Змия, проделывались такие ужасающие вещи, что даже привычная и огрубелая душа моя содрогалась. Другим этапом дороги, ведущей к смерти, была судьба привычных пьяниц, которые как-то вдруг, как будто невзначай, протягивали ноги. Они немедленно помирали, если заболевали самыми незначительными болезнями, которые всякий иной человек легко мог бы перенести. Иногда их находили мертвыми, одиноко лежащими в постелях; иногда бывали чистые случайности вроде той, когда у Билли Келлея в пьяном виде оторвало палец во время разгрузки парохода; так же легко могло оторвать ему и голову. Я вдумался в свое положение и понял, что привыкаю к вредному образу жизни, ведущему слишком быстро к смерти, чтобы он мог нравиться моей полной жизненных сил молодости. Для меня был лишь один способ спастись от этого опасного образа жизни: я решил обязательно уйти в море в качестве матроса. Флот охотников на тюленей зимовал в заливе Сан-Франциско, и я встречал в барах шкиперов, помощников их, охотников, рулевых и гребцов. Я познакомился с охотником Питом Хольтом, согласился поступить к нему гребцом и обязался служить на всякой шхуне, куда он сам поступит. Мне пришлось выпить с ним полдюжины стаканов вина, после чего мы закрепили наш договор. XVI Пятьдесят дней чудного плавания и полной трезвости привели меня в отличный вид. Алкоголь выветрился из моего организма; с первой минуты отъезда я ни разу не знал желания выпить вина; сомневаюсь, вспоминал ли я даже о нем. Конечно, на баке разговор часто вертелся вокруг выпивки; матросы рассказывали о своих более интересных или забавных кутежах, вспоминая о них с большим увлечением, чем о всех других приключениях своей разнообразной жизни. Старшим на баке был толстый пятидесятилетний Луи. Он был прогоревший шкипер. Зеленый Змий победил его, и он оканчивал карьеру, где начал ее, то есть на баке. Его пример произвел на меня сильное впечатление; оказывается, у Зеленого Змия были разнообразные таланты: он не всегда старался убивать человека. Луи он не убил, а сделал гораздо хуже. Он отнял у него власть, службу и жизненный комфорт; он распял его самолюбие и осудил его на тяжелую жизнь простого матроса, которая должна была тянуться до тех пор, пока выдержит его прекрасное здоровье,- должно быть, очень долго! Мы оканчивали плавание по Тихому океану, проплыли мимо вулканических вершин поросших джунглями Бонинских островов, прошли среди рифов в глубокую бухту и бросили якорь среди дюжины таких же морских цыган, как и мы сами. Запах неведомой флоры доносился с тропических берегов. Туземцы в курьезных ладьях и японцы на еще более курьезных "сам-панах" плавали по бухте и поднимались к нам на борт. Я впервые видел чужую страну и стремился поехать на берег и проверить истину всего прочитанного мною в книгах. Виктор и Аксель, швед и норвежец, и я решили держаться вместе (мы так и сделали и в продолжение остального плавания заслужили название "трех скандалистов"). Сговорившись относительно своих планов, мы поплыли на лодке к берегу через живые коралловые рифы и пошли к белому берегу, покрытому коралловым песком. Виктор и Аксель заявили, что нам следует выпить перед началом нашей длинной прогулки. Я совсем не хотел пить, но желал быть славным малым и хорошим товарищем. Даже память о Луи не удержала меня, когда я стал вливать себе крепкую и острую жидкость в горло. После полудня Виктор уже безумствовал и хотел драться со всеми и каждым. С тех пор мне случалось видеть больных в домах умалишенных, и они ничем не отличались от Виктора, разве только что поведение его было еще безумнее. Помню оригинальное мнение, высказанное по поводу Виктора прочими матросами, такими же пьяницами, как и он сам. Они неодобрительно качали головой, говоря: "Такому человеку не следовало бы пить". Надо сказать, что Виктор был ловкий матрос и добрейший товарищ на баке. Он был великолепным типом идеального матроса; товарищи знали ему цену и любили его. Однако Зеленый Змий преображал его в яростного безумца. Матросы знали, что пьянство (а пьянство всегда чрезмерно) делало их безумцами, но безумие их было все же, так сказать, умеренное. Дикое безумие было нежелательно потому, что оно портило веселье других и часто кончалось трагедией. С их точки зрения, умеренное безумие было вполне допустимо. Но с точки зрения всего человечества, допустимо ли и желательно ли безумие вообще? А есть ли на свете больший подстрекатель к безумию, чем Зеленый Змий? Рассказаное мною может послужить образчиком остальных десяти дней, проведенных нами на Бонинских островах. Виктор оправился, присоединился к нам с Акселем, и мы стали кутить более осторожно. А все же мы ни разу не поднялись по тропинке среди лавы и цветов! Мы видали всего только город и четырехугольные бутылки. Тот, кто обжегся огнем, обязан предупреждать других. Если бы я был благоразумным, то я гораздо больше наслаждался бы Бонинскими островами. Но дело не в том, что мы должны были бы делать, а в том, что мы делаем на самом деле. Это непререкаемый и вечный факт. Я же делал то, что делали в то же самое время миллионы людей, разбросанных по всему свету. Я был просто человеческим существом, идущим обычными путями мужчин,- таких мужчин, которыми, заметьте, я восхищался,- полнокровных, сильных, породистых, крупных мужчин, самостоятельных и не скупившихся в растрате жизненных сил. Пути эти были широко открыты и походили на зияющий колодезь, находящийся среди двора, где играют дети. Как ни говори отважным мальчикам, начинающим неверными шагами знакомиться с жизнью, что не следует подходить к раскрытому колодцу, они все равно будут подходить к нему. Это известно всем родителям. То же самое относится и к Зеленому Змию. Все запреты всего мира не в состоянии удержать мужчин и подражающих им юношей от Зеленого Змия, если он везде доступен и всюду считается спутником мужества, отваги и великодушия. Единственный и рациональный выход из этого положения для людей двадцатого века состоит в скорейшем закрытии этого колодца; следует оставить девятнадцатому и прочим предшествовавшим, векам их обычаи вроде сожжения ведьм, нетерпимости и разных фетишей и далеко не последнего в числе пережитков варварских веков и самого Зеленого Змия. XVII Мы подняли якорь под веселую песню и вышли из порта Иокогама, держа курс в Сан-Франциско. Мы на этот раз шли северным путем; нас подгонял сильный западный ветер, и мы пересекли Тихий океан в тридцать семь дней прекрасного плавания. Нам предстояло получить много заработанных денег, и в течение всех тридцати семи дней, проведенных без капли вина, мы только и делали, что строили планы, как бы нам приятнее тратить наш заработок. Каждый из нас начинал с заявления (древнего и ходячего на баках): "Знать не хочу никаких акул меблированных домов". Затем следовало, в скобках, сожаление о количестве денег, ухлопанных в Иокогаме. Вслед за тем каждый описывал, что ему больше всего хотелось. Например, Виктор говорилч, что немедленно по приезде в Сан-Франциско он, не останавливаясь, проедет мимо набережной и Барбарского побережья и сделает объявление в газетах, гласящее, что он ищет комнату в простой рабочей семье. Он говорил: "Я буду ходить в какой-нибудь танцкласс недели на две для того, чтобы познакомиться с девушками и молодыми людьми. Тогда я попаду в среду танцующей молодежи, и они будут приглашать меня к себе домой на вечера и все такое; с меня хватит моих денег до января, а тогда я опять поеду на тюленью охоту". Нет, он больше не собирался пить. Он знал, как все это делается, особенно с ним,- пьешь, пьешь без остановки, и деньги незаметно выходят. Он мог выбрать благодаря горькому опыту между тремя днями, проведенными у акул и гарпий Барбарского побережья и целой зимой, полной здоровых развлечений. Не подлежит сомнению, что он выберет второе. Аксель Гундерсон, не любивший танцев и общественных развлечений, говорил: "Я хорошо заработал и могу послать деньги домой. Уж пятнадцать лет я не видал старухи матери и всей семьи. Я пошлю деньги домой к своему приезду, затем найду хороший пароход, идущий в Европу, и приеду туда с новым заработком. Таким образом, у меня будет больше денег, чем когда бы то ни было до сих пор. Я буду настоящим принцем дома! Вы понятия не имеете, до чего все дешево в Норвегии! Я буду делать всем подарки - буду тратить деньги так, как тратил бы у нас миллионер, и проживу там целый год, до тех пор, пока не придется опять идти в море". - Вот, вот, так и я сделаю,- объявил Рыжий Джон.- Я уже три года ничего не знаю о домашних, и десять лет прошло с тех пор, как я был дома. Там все так же дешево, как и у тебя в Швеции, Аксель;мои близкие настоящие крестьяне и фермеры. Я пошлю свои деньги домой и поеду с тобою на том же пароходе вокруг мыса Горн. Аксель Гундерсон и Рыжий Джон так красочно описывали сельские прелести и праздничные торжества своей родины, что каждый влюбился в родину другого, и они серьезно поклялись совершить путешествие вместе и по очереди провести по шести месяцев на родине каждого. Не было никакой возможности оторвать их друг от друга до самого конца плавания, до того они увлеклись обсуждением своих планов. Длинный Джон не был домашней душой, но ему жизнь на баке смертельно надоела. Он также отвергал акул меблированных домов. Он тоже собирался найти себе комнату в тихой семье, затем поступить в школу навигации и держать экзамен на капитана. Все остальные говорили вроде этого и клялись, что на этот раз будут благоразумны и не истратят зря денег. Никаких жадных содержателей меблированных домов и никаких выпивок - таков был пароль, господствовавший на нашем баке. Люди стали скупы; они проявляли неслыханную экономию, они отказывались даже от покупки платья из корабельного склада, довольствуясь нашиванием огромных так называемых "заплат обратного пути". Они даже экономили спички, закуривая по нескольку человек одновременно и зажигая трубки одною и той же спичкой. Когда мы подошли к набережной Сан-Франциско и прошли через осмотр, произведенный портовыми врачами, то нас немедленно окружили выехавшие на лодках посыльные из меблированных домов. Они толпой взобрались на корабль; каждый выкрикивал имя своего учреждения, и каждый имел за рубашкой даровую бутылку виски. Но мы важно и с ругательствами отмахивались от них; мы не нуждались ни в меблированных домах, ни в виски. Мы были трезвые и экономные матросы, намеревавшиеся с большим толком тратить наши деньги. Затем последовала уплата заработанных денег в присутствии морского комиссара. Мы вышли на тротуар, каждый из нас с полным карманом. Вокруг нас, как ястребы, реяли акулы и гарпии. Мы поглядели друг на друга; мы прожили семь месяцев вместе, и тут дороги наши расходились, надо было отдать последнюю дань товариществу (ведь таков уж обычай). "Идемте, молодцы",- сказал наш боцман. Перед нами был неизбежный питейный дом, их даже было около полдюжины поблизости. Когда мы последовали за боцманом в избранный им бар, то акулы густой толпой остались на тротуаре снаружи. Некоторые даже решились войти вслед за нами, но мы не пожелали с ними разговаривать. Мы стояли рядышком вдоль длинного прилавка- боцман, помощник капитана, шестеро охотников, шестеро рулевых и пятеро гребцов. Последних было всего только пять, потому что шестого пришлось бросить за борт с мешком угля, привязаным к его ногам, между двумя снежными буранами во время сильнейшей бури около мыса Джеримо. Нас было девятнадцать человек, и эта выпивка должна была быть нашей последней. Проработав семь месяцев во всякую погоду вместе, мы теперь в последний раз смотрели друг на друга; мы знали, что пути моряков далеко расходятся. Мы все выпили угощение боцмана и помощника капитана. Возможно ли было пить за здоровье только одного из них? Теперь уже Хольт, охотник (погибший вместе со всей командой в следующем году на "Мэри Томас"), заказал нам всем вина. Время проходило, вино являлось на прилавке, голоса наши становились громче, и головы начинали кружиться. Все шестеро охотников требовали, во имя священного товарищества, чтобы команда выпила хоть разок с каждым из них. Той же точки зрения придерживались и шестеро рулевых и пятеро гребцов. У всех нас были деньги; деньги наши были не хуже, чем у других, и сердца наши не менее широки и щедры! Девятнадцать стаканов вина! Надо ли больше Зеленому Змию для того, чтобы закабалить человека? Уже все были готовы предать забвению облюбованные ими, планы. Шатаясь, вышли они из бара прямо в объятия акул и гарпий. Богатства их хватило не надолго; они истратили его кто в неделю, а кто и в два дня, после чего хозяева их меблированных домов свезли их на корабли, уходившие в плавание. Меня спасло то, что у меня был свой угол и свои близкие. Я переехал через залив в Окленд, где, между прочим, узнал кое-что, напомнившее мне о смертном пути Зеленого Змия. Нельсона уже не было, его застрелили, когда он в пьяном виде сопротивлялся полиции. Компаньон его, принимавший участие в этом деле, сидел в тюрьме. Виски Боб был убит. Старик Коль, старик Смудж и Боб Смит также кончили свое существование. Другой Смит, тот, что плавал на "Анне" и носил за поясом револьверы, утонул. Про Француза-Франка говорили, что он прячется где-то на реке, боясь показываться из-за какого-то своего непотребного поступка. Другие ходили в арестантском платье в Сан-Квентине или Фольсоме. Большой Алекс, король греков, с которым я вместе ездил на досмотр рыбных мест, получил удар ножом в спину, который проткнул ему, легкое. Он умер медленной смертью, не выдержав ранения, так как страдал от туберкулеза. Дорога была оживленная и полная путешествеников, и я хорошо знал, что за исключением одного Смита с "Анни" Зеленый Змий был ответствен за смерть их всех. XVIII Мое увлечение оклендской набережной бесследно прошло. И она сама, и жизнь ее мне перестали нравиться. Меня уже не привлекали ни пьянство, ни бродяжничество. Я вернулся к оклендской публичной библиотеке и стал читать там книги с большим разумением, чем в былое время. Кроме того, мать моя говорила, что я достаточно перебесился и пора поступить на постоянную службу. Семья очень нуждалась в средствах. Я поступил на джутовую фабрику. Тут начинается период полной невинности в отношении всего, касавшегося Зеленого Змия. Я не пил ни одной капли вина в продолжение многих месяцев. Я попал в союз молодых христиан. Препровождение времени там было здоровое и спортивное, но слишком юношеское. Оно уже не удовлетворяло меня: я уже не был ни мальчиком, ни юношей, несмотря на свои молодые годы. Я кутил со взрослыми людьми и знал таинственные и страшные вещи. Относительно молодых людей, встреченных мною в союзе, я был как бы обитателем другого мира. Я говорил иным языком, и жизненный опыт мой был печальнее и страшнее. В счастливые времена будущего, когда алкоголь будет изгнан из привычек людей, именно союзы, вроде союза молодых христиан и другие, подобные им, но несравненно лучше, мудрее и мужественнее, объединят тех, которые теперь ищут развлечения, занятия и друзей в питейных домах. Пока мы живем нынешним днем и будем говорить о нем. Я работал по десять часов в день на джутовой фабрике, это был однообразный труд у машины; мне же хотелось жить по-настоящему, осуществить свое призвание, а не работать при машине за десять центов в час. Питейные дома уже надоели мне, и я хотел чего-нибудь нового. Я возмужал, и во мне развивались нежданные и беспокойные силы и наклонности. К моему счастью, я в это время познакомился в Луи Шаттоком, и мы подружились. Луи Шатток был настоящим шалуном, убежденным в том, что он в качестве городского мальчика уже прошел огонь, воду и медные трубы. Я же совсем не был городским мальчиком. Луи был красив и строен и всегда влюблен в девушек. Любовь была для него интересным и увлекательным занятием. Я же совсем ничего не знал о девушках, потому что слишком стремился сделаться мужчиной. Эта сторона жизни осталась совсем неизвестной для меня. Когда Луи прощался со мною, снимал шляпу перед знакомой барышней и уходил рядом с нею по тротуару, я ощущал зависть. Мне захотелось принять участие в игре. - Ну что ж, за чем стало дело? - сказал Луи. - Познакомься с какой-нибудь девушкой. ...Мы с Луи не имели возможности посещать танцклассы или общественные балы, где было очень удобно начинать знакомство. У нас не хватало денег. Он был молотобойцем и зарабатывал лишь немногим больше меня. Мы оба жили дома и платили за свое содержание. На оставшиеся деньги мы покупали папиросы, необходимую одежду и сапоги, после чего у каждого из нас оставалась на личные расходы сумма, колебавшаяся от семидесяти центов до одного доллара в неделю. Мы складывали эту сумму и делили ее пополам; иногда один из нас брал ее всю в долг, когда предвиделось какое-нибудь особо интересное приключение с девушкой... Луи уговаривал барышень приводить с собою подруг для меня, но те, которые приходили, не нравились мне; они показались мне слабыми копиями с его выдающихся экземпляров. Беда была в том, что я, видевший всякие виды, был еще страшно застенчив. Луи постоянно подбодрял меня, но я был связан моим полным незнакомством с девушками. Они казались мне чужими и далекими после пережитой мною скороспелой жизни взрослого мужчины. Когда наступал момент решительных действий, то у меня не хватало подобающей дерзости и достаточного апломба. Тогда Луи показывал мне, что надо делать: известный многообещающий взгляд, улыбка, решимость, приподнятая шляпа, два слова, немного колебаний, хихиканья, жеманного нервничанья - и вот Луи уже успел познакомиться и зовет меня кивком головы для дальнейших представлений. Но лишь только мы расходились попарно, то я замечал, что Луи неизменно избирал себе хорошенькую и оставлял мне неинтересную. Мы с Луи каждый вечер встречались в маленькой кондитерской или на углу улицы после окончания работы. Однако теплая осень прошла, и улица перестала быть приятным местом для свидания в холодные ночи или в сырости под мелким дождем. Мы с Луи стали обсуждать наше положение; оно разрешалось одним лишь образом: надо было идти в питейный дом, в место собрания мужчин, в место, где они бражничают с Зеленым Змием. Как хорошо помню я тот сырой и ветреный вечер! Мы были без пальто, так как не имели возможности купить себе верхнюю одежду. В барах всегда тепло и уютно. Мы пошли туда не из желания выпить; однако, зная, что бары не благотворительные учреждения, мы понимали, что нельзя проводить в них много времени, не купив себе вина. У нас было совсем мало центов. Нам было жаль тратить их, они были так нужны для трамвайных билетов для нас с нашими барышнями (когда мы были одни, то никогда не ездили на трамваях, а всюду ходили пешком). Поэтому нам хотелось получить по возможности больше удовольствия на свои деньги. Мы потребовали карты и играли в продолжение целого часа, причем Луи угощал раз, и я тоже раз, а пили мы пиво, так как оно дешевле вина и стоит только десять центов на двоих. Это было мотовство, и как жалко нам было этих денег! Мы с Луи были здоровые юноши и совсем не хотели пить, да и средств у нас не было на пьянство. А все же обстоятельства и холодная, дождливая погода принудили нас искать убежища в питейном доме, где нам приходилось тратить часть нашего скудного заработка на вино. Иные критически настроенные читатели могут возразить, что мы могли бы отправиться в союз молодых христиан, в ночную школу, в общественные кружки и в дома наших молодых знакомых. Я только могу ответить на это, что мы во все эти места не пошли. Это неопровержимый факт. И теперь еще, в данный момент, сотни и тысячи таких же мальчиков, как Луи и я, поступают совершенно так же, как и мы, и идут к теплому и уютному Зеленому Змию, зовущему, приветствующему их запанибрата и научающему их идти по путям своим. XX Джутовая фабрика не сдержала своего обещания относительно повышения моей платы до доллара с четвертью в день, и я, свободный молодой американец, предки которого дрались во всех войнах, начиная с первых дореволюционных войн с индейцами, доказал свободу договорного права тем, что бросил свою службу. Я все еще придерживался твердого решения остепениться и стал искать места. Было ясно, что неквалифицированная работа плохо оплачивалась; мне надо было выучиться ремеслу, и я остановился на электротехнике. Потребность в электриках постоянно возрастала. Но каким образом сделаться монтером? У меня не было денег на плату за учение ни в техническом училище, ни в университете; кроме того,я был невысокого мнения об учебных заведениях. Я был человеком практики, живущим в практическом мире. Кроме того, я еще верил в старые мифы, составлявшие достояние каждого молодого американца. Мальчик, работавший на канале, мог сделаться президентом. Каждый мальчик, поступавший в какую угодно фирму, мог путем экономии, энергии и трезвости выучиться своему делу и подниматься все выше и выше по ступеням службы, пока не достигал положения младшего компаньона владельца. Он, конечно, со временем становился и главным владельцем. Весьма часто (если верить мифу) мальчик этот благодаря своему хорошему поведению и прилежанию женился на дочери своего хозяина. Я совсем утвердился в подобных верованиях относительно хозяйских дочерей и был убежден, что и я непременно женюсь на дочери своего хозяина. В этом не могло быть никаких сомнений; все мальчики в мифах непременно женились на них, лишь только они достаточно подрастали. Ввиду всего этого я навеки простился с жизнью искателя приключений и направился в главное управление одной из наших оклендских электрических трамвайных сетей. Я пошел к главному заведующему в частный кабинет, великолепие которого ошеломило меня. Но я говорил без всякого страха. Я сказал ему, что хочу быть монтером, что я работы не боюсь и что он только должен взглянуть на меня, и он увидит, как я крепок и силен. Я сказал, что я хочу начать с самого начала и понемногу продвинуться вперед, посвящая свою жизнь одному лишь этому занятию и этой службе. Заведующий приятно улыбался, слушая меня. Он заявил мне, что я сделан из материала, гарантировавшего мне успех, и что он считает необходимым поддерживать американскую молодежь, желающую выдвинуться. Предприниматели всегда ищут молодцов вроде меня, но, увы, они слишком редко встречают их. Мои стремления прекрасны и вполне достойны, и он сделает все возможное для того, чтобы дать мне случай выдвинуться. (Мое сердце билось от волнения, и я думал: неужели я действительно женюсь на его дочери?) - Прежде чем перейти на самую линию, где вы выучитесь более сложной работе,- продолжал он,- вам придется, конечно, поработать в парке с рабочими, устанавливающими и ремонтирующими вагоны (к этому времени я совсем убедился насчет его дочери и думал о том, много ли у него паев в деле). Однако,- сказал он,- вы сами поймете, что вы не можете сразу стать помощником парковых монтеров. До того следует еще поработать, начиная с самых первых должностей. Вы сначала будете мести полы, мыть окна и вообще чистить помещения в парке. Если работой вашей останутся довольны, то вы перейдете в помощники парковых монтеров. Я не видел ничего общего между подметанием полов, чисткой помещения и подготовлением к карьере электротехника; но я помнил, что в высоконравственных книжках мальчики начинали учение с самых низших должностей и прилежностью достигали самых высших. - Когда мне начинать работу? - спросил я, нетерпеливо стремясь к этой ослепительной карьере. - Постойте,- сказал заведующий,- мы ведь с вами согласились, что вы начнете с низших должностей. Вы не можете немедленно поступить в парк на какую бы то ни было должность. Перед тем вы должны побывать смазчиком в машинном отделении. Я почувствовал легкое разочарование, и мне показалось, что расстояние между мною и его дочерью как бы увеличилось. Однако я вновь подбодрился, подумав, что со знанием паровых машин я буду лучшим электротехником. Я был уверен, что в качестве смазчика в огромном машинном отделении я успею выучиться многому. Будущая карьера моя показалась мне опять ослепительно-привлекательной. - Когда мне приходить на работу? - спросил я с благодарностью. - Но ведь вы не можете надеяться немедленно попасть в машинное отделение,- сказал заведующий.- Тут нужна подготовка, и следует сначала пройти через кочегарку. Я вижу, что вы отлично понимаете меня. Вы увидите, что подвозка угля уже сама по себе научное занятие. Знаете ли, что мы взвешиваем каждый фунт сжигаемого у нас угля? Мы таким образом узнаем ценность покупаемого угля. Мы досконально, до последнего цента, знаем цену каждой статьи нашего производства. Мы узнаем, какие кочегары менее экономны и по глупости или равнодушию получают мало жара из сжигаемого ими топлива.- Заведующий опять приятно улыбнулся.- Вы видите, как важно все, что касается как будто бы незначительного вопроса об угле; чем больше вы о нем узнаете, тем лучшим вы сделаетесь работником, ценным для нас и с выгодой для самого себя. Ну, что же? Готовы ли вы приняться за работу? - Чем раньше, тем лучше! - отважно ответил я. - Прекрасно,- сказал он.- Приходите завтра в семь часов. Мне объяснили, в чем будут состоять мои обязанности. Условия моей службы были следующие: десятичасовой рабочий день ежедневно, включая воскресенье и праздники, с одним свободным днем ежемесячно, с платой в тридцать долларов в месяц. Привлекательного в этом ничего не было. Уже много лет назад я зарабатывал пo доллару в день на жестяной фабрике, но я утешил себя мыслью, что не могу заработать больше, потому что я остался неквалифицированным рабочим. Теперь же все станет другим; я начинал учиться ремеслу с целью сделать карьеру, нажить состояние и добиться руки дочери заведующего. Я начал с самого начала. Я подвозил уголь кочегарам, бросавшим его лопатами в топки, где энергия горючего претворялась в пар, который в машинном отделении перерождался в электричество. Я находил, что подвоз угля должен считаться началом всего этого, то есть, конечно, если заведующему не придет в волову неожиданная фантазия отослать меня в угольные копи, откуда доставлялся уголь, чтобы я получил еще более основательное понятие о происхождении электричества, двигавшего трамваи. Это был ужасный труд! Я, давно работавший наравне со взрослыми мужчинами, узнал, что я и понятия не имел о настоящем труде. Десятичасовой день! При этом я подвозил уголь в дневные и ночные смены и никогда не оканчивал работы до восьми часов вечера. В общем, я работал от двенадцати до тринадцати часов в день, не получая сверхурочных, как на жестяной фабрике. Я делал работу двух людей. До моего поступления один взрослый и здоровый рабочий работал в дневную, а второй такой же работал в ночную смену. Они получали по сорок долларов в месяц. Заведующий, ища возможность сэкономить на составе рабочих, убедил меня взять на себя работу этих двух рабочих за тридцать долларов в месяц. Я думал, что он хотел сделать из меня электротехника; на самом же деле он просто сэкономил пятьдесят долларов в месяц в пользу компании. Я не знал, что из-за меня двое людей лишились места; никто не говорил мне этого. Заведующий даже предупредил других, чтобы мне ничего не говорили. Помню, с какой отвагой я начал работу в первый день! Я работал с высшим напряжением, наполняя железную тачку углем, подвозя ее к весам, взвешивая и отвозя дальше в кочегарку, где я сбрасывал груз на металлический пол перед топками. Да, я работал! Я работал больше двух мужчин, потерявших из-за меня место. Они просто подвозили уголь и скидывали его перед топками. Я делал то же самое в дневную очередь, но в ночную мне приходилось убирать уголь в кучу к стене кочегарки; последняя была невелика; она была первоначально рассчитана только на ночную топку, так что мне приходилось высоко складывать ночной уголь, делая ему подпорки из толстых досок. Когда куча делалась высокой, то мне приходилось вторично пускать в ход лопату, подбрасывая уголь на самый верх. В половине восьмого вечера я, изголодавшийся и еле державшийся на ногах, вымылся, сменил платье и потащился к трамваю. Квартира моя находилась в трех верстах от парка, и я получил карточку на проезд в вагонах с тем условием, что я буду садиться только в случае, когда не будет платных пассажиров без места. Я в изнеможении опустился на угловое наружное место, надеясь, что оно останется за мною, но вагон стал наполняться; на полдороге вошла женщина, и все места оказались занятыми. Я хотел встать и, к удивлению своему, почувствовал, что не могу. Мое утомленное тело окоченело на ветру. Я всю остальную часть дороги с трудом приводил в движение наболевшие мускулы и суставы и наконец вовремя добрался до стоячего положения на нижней ступени вагона. Когда же трамвай остановился у моего угла, то я почти свалился с ног, слезая со ступеньки. Я проковылял до дому и, хромая, вошел в кухню. Пока мать моя готовила ужин, я набросился на хлеб с маслом; однако аппетит мой еще не был утолен, и бифштекс не успел зажариться, как я уже крепко заснул. Мать напрасно трясла меня, пытаясь довести до достаточной степени сознания, чтобы я мог съесть свой ужин. Не успев в этом, она с помощью отца довела меня до моей комнаты, где я свалился на кровать и уснул мертвым сном. Когда меня утром разбудили, это было ужасное мучение. Все тело болело, и, что хуже всего, кисти опухали. Я возместил утерянный ужин огромным завтраком; когда же я, ковыляя, бежал к своему трамваю, то нес с собой обед вдвое больше вчерашнего. Пусть любой восемнадцатилетний юноша попытается выработать больше двух взрослых рабочих, и он поймет, что значит работа! Я съел последний кусочек моего громадного обеда далеко еще до полудня. Но я твердо решил показать, что может сделать энергичный молодой человек, намеревающийся подняться на верхи своей профессии. Труднее всего было, что мои кисти все продолжали опухать и мешали мне. Я думаю, что многие знают, как больно ступать на вывихнутую щиколотку. Так вообразите же себе боль, вызванную накладыванием угля лопатой и толканием нагруженной тачки двумя вывихнутыми руками! Это была страшная работа. Часто, когда никто не видел меня, я садился на пол и плакал от ярости, обиды, истощения и отчаяния. Второй день был самым тяжелым, и я вынес уголь и убрал последнюю партию в конце тринадцатичасового рабочего дня только благодаря дневному кочегару, обвязавшему мне кисти рук широкими кожаными ремнями. Они укрепляли и поддерживали кисти, а вместе с тем и задерживали возрастающую опухоль. Вот при каких условиях я продолжал учиться быть электротехником! По вечерам я с трудом ковылял к дому, засыпал, не успев поужинать, затем меня раздевали и укладывали в постель. Утро за утром я ковылял на работу, унося с собою все большие обеды. Я уже не читал книг, взятых в библиотеке, и не ухаживал за девушками. Я вел жизнь настоящего животного: я работал, ел и спал, а ум мой бездействовал. Это был какой-то кошмар. Я работал ежедневно, не исключая и воскресенья, и я нетерпеливо ждал единственного праздничного дня в конце месяца, решив провести его в постели и хорошенько выспаться. Страннее всего то, что я ни разу не выпил вина и не вспомнил о нем. Однако мне было известно, что люди, делающие чрезмерную работу, почти неизменно пьют. Я видел это и сам в прошлом делал то же самое. Но организм мой определенно не требовал алкоголя, и я не подумал искать в нем облегчения. Это было тогда, но позднейшая многолетняя привычка к обществу Зеленого Змия постепенно пробудила во мне влечение к алкоголю. Я заметил, что дневной кочегар часто упорно и странно смотрит на меня. Наконец он заговорил; он начал с того, что взял с меня клятву не выдавать его. Заведующий ему велел ничего не говорить мне, и он рисковал потерять свое место. Он рассказал о дневном грузчике и о ночном, и об их жалованьи. Я узнал, что получал тридцать долларов за работу, за которую они получали по сорок долларов каждый. Он просветил бы меня раньше, говорил кочегар, если бы он не был уверен, что я не выдержу и уйду с места. Он говорил, что я зря убиваю себя, сбивая цену рабочих рук и лишая двух людей работы. Но так как я был молодой американец, притом еще самолюбивый, то я не захотел немедленно бросить свое дело,- это было, конечно, глупо; но я решил проработать достаточно времени, чтобы доказать заведующему, что я в состоянии выдержать подобную работу, затем я уйду, и он поймет, какого молодца он упустил. Согласно с этим я твердо (и глупо) продолжал работать, пока в шесть часов вечера не убрал последний кусок ночного угля. Тогда я бросил место, где я должен был научиться электротехнике, делая работу двух взрослых людей за плату мальчика, пошел домой и проспал двенадцать часов. К счастью, я не успел за время работы сильно повредить своему здоровью. Но чрезмерная работа отвратила меня от какого бы то ни было труда. Мне было безразлично, получу ли я когда-нибудь постоянное место и выучусь ли какому-нибудь ремеслу. И я пустился вновь по стезе приключений, бродяжничая и пробираясь зайцем по железнодорожным путям. XXI И вот, лишь только я вновь вышел на путь приключений, как немедленно встретился лицом к лицу с Зеленым Змием. Я жил среди совсем чужих людей, и совместная выпивка знакомила нас и открывала возможность самых различных приключений. Так было даже в штатах, где продажа вина была запрещена. Например, в Айове в 1894 году я бродил по главной улице города Де-Муана и получал приглашения от совсем посторонних людей зайти в разные незаконные притоны; мне помнится, что я пил в парикмахерских, в мастерских и магазинах мебели. Не желая пить, я все же пил с окружающими. Я водил компанию с самыми оригинальными субъектами, а таковые и напивались больше всех. Это были самые лучшие товарищи. Быть может, именно излишек темперамента заставил их отвернуться от всего обычного и надоевшего и обратиться к помощи лживых и фантастических грез Зеленого Змия. Во время бродяжничества по Соединенным Штатам я составил себе новые убеждения. В качестве бродяги я находился за кулисами общества, даже в подвалах его. Я имел возможность наблюдать за машинами, двигающими им; я видел движение колес социальной машины и узнал, что труд рабочего не стоял на той высоте о которой говорили учителя, проповедники и политики. Я решил, что обойдусь без ремесла и без пресловутой дочери заведующего; я также отверг всякое преступное занятие, так как находил, что это еще невыгоднее, чем быть рабочим. Я вернулся в Калифорнию с твердым намерением развивать свои умственные способности. Для этого надо было поступить в школу. Я давно прошел через школу первой ступени и потому поступил в оклендскую среднюю школу. Кроме того, чтобы иметь возможность платить за учение, я поступил в привратники. Сестра помогала мне; я не брезговал и другой работой, например косил чью-нибудь лужайку, выбивал ковры. Я работал для того, чтобы отделаться от работы; я старался изо всех сил ради осуществления этого парадокса. Я совсем забыл о любви, а с нею вместе и Хейди, и Луи Шаттока, и вечерние прогулки. Я был слишком занят: вступил в общество дебатов Генри Клея и был принят в домах некоторых членов его, где познакомился с девицами в длинных платьях. Я принимал участие в маленьких домашних клубах, на заседаниях которых обсуждались поэзия, искусство и тонкости грамматики. Я стал членом местного социалистического союза; мы там учились, ораторствовали о политической экономив философии и политике. Я поглощал огромное количество книг. В продолжение полутора лет я ни разу ничего не пил и совсем забыл о вине. Мне недоставало на это ни времени, ни желания. Моя работа привратника, учебные занятия и безгрешные развлечения вроде шахмат не оставляли мне свободной минуты. Я открывал новый мир с таким страстным интересом, что старый мир Зеленого Змия потерял всякую привлекательность для меня. Впрочем, раз я зашел в питейный дом. Я сходил повидать Джонни Хайнхольда в его "Последнем Шансе", с тем чтобы занять у него денег. Нельзя не отметить одной положительной черты Зеленого Змия: владельцы баров, как правило, щедрее на помощь своему ближнему, чем деловые люди. Мне до зарезу нужны были десять долларов, и не к кому было обратиться за ними. Я вспомнил Джонни Хайнхольда; я уже несколько лет не был в его баре и не тратил у него ни одного цента. Придя к нему с просьбой, я даже ничего не выпил. Несмотря на то, Джонни Хайнхольд немедленно дал мне десять долларов, без залога и без процентов. Я пишу это не ради восхваления владельцев питейных домов, а для того, чтобы показать всю силу и могущество Зеленого Змия и чтобы описать один из миллионов способов сближения человека с ним, пока в конце концов он уже не может обходиться без него. XXII Надо было положить три года на учение в средней школе. Проучившись год, я решил идти кратчайшим путем. Я занял денег и поступил в подготовительное училище. Мне обещали по истечении четырех месяцев достаточно подготовить меня для поступления в университет. Как я зубрил! Мне надо было вызубрить за четыре месяца то, что полагалось выучить за два года. Я зубрил пять недель подряд, пока одновременное зубрение квадратных уравнений и химических формул не замучило меня. В это время директор училища отозвал меня в сторону и сказал, что он очень сожалеет, но принужден отдать мне мои деньги и просить меня оставить училище. Дело было не в моих способностях к учению, и он знал, о если доведет меня до университета, то и там я буду на хорошем счету. Неприятно было то, что обо мне много болтали. Как! Сделать работу двух лет в четыре месяца! Это было бы настоящим скандалом, а университеты и так становились все строже и строже в отношении подготовительных училищ. Он не смел допустить такого скандала, и я должен был уйти. Я ушел, вернул взятые в долг деньги, стиснул зубы и принялся зубрить без посторонней помощи. Оставалось еще три месяца до начала приемных экзаменов в университет. Без лабораторий, без репетиторов, сидя у себя в спальне, я решил проделать в три месяца двухлетнюю работу. Я занимался по девятнадцать часов в день в продолжение трех месяцев, лишь изредка отдыхая. Тело и мозг утомились, но я не отставал; глаза ослабли и подергивались, но не отказывались служить мне. Быть может, к концу моих занятий я был немного не в своем уме; я знаю, что в то время я был убежден, что открыл формулу квадратуры круга, но отложил разрабатывание ее до окончания экзаменов. Тогда они все увидят! Наступили дни экзаменов; я почти совсем не спал, посвящая все свободные минуты зубрежке и перечитыванию. После же последнего экзамена я ощутил огромное утомление мозга. Самый вид книг был мне противен; мне не хотелось ни думать, ни даже встречаться с людьми, привыкшими думать. Состояние это могло поддаться лишь одному способу лечения, и я сам прописал его себе: я вышел на путь приключений, даже не дождавшись сообщения о результате экзаменов. Я нанял парусную лодку, положил в нее сверток одеял и холодной провизии, ранним утром отплыл вместе с отступающим отливом из устья реки Окленд и поплыл по заливу, подгоняемый свежим ветром. Тут произошло событие, всю важность которого я понял лишь много времени спустя. Я не намеревался останавливаться в Венеции; новый прилив благоприятствовал мне, дул сильный ветер, и плавание было прекрасное, совсем по вкусу моряка. А все же, лишь только я