-- А я, как тот старикан, скажу эти самые слова батраку, который к ней посватается, -- продолжал фантазировать Билл. -- Ведь дочь вырастить недолго, если не спешишь. Саксон извлекла из футляра давно забытое укулеле и настроила его. -- У меня тоже есть для тебя новая песенка, Билл. Ее всегда напевает Том. Ему до смерти хочется взять казенную землю и хозяйничать на ней, да Сара об этом и слышать не хочет. Вот эта песенка: И будет у нас ферма, Скотина, сад, гумно, Пахать я буду землю, А ты возить зерно. -- Только полагаю, что пахать землю буду я, -- заметил Билл. -- Спой мне, Саксон, "Жатву". Это тоже фермерская песня. Исполнив его просьбу, она заявила, что кофе наверняка остынет, и заставила Билла приняться за еду. Он был совершенно беспомощен, ей пришлось кормить его, как ребенка, и они болтали. -- Я хочу сказать тебе одну вещь, -- обратился к ней Билл между двумя глотками кофе. -- Дай нам только устроиться в деревне, и ты получишь лошадь, о которой мечтала всю жизнь. Она будет твоей полной собственностью, можешь кататься на ней верхом, запрягать ее или продать -- словом, делать с ней все, что захочешь. Подумав немного, он начал снова: -- Мне в деревне здорово пригодится мое знание лошадей; это большой козырь. Я всегда найду себе работу при лошадях, хотя бы и не по союзным ставкам. А другим полевым работам я живо научусь. Скажи, ты помнишь день, когда ты первый раз сказала мне, что всю жизнь мечтаешь иметь верховую лошадь? Да, Саксон помнила, и ей стоило больших усилий сдержать навертывающиеся слезы. Радость охватила ее, и ей пришло на память многое -- все светлые надежды на счастливую жизнь с Биллом, окрылявшие ее, до того как наступили тяжелые времена. Теперь эти надежды воскресли. Если счастье обмануло, что ж -- она и Билл сами отправятся на поиски нового счастья, претворят мечту в действительность, и этот фильм станет для них самой жизнью. Под влиянием внезапного -- впрочем, скорее притворного -- страха она прокралась в комнату, где умер Берт, чтобы внимательно разглядеть себя в зеркале. Нет, она почти не изменилась. Она все еще вооружена для битвы за любовь. Красавицей ее не назовешь, и она знала это, -- но разве Мерседес не говорила ей, что знаменитые женщины, покорявшие мужчин, отнюдь не были красавицами? И все-таки, глядя на себя в зеркало, Саксон не могла не признать, что она очаровательна. Вот ее большие глаза такого чудесного серого цвета, они всегда оживлены и блестят, на их поверхности и в глубине то и дело всплывают невысказанные мысли, мелькают и тонут, уступая место все новым и новым. Вот ее брови, они безупречны, с этим нельзя не согласиться: чудесного рисунка, чуть темнее светлорусых волос; и они удивительно гармонируют с формой ее носа, слегка неправильного, женственного, но отнюдь не выражающего слабость характера, наоборот -- задорного и, пожалуй, даже дерзкого. Она заметила также, что лицо ее слегка осунулось, губы не так алы, как прежде, живой румянец на щеках не так ярок. Но все это вернется. Рот у нее не похож на рот красавиц в иллюстрированных журналах, не рот-бутончик, -- она уделила ему особое внимание, -- но это хороший рот, на него приятно смотреть, он создан для того, чтобы смеяться и заражать своим смехом других. Она тут же заулыбалась, и в углах рта появились ямочки. Она знала, что, когда улыбается, люди невольно отвечают ей улыбкой. Саксон засмеялась: сначала одними глазами, -- она сама придумала этот фокус, -- потом откинула голову и засмеялась и глазами и ртом, обнажая ряд ровных и крепких белых зубов. Она вспомнила, как Билл расхваливал их в тот вечер в "Германии", после того как он отшил Чарли Лонга. "Они и не крупные, но в то же время и не мелкие, как у детишек, -- сказал тогда Билл. -- Они очень хороши и вам идут". А затем прибавил: "Они так хороши, что хочется съесть их". Ей пришли на память все комплименты, какие она когда-либо слыхала от Билла. Его ласковые слова и похвалы, его восхищение были ей дороже всех сокровищ мира. Он говорил, что кожа у нее прохладная, нежная, как бархат, и гладкая, как шелк. Она завернула рукав до плеча и потерлась щекой о белую кожу руки, придирчиво проверяя ее нежность. Он называл ее "упоительной", говорил, что раньше не понимал значения этого слова, когда другие парни так выражались про девушек, пока не узнал ее. Затем он говорил, что у нее свежий голос и что его звук действует на него так же, как ее рука, лежащая у него на лбу. Этот голос глубоко проникает в него, прохладный и трепетный, как легкий ветерок. И он сравнивал его с первым вечерним дыханием моря после знойного дня. А когда она говорит тихо, ее голос бархатист и нежен, точно виолончель в оркестре. Он называл ее своим "Жизненным Эликсиром", чистокровной лошадкой, живой и смелой, тонко чувствующей, нежной и чуткой. Ему нравилось, как она носит одежду. По его мнению, любое платье на ней -- прямо мечта, -- оно кажется неотъемлемой ее частью, как прохлада ее голоса и кожи и аромат ее волос. А фигура! Она встала на стул и наклонила зеркало, чтобы видеть себя от бедер до кончика туфель. Она разгладила на талии юбку и слегка приподняла ее: щиколотки все так же стройны, икры не утратили своей женственной и зрелой полноты. Она окинула критическим взглядом свои бедра, талию, грудь, проверила изгиб шеи и постановку головы и удовлетворенно вздохнула. Билл, должно быть, прав, когда уверяет, что она сложена, как француженка, и что в отношении линий и форм она может дать сто очков вперед Анетте Келлерман. Сколько же хорошего он наговорил когда-то, -- думала она, вспоминая все это. Ее губы! В то воскресенье, когда он просил Саксон быть его женой, он сказал: "Я люблю смотреть на ваши губы, когда вы говорите. Это очень смешно, но каждое их движение похоже на легкий поцелуй". И позже, в тот же день: "Ты ведь мне понравилась с первой же минуты, как я тебя увидел". Он хвалил ее хозяйственность; говорил, что, живя с ней, питается лучше, пользуется большим комфортом, угощает товарищей и еще откладывает. Она вспомнила и тот день, когда он сжал ее в объятиях и заявил, что она самая восхитительная женщина из всех, когда-либо живших на этом свете. Саксон снова оглядела себя в зеркале с головы до ног, как бы охватывая все в целом. Вот она какая -- крепкая, ладная! Да, она прелестна. И она победит. Если Билл великолепен своей мужественностью, то и она ему под стать своей женственностью. Она знала, что они отличная пара и она вполне заслужила многое, все лучшее, что он может дать ей. Но любование собой не ослепило ее; честно оценивая себя, она так же честно оценивала и его. Когда он был самим собой, не терзался заботами, не мучился безвыходностью положения, не был одурманен алкоголем -- он, ее муж и возлюбленный, тоже заслуживал всего, что она ему давала и могла дать. Саксон окинула себя прощальным взглядом. Нет! Она еще полна жизни, как еще жива любовь Билла и ее любовь. Нужна только благоприятная почва, и их любовь расцветет пышным цветом. Они покинут Окленд и пойдут искать эту благоприятную почву. -- О Билли! -- крикнула она ему через перегородку, все еще стоя на стуле и то поднимая, то опуская зеркало, чтобы видеть свое отражение от щиколоток до зардевшегося теплым румянцем задорного и оживленного лица. -- Что случилось? -- спросил он в ответ. -- Я влюблена в себя, -- крикнула она. -- Это еще что за игра? -- послышался его недоумевающий голос. -- Что это тебе вздумалось в себя влюбляться? -- Потому, что ты меня любишь, -- ответила она. -- Я люблю себя всю, Билли, каждую жилку, потому что... потому что... ну, потому что и ты все это любишь. ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Дни летели для Саксон незаметно: она ухаживала за Биллом, работала по дому, строила бесконечные планы на будущее и распродавала свои запасы вышитых вещиц. Нелегко было Саксон добиться от Билла согласия на эту продажу, но в конце концов она уломала его. -- Я расстанусь только с теми вещами, которые не носила, -- настаивала она. -- Мне нетрудно будет вышить новые, когда мы прочно где-нибудь устроимся. Все, что ей не удалось продать, а также часть столового и постельного белья и лишнюю одежду, свою и Билла, она оставила на хранение у Тома. -- Ладно, -- сказал Билл. -- Сегодня на твоей улице праздник. Все будет, как тебе хочется. Ты -- Робинзон Крузо, а я -- твой Пятница. Ты уже решила, куда мы двинемся? Саксон покачала головой. -- А каким способом мы будем путешествовать? Она подняла одну ногу, потом другую, -- на ногах были грубые дорожные башмаки, которые она надела лишь в это утро, чтобы они немного разносились. -- На своих на двоих, да? -- Так наши предки пришли на Запад, -- ответила она с гордостью. -- Значит, мы пойдем пешедралом, как настоящие бродяги? Я еще не слыхал о женщинах-бродягах! -- Такая женщина перед тобой. И потом. Билли, идти пешедралом вовсе не позор. Моя мать прошла пешком большую часть пути через прерии. В те времена матери почти всех американцев отправлялись в дальние странствия. Мне нет никакого дела до того, что скажут люди. По-моему, наше племя странствует испокон веков, и так же пойдем странствовать мы, отыскивая клочок земли, который бы нам приглянулся для постоянного житья. Через несколько дней, когда рану на голове Билла затянуло и кости рук начали срастаться, он уже мог вставать и двигаться по дому. Но обе руки еще лежали в лубках, и он был по-прежнему беспомощен. Доктор Гентли не только согласился, но сам предложил, чтобы они оплатили его услуги позже, когда для них настанут лучшие времена. Относительно казенной земли, которая так интересовала Саксон, он ничего не знал. Но, по его мнению, времена раздачи казенных земель прошли. Том, напротив, утверждал, что казенной земли сколько хочешь. Он рассказывал о Медовом озере, об округе Шаста и Гумбольдта. -- Но в это время года вам нечего туда и соваться, ведь зима на носу, -- старался он отговорить Саксон. -- Вам надо двинуться на юг, в теплые края, -- скажем, вдоль побережья. Там не бывает снега. Вот что я вам скажу: идите на Сан-Хосе и Салинас и выбирайтесь на побережье у Монтери. К югу от Монтери вы найдете участки казенной земли вперемежку с лесными заповедниками и мексиканскими ранчо. Местность там очень дикая, даже дорог настоящих нет. Все жители занимаются только скотоводством. Но вы увидите прекрасные каньоны, поросшие секвойями, и плодородные земли, они тянутся до самого океана. Я прошлый год как-то толковал с одним парнем, который побывал в этих местах и все там излазил. С какой бы охотой я ушел из города, как и вы, да Сара слышать об этом не хочет. А там и золото сейчас найдено. Туда уже понаехало немало золотоискателей, и открылись два-три прииска, будто бы очень богатые. Но это гораздо дальше и в сторону от побережья. Вы могли бы наведаться туда. Саксон покачала головой: -- Мы ищем не золото, а место, где разводить кур и выращивать овощи. Наши предки имели когда-то полную возможность искать золото, а что осталось от всего их богатства? -- Ты права, -- согласился Том. -- Они вечно гонялись за журавлями в небе и упускали тысячи синиц у себя под носом. Взять хотя бы твоего отца. Он рассказывал, что продал три участка на Маркет-стрит в Сан-Франциско по пятидесяти долларов. Теперь им цена пятьсот тысяч. А дядя Билл? У него было этих ранчо без счета. Удовлетворился он этим? Нет. Он непременно хотел стать скотоводческим магнатом, настоящим Миллером и Люксом. А умер ночным сторожем в Лос-Анжелосе, получая сорок долларов в месяц. Не забывай о духе времени -- он сейчас совсем другой. Сейчас везде царят большие дела, а мы с тобой мелкие сошки. По рассказам наших родичей, они жили в Западном заповеднике, это примерно те места, где теперь штат Огайо. В те годы каждый мог получить участок, нужно было только запрячь волов и идти за повозками тысячи миль на запад, вплоть до Тихого океана. Эти тысячи миль и земельных участков только и ждали тех, кто их обработает. Сто шестьдесят акров -- это нее пустяк! В те ранние годы в Орегоне не было участков меньше, чем по шестьсот сорок акров. -- Таков был тогда дух времени: перед тобою нетронутые земли, бери, сколько хочешь. Но когда мы дошли до Тихого океана -- времена изменились: тут пошли большие дела. А крупные дела требуют крупных дельцов; и на каждого крупного дельца приходятся тысячи маленьких людей, которым остается одно -- работать на богачей. Маленькие люди -- это те, кто проигрывает, понимаешь? А если это им не нравится -- пожалуйста, пусть бросают, но легче им не станет. Они уже не могут запрячь волов и ехать дальше: ехать-то больше некуда! Китай далеко, а между Китаем и нами порядочное пространство соленой воды, ее ведь не вспашешь. -- Это все очень понятно, -- заметила Саксон. -- Да, -- продолжал брат, -- но мы поняли, когда все кончилось и было уже поздно. -- Крупные дельцы -- это те, что поумнее, -- заметила Саксон. -- Нет, им просто повезло, -- возразил Том. -- Кое-кто победил, но большинство было побеждено, хотя побежденные ни в чем не уступали победителям. Ну, вроде драки мальчишек, которые сцепились на улице из-за брошенной им мелочи. И нельзя сказать, чтобы все они были так уж недальновидны. Но возьмем хотя бы твоего отца: он родился в Новой Англии, крепкая семья, у его предков был деловой нюх, они умели приумножать свое состояние. А представь, что у твоего отца оказалась бы больная печень или почки или что он подцепил бы ревматизм и не имел бы сил рыскать по свету в поисках счастья и сражаться, покорять женские сердца и обследовать на Западе каждый уголок? Тогда он поселился бы в Сан-Франциско, застроил бы свои три участка на Маркет-стрит, стал бы прикупать новые владения, сделался бы акционером пароходных компаний, спекулировал бы недвижимостью и прокладывал железнодорожные пути и туннели. Ну чем, скажи, не крупный делец! Это был энергичнейший человек, он мгновенно принимал самые рискованные решения, был холоден, как лед, и неукротим, как индеец из племени команчей. И он, конечно, пробил бы себе дорогу среди всех этих беззастенчивых дельцов и бандитов тех времен так же, как находил путь к сердцам прекрасных леди, когда проносился мимо них галопом на своем здоровенном коне, -- сабля гремит, шпоры звенят, длинные волосы развеваются по ветру, а сам он строен, как индеец, и изящен, как голубоглазый принц из волшебной сказки или как мексиканский кабальеро. Удалось же ему в дни Гражданской войны с небольшим отрядом совершить рейд в тыл мятежников и вернуться обратно, непрерывно отстреливаясь и крича, как дикарь, и требуя от своих людей новых подвигов. Кэди рассказывал мне об этом; он воевал вместе с твоим отцом. Если бы только твой отец поселился в Сан-Франциско, он стал бы наверняка одним из первых богачей Запада. И ты была бы тогда богатой молодой особой, разъезжала бы по Европе, построила себе целый дворец на Ноб-Хилле, где живут все эти Флуды и Крокеры, и владела бы большей частью акций Фэйрмаунт-отеля и еще нескольких таких же концернов. А почему этого нет? Разве твой отец был недостаточно умен? Ничего подобного: его ум действовал, как стальной капкан. Но ему не давал покоя дух времени, все в нем бродило, кипело, он не мог усидеть на месте. Просто тебе повезло меньше, чем всем этим молодым женщинам из семейств Флудов или Крокеров. Твой отец не догадался подцепить ревматизм -- вот и все! Саксон вздохнула, затем улыбнулась. -- Все равно я их всех за пояс заткнула! -- сказала она. -- Девушки из этих семейств не могут выйти замуж за боксера, а я вышла. Том поглядел на нее сначала растерянно, затем с все возрастающим восхищением. -- Ну, одно я могу сказать, -- заявил он торжественно, -- Биллу повезло -- он даже не подозревает, как здорово ему повезло! Наконец-то доктор Гентли разрешил снять лубки с рук Билла. Саксон потребовала, чтобы он отдыхал еще две недели, тогда уж никакого риска не будет. К тому времени опять подойдет срок уплаты за квартиру, и они будут должны уже за два месяца, но домовладелец соглашался подождать, пока Билл встанет на ноги. В назначенный Саксон день Сэлингер прислал за мебелью, и агент вернул Биллу семьдесят долларов. -- Все остальное мы засчитали за прокат, -- пояснил агент. -- Теперь уж ваша мебель пойдет как подержанная. Для Сэлингера это чистейший убыток, и он не обязан был брать все обратно, сами понимаете. Запомните же: он благородно поступил с вами, и если будете снова устраиваться, не забывайте его. Благодаря этой сумме и деньгам, вырученным за продажу рукоделий Саксон, они уплатили все мелкие долги, и у них осталось еще несколько долларов. -- Для меня долги -- хуже яда, -- сказал Билл, обращаясь к Саксон. -- А теперь мы не должны ни одной душе, кроме домовладельца и доктора Гентли. -- И ни того, ни другого не следует заставлять ждать слишком долго. Это им не по карману, -- сказала она. -- Они и не будут ждать, -- спокойно отвечал Билл. Она одобрительно улыбнулась: как и Билл, она ненавидела долги; так же ненавидели их первые пионеры Запада, воспитанные в духе строгой пуританской морали. Воспользовавшись отсутствием Билла, Саксон разобрала вещи в комоде, пересекшем в свое время Атлантический океан на борту парусного судна и прерии -- в повозке, запряженной волами. Она поцеловала дырку, пробитую пулей в сражении при Литтл Мэдоу, поцеловала саблю отца -- и перед ней, как всегда, встал его образ: он сидел на чалом боевом коне. Она благоговейно перечла стихи своей матери в альбоме и -- на прощание -- обвила свою талию атласным алым испанским корсажем, затем снова раскрыла альбом, чтобы в последний раз полюбоваться на гравюру, где были изображены викинги, которые с мечами в руках выскакивают на песчаный берег Англии. И опять Билл представился ей викингом, и она задумалась над удивительными странствиями ее родного племени. Ее народ всегда жаждал земли, и Саксон была счастлива, чувствуя, что она -- истинная дочь своего народа! Разве, несмотря на жизнь в большом городе, она не ощутила в себе ту же тягу к земле? И разве она, побуждаемая этой тягой, не собирается пуститься в далекий путь, как это делали в старину ее предки, как это сделали ее отец и мать? Она вспомнила рассказ матери о том, какой волшебной показалась им обетованная земля, когда их разбитые повозки и измученные волы спустились по раннему снегу Сиерры в широкие долины цветущей, солнечной Калифорнии. Саксон часто представлялось, что она -- девятилетняя девочка и смотрит с покрытых снегом вершин вниз, в долину, как смотрела некогда ее мать. Она вспомнила и прочла вслух стансы матери: Словно нежная арфа Эола, Муза поет все нежней... Калифорнийские долы Эхом откликнулись ей. Саксон блаженно вздохнула и отерла глаза. Быть может, тяжелые времена миновали? Быть может, это был ее переход через прерии и они с Биллом благополучно его совершили, а сейчас взбираются на вершины Сиерры, чтобы потом спуститься на цветущую равнину?.. Утром, в день отъезда, повозка Сэлингера подъехала к дому, чтобы забрать мебель. Домовладелец, стоявший у калитки, взял у них ключи, пожал им руки и пожелал удачи. -- Вы правильно делаете, -- заявил он одобрительно. -- Ведь и я сорок лет назад пришел в Окленд пешком, со скаткой за плечами. Покупайте дешевую землю, как покупал я. На старости лет она спасет вас от богадельни. Теперь новые города вырастают как грибы, -- начинайте и вы с малого. Ваши руки всегда вас прокормят и дадут крышу над головой, а земля принесет вам достаток. Мой адрес вы знаете. Когда скопите много денег, пришлите мне ваш должок. Ну, желаю удачи! И не обращайте внимания на то, что скажут люди. Кто ищет -- тот находит! Когда Билл и Саксон тронулись в путь, соседи с любопытством смотрели на них из-за полуоткрытых ставен, а ребята изумленно таращили глаза. Билл нес за плечами одеяла и подушки в чехле из просмоленного брезента. Кроме одеял, там лежало белье и другие необходимые в дороге вещи. Снаружи к ремням были привязаны сковородка и котелок. Билл держал в руке кофейник. Саксон несла небольшую складную корзинку, обтянутую черной клеенкой; за спиной у нее висел маленький футляр с укулеле. -- Мы, наверно, похожи на огородные пугала, -- ворчал Билл, ежась от каждого брошенного на него взгляда. -- Представь себе, что мы отправляемся на экскурсию, -- успокаивала его Саксон. -- Но ведь мы идем не на экскурсию... -- Никто же этого не знает, -- возразила она. -- Это знаешь только ты. А если ты думаешь, будто они это думают, так они на самом деле вовсе этого не думают. По всей вероятности, они говорят себе: люди отправляются на экскурсию. А самое лучшее -- что ведь оно так и есть! Так и есть! Правда! Тут и Билл воспрянул духом, но на всякий случай пробормотал, что он голову оторвет первому негодяю, который захочет над ним посмеяться. Он украдкой взглянул на Саксон. Ее щеки горели, глаза сияли. -- Знаешь, Саксон, -- вдруг начал он, -- я видел как-то раз оперу, там ребята странствовали с гитарой за плечами, как ты со своей музыкой. Ты мне их напомнила. Они все время пели песни. -- Поэтому я и взяла с собой укулеле, -- ответила Саксон. -- Мы будем петь на проселочных дорогах и у костров на привалах. Мы с тобой отправляемся на экскурсию -- вот и все. У нас каникулы, и мы решили посмотреть окрестности. Увидишь, как будет весело! Мы даже не знаем, где нам придется сегодня ночевать, -- да и вообще ничего не знаем. Подумай, как забавно! -- Верно, верно, это своего рода спортивное задание, -- согласился Билл. -- А все-таки давай свернем, чтобы не идти этой улицей. На том углу стоят несколько знакомых ребят, и мне совсем не хочется с ними драться.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  ГЛАВА ПЕРВАЯ Трамвай доходил до Хейуордса, но Саксон предложила выйти у Сан-Леандро. -- Не все ли равно, откуда мы начнем свой поход, -- сказала она, -- ведь идти пешком нам все равно придется. Раз мы решили подыскать себе земельный участок и хотим хорошенько разузнать, что и как, то чем скорее мы примемся за дело, тем лучше. И потом нам же надо ознакомиться с разного рода участками -- и пригородными и расположенными далеко в горах. -- Это верно штаб-квартира португалов, -- неизменно, как припев, повторял Билл, когда они проходили по Сан-Леандро. -- Похоже, что они совсем вытеснили наших, -- решила Саксон. -- Их тут полным-полно! -- ворчал Билл. -- Видно, для свободного американца уже нет места в его собственной стране. -- Значит, он сам виноват, -- сердито отозвалась Саксон, болезненно воспринимавшая все эти обстоятельства, над которыми ей впервые пришлось задуматься. -- Не знаю, по-моему -- американец, если захочет, ни в чем не уступит португалу. Но только он, слава богу, этого не хочет. Он не способен жить, как свинья. -- В деревне, может быть, и нет, -- возразила Саксон. -- А в городе я видела множество американцев, живущих, как свиньи. Билл нехотя согласился с ней: -- Вероятно, они бросают фермы и убегают в город в поисках лучшего, а там им тоже приходится несладко. -- Погляди, сколько ребятишек! -- воскликнула Саксон. -- Это они идут из школы. Почти все -- португальцы; заметь. Билли: португальцы, а не португалы, -- Мерседес научила меня правильно произносить это слово. -- Небось у себя дома не бегали такими франтами, -- усмехнулся Билл. -- Пришлось тащиться в этакую даль, чтобы раздобыть порядочную одежду и порядочную жратву. А какие кругленькие, прямо масляные шарики! Саксон утвердительно кивнула. -- В том-то и дело. Билли, -- обрадовалась Саксон, словно сделала очень важное для себя открытие. -- Эти люди обрабатывают землю, -- им не мешают забастовки. -- И это, по-твоему, называется обрабатывать? -- возразил он, указывая на участок, размерами не больше акра, мимо которого они проходили. -- Да, у тебя размах широкий, -- засмеялась она. -- Ты вроде дяди Билла: он имел тысячи акров, мечтал о миллионе, а кончил тем, что стал ночным сторожем. Это-то и губит нас, американцев. Нам подавай большие масштабы! Об участке меньше ста шестидесяти акров мы и слышать не хотим. -- Все равно, -- упрямился Билл. -- Большие масштабы куда лучше, чем маленькие, вроде этих дурацких садиков. Саксон вздохнула. -- Уде не знаю, что хуже, -- сказала она, помолчав, -- обрабатывать несколько акров собственной земли собственной упряжкой или не иметь ни кола ни двора, работать на чужих лошадях и получать жалованье. Билл поморщился. -- Продолжай в том же духе, Робинзон Крузо, -- добродушно пробурчал он. -- Хорошенько прочисть мне мозги. Как ни грустно, а все это истинная правда. Черта лысого! Какой же я был свободный американец, если, чтобы жить, мне приходилось править чужими лошадьми, бастовать, лупить штрейкбрехеров, а после всего этого я оказался даже не в состоянии выплатить деньги за какие-то несчастные столы и стулья. Что ни говори, ужасно обидно было отдавать наше кресло, -- тебе оно так нравилось. Немало хороших часов провели мы в нем. Сан-Леандро давно остался позади. Теперь они брели по местности, где вся земля была разбита на маленькие участки; Билл называл их "хуторками". Саксон вынула свое укулеле, чтобы развлечь его песней. Для начала она спела "Будь добр к моей дочурке", а затем перешла к старинным негритянским духовным песням, одна из которых начиналась словами: О страшный суд, последний час Все ближе, ближе, ближе, Уже я слышу трубный глас... Все ближе, ближе, ближе! Большой дорожный автомобиль, пролетев мимо, поднял облако пыли. Саксон пришлось прервать песню, и она воспользовалась этим для того, чтобы изложить Биллу свои последние соображения: -- Запомни, Билли, мы ни в коем случае не должны хвататься за первый же участок, который нам попадется. Мы должны решать это дело с открытыми глазами. -- Да, они пока у нас закрыты, -- согласился он. -- А нам необходимо их открыть. Кто ищет -- тот находит. У нас сколько угодно времени, чтобы всему научиться. Неважно, если на это потребуется несколько месяцев; мы ведь ничем не связаны. Как говорится, семь раз отмерь, один раз отрежь! Надо как можно больше беседовать с людьми и все разузнать. Мы должны заговаривать с каждым встречным и расспрашивать. Всех расспрашивать. Это единственный способ узнать все, что надо. -- Не очень-то я умею расспрашивать, -- смущенно отозвался Билл. -- Тогда я возьму это на себя, -- воскликнула Саксон. -- Нам нужно выиграть эту игру, а потому необходимо все знать. Погляди, как живут португальцы! Куда девались все американцы? Ведь после мексиканцев они первые завладели этой землей. Почему же они ушли отсюда? Как португальцы добились таких успехов? Видишь, нам придется задавать миллион вопросов. Она ударила по струнам, и снова весело зазвенел ее чистый голос: Я возвращаюсь в Дикси, Я возвращаюсь в Дикси, К цветущим апельсинам в глухом саду, А здесь уже морозы, А здесь тоска и слезы... Вновь потянуло в Дикси, И я иду! Саксон оборвала пение и воскликнула: -- Какой чудесный уголок! Погляди вон на ту беседку, она вся увита виноградом! Все вновь и вновь восхищалась она маленькими владениями, мимо которых они шли. Саксон то и дело останавливала Билла словами: "Посмотри, какие цветы! ", или: "Вот так овощи! ", или: "Гляди-ка, у них и корова есть!" Мужчины-американцы, проезжавшие мимо них в колясках или в легковых машинах, с любопытством поглядывали на Саксон и Билла. Саксон относилась к этому гораздо спокойнее, чем Билл, который то и дело недовольно ворчал. Они увидели монтера телефонной компании, сидевшего у обочины дороги и уплетавшего свой завтрак. -- Давай остановимся и расспросим его, -- шепнула Саксон. -- А что толку? Это же телефонист. Что он смыслит в сельском хозяйстве? -- Как знать! Во всяком случае, это свой парень, рабочий. Пойди, Билли, и заговори с ним. Он сейчас отдыхает и будет рад поболтать с нами. Видишь дерево за калиткой? Как странно срослись его ветви. Прямо чудо какое-то! Спроси про это дерево -- это хорошее начало, а там разговоритесь. Поравнявшись с монтером, Билл остановился. -- Добрый день! -- буркнул он. Монтер, совсем молодой парень, который только что собирался разбить крутое яйцо, помедлил и взглянул на них. -- Добрый день, -- откликнулся он. Билл сбросил с плеч поклажу, а Саксон поставила наземь корзинку. -- Торгуете? -- спросил парень, не решаясь адресоваться прямо к Саксон и обращаясь сразу к обоим; при этом он покосился на обшитую клеенкой корзинку. -- Нет, -- поспешно ответила она. -- Мы присматриваем для себя участок. Вы не слыхали о хорошем свободном участке в этих краях? Он снова отложил яйцо и окинул их пристальным взглядом, словно оценивая их денежные возможности. -- А вы знаете, сколько в этих краях стоит земля? -- спросил он. -- Нет, -- отвечала Саксон. -- А вы? -- Еще бы мне не знать! Я здесь родился. Участки вроде этого идут от двух и трех до четырех и пяти сот долларов за акр. -- Фью-ю! -- свистнул Билл. -- Нет, нам такой земли не надо. -- Но почему такая дороговизна? Разве это городские участки? -- допытывалась Саксон. -- Нет. Португальцы взвинтили цены на землю. -- А я думал, хорошая, плодородная земля идет по сто долларов за акр, -- сказал Билл. -- О, эти времена давно прошли. Верно, когда-то ее отдавали за эту цену, а иной раз, если покупатель попадался солидный, то и со всем скотом в придачу. -- А как тут насчет казенной земли? -- осведомился Билл. -- Казенной тут нет и никогда не было. Все это раньше принадлежало мексиканцам. Мой дед купил тысячу шестьсот акров лучшей здешней земли за тысячу пятьсот долларов -- пятьсот сразу, остальные в рассрочку на пять лет, без процентов. Но это было давно. Он пришел с Запада в сорок восьмом году, так как искал мягкий и здоровый климат. -- Что ж, места здесь хорошие, -- согласился Билл. -- Да, конечно. Если бы он и отец удержали эту землю, она бы кормила их лучше всякого золотого прииска и мне бы не пришлось работать из-за куска хлеба. А вы чем занимаетесь? -- Я возчик. -- В оклендской забастовке участвовали? -- А как же! Я всю жизнь проработал в Окленде. Тут оба пустились в рассуждения о профсоюзных делах и ходе забастовки, но Саксон не позволила им уклониться в сторону и снова вернулась к разговору о земле. -- Каким образом португальцы взвинтили цену на землю? -- спросила она. Парень с трудом оторвался от профсоюзных дел и некоторое время недоуменно смотрел на нее, пока, наконец, вопрос дошел до его сознания. -- Потому что они работают до седьмого пота. Они работают утром, днем, вечером, причем все выходят в поле -- и женщины и дети. Потому что они из двадцати акров извлекают больше дохода, чем мы из ста шестидесяти. Посмотрите на старика Сильву, Антонио Сильву. Я помню его, когда сам еще вот такой был. У него денег на обед не хватало, когда он попал в наши края и снял в аренду землю у моих родных. А теперь у него двести пятьдесят тысяч долларов чистоганом, да и кредита наберется почитай что на миллион. Я уж не говорю про имущество всех остальных членов его семьи. -- И он добыл все это из земли, которая принадлежала вашей семье? -- спросила Саксон. Парень нехотя кивнул. -- Так почему же они сами не сделали этого? Монтер пожал плечами: -- Почем я знаю? -- Деньги ведь лежали в земле, -- настаивала она. -- Черта с два они там лежали! -- ответил он с раздражением. -- Мы и не догадывались, что она может дать такие деньги. Полагаю, что деньги были в голове у португальцев: они знали больше нашего, вот и все. Однако Саксон была так явно неудовлетворена его объяснением, что задетый за живое монтер сорвался с места. -- Пойдемте, я покажу вам, -- сказал он, -- я покажу вам, почему должен работать на других, хотя мог быть миллионером, если б мои родичи не оказались растяпами. Мы, природные американцы, всегда были растяпами! Растяпами с большой буквы! Он провел их в сад -- к дереву, которое с первой же минуты привлекло внимание Саксон. От ствола отходили четыре ветви; двумя футами выше ветви снова сходились, скрепленные друг с другом живой древесиной. -- Вы думаете, оно само так выросло? Его заставил так вырасти старик Сильва: он связал молодые побеги, пока дерево было молодым. Ловко, а? Вот видите! Это дерево не боится бури: естественные скрепы сильнее железных. Поглядите на ряды деревьев. Тут они все такие. Видите? И это только один из их фокусов. А у них этих выдумок -- миллион! Сами посудите: таким деревьям не нужны подпорки, когда ветви гнутся от плодов. А у нас бывали годы, когда к каждому дереву приставляли до пяти подпорок. Представьте себе десятки акров плодовых деревьев: для них понадобится несколько тысяч подпорок. Подпорки стоят денег, а какая возня их ставить и потом убирать! Естественные же скрепы не требуют никаких хлопот, они всегда на месте. Да, португальцы здорово нас обогнали! Идемте, я все покажу вам. Билл с его городскими понятиями о нарушении границ чужих владений был смущен свободой, с какой они разгуливали по чужому участку. -- Не беда, лишь бы мы ничего не потоптали, -- успокоил его монтер. -- А потом ведь это бывшая земля моего деда. Здесь все меня знают. Сорок лет назад старик Сильва приехал с Азорских островов. Годика два-три он пас овец в горах, затем появился у нас в Сан-Леандро. Эти пять акров -- первая земля, которую он арендовал. С этого началось. Потом он брал в аренду участки уже по сотне и больше акров. А тут с Азорских островов к нему так и повалили всякие дяди, тетки, сестры -- все они, как вам известно, там между собой в родстве, -- и очень скоро Сан-Леандро превратился в португальский поселок. Сильва купил эти пять акров у деда. Мой отец к тому времени совсем влез в долги, и Сильва стал покупать у него участки в сто и в сто шестьдесят акров. Да и родственники старика не зевали -- Отец, сколько я его помню, всегда собирался быстро разбогатеть -- и в конце концов не оставил своим наследникам ничего, кроме долгов. А старик Сильва не гнушался самым мелким дельцем, лишь бы оно обещало ему барыш. И все они такие. Видите там, за изгородью на дороге, конские бобы посажены до самой колеи. Мы бы с вами постыдились заниматься такой чепухой. А Сильва не постыдился! Потому-то он и построил дом в Сан-Леандро и разъезжает на автомобиле, который стоит четыре тысячи долларов. И все равно засадил луком даже площадку перед городским домом, до самого тротуара. Один этот клочок земли дает ему триста долларов в год. Он и прошлый год сторговал участок в десять акров, -- я это случайно знаю, -- с него взяли по тысяче за акр, а он и глазом не моргнул. Он знал, что не прогадает, -- вот и все. Знал, что земля все ему вернет сторицей. В горах у него есть ранчо в пятьсот восемьдесят акров, оно досталось ему прямо даром; уверяю вас, я мог бы каждый день разъезжать на автомобиле только на то, что он выручает с этого ранчо, продавая лошадей всех пород -- от тяжеловозов до рысаков. -- Но как? Как это ему удалось? -- воскликнула Саксон. -- Умеет хозяйничать. Да и вся его семья работает. Никто из них не стыдится, засучив рукава, взяться за мотыгу, -- будь то сын, дочь, невестка, старик, старуха, ребенок. У них считается, что если четырехлетний карапуз не способен пасти корову на проселочной дороге и доглядеть, чтобы она сыта была, то он не стоит той соли, которую съедает. Сильва и все его сородичи держат сотню акров под горохом, восемьдесят под помидорами, тридцать под спаржей, десять под ревенем, сорок под огурцами -- да всего не перечтешь. -- Но как это им удалось? -- допытывалась Саксон. -- Мы тоже никогда не стыдились работы. Мы гнули спину всю свою жизнь. Я могу за пояс заткнуть любую португальскую девушку. И сколько раз так бывало на джутовой фабрике: у нас на ткацких станках работало очень много португальских девушек, и мне всегда удавалось соткать больше любой из них. Нет, тут дело не в работе... Так в чем? Монтер смущенно посмотрел на нее. -- Я много раз спрашивал себя о том же. "Мы ведь гораздо лучше этих дохлых эмигрантов, -- говорил я себе. -- Мы пришли сюда первые, и эта земля принадлежала нам. Я могу дать сто очков вперед любому даго с Азорских островов. И я образованнее его. Так каким же образом, черт их дери, они взяли над нами верх, прибрали к рукам нашу землю, завели текущие счета в банках?" Я могу объяснить это только одним: нет у нас смекалки, котелок не варит! Нам чего-то не хватает. Во всяком случае, как фермеры мы провалились. Мы никогда серьезно на это не смотрели. Показать вам, как обрабатывают землю Сильва и его сородичи? Я вас затем и привел сюда. Поглядите на эту ферму. Один из его родственников только что приехал с Азорских островов и начал с этого клочка, причем вносит Сильве весьма приличную арендную плату. Очень скоро он осмотрится и купит себе участок у какого-нибудь захудалого фермера-американца. Вот посмотрите, -- хоть сейчас и не время, здесь главная работа летом, -- у него не пропадает ни дюйма земли. Там, где мы собираем один тощий урожай, они собирают четыре, да еще каких! И обратите внимание, как он все рассадил: между деревьями -- ряды смородинных кустов, между кустами смородины -- фасоль; фасоль растет везде, на каждом свободном местечке. Теперь Сильва не продал бы этого участка и по пятьсот долларов за акр наличными, а когда-то он заплатил моему деду по пятьдесят за акр. И вот я работаю в телефонной компании и ставлю телефон родственнику старика Сильвы, который только что приехал с Азорских островов и еще двух слов по-английски связать не умеет. Ведь надо же! Посадить конские бобы вдоль дороги! Но благодаря этой затее Сильва больше получил доходу со своих свиней, чем мой дед со всей своей фермы. Дед нос воротил от конских бобов. Так с отвороченным носом и умер, а закладных оставил больше, чем волос на голове! Вы слыхали когда-нибудь, чтобы помидоры завертывали в бумагу? Отец только презрительно фыркнул, когда впервые увидел, что португальцы это делают. Он только и знал, что фыркать. Но они собрали богатейший урожай, а помидоры отца были поедены жуком. У нас нет смекалки, нет настоящей хватки или как там говорят. Посмотрите на этот клочок земли -- он приносит четыре урожая в год, и каждый дюйм использован до отказа. Здесь, в Сан-Леандро, есть такие участки, где один акр приносит больше, чем приносили в прежнее время пятьдесят акров. Португальцы -- прирожденные фермеры, в этом весь секрет. А мы ничего в земледелии не смыслим и никогда не смыслили. Саксон проболтала с монтером до часу дня, разгуливая с ним по участку. Спохватившись, что уже поздно, молодой человек тут же попрощался и снова принялся за установку телефона для только что приехавшего эмигранта с Азорских островов. Шагая по городским улицам, Саксон несла свою корзинку в руке, но к корзинке были приделаны петли, и за городом она продевала в них руки и несла ее на спине. Тогда маленький футляр с укулеле сдвигался в сторону и висел у нее через левое плечо. Расставшись с монтером, они прошли около мили и остановились у протекавшего в тени кустов ручейка. Билл готов был удовольствоваться завтраком, который Саксон захватила с собой еще из дому, но она предпочла развести костер и сварить кофе. Сама она вполне обошлась бы бутербродами, но ей казалось чрезвычайно важным, чтобы в начале их замечательного путешествия Билл не терпел никаких лишений. Стремясь пробудить в нем такой же энтузиазм, как у нее, она боялась, что столь скучное угощение, как холодный завтрак, погасит и те скупые искры, которые в нем тлели. -- Нам раз и навсегда. Билли, надо выкинуть