sir - "

     Она сделала мне глубокий, церемонный реверанс и начала, в свою очередь:
     -- Что касается вас, сэр...


     And yet, through the five minutes of banter which followed, there was a
serious  something underneath the fun which I  could not but  relate  to the
strange and fleeting expression I had caught in her eyes. What was it? Could
it be that our eyes were speaking beyond the will of our speech? My eyes had
spoken,  I knew, until I had found  the culprits out and silenced them. This
had  occurred  several  times. But  had she seen  the  clamour in  them  and
understood?  And  had her  eyes  so  spoken  to  me? What  else  could  that
expression  have meant - that dancing, tremulous light, and a something more
which words could not describe. And yet it could not  be. It was impossible.
Besides,  I was  not skilled in the speech of eyes. I was  only Humphrey Van
Weyden, a bookish fellow who loved. And to  love, and  to wait and win love,
that  surely  was glorious  enough  for  me. And thus I thought, even  as we
chaffed  each  other's appearance, until we arrived  ashore and  there  were
other things to think about.

     Минут  пять   мы  поддразнивали  друг  друга,  но   под  этими  шутками
чувствовалось что-то  другое, серьезное, и я  невольно связывал это  с новым
выражением,  промелькнувшим в глазах  Мод.  Что это было? Неужели наши глаза
говорили помимо воли? Я знал, что мои глаза уже выдавали меня не раз, хотя я
и приказывал им молчать. Неужели Мод  все  же прочла в них призыв? И неужели
ее  глаза отозвались на него? Что значил этот  теплый мерцающий  огонек и то
неуловимое, что  я почувствовал в  них и что  нельзя определить  Словами? Но
нет, это было  невозможно!  этого не  могло  быть! Я ведь не был  искушен  в
толковании  красноречивых  взглядов,  я  --  Хэмфри  Ван-Вейден, книгочей  и
затворник,  влюбившийся  нежданно-негаданно.  И  для меня  любить  и  ждать,
стараться  заслужить  любовь  было  уже  блаженством.  Мы  сошли  на  берег,
продолжая  подшучивать  друг  над  другом,  а  я все  думал свою думу,  пока
очередные дела не отвлекли меня.


     "It's  a shame, after working  hard  all day,  that we cannot  have  an
uninterrupted night's sleep," I complained, after supper.

     -- Какая, право,  досадаРаботаешь целый день не  покладая рук, а  потом
нельзя даже спокойно поспать ночью! -- посетовал я после ужина.


     "But there can be no danger now? from a blind man?" she queried.

     -- Но ведь он же слеп. Какая опасность может нам грозить?


     "I shall never be able to trust him," I averred, "and far less now that
he is blind. The liability  is that his part helplessness will make him more
malignant than ever. I know what I shall  do to- morrow,  the first  thing -
run out a light anchor and kedge the schooner  off the beach. And each night
when we come ashore in the boat, Mr. Wolf Larsen will be left a prisoner  on
board. So this will be the last night we have to stand watch, and because of
that it will go the easier."

     -- Я боюсь  его и не верю ему. А  теперь, когда он ослеп, -- и подавно.
Беспомощность  только сильнее  озлобляет  его.  Впрочем,  я  знаю, что  надо
делать, завтра с утра завезу небольшой якорь и стяну шхуну с берега. Вечером
мы будем возвращаться на шлюпке домой, а мистера Ларсена оставлять пленником
на  шхуне.  Сегодня уж отдежурим еще  одну  ночь --  в последний  раз всегда
как-то легче.


     We were awake early and just finishing breakfast as daylight came.

     Наутро  мы  поднялись  спозаранок,  и,  когда рассвело,  наш завтрак уж
подходил к концу.


     "Oh, Humphrey!" I heard Maud cry in dismay and suddenly stop.

     -- Ой, Хэмфри! -- с отчаянием воскликнула вдруг Мод.


     I looked at her. She was gazing  at the Ghost. I followed her gaze, but
could see nothing unusual. She looked at me, and I looked inquiry back.

     Я взглянул на нее. Она смотрела  на  "Призрак".  Поглядев туда же, я не
заметил ничего необычного. Мод перевела  глаза  на  меня,  и  я  ответил  ей
недоумевающим взглядом.


     "The shears," she said, and her voice trembled.

     -- Стрела!.. -- дрожащим голосом проговорила Мод.


     I  had forgotten their existence. I looked  again,  but  could  not see
them.

     О стреле-то я и позабыл! Я взглянул снова -- и не увидел ее на  прежнем
месте.


     "If he has - " I muttered savagely.

     -- Если только он... -- свирепо пробормотал я.


     She put her hand  sympathetically on mine,  and said, "You will have to
begin over again."

     Она успокаивающе коснулась моей руки.
     -- Вам придется начать сызнова.


     "Oh,  believe me,  my anger means nothing; I could not hurt  a fly,"  I
smiled back bitterly. "And the worst of  it is, he knows it. You  are right.
If he has destroyed the shears, I shall do nothing except begin over again."

     -- О, не  беспокойтесь, я, конечно,  бешусь понапраснуЯ ведь и мухи  не
обижу, -- с горечью улыбнулся я. -- И хуже  всего  то, что он  это знает. Вы
правы, если он уничтожил стрелу, я ничего ему не сделаю и начну все сызнова.


     "But I'll stand my watch on board hereafter,"  I  blurted out  a moment
later. "And if he interferes - "

     -- Но теперь уж я буду дежурить  на шхуне, -- вырвалось у  меня  минуту
спустя, -- и если только он еще раз попытается что-нибудь сделать...


     "But I  dare not stay ashore all  night alone," Maud  was saying when I
came back to myself. "It would be so much nicer if he would be friendly with
us and help us. We could all live comfortably aboard."

     --  Но  я боюсь освавться одна ночью на  берегу! --  очнувшись от своих
безрадостных мыслей, услышал я голос Мод. -- Если б можно было уговорить его
помочь нам... Мы могли бы тогда тоже жить на шхуне -- ведь это куда удобнее.


     "We  will,"  I  asserted,  still  savagely,  for the destruction of  my
beloved shears had  hit  me  hard.  "That is,  you  and  I will live aboard,
friendly or not with Wolf Larsen."

     -- Так оно и будет, -- довольно свирепо заявил я, вне себя от того, что
моя драгоценная стрела уничтожена. -- Я  хочу сказать, что мы  с вами  будем
жить на шхуне, а понравится это Ларсену или нет, мне все равно.


     "It's childish," I  laughed later, "for him to do  such things, and for
me to grow angry over them, for that matter."

     Успокоившись, я рассмеялся:
     -- Ведь это же сущее  ребячество с его стороны. И глупо, конечно, что я
злюсь.


     But my heart smote me when we climbed aboard and looked at the havoc he
had done. The shears were gone altogether. The guys had  been slashed  right
and  left. The throat-halyards  which I had rigged  were cut  across through
every part.  And he knew I could not splice. A thought  struck me. I ran  to
the windlass.  It would not work.  He had broken it. We looked at each other
in consternation. Then I ran to the side. The masts, booms, and gaffs  I had
cleared were gone. He had  found the  lines which held them,  and cast  them
adrift.

     Но,  когда  мы взобрались  на  борт  шхуны и  увидели учиненный  Волком
Ларсеном разгром,  сердце  у меня заныло. Стрела исчезла бесследно. Правая и
левая оттяжки были перерублены,  гафель-гардели разрезаны  на куски.  Ларсен
знал,  что я не умею сплеснивать концы. Недоброе предчувствие охватило меня.
Я бросился к брашпилю. Да, он был выведен  из строя. Волк Ларсен сломал его.
Мы с Мод обменялись унылым взглядом. Потом я подбежал к борту. Освобожденные
мною  от  обрывков  снастей  мачты,  гики  и гафели исчезли.  Ларсен нащупал
удерживавшие  их  тросы  и отвязал их,  чтобы течение унесло весь  рангоут в
море.


     Tears were in Maud's eyes, and I  do believe they were for me.  I could
have wept myself. Where now was our  project of  remasting the Ghost? He had
done his work well. I sat down on the hatch-combing and rested my chin on my
hands in black despair.

     Слезы стояли на глазах у Мод, и я понял, что она плачет от огорчения за
меня. Я  и сам готов был заплакать. Прощай мечта об оснащении "Призрака"Волк
Ларсен потрудился на славу! Я сел на комингс люка и, подперев голову руками,
предался черной меланхолии.


     "He deserves to  die," I cried out; "and God  forgive me, I am not  man
enough to be his executioner."

     -- Он заслуживает смерти! -- воскликнул я. -- Но, да простит мне бог, у
меня не хватит мужества стать его палачом!


     But Maud was by my side, passing her hand soothingly through my hair as
though I were a child, and saying, "There, there; it will all come right. We
are in the right, and it must come right."

     Мод подошла ко мне и, погладив меня по голове, словно ребенка, сказала:
     --  Успокойтесь, успокойтесьВсе будет хорошо. Мы взялись за правое дело
и своего добьемся.


     I  remembered  Michelet  and leaned my  head against  her; and  truly I
became strong  again. The blessed  woman was  an unfailing fount of power to
me. What did it matter? Only  a set-back, a delay. The tide could  not  have
carried  the masts  far to seaward,  and there  had been no wind.  It  meant
merely more  work  to find them  and  tow them  back. And besides, it  was a
lesson. I knew what to expect.  He  might have waited and destroyed our work
more effectually when we had more accomplished.

     Я вспомнил Мишле и прижался к Мод головой. И в самом деле, через минуту
силы  вернулись ко  мне. Эта женщина была  для меня  неиссякаемым источником
силы.  В  конце  концов стоит ли  придавать  значение  тому, что  произошло?
Простая  задержка,  отсрочка. Отлив  не мог  унести мачты далеко, а ветра не
было.  Придется  только  еще повозиться,  чтобы  найти  их  и  отбуксировать
обратно. Но это было для  нас уроком.  Теперь я знал, чего  ожидать от Волка
Ларсена. А ведь он мог нанести нам еще больший урон,  уничтожив нашу работу,
когда она была бы ближе к концу.


     "Here he comes now," she whispered.

     -- Вон он идет! -- шепнула мне Мод.


     I  glanced up. He  was strolling leisurely along  the poop on  the port
side.

     Я поднял голову. Волк Ларсен медленно шел по юту вдоль левого борта.


     "Take  no notice of him," I whispered. "He's coming to see how we  take
it. Don't let him know that we know. We can deny him that satisfaction. Take
off your shoes - that's right - and carry them in your hand."

     -- Не обращайте на него внимания! --  шепнул я. -- Он вышел посмотреть,
как все это на нас  подействовало.  Делайте вид,  будто ничего не произошло.
Откажем ему хоть в этом удовольствииСнимите туфли и возьмите их в руки.


     And then we played hide-and-seek with the blind man.  As he came up the
port side we slipped past on the starboard; and from the poop we watched him
turn and start aft on our track.

     И вот у нас  началась игра в  жмурки  со слепым. Когда  он пошел к  нам
вдоль левого  борта, мы проскользнули у правого и стали наблюдать  за ним  с
юта: он повернул и пошел следом за нами на корму.


     He  must  have  known,  somehow, that we  were on board,  for  he  said
"Good-morning"  very  confidently,  and  waited,  for  the  greeting  to  be
returned. Then he strolled aft, and we slipped forward.

     Но он все же обнаружил  наше присутствие, потому что уверенно произнес:
"Доброе  утро!" -- и стал ждать ответа. Затем он  направился на корму,  а мы
перебрались на нос.


     "Oh, I know you're aboard,"  he called out, and  I could see him listen
intently after he had spoken.

     -- Да ведь я же знаю, что вы на борту! -- крикнул он, и я видел, как он
напряженно прислушивается.


     It reminded me of the great hoot-owl, listening, after its booming cry,
for  the stir of its frightened prey. But  we did not fir, and we moved only
when he moved. And so we dodged about the deck, hand in hand, like a  couple
of children chased by a wicked ogre, till Wolf Larsen, evidently in disgust,
left the  deck  for the  cabin.  There  was glee in our eyes, and suppressed
titters  in our mouths, as  we put on our shoes  and clambered over the side
into  the boat. And as I looked into Maud's  clear  brown eyes I forgot  the
evil he had done, and I knew only that I loved  her, and that because of her
the strength was mine to win our way back to the world.

     Он  напоминал  мне  огромного филина,  который, испустив  свой зловещий
крик, слушает, не зашевелится ли вспугнутая добыча.  Но  мы не шевелились  и
двигались  только  тогда,  когда  двигался он.  Так  мы и бегали  по палубе,
взявшись  за руки, -- словно двое детей, за которыми гонится великан-людоед,
-- пока Волк Ларсен,  явно  раздосадованный, не  скрылся  у себя в каюте. Мы
давились со смеху и весело  переглядывались, обуваясь и перелезая через борт
в шлюпку. И, глядя в ясные карие глаза Мод, я  забыл все причиненное нам зло
и знал одно: что я люблю ее и что с нею найду в себе силы пробиться  обратно
в мир.


        CHAPTER XXXVI

        ГЛАВА XXXVI


     For two days  Maud  and I  ranged  the  sea and explored the beaches in
search of the missing masts. But it was not till the third day that we found
them, all of them, the shears included, and, of all perilous places, in  the
pounding surf of  the grim south-western promontory.  And  how we worked! At
the dark end of the  first day we returned, exhausted, to  our little  cove,
towing the  mainmast behind us. And we had been  compelled to row, in a dead
calm, practically every inch of the way.

     Два дня мы с Мод  бороздили на шлюпке  море, объезжая  остров в поисках
пропавшего рангоута. Только  на третий день  мы нашли его -- весь целиком  и
даже нашу стрелу. Но, увы, в самом опасном месте -- там, где волны с бешеным
ревом  разбивались  о суровый  юго-западный мыс.  И как  же  мы  работалиУже
смеркалось, когда  мы, совершенно обессиленные,  причалили к нашей бухточке,
таща  на буксире гротмачту.  Стоял мертвый штиль, и нам пришлось грести весь
долгий путь.


     Another day  of  heart-breaking and dangerous  toil saw us in camp with
the two topmasts  to  the good. The  day  following  I was  desperate, and I
rafted together the foremast, the fore and main booms, and the fore and main
gaffs.  The  wind was favourable, and  I had  thought to tow them back under
sail, but the  wind baffled, then died away, and  our progress with the oars
was a snail's pace. And it was such dispiriting effort. To throw one's whole
strength and weight on the oars and to feel the boat  checked in its forward
lunge by the heavy drag behind, was not exactly exhilarating.

     Еще день изнурительной и опасной работы --  и к  грот-мачте прибавились
обе  стеньги. На  третий  день я, доведенный до отчаяния  такой проволочкой,
связал  вместе фок-мачту,  оба гика и оба гафеля  наподобие плота. Ветер был
попутный, и  я  надеялся отбуксировать  груз  под  парусом.  Но вскоре ветер
повернул, а затем и вовсе стих, и мы шли  на веслах  со  скоростью черепахи.
Поневоле можно было пасть духом: я что было мочи налегал на весла, но шлюпка
почти не двигалась с места из-за тяжелого груза за кормой.


     Night  began  to fall, and  to  make matters  worse, the wind sprang up
ahead. Not only did all forward motion cease, but we began to drift back and
out to sea. I struggled at the oars till I was played out. Poor Maud, whom I
could never prevent from  working to the  limit of her  strength, lay weakly
back in the stern-sheets. I could row no more. My bruised  and swollen hands
could  no  longer  close  on  the oar  handles.  My wrists  and  arms  ached
intolerably, and  though  I  had eaten heartily of a twelve-o'clock lunch, I
had worked so hard that I was faint from hunger.

     Спускалась ночь, и, в довершение всех бед, подул ветер с берега. Мы уже
не  только не продвигались вперед, но нас стало  сносить  в открытое море. Я
греб  из  последних  сил,  пока  не  выдохся.  Бедняжка  Мод,  которая  тоже
выбивалась  из сил,  стараясь  мне  помочь  и не  слушая  моих  уговоров,  в
изнеможении  прилегла  на  корму.  Я  больше  не  мог  грести.  Натруженные,
распухшие  руки уже не держали  весла.  Плечи  ломило,  и, хотя в  полдень я
основательно поел, после такой работы у меня голова кружилась от голода.


     I pulled in the oars and bent forward to the line  which held the  tow.
But Maud's hand leaped out restrainingly to mine.

     Я убрал весла и нагнулся над буксирным тросом. Но Мод  схватила меня за
руку.


     "What are you going to do?" she asked in a strained, tense voice.

     -- Что вы задумали? -- спросила она с тревогой.


     "Cast it off," I answered, slipping a turn of the rope.

     -- Отдать буксир, -- ответил я, отвязывая трос.


     But her fingers closed on mine.

     Ее пальцы сжали мою руку.


     "Please don't," she begged.

     -- Нет, нет, не надо! -- воскликнула она.


     "It is useless," I answered. "Here is night and the wind blowing us off
the land."

     -- Да ведь  мы все равно ничего не можем сделать! --  сказал я.  -- Уже
ночь, и нас относит от берега.


     "But think,  Humphrey.  If  we  cannot sail  away on the Ghost,  we may
remain  for  years  on the island  -  for life  even. If it  has  never been
discovered all these years, it may never be discovered."

     -- Но  подумайте, Хэмфри!  Если мы  не уплывем  на  "Призраке",  нам на
долгие годы,  быть может, на всю жизнь, придется остаться на  этом  острове.
Раз его до сих пор не открыли, значит, может быть, никогда и не откроют.


     "You forget the boat we found on the beach," I reminded her.

     -- Вы забыли о лодке, которую мы нашли на берегу, -- напомнил я.


     "It was a seal-hunting boat," she replied, "and you know perfectly well
that if the men had escaped they would have been back to make their fortunes
from the rookery. You know they never escaped."

     --  Это  промысловая  шлюпка,  --  отвечала  она,  --  и  вы,  конечно,
понимаете,  Хэмфри, что если б люди с нее спаслись,  они вернулись бы, чтобы
составить себе состояние на этом лежбище. Они погибли, вы сами это знаете.


     I remained silent, undecided.

     Я молчал, все еще колеблясь.


     "Besides," she added haltingly, "it's your idea,  and I want to see you
succeed."

     -- А кроме того, --  запинаясь, добавила она, -- это  был ваш план, и я
хочу, чтобы вам удалось его осуществить.


     Now I could harden  my heart. As  soon as she put  it on  a  flattering
personal basis, generosity compelled me to deny her.

     Это придало мне решимости. То, что она сказала, было очень  лестно  для
меня, но из великодушия я все еще упрямился.


     "Better years on the  island than to die to-night, or to-morrow, or the
next day, in the open boat. We are not prepared to brave the sea. We have no
food,  no  water, no  blankets,  nothing.  Why, you'd not survive the  night
without blankets: I know how strong you are. You are shivering now."

     --  Лучше  уж  прожить несколько лет на этом острове,  чем погибнуть  в
океане этой ночью или  завтра, -- сказал я. -- Мы не подготовлены к плаванию
в  открытом море. У нас нет ни пищи,  ни воды, ни  одеял --  ничего! Да вы и
одной ночи не выдержите без одеяла. Я знаю ваши силы. Вы и так уже дрожите.


     "It is only nervousness," she answered. "I am afraid you will  cast off
the masts in spite of me."

     -- Это нервы,  -- ответила она. -- Я боюсь, что вы не послушаетесь меня
и отвяжете мачты.


     "Oh, please, please, Humphrey, don't!" she burst out, a moment later.

     --  О, пожалуйста, прошу вас, Хэмфри, не надо! -- взмолилась  она через
минуту.


     And so it ended, with  the phrase she knew had  all power over  me.  We
shivered miserably throughout the night. Now and again I fitfully slept, but
the  pain of the cold always aroused me. How Maud could stand it was  beyond
me. I was too tired  to thrash my  arms about  and warm  myself, but I found
strength  time  and  again  to  chafe  her hands  and  feet  to restore  the
circulation. And still she pleaded  with me not to cast off the masts. About
three  in the morning she was caught by a cold cramp, and after I had rubbed
her out of that she became quite numb. I was frightened. I  got out the oars
and made her row, though she was so weak I thought she would faint at  every
stroke.

     Это решило дело. Она  знала, какую власть имеют надо мной эти слова. Мы
мучительно  дрогли  всю  ночь. Порой  я  начинал дремать,  но  холод был так
жесток, что я тут  же просыпался. Как Мод могла это вынести, было выше моего
понимания. Я  так устал, что у меня уже не хватало сил двигаться, чтобы хоть
немного  согреться, но  все же время  от времени я растирал Мод руки и ноги,
стараясь восстановить в них кровообращение. Под утро у нее начались судороги
от холода. Я снова принялся растирать ей руки и  ноги; судороги прошли, но я
увидел,  что  она совсем  окоченела. Я испугался.  Посадив  ее  на  весла, я
заставил  ее грести, но  она так  ослабела, что после каждого взмаха веслами
едва не теряла сознание.


     Morning broke, and  we looked long in the growing light for our island.
At last  it  showed, small  and black, on the horizon,  fully  fifteen miles
away. I scanned the sea with my glasses. Far away in the south-west  I could
see a dark line on the water, which grew even as I looked at it.

     Забрезжило,  и  в  предрассветной дымке  мы  долго  искали  глазами наш
остров.  Наконец, мы  увидели  его --  крошечное темное  пятнышко,  милях  в
пятнадцати от нас, на самом горизонте. Я осмотрел море в бинокль.  Вдали, на
юго-западе, я заметил на воде темную полосу, она явно придвигалась к нам.


     "Fair wind!" I cried in a husky voice I did not recognize as my own.

     -- Попутный  ветер!  -- закричал я  хрипло, и  мой  голос показался мне
чужим.


     Maud tried to reply, but could not speak. Her lips were blue with cold,
and she was hollow-eyed - but  oh, how  bravely her brown eyes looked at me!
How piteously brave!

     Мод  хотела  что-то  сказать  и  не  могла вымолвить  ни слова. Губы ее
посинели от холода, глаза ввалились, но как мужественно смотрели на меня эти
ясные карие глаза! Как жалобно и все же мужественно!


     Again I fell to chafing  her  hands and to moving her arms  up and down
and about until she could thrash them herself. Then I compelled her to stand
up, and though she would have fallen  had I not supported her,  I forced her
to  walk  back  and  forth  the  several  steps  between the  thwart and the
stern-sheets, and finally to spring up and down.

     Снова принялся я растирать  ей руки, поднимать и опускать  их, пока она
не почувствовала, что  может  двигать  ими.  Потом я заставил  ее  встать  и
сделать  несколько  шагов между  средней банкой  и  кормой, хотя она, верно,
упала бы, если бы я не поддерживал ее. Я заставил ее даже попрыгать.


     "Oh, you brave,  brave woman," I said, when  I saw the life coming back
into her face. "Did you know that you were brave?"

     -- Ах вы, храбрая  маленькая женщина! -- сказал я, увидев,  что лицо ее
снова оживает. -- Знаете ли вы, какая вы храбрая?


     "I never used to be," she answered. "I was never brave till I knew you.
It is you who have made me brave."

     -- Никогда я не была храброй, -- промолвила она, -- пока не узнала вас.
Это вы сделали меня храброй!


     "Nor I, until I knew you," I answered.

     -- Ну, и я не был храбр, пока не узнал вас, -- сказал я.


     She  gave me  a quick look, and again I caught that dancing,  tremulous
light and something more in her eyes. But it was only  for the moment.  Then
she smiled.

     Она  бросила на  меня быстрый "взгляд,  и  я снова уловил  этот  теплый
трепетный  огонек  Б  ее глазах... и еще что-то. Но  это длилось  всего одно
мгновение. Мод улыбнулась.


     "It must have been the conditions," she said; but I knew she was wrong,
and I wondered if she likewise knew. Then the wind came, fair and fresh, and
the  boat was soon labouring  through  a heavy  sea  toward  the island.  At
half-past three in the afternoon we passed the south-western promontory. Not
only  were we hungry, but  we were now suffering from thirst. Our  lips were
dry and cracked, nor could we longer moisten them with our tongues. Then the
wind slowly died down. By night it was dead calm and I was toiling once more
at the oars - but weakly, most weakly. At two in the  morning the boat's bow
touched the beach of  our own  inner  cove and I  staggered  out to make the
painter fast. Maud could not stand, nor had I strength to carry her. I  fell
in  the  sand with  her,  and,  when I had  recovered, contented myself with
putting my  hands under  her shoulders and dragging  her up the beach to the
hut.

     -- Вас-то просто обстоятельства  изменили, --  сказала она. Но  я знал,
что  это не так, и,  быть может, она  сама  это понимала. Тут налетел ветер,
попутный и свежий,  и скоро шлюпка  уже прокладывала  себе дорогу по высокой
волне прямо  к острову. После полудня мы  миновали юго-западный мыс.  Теперь
уже  не  только  голод  мучил нас  --  мы  изнемогали от жажды.  Губы у  нас
пересохли и  потрескались, и мы тщетно  пытались  смочить их языком. А затем
ветер начал спадать и к ночи стих совсем. Я снова сел на  весла, но едва мог
грести.  В два  часа утра  нос  шлюпки врезался  в  прибрежный  песок  нашей
маленькой бухточки,  и я, шатаясь,  выбрался на берег и привязал шлюпку. Мод
не стояла на  ногах  от усталости. Я хотел понести ее, но у меня  не хватило
сил. Я упал  вместе с нею на песок, а  когда отдышался, взял ее  под мышки и
волоком потащил к хижине.


     The next  day we did  no  work. In  fact, we slept  till three  in  the
afternoon, or  at least I did,  for I awoke to find Maud cooking dinner. Her
power  of  recuperation was  wonderful.  There was something tenacious about
that lily-frail body of  hers, a clutch  on  existence  which one  could not
reconcile with its patent weakness.

     На следующий день мы не  работали. Мы  проспали до трех часов  дня,  по
крайней  мере  я. Когда я  проснулся, Мод уже стряпала обед.  Ее способность
быстро восстанавливать  силы  была поразительна.  Это хрупкое, как  стебелек
цветка,  тело  обладало изумительной  выносливостью.  Как ни мало было у нее
сил, она цепко держалась за жизнь.


     "You know  I  was travelling to  Japan for  my health," she said, as we
lingered  at  the  fire  after dinner and delighted in  the movelessness  of
loafing. "I  was not very strong. I never was. The doctors recommended a sea
voyage, and I chose the longest."

     --  Вы  ведь  знаете,  что  я  предприняла  путешествие  в  Японию  для
укрепления здоровья, -- сказала она, когда мы,  пообедав,  сидели у  костра,
наслаждаясь  покоем. --  Я никогда  не  отличалась крепким  здоровьем. Врачи
рекомендовали мне путешествие по морю, ну я и выбрала самое продолжительное.


     "You little knew what you were choosing," I laughed.

     -- Не знали вы, что выбирали! -- рассмеялся я.


     "But I shall  be a different women  for the  experience, as well  as  a
stronger woman," she answered; "and, I hope a better woman. At least I shall
understand a great deal more life."

     -- Что ж, это очень изменило меня и, надеюсь, -- к лучшему, -- заметила
она.  -- Я теперь  стала  крепче, сильнее. И, во всяком случае, больше  знаю
жизнь.


     Then, as the short  day waned,  we fell  to  discussing  Wolf  Larsen's
blindness.  It was inexplicable. And that it  was  grave,  I  instanced  his
statement that  he intended to stay  and  die on Endeavour Island.  When he,
strong  man that  he was, loving  life as he did, accepted his death, it was
plain that he  was troubled by something more than mere blindness. There had
been his terrific  headaches, and  we were agreed that it  was  some sort of
brain break-  down,  and  that  in his  attacks he endured  pain  beyond our
comprehension.

     Короткий осенний день быстро шел на убыль. Мы разговорились о страшной,
необъяснимой слепоте,  поразившей Волка Ларсена. Я сказал, что, видимо, дело
его плохо, если  он  заявил, что хочет остаться и умереть на Острове Усилий.
Когда такой сильный, так любящий жизнь человек готовится к смерти, ясно, что
тут   кроется   нечто  большее,  чем   слепота.   А   эти  ужасные  головные
болиПотолковав,  мы  решили, что  он,  очевидно,  страдает какой-то болезнью
мозговых сосудов и во время приступов испытывает нечеловеческую боль.


     I  noticed as  we talked over his condition, that  Maud's sympathy went
out to  him more  and more; yet I could not but love her for it, so  sweetly
womanly was it. Besides, there was no false sentiment about her feeling. She
was agreed that the  most rigorous  treatment was necessary if  we  were  to
escape,  though  she recoiled at the suggestion  that  I might some  time be
compelled to take his life to save my own - "our own," she put it.

     Я  заметил,  что, чем  больше  говорили  мы  о тяжелом состоянии  Волка
Ларсена, тем сильнее прорывалось у Мод  сострадание  к нему, но это было так
трогательно и так по-женски, что лишь сильнее привлекало меня к  ней. К тому
же всякая фальшивая сентиментальность  была ей совершенно чужда.  Мод вполне
соглашалась со мной, что  нам  необходимо применить к  Волку  Ларсену  самые
суровые меры, если  мы хотим уплыть с этого  острова,  и только мысль о том,
что я  могу оказаться  вынужденным лишить его жизни, чтобы спасти свою  (она
сказала "нашу") жизнь, пугала ее.


     In the morning we had breakfast and were at work by daylight. I found a
light kedge anchor in the fore-hold, where such things were kept; and with a
deal of  exertion got it on deck and into the boat. With a long running-line
coiled  down in the stem,  I rowed well out into our little cove and dropped
the anchor into the water. There was no  wind,  the  tide was high, and  the
schooner floated.  Casting off  the shore-lines, I kedged  her out  by  main
strength (the windlass being broken), till she rode  nearly  up and  down to
the small anchor - too small to hold her in any breeze. So I lowered the big
starboard anchor, giving  plenty of slack; and by afternoon I was at work on
the windlass.

     На следующий день  мы позавтракали на рассвете и сразу же  принялись за
работу.  В носовом  трюме, где хранился судовой инвентарь,  я нашел  верп  и
ценой больших усилий вытащил его на палубу и спустил в шлюпку. Сложив бухтой
на корме шлюпки длинный трос, я завез якорь подальше от берега и бросил его.
Ветра не было, стоял высокий прилив, и шхуна была на плаву.  Отдав швартовы,
я  начал  верповать  вручную,  так как  брашпиль  был испорчен.  Скоро шхуна
подошла почти к самому верпу. Он, конечно,  был слишком  мал, чтобы удержать
судно  даже при  легком бризе, поэтому я отдал  большой якорь правого борта,
дав побольше слабины. После обеда я взялся восстанавливать брашпиль.


     Three days  I worked on that windlass.  Least  of  all things was  I  a
mechanic, and in  that time I accomplished what an ordinary  machinist would
have done in as many hours. I had to learn my tools to begin with, and every
simple mechanical principle which such a man would have at his finger ends I
had  likewise to learn.  And at the end of three days I had a windlass which
worked clumsily. It never gave  the satisfaction the old windlass had given,
but it worked and made my work possible.

     Целых  три дня  провозился  я с  этим  брашпилем,  хотя любой  механик,
вероятно, исправил бы его за три часа. Но я в этом ровно  ничего не смыслил,
и   мне  приходилось  овладевать  знаниями,  которые  являются  азбукой  для
специалиста;  да  к  тому  же   я  должен  был   еще   учиться  пользоваться
инструментами. Однако к концу  третьего дня брашпиль с грехом  пополам начал
действовать. Он работал  далеко  не так хорошо,  как до поломки,  но  все же
делал свое дело, без него моя задача была бы невыполнима.


     In  half a day  I got the two topmasts aboard and the shears rigged and
guyed as before. And that night I slept on board and on deck beside my work.
Maud, who refused to stay alone ashore, slept in the forecastle. Wolf Larsen
had sat  about, listening to my repairing the windlass and talking with Maud
and me  upon indifferent subjects. No reference was made on  either  side to
the  destruction of the shears; nor  did he say  anything  further about  my
leaving his ship alone.  But still  I had feared him, blind and helpless and
listening,  always listening, and I  never let  his  strong arms get  within
reach of me while I worked.

     Полдня ушло у меня на то, чтобы поднять на  борт обе стеньги, поставить
стрелу и закрепить  ее оттяжками, как и в первый  раз.  В эту ночь  я улегся
спать прямо на палубе около стрелы. Мод отказалась ночевать одна на берегу и
устроилась в  матросском кубрике. Днем  Волк Ларсен  опять сидел на  палубе,
прислушиваясь к тому, что мы делаем, и беседовал с нами на посторонние темы.
Никто из нас ни словом не  обмолвился о произведенных  им разрушениях,  и он
больше не требовал, чтобы  я  оставил  его  шхуну в покое. Но  я по-прежнему
боялся   его   --   слепого,   беспомощного   и   все   время   настороженно
прислушивающегося. Работая, я старался держаться  подальше, чтобы он  не мог
вцепиться в меня своей мертвой хваткой.


     On this night,  sleeping under my beloved  shears, I was aroused by his
footsteps on the deck. It was a starlight night, and I could see the bulk of
him dimly  as he  moved  about.  I  rolled out  of  my  blankets  and  crept
noiselessly  after him in  my  stocking feet.  He had  armed himself  with a
draw-knife from the tool-locker, and with this he prepared to cut across the
throat-halyards  I had again rigged to the shears. He felt the halyards with
his hands and discovered  that  I had not made them  fast. This would not do
for a draw-knife, so he  laid hold of the running part, hove taut,  and made
fast. Then he prepared to saw across with the draw-knife.

     В эту ночь, заснув возле нашей  драгоценной стрелы, я  очнулся от звука
шагов.  Была  звездная  ночь,  и  я  увидел  темную  фигуру  Волка  Ларсена,
движущуюся по палубе. Я  вылез  из-под одеяла и неслышно подкрался  к  нему.
Вооружившись  плотничьим  скобелем,  взятым  из  ящика  с  инструментами, он
собирался  перерезать им  гафельгардели,  которыми  я снова оснастил стрелу.
Нащупав веревки, он  убедился, что  я оставил  их ненатянутыми. Тут скобелем
ничего нельзя было сделать,  и он натянул  гафель-гардели и закрепил  их. Он
уже готов был перепилить их скобелем, когда я произнес негромко:


     "I wouldn't, if I were you," I said quietly.

     -- На вашем месте я бы не стал этого делать.


     He heard the click of my pistol and laughed.

     Он услышал, как я взвел курок револьвера, и засмеялся.


     "Hello, Hump," he said. "I  knew you were here all the time. You  can't
fool my ears."

     -- Хэлло, Хэмп! -- сказал он. -- Я ведь все  время знал,  что вы здесь.
Моих ушей вы не обманете.


     "That's a  lie, Wolf  Larsen," I  said,  just  as  quietly  as  before.
"However, I am aching for a chance to kill you, so go ahead and cut."

     -- Лжете,  Волк Ларсен, -- сказал я,  не повышая  голоса. -- Но  у меня
руки чешутся пристрелить вас, так что делайте свое дело, режьте.


     "You have the chance always," he sneered.

     -- У вас всегда есть эта возможность, -- насмешливо сказал он.


     "Go ahead and cut," I threatened ominously.

     -- Делайте свое дело! -- угрожающе повторил я.


     "I'd  rather  disappoint you,"  he laughed, and turned  on his heel and
went aft.

     -- Предпочитаю  доставить  вам разочарование, -- со смехом  пробормотал
он, повернулся на каблуках и ушел на корму.


     "Something must be done, Humphrey," Maud said, next morning, when I had
told her of the night's occurrence. "If he has liberty, he may do  anything.
He may sink  the vessel, or set fire to it. There is no telling what  he may
do. We must make him a prisoner."

     Наутро я рассказал Мод об этом ночном происшествии, и она заявила:
     --  Что-то  нужно  предпринять, ХэмфриОставаясь  на  свободе, он  может
сделать все что угодно. Он  способен затопить шхуну, поджечь ее. Неизвестно,
что он выкинет. Его нужно посадить под замок.


     "But  how?"  I asked, with  a helpless shrug. "I dare  not  come within
reach of his arms, and he knows that so long as his resistance is  passive I
cannot shoot him."

     -- Но как?  -- спросил я, беспомощно  пожав плечами. -- Подойти  к нему
близко  я не  решаюсь и  в  то же время не могу  заставить себя выстрелить в
него, пока его сопротивление остается пассивным. И он это знает.


     "There must be some way," she contended. "Let me think."

     --  Должен  же быть какой-то  способ, --  возразила Мод. --  Дайте  мне
подумать.


     "There is one way," I said grimly.

     -- Способ есть, -- мрачно заявил я.


     She waited.

     Она с надеждой поглядела на меня.


     I picked up a seal-club.

     Я поднял охотничью дубинку.


     "It won't kill him," I said. "And before he could recover I'd have  him
bound hard and fast."

     -- Убить его  она не убьет, --  сказал я, -- а прежде чем он  придет  в
себя, я успею связать его по рукам и ногам.


     She shook her head with  a shudder. "No, not that.  There must be  some
less brutal way. Let us wait."

     Но Мод с содроганием покачала головой.
     -- Нет, только не это! Нужно найти  какой-нибудь менее зверский способ.
Подождем еще.


     But we did not have to wait long, and the problem solved itself. In the
morning, after several  trials, I found the point of balance in the foremast
and  attached my hoisting tackle a few feet  above it. Maud held the turn on
the windlass and coiled down while I heaved. Had  the windlass been in order
it would not have been so difficult; as it was, I was compelled to apply all
my  weight  and  strength to every inch  of  the  heaving.  I  had  to  rest
frequently.  In  truth,  my  spells  of  resting  were longer  than those of
working. Maud even contrived, at  times  when all my efforts could not budge
the windlass, to hold the turn with one hand and with the other to throw the
weight of her slim body to my assistance.

     Ждать нам  пришлось недолго --  дело решилось  само  собой. Утром после
нескольких  неудачных попыток я наконец определил центр  тяжести фок-мачты и
закрепил несколько выше  его подъемные тали. Мод направляла трос на брашпиле
и  складывала в  бухту  сбегавший  конец. Будь брашпиль в исправности,  наша
задача была бы несложной, а  так  мне приходилось со всей силой налегать  на
рукоятку, чтобы поднять мачту хотя бы на один дюйм. То и дело я присаживался
отдохнуть. По правде говоря, я больше отдыхал, чем работал. Когда,  невзирая
на  все мои  усилия, рукоятка не  подавалась, Мод, держа конец  одной рукой,
ухитрялась еще помогать мне, налегая на рукоятку своим хрупким телом.


     At the end of an hour the single and double blocks came together at the
top of the  shears. I could hoist no more. And yet  the  mast was not  swung
entirely  inboard. The butt  rested against  the  outside of the port  rail,
while the top  of the mast overhung the water far beyond the starboard rail.
My shears were too short. All  my work had been for nothing. But I no longer
despaired in the old way. I was acquiring more confidence in myself and more
confidence in the possibilities of windlasses, shears, and hoisting tackles.
There was  a way in which it  could be done, and it remained  for me to find
that way.

     Через  час оба  блока сошлись у  вершины стрелы.  Дальше поднимать было
некуда,  а мачта  все еще  не перевалилась через  борт. Основанием своим она
легла на планшир левого борта, в то время как верхушка ее нависала над водой
далеко за правым бортом. Стрела  оказалась коротка, и вся моя работа свелась
к нулю. Но я уже не приходил в отчаяние, как  прежде. Я начинал обретать все
большую веру  в  себя и в потенциальную  силу  брашпилей, стрел и  подъемных
талей.  Способ  поднять  мачту,  несомненно,  существовал, и  мне оставалось
только найти его.


     While I  was  considering  the problem, Wolf  Larsen  came  on deck. We
noticed  something  strange  about  him  at  once.  The  indecisiveness,  or
feebleness,  of  his  movements  was more pronounced. His walk  was actually
tottery as he came down the port side of the cabin. At the break of the poop
he reeled, raised  one hand to his eyes with the  familiar brushing gesture,
and fell down the steps - still on his feet - to the main deck, across which
he staggered, falling and flinging out his arms for support. He regained his
balance by the  steerage companion-way and stood there dizzily  for a space,
when he suddenly crumpled up and collapsed, his legs bending under him as he
sank to the deck.

     Пока я размышлял над  этой задачей, на ют  вышел Волк Ларсен. Нам сразу
бросилось в глаза, что с ним творится что-то неладное. Во всех его движениях
еще сильнее чувствовалась какая-то нерешительность, расслабленность. Проходя
вдоль рубки, он несколько раз споткнулся, а поравнявшись с краем юта, сильно
пошатнулся, поднял руку уже знакомым мне жестом, -- словно  смахивая паутину
с лица,  -- и вдруг загремел  по сту