дит на Аламо, и повели отряд по ней. Вскоре всадники заметили, что один из следопытов, который отправился вперед пешком, стоит на опушке, поджидая их. -- В чем дело?--спросил майор, обогнав остальных и подъезжая к нему.-- Следы? -- Да, майор, и очень много. Посмотрите сюда! Вот тут, где земля мягкая, видите? -- Следы лошади. -- Двух лошадей, майор, -- сказал следопыт, почтительно поправляя майора. -- Верно, двух. -- Дальше как будто четыре следа, но они оставлены все теми же двумя лошадьми. Они идут сперва вверх по этой просеке и затем возвращаются назад. -- Хорошо, Спенглер. Что ты об этом скажешь? -- Я по просеке далеко не ходил, и многое еще остается загадочным,-- ответил Спенглер, который служил разведчиком в форте,-- но тем не менее очевидно, что тут убили человека. -- Какие у тебя доказательства? Разве ты нашел труп? -- Нет. -- Так что же ты нашел? -- Кровь -- целую лужу крови, точно ее выпустили из жил бизона. Идите и посмотрите сами. Но,-- продолжал он шепотом,-- если вы хотите, чтобы я как следует разобрался в следах, прикажите остальным не подъезжать ближе. Особенно тем, кто впереди. Очевидно, это замечание относилось к плантатору и его племяннику, потому что следопыт украдкой посмотрел на них. -- Хорошо! -- ответил майор.-- Не беспокойся, Спенглер, тебе никто не помешает... Джентльмены! Я прошу вас несколько минут не трогаться с места. Дальше ехать нельзя, потому что Спенглеру надо разобраться в следах. Он может взять с собой только меня. Приказ майора был облечен в вежливую форму просьбы, потому что он говорил с людьми, ему непосредственно не подчиненными. Но все беспрекословно выполнили это распоряжение и остались на своих местах, в то время как сам майор отправился вслед за разведчиком. Проехав шагов пятьдесят, Спенглер остановился. -- Видите, майор? -- сказал он, указывая на землю. -- Тут и слепой увидит,-- ответил офицер.-- Лужа крови, и ты прав -- такая большая, что можно подумать, будто здесь зарезали бизона. Если же это кровь человека, то можно не сомневаться, что его уже нет в живых. -- Он умер раньше, чем эта кровь потемнела,-- сказал следопыт. -- Как ты думаешь, Спенглер, чья это кровь? -- Это кровь того, кого мы разыскиваем: сына старика плантатора. Поэтому я не хотел, чтобы отец шел с нами. -- Мне кажется, от него не надо скрывать правду. Все равно он ее со временем узнает. -- Это правильно, майор. Но все-таки нам надо сначала выяснить, как убили парня, а вот в этом-то я и не могу разобраться. -- Не можешь разобраться? Он убит индейцами, конечно! Его же убили команчи? -- Только не они,-- уверенно ответил следопыт. -- Почему ты так думаешь, Спенглер? -- Если бы здесь были индейцы, то мы нашли бы следы не двух, а сорока лошадей. -- Это верно. Сомнительно, чтобы команчи рискнули нападать в одиночку. -- Ни один из команчей, майор, и вообще никто из индейцев не совершал этого убийства. На просеке видны следы только двух лошадей. Вы видите, это следы подков, эти же отпечатки ведут и обратно. Команчи не ездят на подкованных лошадях, разве только на краденых. И на той и на другой лошади были белые всадники, а не краснокожие. Один ряд следов оставлен большим мустангом, другой -- американской лошадью. Когда они ехали к западу, мустанг шел впереди, это можно определить по тому, что его следы перекрыты. На обратном пути впереди была американская лошадь, а мустанг шел за ней; но сказать, на каком расстоянии один всадник следовал за другим, пока трудно. Наверно, разобраться будет легче, если мы отправимся к месту, где оба они повернули назад. Это должно быть недалеко. -- Хорошо, едем туда,-- сказал майор.-- Я сейчас распоряжусь, чтобы никто не следовал за нами. Отдав распоряжение громким голосом, чтобы все его услышали, майор поехал за Спенглером. Следы были заметны еще на протяжении почти четырехсот ярдов; но майор мог различить их только на более мягкой земле -- в тени деревьев. Следопыт сказал, что его предположение подтвердилось: в направлении к западу мустанг шел впереди, а на обратном пути он был позади американской лошади. Дальше этого места следов не было; здесь обе лошади повернули назад. Прежде чем отправиться в обратный путь, они простояли некоторое время под большим тополем. Земля вокруг, вся изрытая копытами, красноречиво говорила об этом. Спенглер сошел с лошади и стал внимательно изучать следы. -- Они были здесь вместе, -- сказал он через несколько минут, продолжая разглядывать землю.--И довольно долго. Но оба оставались в седлах и спокойно разговаривали. Это еще больше запутывает дело. Должно быть, они поссорились после... -- Если ты говоришь правду, Спенглер, то ты настоящий колдун! Скажи, пожалуйста, как ты узнал все это? -- По следам, майор, по следам! Это очень просто. Я вижу, что следы местами перекрывают друг друга. Значит, лошади были здесь одновременно, но им не стоялось, и они перебирали ногами. Всадники оставались здесь довольно долго -- успели выкурить по целой сигаре. Вот здесь и окурки. Тем, что от них осталось, и трубки не набить. Следопыт наклонился, поднял окурок сигары и передал ее майору. -- Поэтому,-- продолжал следопыт,-- я и решил, что всадники не могли быть враждебно настроены друг к другу. Люди не курят вместе, если собираются через минуту перерезать друг другу глотки или размозжить голову. Ссора могла произойти только после того, как сигары были выкурены. Что она произошла, в этом я не сомневаюсь. И один из них прикончил другого -- это так же верно, как то, что вы сидите в седле. Кто погиб -- нетрудно догадаться. Бедный мистер Пойндекстер больше никогда не увидит своего сына! -- Все это очень загадочно,-- заметил майор. -- Да, черт возьми! -- Но тело -- где же оно может быть? -- Вот над этим-то я и ломаю себе голову. Если бы убили индейцы, то меня нисколько не удивило бы, что труп пропал. Они могли унести его с собой. Но здесь не было индейцев -- ни одного краснокожего не было. Поверьте мне, майор, что один из этих двух всадников прихлопнул другого. Но что он сделал с трупом, вот этого я не понимаю! И, наверно, только он сам может это сказать. -- Чрезвычайно странно!--воскликнул майор.--Чрезвычайно загадочно! -- Может быть, нам еще и удастся разгадать эту тайну,-- продолжал Спенглер.-- Надо найти следы лошадей после того, как они ускакали с места, где было совершено преступление. Может, и удастся что-нибудь узнать... Здесь нам больше нечего делать. Давайте возвращаться, майор. Надо ему сказать? -- Мистеру Пойндекстеру? -- Да. -- Ты убежден, что убитый -- его сын? -- Ну нет! Этого я не могу утверждать. Я только убежден в том, что старик Пойндекстер подъедет сюда на одной из двух лошадей, которые были свидетелями преступления,-- на американской лошади. Я сравнивал следы. И если только молодой Пойндекстер сидел именно на этой лошади, то я боюсь, что мало надежды увидеть его живым. Очень подозрительно, что второй поехал следом за ним. -- Спенглер, есть ли у тебя какие-нибудь предположения, кто был этот второй? -- Никаких. Если бы не рассказ старика Доффера, я никогда не вспомнил бы о Морисе-мустангере. Правда, это след подкованного мустанга, но я не могу ручаться, что это именно его мустанг. Вряд ли... Молодой ирландец, правда, не стерпит обиды, но, мне кажется, он не из тех, кто убивает из-за угла. -- Я думаю, ты прав. -- Так вот, если молодой Пойндекстер был убит и убил его Морис Джеральд, то между ними, наверно, был честный поединок, и сын плантатора оказался побежденным. Вот как я это понимаю. Но вот исчезновение трупа -- а потеряв две кварты40 крови, ни один человек не выживет -- ставит меня в тупик. Надо пойти дальше по следам. Может, они и приведут нас к разгадке... Сказать старику, что я думаю? -- Нет, пожалуй, не стоит. Он уже достаточно много знает. Ему легче будет прийти к этой ужасной правде постепенно. Не говори ему ничего о том, что мы видели. Вернись к тому месту, где кровь, и поищи обратный след, а я постараюсь провести отряд вслед за тобой так, чтобы никто ничего не заметил. -- Хорошо, майор,-- сказал следопыт.-- Мне кажется, я догадываюсь, куда поведет обратный след. Дайте мне десять минут на это дело и трогайтесь в путь по моему сигналу. Сказав это, Спенглер поехал обратно к луже крови. Там, после беглого осмотра он повернул в боковую просеку. В условленное время раздался его громкий свист. Судя по звуку, следопыт отошел почти на целую милю и теперь находился где-то в стороне от места ужасного преступления. Услышав сигнал, майор, который уже успел вернуться к своему отряду, отдал распоряжение двигаться. Он ехал рядом со стариком Пойндекстером и несколькими другими богатыми плантаторами, но никого не посвятил в загадочное открытие следопыта. Глава XL. МЕЧЕНАЯ ПУЛЯ Прежде чем отряд догнал разведчика, случилось небольшое происшествие. Майор повел своих людей не по просеке, а напрямик через лес. Этот путь был выбран не случайно: майор хотел избавить отца от лишних страданий, помешав ему увидеть кровь -- кровь его сына, как предполагал следопыт. Ужасное место осталось в стороне; никто, кроме майора и следопыта, не знал о печальном открытии, и отряд продвигался вперед в счастливом неведении. Они пробирались по узкой звериной тропе, так что два всадника едва могли ехать рядом; местами тропа расширялась в полянки, но через несколько ярдов опять сужалась и уходила в заросли. Когда всадники выехали на одну из полянок, какой-то зверь выскочил из кустов и бросился бежать по траве. Красновато-желтая шкура грациозного зверя была испещрена узорами темных пятен; его гладкое цилиндрическое тело с длинным хвостом на гибких сильных ногах казалось олицетворением быстроты и силы. Это был ягуар -- зверь, редкий даже в такой глуши. Соблазн для охотников оказался слишком велик, и, несмотря на мрачность задачи экспедиции, двое выстрелили вслед убегающему животному. Это был Кассий Колхаун и молодой плантатор, ехавший рядом с ним. Ягуар свалился мертвым; пуля прошла вдоль всего спинного хребта хищника. Кому из двух принадлежала честь удачного выстрела? Оба, и Колхаун и молодой плантатор, приписывали ее себе. Они стреляли вместе, но в цель попала только одна пуля. -- Я вам докажу!--уверенно заявил отставной капитан, слезая с лошади. Подойдя к убитому ягуару, он достал нож и, обратившись к присутствующим, сказал: -- Пуля находится в теле животного, не так ли, джентльмены? Если эта пуля моя, то на ней будут мои инициалы -- "К. К." с полумесяцем. Мои пули сделаны по специальному заказу, и я всегда могу узнать убитую мной дичь. Колхаун хвастливо поднял извлеченную пулю -- нетрудно было догадаться, что он сказал правду. Более любопытные подошли посмотреть: пуля действительно была помечена инициалами Колхауна, и спор, таким образом, закончился не в пользу молодого плантатора. Вскоре после этого отряд подъехал к месту, где ждал следопыт, который и повел его дальше. Здесь уже не было отпечатков копыт двух подкованных лошадей. Можно было разглядеть лишь след одной лошади, но он был так мало заметен, что местами рассмотреть его мог лишь следопыт. След этот шел через заросли, время от времени выходил на полянки и наконец, описав круг, вывел их на ту же просеку, только несколько дальше к западу. Хотя Спенглер и не был первоклассным следопытом, он ехал по этому следу так быстро, что остальные едва поспевали за ним. Он уже догадывался, какая лошадь оставила этот след. Он знал, что это был мустанг, который стоял под тополем, в то время как его всадник курил сигару,-- тот самый мустанг, чьи глубокие отпечатки копыт остались на земле, пропитанной человеческой кровью. Пока следопыт оставался один, он прошел также и по следу американской лошади. Он понял, что этот след приведет обратно в прерию, по которой они ехали сюда, и затем, вероятно, к плантациям на Леоне. Но след мустанга, казалось, обещал гораздо больше, и Спенглер снова занялся им; этот след мог привести к разгадке кровавой тайны, а быть может, даже к логову убийцы. Но он озадачил следопыта не меньше, чем перекрывающие друг друга следы двух лошадей. Он тянулся не прямо, как это обычно бывает, когда управляет лошадью всадник: он то извивался, то петлял, то шел прямо, то кружил, как будто на мустанге не было всадника либо всадник заснул в седле. Мог ли быть таким след лошади, на которой скакал преступник, спешивший скрыться после только что совершенного убийства? Спенглер так не думал. Он вообще не знал, что и думать. Он был совершенно сбит с толку, о чем откровенно сказал майору, когда тот спросил его о характере следа. Однако то, что вскоре предстало перед его глазами и что одновременно увидели все спутники, не только помогло раскрыть тайну, а, наоборот, сделало ее еще более необъяснимой. Больше того: догадки и размышления вдруг превратились во всепоглощающий ужас. И никто не стал бы утверждать, что для этого не было оснований. Неужели вы не ужаснулись бы, если бы увидели всадника, уверенно сидящего в седле, с ногами, вдетыми в стремена, крепко держащего в руках поводья, и на первый взгляд такого же, как сотни других, но, присмотревшись внимательней, заметили бы в нем какую-то странность и вдруг поняли бы, что у него не хватает... головы! Именно такое зрелище и предстало их взорам. Резким движением все они одновременно осадили лошадей, словно перед зияющей пропастью. Солнце уже заходило, его огненный диск почти касался травы, и красные лучи били прямо в глаза, ослепляя и не давая ничего рассмотреть. Тем не менее все ясно увидели, что странная фигура, представшая перед их глазами, -- всадник без головы. Если бы только один из присутствовавших заявил, что он видел всадника без головы, его, наверно, осмеяли бы и назвали сумасшедшим. Даже если бы это утверждали двое, их тоже обвинили бы в безумии. Но то, что одновременно увидели все, не могло подлежать сомнению, и, наоборот, если кто-нибудь стал бы отрицать это, то сумасшедшим сочли бы его. Но никто не усомнился. Все напряженно смотрели в одну сторону -- на то, что было либо всадником без головы, либо умело сделанным чучелом. Было ли это чучело? А если нет, то что же? Этот вопрос возник у всех одновременно. И так как никто не мог найти ответа даже для самого себя, то все молчали. Военные и штатские молча сидели в седлах, ожидая объяснения, которого не мог никто дать. Были слышны только подавленные возгласы удивления и ужаса. Но никто не высказал никакой догадки. Всадник без головы -- призрачный или реальный -- в ту минуту, когда они его увидели, въезжал в просеку, на противоположном конце которой остановился отряд. Если бы он продолжил свой путь, то подъехал бы прямо к ним, -- конечно, если бы у них хватило мужества дождаться его. Но он остановился почти одновременно с ними и, казалось, глядел на них с таким же недоверием, как они на него. Наступила такая тишина, что было слышно, как упал в траву окурок сигары. Вот тогда-то те немногие, у кого хватило храбрости, смогли рассмотреть странного наездника, но большинство дрожали от страха, потеряв всякую способность соображать. Но и те, кто осмелился взглянуть на эту таинственную фигуру, стараясь понять, что же это такое, были ослеплены лучами заходящего солнца. Они только увидели силуэт большой красивой лошади со всадником на спине. Тело человека было труднее разглядеть, так как он был закутан во что-то вроде плаща, ниспадающего с плеч. Но какое все это имело значение, если у всадника не было головы? Человек без головы, верхом на лошади, сидит в седле с непринужденным изяществом; на его каблуках блестят шпоры, в одной руке зажаты поводья, другая же, как и полагается, свободно опущена на бедро. Что же это такое? Не привидение ли? Разве это может быть живым человеком? Те, кто смотрел на него, были людьми, которые не верили ни в призраки, ни в сверхъестественные видения. Многим из них не раз приходилось в дикой глуши бороться с самыми суровыми и неожиданными капризами природы. Не таким людям верить в привидения! И все же при виде столь необычайного явления даже самые здравомыслящие стали сомневаться в его реальности и повторяли про себя: "Это привидение. Конечно, это не может быть человеком!" Величина всадника без головы подтверждала догадки, что перед ними сверхъестественное явление. Он казался вдвое больше обыкновенного человека, на обыкновенной лошади. Он был скорее похож на великана на гигантском коне; возможно, это было обманчивым впечатлением, которое объяснялось преломлением солнечных лучей, проходивших горизонтально через колеблющийся воздух над раскаленной равниной. Но сейчас было не до рассуждений, не было даже времени, чтобы как следует разглядеть это чудовищное видение, на которое все присутствующие устремили взгляды, заслоняя рукой глаза от слепящего солнца. Ни цвета его одежды, ни масти его лошади нельзя было различить. Видны были только очертания его фигуры -- черный силуэт на золотом фоне неба. Но какой стороной он к ним ни поворачивался, это было все то же необъяснимое явление--всадник без головы. Что же это такое? Не привидение ли? Разве это может быть живым человеком? -- Это дьявол на лошади! -- вдруг крикнул один из бывалых пограничных жителей, которого ничем нельзя было испугать. -- Клянусь, это сам дьявол! Его грубый смех, сопровождаемый ругательством, еще сильнее испугал более робких из присутствующих и, казалось, произвел впечатление даже на всадника без головы. Он круто повернул свою лошадь, а она дико заржала и поскакала прочь. Всадник без головы помчался прямо к солнцу и вскоре скрылся из виду, словно въехал в сверкающий диск. Глава XLI. ЧЕТЫРЕ ВСАДНИКА Отряд всадников, возглавляемый майором, был не единственным, выехавшим из форта Индж в это знаменательное утро. Гораздо раньше, почти на самом рассвете, по тому же направлению -- к реке Нуэсес -- проследовал небольшой отряд из четырех человек. Он вряд ли выехал на поиски трупа Генри Пойндекстера. В тот ранний час еще никто не подозревал, что юноша убит или хотя бы пропал. Лошадь без седока еще не принесла печальную весть. Поселок спал, не зная, что пролита невинная кровь. Несмотря на то что оба отряда выехали из одного и того же места и в одном и том же направлении, между всадниками этих отрядов не было ничего общего. Те, которые выехали раньше, были испанцы, или, вернее, в их жилах испанская кровь была смешана с ацтекской,-- другими словами, это были мексиканцы. Чтобы заметить это, не требовалось ни особых знаний, ни наблюдательности, достаточно было лишь взглянуть на них. Их манера ездить верхом, узкие бедра, особенно заметные благодаря высоким седлам, накинутые на плечи яркие серапе, бархатные брюки, большие шпоры на сапогах и, наконец, черные сомбреро с широкими полями -- все это выдавало в них мексиканцев или же людей, которые переняли обычаи мексиканцев. Но четыре всадника, бесспорно, были мексиканцами. Смуглая кожа, черные, коротко подстриженные волосы, острые бородки, правильный овал лица -- все это характерно для людей испано-ацтекского типа, живущих теперь на древней земле Монтесумы41. Один из всадников был более крепко сложен, чем его спутники. Его лошадь была лучше других, костюм богаче, оружие более тонкой работы, да и по всему остальному было видно, что он предводитель этой четверки. Ему было под сорок, хотя он выглядел моложе благодаря гладкой коже щек и тщательно подстриженным коротким бакенбардам. Его можно было бы, пожалуй, назвать красивым, если бы не холодный, тяжелый взгляд и не угрюмое выражение лица, выдававшее грубость и жестокость его натуры. Даже улыбка красиво очерченного рта с двумя ровными рядами белых зубов не могла сгладить этого впечатления -- в ней было что-то сатанинское. Не за наружность назвали его товарищи именем животного, хорошо известного на равнине Техаса. Он получил незавидное прозвище Эль-Койота за свой характер и поведение. Как случилось, что Эль-Койот ехал по прерии так рано утром -- по-видимому, совсем трезвый, да еще во главе отряда? Ведь всего несколько часов назад он лежал в своем хакале пьяным и не только не сумел вежливо принять гостя, но даже, кажется, не понял, что к нему пришли. Эту внезапную и до некоторой степени странную перемену не так уж трудно объяснить. Достаточно будет рассказать, что произошло с того момента, как Колхаун уехал от него, и до нашей встречи с Эль-Койотом и тремя его соотечественниками. Уезжая, Колхаун не закрыл дверь хакале, и она оставалась открытой до утра, а Эль-Койот продолжал спать. На рассвете он проснулся от холода и сырости. Это немного протрезвило его. Вскочив с кровати, он начал, шатаясь, ходить по хижине, проклиная холод и дверь, которая этот холод впустила. Можно было подумать, что он тут же закроет ее. Однако он этого не сделал. Дверь была единственным отверстием, дававшим доступ свету, если не считать щелей в старых стенах,-- а свет был нужен, чтобы выполнить намерение, ради которого он встал. Но серый свет раннего утра, проникавший через открытую дверь, еще слабо освещал хижину. Эль-Койот шарил кругом, спотыкаясь и ругаясь, пока, наконец, не нашел того, что искал: большую тыквенную бутыль с двумя отверстиями, посредине перехваченную ремешком,-- она служила сосудом для воды, но чаще для спиртных напитков. Запах, который распространился кругом, когда мексиканец откупорил бутыль, говорил о том, что в ней совсем недавно была водка; но из яростной ругани ее владельца стало ясно, что теперь она уже пуста. -- Тысяча чертей! -- закричал он, со злобным разочарованием встряхивая бутыль, чтобы окончательно убедиться, что в ней ничего нет. -- Ни капли! Блоху и ту не утопишь! А мой язык прилипает к зубам. Глотка горит, точно через нее пропустили целую жаровню горячих углей. Черт побери! Я не могу больше терпеть. Что же делать? Уже светает. Придется отправиться в поселок. Может, сеньор Доффер уже открыл свою западню, чтобы ловить ранних пташек. Если так, то к нему явится койот! Повесив бутыль на шею и набросив серапе, Эль-Койот отправился в поселок. Гостиница была на расстоянии всего лишь нескольких сот ярдов от его хакале, на том же берегу реки; эта тропа была так хорошо ему знакома, что он смог бы пройти по ней с завязанными глазами. Через двадцать минут он уже, шатаясь, приближался к вывеске "На привале". Ему посчастливилось: Обердофер хлопотал в баре, обслуживая ранних гостей -- нескольких солдат, которые тайком ушли из казарм, чтобы промочить горло после сна. -- Майн готт, мистер Диас! -- сказал хозяин, приветствуя нового гостя и бесцеремонно оставляя шестерых клиентов, пивших в кредит, ради одного, который, как он знал, заплатит наличными.-- Майн готт! Вы ли это так рано на ногах? Я знаю, чего вы хотите. Вы хотите, чтобы я наполнил вашу тыквенную бутыль мексиканской водкой аг... аг... Как вы это называете? -- Агвардиенте! Вы угадали, кабальеро. Это как раз то, чего я хочу. -- Один доллар! Это стоит один доллар. -- Карамба! Я платил достаточно часто, чтобы помнить цену. Вот вам монета, а вот посуда. Наполните ее, да поживее! -- Вы торопитесь, герр Диас? Я не заставлю вас ждать. Собираетесь поохотиться в мустанговой прерии? Боюсь, что ирландец опередил вас. Он уехал еще ночью. Он покинул мой дом уже после полуночи -- поздний час для путешествия. Странный человек этот мустангер -- мистер Морис Джеральд! Никто никогда не знает, чего от него ждать. Но я ничего не могу сказать против него. Он был хорошим постояльцем, расплатился по своему большому счету, как богатый человек, и у него еще много осталось. Майн готт, его карманы были набиты долларами! Мексиканец живо заинтересовался сообщением о том, что ирландец поехал в "мустанговую прерию", как выразился Обердофер. Свой интерес он выдал сначала легким возгласом удивления, а потом и нетерпением, которое сквозило во всех его жестах, пока он слушал болтовню немца. Однако он постарался скрыть свое волнение. Вместо того чтобы расспрашивать Обердофера, он ответил с небрежным видом: -- Это меня не касается, кабальеро. В прерии достаточно мустангов -- хватит для всех, чтобы поохотиться. Поживее, сеньор, давайте мое агвардиенте. Немного огорченный, что ему не дали посплетничать, немец быстро наполнил тыквенную бутыль. Не пытаясь больше продолжать разговор, он протянул ее мексиканцу, взял доллар, швырнул его в ящик с деньгами и вернулся к солдатам, более разговорчивым, потому что они пили в кредит. Несмотря на жажду, Диас вышел из бара, не открывая бутылки и как будто даже забыв о ней. Он был теперь взволнован чем-то, что было сильнее желания выпить. Он не сразу вернулся домой, а зашел сначала в три хижины на окраине поселка, в которых жили такие же любители легкой наживы, и только после этого отправился в свое хакале. На обратном пути Эль-Койот заметил следы подкованной лошади и увидел, что ее привязывали к дереву вблизи хакале. -- Карамба! Капитан-американец был здесь сегодня ночью. Черт побери! Я что-то смутно вспоминаю, но мне казалось, что я это видел во сне. Догадываюсь, зачем он сюда приезжал. Он узнал об отъезде дона Морисио. Он, верно, еще заедет, когда решит, что я уже проспался. Xa-xa! Все будет сделано и без него. Мне не потребуется его дальнейших указаний. Тысяча долларов! Вот это деньги! Как только я их получу, я поеду на Рио-Гранде и попробую поладить с Исидорой. Произнеся этот монолог, Эль-Койот остался в своем хакале лишь столько времени, сколько ему понадобилось, чтобы наспех проглотить несколько кусков жареного мяса и запить их хорошим глотком агвардиенте. Затем он поймал и оседлал свою лошадь, надел огромные шпоры, привязал к седлу маленький карабин, сунул в кобуры по револьверу, прицепил к поясу мачете в кожаных ножнах, вскочил в седло и быстро ускакал. Перед тем как выехать в прерию, он еще раз заехал на окраину поселка и там дождался всадников, которые должны были сопровождать его и которых он уже предупредил, что их помощь понадобится в одном тайном деле. Трое приятелей Эль-Койота, казалось, уже были посвящены в его планы. Во всяком случае, они знали, что местом действия будет Аламо. Когда в начале пути Диас свернул в сторону, они крикнули ему, что он едет не по той дороге. -- Я хорошо знаю Аламо,-- сказал один из них, тоже мустангер.-- Не раз я охотился там за лошадьми. Это место лежит на юго-запад отсюда. Самая близкая дорога туда идет вон через ту просеку. Вы взяли слишком на запад, дон Мигуэль. -- Вот как? -- презрительно сказал Диас. -- Вы, должно быть, американец, сеньор Висенте Барахо. Вы забываете, что наши лошади подкованы. Индейцы не ездят прямо из форта Индж на Аламо, чтобы... Надеюсь, вы понимаете меня? -- Верно! -- ответил Барахо.-- Прошу прощенья, дон Мигуэль! Карамба! Я об этом и не подумал. Без дальнейших пререканий трое сообщников Эль-Койота последовали за ним. Они ехали молча, пока, наконец, не достигли лесных зарослей на несколько миль дальше просеки, о которой упомянул Барахо. Оказавшись под прикрытием леса, все четверо сошли с лошадей и привязали их к деревьям; после этого они приступили к делу, которое можно сравнить только с тем, что происходит за кулисами провинциального театра перед представлением мелодрамы из жизни дикарей. Глава XLII. ГРИФЫ СЛЕТАЮТСЯ Стая черных грифов, кружащих над прерией,-- картина обычная для южного Техаса, и тот, кто путешествовал там, конечно, видел это зрелище. Слетевшись целыми сотнями, они описывают в воздухе широкие круги и спирали; они то спускаются вниз, почти касаясь травы, то вдруг взвиваются вверх на неподвижно распростертых крыльях,-- на фоне неба отчетливо выделяются их зубчатые контуры. Путешественник, который увидит это впервые, невольно остановит свою лошадь, чтобы понаблюдать за птицами. Даже тот, для кого стая грифов не новость, невольно задумается: для чего собрались эти хищники? Ведь эти мерзкие птицы слетаются неспроста. И увидит ли путешественник или нет, он знает, что на земле, как раз на том месте, над которым кружат хищники, лежит убитое животное, а может быть, и человек, мертвый или умирающий. Наутро после той мрачной ночи, когда три всадника пересекли равнину, эту картину можно было наблюдать над зарослями, куда они въехали. Стая черных грифов кружила над макушками деревьев в том месте, где просека делала поворот. На рассвете ни одного грифа еще не было видно. Но не прошло и часа после восхода солнца, как сотни грифов уже парили здесь на широко распростертых крыльях; их черные тени скользили по яркой зелени леса. Техасец, попав в просеку и заметив эту зловещую стаю, сразу догадался бы, что здесь побывала смерть. Проехав дальше, он нашел бы подтверждение этому -- лужу крови, затоптанную лошадиными копытами. Но хищники кружили не над самой лужей. Центром описываемых ими кругов, казалось, было место немного в стороне среди деревьев; там, наверно, и находилась привлекавшая их добыча. В этот ранний час не было ни одного путника -- ни техасца, ни чужестранца, чтобы проверить правильность этого предположения; и, тем не менее, это была правда. В лесу на расстоянии четверти мили от лужи крови лежало то, что привлекало внимание хищников. Но это был не зверь, а человек -- красивый юноша, лицо которого оставалось прекрасным и в смерти. Но был ли он мертв? На первый взгляд казалось, что он умер, и черные птицы тоже считали его мертвым. Его неподвижность и неестественная поза убеждали их в этом. Он лежал на спине, запрокинув голову, не закрывая лица от солнца. Его руки и ноги были неподвижно распростерты на каменистой земле, словно он потерял способность владеть ими. Вблизи рос огромный старый дуб, но юноша не был защищен его тенью -- он лежал за пределами лиственного шатра, и лучи солнца, только что начавшие проникать в чащу, скользили по бледному лицу, которое казалось еще бледнее от отсвета белой панамы, лишь слегка прикрывавшей лоб. Его черты не были искажены смертью, но еще меньше было похоже на то, что он спит. Глаза его были лишь полузакрыты, и под ресницами виднелись расширенные остекленевшие зрачки. Был ли он мертв? Несомненно, черные птицы считали его мертвым. Но они ошиблись. Разбудил ли юношу луч солнца, упавший на полузакрытые веки, или отдых восстановил его силы, но он пошевелился и широко открыл глаза. Вскоре он немного приподнялся и, опираясь на локоть, недоумевающе посмотрел вокруг. Грифы взвились высоко в воздух и некоторое время не спускались. -- Умер я или жив? -- прошептал юноша.-- Сон это или явь? Что это? Где я? Солнечный свет ослеплял его. Он прикрыл глаза рукой, но и тогда видел все как в тумане. -- Деревья надо мной, вокруг меня... подо мной, кажется, камни -- недаром у меня болят все кости. Лесная чаща... Как я попал сюда? -- Вспомнил! -- сказал он после минутного размышления.-- Я ударился головой о дерево. Вот оно -- и тот самый сук, который выбил меня из седла. Левая нога болит. Да, помню,--я стукнулся о ствол. Черт побери, она, кажется, сломана... Юноша попытался встать. Но это ему не удалось. Больная нога отказывалась служить -- от ушиба или вывиха она сильно распухла в колене. -- Где же вороной? Убежал, конечно. Теперь он уже, наверно, в конюшне Каса-дель-Корво. А впрочем, какая разница -- все равно я не мог бы сесть в седло, если бы даже он стоял здесь рядом... А тот? -- добавил он немного погодя.-- О Боже, что это было за зрелище! Неудивительно, что вороной испугался... Что же мне делать? Нога, должно быть, сломана. Без посторонней помощи я не могу двинуться с места. Нет никакой надежды, что кто-нибудь сюда придет. Во всяком случае, не раньше, чем я стану добычей этих отвратительных птиц. Фу, что за мерзкие твари! Они разевают клювы, как будто уже собираются позавтракать мной!.. Долго ли я здесь лежал? Солнце поднялось не очень высоко. Я сел в седло на рассвете. Наверно, я пролежал без сознания около часа. Черт возьми, дело плохо... Нога, по-видимому, сломана, судя по тому, как она болит, а хирурга здесь нет. Каменистая постель в глуши техасских зарослей... Они тянутся на много миль -- нечего и думать самому отсюда выбраться. И никто сюда не придет. На земле -- волки, а в воздухе--грифы... И как это я не подобрал поводьев?! Быть может, я в последний раз сидел в седле... Лицо молодого человека омрачилось. Оно становилось все печальнее, по мере того как он осознавал опасность положения, в которое попал из-за простой случайности. Еще раз он попробовал встать, с большим трудом поднялся, но тут же обнаружил, что служить ему может только одна нога,-- на другую нельзя было ступить. Пришлось опять лечь. Так он пролежал еще часа два. Время от времени он принимался звать на помощь. Наконец, убедившись, что его никто не услышит, он перестал кричать. Крик вызвал жажду или, быть может, ускорил ее появление -- при состоянии, в котором он находился, она была неизбежна. Жажда росла и наконец заглушила все остальные ощущения, даже боль в ноге. -- Я погибну от жажды, если останусь здесь,-- шептал раненый.-- Надо попробовать добраться до воды. Насколько я помню, где-то поблизости есть ручей. Я доберусь до него хотя бы ползком -- на коленях и на руках. На коленях? Но ведь я могу опираться только на одно колено... Все равно надо попытаться. Чем дольше я пробуду здесь, тем будет хуже. Солнце начинает палить. Оно уже жжет мне голову. Я могу потерять сознание, и тогда -- волки, грифы... Он вздрогнул от ужасной мысли и замолчал. Через некоторое время раненый снова заговорил: -- Если бы только я знал дорогу! Я хорошо помню этот ручей. Он течет в сторону меловой прерии где-то на юго-восток отсюда. Попробую ползти в этом направлении. К счастью, я могу теперь ориентироваться по солнцу. Если мне удастся добраться до воды, то, может быть, все еще и обойдется. Только бы хватило сил! С этими словами он начал пробираться через заросли; волоча больную ногу, он полз по каменистой земле, словно огромная ящерица, у которой перебили позвоночник. Он полз и полз... Это было мучительно, но ужас перед тем, что его ожидало, был еще мучительней и гнал его вперед. Он хорошо знал, что неизбежно умрет от жажды, если не найдет воды. Эта мысль заставляла его снова ползти. Ему часто приходилось останавливаться и отдыхать, чтобы собраться с силами. Человеку трудно передвигаться на четвереньках, особенно, когда одна нога отказывается служить. Юноша продвигался медленно, страдая от боли. Это было особенно мучительно, потому что раненый сомневался, верное ли он выбрал направление. Только страх смерти заставлял его продолжать путь. Раненый прополз уже около четверти мили, как вдруг у него мелькнула мысль, что он может попробовать другой способ передвижения: "Я смог бы, пожалуй, встать, если бы только у меня был костыль... Слава Богу, я не потерял нож!.. А вот и подходящее деревце -- молодой дубок". Он вытащил из-за пояса охотничий нож, срезал деревце и сделал что-то вроде костыля, так что можно было опираться на развилок. С помощью костыля юноша встал на ноги и заковылял дальше. Он знал, что опаснее всего менять направление, и поэтому, как и раньше, пошел на юго-восток. Это было не так просто. Солнце -- его единственный компас -- достигло высшей точки своего пути, а в широтах южного Техаса в это время года полуденное солнце стоит почти в зените. Кроме того, путнику часто приходилось сворачивать с прямого направления, чтобы обойти непролазную чащу. Правда, находить дорогу ему помогал легкий уклон местности; он знал, что, следуя ему, может прийти к воде. Так, понемногу пробираясь вперед, часто останавливаясь для непродолжительного отдыха, он прошел целую милю и тут наткнулся на звериную тропу. Правда, она была еле заметна, но шла прямо и, по-видимому, вела к водопою -- к какому-нибудь ручью, болотцу или роднику. Он был бы рад любому из них. Не обращая больше внимания ни на солнце, ни на уклон, раненый пошел по тропе. Время от времени он возвращался к своему первому способу передвижения -- полз на четвереньках, так как идти, опираясь на костыль, было очень утомительно. Но скоро радость сменилась разочарованием: тропа затерялась на поляне, окруженной густой стеной зарослей. К своему отчаянию, юноша понял, что пошел не в ту сторону. Как ни тяжело это было, но пришлось повернуть обратно, другого выхода не было. Оставаться на поляне было равносильно самоубийству. Он поплелся назад по тропе и миновал то место, где впервые вышел на нее. Подгоняемый мучительной жаждой, раненый напрягал последние силы, но с каждой минутой их становилось все меньше. Деревья, между которыми ему приходилось пробираться, были по большей части акации, перемежающиеся с кактусами и агавой. Они почти не защищали от лучей полуденного солнца, которые легко проникали сквозь ажурную листву и жгли его, как огонь. Он обливался потом, жажда становилась все мучительней, пока не стала просто нестерпимой. Ему не раз попадались на глаза сочные плоды мескито; чтобы их сорвать, нужно было лишь протянуть руку. Но юноша знал, что они приторно-сладкие и не утоляют жажду, что не поможет ему и едкий сок кактуса или агавы. В довершение всех бед, несчастный заметил, что поврежденная нога совсем перестает его слушаться. Она сильно распухла. Каждый шаг причинял ему невероятную боль. Если даже он и на пути к ручью, хватит ли у него сил добраться до него? Если нет, это означает верную гибель. Оставалось одно: лечь здесь, среди зарослей, и умереть. Смерть придет не сразу. Хотя у него невыносимо болела ушибленная голова и разбитое колено, он знал, что эти повреждения не смертельны. Ему грозила самая мучительная и жестокая из всех смертей -- смерть от жажды. Эта мысль заставила раненого напрячь последние силы. И, несмотря на то что он продвигался медленно и испытывал при этом тяжкие страдания, он упорно брел и брел вперед. А черные грифы все парили над ним, не отставая и не перегоняя. Они пролетели уже больше мили, но ни один не оставил преследования. Число их даже увеличивалось: завидев добычу, к стае присоединились новые хищники. И, хотя добыча была еще жива и двигалась, инстинкт подсказывал птицам, что конец ее близок. Их черные тени снова и снова мелькали на тропе, по которой брел раненый. Казалось, что это реет сама смерть. Вокруг была полная тишина: грифы летают бесшумно и даже, предвкушая добычу, не оглашают воздух криками. Палящее солнце угомонило кузнечиков и лягушек, даже безобразная рогатая ящерица дремала в тени камня. Единственными звуками, которые нарушали тишину молчаливого леса, был шорох одежды страдальца, цеплявшейся за колючие растения, и изредка его крик, когда он тщетно взывал о помощи. Шипы кактусов и агавы исцарапали его лицо, руки и ноги, не оставив живого места, и кровь смешивалась с потом. Раненый уже был близок к отчаянию -- вернее, он уже отчаялся; в полном изнеможении, в