рнется ко мне. Я ему дам сто двадцать пять долларов в месяц, лишь бы взял на себя конюшни". Кончив чтение и всеми силами стараясь скрыть тревогу, Саксон ждала, что скажет Билл. Он лежал, растянувшись, на траве, опираясь на локоть, и задумчиво выпускал колечки дыма. Его дешевая рабочая куртка, на которой были как-то не к месту блестящие, освещенные пламенем костра золотые медали, была расстегнута, открывая гладкую кожу и великолепную мускулатуру груди. Вдруг, под влиянием какой-то мысли, Билл окинул взглядом одеяла, которые в данную минуту были развешаны кругом костра и исполняли роль ширм, закопченный, измятый кофейник, топорик, до половины всаженный в пень, и, наконец, Саксон... В его глазах засветилась ласка, потом появилось какое-то вопросительное выражение. Но Саксон молчала. -- Что ж, -- наконец, проговорил он. -- Тебе придется написать Стродзерсу одно, -- пусть и не напоминает мне об этом мерзком типе. И раз уде ты напишешь, я пошлю ему немного денег, надо выкупить мои часы. Подсчитай-ка, сколько там выйдет с процентами. А пальто -- черт с ним, пускай пропадает! Зной континентального климата они переносили с трудом. И мозг и тело стали какими-то вялыми. Оба потеряли в весе. Как выражался Билл, "от них осталась половина". Поэтому, взвалив на плечи свои пожитки, они пустились в путь на запад, через пустынные горы. В долине Бериессы от мерцающих струй раскаленного воздуха у них заболели глаза и голова. Они шли теперь только в ранние утренние часы и вечером, но все-таки продолжали путь на запад и, перевалив через несколько горных кряжей, очутились в прелестной долине Напа. За нею лежала долина Сономы, -- там находилось ранчо Хастингса, который приглашал их к себе в гости. Они бы и посетили его, если бы Билл не прочел случайно в газете об отъезде писателя в Мексику, где в это время вспыхнула очередная революция. -- Ну, увидимся с ним позднее, -- сказал Билл, и они свернули на северо-запад, через покрытую виноградниками и фруктовыми садами долину Напа. -- Мы с тобою вроде того миллионера, про которого пел Берт, только мы прожигаем не деньги, а время. Все направления для нас одинаково хороши, но лучше всего идти на запад. В долине Напа Билл три раза отказывался от работы. Когда Санта-Элена осталась позади, Саксон с радостью приветствовала своих любимцев: да, перед нею, наконец, были секвой: они росли по склонам узких каньонов, прорезавших обращенный к долине западный склон горного кряжа. В Калистоге, где железная дорога кончалась, они увидели дилижансы, запряженные шестеркой лошадей и ходившие в Миддлтаун и Лоуэр-Лэйк. Путники обсудили дальнейший маршрут. Дорога вела к области озер, а не к морю, поэтому Билл и Саксон двинулись через горы на запад, к долине Рашн-ривер, и вышли у Хилдсберга. Здесь поля на плодородных землях были засажены хмелем, но Билл не пожелал собирать хмель рядом с индейцами, японцами и китайцами. -- Я бы и часу не проработал с ними. Непременно дал бы им по башке, -- объяснил он Саксон. -- А потом -- эта Рашн-ривер отличная река. Давай сделаем здесь привал и поплаваем. Они не спеша двигались к северу по широкой цветущей долине; им было здесь так хорошо, что они совсем забыли о необходимости работать, а лунная долина казалась им далекой золотой грезой, которая непременно когда-нибудь да осуществится. В Кловердэйле Биллу повезло. Вследствие болезней и ряда случайностей в городских конюшнях не хватало кучера. Поезд ежедневно выбрасывал толпы туристов, желавших посмотреть гейзеры, и Билл, словно всю жизнь только это и делал, взялся править шестеркой и возил в горы набитые пассажирами дилижансы точно, по расписанию. Когда он поехал во второй раз, то рядом с ним на высоких козлах уселась и Саксон. Через две недели вернулся прежний кучер. Биллу предложили постоянное место, но он отказался, забрал свое жалованье, и они пустились дальше, на север. Саксон где-то подобрала щенка-фокстерьера и назвала его Поссум -- в честь собаки, о которой рассказывала ей миссис Хастингс. Он был так мал, что у него скоро разболелись лапки, и Саксон пришлось нести его на руках. Наконец, Билл взял у нее щенка и посадил его на тюк, который нес на спине, но тут же стал ворчать, что Поссум сжевал ему все волосы на затылке. Они прошли через живописные виноградники Асти, когда сбор винограда уже кончался, и вошли в город Юкайа под первым зимним ливнем, промочившим их насквозь. -- Послушай, Саксон, -- сказал Билл. -- Помнишь, как легко "Скиталец" скользил по воде? Вот так прошло и лето -- словно пронеслось. А теперь нам пора подумать о том, где мы будем зимовать. Кажется, Юкайа очень уютный городишко. Давай снимем на ночь комнату и хорошенько обсушимся. А завтра я потолкаюсь в конюшнях, и если найду что-нибудь подходящее, мы снимем себе хибарку; и у нас будет вся зима, чтобы решать, куда нам двинуться дальше. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Зима прошла далеко не так интересно и весело, как в Кармеле; и хотя Саксон и раньше высоко ставила кармелскую колонию, теперь эти люди стали ей еще милее и дороже. В Юкайе они завели только шапочные знакомства. Здешние жители напоминали рабочее население Окленда, а те, кто побогаче, держались отдельно от прочих и разъезжали на автомобилях. Тут не было ничего, напоминающего артистическую колонию, где все относились друг к другу как товарищи, независимо от того, были у человека деньги или нет. И все-таки зима в Юкайе прошла приятнее, чем все зимы в Окленде. Биллу не удалось получить постоянную работу, но они кое-как перебивались, зато много бывали вместе и жили в своем крохотном домике без забот и тревог. Будучи запасным кучером в самой большой конюшне города, Билл имел столько досуга, что занялся поставкой лошадей. Дело это было неверное, и он не раз попадал впросак, однако у них всегда бывал бифштекс и кофе, да и в одежде они себе не отказывали. -- Проклятые фермеры, они всякого надуют, -- сказал Билл, усмехаясь, когда его особенно ловко обманули. -- Вот сукины дети, они своего не упустят!.. Летом сдают дачи, а зимой наживаются на торговле лошадьми, и при этом обжуливают друг друга. И должен сказать тебе, Саксон, я многому у них научился. Мне теперь пальца в рот не клади. Уж я на их удочку не попадусь. Вот и еще одно ремесло у твоего благоверного. Теперь я везде заработаю на жизнь поставкой лошадок. Билл не раз брал с собой Саксон, если надо было проезжать верховых лошадей. А его торговые дела заставили их побывать во многих окрестных селениях. Саксон сопровождала мужа и тогда, когда он ездил продавать лошадей по чьему-либо поручению. И вот у обоих, независимо друг от друга, появилась новая мысль относительно их дальнейших странствий. Билл первый высказал ее: -- Я тут на днях был в городе и наткнулся на замечательную штуку, -- начал он. -- Теперь я только о ней и думаю. Ты и не старайся -- все равно не угадаешь. Я тебе сам скажу, что: самый чудесный фургон, какой только можно себе представить. Первый сорт! И прочный! Он сделан на заказ в Пюджет Саунде, и его прочность проверена на всем пути сюда. Выдержит любую нагрузку и любую дорогу. Парень, который его заказал, болел чахоткой. Он странствовал в этом фургоне с доктором и поваром, пока не помер здесь, в Юкайе, два года тому назад. Нет, если бы ты видела этот фургон! Все решительно в нем предусмотрено, у каждой вещи свое место, -- ну прямо дом на колесах. Вот если бы нам удалось его купить да еще парочку лошадей впридачу, так мы бы с тобой путешествовали, как короли, и плевали бы на любую погоду. -- О Билл! Я же всю зиму мечтала как раз о таком фургоне! Это было бы замечательно. И... знаешь ли, я уверена... в дороге ты все-таки забываешь, какая у тебя красивая женушка, да иначе и быть не может... а в фургоне я все-таки могла бы следить за собой. Голубые глаза Билла засветились лаской, затуманились теплом, и он спокойно сказал: -- Я и сам об этом думал. -- Ты можешь взять с собой и дробовик, и ружье, и рыболовные снасти, и все, что захочешь, -- торопливо продолжала она. -- И хороший большой топор вместо нашего топорика, на который ты постоянно жалуешься. Да и Поссум может сидеть и отдыхать. И... да разве мы можем купить его? Сколько за него просят? -- Полтораста долларов, -- сказал он, -- совсем даром. Они просто хотят от него избавиться. Поверь мне, он обошелся все четыреста, уж я в этом деле собаку съел. Только бы мне удалось обделать это дельце насчет шестерки Кэссуэла, -- как раз сегодня я начал переговоры с одним покупателем. Если он их купит, -- знаешь, кому он отправит их? Моему бывшему хозяину, прямо в оклендские конюшни. Прошу тебя, напиши ему. По пути мы можем устроить немало выгодных дел. Если старик захочет, я могу постоянно снабжать его лошадьми. Ему только придется меня снабдить деньгами -- и немалыми -- для оборотов, а он, по всей вероятности, побоится, -- ведь ему известно, скольких штрейкбрехеров я обработал. -- Если он готов доверить тебе конюшни, то, думаю, он не побоится доверить тебе и свои деньги, -- возразила Саксон. Билл из скромности пожал плечами. -- Ладно! Как бы там ни было, продав шестерку Кэссуэла, мы отсрочим платежи по счетам за этот месяц и купим фургон. -- Ну а лошади? -- нетерпеливо спросила Саксон. -- Лошади потом. Возьму постоянную работу месяца на два, на три. Меня смущает одно: придется проторчать -- здесь чуть не до середины лета. Ну, да ладно, пойдем в город, я покажу тебе фургон. Саксон осмотрела фургон, и он так поразил ее воображение, что она не спала целую ночь, рисуя себе будущие поездки. Лошадей Кэссуэла удалось продать, платежи по счетам отсрочить -- и фургон перешел в их собственность. Недели две спустя, в одно дождливое утро, Билл вышел из дому с тем, чтобы поискать лошадей, но почти тут нее вернулся. -- Едем со мной! -- крикнул он Саксон с улицы. -- Надевай пальто и выходи. Я хочу тебе кое-что показать. Он повез ее на окраину города, в конюшни, где лошади принимались на постой: они прошли на большой крытый двор за конюшнями, и Билл вывел пару крепких кобыл, гнедых в яблоках, со светлыми хвостами и гривами. -- Ах, какие красавицы! Какие красавицы! -- воскликнула Саксон, прижимаясь щекой к бархатной морде одной из них, в то время как другая тыкалась носом в ее щеку, желая, чтобы и ее приласкали. -- Правда, хороши? -- с торжеством воскликнул Билл, водя их по двору перед восхищенной Саксон. -- Каждая весит тысячу триста пятьдесят фунтов, но им ни за что не дашь этот вес, так ладно они сложены. Я и сам не верил, пока не поставил их на весы. Они весят вместе две тысячи семьсот семь фунтов. Я испробовал их два дня назад: отличные, здоровые лошадки, работяги; автомобилей не боятся, и все такое... Пари держу, что они дадут сто очков вперед любой упряжке их веса. Скажи, а здорово было бы запрячь их в наш фургон?! Саксон сейчас же нарисовала себе эту картину и огорченно покачала головой. -- За них просят триста долларов наличными, -- продолжал Билл. -- И это окончательная цена. Владельцу деньги нужны до зарезу. Ему главное -- скорее бы продать. А за эту пару в городе на аукционе дадут все пятьсот, честное слово! Обе кобылы -- родные сестры, одной пять лет, другой -- шесть; от премированного бельгийского производителя и лично мне известной племенной матки из тяжеловозов. Так вот -- триста долларов, и ждать он согласен три дня. Вместо сожаления Саксон почувствовала гнев. -- Зачем же ты их показал мне? Нам неоткуда взять такие деньги, и ты это прекрасно знаешь. У меня дома всего-навсего шесть долларов, а у тебя и того нет. -- Ты думаешь, я только за этим и привез тебя сюда? -- проговорил он с загадочной улыбкой. -- Ну, так ты ошибаешься. Он помолчал, облизнул губы и смущенно переступил с ноги на ногу. -- Так вот, слушай и не перебивай меня, пока я не скажу все. Ладно? Она кивнула. -- Рта не раскроешь? На этот раз она покорно покачала головой. -- Так вот как обстоит дело, -- запинаясь, начал он. -- Из Фриско сюда пожаловал один паренек по прозванию "Юный Сэндоу" и "Гордость Телеграф-Хилла". Он боксер в тяжелом весе и должен был в субботу вечером встретиться с Монтаной Редом. Но вчера Монтана Ред во время тренировки сломал себе руку. Устроители скрыли это от публики. Так дело, видишь ли, вот в чем... Билетов продано пропасть, и в субботу у них соберется очень много публики. А в последнюю минуту, чтобы публика не потребовала обратно свои деньги, они выпустят вместо Монтаны меня. Я вроде темной лошадки, -- меня никто не знает, даже "Юный Сэндоу"; он пришел на ринг после меня. А я сделаю вид, будто я деревенщина-любитель, и могу выступить хоть под именем "Конь Роберте". Нет, подожди, Саксон. Победитель получает чистоганом триста долларов... Да подожди ты, говорю тебе! Это легче легкого -- все равно как очистить карманы покойника! Сэндоу классный боксер, ничего не скажешь, я следил за ним по газетам. Но он плохо соображает. Я, правда, копаюсь, это верно, зато у меня котелок хорошо варит и я работаю обеими руками одинаково. Сэндоу в моей власти, я это знаю твердо. Теперь решай, слово за тобой. Если ты согласна -- кобылки наши. Если нет -- так и делу конец, -- все в порядке, и я нанимаюсь конюхом в конюшню, чтобы заработать на пару кляч. Но не забудь, это будут клячи. Подумай хорошенько, а на меня тебе глядеть нечего, гляди лучше на лошадей. С мучительным чувством нерешительности смотрела Саксон на стоявших перед ней красавиц. -- Их зовут Хазл и Хатти, -- хитро ввернул Билл, -- Когда они будут нашими, мы назовем их "Ха-ха". Но Саксон забыла о лошадях, она видела перед собой только Билла, избитого и искалеченного, как в тот вечер, после схватки в Окленде с "Грозой Чикаго". Она только что хотела заговорить, но Билл, внимательно следивший за выражением ее лица, остановил ее: -- А ты только представь себе, что запрягла их в наш фургон, и посмотри, как будет красиво! Не скоро увидишь такой выезд. -- Но ведь ты не в форме. Билли, -- невольно вырвалось у нее. -- Подумаешь! -- фыркнул он. -- Я в сущности весь этот год тренировался. У меня ноги -- как железные. Они будут держать меня, пока в руках есть сила, а ее мне не занимать стать. И потом -- я не буду с ним долго возиться. Сэндоу берет с наскока, а с такими я быстро справляюсь, я его мигом обработаю. Трудно иметь дело с выдержанным, хладнокровным боксером, а об этом "Юном Сэндоу" и говорить нечего: я покончу с ним на третьем или четвертом раунде, как только он на меня бросится. Это легче легкого, Саксон. Даю слово, даже брать деньги стыдно. -- Но я не могу и подумать о том, что у тебя опять все тело будет избито, -- нерешительно возразила она. -- Если бы я тебя не любила так сильно, я бы, может быть, согласилась. А вдруг он тебя изувечит? Билл рассмеялся в горделивом сознании своей молодости и силы. -- Ты даже не узнаешь, что я был на ринге, -- просто у нас окажутся Хазл и Хатти. И потом, Саксон, мне прямо необходимо время от времени поработать кулаками. Я не могу месяцами вести себя, как ягненок, у меня начинают чесаться суставы, так и хочется ими по чему-нибудь треснуть. Гораздо умнее победить Сэндоу и заработать триста долларов, чем подраться с каким-нибудь деревенским оболтусом да еще попасть под суд. Взгляни-ка еще раз на Хазл и Хатти. Настоящие лошади для сельских работ, и производители хорошие, -- они очень пригодятся нам, когда мы попадем в эту лунную долину. И достаточно сильны -- хоть сейчас в плуг запрягай! Вечером перед матчем Саксон и Билл расстались в четверть девятого. Ровно через час, когда Саксон держала наготове горячую воду, лед и все, что может понадобиться, она услышала стук калитки и шаги Билла на крыльце. Против воли она все-таки согласилась, чтобы он участвовал в матче, и теперь каждую минуту упрекала себя за это. Открывая дверь, Саксон дрожала от страха, что перед ней снова предстанет изувеченный муж. Но этот Билл ничем не отличался от того, с которым она час тому назад простилась. -- Матч не состоялся? -- воскликнула она с таким явным разочарованием, что он засмеялся. -- Когда я уходил, они все еще орали: "Обман! Обман!" -- и требовали обратно свои деньги. -- Все равно я счастлива, что ты опять дома, -- сказала она со смехом, входя с ним в комнату; но тайком она вздохнула, прощаясь с мечтой о Хазл и Хатти. -- Я тут по пути достал тебе кое-что, я знаю, тебе давно хотелось это иметь, -- будто невзначай сказал Билл. -- "Закрой глаза и протяни руку; а откроешь глаза -- увидишь штуку", -- пропел он. На ее ладонь легло что-то тяжелое и холодное, и, открыв глаза, она увидела стопку двадцатидолларовых монет. -- Я говорил тебе, что это так же нетрудно, как ограбить мертвеца, -- усмехаясь, воскликнул он, стараясь увернуться от толчков, ударов и шлепков, которые посыпались на него. -- Никакого боя и не было. Знаешь, сколько времени все продолжалось? Ровно двадцать семь секунд -- меньше полминуты. А сколько было нанесено ударов?.. Один! И удар этот был мой... Сейчас я тебе покажу. Чистая умора! Билл встал посреди комнаты, слегка согнув колени, прикрывая подбородок левым плечом, выставив вперед кулаки и защищая левый бок и живот локтями. -- Первый раунд, -- начал он. -- Ударили в гонг, и мы уже обменялись рукопожатием. Готовимся к продолжительному бою, -- мы ведь ни разу не видели друг друга на ринге, поэтому не торопимся, присматриваемся и так -- финтим. Проходит семнадцать секунд -- ни одного удара. Ничего. И вот тут-то "Юному Сэндоу" сразу приходит конец. Рассказывать долго, а случилось все в один миг, я и сам не ожидал. Мы стояли лицом к лицу. Его левая перчатка была примерно в футе от моего подбородка, а моя перчатка -- в футе от его. Он сделал правой рукой финту, -- я вижу, что это финта, приподнимаю левое плечо и сам делаю финту правой. Мое движение чуть отвлекает его внимание, и это дает мне преимущество. Мне и на фут не пришлось вытянуть левую, и я ее даже назад не отвел. Я действую рукой прямо с места, просовываю ее под его правую защиту, а сам перегибаюсь туловищем вперед, чтобы ударить всем весом плеча. Ну и удар!.. Вот где он пришелся -- сбоку в челюсть. Он так и рухнул! Я возвращаюсь спокойненько в свой угол и, даю слово, Саксон, смеюсь втихомолку, -- так это оказалось легко. Судья стоит над ним и считает. А он и не шевельнется. Зрители не знают, что и думать, -- сидят, как будто их оглушили. Секунданты тащат его в угол и усаживают на стул; его все время приходится поддерживать. Через пять минут он открывает глаза, но ничего не видит: глаза словно стеклянные. Еще пять минут, и он поднимается. Но сам стоять не может, ноги точно ватные. Секунданты кой-как перетаскивают его через канаты и уводят в уборную. А толпа начинает бесноваться и требует свои деньги обратно. Подумай только: двадцать семь секунд, один удар -- и лучшая из жен, какая когда-либо была у Билла Робертса за всю его долгую жизнь, получает пару отличных лошадок! В душе Саксон с удесятеренной силой вспыхнуло прежнее восхищение мужеством, силой и красотой Билла. Да, он настоящий герой, достойный потомок тех викингов, которые в крылатых шлемах спрыгивали со своих крючконосых лодок на окровавленные пески Англии! Наутро Билл проснулся оттого, что почувствовал прикосновение губ Саксон к своей левой руке. -- Эй! Что ты делаешь? -- воскликнул он. -- Желаю доброго утра Хазл и Хатти, -- серьезно сказала она. -- А теперь я пожелаю доброго утра тебе... Куда ты его ударил? Покажи. Билл выполнил просьбу Саксон и слегка коснулся ее подбородка костяшками пальцев. Она обеими руками обхватила его кулак, отвела назад и быстро потянула на себя, чтобы заставить Билла нанести ей подобие удара. Но он отстранил ее. -- Подожди, -- сказал он. -- Ты же не хочешь, чтобы я свернул тебе челюсть. Я сам покажу. Хватит и с расстояния в четверть дюйма. И он нанес ей легчайший удар в подбородок с расстояния в четверть дюйма. В мозгу Саксон точно вспыхнуло белое пламя, все ее тело обмякло и бессильно поникло, перед глазами пошли круги, и все застлало туманом. Через миг она оправилась, но на лице ее отразился ужас -- она поняла. -- А ты ударил его с расстояния в фут! -- дрожащим голосом прошептала она. -- Да еще изо всех сил налег плечом, -- рассмеялся Билл. -- О, это пустяки!.. Я тебе покажу кое-что получше! Он отыскал ее солнечное сплетение и чуть-чуть ударил ее под ложечку средним пальцем. На этот раз у нее остановилось дыхание. Удар словно парализовал все тело, но сознание не померкло и в глазах не потемнело. Впрочем, и на этот раз все болезненные ощущения через секунду прошли. -- Это солнечное сплетение, -- сказал Билл. -- Представь себе, что делается с человеком, если ему наносят сюда удар снизу. Этим ударом Боб Фицсиммонс завоевал первенство мира. Саксон со страхом уступила желанию мужа, который в шутку взялся показать ей все уязвимые точки человеческого тела. Он нажал кончиком пальца ее руку, повыше локтя, и оказалось, что это простое движение способно вызвать нестерпимую боль. Он слегка надавил большими пальцами с двух сторон на какие-то точки у основания шеи, и она почувствовала, что теряет сознание. -- Это одна из мертвых хваток японцев, -- сказал он и продолжал, объясняя каждый прием и движение: -- Вот захват ноги; этим приемом Гоч победил Хаккеншмидта. Меня научил ему Фармер Берне... Вот полунельсон... А вот ты -- парень, который буянит на танцах, а я -- распорядитель, и я выставлю тебя из зала таким манером, -- одной рукой он схватил ее кисть, другую подсунул под ее локоть и сжал ею свою кисть. При первом же легчайшем нажиме ей показалось, что ее рука стала необыкновенно хрупкой и вот-вот сломается. -- Это называется "пойдем отсюда"... А вот тебе "железная рука". А вот этим приемом мальчишка может одолеть взрослого мужчину. Если ты попала в переделку и противник вцепился тебе зубами в нос, -- а человеку ведь жалко потерять нос, верно? -- так вот что надо сделать, только мгновенно! Глаза ее невольно закрылись, когда большие пальцы Билла надавили на них. Ей казалось, что она уже чувствует в глазных яблоках невыносимую тупую боль. -- А если он все-таки не выпустит твой нос, нажми еще сильнее и выдави ему к черту глаза, -- он тогда до конца своих дней будет слепым, как летучая мышь. И он мигом разожмет зубы, можешь быть уверена... да, можешь. Билл выпустил ее и, смеясь, откинулся на подушку. -- Как ты себя чувствуешь? -- спросил он. -- Эти штуки при боксе не применяются, но могут пригодиться, если на тебя нападут хулиганы. -- А теперь я тебе отомщу, -- заявила она, пытаясь применить к нему прием "пойдем со мной". Она постаралась сжать его руку, но вскрикнула, ибо только самой себе причинила боль. Билл смеялся над ее тщетными усилиями. Она большими пальцами придавила ему шею, подражая мертвой хватке японцев, затем жалобно поглядела на погнувшиеся кончики ногтей. Наконец, она изловчилась и ударила его в подбородок -- и снова вскрикнула, на этот раз она расшибла себе суставы пальцев. -- Ну, уж теперь-то мне не будет больно, -- проговорила она сквозь зубы, ударив его обоими кулаками под ложечку. Билл громко расхохотался. Роковой нервный центр был недоступен, защищенный броней мускулов. -- Валяй дальше, -- настаивал он, когда она, тяжело дыша, наконец, отступилась. -- Это очень приятно, ты меня как перышком щекочешь. -- Прекрасно, господин супруг, -- сердито пригрозила она ему, -- рассуждайте сколько угодно о всяких ударах, мертвых хватках и прочем -- все это мужские выдумки. А вот я знаю такой фокус, перед которым все это -- чепуха! Он превратит самого сильного мужчину в беспомощного младенца. Подождите минутку. Ну вот. Закройте глаза. Готово? Секундочку... Закрыв глаза, он ждал, затем почувствовал на своих губах прикосновение ее губ, нежных, как лепестки розы. -- Ты победила! -- признался он торжественно и обнял ее. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Утром Билл отправился в город, чтобы внести деньги за Хазл и Хатти. Саксон не терпелось поскорее увидеть лошадок, и она не могла понять, почему он так долго мешкает с таким простым делом. Но она простила его, когда он подъехал к дому на запряженном парой фургоне. -- Сбрую мне пришлось занять, -- сказал он. -- Давай сюда Поссума и влезай сама. Я покажу тебе, что такое "выезд Ха-ха". А это первоклассный выезд, можешь мне поверить! Восторг Саксон был безграничен, когда они выехали за город и гнедые лошадки со светлыми гривами и хвостами помчали их по дороге. Она не могла найти слов, чтобы выразить свою радость. Сиденье было с высокой спинкой, обитое кожей и очень удобное. Билл восхищался остроумным устройством тормоза. Он пустил лошадей по твердой мощеной дороге, чтобы похвастаться их ровной рысью, затем свернул на немощеную, круто поднимавшуюся в гору, где колеса увязали в грязи по ступицу, чтобы показать Саксон, что лошадки делают честь своим бельгийским предкам. Когда Саксон окончательно выговорилась, Билл стал искоса поглядывать на нее, стараясь понять, о чем она думает. Наконец, она вздохнула и спросила: -- Как ты думаешь, когда мы сможем тронуться в путь? -- Может быть, недели через две, а может, и через два-три месяца. -- Он озабоченно и неторопливо продолжал, точно обдумывая каждое слово: -- Мы с тобой вроде того ирландца: сундук у него есть, а класть в сундук нечего. Вот и у нас -- и фургон есть и лошади, а клади нет. Я видел на днях ружьишко -- ну просто прелесть! Хотят за него восемнадцать долларов; конечно, подержанное. Но как вспомню обо всех наших счетах... Тебе я хотел бы купить маленькую автоматическую винтовку калибра двадцать два. А мне для охоты на оленей необходим тридцать -- тридцать. Кроме того, тебе нужна складная удочка, да и мне тоже. Снасти стоят очень дорого. И упряжь, какая мне нравится, обойдется в пятьдесят долларов. Фургон надо выкрасить. А потом еще путы, чтобы связывать лошадям ноги, когда они пасутся, мешки для овса, кой-какой инструмент и прочее... Хазл и Хатти недешево нам станут, пока мы сидим на месте... Да я сам жду не дождусь, когда мы, наконец, тронемся... Он вдруг смущенно замолчал. -- Ну-ка, Билл, что ты задумал? Не скрывай, я по глазам вижу. -- Что ж, Саксон дело вот в чем: Сэндоу страшно зол, он прямо на стену лезет, -- ведь ему ни разу не пришлось меня ударить, не удалось показать свое искусство. Словом, он требует реванша, трезвонит по всему городу, что пусть, мол, ему руку привяжут за спину, так он одной рукой меня уничтожит, и прочий вздор. Но важно не это, важно, что публика рвется посмотреть на нас еще раз. Ведь в тот вечер они за свои деньги никакого удовольствия не получили. Народу будет пропасть. Устроители уже говорили со мною; поэтому-то я и задержался. Стоит тебе сказать словечко, и мы ровно через две недели получим еще триста долларов. Все будет, как и в первый раз. Сэндоу у меня в руках. А он все еще воображает, что я деревенщина и это был случайный удар. -- Но, Билл, ты ведь давно уверял меня, что бокс изматывает человека. Потому-то ты и бросил бокс и занялся лошадьми. -- Да, но не такой бокс, -- возразил он, -- У меня уже все обдумано. Я дам ему додержаться до седьмого раунда, -- не потому, что не справлюсь с ним раньше, но пусть публика получит удовольствие за свои деньги. При таких условиях, я конечно, успею получить от него парочку-другую тумаков и ссадин. Но в нужную минуту я опять дам ему в челюсть, и мы будем в расчете. А потом мы с тобой уложим наши пожитки и на другое же утро двинемся в путь. Ну как? Твое мнение? Да соглашайся же, Саксон! Две недели спустя, в субботу вечером, Саксон, услышав звяканье щеколды, бросилась к двери. Билл казался измученным; волосы слиплись, нос припух, одна щека раздулась, кожа на ушах местами была сорвана, глаза налились кровью. -- Вот черт, парень-то оказался не промах! -- сказал Билл, вкладывая ей в руку стопку золотых; затем опустился на стул и посадил ее на колени. -- Он, когда разойдется, прямо молодец. Я собирался покончить с ним на седьмом раунде, а провозился до четырнадцатого. Только тогда мне удалось сделать то, что я хотел. У него одна беда -- слишком чувствительный подбородок. А так -- он гораздо проворнее, чем я думал, и его удары внушили мне уважение со второго же раунда. У него прекрасный короткий удар, но вот подбородок!.. Он берег его, словно он стеклянный, до четырнадцатого раунда, а там уж я добрался до него... И знаешь, Саксон? Я очень рад, что матч затянулся на четырнадцать раундов. Оказывается, я в полной форме. Я это сразу почувствовал. Нисколько не задыхался, и раунды проходили незаметно. Ноги мои были как железо. Я мог бы продержаться и сорок раундов. Видишь ли, я тебе ничего не говорил, но после трепки, которую мне задал "Гроза Чикаго", я начал сомневаться в себе. -- Глупости! Давно пора было опять поверить в свои силы, -- воскликнула Саксон. -- Вспомни, сколько ты в Кармеле занимался боксом, борьбой и бегом. -- Ну не-ет! -- Билл покачал головой и убежденно добавил: -- Это совсем другое, пока ничем не рискуешь. А вот когда идет настоящий бой не на жизнь, а на смерть и ты бьешься раунд за раундом с крепким, тренированным боксером -- и у тебя все-таки не подгибаются ноги, и дышишь ты ровно, и сердце не хочет выскочить из груди, и голова твоя ясна, -- значит, ты и сам в хорошей форме. Так было и со мной, я чувствовал себя в полной форме. И, слышишь, Саксон, я больше не хочу рисковать на ринге. Мое слово твердо. Легкие денежки, а даются тяжело. С этого дня я только торгую лошадьми. И мы с тобой странствуем по свету, пока не найдем нашу лунную долину. На следующий день рано утром они выехали из Юкайи. Поссум сидел между ними на козлах, раскрыв от волнения розовую пасть. Они хотели было отправиться прямо на побережье, но весна еще только начиналась, и мягкие грунтовые дороги не успели просохнуть после зимних дождей; поэтому они свернули на восток, в область озер, чтобы затем держать путь на север, пересечь верхнюю часть долины Сакраменто и, перевалив через горы, спуститься в Орегон. Там они возьмут направление на запад, к морю; кстати, дороги на побережье к тому времени уже просохнут и можно будет вдоль моря добраться до Золотых ворот. Все вокруг зеленело и цвело, и каждая лощинка в горах казалась цветущим садом. -- Н-да! -- вдруг язвительно заметил Билл, неизвестно к кому обращаясь. -- Говорят, камень катающийся мхом не обрастает. А мне вот кажется, что мы с тобой здорово обросли. У меня никогда в жизни не было столько имущества, -- а я ведь сидел на месте. Даже мебель, черт ее побери, у нас с тобой была не своя. Только платье, да несколько пар старых носков, да кое-какая рухлядь. Саксон нагнулась и тронула Билла за руку, -- он знал, что это движение выражает любовь и ласку. -- Я только об одном жалею, -- сказала она, -- что все это куплено на твои деньги и я тут ничем не помогла. -- Ничего подобного! Ты во всем помогала. Ты для меня -- все равно что секундант в боксе. Благодаря тебе я счастлив и в хорошей форме. Человек не может биться без дельного секунданта, который бы за ним ходил и... Да не будь тебя, я бы никаким чертом сюда не выбрался! Это ты стащила меня с места и увела из Окленда. Если бы не ты, я давно бы спился или болтался на виселице в Сен-Квентине за то, что слишком сильно стукнул штрейкбрехера или за что-нибудь еще. А посмотри на меня теперь, посмотри на эту пачку зелененьких кредиток, -- он похлопал себя по нагрудному карману, -- тут есть на что купить лошадок! У нас с тобой точно каникулы, которые тянутся без конца; да и заработок не плох. И я приобрел новую специальность -- поставляю лошадей для Окленда. Когда они увидят, что я кое-что смыслю в этом деле, -- а я смыслю, можешь мне поверить, -- все владельцы конюшен во Фриско будут гоняться за мной со всякими комиссиями. И все это сделала ты. Ты -- мой Жизненный Эликсир, да-да... и если бы Поссум не смотрел во все глаза, я бы... а впрочем, пусть смотрит, нам-то какое дело! -- И Билл нагнулся к ней и поцеловал ее. Чем выше, тем тяжелее и каменистее становилась дорога, но перевал они миновали легко и скоро стали спускаться в каньон Голубых Озер, лежавший среди полей, буйно заросших золотым маком. На дне каньона текла широкая полоса воды необыкновенно синего цвета. Вдали, за грядой холмов, выступала одинокая голубоватая вершина, служившая как бы центром всей картины. Путешественники обратились к черноглазому человеку -- у него было приятное лицо, вьющиеся седые волосы, и говорил он с немецким акцентом; в то время как он отвечал на их расспросы, женщина с приветливым лицом улыбалась им из высокого решетчатого окна швейцарского домика, прилепившегося над озером. Биллу удалось напоить лошадей во дворе красивой гостиницы, хозяин которой вышел к ним и рассказал, что выстроил гостиницу сам, по плану черноглазого человека с вьющимися седыми волосами, оказавшегося архитектором из Сан-Франциско. -- В люди выходим, в люди, -- ликовал Билл, когда они проезжали извилистой дорогой мимо другого озера, столь же необычайного синего цвета. -- Ты замечаешь, к нам обращаются теперь совсем иначе, чем когда мы тащились пешком с тюками за спиной? Видят Хазл и Хатти, Саксон и Поссума, вашего благоверного и этот великолепный фургон, и каждый думает, что мы вроде миллионеров и катаемся для собственного удовольствия. Дорога становилась все шире. По обе стороны тянулись обсаженные дубами широкие пастбища, где бродил скот. Затем, словно внутреннее море, возникло Светлое озеро, на нем вздымались небольшие волны, поднятые порывами ветра, дувшего с высоких гор, на северных склонах которых еще лежал белыми пятнами снег. -- Я помню, миссис Хэзард восхищалась Женевским озером, -- сказала Саксон, -- не думаю, чтобы оно было лучше. -- Тот архитектор назвал эту местность Калифорнийскими Альпами, помнишь? -- заметил Билл. -- И если я не ошибаюсь, то там, впереди, виднеется Лэйкпорт. Страна совсем дикая и железных дорог нет. -- И лунных долин тоже нет, -- добавила Саксон. -- Но все-таки здесь очень красиво, удивительно красиво. -- А летом наверняка адское пекло, -- заметил Билл. -- Нет, те места, какие нам нужны, лежат ближе к побережью. Но все равно, здесь очень красиво... вроде как на картине... Знаешь что? Остановимся где-нибудь под вечер и поплаваем. Хочешь? Десять дней спустя они въехали в городок Вильяме, где, наконец, опять увидели железную дорогу. Это было очень кстати, потому что за фургоном шли две отличные рабочие лошади, купленные для отправки в Окленд. -- Здесь слишком жарко, -- решила Саксон, глядя на поблескивавшую в солнечных лучах долину Сакраменто, -- и нет секвой. И гор нет и лесов. Нет мансанит, нет земляничных деревьев. Пустынно и уныло... -- Вроде тех речных островов, -- добавил Билл. -- Земля плодородная до черта, но требует невероятного труда. Это хорошо для тех, кому нравится работать, словно каторжным, -- но я не вижу, чем тут человек может поразвлечься. Ни тебе рыбной ловли, ни охоты -- ничего, знай, трудись. Я бы и сам стал гнуть спину, если бы мне пришлось тут жить. Они повернули на север и продолжали свой путь среди нестерпимого зноя и пыли; всюду в Калифорнийской долине встречали они признаки так называемых "новых" методов сельского хозяйства: сложные оросительные системы, уже готовые или такие, над которыми еще работали; тянувшиеся с гор провода электрокабелей; множество новых ферм на недавно разгороженной земле. Крупные владения распадались. Все же оставалось немало поросших гигантскими дубами поместий, -- от пяти до десяти тысяч акров каждое, -- они начинались у берегов Сакраменто и тянулись к горизонту в струящемся мареве раскаленного воздуха. -- Только на богатой почве растут такие деревья, -- сказал им фермер, владелец участка в десять акров. Саксон и Билл свернули с дороги к его маленькой конюшне, чтобы напоить Хазл и Хатти. Большая часть земли была отведена фермером под молодой фруктовый сад с крепкими деревцами, хотя немало места занимали свежепобеленные птичники и обнесенные проволочной сеткой вольеры, где разгуливали сотни цыплят. Фермер только что приступил к постройке каркасного домика. -- Я купил этот участок и сразу же взял отпуск, -- пояснил он, -- чтобы посадить деревья. Потом вернулся в город и продолжал там работать, пока здесь все расчищали. Теперь-то я уж окончательно сюда переселился и, как только закончу дом, выпишу жену. Она у меня слабенькая, и здешний воздух будет ей полезен. Мы давно решили уехать из города и ради этого несколько лет трудились не покладая рук... -- Он остановился и вздохнул полной грудью. -- И вот, наконец, мы свободны. Солнце нагрело воду в колоде. -- Постойте, -- сказал фермер. -- Не давайте лошадям эту бурду. Я сейчас напою их холодненькой водицей. Он вошел под небольшой навес, повернул электрический выключатель, и сразу же зажужжал маленький мотор размером с ящик для фруктов. Пятидюймовая струя прозрачной, сверкающей воды потекла в неглубокий главный канал оросительной системы и разлилась по многочисленным канавам, питавшим весь сад. -- Правда, чудесно? Чудесно! Чудесно! -- нараспев восхищался фермер. -- Вода -- это почка и плод. Кровь и жизнь. Вы только посмотрите! По сравнению с этим золотые россыпи ничего не стоят, а пивнушка -- кошмар. Я-то знаю. Я... я и сам был буфетчиком. Почти всю жизнь я был буфетчиком. Потому-то мне и удалось накопить денег и купить участок. Я всегда ненавидел свое занятие. Сам я вырос в деревне и всю жизнь только и мечтал туда вернуться. И вот, наконец, я здесь. Он тщательно протер очки, чтобы лучше видеть свою драгоценную воду, затем схватил мотыгу и пошел вдоль главной канавы, открывая входы в боковые. -- Такого чудного буфетчика я в жизни не видел, -- сказал Билл, -- а я решил, что это делец. Он, должно быть, работал в какой-нибудь тихой, спокойной гостинице. -- Подождем уезжать, -- попросила Саксон. -- Мне бы хотелось еще поговорить с ним. Фермер вернулся; протирая очки, он с сияющим лицом все глядел на воду, словно она заворожила его. Саксон так же легко было заставить его разговориться, как ему пустить свой мотор. -- Пионеры заселили этот край в начале пятидесятых годов, -- начал он. -- Мексиканцы так далеко не заходили, и вся земля здесь была казенная. Каждый получал участок в сто шестьдесят акров. А какая это была земля! Ушам своим не веришь, когда слышишь, сколько пшеницы удавалось взять с одного акра! Затем произошел целый ряд событий: самые дальновидные и упорные поселенцы удержали свои участки и прибавили к ним землю менее удачливых соседей. Ведь нужно соединить немало участков, чтобы образовались такие огромные фермы, какие вы увидите в наших местах. И скоро большая часть владений была поглощена крупными поместьями. -- Да, этим игрокам повезло, -- заметила Саксон, вспомнив слова Марка Холла. Фермер одобрительно кивнул и продолжал: -- Старики шевелили мозгами и собирали землю, создавая крупные поместья, строили конюшни и дома, сажали вокруг домов фруктовые сады, разбивали цветники. А молодежь, избалованная таким богатством, скоро разъехалась по городам, чтобы промотать его. Но в одном старики и молодежь сходились: и те и другие без зазрения совести истощали землю. Год за годом они собирали баснословные урожаи, но не заботились о том, чтобы сберечь силы земли, и после них она оставалась голой и нищей. Вы можете встретить громадные владенья, которые были хозяевами разорены, а потом заброшены и превратились прямо в пустыню. Теперь, слава богу, все крупные фермеры повывелись, и