на их место пришли мы -- скромная мелкота. Пройдет несколько лет, и вся долина будет поделена на небольшие цветущие участки вроде моего. Вы видите, что мы делаем? Мы берем обессиленную землю, на которой пшеница уже не может расти, орошаем ее, удобряем -- и вот, поглядите на наши сады! Мы провели воду с гор и из-под земли. Я читал на днях одну статью. Там говорится, что всякая жизнь зависит от питания, а всякое питание зависит от воды. Чтобы произвести один фунт растительной пищи, требуется тысяча фунтов воды, и нужно десять тысяч фунтов воды для одного фунта мяса. Сколько воды выпиваете в год? Около тонны. Но съедаете вы около двухсот фунтов овощей и около двухсот фунтов мяса, что составляет сто тонн воды в овощах и тысячу тонн в мясе. Итак, чтобы поддержать жизнь такой маленькой женщины, как вы, требуется тысяча сто одна тонна воды в год. -- Здорово! -- только и мог вымолвить Билл. -- Теперь вы видите, до какой степени люди зависят от воды, -- продолжал бывший буфетчик. -- Мы нашли здесь неиссякаемые подземные запасы воды, и через несколько лет эта долина будет так же плотно заселена, как Бельгия. Очарованный пятидюймовой струей воды, которую и вызвал из земли и возвращал ей жужжащий моторчик, фермер забыл о начатом разговоре и восхищенно созерцал свою воду, даже не заметив отъезда путешественников. -- Подумать только, что этот человек спаивал людей! -- удивлялся Билл. -- Да он всякого обратит в трезвенника! -- Душа радуется, как подумаешь обо всей этой воде и обо всех счастливых людях, которые поселятся здесь... -- Да, но это еще не лунная долина! -- засмеялся Билл. -- Конечно, нет, -- согласилась Саксон. -- Лунную долину искусственно орошать не надо, разве только если посадишь люцерну и другие кормовые травы. Нам нужно, чтобы вода сама била из земли и ручьями текла по нашему участку, а на его границе должна быть красивая чистая речка... -- Где водились бы форели, -- прервал ее Билл, -- А по берегам речки должны расти ивы и другие деревья, а потом нужно, чтобы в этой речке было неглубокое каменистое местечко, где можно было бы ловить эту самую форель, и глубокие места, чтобы поплавать и понырять. И пусть на водопой прилетают зимородки, приходят зайцы и, может быть, олени... -- А над лугами должны петь жаворонки, -- добавила Саксон. -- На деревьях пусть воркуют голуби. У нас непременно должны быть голуби и большие серые, пушистые белочки... -- Да, наша лунная долина, пожалуй, будет недурная штука, -- размышлял Билл вслух, сгоняя кнутом муху со спины Хатти. -- Ты думаешь, мы ее все-таки найдем? Саксон с полной уверенностью кивнула головой. -- Найдем так же, как евреи нашли обетованную землю, мормоны -- Юту, а пионеры -- Калифорнию. Помнишь последний совет, который мы получили, уходя из Окленда: "Кто ищет -- тот находит". ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Все дальше к северу, плодородными и цветущими возрожденными долинами, останавливаясь в городах Виллоус, Рэд Блаф и Реддинг, через округа Колюза, Глен, Техама и Шаста, продолжал свой путь опрятный фургон, запряженный парой гнедых кобыл со светлыми хвостами и гривами. Хотя Билл побывал на многих фермах, ему удалось раздобыть для отправки в Окленд всего три хороших лошади. Пока он с мужчинами осматривал табуны, Саксон беседовала с женщинами. И постепенно в ней росла уверенность, что долина, которую она ищет, не в этих краях. У Реддинга Саксон и Билл переправились на пароме через Сакраменто и после этого целый день тащились то по холмистым предгорьям, то плоскими равнинами. Жара становилась все мучительнее, деревья и кусты пожухли и казались мертвыми. Снова подъехав к Сакраменто, они увидели громадные сталелитейные заводы Кеннетта и перестали удивляться виду растительности. Они поспешили выбраться из заводского поселка, где крохотные домики лепились над пропастью, словно птичьи гнезда. Прекрасное шоссе поднималось на протяжении нескольких миль и затем ныряло в каньон Сакраменто. Здесь дорога, пробитая в скале, пошла ровнее, но стала настолько узкой, что Билл опасался столкновений со встречными экипажами. Далеко внизу, пенясь и бурля, река прыгала по каменистым отмелям или яростно разбивалась о крупные валуны и каскадами стремительно мчалась дальше, к оставленной ими широкой долине. Временами, когда дорога расширялась, Саксон правила, а Билл шел рядом, чтобы лошадям было легче. Саксон настояла на том, чтобы идти пешком по очереди. Когда Билл на крутых подъемах останавливал запыхавшихся лошадей, давая им передохнуть, и Саксон стояла перед ними, лаская и подбадривая их, счастье Билла при виде этих прекрасных животных и этой разрумянившейся молодой женщины, его жены, такой изящной и заметной в ее золотисто-коричневом вельветовом костюме, из-под укороченной юбки которого вырисовывались стройные ноги, обтянутые коричневыми гетрами, -- его счастье было столь глубоко, что он не мог бы этого выразить никакими словами. Но вот она ответила на его взгляд таким же счастливым взглядом, и словно дымка вдруг заволокла ее правдивые серые глаза; Билл почувствовал, что должен что-то сказать, иначе он задохнется. -- Ах ты детка моя! -- воскликнул он. Вся сияя, она ответила: -- Сам ты, детка моя! Одну ночь они провели в лощине, где притаилась деревушка и фабрика, на которой делали ящики. Беззубый старик, глядя выцветшими глазами на фургон, спросил: -- Вы что, представлять приехали? Они миновали Касл Крегс, чьи скалы казались мощными бастионами и пламенели, выступая на фоне как будто трепещущего голубого неба. В одном из лесистых каньонов перед ними впервые блеснул розовеющий снежный пик горы Шасты. Он мелькнул, как заревое виденье среди зеленеющих ущелий, но путникам было суждено видеть его перед собою еще в течение многих дней: после крутого подъема, на неожиданном повороте, перед ними вновь и вновь появлялась вдали вершина Шасты, но теперь виднелись оба пика и их сверкающие ледники. Путешественники поднимались миля за милей, день за днем, и Шаста принимала все новые формы, открывалась все с новых сторон, сияя убором летних снегов. -- Прямо кинематограф в небе, -- заметил под конец Билл. -- Ах, все это очень красиво, -- вздохнула Саксон. -- Но лунных долин здесь все-таки нет. Они попали в тучу бабочек, и фургон несколько дней двигался в густом рое этих крылатых созданий, покрывавших дорогу словно ковром коричневого бархата. Казалось, сама дорога взлетает кверху из-под копыт фыркающих лошадей, когда бабочки поднимались в воздух, наполняя его бесшумным трепетом своих крылышек, и ветерок уносил их тучами коричнево-желтых хлопьев. Их прибивало грудами к изгородям, уносило водой оросительных канав, вырытых вдоль дороги. Хазл и Хатти скоро к ним привыкли, но Поссум не переставал неистово на них лаять. -- Гм, я что-то не слышал, чтобы лошадей приучали к бабочкам, -- посмеивался Билл. -- Это поднимет их цену долларов на пятьдесят. -- Подождите, что вы скажете, когда через границу Орегона проедете в долину реки Роуг. Вот где земной рай! -- говорили им местные жители. -- Там и климат исключительный, и живописные пейзажи, и фруктовые сады... Эти сады приносят двести процентов прибыли, а земля там стоит пятьсот долларов за акр. -- Ишь ты! -- сказал Билл, когда они отъехали и собеседник уже не мог слышать его слов. -- Нам это не по карману... А Саксон ответила: -- Уж не знаю, как будет насчет яблок в лунной долине, но знаю, что мы получим десять тысяч процентов счастья на капитал, состоящий из одного Билла, одной Саксон и неких Хазл, Хатти и Поссума. Проехав округ Сискиу и переправившись через высокий горный перевал, они добрались до Эшленда и Медфорда и остановились на берегу бурной реки Роуг. -- Это удивительно, великолепно, -- заявила Саксон, -- но это не лунная долина. -- Нет, это не лунная долина, -- согласился Билл. Разговор происходил вечером, вскоре после того, как Билл поймал чудовищную форель и, стоя по горло в ледяной воде горной реки, целых сорок минут силился намотать лесу на катушку; наконец, с победным кличем, достойным команчей, он выпрыгнул из воды, держа добычу за жабры. -- "Кто ищет -- тот находит", -- тоном предсказательницы изрекла Саксон, когда они свернули к северу от перевала Гранта и двинулись дальше, через горы и плодородные долины Орегона. Однажды, на привале, сидя у реки Умпква, Билл принялся сдирать шкуру с первого убитого им оленя. Подняв глаза на Саксон, он заметил: -- Если бы я не побывал в Калифорнии, то, пожалуй, решил бы, что нет на свете ничего лучше Орегона. А вечером, когда, поужинав олениной, Билл растянулся на траве и, опираясь на локоть, закурил папиросу, он сказал: -- Может быть, никакой лунной долины и нет. Но если и нет, то не все ли равно? Мы можем искать всю жизнь. Лучшего мне и не надо. -- Нет, лунная долина существует, -- строго возразила Саксон. -- И мы ее найдем. Мы должны ее найти. Подумай, Билл, это же невозможно -- всегда бродить. Тогда у нас не будет ни маленьких Хазл, ни маленьких Хатти, ни маленьких... Билли... -- Ни маленьких Саксон, -- вставил Билл. -- Ни маленьких Поссумов, -- торопливо закончила она, кивая головой и протягивая руку, чтобы приласкать фоксика, с увлечением обгладывавшего оленье ребро. В ответ раздалось сердитое рычанье, и оскаленные зубы Поссума едва не вцепились ей в руку. -- Поссум! -- воскликнула она с горьким упреком и снова протянула к нему руку. -- Оставь! -- удержал ее Билл. -- Это же инстинкт. Как бы он тебя в самом деле не хватил. Рычание Поссума становилось все более грозным, его челюсти крепко стиснули кость, охраняя ее, глаза, засверкали яростью, шерсть на загривке встала дыбом. -- Хороший пес никогда не отдаст свою кость, -- заступился за него Билл. -- Я не стал бы держать собаку, у которой молено отнять кость. -- Но ведь это мой Поссум, -- спорила Саксон, -- и он меня любит. Я хочу, чтобы он любил меня больше, чем какую-то гадкую кость. И потом -- он должен слушаться... Сюда, Поссум, отдай кость! Отдай сейчас же! Слышишь! Она осторожно протянула руку, рычанье становилось грознее и громче, и фоке едва не цапнул ее за руку. -- Я же тебе говорю, что это инстинкт, -- снова сказал Билл. -- Он любит тебя, но пересилить себя не может. -- Он вправе защищать свою кость от чужих, но не от своей матери, -- заявила Саксон. -- И я заставлю его отдать ее! -- Фокстерьера очень легко разозлить, Саксон. Ты доведешь его до крайности. Но Саксон упрямо настаивала на своем и подняла с земли хворостинку. -- А теперь отдай-ка мне кость. Она погрозила собаке хворостиной, и рычанье Поссума стало свирепым. Он снова попытался куснуть ее и всем телом прикрыл кость. Саксон замахнулась, делая вид, что хочет его ударить, -- и он вдруг выпустил кость, опрокинулся на спину у ее ног, задрав все четыре лапки кверху и покорно прижав к голове уши, а глаза, полные слез, явно молили о прощении. -- Здорово! Вот так штука! -- прошептал Билл, пораженный. -- Посмотри, Саксон! Он подставляет тебе грудь и брюшко -- распоряжайся, мол, моей жизнью и смертью. Он словно хочет сказать: "Вот я тут весь. Наступи на меня. Убей, если хочешь. Я люблю тебя, я твой раб, но я не могу не защищать этой косточки. Инстинкт во мне сильнее меня. Убей меня, я ничего не могу поделать". Весь гнев Саксон растаял, слезы выступили у нее на глазах; она нагнулась и взяла щенка на руки. Поссум был вне себя; он взвизгивал, дрожал, извивался, лизал ей лицо, вымаливал прощение. -- Золотое сердце, розовый язычок, -- напевала Саксон, прикладывая щеку к мягкому, все еще дрожащему тельцу. -- Мама просит прощения, мама никогда больше не будет тебя мучить. На, миленький, на! Видишь? Вот твоя косточка! Возьми ее! Она спустила его на землю, но он еще долго не решался схватить кость, с явным недоумением смотрел на Саксон, словно желая увериться, что разрешение дано, и весь дрожал, точно раздираемый борьбой между долгом и желанием. Только когда она повторила: "Возьми, возьми" -- и кивнула ему, он решился приблизиться к кости. Но через минуту песик внезапно вздрогнул, поднял голову и вопросительно посмотрел на нее. Саксон опять кивнула ему улыбаясь, -- и Поссум, облегченно и радостно вздохнув, припал к драгоценному оленьему ребру. -- Твоя Мерседес была права, когда говорила, что люди дерутся из-за работы, как собаки из-за кости, -- задумчиво начал Билл. -- Это инстинкт. Я так же не мог удержаться, чтобы не дать штрейкбрехеру по скуле, как Поссум не мог удержаться, чтобы не кинуться на тебя. Это нельзя объяснить. Что человеку положено делать, то он и делает. И если он что-нибудь делает, значит так нужно, -- все равно, способен он объяснить почему или не способен. Помнишь, Холл не мог объяснить, чего ради он бросил палку под ноги Мак-Манусу тогда, на состязании. Что человеку положено, то положено. Вот и все, что я знаю. У меня ведь не было решительно никаких причин, чтобы вздуть нашего жильца Джимми Гармона. Он славный парень, честный, порядочный. Но я просто чувствовал потребность отдубасить его: и забастовка провалилась, и на душе было так скверно, что все кругом казалось отвратительным. Я тебе не рассказывал, я ведь с ним виделся после тюрьмы, когда у меня заживали руки. Пошел к нему в депо, дождался его, -- он куда-то отлучился, -- и попросил прощенья. Что заставило меня просить прощенья? Не знаю. Вероятно, то же самое, что заставило раньше его избить. Видно, я не мог иначе. Так Билл, ночуя на берегу реки Умпква, философствовал в реалистических терминах о жизни, меж тем как Поссум, подкрепляя его слова делом, жадно разгрызал ребро оленя крепкими зубами. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Саксон и Билл добрались до Розбурга. Саксон правила, рядом с ней на козлах сидел Поссум. Въехав в город, она перевела лошадей на шаг. Сзади к фургону были привязаны две молодых рабочих лошади, за ними следовали еще шесть лошадей, а позади всех ехал Билл верхом на девятой. Из Розбурга ему предстояло отправить их всех в оклендские конюшни. Притчу о белом воробье они впервые услышали в долине Умпквы. Рассказал ее пожилой крепыш-фермер. Его участок был образцом порядка и благоустройства. Уже потом Билл узнал от соседей этого фермера, что его состояние доходит до четверти миллиона долларов. -- Вы слышали историю про фермера и белого воробья? -- спросил он Билла за обедом. -- Далее не подозревал, что есть на свете белые воробьи, -- отозвался Билл. -- Да, они действительно очень редки, -- согласился фермер. -- Но вот что рассказывают: жил-был один фермер, у которого дела шли неважно. Он никак не мог наладить свое хозяйство. И вот в один прекрасный день он где-то услышал о чудесном белом воробье. Говорили, что белого воробья можно увидеть только на заре, при первых проблесках рассвета и что он приносит счастье и удачу тому, кто изловчится его поймать. На следующее утро наш фермер был на ногах чуть забрезжило и стал ждать воробья. Поверите ли, он день за днем, целые месяцы искал эту пичужку, но ему так и не удалось увидеть ее хотя бы мельком. -- Фермер покачал головой. -- Нет, он ее не увидел, но зато каждое утро видел на ферме многое, что требовало его внимания, и занимался этим до завтрака. Не успел он оглянуться, как его ферма начала процветать, он скоро все выплатил по закладной и завел себе текущий счет в банке. Когда они в этот день двинулись дальше, Билл глубоко задумался. -- О, я отлично понял, куда он гнет, -- сказал Билл, наконец, -- и все-таки мне это дело не нравится. Конечно, никакого белого воробья не было, но благодаря тому, что фермер начал рано вставать, он замечал вещи, на которые раньше не обращал внимания... Ну, я все это отлично понял. И все-таки, Саксон, если в этом и состоит жизнь фермера, то я не желаю никакой лунной долины. Неужели на свете только и есть, что тяжелый труд? Гнуть спину от зари до зари можно и в городе. Зачем же тогда жить в деревне? Отдыхаешь только ночью, а когда спишь, не можешь радоваться жизни. И где спать -- все равно; спящий -- что мертвый. Уж лучше умереть, чем работать как каторжный. Я бы предпочел странствовать: глядишь, и подстрелишь в лесу оленя или поймаешь в речке форель; валялся бы в тени на спине и смеялся и дурачился бы с тобой и... плавал бы сколько влезет. А я ведь хороший работник. Но в этом-то вся и разница между работой в меру и работой до потери сознания! Саксон была с ним согласна. Она оглядывалась на свое прошлое, на годы изнуряющего труда и сравнивала их с той радостной жизнью, какую они вели в дороге. -- Нам богатство не нужно, -- сказала она. -- Пусть охотятся за белыми воробьями на островах Сакраменто и в долинах с искусственным орошением. Если мы в лунной долине встанем рано, то лишь для того, чтобы послушать пенье птиц и петь вместе с ними. А если подчас и приналяжем на работу, то только чтобы иметь потом больше досуга. Когда ты пойдешь купаться в море, я пойду с тобой. И мы будем так усердно бездельничать, что работа покажется нам приятным развлечением. -- Ну и жара, я весь мокрый! -- воскликнул Билл, вытирая пот с загорелого лба. -- Как ты думаешь, не двинуть ли нам к побережью? Они повернули на запад и с высоких плоскогорий начали спускаться по диким ущельям. Дорога была очень опасная, -- они увидели на протяжении семи миль десять разбитых автомашин. Не желая утомлять лошадей, Билл вскоре остановился на берегу бурной горной речки, в которой сразу же поймал двух форелей. Поймала и Саксон свою первую крупную форель. Она привыкла к форелям в девять-десять дюймов, и резкий скрип катушки, когда попалась крупная рыба, заставил ее вскрикнуть от удивления. Билл подошел к ней и стал учить, как вытаскивать рыбу. Через несколько мгновений Саксон, разрумянившаяся и блестя глазами, осторожно вытащила на песок огромную форель. Но тут рыба сорвалась с крючка и судорожно затрепетала, так что Саксон навалилась на нее всем телом и схватила ее руками. -- Шестнадцать дюймов! -- сказал Билл, когда она гордо поднесла ему рыбу, чтобы он посмотрел, -- Постой! Что ты хочешь с ней делать? -- Смыть песок, конечно, -- последовал ответ. -- Положи ее лучше в корзинку, -- посоветовал он и замолчал, спокойно выжидая, что будет дальше. Она склонилась над речкой и опустила великолепную рыбину в воду. Рыба рванулась из рук Саксон и исчезла. -- Ой! -- огорченно воскликнула Саксон. -- Если добыл -- сумей и удержать, -- нравоучительно изрек Билл. -- Ну и пусть! -- отпарировала она, -- Ты все равно ни разу такой не поймал! -- Да я и не отрицаю, что ты рыболов знаменитый, -- насмешливо протянул он. -- Поймала же ты меня, верно? -- Уж не знаю, как тебе сказать, -- ответила она. -- Может, это вышло, как с тем парнем; знаешь, его арестовали за то, что он ловил форелей, когда было запрещено, а он сказал, что делал это защищаясь. Билл задумался, но не понял. -- Он уверял, что форель напала на него, -- пояснила Саксон. Билл усмехнулся. Спустя четверть часа он сказал: -- Здорово ты меня поддела! Небо было покрыто тучами, и когда они ехали вдоль берега реки Кокиль, их внезапно обступил туман. -- У-уф! -- радостно воскликнул Билл. -- Вот хорошо-то! Я впитываю эту влагу, как сухая губка. Никогда я не умел ценить туман, а вот теперь... Саксон раскрыла объятья, как бы желая схватить клубы тумана в охапку, а затем стала делать плавательные движения, словно купаясь в его серых волнах. -- Вот не думала, что солнце может надоесть, -- заявила она. -- Но мы его порядком хватили за последнее время. -- Да, с тех пор как мы попали в долину Сакраменто, -- согласился Билл. -- А слишком много солнца тоже не годится. Теперь я это понимаю. Солнце -- оно вроде вина. Ты замечала, как легко становится на душе, когда после целой недели пасмурной погоды выглянет солнышко? Оно тогда действует особенно. Чувствуешь себя так, словно сделал глоток виски, -- по всему телу тепло разливается. Или когда наплаваешься... ты замечала, как чудесно, выйдя из воды, полежать на солнышке? А все потому, что выпиваешь рюмочку солнечного коктейля. Но представь себе, что ты провалялась на песке часа два, -- ты уже не будешь чувствовать себя так хорошо. Движения станут вялыми и одеваться будешь еле-еле, и домой добредешь с трудом, словно из тебя ушла вся жизнь. Почему? А это вроде похмелья. Ты опилась солнцем, как виски, и приходится расплачиваться. Ясно! А потому лучше жить в таком климате, где бывают туманы. -- Значит, мы с тобой последние месяцы пили запоем, -- сказала Саксон. -- Зато теперь протрезвимся. -- Еще бы. И знаешь, Саксон, я тут в один день могу двухдневную работу сделать. Погляди на лошадей: будь я проклят, если они тоже не приободрились. Но тщетно глаза Саксон блуждали по деревьям в поисках ее любимых секвой. "Вы их встретите в Калифорнии, -- говорили им, -- дальше, в Бендоне..." -- Выходит, мы забрались слишком далеко на север, -- сказала Саксон. -- Лунную долину нужно искать южнее. И они двинулись на юг; по дорогам, которые становились все хуже, они проехали скотоводческий район Ланглуа, затем густые сосновые леса и добрались до Порт-Орфорда, где Саксон набрала на берегу целую горсть агатов, а Билл поймал громадную треску. В этом диком крае еще не было железных дорог, и чем дальше к югу, тем страна казалась безлюдней. У Золотой бухты они снова встретили своего старого друга -- реку Роуг и переправились через нее на пароме там, где она впадает в Тихий океан. Все более первобытной и дикой становилась природа, все хуже дороги, и все реже попадались одинокие фермы и вырубки. Здесь уже не встретишь ни азиатов, ни европейцев. Редкое население состояло из первых поселенцев и их потомков. Немало стариков и старух вспоминали, беседуя с Саксон, о великом переходе через прерии и о повозках, запряженных волами. Поселенцы шли все на запад, пока их не остановил Тихий океан. Тогда они расчистили себе участки, построили немудрящие дома и остались тут жить. Они достигли областей Крайнего Запада. За все эти годы жизнь их мало изменилась: железных дорог не было, и до сих пор ни один автомобиль не рискнул бы проехать по их невозможным дорогам. На восток, между их участками и густо населенными долинами, лежала цепь прибрежных диких гор -- прямо рай для охотника, как слышал Билл; правда, он утверждал, что и в тех местах, по которым они ехали сюда, для него достаточно дичи. Разве не пришлось ему однажды, остановив лошадей и передав вожаки Саксон, прямо с козел подстрелить прекрасного оленя с ветвистыми рогами? К югу от Золотого пляжа, поднимаясь по узкой дороге, которая вела через девственный лес, они услышали вдали звон колокольчиков. Через сотню ярдов Билл нашел достаточно широкое место, чтобы разъехаться. Здесь они остановились и стали ждать, а веселые колокольчики, спускаясь с горы, быстро приближались к ним. Потом донесся скрип тормоза, топот четырех лошадей по мягкому грунту, возглас кучера и женский смех. -- Ловко правит, ловко, ничего не скажешь! -- пробормотал Билл. -- Честь ему и слава... этаким аллюром да по такой дороге!.. Слышишь, какие у него замечательные тормоза?.. О! Вот так подскочили! Ну и рессоры у них, Саксон, вот это да! Дорога, поднимаясь в гору, здесь сильно петляла. И вот за поворотом мелькнула сквозь деревья четверка гнедых лошадей и высокие колеса маленькой светлокоричневой двуколки. На повороте опять показались передние лошади, легкий экипаж описал широкую дугу, спицы колес блеснули, -- и четверка с шумом помчалась прямо на них по шаткому дощатому мостику. Спереди сидели мужчина и женщина, за ними -- японец, стиснутый чемоданами, удочками, ружьями, седлами и футляром с пишущей машинкой, а над ним и вокруг него высился целый лес оленьих рогов, прикрепленных к экипажу самым хитроумным способом. -- Это же Хастингсы! -- воскликнула Саксон. -- О-го-го! -- крикнул Хастингс, спуская тормоз и останавливая экипаж. Все обменялись приветствиями, не был забыт и японец, которого они уже видели во время поездки в Рио-Виста на "Скитальце". -- Что, не похоже на острова Сакраменто? Верно? -- обратился Хастингс к Саксон. -- Да, в этих горах живет только старое племя американских пионеров. И люди ничуть не изменились. Недаром Джон Фокс-младший называет их "наши современные предки". Наверно, наши деды были именно такими. Хастингсы рассказали о своей продолжительной поездке. Они странствуют вот уже два месяца и намерены двигаться дальше на север -- через Орегон и Вашингтон к границам Канады. -- Оттуда мы лошадей отправим обратно, а сами вернемся поездом, -- закончил Хастингс. -- Но при вашей скорости вы должны были быть сейчас гораздо дальше, -- критически заметил Билл. -- Мы везде останавливались, -- пояснила миссис Хастингс. -- Мы добрались до Хоупского заповедника, потом спустились на лодке по рекам Троицы и Кламат до океана, -- добавил Хастингс, -- а сейчас возвращаемся, прожив две недели в дебрях округа Кэрри. -- Вам непременно надо побывать в тех местах, -- посоветовал им Хастингс. -- Сегодня вечером вы доберетесь до Горного ранчо. Оттуда можете свернуть к Кэрри. Правда, дорог там нет, и лошадей вам придется оставить на постое. Но охота замечательная! Я подстрелил пять горных львов и двух медведей, не говоря уж об оленях... Там даже бродят небольшие стада лосей. Нет, лосей я не стрелял. Лоси под запретом. Эти рога я купил у стариков охотников. Да я все расскажу вам по порядку. Пока мужчины беседовали, Саксон и миссис Хастингс тоже не теряли времени. -- Ну как, нашли свою лунную долину? -- спросила в заключение жена писателя, когда они уже прощались. Саксон покачала головой. -- Вы найдете ее, если как следует поищете; и непременно приезжайте в долину Сономы, к нам на ранчо. Если вы до тех пор ее не найдете, мы подумаем, как быть. Три недели спустя, убив еще больше горных львов и медведей, чем Хастингс, Билл выехал из округа Кэрри и пересек границу Калифорнии. Саксон снова увидела свои любимые секвойи. Но тут они были гигантских размеров. Билл придержал лошадей, соскочил с козел и принялся измерять шагами окружность одного из этих деревьев. -- Сорок пять футов, -- объявил он. -- Значит, пятнадцать в диаметре. И все они такие, есть даже толще... Нет, вот дерево потоньше, у него в диаметре всего девять футов. А высотой они все по нескольку сот футов. -- Когда я умру. Билли, похорони меня в роще из секвой, -- попросила Саксон. -- Я не позволю тебе умирать до меня, -- сказал Билл. -- А потом, мы напишем в нашем завещании, чтобы нас обоих похоронили там, где ты хочешь. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Они держали путь к югу вдоль побережья, охотились, плавали, удили рыбу и покупали лошадей. Билл потом отправлял их на каботажных пароходах в Окленд. Они проехали Дель Норте и Гумбольдт, -- каждый из этих округов был обширнее целого восточного штата, -- миновали Мендосино; направляясь в Соному, они прокладывали себе путь через исполинские леса, переправлялись через шумные горные речки, проезжали через бесчисленные цветущие долины. И Саксон всюду искала свою лунную долину. Временами, когда все как будто подходило, вдруг оказывалось, что нет железной дороги или ее любимых деревьев; кроме того, как правило, всюду было слишком много туманов. -- А нам с тобой иногда необходим солнечный коктейль, -- говорила она Биллу. -- Верно, -- соглашался он. -- От постоянного тумана совсем размокнешь. Нужно найти какую-то середку на половинке, и, я думаю, придется немного отъехать от берега в глубь страны. Уже надвигалась осень и темнело раньше; они свернули у старого Форта Росса в долину Рашн-ривер, значительно ниже Юкайи, и взяли дорогу на Касадеро и Герневилл. В Санта-Росе Билла задержала отправка лошадей, и только после полудня им удалось двинуться дальше на юго-восток, в долину Сономы. -- Вероятно, нам удастся добраться туда только к ночи, -- сказал Билл, посмотрев на солнце. -- Это место называется долина Беннетт. За перевалом будет сейчас же Глен-Эллен. А правда, здесь здорово красиво? Да и гора очень хороша. -- Да, гора хороша, -- согласилась Саксон. -- Но кругом все холмы слишком голые. И я нигде не вижу больших деревьев. Большие деревья растут только на богатой почве. -- О, я не говорю, что это и есть лунная долина. Но все же, Саксон, гора мне очень нравится. Смотри, какой лес на ней. Пари держу, что там водятся и олени. -- Интересно, где мы будем зимовать, -- задумчиво сказала Саксон. -- Знаешь, я сам об этом думал. Давай перезимуем в Кармеле. Сейчас там и Марк Холл и Джим Хэзард. Как ты на этот счет? Саксон кивнула. -- Теперь тебе уже не придется ходить на поденную. -- Конечно. В хорошую погоду мы можем ездить покупать лошадей, -- согласился Билл, и лицо его самодовольно засияло. -- А если там окажется и этот скороход из мраморного дома, я вызову его на бокс в память той прогулки, когда он из меня всю душу вымотал... -- Посмотри, Билл! Нет, ты посмотри! -- воскликнула Саксон. На повороте дороги показалась одноместная двуколка, запряженная статным гнедым жеребцом, у которого были светлая грива и хвост. Хвост почти касался земли, а длинная густая грива лежала волнами. Он почуял кобыл, остановился и поднял голову; светлая грива развевалась по ветру. Затем он пригнул голову к самым коленям, и между острых ушей выступил изгиб его на диво мощной шеи. Когда он снова закинул голову, не желая покоряться узде, сидевший в двуколке человек сделал широкий круг, чтобы объехать Билла на безопасном расстоянии. Биллу и Саксон видна была блестящая голубизна больших, словно покрытых глазурью, горячих глаз жеребца. Билл крепко сжал вожжи и тоже отъехал подальше, потом поднял руку, сигнализируя человеку в двуколке; тот остановился и, повернув голову, заговорил с Биллом о тяжеловозах. Из этого разговора Билл узнал, что жеребца зовут Барбаросса, что этот человек -- его хозяин и постоянно живет в Санта-Росе. -- Отсюда в долину Сономы есть две дороги, -- пояснил он. -- Когда вы доедете до перекрестка, дорога налево приведет вас в Глен-Эллен, у пика Беннетт, -- видите вон он. Вздымаясь среди пологих убранных полей, пик Беннетт высился, как крепость в лучах солнца. У его подножия теснилась гряда скалистых, похожих на бастионы утесов. И горы и утесы были голые и выжженные, хотя и окрашены в обычные для Калифорнии мягкие золотисто-смуглые тона. -- А если вы повернете направо, то опять-таки попадете в Глен-Эллен, только дорога туда длиннее и круче. Но, видно, вашим кобылам это не страшно. -- А где красивее? -- спросила Саксон. -- Конечно, если ехать направо: вы увидите гору Соному, дорога огибает ее и проходит через Куперс-Гров. Распрощавшись с ним, Билл и Саксон не сразу двинулись в путь и, пока можно было, провожали взглядом разгорячившегося Барбаросса, который мчался вперед к Санта-Росе. -- Здорово! -- сказал Билл. -- Хотел бы я побывать в этих местах весной! Когда они увидели перекресток, Билл нерешительно посмотрел на Саксон. -- Зачем нам выбирать более короткую дорогу? -- сказала она. -- Посмотри, как тут красиво, все покрыто лесом; и я уверена, что в каньонах растут секвойи. Как знать, может быть, лунная долина находится именно где-нибудь здесь? Было бы слишком глупо упустить ее ради того, чтобы выгадать полчаса. И они свернули направо. Дорога поднималась с одного крутого склона на другой. Приближаясь к горе, они заметили, что в этой местности много воды. Вдоль дороги бежала горная речка, и хотя виноградники на холмах пожелтели от летнего зноя, дома в лощинах и на ровных плато были окружены деревьями с пышной листвой. -- Может быть, это смешно, -- заметила Саксон, -- но я уже начинаю любить эту гору. Мне кажется, будто я ее где-то, когда-то видела. Она так хороша, что лучше и не придумаешь, -- ах! Они проехали по мосту и, сделав крутой поворот, неожиданно очутились среди таинственного прохладного полумрака. Вокруг них всюду высились мощные стволы секвой. Земля была покрыта розовым ковром опавшей листвы. Лучи солнца, местами пронизывавшие глубокую тень, оживляли сумрачный лес. Заманчивые тропинки вились среди стволов и приводили в уютные уголки, где стояли кругом красные колонны, поднявшиеся над прахом ушедших предков; огромность кругов свидетельствовала о том, каких гигантских размеров были эти предки. Проехав рощу, они поднялись на крутой перевал, оказавшийся лишь одним из подступов к горе Сонома. Дорога шла по отлогим холмам и неглубоким ущельям; и холмы и расселины густо поросли лесом, всюду журчали ручьи. На дороге стояли лужи от родников, бьющих возле самой обочины. -- Эта гора -- как губка, -- сказал Билл. -- Сейчас самый конец сухого лета, а тут везде мокро. -- Я же знаю, что никогда здесь не была, -- размышляла вслух Саксон, -- но почему все кажется мне таким родным! Или я во сне это видела? А вот и земляничные деревья -- целая роща! И мансаниты! Билл, у меня такое чувство, будто я возвращаюсь к себе домой... А вдруг это и есть наша долина? -- Вот эта, которая прилепилась к склону горы? -- недоверчиво посмеиваясь, спросил он. -- Нет; может быть, и не она. Но мы приближаемся к нашей долине, потому что и дорога чудесная, -- все дороги, которые ведут к ней, должны быть красивы. И еще... я наверное видела эти места раньше, во сне. -- Да, здесь замечательно, -- согласился Билл. -- Я не променял бы четверть мили такого леса на всю долину Сакраменто со всеми ее островами и с Миддл-ривер в придачу. И черт бы меня взял, если здесь не водятся олени! Где много источников, там и реки, а значит, и форель. Они миновали большой и удобный дом, окруженный амбарами и хлевами, проехали под сводами деревьев и выбрались на луговину, сразу пленившую Саксон. Она образовала легкую впадину, мягко поднимаясь от дороги в гору и кончаясь темной полосой строевого леса. Луговина горела золотом в лучах заката; посередине стояла одинокая секвойя с опаленной кроной -- настоящее орлиное гнездо, а дальше лес одевал зеленью гору до самой вершины, -- так им по крайней мере казалось. Но когда они отъехали, Саксон, оглянувшись на то, что она назвала своей луговиной, увидела, что настоящая вершина Сономы вздымается гораздо дальше, а гора за ее луговиной -- только небольшой отрог. Впереди и справа, по ту сторону отвесных горных кряжей, отделенных глубокими зеленеющими ущельями и переходящих в холмы, покрытые садами и виноградниками, они впервые увидели долину Сономы и цепь суровых гор, окружающих ее с востока. Слева утопали в золоте заката небольшие возвышенности и расселины. Позади, с севера, открывалась другая часть долины, а за ней -- скалистая горная гряда, в которую она упиралась, причем самая высокая из этих гор смело возносила в нежно розовеющее небо свою бурую зубчатую вершину с давно погасшим кратером. Горный кряж, тянувшийся с севера на юго-восток, был освещен последними лучами заходящего солнца, между тем как Билл и Саксон уже ехали в вечерней тени. Он взглянул на Саксон, увидел на ее лице восторг и остановил лошадей. Небо на востоке заалело, и горы вспыхнули всеми оттенками вина и рубинов. Долину Сономы начала заливать фиолетовая тень, она поднималась все выше, омывая подножия гор, и они тонули в этих лиловых волнах. Саксон молча указала на нее Биллу, -- это была тень, которую отбрасывает гора Сонома в час заката. Билл кивнул, щелкнул языком, и фургон начал спускаться, погружаясь в теплые многокрасочные сумерки. На более высоких участках дороги чувствовался прохладный живительный бриз, доносившийся за сорок миль с поверхности Тихого океана; а из каждой впадины, из каждой лощинки им в лицо веяло теплым дыханием осенней земли, полным пряными запахами сожженных солнцем трав, опавших листьев и увядающих цветов. Они подъехали к краю глубокого ущелья, как бы уходящего в самые недра горы. И опять Билл, взглянув на Саксон, молча остановил лошадей. Ущелье поражало своей первобытной красотой. По его склонам всюду росли секвойи, а на дальнем конце виднелись три круглых холма, покрытые густым лесом из пихт и дубов. Отсюда, под прямым углом к главному ущелью, тянулось другое ущелье, менее глубокое, но также поросшее секвойями. Билл указал на небольшую луговину у подошвы трех холмов. -- Вот на таком именно лугу я представлял себе своих кобыл, -- сказал он. Они спустились в ущелье по дороге, которая шла вдоль речки, распевавшей свою песенку, пробегая под ольхами и кленами. Огни заката, отраженные плывущими в осеннем небе облаками, заливали каньон малиновым светом; земляничные деревья с их винно-красными стволами и мансаниты с шершавой корой, казалось, пылали и рдели в багряном воздухе. Благоухали лавры. Дикий виноград перебрасывал свои лозы с ветки на ветку через ручей, образуя воздушные мосты. Длинные пряди испанского мха свешивались с дубов. За речкой рос густой папоротник и мелкий кустарник. Откуда-то доносилось томное воркование голубей. На высоте пятидесяти футов над дорогой с ветки на ветку молнией перелетела серенькая белка; они следили за ее воздушным путем по движению ветвей. -- Мне пришла в голову одна мысль, -- сказал Билл. -- Давай я первая выскажу ее, -- остановила его Саксон. Он ждал, не сводя с нее глаз, пока она восхищенно озиралась вокруг. -- Мы нашли нашу долину? -- прошептала она. -- Ты это хотел сказать? Он кивнул, но ничего не ответил, так как увидел мальчугана, гнавшего по дороге корову. В одной руке у мальчугана был несообразно большой дробовик, в другой -- столь же несообразно большой заяц. -- Сколько будет до Глен-Эллена? -- окликнул его Билл. -- Полторы мили, -- последовал ответ. -- А что это за речка? -- осведомилась Саксон. -- Дикарка, она впадает в реку Соному за полмили отсюда. -- Форель есть? -- вмешался Билл. -- Если вы умеете ее ловить, -- усмехнулся мальчуган. -- А олени в горах? Сейчас охота запрещена, -- уклонился тот от прямого ответа. -- Ты, верно, еще ни разу не убил оленя? -- поддел его Билл и получил в ответ: -- Могу рога показать. -- Да ведь олени меняют рога, -- продолжал Билл поддразнивать мальчугана. -- Всякий может подобрать их. -- На моих рогах мясо еще не засохло... Мальчик умолк, испугавшись, что попался. -- Ничего, сынок, не бойся, -- рассмеялся тот и тронул лошадей. -- Я не лесничий, я комиссионер и покупаю лошадей. Все больше белочек прыгало над ними, вдоль дороги росло все больше мощных дубов, красноватых мадроньо, а в стороне появлялось все больше стоявших кругом сказочных секвой. Продолжая путь вдоль поющей речки, они увидели возле самой дороги калитку. На калитке висел деревянный ящик для писем, где было написано: "Эдмунд Хэйл". Под простой сельской аркой стояли, прислонившись к калитке, мужчина и женщина, составлявшие столь прекрасную пару, что у Саксон захватило дыхание. Они стояли рядом, и неясная рука женщины доверчиво лежала в руке мужчины, казалось созданной, чтобы благословлять. Это впечатление еще усиливалось при взгляде на его лицо -- чудесный лоб, большие серые добрые глаза и грива седых, сверкающих белизной волос. Он был крупен и красив; стоявшая же рядом с ним женщина выглядела хрупкой и неясной. Она была смугла, насколько может быть смуглой белая женщина, ее ярко-голубые глаза улыбались. В своем изящном, спадающем складками одеянии цвета травы она казалась Саксон весенним цветком. Вероятно, Саксон и Билл, озаренные золотистым светом уходящего дня, представляли собой не менее красивую и привлекательную картину. Обе пары пристально посмотрели друг на друга. Лицо маленькой женщины засияло радостью, а