмешкой. -- Но в такой день, как сегодня, мне кажется, что жить на свете -- очень хорошо! -- Несомненно, -- поспешно добавил он. -- И еще когда такая прогулка... В час Билл свернул с дороги и остановился на лесной полянке. -- Теперь мы закусим, -- сказал он. -- Я решил, что будет приятнее позавтракать вдвоем в лесу, чем заезжать в какой-нибудь деревенский трактир. Здесь мы можем расположиться удобно и спокойно, и я прежде всего распрягу лошадей. Спешить нам некуда. А вы займитесь завтраком, выньте все из корзинки и разложите на фартуке от экипажа. Саксон принялась распаковывать корзину и ужаснулась расточительности Билла. Она извлекла оттуда множество всяких припасов: груду сандвичей с ветчиной и цыплятами, салат из крабов, крутые яйца, свежий студень, маслины и пикули, швейцарский сыр, соленый миндаль, апельсины и бананы и несколько бутылок пива. Ее смутило и разнообразие закусок и их обилие; казалось, Билл задался целью опустошить целый гастрономический магазин. -- Ну зачем вы истратили столько денег? -- упрекнула его Саксон, когда он опустился на траву рядом с ней. -- Этим можно артель каменщиков накормить. -- Уж очень все вкусные вещи... верно? -- Ну конечно, -- успокоила она его, -- только уж очень много, вот в чем беда. -- Тогда все в порядке, -- заявил он. -- Не люблю, когда в обрез. Возьмите немного пива, промочить горло с дороги. Кстати, осторожнее со стаканами -- придется их вернуть. Когда они позавтракали, Билл лег на спину, закурил папиросу и стал расспрашивать Саксон о ее детстве и юности. Она рассказала про жизнь у брата, -- она платит ему четыре с половиной доллара в неделю за свое содержание. Пятнадцати лет она окончила школу и поступила на джутовую фабрику, на четыре доллара в неделю, из которых три приходилось отдавать Саре. -- А тот трактирщик, помните? -- спросил Билл. -- Почему он взял вас на воспитание? Саксон пожала плечами. -- Право, не знаю. Может быть, оттого, что всем моим родственникам плохо жилось. Едва на жизнь хватало. Кэди -- трактирщик, он был солдатом в роте отца и клялся именем "капитана Кита" -- так они его прозвали. Отец не дал хирургам отрезать Кэди ногу, когда его ранили во время войны, и тот навсегда сохранил благодарность к своему старому командиру. Гостиница и бар давали ему хороший доход, и я потом узнала, что он нам очень много помогал, платил врачам и похоронил мою мать рядом с отцом. Я должна была, по желанию мамы, поехать к дяде Виллу, но в Вентурских горах, где находилось его ранчо, произошли беспорядки и были даже убитые. Все вышло из-за гуртовщиков и каких-то там изгородей. Дядя долго просидел в тюрьме, а когда он вышел, ранчо его было продано с молотка по иску адвокатов. Он был тогда уже стариком -- нищий, с больной женой на руках; и ему пришлось поступить ночным сторожем за сорок долларов в месяц. Поэтому он ничем не мог мне помочь, и меня взял Кэди. Кэди был очень хороший человек, хоть и трактирщик. Жена у него была рослая, красивая такая... Правда, вела она себя не совсем хорошо... Так я потом слышала. Но ко мне она относилась прекрасно, потому мне дела нет до того, что про нее рассказывали, -- даже если это и верно. От нее я видела только хорошее. После смерти мужа она совсем сбилась с пути, вот я и попала в сиротский приют. Жилось мне там очень неважно, однако я пробыла в нем три года. А тут Том женился, получил постоянную работу и взял меня к себе. И вот с тех пор я у него и почти все время работаю. Она устремила вдаль печальный взгляд и остановила его на какой-то изгороди, поднимавшейся среди цветущих маков. Билл все еще лежал на траве, с удовольствием разглядывая снизу вверх чуть заостренный овал ее женственного личика; наконец, он неторопливо коснулся ее и прошептал: -- Бедная детка! При этом его рука ласково обхватила запястье ее обнаженной до локтя руки; и когда, опустив глаза, она посмотрела на него, то прочла на его лице удивление и радость. -- Какая у вас прохладная кожа, -- заметил он, -- а я всегда горячий. Троньте-ка. Его рука была теплая и влажная, и она заметила у него на лбу и на чисто выбритой верхней "губе мелкие, как бисер, капельки пота. -- Ой, да вы весь мокрый! Она склонилась над ним и отерла своим платком сначала его лоб и губы, а затем и ладони. -- Я, верно, дышу через кожу, -- засмеялся он. -- Наши умники в гимнастических школах и тренировочных лагерях уверяют, что это признак здоровья. Но сегодня я почему-то потею больше, чем обычно. Чудно, правда? Чтобы вытереть ему ладони, ей пришлось снять его руку со своей, но, как только она кончила, пальцы Билла опять легли на прежнее место. -- Нет, на самом деле у вас замечательно прохладная кожа, -- повторил он, опять удивившись. -- Неясная, как бархат, и гладкая, как шелк... очень приятно. Рука его осторожно скользнула от кисти к локтю и, возвращаясь, замерла на полпути. Охваченная сладкой истомой и утомленная этим долгим солнечным днем, она призналась себе, что ее волнуют его прикосновения, и в полудремоте решила, что этого человека она могла бы полюбить -- его руки и все... -- Ну вот, всю свежесть я себе забрал, -- сказал он, не глядя на нее, но она видела лукавую улыбку, тронувшую его губы. -- Теперь согрею ладонь. Он нежно скользнул рукой по ее руке, она же, глядя вниз, на его губы, невольно вспомнила странное и волнующее ощущение от его первого поцелуя. -- Ну говорите, продолжайте, -- попросил он после нескольких восхитительных минут молчания. -- Я люблю смотреть на ваши губы, когда вы говорите; это очень смешно, но каждое их движение похоже на легкий поцелуй. Ей так не хотелось нарушать это настроение, однако она сказала: -- Боюсь, вам не понравится то, что я скажу. -- Скажите, -- настаивал он, -- вы не можете сказать ничего, что бы мне не понравилось. -- Ну, слушайте: вон там, под изгородью, растет красный мак, мне очень хочется сорвать его. А потом... пора возвращаться. -- Я проиграл, -- засмеялся он. -- А все-таки вы послали в воздух двадцать пять поцелуев. Я сосчитал. И знаете -- что? Спойте-ка "Когда кончится жатва"... А пока вы будете петь, дайте мне подержать вашу другую прохладную руку. Тогда и поедем. Она запела, глядя в его глаза, а он смотрел на ее губы. Когда она кончила, то тихонько сняла его руки со своих и встала. Он хотел было пойти к лошадям, но она протянула ему свою верхнюю кофточку. Несмотря на самостоятельность, естественную для девушки, которая сама зарабатывает себе кусок хлеба, она очень ценила в мужчинах внимание и предупредительность; кроме того, она еще с детства помнила рассказы жен первых американских пионеров о галантности и рыцарских нравах приехавших в Калифорнию испано-калифорнийских кабальеро былых времен. Солнце уже заходило, когда, описав большой круг к юго-востоку, они перевалили через холмы Контра-Коста и начали спускаться по пологому склону, мимо Редвудского пика в Фрутвэйл. Внизу под ними простиралась до моря плоская равнина с шахматной доской полей и разбросанными там и сям городками: Элм-Хэрст, Сан-Леандро, Хейуордс. На западе дымы Окленда затянули горизонт туманной пеленой, а дальше, по ту сторону залива, уже загорались первые огни Сан-Франциско. Но вот спустился мрак, и Биллом овладела странная молчаливость. Он на целых полчаса как будто совсем забыл о существовании Саксон и вспомнил о ней только раз, чтобы плотнее закутать фартуком ноги себе и ей, так как подул холодный вечерний ветер. Саксон раз десять была готова прервать молчание и спросить: "О чем вы думаете? ", но почему-то все не решалась. Она сидела к нему очень близко, почти прижавшись. Их тела грели друг друга, и она испытывала чувство блаженного покоя. -- Слушайте, Саксон, -- вдруг сказал он. -- Незачем дольше молчать. Весь день, с самого завтрака, это вертится у меня на языке. А почему бы нам не пожениться? Охваченная тихой радостью, Саксон поняла, что он говорит серьезно. Однако чутье подсказало ей, что лучше помедлить, не соглашаться сразу, пусть он добивается ее, пусть она станет для него еще желаннее, еще дороже. Кроме того, он задел ее женскую мечтательность и гордость. Она никогда не представляла себе, что человек, которому она отдаст себя, сделает ей предложение так спокойно и трезво. Эта простота и прямолинейность почти оскорбили ее. С другой стороны, только теперь, когда он вдруг стал для нее доступен, она поняла, до какой степени он дорог ей. -- Ну, скажите же что-нибудь, Саксон. Да или нет, вы должны мне ответить. Имейте в виду, что я люблю вас. Я черт знает как сильно люблю вас, Саксон. И это наверно так, раз я прошу вас выйти за меня, я еще ни одной девушке этого не предлагал. Вновь наступило молчание, и Саксон поймала себя на том, что всецело отдается ощущению волнующего тепла под фартуком экипажа, где их колени соприкасались. Когда она поняла, куда ведут эти мысли, она виновато покраснела в темноте. -- Сколько вам лет. Билли? -- спросила она с той внезапной расхолаживающей трезвостью, с какой было сделано и его предложение. -- Двадцать два, -- ответил он. -- А мне двадцать четыре. -- Разве я не знаю! Вы сказали, сколько вам было, когда вы вышли из приюта, сколько времени проработали на фабриках, на консервном заводе, в прачечной... Что ж, вы думаете, я считать не умею? Конечно, я мог отгадать, сколько вам лет, и чуть ли не день вашего рождения. -- А все-таки факт остается фактом -- я на два года старше вас. -- Ну и что же? Если бы это имело какое-нибудь значение, я не любил бы вас, -- верно? Ваша мать была совершенно права: очень много значит в жизни любовь. В этом все дело. Разве вы не видите? Я вас люблю и хочу, чтобы вы были моей. Ведь это же естественно. Когда я имею дело с лошадьми, с собаками, да и с людьми, я вижу, что все, что естественно, правильно и хорошо. Тут уж ничего не поделаешь. Саксон, вы мне нужны, и, надеюсь, я вам тоже. Может быть, у меня не такие нежные руки, как у разных там бухгалтеров да приказчиков, но эти руки будут работать для вас и защищать вас черт знает как. А главное, Саксон, они будут вас любить. Та настороженная враждебность, с какой Саксон обычно относилась к мужчинам, на этот раз как будто исчезла. Она не чувствовала необходимости обороняться. Это была уже не игра. Это было то, о чем она грезила, чего желала. Перед Биллом она чувствовала себя беззащитной, и сознание этого давало ей глубокую радость. Она ни в чем не могла ему отказать, даже если бы он вел себя, как остальные. И из этой потрясшей ее мысли выросла другая, еще более восхитительная: он-то и не будет вести себя, как все. Она продолжала молчать. Наконец, под влиянием внезапного порыва, охватившего все ее существо, девушка вместо ответа протянула руку и тихонько попыталась оторвать его руку от вожжей. Он не понимал, чего она хочет, но, видя, что она настаивает, забрал вожаки в правую и предоставил ей левую. Она наклонилась, и ее губы прильнули к мозолям на его ладони. На минуту он ошалел. -- Ты... в самом деле? -- пробормотал он. Она опять поцеловала его руку и прошептала: -- Я люблю твои руки. Билли. Для меня -- это самые прекрасные руки на свете, и мне пришлось бы говорить много часов, чтобы рассказать до конца все, что я к ним чувствую. -- Стой! -- вдруг осадил он лошадей. Он успокоил их и обмотал вожаки вокруг кнутовища, потом повернулся к Саксон, обнял ее и прижался губами к ее губам. -- О Билли, я буду тебе хорошей женой, -- сказала она, и, когда он ее выпустил, всхлипнула. Он поцеловал ее влажные от слез глаза и вновь нашел ее губы. -- Теперь ты знаешь, о чем я думал во время завтрака и отчего меня в испарину бросало. Я уже не в силах был молчать. Ты ведь мне понравилась с первой же минуты, как я тебя увидел. -- И я полюбила тебя с той самой встречи, помнишь, Билли? И я ужасно весь день тобой гордилась: ты был такой деликатный, внимательный -- и вместе с тем такой сильный; и я видела, что все мужчины уважают тебя, а девушки за тобой бегают. И потом, ты так замечательно дрался с теми тремя ирландцами, когда я стояла позади садового стола. Я бы не могла полюбить или выйти за человека, которым бы не гордилась; а тобой я так горжусь, так горжусь! -- Наверно, меньше, чем я сейчас горжусь собой, -- отвечал он, -- я ведь добился своей цели и получил тебя. И это так хорошо, что даже не верится. Вдруг через несколько минут зазвонит будильник, я проснусь -- и все окажется сном. Ну, а если даже и зазвонит, я воспользуюсь этими двумя-тремя минутами. Смотри, как бы я тебя не съел. Я так по тебе изголодался! Он обнял ее и прижал к себе крепко-крепко, до боли. После этих мгновений, показавшихся ей годами блаженства, он, с трудом оторвавшись, выпустил ее из своих объятий. -- А будильник-то еще не звонит, -- прошептал он, прижавшись щекой к ее щеке, -- и вокруг нас темная ночь, а внизу огни Фрутвэйла. И смотри, как смирно Принц и Король стоят посреди дороги. Вот не думал, что настанет время, когда мне не захочется взять в руки вожжи и править парой таких чудесных лошадок. И такое время все-таки настало! Я просто не могу оторваться от тебя, а надо. До смерти не хочется ехать, но пора. Он усадил ее на прежнее место, укрыл ей ноги фартуком и свистнул лошадям, уже выказывавшим нетерпение. Через полчаса он снова остановил их. -- Сейчас-то я знаю, что не сплю, но мне надо проверить -- не сон ли все, что было? И, снова замотав вождей, он ее обнял. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Саксон не замечала, как летят дни. Она усердно работала в прачечной, вырабатывая даже больше, чем обычно, а все свое свободное время посвящала Биллу и предстоящей ей великой перемене в жизни. Он оказался весьма пылким возлюбленным и пожелал обвенчаться на другой же день после своего предложения; с трудом удалось уговорить его на недельную отсрочку, никак не больше. -- Зачем ждать? -- спрашивал он. -- Молодости это нам, насколько мне известно, не прибавит, а ты подумай -- как много мы каждый день теряем! В конце концов он согласился на отсрочку, и это было очень хорошо, так как спустя две недели его с десятком товарищей перебросили на работу из больших конюшен Корберли и Моррисона в западную часть Окленда. Кончились поиски квартиры в другом конце города, и молодой паре удалось снять на Пайн-стрит, между Четвертой и Пятой улицей, возле самого вокзала Южно-Океанской железной дороги, уютный домик -- четыре небольших комнатки -- за десять долларов в месяц. -- Это прямо дешевка, если сравнить с тем, что я платил за свои прежние каморки, -- сказал Билл. -- Моя теперешняя комната не больше самой маленькой из этих, а с меня дерут за нее целых шесть долларов. -- Зато в твоей есть мебель, -- напомнила Саксон, -- потому и разница. Но Билл ничего и слушать не хотел. -- Хотя я, Саксон, и неученый, но арифметику знаю. В трудные времена я не раз закладывал часы и отлично высчитывал проценты. Как ты думаешь, сколько будет стоить обставить весь дом -- дорожки, линолеум для кухни и прочее? -- Я считаю, что все это можно отлично сделать на триста долларов, -- отвечала Саксон. -- Я уже обдумала и уверена, что такой суммы хватит. -- Триста! -- пробормотал он, сосредоточенно хмуря брови. -- Триста, скажем, из шести процентов... Значит, шесть центов с доллара, шестьдесят с десяти долларов, шесть долларов со ста, восемнадцать с трехсот. Я мастер умножать на десять! А теперь раздели восемнадцать на двенадцать: выходит полтора доллара процентов в месяц. Он остановился, очень довольный, что удачно решил задачу. Вдруг его лицо озарилось новой мыслью: -- Постой! Это же не все! Это ведь процент за мебель для четырех комнат. А теперь раздели на четыре. Сколько получится, если разделить полтора доллара на четыре? -- Пятнадцать на четыре -- три и три в остатке, -- быстро начала Саксон подсчитывать. -- Тридцать на четыре -- семь, двадцать восемь и два в остатке; две четверти составляют половину. Все. -- Молодец! Вот ты умножаешь здорово. -- После минутного колебания он продолжал: -- Я не следил... какая сумма, ты говоришь, вышла? -- Тридцать семь с половиной центов. -- Ага! Теперь мы посмотрим, сколько лишнего с меня дерут за мою комнату. Если четыре комнаты стоят в месяц десять долларов, то одна стоит два с половиной. Прибавь еще тридцать семь с половиной центов за мебель, -- выходит, два доллара восемьдесят семь с половиной центов. Вычти из шести долларов... -- Остается три доллара двенадцать с половиной центов, -- тут же подытожила Саксон. -- Видишь, значит, я плачу за комнату лишних три доллара двенадцать с половиной центов. Вот так штука! Выходит, жениться -- все равно что копить деньги. -- Но ведь мебель изнашивается. Билли. -- Ах, черт! Об этом я и не подумал. Это тоже нужно принять в расчет. Во всяком случае наш домик -- находка! Ты изволь в следующую субботу уйти из прачечной минута в минуту, и мы отправимся покупать мебель. Я заходил вчера к Сэлингеру. Я дам им пятьдесят долларов задатку, а остальные буду выплачивать по десяти долларов в месяц. Через два года и один месяц обстановка будет наша. И помни, Саксон, покупай все, что тебе нужно, сколько бы это ни стоило, слышишь? Она кивнула головой, ничем не выдавая своих планов относительно бесчисленных крошечных сбережений, которые себе уже наметила. Глаза ее стали влажными. -- Ты такой добрый, -- прошептала она, прижимаясь к нему, и мигом очутилась в его объятиях. -- Тебя, кажется, можно поздравить, ты решила выйти замуж? -- заметила Мери однажды утром, когда они встретились в прачечной. Не успели они проработать и десяти минут, как она увидела на среднем пальце левой руки у Саксон колечко с топазом. -- Кто же счастливец? Чарли Лонг или Билли Роберте? -- Билли, -- последовал ответ. -- Гм, берешь себе мальчика на воспитание? По лицу Саксон Мери заметила, что попала в больное место, и тут же пожалела о своих словах. -- Уде и пошутить нельзя! Это замечательно, что он будет твоим мужем. Билли превосходный человек, и я очень за тебя рада. Таких, как он, не скоро найдешь, а если они и есть, так не больно-то их женишь. Вам обоим повезло. Вы на редкость подходящая пара, и лучшей жены, чем ты, ему не найти. Когда же свадьба? Несколько дней спустя, возвращаясь из прачечной, Саксон встретилась с Чарли Лонгом. Он решительно преградил ей дорогу и вызвал на разговор. -- Значит, вы теперь хороводитесь с боксером? -- сказал он презрительно. -- Только слепому не видно, чем это кончится! Впервые она не испугалась стоявшего перед нею огромного парня с мохнатыми бровями и волосатыми пальцами. Она показала ему свою левую руку. -- Видите? При всей вашей силе, вам ни за что бы не удалось надеть мне на палец обручальное кольцо. А Билли Роберте сделал это в одну неделю. Он и вас не побоялся, Чарли Лонг, и со мной сумел поладить. Лонг только выругался в ответ. -- Он не чета вам, -- продолжала Саксон. -- Это настоящий мужчина, честный, чистый. -- А ловко он вас обработал! -- хрипло заржал Лонг. -- И вас обработает, если нужно, -- отрезала она. -- Я бы мог вам кое-что про него рассказать, Саксон... Между нами, он порядочный жулик. Если бы только я... -- Знаете что? Оставьте-ка вы меня в покое, -- прервала она его. -- А то я скажу Билли, и вы прекрасно понимаете, что вам за это будет, хвастун вы этакий, нахал... Лонг смущенно потоптался на месте, потом нехотя отошел в сторону. -- Вон, оказывается, какая вы штучка, -- пробормотал он с оттенком восхищения. -- И Билли Роберте такой... -- засмеялась она и пошла своей дорогой. Однако, пройдя несколько шагов, остановилась. -- Послушайте! -- крикнула она. Огромный кузнец быстро обернулся. -- Я тут видела одного хромого. Идите поколотите его, если уж вам очень хочется подраться. За время своей помолвки Саксон позволила себе только один крупный расход: она истратила целый дневной заработок на полдюжины своих собственных фотографических карточек. Билл уверял, что для него жизнь не в жизнь, если он не сможет каждый вечер любоваться ее изображением, перед тем как заснуть, и утром -- как только проснется. Взамен она получила две его карточки, на одной он был в спортивном трико, на другой -- в обычном костюме, и украсила ими свое зеркало. Первая карточка почему-то напомнила ей увлекательные рассказы матери о древних саксах и о морских викингах, нападавших на берега Англии. Она вынула из старинного комода, совершившего путь через прерии, еще одну священную реликвию -- альбом матери, в котором были наклеены вырезки из газет со стихами о жизни пионеров в Калифорнии, а также копии с картин и старых гравюр, которые помещались в журналах прошлого поколения, а может быть, и в более давних. Саксон перелистывала знакомые страницы и скоро нашла то, что искала. На фоне прибрежных скал и серого неба с мчавшимися облаками были изображены несколько лодок, длинных, темных и узких, с изогнутыми носами, делавшими их похожими на чудовищных птиц; они стояли у кипящего белой пеной песчаного берега. Эти лодки были полны обнаженных сильных белокурых воинов в крылатых шлемах. В руках они держали мечи и копья, некоторые прыгали в воду, доходившую им до пояса, другие уже вылезали на песок. А на берегу, охраняя его, виднелись фигуры голых дикарей, нисколько не похожих, однако, на индейцев. Они стояли кучками, а некоторые -- по колено в воде. Туземцы уже обменялись первыми ударами с завоевателями, и тела раненых и убитых омывал прибой. Один из белокурых завоевателей лежал поперек лодки, причем торчавшая в его груди стрела показывала, какое оружие явилось причиной его смерти. Другой, прыгавший через него в воду, с мечом в руке, был вылитый Билл. Сомненья быть не могло: те же необычно светлые волосы, те же лицо, глаза, губы. Даже выражение было то же, как у Билла в тот день на гулянке, когда он дрался с тремя ирландцами. Из лона этих двух воинствующих рас, подумала Саксон, вышел ее народ, далекие предки ее и Билли. И с этой мыслью она захлопнула альбом и положила его обратно в ящик. Кто-то из ее предков смастерил этот старинный, уже облезлый комод, который проехал через океан и через прерии и был пробит пулей во время сражения переселенцев с индейцами при Литтл Мэдоу. Ей казалось, она видит перед собой и женщин, державших в его ящиках свои безделушки и домотканые материи, -- женщин тех кочующих поколений, к которым принадлежали бабушки и прабабушки ее матери. И она вздохнула. Что ж, иметь таких предков неплохо: крепкий, трудолюбивый народ. А как бы сложилась ее жизнь, родись она китаянкой или итальянкой? Она постоянно встречала их на улицах: приземистые, неловкие, смуглые, в платках и простоволосые, они обычно тащили с набережной, держа на голове, тяжелые охапки прибитых волнами щепок. Но тут она засмеялась над своими мыслями, вспомнила Билли, их домик в четыре комнатки на Пайн-стрит и заснула, в сотый раз представляя себе всю их обстановку до последних мелочей. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ -- Скота у нас больше не было, -- рассказывала Саксон, -- а зима надвигалась, и мы не могли отважиться на путешествие через Великую американскую пустыню, поэтому наш караван остановился в Солт-Лейк-сити. Мормонам в те времена еще жилось неплохо, и они приняли нас сердечно. -- Вы рассказываете так, будто сами были при этом, -- заметил Берт. -- Там была моя мать, -- ответила Саксон с гордостью. -- Ей исполнилось в ту зиму девять лет. Они сидели вокруг кухонного стола в маленьком домике на Пайн-стрит и завтракали сандвичами и пивом в бутылках. По случаю воскресенья все четверо были свободны, и они собрались спозаранку, так как их ждала работа более тяжелая, чем в любые будни: надо было вымыть стены и окна, выскрести полы, положить дорожки и линолеум, повесить занавески, наладить плиту, расставить мебель, убрать кухонную и столовую посуду. -- Ну, продолжай же, Саксон, -- сказала Мери. -- До смерти хочется послушать твой рассказ. А ты, Берт, замолчи и не мешай. -- Так вот. В эту зиму объявился у нас Дэл Хэнкок. Он родом из Кентукки, но провел много лет на Западе. Он был разведчиком, как и Кит Карсон, и хорошо знал Карсона. Они с Китом не раз спали под одним одеялом. И оба побывали с генералом Фремонтом в Калифорнии и Орегоне. Итак, Дэл Хэнкок проходил через СолтЛейк-сити, так как собирался повести группу трапперов со Скалистых гор на ловлю бобров в какое-то новое место. Красивый парень: носил длинные волосы, как на картинках, шелковый пояс поверх куртки, как носят испанцы в Калифорнии, а за поясом торчали два револьвера. Все женщины влюблялись в него с первого взгляда. Он увидел Сэди, старшую сестру моей матери, и она, видно, очень приглянулась ему, так как он остановился в Солт-Лейк-сити и дальше шагу не сделал. Он много и успешно сражался с индейцами, и я слышала от своей тети Виллы, когда была еще совсем маленькая, что у него были удивительно черные сверкающие глаза и орлиный взгляд. По обычаю того времени, он не раз дрался на дуэлях и не боялся ничего на свете. Сэди была настоящая красавица, она кокетничала с ним, и он совсем потерял голову. Может быть, она еще сама не была уверена в своем чувстве, я не знаю, но только она не дала ему слово так легко, как я, например, дала его Билли. В конце концов он уже не мог выносить неопределенности своего положения, -- он прискакал к ней однажды вечером как сумасшедший. "Сэди, -- сказал он, -- если вы не обещаете завтра со мной повенчаться, я застрелюсь этой ночью здесь же, позади загона". Он так бы и сделал. И Сэди знала это и согласилась. Видите, как быстро решались в те дни любовные дела. -- Ну, не знаю, -- заметила Мери насмешливо. -- Ты тоже дала Биллу слово через неделю после того, как увидела его в первый раз. А разве Билл уверял тебя, что застрелится позади прачечной, если ты ему откажешь? -- Я его не довела до этого, -- созналась Саксон. -- Во всяком случае Дэл Хэнкок и тетя Сэди поженились на другой же день. И они были потом очень счастливы. Но она скоро умерла, а его убили индейцы вместе с генералом Костером и всеми остальными. Хэнкок был тогда уже стариком, но, наверно, перебил их немало, прежде чем они укокошили его. Люди вроде него всегда умирают сражаясь и дорого продают свою жизнь. В детстве я знавала некоего Ола Стэнли. Игрок, но какой молодец! Однажды, когда он сидел за столом и играл, один железнодорожник выстрелил ему в спину; от этого выстрела он умер через несколько секунд, но успел перед смертью поднять ружье и всадить три пули в своего убийцу. -- Я не люблю ни драк, ни сражений, -- заявила Мери. -- Это мне действует на нервы. Берт меня ужасно раздражает: он вечно ищет случая подраться. По-моему, все это совершенно ни к чему. -- А для меня наоборот -- человек, в котором нет задора, ничего не стоит, -- сказала Саксон. -- Разве мы с вами были бы здесь, если бы не мужество наших предков? -- Ну, Билл природный воин, -- заявил Берт. -- Замечательный парень во всех смыслах. Он из племени могикан, настоящий охотник за скальпами, и если рассердится -- берегись! -- Вот именно, -- подтвердила Мери. Билл, не участвовавший в их разговоре, встал, заглянул в маленькую комнатку за кухней, затем прошел в гостиную, в спальню, вернулся и, остановившись у двери в эту заднюю комнату, нахмурился. -- Что с тобой, дружище? -- спросил Берт. -- У тебя такой вид, точно ты что-то потерял или заблудился между трех сосен. Что с тобой? Валяй говори. -- Я все думаю, а где же, черт ее возьми, кровать и прочее для этой комнатки? -- Мы же для нее не заказывали мебель, -- пояснила Саксон. -- Так я завтра закажу. -- Зачем вам еще кровать? -- спросил Берт. -- Разве вам вдвоем мало одной кровати? -- Замолчи, Берт! -- воскликнула Мери. -- Держись прилично. -- Ну, ну! -- засмеялся Берт, -- Вечно ты со своими замечаниями. -- У нас эта комната лишняя, -- обратилась Саксон к Биллу, -- поэтому я и не собиралась покупать для нее мебель, а взяла дорожки и плиту получше. Билл подошел к ней, поднял со стула и посадил к себе на колени. -- Правильно, девочка! Я очень рад, что ты так сделала. У нас всегда должно быть все самое лучшее. А все-таки завтра вечером мы с тобой сбегаем к Сэлингеру и выберем ковер и мебель и для этой спальни, хорошую мебель! И никаких! -- Но ведь это будет стоить пятьдесят долларов! -- возразила она. -- И отлично! Пусть стоит пятьдесят долларов и ни на цент меньше. Зато мебель будет хорошая. А что толку в пустой комнате? Это придает всей квартире какой-то нищенский вид. С тех пор как мы ее сняли, заплатили деньги и получили ключи, я только и думаю о нашем гнездышке и вижу, что оно становится все теплее и уютнее. И пока я работаю и вожусь с лошадьми, я ни на минуту об нем не забываю. Уверен, что, когда мы поженимся, оно мне будет так же мило. Вот я и хочу, чтобы все комнаты были обставлены как следует. Если эта комната будет стоять пустая, с голым полом, я только и буду видеть ее, пустую и неуютную. И выйдет обман. А наш дом не должен лгать. Посмотри, Саксон, вон ты повесила занавески, -- пусть, мол, соседи думают, что она обставлена. Эти занавески лгут, и каждый поверит в то, чего нет. Но у нас так не должно быть. Я хочу, чтобы занавески говорили правду. -- Вы можете сдать ее, -- предложил Берт. -- Вы будете жить совсем близко от железнодорожных мастерских и в двух шагах от ресторана. -- Ни за что! Я не для того женюсь на Саксон, чтобы брать жильцов. Если я увижу, что не могу устроить ее жизнь, -- знаешь, что я сделаю? Пойду на Долгую набережную, скажу: "Игра кончена", повешу себе камень на шею и прыгну в воду. Верно, Саксон? Покупка лишней мебели казалась неразумной, но слова Билла польстили ей. Она обвила руками шею своего жениха и, прежде чем поцеловать его, сказала: -- Ты хозяин. Билли. Как ты захочешь, так и будет. И теперь и всегда. -- Слышала? -- насмешливо обратился Берт к Мери. -- Вот как женщина должна рассуждать! Саксон свое место знает. -- Я думаю, мы всегда будем советоваться друг с другом, прежде чем что-нибудь решить, -- ответил Билл своей невесте. -- Слышал? -- торжествующе повторила Мери. -- Имей в виду, что человек, который захочет стать моим мужем, тоже должен будет во всем со мной советоваться! -- Билл ей просто очки втирает, -- возразил Берт. -- Все так говорят, пока не женятся. Мери презрительно фыркнула: -- А я ручаюсь, что Саксон будет им и потом вертеть. Что касается меня, так я объявляю во всеуслышание, своим мужем хочу вертеть -- и буду. -- Нет. Если ты будешь его любить, -- заметила Саксон. -- Наоборот. Тем более, -- настаивала Мери. Берт скорчил грустную гримасу. -- Вот видите, поэтому мы с Мери до сих пор и не поженились, -- сказал он. -- Я -- как тот упрямый индеец: черт меня побери, если уж я построю себе вигвам, да не буду в нем хозяином! -- А я не индианка, -- возразила Мери, -- и не вышла бы замуж за такого упрямого индейца, даже если бы на свете не осталось ни одного мужчины. -- Этот упрямый индеец вас, кажется, еще не сватал! -- Он знает, какой получит ответ. -- Поэтому он, может быть, десять раз подумает, прежде чем сделать предложение. Саксон, которой хотелось перевести разговор на более приятные темы, всплеснула руками и воскликнула: -- А я и забыла! Я хотела вам кое-что показать. -- Она вынула из кошелька гладкое золотое кольцо, и присутствующие переда