да же я попадал в общество собутыльников, то переходил всякие границы: пил, что они пили и как они хотели. Когда я не спал, то не было ни минуты, чтобы я не желал выпить. Теперь уже я выпивал и во время ежедневной работы. Вскоре я стал пить, еще не приступив к ней. Я не мог не понимать всей серьезности своего положения. Я решил удерживаться от питья до окончания работы; но тут явилось дьявольское осложнение: оказалось, что я не мог работать, не выпив предварительно. У меня ничего не выходило без вина. Тут я начал борьбу. Жажда вина наконец овладела мною всецело; я сидел перед письменным столом, держа перо в руке, но слова не складывались и мысли не являлись, потому что мозг был занят единственной мыслью о том, что через комнату, в кладовке, в полной доступности, находится Зеленый Змий. Когда же я в отчаянии выпивал свою порцию, мозг немедленно приходил в движение, и нужная мне тысяча слов появлялась на бумаге. Когда запас вина в моем городском доме в Окленде кончился, то я настойчиво отказался возобновить его. Это не помогло, так как, к несчастью, в погребе оставался ящик с пивом. Я безуспешно пытался писать. Пиво плохо заменяет крепкие напитки, кроме того, я не люблю его; несмотря на это, я был в состоянии думать только об одном пиве. Лишь когда я выпивал кружку, я мог начать писать, но приходилось выпивать еще много кружек до окончания работы. Досаднее всего было то, что пиво вызывало сильнейшую изжогу; однако, несмотря на эту неприятность, я быстро прикончил весь ящик. Погреб теперь был пуст. Я оставил его пустым. Я заставил себя писать без помощи Зеленого Змия, но постоянно ощущал сильное стремление к нему. Едва окончив работу, я уже бежал из дому в город за первой порцией вина. Великие боги! Если Зеленый Змий сумел так заполонить меня, не алкоголика, то каковы же должны быть страдания настоящего алкоголика, борющегося с органическими требованиями своей природы, причем самые близкие люди не сочувствуют ему, еще меньше понимают его, презирают и насмехаются над ним? XXXV Алкоголь пораждает опасные иллюзии в отношении истины. Оказывается, в нашем мире существуют различные истины: одни из них правдивее других. Другие же истины оказываются ложными, но они самые полезные и мудрые для живых существ, желающих продолжать жить. Среди всех прочих животных лишь одному человеку дана опасная привилегия - рассудок. Он может силой своего ума проникнуть сквозь опьяневшую красоту вещей и увидеть равнодушный лик Вселенной, безразлично относящейся и к нему самому, и к его грезам. Это доступно ему, но не полезно. Для того чтобы жить всеми радостями жизни, ощущая ее трепет, человеку полезно быть ослепленным жизнью и парализованным ею. Полезное нам является истиной. Этот низший порядок истин требуете чтобы человек действовал при глубоком и неизменном убеждении в абсолютности их, и верил, что никакие иные истины не могут одержать верх во Вселенной. Человеку полезно доверчиво относиться к обманам и западням тела и следовать за привлекательными и лживыми страстями сквозь туманные способности восприятия. Ему полезно не замечать ни темных истин, ни пошлостей, не пугаться собственной похоти и алчности. Человек так и поступает. Многие бросали взгляд на другой, более правдивый порядок истин и отступили от него в ужасе. Бесчисленное множество людей прошло через долгую болезнь, рассказало ее другим и преднамеренно забывало ее к концу своих дней. Они жили по-настоящему; Они осуществляли жизнь, ибо они сами были жизнью; они были правы. Теперь выступают на сцену Зеленый Змий и проклятие, возложенное им на всякого человека, обладающего воображением, полного жизнью и желанием жить. Зеленый Змий посылает светлую логику, блистающую посланницу истины, превышающую истину; она - жизненный антитезис, жестокий и бесплодный, как междузвездное пространство, безжизненное и ледяное. Зеленый Змий не дает мечтателю мечтать, а любящему жизнь - жить. Он истребляет рождение и смерть и распыляет парадокс существования до тех пор, пока жертва его не начнет кричать как в "Городе Страшной Ночи": "Жизнь наша обман, а смерть - черная пропасть". После этого жертва этой ужасной близости пускается в путь, ведущий к смерти. XXXVI Вернемся к моему личному опыту и к влиянию на меня светлой логики Зеленого Змия. Находясь на прелестном ранчо и весь пропитанный поглощенным в течение многих месяцев алкоголем, я чувствовал себя подавленным мировой грустью. Я тщетно спрашивал себя: почему я грущу? Я спал в тепле; крыша не протекала; у меня более чем достаточно пищи для всех капризов аппетита. Я пользуюсь всеми возможными удобствами. Тело мое нигде не болит, добрая старая машина работает гладко. Ни мозг, ни мускулы не переутомлены. Я владею землей, деньгами, властью и славой; я сознаю, что приношу свою долю пользы общему благу; у меня любимая жена и дети. Я поступал и продолжаю поступать, как подобает хорошему гражданину мира. Я строил дома и обрабатывал землю. Что касается деревьев, то не посадил ли я их бесчисленное множество? Я могу изо всех окон своего дома смотреть на деревья, посаженные мною и отважно тянущиеся кверху навстречу солнцу. Моя жизнь очень удачная. Не думаю, чтобы сотня людей из миллиона были такими же удачниками, как я. Однако, несмотря на все мое счастье, я тосковал; я тосковал потому, что Зеленый Змий был со мною; со мною же он потому, что я родился в тот век, который в будущие века рациональной цивилизации будет носить название темного века. Зеленый Змий потому со мною, что в дни неведения моей юности он был всюду доступен, призывал и приглашал меня на всех углах и вдоль всех улиц. Псевдоцивилизация моего времени дозволяла существование законной продажи яда, губящего душу. Система жизни была такова, ч то я и миллионы подобных мне привлекались и загонялись в места, где продавался яд. Я изображу вам одно настроение из миллиона разнообразных оттенков тоски, навеянной на меня Зеленым Змием. Я еду по своему прекрасному ранчо, сидя на красивой лошади. Воздух напоминает дивное вино. На склонах гор краснеет виноград осенним пламенем. Обрывы морских туманов ползут через гору Сонома. В дремотном воздухе тлеет послеполуденное солнце. Все должно было бы радовать меня: я жив, душа моя полна грез и тайн. Я двигаюсь и повелеваю животным, на котором сижу. Я знаю гордые страсти и вдохновения и топчу лицо смиренной земли... И все же я с тоской гляжу на всю окружающую меня красоту и желчно думаю о том, какое я мелкое и преходящее явление в этом мире, существовавшем так долго без меня и долженствующем существовать после моего исчезновения. Я вспоминаю людей, в поте лица и в великих трудах возделывавших эту каменистую почву, ныне принадлежащую мне. Разве может нетленное принадлежать тленному? Люди те исчезли - исчезну и я. Они трудились, расчищали и сажали, глядя во время отдыха усталыми глазами на. эти же самые солнечные заходы, на осеннее великолепие винограда и на обрывы тумана, переползавшего через горы. И их уже нет, и я знаю, что наступит день, и даже скоро, когда уйду и я. Уйду? Я и теперь понемногу ухожу. В челюсти моей находятся хитроумные изобретения дантистов, заменяющие уже утерянные частицы моего физического "я". Пальцы мои уже не похожи на пальцы моей юности; старые драки и борьба непоправимо повредили их. Удар, нанесенный по голове человеку, имя которого даже забыто мною, окончательно испортил вот этот большой палец. Неудачное движение во время борьбы искалечило другой. Мой худощавый живот человека, привыкшего к бегу, отошел в область воспоминаний. Связки на ногах не так безупречны, как в прежние дни, когда их еще не натрудили и не вывихнули безумные дни и ночи труда и веселья. Теперь уже я не в состоянии висеть на веревке в черной мгле и урагане, доверяя свою жизнь силе рук. Уж никогда я не смогу больше бежать за упряжными собаками по бесконечным милям Арктики. Я чувствую, что ношу с собою скелет внутри этого распадающегося тела, умирающего с самого момента моего рождения, и знаю, что под покровом мяса находится костлявый и безносый череп. Все это не пугает меня, так как боязнь смерти означает здоровье, и помогает жить. Проклятие светлой логики состоит в том, что она прогоняет страх. Мировая тоска светлой логики заставляет человека весело улыбаться в самое лицо Великой Безносой и насмехаться над всею фантасмагорией жизни. Наступают сумерки, и хищные животные вышли на охоту. Я наблюдаю за жалкой трагедией жизни, питающейся чужой жизнью. Тут нет места нравственности. Нравственность обитает в одном лишь человеке, и он же создал ее: это закон, помогающий жить и относящийся к разряду низших истин. Все это уже было известно мне в дни долгой болезни. Я знал более великие истины, которые я удачно приучил себя забывать, истины столь серьезные, что я отказался принимать их всерьез и только понемногу подходил к ним (так осторожно!), как к неприятным воспоминаниям, находящимся на совести, которые боишься разбудить. Я прикоснулся к ним и оставил их. Я был слишком мудр, слишком хитроумен, чтобы будить их. Теперь же Светлая Логика против моей воли будит их, ибо она отважна и не страшится никаких чудовищ земной мечты. XXXVII ...Когда звучит гонг к обеду, то стакан мой уже опрокинут вверх дном. Насмехаясь над Светлой Логикой, я выхожу к гостям за стол и с деланной серьезностью обсуждаю современные журналы и маленькие пустячки ежедневной жизни, пуская в ход всякие увертки и хитрости. Словопрения сквозь дебри парадоксов и высмеивания. Когда же мое настроение меняется, то как весело ставить собеседников в тупик игрой с трусливыми буржуазными фетишами, и смеяться, и пускать эпиграммы вслед исчезающим призракам богов, и разврату, и безумию мудрости. Лучше всего быть шутом! Шутом! Никто из собеседников не считает, что я навеселе. Я просто в великолепном настроении. Мне надоедает работа мысли, и, когда мы встаем из-за стола, я пускаюсь во всякие шутки и завожу игры, которые проходят с веселой шумливостью. Когда же вечер кончается и все распростилиав друг с другом, то я возвращаюсь через кабинет, полный книг, ложусь спать и, находясь в одиночестве, вновь встречаюсь со Светлой Логикой, непобедимой и не оставившей меня. XXXVIII Мои алкоголические воспоминания приближаются к концу. Сознаюсь, что я остался жить на нашей планете исключительно благодаря особому счастью, здоровой груди, широким плечам и крепкому организму. Я выжил не вследствие каких-нибудь личных достоинств, но потому, что органически я не был настоящим пьяницей, и организм мой успешно боролся с разрушениями, вызываемыми Зеленым Змием. Я остался цел благодаря бесконечному и абсолютному счастью и везенью - назовите его как хотите. Жизнь моя, карьера и жизнерадостность не сокрушены. Они, конечно, пострадали, но, подобно человеку, чудесно спасшемуся в убийственном бою, я могу дивиться огромному числу погибших. Подобно солдату старых войн, взывающему: "Долой войну!" и я взываю: "Долой отравление нашего юношества!" Можно кончить войну, остановив ее, а пьянство можно прекратить, запретив его. В Китае прекратили общее употребление опия запрещением возделывать и ввозить его. Все философы, бонзы и доктора Китая тысячу лет бесполезно проповедовали бы против опиума, и употребление его ничуть не уменьшилось бы, пока он оставался доступен. Такова природа людей. Мы очень гордимся тем, что у нас под запретом мышьяк и стрихнин, и обезвреживаем зародыши тифа и туберкулеза; так отнеситесь таким же образом к Зеленому Змию: остановите его! Не позволяйте ему ходить на свободе, не разрешайте торговать ядом на погибель нашему юношеству! Я пишу не ради алкоголиков, не для них, а ради нашей молодежи, которую привлекает возможность приключений и веселое настроение мужчин, испорченных нашей варварской цивилизацией, предлагающей им яд на каждом углу. Я пишу ради здоровых, нормальных мальчиков, которые должны родиться или уже родились. В Вот в чем, главном образом, причина того, что я отдал голос за право женщин голосовать. Я голосовал за женщин, зная, что они, наши жены и матери, сумеют изгнать Зеленого Змия из нашего существования и вышвырнуть его в историческое прошлое наших исчезнувших варварских обычаев. Быть может, я жалуюсь оттого, что пострадал сам, прошу вспомнить, что я пострадал немало и не хотел бы, чтобы моих детей постигла подобная судьба. Женщины - истинные блюстительницы нашей расы. Мужчины же расточители, искатели приключений и игроки и спасаются лишь благодаря своим женщинам. Лишь только женщины добьются права голоса в каком бы то ни было обществе, они немедленно займутся закрытием питейных домов. Мужчины едва ли когда-нибудь сами решатся закрыть их (так же, как и жертвы опия едва ли станут издавать законы против продажи его). Но женщины знают, что им надо делать! Они уже заплатили неисчислимую дань потом и слезами за употребление алкоголя мужчинами. Дело обойдется без особых затруднений. Пострадают только пьянчужки и привычные пьяницы одного поколения. Я принадлежу к числу последних и могу дать серьезное заверение, что мне не будет слишком трудно перестать пить, когда никто не будет пить и вино станет недоступным. С другой стороны, процент не расположенных к алкоголю молодых людей столь велик, что они совсем не заметят отсутствие алкоголя, никогда не имея случая употреблять его. Они будут читать о питейных домах лишь на страницах истории и считать их курьезным обычаем вроде боя быков и сжигания колдуний. XXXIX Как-то я обошел вокруг мыса Горн, идя сто сорок восемь дней на парусном судне. Я не взял с собою запас алкоголя, не пил ничего, потому что не хотел пить. Из окружающих также никто не пил. Атмосфера пьянства отсутствовала, а мой организм не требовал вина. Алкоголь оставался ему чужд. Передо мною встала проблема, ясная и простая: это так просто - почему бы не продолжать воздерживаться на берегу? Я обсудил вопрос со всех сторон в состоянии полной трезвости и вывел умозаключения, основанные на данных прежнего опыта. Во-первых, я уверен, что среди сотни тысяч людей не найдется и одного природного пьяницы. Я считаю, что пьянство есть на самом деле умственная привычка и отличается этим от курения табака, кокаина, морфия и всего, длинного списка остальных ядов. Стремление к алкоголю основывается на умственных началах и зависит от умственного воспитания и роста; развивается же оно на общественной почве. Пьяница, начавший пить в одиночку, представляет собой редчайший факт. Все начинают пить в обществе людей, и пьянство их сопровождается сотнями побочных социальных интересов вроде описанных мною из личного опыта в первой части моего рассказа. Эти побочные интересы главным образом виновны в том, что люди привыкают к пьянству. Роль самого алкоголя сравнительно незначительна по сравнению с ролью социальной атмосферы тех мест, где его пьют. Люди, ощущающие непобедимое органическое стремление к алкоголю, очень редки. Полагаю, что таковые встречаются, но лично я их не видел. Я понял во время длинного морского путешествия, что у меня совсем нет физического желания пить, но что стремление мое к вину чисто умственного свойства. Думая об алкоголе, я побочно думал о добрых товарищеских отношениях. Думая о последних, я обязательно возвращался к алкоголю. Это были своего рода всегда неразлучные сиамские близнецы. ...Теперь Светлая Логика лежит, прилично схороненная, рядом с Долгой Болезнью. Они перестали вредить мне. Долгая Болезнь уже давно лежит под землею, и сон ее крепок. Не менее крепко спит и Светлая Логика. Все же я не могу не сказать в заключение, что я очень жалею, что мои предки не изгнали до меня Зеленого Змия. Я жалею, что Зеленый Змий процветал в обществе, в котором я родился; если бы этого не было, то я не познакомился бы с ним.