ей, подошла к одиннадцати, в бар один за другим стали заходить посетители. Офицеры форта, плантаторы, живущие по соседству, маркитанты, поставщики, шулера и люди без определенных занятий входили друг за другом. Каждый направлялся прямо к стойке, заказывал свой любимый напиток, а затем присоединялся к какой-нибудь компании. Одна из этих компаний обращала на себя особое внимание. В ней было человек десять, половина из которых носила мундир. К последним принадлежали три офицера, уже знакомые читателю: капитан пехотинец и два лейтенанта -- драгун Генкок и стрелок Кроссмен. С ними был еще один офицер, постарше их возрастом и чином -- он носил погоны майора. А так как он был старшим по чину в форте Индж, то лишним будет добавлять, что он командовал гарнизоном. Разговор носил вполне непринужденный характер, как будто все они были молодыми лейтенантами. Они беседовали о событиях истекшего дня. -- Скажите, пожалуйста, майор, -- спросил Генкок,-- вы, наверно, знаете, куда ускакала мисс Пойндекстер? -- Откуда же мне знать? -- ответил офицер, к которому был обращен вопрос.-- Спросите об этом ее кузена, мистера Кассия Колхауна. -- Мы спрашивали его, но толком ничего не добились. Он, кажется, знает не больше нас. Он встретил их на обратном пути и то недалеко от нашего бивуака. Они отсутствовали очень долго и, судя по их взмыленным лошадям, ездили куда-то далеко. За это время они могли бы съездить на Рио-Гранде и даже дальше. -- Обратили ли вы внимание на лицо Колхауна, когда он вернулся? -- спросил пехотный капитан.-- Он был мрачен, как туча, и, по-видимому, его тревожило что-то весьма неприятное. -- Да, вид у него действительно был очень понурый,-- ответил майор.-- Но, надеюсь, капитан Слоумен, вы не приписываете это... -- Ревности? Я в этом не сомневаюсь. Ничего другого не может быть. -- Как? К Морису-мустангеру? Что вы! Невозможно! Во всяком случае, неправдоподобно! -- Но почему, майор? -- Мой дорогой Слоумен, Луиза Пойндекстер -- леди, а Морис Джеральд... -- Может быть, джентльмен -- ведь видимость бывает обманчива. -- Фу,-- с презрением сказал Кроссмен,-- торговец лошадьми! Майор прав: это неправдоподобно. -- Ах, джентльмены! -- продолжал пехотный офицер, многозначительно покачав головой.-- Вы не знаете мисс Пойндекстер так, как я ее знаю. Это очень эксцентричная молодая особа, чтобы не сказать больше. Вы, должно быть, и сами это заметили. -- Да что вы, Слоумен! -- поддразнил его майор.-- Боюсь, что вы не прочь посплетничать. Наверно, сами влюбились в мисс Пойндекстер, хотя и прикидываетесь женоненавистником? Приревнуй вы ее к лейтенанту Генкоку или к Кроссмену, если бы его сердце не было занято другой, это было бы понятно, но к простому мустангеру... -- Этот мустангер ирландец, майор. И у меня есть основания предполагать, что он... -- Кто бы он ни был...-- прервал майор, мельком взглянув на дверь.-- Вот он, пусть сам и ответит. Он прямой человек, и от него вы узнаете обо всем, что, по-видимому, вас так сильно интересует. -- Вряд ли,-- пробормотал Слоумен, когда Генкок и еще два-три офицера направились было к мустангеру с намерением последовать совету майора. Молча пройдя по посыпанному песком полу, Морис подошел к стойке. -- Стакан виски с водой, пожалуйста,-- скромно обратился он к хозяину. -- Виски с водой? -- повторил тот неприветливо.-- Вы желаете виски с водой? Это будет стоить два пенни стакан. -- Я не спрашиваю вас, сколько это стоит, -- ответил мустангер.-- Я прошу дать мне стакан виски с водой. Есть оно у вас? -- Да-да! -- поторопился ответить немец, испуганный резким тоном.-- Сколько угодно, сколько угодно виски с водой! Пожалуйста! В то время как хозяин наливал виски, мустангер вежливо ответил на снисходительные кивки офицеров. Он был знаком с большинством из них, так как часто приезжал в форт по делам. Офицеры уже готовы были обратиться к нему с вопросом, как посоветовал майор, когда появление еще одного посетителя заставило их на время отказаться от своего намерения. Это был Кассий Колхаун. В его присутствии вряд ли было удобно заводить такой разговор. Подойдя с присущим ему надменным видом к группе военных и штатских, Кассий Колхаун поклонился, как обычно здороваются в тех случаях, когда вместе был проведен весь день и люди расставались лишь на короткое время. Если отставной капитан был и не совсем пьян, то, во всяком случае, сильно навеселе. Его глаза возбужденно блестели, лицо было неестественно бледно, фуражка надета набекрень, и из-под нее выбилось на лоб две-три пряди волос,-- было ясно, что он выпил больше, чем требовало благоразумие. -- Выпьем, джентльмены! -- обратился он к майору и окружавшей его компании, подходя к стойке.-- И выпьем как следует, вкруговую, чтобы старик "Доннерветтер" не мог сказать, что он зря жжет для нас свет. Приглашаю всех! -- Идет, идет! -- ответило несколько голосов. -- А вы, майор? -- С удовольствием, капитан Колхаун. Согласно установившемуся обычаю, вся компания, которая собралась выпить, вытянулась вереницей около стойки, и каждый выкрикивал название напитка по своему вкусу. Разных сортов было заказано столько, сколько человек было в этой компании. Сам Колхаун крикнул: -- Бренди! -- И тут же добавил: -- И плесните туда виски. -- Бренди и виски ваш заказ, мистер Колхаун? -- сказал хозяин, подобострастно наклоняясь через стойку к человеку, которого все считали совладельцем большого имения. -- Пошевеливайся, глупый немец! Я же сказал -- бренди. -- Хорошо, гepp Колхаун, хорошо! Бренди и виски, бренди и виски! -- повторял немец, торопясь поставить графин перед грубым посетителем. Компания майора, присоединившись к двум-трем уже стоявшим у стойки гостям, не оставила и дюйма свободного места. Случайно или намеренно, но Колхаун, встав позади всех в приглашенной им компании, очутился, рядом с Морисом Джеральдом, который спокойно стоял в стороне, пил виски с водой и курил сигару. Оба они как будто не замечали друг друга. -- Тост! -- закричал Колхаун, беря стакан со стойки. -- Давайте! -- ответило несколько голосов. -- Да здравствует Америка для американцев и да сгинут всякие пришельцы, особенно проклятые ирландцы! Произнеся этот оскорбительный тост, Колхаун сделал шаг назад и локтем толкнул мустангера, который только что поднес стакан к губам. Виски выплеснулось из стакана и залило мустангеру рубашку. Была ли это случайность? Никто ни минуты не сомневался в противном. Сопровождаемое таким тостом, это движение могло быть только намеренным и заранее обдуманным. Все ждали, что Морис сейчас же бросится на обидчика. Они были разочарованы и удивлены поведением мустангера. Некоторые даже думали, что он безмолвно снесет оскорбление. -- Если только он промолчит,-- прошептал Генкок на ухо Слоумену,--то его стоит вытолкать в шею. -- Не беспокойтесь,-- ответил пехотинец тоже шепотом.-- Этого не будет. Я не люблю держать пари, как вам известно, но я ставлю свое месячное жалованье, что мустангер осадит его как следует. И ставлю еще столько же, что Кассий Колхаун не обрадуется такому противнику, хотя сейчас Джеральда как будто больше беспокоит рубашка, чем нанесенное ему оскорбление... Ну и чудак же он! Пока они перешептывались, человек, который оказался в центре общего внимания, невозмутимо стоял у стойки. Он поставил свой стакан, вынул из кармана шелковый носовой платок и стал вытирать вышитую грудь рубашки. В его движениях было невозмутимое спокойствие, которое едва ли можно было принять за проявление трусости; и те, кто сомневался в нем, поняли, что они ошиблись. Они молча ждали продолжения. Ждать пришлось недолго. Все происшедшее, включая перешептывания, длилось не больше двадцати секунд; после этого началось действие, вернее -- раздались слова, которые были прологом. -- Я ирландец,-- сказал мустангер, кладя платок в карман. Ответ казался очень простым и немного запоздалым, но все поняли его значение. Если бы охотник за дикими лошадьми дернул Кассия Колхауна за нос, от этого не стало бы яснее, что вызов принят. Лаконичность только подчеркивала серьезность намерений оскорбленного. -- Вы? -- презрительно спросил Колхаун, повернувшись к нему и подбоченившись.-- Вы? -- продолжал он, меряя мустангера взглядом. -- Вы ирландец? Не может быть, я бы никогда этого не подумал. Я принял бы вас за мексиканца, судя по вашему костюму и вышивке на рубашке. -- И какое вам дело до моего костюма, мистер Колхаун! Но так как вы залили мою рубашку, то разрешите мне ответить тем же и смыть крахмал с вашей. С этими словами мустангер взял свой стакан и, прежде чем отставной капитан успел отвернуться, выплеснул ему в лицо остатки недопитого виски, отчего Колхаун стал неистово кашлять и чихать, к удовольствию большинства присутствующих. Но шепот одобрения тотчас же замер. Теперь было не до разговоров. Возгласы сменились гробовой тишиной. Все понимали, что дело приняло серьезный оборот. Ссора должна была кончиться дуэлью. Никакая сила не могла ее предотвратить. Глава XX. ОПАСНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ Получив душ из виски, Колхаун схватился за револьвер и вынул его из кобуры. Но, прежде чем наброситься на своего противника, он задержался, чтобы вытереть глаза. Мустангер уже вынул такое же оружие и теперь стоял, готовый ответить выстрелом на выстрел. Самые робкие из завсегдатаев бара в панике бросились к дверям, толкая друг друга. Некоторые остались в баре: одни -- просто от растерянности, другие -- потому, что были более хладнокровны и мужественны и сознавали, что во время бегства могут получить пулю в спину. Опять наступила полная тишина, длившаяся несколько секунд. Это был тот промежуток, когда решение рассудка еще не претворилось в действие -- в движение. Может быть, при встрече других противников этот интервал был бы короче: два более непосредственных и менее опытных человека тут же спустили бы курки. Но не Колхаун и Джеральд. Они неоднократно были свидетелями уличных схваток и принимали в них участие, они знали, как опасно в таких случаях торопиться. Каждый решил стрелять только наверняка. Этим и объяснялось промедление. Для тех же, кто был снаружи и даже не осмеливался заглянуть в дверь, эта задержка была почти мучительной. Треск револьверных выстрелов, который они рассчитывали в любой момент услышать, разрядил бы напряжение. И они были почти разочарованы, когда вместо выстрела раздался громкий и властный голос майора, одного из тех немногих, кто остался в баре. -- Стойте! -- скомандовал он тоном человека, который привык, чтобы ему повиновались, и, обнажив саблю, разделил ею противников.-- Не стреляйте, я приказываю вам обоим! Опустите оружие, иначе, клянусь Богом, я отрублю руку первому, кто дотронется до курка! Остановитесь, говорю я вам! -- Почему? -- закричал Колхаун, побагровев от гнева.-- Почему, майор Рингвуд? После подобного оскорбления, да еще черт знает от кого... -- Вы зачинщик, капитан Колхаун. -- Ну так что же? Я не из тех, кто сносит оскорбления! Уйдите с дороги, майор! Эта ссора вас не касается, и вы не имеете права вмешиваться! -- Вот как? Ха-ха! Слоумен, Генкок, Кроссмен! Вы слышите? Я не имею права вмешиваться... Отставной капитан Кассий Колхаун, не забывайте, где вы находитесь. Не воображайте, что вы в штате Миссисипи, среди ваших "благородных южан", истязающих рабов. Здесь, сэр, военный форт. Здесь действуют военные законы, и вашему покорному слуге поручено командование этим фортом. Поэтому я приказываю вам положить ваш револьвер в кобуру, из которой вы его достали. И сию же секунду, иначе я отправлю вас на гауптвахту, как простого солдата! -- Неужели? -- прошипел Колхаун.-- В какую прекрасную страну вы собираетесь превратить Техас! Значит, человек, как бы он ни был оскорблен, не имеет права драться на дуэли без вашего на то разрешения, майор Рингвуд? Вот каковы здешние законы? -- Отнюдь нет,-- ответил майор.-- Я никогда не препятствую честному разрешению ссоры. Никто не запрещает вам и вашему противнику убить друг друга, если это вам нравится. Но только не сейчас. Вы должны понять, мистер Колхаун, что ваши забавы опасны для жизни других людей, ни в какой мере в них не заинтересованных. Я вовсе не намерен подставлять себя под пулю, предназначенную для другого. Подождите, пока мы все отойдем на безопасное расстояние, и тогда стреляйте сколько душе угодно. Теперь, сэр, надеюсь, вы удовлетворены? Если бы майор был обыкновенным человеком, вряд ли это распоряжение было бы выполнено. Но к его авторитету старшего офицера форта добавлялось еще уважение к человеку почтенного возраста, к тому же прекрасно владеющему оружием и -- как хорошо было известно всем -- не позволяющему пренебрегать своими приказаниями. Он обнажил свою саблю не ради пустой угрозы. Противники знали это. Они одновременно опустили револьверы дулом вниз, но продолжали держать их в руках. Колхаун стоял, нахмурив брови, стиснув зубы, как хищный зверь, которому помешали напасть на его жертву. Мустангер же подчинился распоряжению спокойно, без видимого раздражения. -- Полагаю, вы твердо решили драться на дуэли? -- сказал майор, хорошо понимая, что надежды на примирение почти нет. -- Я не буду на этом настаивать,-- скромно ответил Морис.-- Если мистер Колхаун извинится за свои слова и поступок... -- Он должен это сделать: он первый начал! -- вмешались несколько свидетелей ссоры. -- Никогда! -- заносчиво ответил отставной капитан. -- Кассий Колхаун не привык извиняться, да еще перед такой ряженой обезьяной! -- Довольно! -- закричал ирландец, в первый раз обнаружив гнев.-- Я хотел дать ему возможность спасти свою жизнь. Он отказался от этого. И теперь, клянусь всеми святыми, один из нас не выйдет живым из этой комнаты! Майор, настоятельно прошу вас и ваших друзей уйти отсюда! Я не могу больше терпеть его наглость! -- Ха-ха-ха! -- раздался презрительный смех Колхауна.-- "Возможность спасти свою жизнь"! Уходите отсюда, все уходите! Я покажу ему! -- Стойте! -- закричал майор, не решаясь повернуться спиной к дуэлянтам.-- Так не годится. Вы можете спустить курки на секунду раньше, чем следует. Мы должны выйти, прежде чем вы начнете... Кроме того, джентльмены,-- продолжал он, обращаясь к присутствующим в комнате,-- ведь надо, чтобы соблюдались правила дуэли. Если они собираются драться, пусть и та и другая сторона будет в одинаковых условиях. Оба должны быть прежде всего одинаково вооружены, и надо, чтобы они начали по-честному. -- Конечно! Вы правы! -- отозвалось человек десять присутствующих. Все смотрели на дуэлянтов и ждали, как они к этому отнесутся. -- Надеюсь, ни один из вас не возражает? -- продолжал майор вопросительно. -- Я не могу возражать против справедливого требования,-- ответил ирландец. -- Я буду драться тем оружием, которое держу в руке! -- злобно сказал Колхаун. -- Согласен. Это оружие и меня устраивает,-- раздался голос противника. -- Я вижу, у вас обоих шестизарядные револьверы Кольта номер два,-- сказал майор.-- Пока что все в порядке. Вы вооружены одинаково. -- Нет ли у них еще какого-нибудь оружия? -- спросил молодой Генкок, подозревая, что у Колхауна под полой сюртука спрятан нож. -- У меня больше ничего нет,-- ответил мустангер с искренностью, которая не оставляла сомнений в правдивости его слов. Все посмотрели на Колхауна, который медлил с ответом. Он понял, что должен сознаться. -- Конечно,-- сказал он,-- у меня есть еще нож. Надеюсь, вы не собираетесь его отнимать? Мне кажется, что каждый вправе пользоваться оружием, которое у него имеется. -- Но, капитан Колхаун,-- продолжал Генкок,-- у вашего противника нет ножа. Если вы не боитесь драться с ним на равных условиях, то должны отказаться от вашего ножа. -- Да, конечно! -- закричало несколько голосов.-- Он должен, конечно! -- Давайте-ка его сюда, капитан Колхаун,-- настаивал майор.-- Шесть зарядов должны удовлетворить любого здравомыслящего человека, и незачем будет прибегать к холодному оружию. Ведь прежде чем вы кончите стрелять, один из вас... -- Ко всем чертям! -- крикнул Колхаун, расстегивая сюртук. Достав нож, он швырнул его в противоположный угол бара и вызывающим голосом сказал: -- Для этой расфуфыренной птицы он мне не нужен -- я покончу с ним первым же выстрелом! -- Хватит еще времени поговорить, после того как вы докажете это на деле. И не воображайте, что ваши хвастливые слова испугали меня... Скорее, джентльмены! Я должен положить конец этому бахвальству и злословию! -- Собака! -- свирепо прошипел "благородный южанин".-- Проклятая ирландская собака! Я отправлю тебя выть в твою конуру! Я... -- Стыдитесь, капитан Колхаун! -- прервал его майор при общем возмущении.-- Это лишние разговоры. Так держать себя в порядочном обществе непристойно. Потерпите минуту и тогда говорите, что вам вздумается... Теперь, джентльмены, еще одно,-- сказал он, обращаясь к окружающим: -- надо взять с них обещание, что они не начнут стрелять до тех пор, пока мы все не уйдем отсюда. Сразу возникли затруднения. Как начать дуэль? Простого обещания при столь разгоревшихся страстях было мало. По крайней мере, один из соперников вряд ли стал бы дожидаться разрешения спустить курок. -- Начинать надо по сигналу,-- продолжал майор.-- И ни один из них не должен стрелять раньше. Может ли кто-нибудь предложить, какой дать сигнал? -- Мне кажется, что я могу,-- сказал рассудительный капитан Слоумен, выступая вперед.-- Пусть мистер Колхаун и мистер Джеральд выйдут вместе с нами. Если вы заметили, на противоположных концах этого бара есть двери с каждой стороны. Обе совершенно одинаково расположены. Пусть они потом снова войдут: один в одну дверь, а другой -- в другую, и начнут стрелять только тогда, когда переступят порог. -- Замечательно! Как раз то, что надо,-- послышались голоса. -- А что должно послужить сигналом? -- повторил свой вопрос майор.-- Выстрел? -- Нет, колокол гостиницы. -- Лучше нельзя и придумать, великолепно! -- сказал майор, направляясь к одной из дверей, ведущих на площадь. -- Майн готт32, майор!--закричал хозяин бара, выбегая из-за своей стойки, где до этого он стоял, совершенно оцепенев от страха.-- Майн готт! Неужели же они будут стрелять в моем баре? Ах! Они разобьют все мои бутылки, и мои красивые зеркала, и мои хрустальные часы, которые стоили сто... двести долларов! Разольют мои лучшие вина... Ах, майор! Это разорит меня. Что же мне делать? Майн готт! Ведь это... -- Не беспокойтесь, Обердофер,-- отозвался майор, останавливаясь.-- Я не сомневаюсь, что все ваши убытки будут возмещены. Но, во всяком случае, вы сами должны куда-нибудь спрятаться. Если вы останетесь в вашем баре, в вас нарерняка всадят пулю, а это, пожалуй, будет хуже, чем то, что разобьются ваши бутылки. С этими словами майор оставил растерявшегося хозяина гостиницы и поспешил на улицу, где уже встретил соперников, которые только что вышли в разные двери. Обердофер недолго стоял посреди своего бара. Не успела наружная дверь захлопнуться за майором, как внутренняя захлопнулась за хозяином гостиницы. И бар, сверкающий лампами, бутылками и дорогими зеркалами, погрузился в глубокую тишину, среди которой слышалось лишь равномерное тиканье часов под хрустальным колпаком. Глава XXI. ДУЭЛЬ В БАРЕ Выйдя из гостиницы, майор не стал больше принимать участия в этом происшествии. Коменданту форта не подобало поощрять дуэль, хотя бы даже наблюдая, чтобы не нарушались ее правила. Этим занялись молодые офицеры, которые тут же приступили к делу. Времени для этого потребовалось немного. Условия были уже оговорены. Оставалось только поручить кому-нибудь из присутствующих позвонить в колокол, что явилось бы сигналом для начала дуэли. Это было нетрудно, поскольку не имело значения, кто позвонит. Даже ребенок мог бы подать сигнал к началу этой ужасной схватки. Если бы посторонний наблюдатель случайно очутился в этот момент на площади перед гостиницей "На привале", он был бы очень озадачен тем, что там происходило. Ночь была довольно темная, но все же можно было различить толпу людей недалеко от гостиницы. Большинство из них носили военную форму: здесь были не только те офицеры, которые вышли из бара, но и другие, а также свободные от несения службы солдаты, которые услышали, что на площади что-то происходит. Женщины -- жены солдат, прачки и несколько бойких сеньорит сомнительной репутации,-- наспех одевшись, выбежали на улицу и расспрашивали тех, кто опередил их, о причинах шума. Разговаривали шепотом. Было известно, что на площади присутствуют майор и другие представители власти,-- это сдерживало зрителей. Толпа собралась не у самой гостиницы, а на открытом месте, ярдах в двенадцати от нее. Все не отрываясь смотрели на гостиницу, захваченные волнующим зрелищем. Они следили за двумя мужчинами, стоявшими поодаль друг от друга, у противоположных концов бревенчатого здания, в котором находился бар. Несмотря на то, что эти два человека были разделены толстыми бревенчатыми стенами и не видели друг друга, их движения были одинаковы, словно вызывались одними и теми же побуждениями. Каждый стоял у двери, через которую вырывался яркий свет, падавший широкими полосами на крупный гравий площади. Они стояли не прямо против входа, а немного сбоку -- в стороне от света. Оба слегка пригнулись, словно бегуны перед стартом, готовые ринуться вперед. Оба сосредоточенно смотрели в бар, откуда доносилось лишь тиканье часов. По их позам можно было догадаться, что они готовы войти туда и ждут лишь условленного сигнала. В одежде этих двух людей не было ничего лишнего, ничего, что могло бы помешать движениям,-- они были без шляп, в одних рубашках; их лица и позы говорили о непоколебимой решимости. Угадать их намерения было нетрудно. Посторонний наблюдатель, случайно оказавшийся на площади перед гостиницей, с первого взгляда мог бы понять, что речь идет о жизни и смерти. Поднятые револьверы в руках, напряженность поз, тишина, царившая в толпе любопытных, и, наконец, сосредоточенный интерес, с которым все смотрели на этих двух людей, яснее всяких слов говорили, что здесь происходит нечто ужасное. Короче говоря: это была схватка, исходом которой могла быть смерть. Настал решающий момент. Дуэлянты напряженно смотрели на дверь, в которую они должны были войти и, быть может, никогда не вернуться. Они ждали только сигнала, чтобы переступить порог и начать поединок, который будет роковым для одного из них, а может быть, и для обоих. Ожидали ли они роковых слов: "Раз-два-три -- стреляй!"? Нет. Был назначен другой сигнал, и он прозвучал. Чей-то громкий голос крикнул: -- Звони! У столба, на котором висел колокол, можно было различить три или четыре темные фигуры. После приказа они зашевелились. Вместе с движением их рук, едва заметным в темноте, раздался звонкий удар колокола. Этот звук, обычно весело созывавший людей к обеду, теперь был сигналом к началу смертельного боя. Звон продолжался недолго. После первого же удара люди, дергавшие веревку, увидели, что в их услугах больше нет необходимости. Противники бросились в бар, раздался сухой треск револьверных выстрелов, дребезжанье разбитого стекла, и звонившие поняли, что они производят только лишний шум. Бросив веревку, они, как и все остальные зрители, стали прислушиваться. Никто, кроме самих участников, не видел, как происходила эта странная дуэль. При первом же ударе колокола противники вошли в бар. Ни один из них не задержался снаружи. Поступить так -- означало бы прослыть трусом. Сотня глаз следила за ними, и зрители знали условия дуэли: ни тот, ни другой не должен стрелять, прежде чем переступит порог. Как только они вошли, сразу же раздались первые выстрелы. Комната наполнилась дымом. Оба остались на ногах, хотя оба были ранены. На белый песок пола брызнула кровь. Вторые выстрелы также последовали одновременно, но они были сделаны уже наугад, так как дуэлянтам мешал дым. Затем раздался одиночный выстрел, сразу за ним другой, потом наступила тишина. Перед этим было слышно, как враги двигались по комнате. Теперь этого звука больше не было. Наступила глубокая тишина. Убили ли они друг друга? Нет. Вновь раздавшийся двойной выстрел оповестил, что оба живы. Пауза объяснялась тем, что противники пытались найти друг друга и напряженно всматривались сквозь завесу дыма. Оба молчали и не шевелились, чтобы не выдать, где каждый из них находится. Снова наступила тишина, на этот раз более длительная. Она оборвалась двойным выстрелом, за которым последовал шум падения двух тяжелых тел. Затем послышалось барахтанье, стук опрокинутых стульев и еще один выстрел -- одиннадцатый. Он был последним. Толпа любопытных видела только облака порохового дыма, выплывавшие из дверей, тусклое мерцание ламп и время от времени вспышку света, сопровождающуюся треском,-- и все. Слышали они гораздо больше: звон вдребезги бьющегося стекла, грохот падающей мебели, опрокинутой в жестокой борьбе, топот ног по деревянному полу и время от времени сухой треск револьверного выстрела. Но голосов тех, чья взаимная ненависть привела к этой схватке, не было слышно. Никто из стоявших не знал, что происходило внутри бара, только по звуку выстрелов можно было понять, как протекает дуэль. Они сосчитали одиннадцать. Затаив дыхание, все ждали двенадцатого. Но вместо выстрела послышался голос мустангера: -- Мой револьвер у вашего виска! У меня осталась еще одна пуля. Просите извинения -- или вы умрете! Толпа поняла, что дуэль близится у концу. Некоторые смельчаки заглянули внутрь. Они увидели противников, распростертых на дощатом полу. Оба были в крови, оба тяжело ранены; белый песок вокруг них покраснел от крови; на нем были видны извилистые следы там, где они подползали друг к другу, чтобы выстрелить в последний раз; один, в вельветовых брюках, опоясанный красным шарфом, слегка приподнявшись над другим и приставив револьвер к его виску, грозил ему смертью. Такова была картина, которую увидели зрители, когда сквозняк рассеял пороховой дым и позволил им различить, что делается внутри бара. Тут же послышался и другой голос, голос Колхауна. В его тоне уже не было заносчивости. Это был просто жалобный шепот: -- Довольно... Опустите револьвер... Извините... Глава XXII. ЗАГАДОЧНЫЙ ПОДАРОК Дуэль для Техаса не диво. По истечении трех дней о ней уже перестают говорить, а через неделю никто даже и не вспоминает о происшедшем, за исключением, конечно, участников и их близких. Так бывает даже в том случае, если на дуэли дрались люди уважаемые и занимающие видное положение в обществе. Если же дуэлянты -- неизвестные бедняки или приезжие, одного дня бывает достаточно, чтобы предать забвению их подвиги. Они остаются жить лишь в памяти противников -- чаще одного, уцелевшего, и еще, пожалуй, в памяти неудачливого зрителя, получившего шальную пулю или удар ножа, предназначавшийся не ему. Не раз мне приходилось быть свидетелем "уличных схваток", разыгравшихся прямо на мостовой, где ни в чем не повинные, беззаботно гулявшие горожане бывали ранены или даже убиты в результате этих своеобразных дуэлей. Я никогда не слышал, чтобы виновники несли наказание или возмещали бы материальные убытки,-- на эти происшествия смотрят обычно как на "несчастные случаи". Несмотря на то что Кассий Колхаун, так же как и Морис Джеральд, сравнительно недавно появился в поселке,-- причем Морис только время от времени приезжал в форт,-- их дуэль вызвала необычайный интерес, и о ней говорили в течение целых девяти дней. Неприятный, заносчивый нрав капитана и таинственность, окружавшая мустангера, вероятно, послужили причиной того, что эта дуэль заняла совершенно особое место: об этих двух людях, об их достоинствах и недостатках говорили много дней спустя после их ссоры и горячее всего там, где пролилась их кровь,-- в баре гостиницы. Победитель завоевал всеобщее уважение и приобрел новых друзей; на стороне его противника были только немногие. Большинство остались довольны исходом дуэли: несмотря на то что Колхаун только недавно переехал в эти края, своей дерзкой наглостью он успел восстановить против себя не одного завсегдатая бара. Все считали, что молодой ирландец хорошо его проучил, и говорили об этом с одобрением. Как переносил Кассий Колхаун свое поражение, никто не знал; его больше не видели в гостинице "На привале", но причина его отсутствия была понятна: тяжелые, почти смертельные раны надолго приковали его к постели. Несмотря на то, что раны Мориса не были такими тяжелыми, как у его противника, он тоже был прикован к постели. Ему пришлось остаться в гостинице Обердофера -- в скромном номере, потому что даже слава победителя не изменила обычного небрежного отношения к нему ее хозяина. После дуэли он потерял сознание от большой потери крови. Его нельзя было никуда перевозить. Лежа в неуютном номере, он мог бы позавидовать заботам, которыми был окружен его раненый соперник. К счастью, с мустангером был Фелим, иначе положение его было бы еще хуже, -- Святой Патрик! Ведь это же безобразие! -- вздыхал верный слуга.-- Сущее безобразие -- впихнуть джентльмена в такую конуру! Такого джентльмена, как вы, мистер Морис. И еда никуда не годится, и вино. Хорошо откормленный ирландский поросенок, наверно, отвернулся бы от того, чем тут нас кормят. И как вы думаете, что этот старый Доффер говорил внизу... -- Я не имею ни малейшего представления и мне совершенно безразлично, дорогой Фелим, что говорил Обердофер внизу, но если ты не хочешь, чтобы он слышал, что ты говоришь наверху, то умерь, пожалуйста, свой голос. Не забывай, дружище, что перегородки здесь -- это только дранка и штукатурка. -- Черт бы побрал эти перегородки! Вам все равно, что о вас болтают? А мне наплевать, что меня слышат. Все равно этот немец обращается хуже некуда. Я все-таки скажу -- вам это нужно знать. -- Ну ладно. Что же он говорил? -- А вот что. Я слыхал, как он говорил одному приятелю, что заставит вас заплатить не только за номер, за еду и стирку, но и за все разбитые бутылки, зеркала и за все, что было поломано и разбито в тот вечер. -- Заставит заплатить меня? -- Да, вас, мастер Морис. И ничего не потребует с янки. Ведь это подлость! Только проклятый немец мог такое придумать! Пусть платит тот, кто заварил эту кашу, а не вы, потомок Джеральдов из Баллибаллаха! -- А ты не слышал, почему он считает, что я должен платить за все? -- Как же, мастер Морис! Этот жулик говорил, что вы -- синица в руках и что он не выпустит вас, пока вы всего не заплатите. -- Ничего, он скоро увидит, что немножко ошибся. Пусть лучше он подает счет журавлю в небе. Я согласен уплатить половину причиненных убытков, но не больше. Можешь ему это передать при случае. А по совести говоря, Фелим, не знаю, как я даже это смогу сделать... Наверно, много вещей было перебито и переломано. Мне помнится, что-то здорово дребезжало, когда мы дрались. Кажется, разбилось зеркало или часы, или что-то в этом роде... -- Большое зеркало, мастер Морис, и что-то стеклянное, что было на часах. Говорят, что оно стоит двести долларов. Враки! Наверно, не больше половины. -- Пусть так, для меня сейчас и это тяжело. Боюсь, Фелим, что тебе придется съездить на Аламо и привезти все наши сокровища. Чтобы уплатить этот долг, мне необходимо будет расстаться со своими шпорами, серебряным кубком и, быть может, с ружьем. -- Только не это, мастер Морис! Как мы будем жить без ружья? -- Как-нибудь проживем, дружище. Будем есть конину -- лассо нам поможет. -- Ей-же-ей, прокормимся не хуже, чем на той бурде, что подает нам старый Доффер! У меня всякий раз после обеда болит живот. Вдруг без всякого стука открылась дверь, и на пороге появилась неопрятная фигура -- женщина или мужчина, трудно было сразу сказать; в жилистой руке она держала плетеную корзинку. -- Ты что, Гертруда? -- спросил Фелим, который, по-видимому, уже знал, что перед ним служанка. -- Джентльмен передал это,-- ответила она, протягивая корзинку. -- Какой джентльмен, Гертруда? -- Не знаю его. Я никогда раньше его не видела. -- Передал джентльмен? Кто же это может быть? Фелим, посмотри, что там. Фелим открыл корзинку; в ней было много всякой всячины: несколько бутылок вина и прохладительных напитков, уложенных среди всевозможных сладостей и деликатесов -- изделий кондитера и повара. Не было ни письма, ни даже записочки, однако изящная упаковка не оставляла сомнений, что посылка приготовлена женской рукой. Морис перебрал и пересмотрел все содержимое корзинки -- по мнению Фелима, чтобы определить, во что все это обошлось. Но на самом деле мустангер думал совсем о другом -- он искал записку. Но в корзинке не оказалось ни клочка бумаги, ни даже визитной карточки. Щедрость этого подарка, который, надо сказать, был очень кстати, не оставлял сомнений, что его прислал богатый человек. Но кто же это мог быть? Когда Морис задавал себе этот вопрос, в его воображении вставал прекрасный образ, и мустангер невольно связывал его с неизвестным благодетелем. Неужели это была Луиза Пойндекстер? Несмотря на некоторую неправдоподобность, он все же хотел верить, что это так, и, пока он верил, сердце его трепетало от счастья. Однако чем больше он думал, тем больше сомневался, и от его уверенности осталась лишь неопределенная, призрачная надежда. -- "Джентльмен передал",-- повторил Фелим, не то разговаривая сам с собой, не то обращаясь к хозяину. -- Гертруда сказала, что это джентльмен. Видно, добрый джентльмен. Но только кто? -- Не имею ни малейшего представления, Фелим. Может быть, кто-то из офицеров форта? Хотя сомневаюсь чтобы кто-нибудь из них мог проявить ко мне такое внимание. -- Само собой разумеется, это не они. Офицеры и вообще мужчины тут ни при чем. -- Почему ты так думаешь? -- Почему я так думаю? Ох, мастер Морис, вам ли это спрашивать? Ведь это дело женских пальчиков. Ей-ей! Гляньте-ка, до чего аккуратно завернуто. Никогда мужчине так не сделать. Да-да, это женщина и, смею вас уверить, настоящая леди. -- Глупости, Фелим! Я не знаю ни одной леди, которая могла бы проявить ко мне такое участие. -- Не знаете? Вот уж неправда, мастер Морис! А я знаю. И если бы она не позаботилась о вас, то это было бы черной неблагодарностью. Разве вы не спасли ей жизнь? -- О ком ты говоришь? -- Как будто вы сами не догадываетесь, сударь! Я говорю о той красотке, что была у нас в хижине: прискакала на крупчатом, которого вы ей подарили и даже гроша ломаного за него не взяли. Если это не ее подарок, то Фелим О'Нил самый большой дурень во всем Баллибаллахе!.. Ах, мастер Морис, заговорил я о родных краях, и вспомнились мне те, кто там живет... А что бы сказала голубоглазая красотка, если бы только узнала, в какой опасности вы находитесь? -- Опасность? Да все уже прошло. Доктор сказал, что через недельку можно будет выходить. Не тужи, дружище! -- Нет, я не про то. Не об этой опасности я говорил. Сами знаете, о чем я думаю. Нет ли у вас сердечной раны, мастер Морис? Иной раз прекрасные глаза ранят куда больнее, чем свинцовая пуля. Может, кто-нибудь ранен вашими глазами, потому и прислал все это? -- Ты ошибаешься, Фелим. Наверно, корзину прислал кто-нибудь из форта. Но, кто бы это ни был, я не вижу причин, почему мы должны церемониться с ее содержимым. Давай-ка попробуем. Больной получил очень большое удовольствие, лакомясь деликатесами из корзинки, но мысли его были еще приятнее -- он мечтал о той, чья забота была ему так дорога. Неужели этот великолепный подарок сделала молодая креолка -- кузина и, как говорили, невеста его злейшего врага? Это казалось ему маловероятным. Но если не она, то кто же? Мустангер отдал бы лошадь, целый табун лошадей, лишь бы подтвердилось, что щедрый подарок прислан Луизой Пойндекстер. Прошло два дня, а тайна оставалась нераскрытой. Вскоре больного опять порадовали подарком. Прибыла такая же корзинка с новыми бутылками и свежими лакомствами. Они опять начали расспрашивать служанку, но результаты были те же: "Джентльмен привез, незнакомый джентльмен, тот же самый, что и тогда". Она могла только добавить, что он был "очень черный", что на нем была блестящая шляпа и что он подъехал к гостинице верхом на муле. Казалось, Морис не был доволен этим описанием неизвестного доброжелателя; но никому, даже Фелиму, не поверил он своих мыслей. Два дня спустя после того, как была получена третья корзинка, доставленная тем же джентльменом в блестящей шляпе, Морису пришлось забыть свои мечты. Это нельзя было объяснить содержимым корзинки, которое ничем не отличалось от прежних. Дело скорее было в письме, привязанном лентой к ее ручке. -- Это всего лишь Исидора,-- пробормотал Морис, взглянув на подпись. Потом, равнодушно развернув листок, стал читать написанное по-испански письмо. Вот оно -- в точном переводе. "Дорогой сеньор! В течение недели я гостила у дяди Сильвио. До меня дошли слухи о вашем ранении, а также о том, что вас плохо обслуживают в гостинице. Примите, пожалуйста, этот маленький подарок, как память о той большой услуге, которую вы мне оказали. Я пишу уже в седле. Через минуту я уезжаю на Рио-Гранде. Мой благодетель, спаситель моей жизни... больше того -- моей чести! До свидания, до свидания! Исидора Коварубио де Лос-Льянос". -- Спасибо, спасибо, милая Исидора! -- прошептал мустангер, складывая письмо и небрежно бросая его на одеяло.-- Всегда признательная, внимательная, добрая! Не будь Луизы Пойндекстер, может быть, я полюбил бы тебя! Глава XXIII. КЛЯТВА МЕСТИ Томившийся в своей комнате Колхаун, наверно, позавидовал бы такому вниманию. Несмотря на то, что он лежал дома и был окружен роскошью, он не мог утешать себя мыслью, что есть кто-то на свете, кто привязан к нему. Черствый эгоист, он не верил в дружбу -- и у него не было друзей; прикованный к постели, мучимый страхом, что его раны могут оказаться смертельными, он терзался сознанием, что всем совершенно безразлично, останется ли он жив или умрет. Если к нему и проявляли какое-то внимание, то только в силу родственных обязанностей. Иначе и не могло быть. Его поведение в отношении двоюродной сестры и двоюродного брата вряд ли могло вызвать их привязанность. Его дядя, гордый Вудли Пойндекстер, испытывал к нему отвращение, смешанное со страхом. Правда, это чувство появилось совсем недавно. Как уже известно, Пойндекстер был должником своего племянника. Долг был так велик, что фактически Кассий Колхаун стал владельцем асиенды Каса-дель-Корво и мог в любую минуту объявить себя ее хозяином. За последнее время Колхаун пустил в ход все свое влияние, чтобы добиться руки Луизы,-- он уже давно был страстно влюблен в нее. Скоро он понял, что ему вряд ли удастся получить ее согласие, потому что она в ответ на его ухаживания даже не пыталась скрывать свое равнодушие. Поэтому он решил до