головы на плечах. Под этой тряпкой как будто ничего не спрятано, а? -- Нет. Мне кажется, там нет ничего. -- Приподнимите ее немножко, и поглядим. -- Мне не хочется прикасаться к нему. У него такой жуткий вид! -- Странно! Минуту назад вы не были так брезгливы. Что это вдруг с вами стало? -- Ну... -- запинаясь, произносит Колхаун, -- я был возбужден погоней. Был очень зол на эту лошадь и решил положить конец ее фокусам... -- Ладно, -- перебивает его Зеб, -- тогда я сам этим займусь... Так, так...-- продолжает охотник, подъезжая ближе и рассматривая страшную фигуру. -- Да, это действительно тело человека. Мертвец, и совершенно одеревенелый... Стойте!--восклицает он, приподнимая полу серапе. -- Да ведь это же труп того самого человека, убийство которого сейчас расследуется! Ваш двоюродный брат -- молодой Пойндекстер. Это он! -- Кажется, вы правы... О Боже, это действительно он! -- Иосафат! -- продолжает Зеб, прикидываясь удивленным. -- Ну и загадка! Ладно, нам нечего терять здесь время в размышлениях. Лучше всего будет, если мы доставим труп на место так, как он есть, в седле, -- он, видно, сидит достаточно крепко. Коня этого я знаю; думаю, что за моей кобылой он пойдет не упрямясь... Ну-ка, старушка, поздоровайся с ним! Ну, не бойся! Разве ты не видишь, что это твой старый приятель? Правда, ему туговато пришлось за последнее время. Нет ничего удивительного, что ты его не узнала, -- уж сколько времени его никто не чистил! Пока охотник говорил, гнедой и старая кобыла коснулись друг друга мордами и дружелюбно фыркнули. -- Я так и думал! -- восклицает Зеб, освобождая запутавшиеся в акации поводья.-- В обществе моей кобылы гнедой спокойно пойдет за нами. Во всяком случае, нет необходимости резать ему глотку... Ну, а теперь, мистер Колхаун, -- говорит охотник, испытующе глядя на него, -- не думаете ли вы, что нам пора двинуться в путь? Суд, наверно, продолжается, а если так, то, конечно, мы можем там понадобиться. Мне кажется, что с нами теперь свидетель, который может пролить свет на это дело, и мустангера либо повесят, либо оправдают. Ну как, вы готовы ехать обратно? -- Разумеется! Вы правы, нам нет смысла оставаться здесь. Зеб трогается первым, ведя за собой покорного пленника. Колхаун едет сзади медленно и, по-видимому, неохотно. На крутом повороте, где тропинка огибает лесной островок, он останавливается и, кажется, колеблется -- ехать ему вперед или поскакать обратно. На его лице заметно сильное волнение. Не слыша за собой топота копыт, Зеб Стумп догадывается, что его спутник остановился. Охотник натягивает поводья, поворачивает кобылу и вопросительно смотрит на Колхауна. Он видит его взволнованное лицо и сразу догадывается, в чем дело. Не говоря ни слова, старый охотник снимает ружье с левого плеча и кладет его на руку. Так он сидит, глядя в упор на отставного капитана кавалерии. Зеб молчит. Слова не нужны, достаточно его жеста. Он яснее слов говорит: "Попробуй-ка вернуться!" Колхаун, хотя и притворяется, что ничего не заметил, отлично все понял и молча продолжает путь. Но теперь ему уже не удастся ехать позади. У старого охотника возникли подозрения, и он находит предлог, чтобы ехать сзади, на что его спутнику волей-неволей приходится согласиться. Они медленно продвигаются по лесу. Приближаются к открытой прерии и наконец выезжают на нее. Что-то, замеченное вдали, вызывает у Колхауна новый прилив страха -- он опять натягивает поводья и задумывается. Перед ним страшный выбор: скрыться ли в зарослях от людских глаз или же рискнуть пойти навстречу буре, которая так быстро надвигается на него? Он отдал бы все, что у него есть, все, что он надеется получить в будущем, и даже Луизу Пойндекстер, лишь бы избавиться хоть на десять минут от ненавистного Зеба Стумпа, лишь бы остаться наедине со всадником без головы. Но это невозможно. Зеб Стумп неумолим, и, хотя Колхаун старается не думать об этом, он чувствует, что старый охотник считает его настоящим пленником и при попытке бежать не задумываясь пошлет ему в спину пулю. Но что может Зеб Стумп сказать или сделать? Вряд ли он догадывается о... В конце концов, может быть, все еще обойдется благополучно? Зеб, правда, что-то подозревает. Но стоит ли опасаться этого? Бояться подозрений должны только те, у кого нет друзей, а у Кассия Колхауна их достаточно. Ему ничто не угрожает, если только не найдут... А много ли на это шансов? Один против десяти. Скорее всего, она не застряла и лежит теперь где-нибудь в чаще. Ободренный этой надеждой, Колхаун успокаивается и с видом полного безразличия, скорее притворным, чем естественным, выезжает на открытую прерию; за ним следует Зеб Стумп на своей старой кобыле, в сопровождении гнедого с трупом Генри Пойндекстера. Глава XCIII. ОБЕЗГЛАВЛЕННЫЙ ТРУП Судебное разбирательство было прервано, потому что две трети зрителей и половина присяжных бросились в погоню за таинственным всадником. Это не отсрочка суда, а просто перерыв -- неизбежный, а потому молчаливо принятый. Проходит час. Судья за это время выкурил две сигары и выпил изрядное количество коньяку. Он непринужденно болтает с прокурором, с защитниками, с оставшимися присяжными и с теми из зрителей, которые пришли пешком или не захотели загонять своих лошадей. Тему для разговоров найти нетрудно. Недавнее происшествие настолько загадочно, что о нем можно говорить не только целый час, но целую вечность. Все ищут объяснения и с большим нетерпением ждут возвращения участников погони. Они надеются, что всадник без головы будет наконец захвачен и что благодаря этому будет раскрыта не только его тайна, но в какой-то мере прояснится и тайна убийства. Среди них есть один человек, который мог бы объяснить первое, хотя второе неизвестно и ему. Это обвиняемый. Как только ему дадут возможность, он продолжит свою исповедь. А пока, по указанию судьи и по совету своего защитника, он хранит молчание. Через некоторое время участники погони возвращаются. Не все вместе -- группами, по мере того как они отстают. Все говорят одно и то же: никто из них не подъехал к всаднику без головы достаточно близко, чтобы хоть что-нибудь добавить к тому, что уже известно. Его тайна так и осталась неразгаданной. Скоро обнаруживается, что двое, те, кто первыми пустились в погоню, еще не вернулись. Это старый охотник и отставной капитан; последний раз их видели далеко впереди. Продолжают ли они еще погоню? Возможно, что их старания увенчались успехом... Все вглядываются в прерию. Все надеются увидеть там двух самых упорных участников погони и с ними, может быть, всадника без головы. Проходит час, а их все нет, -- они не только не привели с собой долгожданного пленника, но и сами не показываются. Следует ли дальше откладывать судебное разбирательство? Прокурор настаивает на продолжении, защитник не менее горячо требует отсрочки до завтрашнего дня, поскольку еще не допрашивали важного свидетеля -- Зеба Стумпа. Раздаются голоса, требующие продолжения разбирательства. Крикуны добились своего. Решено возобновить заседание суда, поскольку можно пока обойтись без отсутствующего свидетеля. Возможно, что он еще успеет вернуться вовремя. Если же нет, то не поздно будет обсудить вопрос об отсрочке суда на потом. Так решает судья. Присяжные его поддерживают. Публика -- тоже. Снова вызывают обвиняемого. Он продолжает свои показания, так неожиданно прерванные. -- Вы собирались рассказать нам, что вы увидели, -- говорит защитник своему клиенту. -- Продолжайте. Что же вы увидели? -- Я увидел человека, распростертого на траве. -- Спящего? -- Да, вечным сном. -- Мертвого? -- Больше, чем мертвого, если это возможно. Наклонившись над ним, я увидел, что у него отрублена голова. -- Отрублена голова? -- Да. Я этого не заметил, пока не нагнулся к нему. Он лежал ничком, и голова его находилась в самом естественном положении. Даже шляпа все еще была на ней. Я надеялся, что он спит, хотя и чувствовал, что тут что-то неладно. Руки его были безжизненно вытянуты и ноги тоже. Кроме того, на траве было что-то красное -- при слабом утреннем свете я не сразу разглядел, что. Когда я наклонился, чтобы посмотреть, то почувствовал странный солоноватый запах -- запах человеческой крови. Тут я уже перестал сомневаться, что передо мной труп. Я заметил глубокую рану поперек шеи с запекшейся в ней кровью. Потом я разглядел, что голова отрублена... Собравшихся охватил ужас. Раздаются выкрики, обычные в подобных случаях. -- Вы узнали этого человека? -- Увы, да. -- Узнали, даже не посмотрев ему в лицо? -- Мне не нужно было этого делать. Его одежда достаточно ясно все объяснила. -- Какая одежда? -- Полосатое серапе на плечах и сомбреро на голове. Они принадлежали мне. Если бы не наш обмен, я подумал бы, что это лежу я сам. Это был Генри Пойндекстер. Снова раздается душераздирающий стон -- он заглушает взволнованный шепот толпы. -- Продолжайте, сэр, -- говорит защитник. -- Скажите, что еще вам удалось обнаружить? -- Когда я прикоснулся к телу, то почувствовал, что оно холодное и совершенно закоченело. Я понял, что он лежит так уже несколько часов. Кровь запеклась и почти высохла: она стала совсем черной. Так, по крайней мере, мне показалось при сером утреннем свете -- солнце тогда еще не взошло. Я мог легко ошибиться относительно причины смерти и подумать, что его убили, отрубив голову, но, вспомнив услышанный ночью выстрел, я подумал, что на теле должна быть еще одна рана. Так и оказалось. Когда я повернул труп на спину, то заметил в серапе дырочку. Ткань вокруг нее была пропитана кровью. Отбросив полу серапе, я заметил на его груди синевато-багровое пятно. Нетрудно было определить, что сюда попала пуля. Но раны на спине не было. По-видимому, пуля осталась в теле. -- Считаете ли вы, что причиной смерти была пуля, а не последующее отсечение головы? -- Рана, несомненно, была смертельной. Если смерть и не была мгновенной, то, во всяком случае, она должна была наступить через несколько минут или даже секунд. -- Вы сказали, что голова была отрублена. Что же, она была совсем отделена от тела? -- Совершенно, хотя и лежала вплотную к нему -- так, словно после удара ни к телу, ни к голове никто не прикасался. -- Каким оружием, предполагаете вы, был нанесен этот удар? -- Мне кажется, топором либо охотничьим ножом. -- Не возникло ли у вас каких-нибудь подозрений, кто и почему мог совершить это гнусное преступление? -- Тогда нет; я был в таком ужасе, что не мог ни о чем думать. Я не верил своим глазам. Когда же я немного успокоился и понял, что Генри Пойндекстер убит, я сначала подумал, что это сделали команчи. Но в то же время скальп не был снят, и даже шляпа осталась на голове. -- Таким образом, вы решили, что индейцы к этому непричастны? -- Да. -- Вы заподозрили еще кого-нибудь? -- В ту минуту -- нет. Я никогда не слыхал, чтобы у Генри Пойндекстера были враги, ни здесь, ни вообще где бы то ни было. Но потом у меня возникли подозрения. Они остались у меня и до сих пор. -- Сообщите их суду. -- Я возражаю, -- вмешивается прокурор. -- Нам вовсе неинтересно знакомиться с подозрениями обвиняемого. Мне кажется, хватит того, что мы слушаем его весьма "правдоподобный" рассказ. -- Пусть он продолжает, -- распоряжается судья, зажигая новую сигару. -- Расскажите, что вы делали дальше, -- говорит защитник. -- Потрясенный всем, что мне пришлось увидеть, я сначала сам не знал, что мне делать. Я был убежден, что юноша убит преднамеренно -- убит именно тем выстрелом, который я слышал. Но кто стрелял? Не индейцы -- в этом я не сомневался. Я подумал, что это был какой-нибудь грабитель. Но это казалось столь же неправдоподобным. Мое мексиканское серапе стоило не менее ста долларов. Он, конечно, взял бы его. Да и вообще ни одна вещь не была взята, даже золотые часы остались в кармане и на шее поблескивала окровавленная цепочка. Я пришел к заключению, что убийство было совершено из мести. Я стал вспоминать, не приходилось ли мне слышать о том, что молодой Пойндекстер с кем-нибудь поссорился или что у него есть враги. Но мне ничего не припомнилось. Да и, кроме того, зачем убийце понадобилось отрубать голову? Это больше всего потрясло меня. Не найдя объяснения, я стал думать, что же мне делать. Оставаться около тела не имело смысла, так же как и похоронить его. Я решил было вернуться в форт за помощью, чтобы перевезти тело в Каса-дель-Корво. Но, если бы я оставил его в лесу, койоты могли обнаружить труп и вместе с грифами растерзать его, прежде чем я успел бы вернуться. В небе уже кружили грифы. По-видимому, они заметили его. Как ни было изувечено тело юноши, я не мог допустить, чтобы его изуродовали еще больше. Я подумал о любящих глазах, которые в слезах будут смотреть на него... Глава XCIV. ТАЙНА ОТКРЫВАЕТСЯ Обвиняемый замолчал. Никто не торопит его, не задает вопросов. Все понимают, что рассказ еще не окончен, и не хотят прерывать нить повествования, которое все больше захватывает их. Судья, присяжные, зрители -- все ждут затаив дыхание, не сводя глаз с обвиняемого. В торжественной тишине опять раздается его голос. -- Потом мне пришла в голову мысль завернуть тело в серапе, которое все еще оставалось на нем, а сверху прикрыть моим плащом. Так я надеялся уберечь его от волков и грифов до тех пор, пока не вернусь с кем-нибудь, чтобы взять его из лесу. Я уже снял с себя плащ, но тут у меня созрел новый план, как мне показалось -- более разумный. Вместо того чтобы возвращаться одному в форт, я решил взять с собой и тело покойного. Я подумал, что можно положить его поперек крупа лошади и привязать лассо. С этим намерением я привел своего коня и уже собрался было поднять труп, как вдруг заметил неподалеку другую лошадь -- лошадь погибшего. Лошадь была совсем близко и спокойно паслась, словно ничего не произошло. Поводья волочились по земле, и мне нетрудно было ее поймать. Труднее было заставить лошадь стоять спокойно, особенно когда я подвел ее к тому, что лежало на траве. Держа поводья в зубах, мне удалось поднять тело юноши на лошадь и положить его поперек седла. Но труп все время соскальзывал -- он уже одеревенел и не сгибался. К тому же лошадь не стояла на месте, почуяв страшную поклажу, которую она должна была везти. После нескольких неудачных попыток я увидел, что это ни к чему не приведет. Я уже готов был отказаться от своих намерений, когда мне пришла в голову еще одна, более удачная мысль. Я вспомнил то, что мне пришлось когда-то читать о гаучо Южной Америки. Когда кто-нибудь из них умирает или становится жертвой несчастного случая где-нибудь в пампасах, гаучо перевозят погибшего товарища в его дом, усадив верхом на лошадь, как живого, и привязав к седлу. Почему бы и мне не поступить так же с телом Генри Пойндекстера? Я сначала попытался усадить покойника на его собственную лошадь. Но седло оказалось недостаточно глубоким, а конь все еще не мог успокоиться, и у меня опять ничего не вышло. Оставалось только одно: чтобы добрался домой, надо было обменяться лошадьми. Я знал, что мой конь не будет сопротивляться; кроме того, глубокое мексиканское седло должно было прекрасно подойти для этой цели. Вскоре мне удалось усадить покойника в естественной позе. Одеревенелость, которая раньше мешала мне, теперь, наоборот, помогла. Я вставил его ноги в стремена и туго застегнул пряжки на гетрах -- теперь устойчивость была обеспечена. После этого я отрезал кусок лассо и, опоясав им труп, прикрепил один конец к передней луке седла, а другой -- к задней. Другим куском лассо я связал стремена под брюхом лошади, чтобы ноги не болтались. Оставалось придумать, как поступить с головой, которую тоже необходимо было взять. Я поднял ее с земли и попробовал снять шляпу. Но это было невозможно: кожа сильно распухла, и сомбреро туго сидело на голове. Убедившись, что шляпа не может соскочить, я привязал кусок шнура к пряжке, скреплявшей ленту, и привесил шляпу с головой к луке седла. На этом кончились мои приготовления к возвращению в форт. Не теряя времени, я вскочил на лошадь убитого и свистнул гнедому, чтобы он следовал за мной: он был к этому приучен. Так мы отправились к поселку... Не прошло и пяти минут, как я был выбит из седла и потерял сознание. Если бы не это обстоятельство, я не стоял бы здесь перед вами -- во всяком случае, как обвиняемый. -- Выбиты из седла? -- восклицает судья.-- Как это произошло? -- Это была простая случайность, или, вернее, все произошло благодаря моей неосторожности. Вскочив на чужую лошадь, я не взял в руки поводья. Я привык управлять моей лошадью только голосом и коленями и пренебрег уздечкой. Я не предвидел того, что вскоре случилось. Не успели мы тронуться, как лошадь, на которой я сидел, повернула голову и вдруг, испугавшись чего-то, бросилась в сторону и помчалась бешеным галопом. Я сказал -- "чего-то", но я хорошо знал, чего именно. Повернув голову, она увидела чудовищного всадника, который теперь при свете дня мог испугать не только любую лошадь, но и человека. Я схватился было за поводья; но, прежде чем я дотянулся до них, лошадь уже мчалась во весь опор. Сначала меня это мало встревожило. Я думал, что сейчас поводья будут у меня в руках и я остановлю ее. Но вскоре я обнаружил, что сделать это не так-то просто. Поводья соскользнули вперед, почти к самым ушам лошади, и, чтобы схватить их, мне нужно было лечь на ее шею. Пока я пытался поймать уздечку, я не следил за тем, куда мчала меня лошадь. Только когда меня больно хлестнула по лицу ветка, я заметил, что мы скачем уже не по просеке, а по зарослям. После этого у меня не было возможности ни смотреть по сторонам, ни ловить уздечку. Все мое внимание было поглощено тем, чтобы увертываться от веток акаций, которые, казалось, простирали свои колючие руки, чтобы стащить меня с седла. Я довольно успешно уклонялся от них, хотя и не мог избежать царапин. Но мне не удалось проскочить под суком огромного дерева, который протянулся поперек тропы так низко над землей, что приходился на уровне моей груди. Моя лошадь, видно снова чем-то испуганная, промчалась прямо под ним. Куда она ускакала дальше, я затрудняюсь сказать, -- вы, наверно, знаете это лучше меня. Могу только сказать, что я остался лежать под этим деревом, с большой ссадиной на лбу и болезненной опухолью на колене. Однако я заметил это только часа два спустя. Когда ко мне вернулось сознание, я увидел, что солнце уже высоко, а надо мной кружат несколько десятков грифов. Я видел, как они вытягивали шеи, и мог сказать, кого они считают своей добычей. Это зрелище, а также мучительная жажда заставили меня подумать о том, чтобы уйти. Но когда я поднялся на ноги, то обнаружил, что не могу сделать ни шагу. Больше того -- я едва мог стоять. Оставаться же на месте было равносильно смерти -- так, по крайней мере, казалось мне тогда. Подгоняемый этой мыслью, я напряг все силы, чтобы добраться до воды. Мне помнилось, что где-то недалеко должен протекать ручей. То ползком на четвереньках, то опираясь на самодельный костыль, я наконец добрался до ручья. Утолив жажду, я почувствовал облегчение и скоро заснул. Проснувшись, я увидел, что окружен койотами. Их было не меньше двадцати; зная их трусость, я сначала не испугался; однако скоро мне пришлось изменить свое отношение к ним. Они увидели, что я ранен, и осмелели. Через некоторое время они накинулись на меня всей стаей. Единственное оружие, которое, по счастью, сохранилось у меня, был охотничий нож. Если бы не, он, хищники разорвали бы меня на клочки и сожрали. Некоторое время я отбивался от них ножом и убил с полдюжины. Но, несмотря на это, схватка кончилась для меня плохо. От большой потери крови я сильно ослабел и скоро упал бы в изнеможении, если бы не счастливый случай... Мустангер на минуту умолк, и зрители перевели дыхание. -- Меня нашла моя верная собака Тара, -- продолжал Морис.-- Она убежала из дому, вероятно, чтобы искать меня; хотя я и слыхал потом другое объяснение, но не буду сейчас затруднять им вашего внимания. Так или иначе, но собака нашла меня -- и как раз вовремя, чтобы спасти. При ее приближении койоты разбежались, и я был спасен от ужасной судьбы. Потом я снова уснул, а может быть, потерял сознание. Когда я очнулся, то мог уже обдумать свое положение. Я знал, что собака должна была прибежать из дому; я знал также, что мое хакале находится на расстоянии нескольких миль и что Фелим, мой слуга, отвел ее туда накануне. Я решил послать ему весточку, использовав собаку в качестве почтальона. Я написал несколько слов на визитной карточке, случайно оказавшейся со мной. Хотя мне было хорошо известно, что мой слуга неграмотен, я не сомневался, однако, что он догадается, от кого записка, увидев мою карточку, и найдет кого-нибудь, кто ее прочтет. Я был тем более уверен в этом, что писал кровью. Для большей сохранности я завернул карточку в кусочек клеенки и привязал пакетик к ошейнику Тары. Мне стоило больших усилий заставить собаку уйти от меня. Но в конце концов она ушла; я надеялся, что она побежит домой. Оказалось, что моя весточка попала по назначению; хотя об этом я узнал только вчера. Вскоре после того, как собака убежала, я еще раз заснул, а когда проснулся, увидел перед собой нового страшного врага. Это был ягуар. Между нами произошла схватка; но чем она кончилась и как долго продолжалась, я не могу сказать. Пусть это объяснит вам мой отважный спаситель -- Зеб Стумп, который, надеюсь, скоро вернется и расскажет обо всем, и также о многом другом, о чем я знаю не больше вас. Больше я ничего не помню, кроме тяжелых кошмаров, которые изредка перемежались счастливыми сновидениями,-- я очнулся от них только позавчера и обнаружил, что нахожусь в тюрьме и обвиняюсь в убийстве... Я кончил, господа присяжные. "Если это неправда, то хорошо придумано", -- таково мнение судьи, присяжных и зрителей, когда обвиняемый кончил свой рассказ. Многие поверили обвиняемому и отбрасывают мысль о вымысле: такой простой и подробный рассказ не мог бы выдумать человек, который только что оправился от горячки. Совершенно невероятно, что он мог состряпать такую историю -- вот к какому выводу приходит большинство. Исповедь обвиняемого сделала гораздо больше для его оправдания, чем самые красноречивые выступления защитника. Но все же это только его слова. Чтобы оправдать его, требуются еще подтверждающие показания свидетелей. Где же тот свидетель, от которого столь многое зависит? Где Зеб Стумп? Тысяча глаз всматривается в горизонт. Пятьсот человек нетерпеливо ждут старого охотника -- с Кассием Колхауном или без него; со всадником без головы или без него -- ведь он уже перестал быть загадкой. Собравшиеся здесь знают, что в случившемся нет ничего невозможного. Это обитатели юго-западного Техаса, граничащего с Льяно-Эстакадо, откуда берет начало прозрачная река Леона и где Рио-де-Нуэсес собирает воды сотни кристальных ручейков; эти люди живут в стране, где разложение не является неизменным спутником смерти, где олень, подстреленный на бегу, или же дикий конь, случайно погибший в прерии, если только он не будет растерзан, через короткий промежуток времени бросит вызов закону разрушения и зубам койотов; где непохороненный и неприкрытый труп человека через сорок восемь часов станет похожим на египетскую мумию. Мало найдется среди присутствующих людей, не знакомых с этой особенностью климата Техаса, той ее части, которая расположена вблизи горного хребта Сиерра Мадре и особенно среди отрогов Льяно-Эстакадо. Если бы всадника без головы привели под дуб, никто не удивился бы, что на трупе Генри Пойндекстера почти не заметно признаков разложения. Эта часть рассказа не вызывает у слушателей никаких сомнений. Их нетерпение вызвано другой причиной -- оно вызвано подозрением, которое возникло в самом начале судебного разбирательства, и чем дальше, тем становилось сильнее, пока, наконец, не превратилось в уверенность. Почти каждый из присутствующих сгорает от нетерпения услышать свидетеля, показания которого должны вернуть обвиняемому свободу или послать его на виселицу. Вот почему все напряженно смотрят туда, где сапфировая синева неба растворяется в изумрудной зелени саванны. Глава CXV. ПОСЛЕДНИЙ СВИДЕТЕЛЬ Напряженное ожидание среди торжественной тишины длится целых десять минут. Тишина время от времени нарушается отдельными восклицаниями. То тому, то другому чудится, что на горизонте показалась какая-то точка. Тогда по толпе проносится шум, и все становятся на цыпочки, чтобы лучше видеть. Уже трижды тревога оказывалась ложной. Терпение зрителей иссякает, но вдруг в четвертый раз раздаются возгласы, более громкие и более уверенные. И действительно, на горизонте показываются темные точки, которые быстро вырастают в движущиеся фигуры. Громкое "ура" раздается под дубом, когда три всадника появляются из марева раскаленной солнцем прерии и приближаются к дереву. Двух из них нетрудно узнать -- это Зеб Стумп и Кассий Колхаун. Еще легче узнать третьего -- слишком необычен его облик. За первым возгласом толпы, приветствовавшей возвращение двух всадников, следует еще один, более бурный, вырвавшийся при виде их спутника, который так долго был предметом таинственных размышлений и странных предположений. Хотя окружавшая его тайна теперь уже рассеялась, он все еще вызывает трепетный страх. После громких приветствий наступает тишина -- ее никто не нарушает до тех пор, пока всадники не подъезжают совсем близко; но и тогда раздается только робкий шепот, как будто мысли зрителей слишком сокровенны, чтобы произносить их громко. Многие бросаются навстречу вновь прибывшим и в изумлении сопровождают их к дубу. Три всадника останавливаются около толпы, которая тут же обступает их со всех сторон. Двое соскакивают с лошадей. Третий остается в седле. Колхаун отводит свою лошадь в сторону и исчезает в толпе. Его присутствие никого уже больше не интересует. Все взоры, так же как и мысли, обращены к всаднику без головы. Зеб Стумп, оставив свою старую кобылу, берет под уздцы лошадь всадника без головы и ведет ее к дубу, в тени которого заседает суд. -- Вот, господин судья и вы, двенадцать присяжных... -- говорит старый охотник спокойно и властно,-- вот свидетель, который, может быть, прольет свет на это темное дело. Допросите-ка его. Раздается крик: "Боже мой, это он!"--и высокий старик, шатаясь, проходит вперед и останавливается около всадника без головы. Это его отец. Издали доносится крик, переходящий в подавленный стон, словно женщина упала в обморок. Это его сестpa. Вудли Пойндекстера уводят. Он не сопротивляется и, по-видимому, даже не сознает, что происходит вокруг него. Его подводят к карете и усаживают рядом с дочерью. Но карета не трогается с места. Луиза Пойндекстер сама правит лошадьми, и она не уедет отсюда до самого окончания суда, пока не будет объявлен приговор, пока не настанет час казни,-- если таков будет конец. Старому охотнику предлагают занять место свидетеля. По распоряжению судьи допрос ведет защитник. Он обходится без многих формальностей. Так как Зеб Стумп уже присягал, ему просто предлагают рассказать, что он знает об этом деле; ему предоставляют возможность говорить, как он хочет. Он же говорит очень короткими фразами, видимо предполагая, что так принято в суде. -- В первый раз я услыхал об этом страшном деле на второй день после исчезновения молодого Пойндекстера. Мне об этом сказали, как раз когда я возвращался с охоты. Мне сказали, что мустангера обвиняют в убийстве. Я знал, что он не такой человек, но, чтобы не думалось, поехал повидаться с ним. Дома был только один Фелим, его слуга. Парень был так напуган всякими происшествиями, что я почти ничего не мог понять из того, что он мне рассказывал. Ну, пока мы говорили, прибежала собака -- у нее на шее было что-то привязано; это была карточка мустангера. На ней оказались слова, написанные красными чернилами -- попросту кровью. Эти слова говорили тому, кто мог читать по-писаному, где можно найти парня. Я отправился туда, взяв с собой Фелима и собаку. Мы пришли как раз вовремя, чтобы спасти мустангера из когтей одной из тех пятнистых пантер, которых мексиканцы называют тиграми; я же слыхал, как молодой ирландец называл их ягуарами. Я пустил пулю в эту пятнистую кошку. Тут ей и был конец. Ну, мы доставили мустангера в его хижину. Нам пришлось нести его вроде как на носилках, сам он не мог и шагу сделать. Да и с мозгами у него было неладно -- парень соображал не лучше индюка в весеннюю пору. Так вот, привезли мы его домой; там он и лежал, пока не явился отряд, который его разыскивал... Свидетель на минуту замолкает, как будто соображая, стоит ли ему рассказывать обо всех происшествиях, разыгравшихся в хижине мустангера. Не лучше ли будет умолчать о них? Он выбирает последнее. Однако это не нравится прокурору, и он начинает его допрашивать. В конце концов он заставляет его рассказать все, что произошло до того момента, когда Мориса Джеральда заперли на гауптвахте. -- Ну, а теперь,-- говорит Зеб Стумп, когда его кончают допрашивать,-- вы заставили меня рассказать, что я знаю об этой стороне дела, но кое-что вам не пришло в голову спросить, и я хочу сам добавить. -- Продолжайте, мистер Стумп,-- говорит защитник из Сан-Антонио. -- Так вот что. То, о чем я буду говорить, не столько касается подсудимого, сколько того человека, который должен занять его место. Я сейчас не стану называть его имя. Я только скажу о том, что мне удалось узнать. Вы же, присяжные, сами догадаетесь об остальном... Старый охотник на минуту останавливается и переводит дыхание, как бы готовясь к пространной речи. Никто не пытается ни прервать его, ни поторопить. Всем кажется, что он может открыть тайну убийства. Всадник без головы уже перестал быть тайной. -- Что же, друзья! -- продолжал Зеб.-- После того, что мне пришлось слышать, а главное -- видеть, я понял, что молодого Пойндекстера больше нет в живых. Так же твердо я знал, что не мустангер, не Морис Джеральд совершил это подлое убийство. Кто же тогда? Вот вопрос, который мучил меня так же, как и многих из вас, кто над этим задумался. Не сомневаясь, что ирландец невиновен, я решил выяснить всю правду. Многое, черт возьми, было против него, этого я не отрицаю. И все же это не могло убедить меня. Я решил сам изучить следы в прерии. Я знал, что найду на том месте лошадиные следы, ведущие туда и обратно. Но, черт побери, там оказалось еще множество следов, идущих в разных направлениях,-- если бы не это, все было бы просто. След одной лошади казался мне особенно интересным, и я решил пойти за ним хоть на край света. Это были следы американской лошади; одна подкова у нее была сломана. Вот эта самая подкова. Свидетель запускает руку в глубокий карман своей куртки и не торопясь вытаскивает оттуда сломанную подкову. Он поднимает ее достаточно высоко, чтобы судья, присяжные и все присутствующие могли ее видеть. -- Так вот, господин судья и господа присяжные, лошадь с поломанной подковой скакала по прерии в ту самую ночь, когда было совершено убийство. Она шла по следам убитого, а также и того человека, которого здесь обвиняют в убийстве. Она скакала за ними и остановилась недалеко от места преступления. Но ее хозяин пошел дальше пешком, и он шел до того места, где нашли лужу крови: пролитая кровь -- это дело его рук. Убийца ехал на лошади со сломанной подковой... -- Продолжайте, мистер Стумп, -- говорит судья. -- Объясните, что означает ваше неожиданное заявление. -- А вот что: человек, о котором я говорю, спрятался в чаще и оттуда пустил пулю, от которой погиб молодой Пойндекстер. -- Какой человек? Кто он? Назовите его имя! Его имя! -- закричало двадцать голосов сразу. -- Вы найдете его имя там. -- Где? -- В этом теле... Посмотрите сюда,-- продолжает свидетель, указывая на труп.-- Видите красное пятно на полосатом серапе? Посредине пятна -- дырочка. А на спине не видно отверстия. Так вот, я думаю, что пуля застряла в теле. Давайте-ка разденем его и посмотрим. Никто не возражает. Несколько человек выступают вперед, среди них Сэм Мэнли. Они осторожно снимают серапе. Кругом царит глубокая, торжественная тишина, не нарушаемая ни одним звуком. Лишь когда серапе уже снято, по толпе проносится шепот. На трупе голубая блуза со складками на груди, застегнутая до самого верха; такого же цвета брюки с более светлой полоской вдоль шва; они видны только до колен, потому что на ногах у него -- гетры из пятнистой шкуры. Талия дважды опоясана куском веревки, сплетенной из конского волоса. Концы веревки привязаны к лукам седла; благодаря этому труп удерживается в сидячем положении. Дополнительно он укреплен другим куском той же веревки, которая привязана к стременам и проходит как подпруга под животом лошади. Все так, как говорил обвиняемый, -- нет только головы. Где же она? Никто не решается задать этот вопрос. Прислушиваясь к тому, что говорит Зеб Стумп, все внимательно рассматривают труп. Он прострелен в двух местах: одна пуля попала выше области сердца, другая прострелила грудную клетку как раз над брюшной полостью. Все взоры сосредоточены на нижней ране; вокруг простреленного отверстия запеклась кровь. Мягкая ткань блузы пропитана кровью. Верхняя -- это даже не рана, а просто небольшая дырочка в ткани, величиной с горошину, издали почти не заметная. Вокруг нее совсем нет крови. -- Это,-- говорит Зеб Стумп, указывая на верхнее отверстие, -- не имеет значения. Вы видите, что крови здесь нет, а это доказывает, что пуля попала уже в труп. Это я пустил ее ночью у обрыва. А вот вторая -- это уже другое дело. Это и была смертельная рана. И если я не ошибаюсь, то вы найдете эту пулю здесь. Надо сделать надрез и посмотреть. Предложение старого охотника не встречает возражений. Напротив, сам судья приказывает извлечь пулю. Веревки развязаны, гетры расстегнуты, и труп снимают с седла. Он кажется очень твердым, одеревенелым -- руки и ноги его совсем не сгибаются. Но все же он очень легок, как будто весь высох,-- его вес почти не превышает вес мумии! Его бережно кладут на траву. Несколько человек молча склоняются над ним. Сэм Мэнли исполняет роль главного хирурга. По распоряжедию судьи он делает надрез вокруг раны -- той, у которой запеклась кровь. Надрез проводится через ребра к легким. В левом легком находят то, что искали. Острие охотничьего ножа касается чего-то твердого. Это похоже на свинцовую пулю. Так и есть! Пулю вынимают, обтирают и передают присяжным. Несмотря на то что она поцарапана винтовой нарезкой ружья, несмотря на зазубрину там, где она ударила по ребру, на ней все еще можно различить изображение полумесяца и буквы "К. К.". Как много говорят эти инициалы! Среди тех, кто рассматривает их сейчас, некоторые помнят, что они слышали о них раньше. Они могут засвидетельствовать, кто хвастался такой меченой пулей во время охоты на ягуара. Тот, кто хвастался тогда, теперь, должно быть, жалеет об этом. Но где же он? Этот вопрос уже начинают задавать в толпе. -- Как вы это объясните, мистер Стумп? -- спрашивает защитник. -- Да что тут говорить--дело простое! Всякому молокососу должно быть ясно, как день, что эта пуля убила молодого Пойндекстера. -- Но кто выстрелил, как вы думаете? -- Что же, это не менее ясно. Когда человек подписывает свое имя на письме, никто не ошибается, кем оно послано. Правда, здесь только первые буквы, но догадаться нетрудно -- они говорят сами за себя. -- Я в этом ничего особенного не вижу, -- вмешивается прокурор. -- Пуля меченая, это правда,-- на ней стоят буквы, которые могут иметь -- а могут и не иметь -- отношение к уважаемому местному жителю. Предположим даже, что это его инициалы и его пуля. И все-таки этим еще ничего не доказано. Убийство, совершенное краденым оружием, -- довольно обычная история. Кто станет возражать против этого? Кроме того, -- продолжает прокурор,-- зачем было совершать это убийство человеку, на которого вы намекаете? Мы все знаем, чьи это инициалы. Я думаю, он сам не будет этого отрицать. Однако это еще ничего не доказывает. Других улик, позволяющих связать его имя с этим преступлением, нет. -- Вы так думаете? -- спрашивает Зеб Стумп, который с нетерпением ждал, когда прокурор кончит. -- А как вы назовете вот это? При этих словах Зеб вынимает из своего кисета клочок смятой бумаги, почерневший от пороха. -- Я нашел это в зарослях около места убийства, -- говорит старый охотник, передавая бумажку присяжным. -- Она зацепилась за шип акации, а попала туда из дула того самого ружья, из которого вылетела и пуля. Насколько я понимаю, это клочок конверта, использованный вместо пыжа. Любопытно, что на нем стоит имя, которое вполне соответствует инициалам на пуле. Присяжные могут сами прочитать. Старшина присяжных берет бумажку и, расправив ее, читает вслух: -- "Капитану Кассию Колхауну". Глава XCVI. БЕЖАЛ! Провозглашение этого имени производит на суд сильное впечатление. Одновременно раздается дружный крик толпы. Это не крик удивления. Нет! Он говорит гораздо больше. Это оправдание обвиняемому и обвинение тому, кто был самым ярым из всех обвинителей. Показания Зеба Стумпа доказали виновность Колхауна, но все заподозрили его уже раньше, и, по мере того как раскрывались факты, это подозрение росло. Теперь ни у кого нет сомнений, что Морис Джеральд невиновен и не его надо судить за убийство Генри Пойндекстера. Все верят также, что убийца -- Колхаун. Клочок обожженной бумаги -- последнее звено в цепи доказательств, и хотя это только косвенная улика, а мотив преступления по-прежнему остается тайной, однако среди присутствующих едва ли найдется человек, который еще сомневается, кто совершил преступление. После того как присяжные по очереди осмотрели конверт, свидетелю снова предоставили слово, поскольку он заявил, что еще не все сказал. Он говорит о том, как у него возникли подозрения, которые и заставили его искать следы в прерии; о выстреле Колхауна из чащи и о том, как после этого капитан бросился в погоню, о мене лошадьми. Наконец он подробно рассказывает о сцене в зарослях, когда был пойман всадник без головы. После этого он делает паузу, словно ждет вопросов. Но на него уже больше не смотрят. Все знают, что он закончил свой рассказ, а если и нет, то доказательств все равно достаточно. Присутствующие даже не хотят ждать, пока суд будет совещаться. Такая задержка не по вкусу людям, которые только что были свидетелями, как правосудие едва не оказалось обманутым и они вместе с ним; и теперь, чувствуя упреки совести, они громко требуют: -- Освободите ирландца, он совершенно не виновен! Нам больше не нужно доказательств