м. - А-а, редактора прислали... Очень хорошо. Когда же мы газету начнем выпускать? Меня уже теребят. - А у вас есть хоть какое-нибудь типографское оборудование? - спросил я, надеясь на чудо. - Типографское? - переспросил он. - Нет, даже простого ротатора не имеем. Политотдел сборный, имущества много, но все какое-то не то. - Где же вы намереваетесь газету печатать? - А это уж ваше дело. Может быть, городская типография возьмет? Но у нас нет денег. - На первое время мне нужны два-три сотрудника. - Сотрудников найдем, - уверил он. - Построим завтра вновь прибывших и спросим, кто с газетами имел дело. А пока можете взять старшину Петра Клецко. Он у нас по печати: за газетами ездит, почту разносит... Поняв, что в газетном деле начпо ничего не смыслит и серьезной помощи не окажет, я решил дождаться утра. - Куда разрешите устроиться на ночь? - спросил я у него. Начпо вызвал старшину, сидевшего за пишущей машинкой в приемной. Тот взял у меня аттестат на питание и отвел в одну из комнат политотдельцев. В ней стояло три койки. На крайней спал старший политрук из морской погранохраны. Это я определил по нашивкам на рукавах кителя, висевшего на спинке стула. Несмотря на грохот тяжелой артиллерии и позвякивание стекол в окне, он спал на спине с открытым ртом, словно убитый. Я разделся, погасил свет и лег на койку у стены, которая от мощных залпов вздрагивала, источая запах известки. На новом месте не спалось. Лишь временами охватывало какое-то странное оцепенение. Мне мерещилось, что я плыву по штормовому, грохочущему морю и не могу удержаться на койке, потому что руки не подчиняются мне... Я падаю и не могу достигнуть палубы, вместо нее - свистящая пустота. К утру стрельба как будто несколько стихла и стекла окон перестали дребезжать. "Видно, стреляют малым калибром с залива, - соображал я. - А может, немцы уже ворвались на улицы Ленинграда, не будешь же палить двенадцатидюймовыми снарядами по домам". Со двора послышалось нарастающее завывание сирены. Захлопали двери. Снизу донесся топот многих ног. Вскочив, я быстро оделся и хотел бежать. Но куда? Зачем? Здесь я не был "расписан", не имел своего поста, как на "Полярной звезде". - Куда тут деваться во время тревог? - спросил я у соседа по койке. Тот зевнул, потянулся и, закурив, ответил: - Вчера в Петровский парк загоняли. Там наши бомбоубежища. Видя, что старший политрук никуда не спешит, я тоже остался в здании. Воздушная тревога длилась недолго. Не успел я побриться, как по радио разнеслась песня горниста, играющего отбой. Отыскав секретаря политотдела, я попросил вызвать почтаря. Ко мне явился главстаршина в поношенном бушлате и черных краснофлотских брюках, заправленных в голенища кирзаков. Внешность его была какой-то стариковской, хотя ему не было и тридцати лет. Старили главстаршину мешки под глазами и стертые зубы, державшие обгорелую трубку. Мне показалось, что этот морячина попал в ОВР из торгового флота. На малых судах боцманы и механики любят напускать на себя солидность морских волков. - Где вы до войны плавали? - спросил я. - На Балтике. И на островах служил. Морское дело знаю, могу исполнить любую работу. Можете проверить. Морских волков узнают по аппетиту и беспробудному сну. Всеми этими качествами я обладаю в полной мере. Главстаршина, поняв, что я не кадровик, что передо мной можно не тянуться, распустил язык. Он явно рисовался, изображая развязного эрудита. Видно было, что это тертый калач. - Говорят, вы стихи пишете? - поинтересовался я. - Могу. - В газете приходилось работать? - Было дело. На Гогланде за редактора многотиражку подписывал. - Почему же вас почтальоном сделали? - В политотделе думают, что это самая близкая к писательскому труду деятельность. Клецко был старожилом в соединении, он знал, где и что можно добыть и к кому обратиться. В первый день я не уловил в нем швейковских задатков и предложил: - Пойдете в секретари многотиражки? - Хоть сейчас! Надоело с почтальонской сумкой таскаться и всюду слышать одни попреки: "Где мои письма? Куда их деваете?" - точно я их сам пишу или рву. Один даже сказал: "Он их выбрасывает, чтобы меньше бегать". А разве я виноват, что письма плохо ходят? Прихожу на камбуз, а кок "расхода" не оставил. "Я тебя, гада, кормить не буду. Отдай письмо". А где я его возьму?.. - Значит, договорились, - перебил я главстаршину. - Сейчас же отправляйтесь и доложите начальству, что слагаете с себя почтальонские обязанности и переходите в мое подчинение. Как только сдадите сумку, будем действовать сообща. Нам надо разыскать на рейде СБ-1. Для этого хорошо бы раздобыть небольшой катеришко. Кто здесь катерами распоряжается? - Штаб. Но лучше пойти к командиру базы ОВРа - интенданту третьего ранга Белозерову. У него свои катера. Сходим вместе, а то он на меня накинется, подумает, что я сам к вам напросился. Не теряя времени, мы зашагали к начальнику базы. В приемной нас остановил толстощекий старшина: - Сейчас нельзя, начальник занят. - У меня нет времени ждать, - сказал я и решительно направился к двери. Клецко отстал, он не решался без вызова показаться на глаза начальству. В небольшой комнате за столом сидел белобрысый, почти безбровый интендант с бледным лицом и перебирал бумаги. Мельком взглянув на меня, он буркнул: - Занят. Придите позже. Но я сделал вид, что не расслышал его, представился. Интендант сразу же поднялся. Видимо, в его расчеты не входило обострение отношений с будущим редактором газеты. Из сурового он стал приветливым. - Очень рад. Чем могу служить? - спросил интендант. А узнав, для какой цели мне понадобился катер, он даже обрадовался: - Давно мечтаю заиметь свою типографию, а то бегай, выпрашивай каждый бланк. А тут и ведомости сможем отпечатать, и накладные... Я не стал возражать. Зачем же с первой встречи портить отношения? И решил, что теперь можно поговорить и о Петре Клецко. - Да сделайте милость, забирайте. Только наплачетесь вы с ним, - предупредил Белозеров. - Чистый Швейк! Впрочем, такой вам может сгодиться. Ему все баковые сплетни известны. Один вашу газету заполнит. В общем, забирайте, а для порядка прикомандирую вам своего помощника по строевой. Вы только разыщите баржу и приберите ее имущество к рукам, а разгрузку и доставку возложите на Макарова. Он все произведет в лучшем виде. Интендант Макаров оказался расторопным человеком. Без всяких возражений он отправился со мной на Петровскую пристань. Проходя через сад, затененный огромными дубами, кленами и серебристыми тополями, мы остановились перед памятником Петру Первому, сооруженному ровно сто лет назад. "Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота, аки наипервейшее дело", - прочитал я петровский завет. Сумеем ли мы его выполнить? Опасность, нависшая над Кронштадтом и Ленинградом, видно, не убавилась. Артиллерия кораблей и фортов продолжала бить по побережью. От частых залпов, сотрясающих воздух, осыпалась листва с деревьев и, кружась, падала на землю. У пристани стоял небольшой железный катер. На нем мы и отправились на розыски баржи шхерного отряда. В заливе виднелось много разномастных барж, они были рассредоточены по всему плесу. Небольшие деревянные баржи стояли на отмелях, выпустив вверх аэростаты, а большие железные покачивались на якорях на изрядном расстоянии друг от друга. - В них снаряды и бомбы с прибалтийских баз, - объяснил Макаров. - Близко во время обстрела лучше не подходить. Ветер вздымал небольшую волну, но мы его не чувствовали. Мне стало жарко. Расстегнув ворот кителя, я в бинокль разглядывал каждую баржу. СБ-1 мы нашли на восточном рейде. Она стояла на якоре. По борту ходил часовой с винтовкой. - Кто идет? - окликнул он, становясь наизготовку. - Свои, - ответил Макаров и, не обращая внимания на протесты растерявшегося часового, приказал рулевому подойти к борту. Зацепившись крюком за баржу, я увидел выглянувшего из трюма пограничника со "шпалой" в петлицах. - Здесь типография шхерного отряда? - спросил я у него. - Здесь, - отозвался пограничник. - И не только типография, но и вся редакция. Наконец-то вспомнили. Мы вас давно ждем. - Меня не укоряйте, - остановил я его. - К Пубалту имею такое же отношение, как и вы. В Кронштадте и суток не пробыл. Мне приказано принять имущество газеты, а вас отослать в отдел печати. - Ну что ж, принимайте, - огорченно сказал он. - Всегда так, сработаешься с людьми, а тебя сразу в другое место. Он провел меня по шаткому трапу в свой отсек баржи. Там на грудах бумаги сидели три девушки в тельняшках и черных юбках, подпоясанных широкими матросскими ремнями. Две из них при свете лампочки разбирали шрифт и раскладывали по ящикам кассы, третья что-то писала. При нашем появлении они встали и вытянули руки по швам. - Садитесь, - с досадой сказал редактор. - Я же вам говорил, что во время работ начальство не приветствуют. - И, обратясь ко мне, добавил: - Вот видите - на барже два номера газеты выпустили. - А где отпечатали? - На этой "американке", - показал старший политрук на небольшой печатный станок, установленный в углу. - А других типографских машин вы не вывезли? - Нет. Для походной редакции и этой достаточно. Зато шрифтов у нас много. Да что я рассказываю... Вот список редакционного имущества. Проверяйте. И он протянул мне развернутый лист бумаги. Занявшись проверкой, я натолкнулся на четыре кучки гранат и патронов. - Мое войско вооружилось, - смущенно ответил старший политрук. - Ждали нападения катеров. Решили живыми не сдаваться. Одна из девушек вдруг поднялась и спросила: - Товарищ старший политрук, разрешите обратиться? - Обращайтесь. - Мы просим послать нас на сухопутный фронт. Надоело на этой проклятой барже сидеть. - Теперь с рапортами не ко мне, а к другому старшему политруку, - объяснил редактор, указывая на меня. - Вы перешли в его подчинение... Как он решит. Девушка решительно шагнула ко мне и протянула три рапорта. - А что вы на фронте намерены делать? - спросил я. - Здесь на барже мы оказывали первую помощь раненым. И видно, неплохо, врач похвалил. Кроме того, мы стрелять умеем. - А в редакции работать больше не желаете? - А кому нужна будет теперь газета, на закрутку что ли? - Понадобится в любом случае. Без газеты не обойтись. - А у нас здесь даже курящие не брали. Говорят, бумага толстая. - Значит, плохую газету выпускали. - Как плохую? - захорохорился редактор. - Сам последние сводки по радио принимал, свежими печатал. - Да не в укор вам, - поспешил я успокоить его. - Просто объясняю, какой газета должна быть в принципе. - Все равно хотим на фронт, - продолжали твердить свое девушки. Их упрямство вывело меня из терпения, и я строго заметил: - А с дисциплиной у вас неважно дело обстоит. Военные люди находятся там, куда их ставят. Понятно? Где вы их взяли? - спросил я у редактора. - В Выборге мобилизовали... двух наборщиц и корректора. До этого военной службы не проходили. А насчет дисциплины вы правы, есть распущенность. - Остаетесь в типографии, - сказал я девушкам. - А если понадобимся на фронте, пойдем вместе. Девушки обиженно умолкли и стали укладывать свои вещи. В редакционный отсек спустился и интендант Макаров. Он уже успел облазить всю баржу и пришел не одни, а с хитроватым техником - интендантом шхерного отряда. - Мы беспризорные, отряда нашего уже не существует, - пожаловался снабженец. - Вы теперь наши хозяева. Так забирайте со всеми потрохами. Сколько же можно тут болтаться под обстрелом! Еще утопят. - Но на всех у меня нет полномочий. - А всего-то всего - два бойца осталось от команды, я да жратвы немного в ящиках. - Но зачем мне баржа? - Не вам, а для базы пригодится, - негромко вставил Макаров. - Вы только распишитесь, что приняли в свое распоряжение имущество типографии и... личный состав. А все остальное мы сами оформим. Он дал мне расписаться в каких-то двух ведомостях и сказал: - А теперь можете отправляться по своим делам. Все сделаем в наилучшем виде. Можете не беспокоиться. Мне и в голову не могло прийти, что в такое тревожное время интенданты пойдут на какую-то махинацию. Попрощавшись с девушками и печатником, редактор подхватил свой потертый чемоданишко, полевую сумку, и вместе со мной перебрался на катер. Катер, обходя стороной корабли, ведущие бой с берегом, проскочил морские ворота и доставил нас в Итальянский пруд. В Пубалте мы нашли только инструктора по печати. - Все в разгоне, - сказал он. - Немцы усиливают нажим. Сегодня, видно, критический день. Он тут же при мне передал редактору шхерного отряда предписание явиться во вновь сформированную бригаду морской пехоты, а у меня спросил: - А вашу газету когда получим? - Через день или два, - пообещал я. Нашему соединению приказано морем перебросить в Ленинград две дивизии с Ораниенбаумского "пятачка". Для этой операции подбираются только плоскодонные суда с мелкой осадкой - канонерские лодки, быстроходные тральщики, сторожевики и баржи с буксирами, способные ходить не по главному фарватеру, а и по другим участкам залива, не помеченным вехами. На две дивизии надо послать много судов. Как же с такой армадой произведешь тайную переброску войск? Пришлось для каждого судна определять точный час подхода к пирсам, составлять график быстрой погрузки и определять пути ночного перехода. Все штабисты и политработники заняты предстоящей операцией. Начальство не загрузило лишь редактора газеты. Но разве будешь бездельничать? Я закрылся в своей комнате и под пальбу артиллерии написал передовицу. Начиналась она так: "Над Ленинградом нависла смертельная опасность. Очумелые гитлеровские орды, несмотря на огромные потери, прут и прут. Они несут на штыках рабство, нищету и позор. Неужели мы позволим фашистской чуме осквернить город революции, город Ленина? Да никогда! Ни шагу назад. Враг должен быть остановлен! А если мы его пропустим - нас проклянут матери, жены, дети. Нам не простят позора. Только победа! Грозен народ в своем гневе. На защиту Ленинграда выйдут все от мала до велика. Пока бьется наше сердце, пока видят глаза, а руки держат оружие, - не бывать фашистской сволочи на Невском! Никакой пощады врагу! Не будем жалеть ни свинца, ни стали, ни пороху. Пусть гитлеровцы дрогнут от страха и захлебнутся кровью! Иного выхода у нас нет..." Не успел я поставить завершающего восклицания, как послышался стук в дверь. За мной прибежал секретарь политотдела. - Срочно к бригадному комиссару! - сказал он. "Видно, выговор получу, что своевременно не представился", - подумал я. И захватив с собой передовицу, поспешил в штабную половину здания. Меня встретил черноглазый бригадный комиссар. Он явно куда-то спешил, был в кожаном реглане и высоких охотничьих сапогах. - Радун, - коротко назвал он себя после моего представления. - Мне доложили, что типография уже прибыла. Сумеете сегодня выпустить газету? - Навряд ли, - ответил я. - Надо установить "американку", разложить шрифты... Да и материала нет. - Не очень-то вы мобильны, - заметил бригадный комиссар. - А нам позарез необходимо печатное слово. - Может, листовку? - нерешительно предложил я. - Хм, листовку?.. А знаете, это еще лучше! Когда текст будет? - Он готов. Я показал ему незаконченную передовицу. Он тут же бегло прочитал ее и сказал: - Мне нравится. Но не слишком ли краски сгустили? - А разве у нас лучше положение? Правда и откровенность действуют сильней. - Ладно, подписываю, - согласился он с таким видом, точно бросался в омут будущих неприятностей. - Сколько к ночи дадите экземпляров? - Две тысячи, - наобум пообещал я. - Действуйте. Листовки раздадим бойцам на наших кораблях. Типографское имущество прибыло на двух грузовиках. Его разместили в бывшей шкиперской кладовой. Я собрал свое "войско" и, рассказав о готовящейся переброске стрелковых дивизий на помощь Ленинграду, спросил: - Сумеете сегодня для этих бойцов напечатать листовки? - Дайте текст, наберем за два часа, - ответила рослая наборщица Тоня Белоусова. - Ведь так, Катя? - спросила она подругу. - Так, - отозвалась несловоохотливая Катя Логачева, прикрывая ладошкой рот. У нее не хватало двух передних зубов, и она все время пыталась скрыть свой недостаток. - Какой разговор! Бойцы кровь проливают, а мы что же - прохлаждаться будем? - добавила корректор Раиса Справцева. - Сделаем. - Ну, а мы - как прикажут, - сказал худощавый тихоня печатник Архипов. - Помогите только станину развернуть. - Тогда за работу! - скомандовал я. Наборщицы, распаковав плоские ящики со шрифтами, принялись набирать текст листовки, а Клецко с Архиповым занялись установкой "американки". Через два с половиной часа наша редакция стала выдавать листовки, сильно пахнущие керосином и краской. - Хорошо, что с типографским душком, - нахваливал Клецко. - На закурку не пойдут. Его почтальонский опыт нам очень пригодился: Клецко знал, куда и каким людям надо вручать пачки листовок, чтобы они попали на корабли, участвующие в операции. С последними пакетами я сам отправился в Ораниенбаум. Погрузка войск шла на всех пирсах. Затемнение строго соблюдалось. На верхних палубах не разрешалось курить даже в кулак. Нетерпеливые бойцы роптали, а опытные следили за ними и приговаривали: - Лучше потерпеть часок, чем под обстрел попасть, да еще на воде. Разведка противника еще не приметила погрузки. По всему южному побережью шла пальба, а на ораниенбаумской пристани еще ни один снаряд не разорвался. Корабли принимали бойцов с вооружением и немедля уходили в залив, а их место занимали новые тральщики, сторожевики и канонерские лодки. Я понимал, что на затемненных палубах бойцы листовок не прочтут, поэтому весь оставшийся тираж отдал политрукам стрелковых батальонов, которые переправлялись во вторую и третью очередь. Первая ночь прошла благополучно, лишь в полдень гитлеровцы обстреляли ораниенбаумский порт. Но весьма неточно: ни корабли, ни хорошо укрытые в верхнем парке бойцы не пострадали. 16 сентября. Порывистый ветер гонит изодранные тучи. Временами хлещет дождь. Земля промокла, стоят лужи. Наступившую темноту разрывают вспышки орудийных залпов. Стреляют корабли и все северные форты. Я знаю, что сейчас в этой воющей и грохочущей мгле, раскачиваясь на волнах, идут переполненные войсками наши сетьевики, тральщики и баржи. Всю ночь они будут переправлять войска в Ленинград. Пока переброска идет без потерь. 18 сентября. То, что нам сообщили, не решаюсь даже доверить тетради. Впрочем, если это произойдет, уже не будет тайной. Мой долг зафиксировать, как это было. Полчаса назад Радун собрал политотдельцев и приглушенным голосом сказал: - Мы должны быть готовы к самому худшему, хотя командование не собирается отдавать Ленинград. На случай, если немцы прорвутся в город, на предприятиях созданы "тройки" по уничтожению всего того, что не должно попасть в руки противнику. Будут заминированы заводы, мосты, крупные здания. К этому должен подготовиться и флот. Короче говоря, на каждого из вас заготовлен конверт. Распечатаете только тогда, когда получите приказ. Каждый будет отвечать за потопление конкретного корабля. Мы обязаны сделать фарватер непроходимым, ни один наш корабль не должен достаться Гитлеру. Ошеломленные неожиданной вестью, первые секунды мы не могли вымолвить слова, ждали, что еще скажет Радун. А он стоял бледный и молчал. Наконец поднялся старший политрук Филиппов и осевшим голосом спросил: - Куда деть команду перед потоплением корабля? - В море возьмете только необходимых. Перед потоплением погрузите людей на катера или шлюпки, захватите оставшийся провиант и оружие. Всем нужно вернуться в Кронштадт, а если не будет такой возможности - высаживайтесь на берег и действуйте самостоятельным отрядом. Задача: уничтожить больше живой силы противника. Под руинами Ленинграда должна погибнуть армия оккупантов. Других вопросов не было. Мы разошлись с тяжелым чувством на душе. Каждый понимал, что критический момент может настать в любой час. Надо к нему подготовиться. Вернувшись, я разобрал и смазал маслом пистолет. Собрал весь запас патронов. Что же еще захватить с собой? Тетрадь и блокнот. Их я заверну в резиновую маску противогаза и буду носить в сумке. Еще понадобятся спички и папиросы. В случае беды - нормы снабжения сократятся. Надо бы добыть сухарей или галет. Поговорю об этом на корабле. 20 сентября. Вчера на Котлин упали первые бомбы. Одна разорвалась невдалеке от Петровского парка. Осколком убило школьницу, которая смотрела в окно. На "Марат", стрелявший с канала по берегу, напала авиация. На борту линкора разорвались бомбы. Но он пришел в Кронштадт своим ходом. Здесь будет ремонтироваться. Остров погибших женихов 21 сентября. Прошло только три месяца войны, а такое ощущение, что мы воюем давно. Очень уж много было тревог, бессонных ночей, обстрелов и бомбежек. Мирная жизнь и покой вспоминаются как нечто далекое, несбыточное. Кронштадт с его фортами мешает немцам продвигаться к Ленинграду. Гитлер отдал приказ: "Сравнять остров Котлин с водой". Сегодня мы ощутили действие этого приказа. С утра верстался номер многотиражки, посвященной итогам трехмесячной борьбы. И вдруг в репродуктор послышался голос местного диктора: - Воздушная тревога! Воздушная тревога! Всем в укрытие! Мы слышали не раз подобные призывы, поэтому не кинулись в убежище. Петровского парка, а остались работать в здании. Вскоре послышалась частая пальба зениток и гудение моторов. Шум нарастал, надвигался... Я выглянул в окно - и увидел наползавшую с моря тучу черных крестов. Это были "юнкерсы" и "мессершмитты". Их было много. Они шли волнами... Грохот зениток стал таким, что казалось, будто рушится раздираемое над головой небо. С противным воем и свистом посыпались бомбы. Я отпрянул от окна и крикнул своему "войску": - На улицу! В здании задавит обломками... Мы выскочили во двор. И тотчас же попятились под навес у входа. Сверху падали горячие, зазубренные осколки зенитных снарядов. Они звякали о булыжник, разбрызгивали лужицы. Многие овровцы жалели, что своевременно не укрылись в земляных щелях парка. Теперь туда не пройдешь, свалят осколки. А черные самолеты, как стаи воронья, продолжали кружить над Кронштадтом. В угол парка упала бомба огромной силы. Воздушной волной всех нас повалило... Когда я вскочил на ноги, то увидел, как через каменное здание перелетела во двор добрая треть ствола расщепленного дерева, вырванного с корнем. Кора на нем висела длинными вожжами, а ствол белел, как обнаженная кость. Плохо человеку, когда он не у пулемета и не у пушки, а вынужден, изнывая от ожидания, вслушиваться в свист бомб и думать: "Вдруг не убьет, а лишь поранит, сделает уродом или калекой на всю жизнь. Лучше смерть, но какая бесславная и бессмысленная!" Налет длился минут пятнадцать, а нам он показался изнурительным часом. Наступившая тишина не могла успокоить возбужденного сердца. Вернувшись со двора, мы увидели в типографии разбросанную бумагу и перевернутый верстак. Все покрывали известковая пыль и обломки обвалившейся штукатурки. Стекол в окнах не было, они начисто вылетели. Осколками стекла и штукатурки повредило шрифты в подготовленной к печати полосе. Девушкам пришлось вооружиться шильями и выковыривать изувеченные литеры, заменять их новыми. Ходивший на разведку Клецко вернулся с невеселыми вестями. - Обеда сегодня не будет, - сообщил он. - Нет ни воды, ни света. Все, что варилось и жарилось, - пойдет в помойку. Сейчас только унесли двух коков. Во время налета они смотрели в окна. Одному осколком стекла вышибло глаз, другому лицо порезало. В открытые котлы и противни тоже попало стекло. Обед выдадут сухим пайком... Но не успел он, рассказать о том, что видел, как опять раздался сигнал тревоги. На этот раз мы бегом устремились в Петровский парк и забились в щели под землей. Тошно прятаться в укрытии и не знать, что творится над тобой. Доносятся лишь глухие удары, от которых колеблется почва, и сверху за ворот сыплется песок. Иногда врываются отсветы взрывов и с грохотом рушатся деревья. В парке мы натерпелись такого страха, что больше сюда нас не заманишь ни уговорами, ни приказом. Все бомбы, не попавшие в цеха Морского завода и в пирсы Усть-Рогатки, падали на нас. Они вонзались под корни деревьев, вздымали к небу тополя, дубы или, застряв в глубине, хранили молчание. Что это за бомбы? Может, замедленного действия? Лучше быть подальше от них. Во время третьего налета мы понеслись в ров у Якорной площади. Там под толщей земли была вырыта узкая, как туннель, пещера. Но она оказалась плохим бомбоубежищем. Строители не сообразили установить вентиляцию. Людей в пещеру набилось столько, что женщины и дети стали задыхаться, терять сознание. Пришлось их выносить на свежий воздух и под грохот бомбежки приводить в сознание. Потом мы укрывались в цементных трубах, приготовленных для канализации, и к вечеру поняли, что в Кронштадте очень мало надежных бомбоубежищ. Населению, да и военным, деваться некуда. Штаб ОВРа и политотдел, чтобы не быть погребенными под обломками зданий, еще днем перебрались в казематы Кроншлота. И мне приказано явиться туда же, найти место для типографии и перевезти ее на остров. Как только отпечатаем тираж газеты, парни примутся разбирать "американку", а девушки - упаковывать шрифты для нового и, видимо, самого опасного путешествия. Довезем ли мы свое имущество до Кроншлота? Не утопить бы его в пути. Хотя бы ночью налетов не было. В городе разрушено много домов. Краснофлотцы разбирают на улицах завалы. После отбытия штаба и политотдела старшим в базе остался Белозеров. Его нервы не выдержали дневной бомбежки. Я встретил Белозерова во дворе без кителя, в белой рубашке с разодранным воротом, таким пьяным, что разговаривать о чем-либо было бесполезно. Он покачивался, бормотал что-то невнятное и утирал тыльной стороной кисти слезы. Где я возьму людей на погрузку? Самим нам не справиться. 22 сентября. Грузчиков не достал. Пришлось одному отправиться в политотдел на стареньком рейдовом катере. До Кроншлота недалеко, но мы добирались минут двадцать, потому что вдруг начали вздыматься белые "свечки". Это гитлеровцы из дальнобойных орудий били по рейду, Морзаводу и улицам Кронштадта. Снаряды с визгом проносились над головой. От разрывов на Морзаводе поднималась красная кирпичная пыль. Проскочив опасное место, мы укрылись в кроншлотской бухточке. Кроншлот - это искусственный островок перед входом в Петровскую гавань. Говорят, что он держится на сваях, вбитых в грунт еще в петровские времена. Если смотреть на Кроншлот сверху, то по форме своей он напоминает огромную вытянутую каплю с круглым глазом в середине - неглубоким затоном, в который могут заходить катера и буксиры. На островке всего четыре строения. На самом кончике капли - почти дачный домишко с верандой. У бухты - эллинг для небольших судов и двухэтажное круглое здание с крохотными комнатами. На самой широкой части Кроншлота высится солидное главное здание с глубокими подвалами - казематами. Со стороны моря оно облицовано толстенным слоем гранита. Петр Первый, точно предвидя будущие обстрелы и бомбежки, строил его прочно и надежно. Стены здания имеют чуть ли не четырехметровую толщину: два метра кирпичной кладки и почти столько же отесанного гранита. Около здания на поляне высажены клены. В главном здании под землей в казематах расположился штаб. В первом этаже политотдел, а в верхних помещениях - кубрики краснофлотцев, старшин и командиров. Мне отведено место в обширной комнате со сводчатым потолком. В ней двенадцать коек, выстроившихся в три ряда. Заняв свою койку, я отправился к начпо и доложил, как обстоит дело с вывозом типографии. Он выразил недовольство и нехотя позвонил командиру базы, обязав его доставить типографию в Кроншлот. - А вы оставайтесь здесь, - предложил Ильин. - В шестнадцать часов будет совещание политработников. Подготовьтесь сообщить о планах газеты. Прошедшей ночью я не сомкнул глаз. Смертельно хотелось спать. От начпо прошел прямо в кубрик и не раздеваясь улегся на койку. Несмотря на продолжавшийся обстрел, я мгновенно уснул. Человек способен привыкнуть ко всему. Проснулся от сотрясений. Было уже три часа дня. Гитлеровцы опять устроили массовый налет авиации на Кронштадт. Кроншлот они не трогали. Только случайно какой-то самолет обронил бомбу на отмели у маяка. С Кроншлота мы спокойно наблюдали за тем, что творилось на рейде и в воздухе. Сегодня впервые вступили в бой над морем шесть краснозвездных истребителей. Они, как юркие коршуны, врывались в строй бомбардировщиков и клевали их то с одной стороны, то с другой, не давая прицельно бомбить. Порой нападали с такой яростью, что из бомбардировщиков валил дым. "Юнкерсы" взрывались в воздухе, пылая падали в воду. Итог удивительный: не потеряв ни одного истребителя, советские летчики сбили восемь "юнкерсов". Где же держали этих асов? Почему их не посылали в бой раньше? По подсчетам штаба, вчера на Котлин нападало сто восемьдесят самолетов. А нам показалось, что их было несколько сотен. Ведь небо потемнело. Вчера сильно досталось линкору "Октябрьская революция". Он шел по Морскому каналу и вел огонь из двенадцатидюймовых пушек по берегу, захваченному противником. На траверзе Петергофа на него напала эскадрилья пикирующих бомбардировщиков. Линкор мгновенно открыл зенитный огонь. Все же одному бомбардировщику удалось прорваться... Бомбы угодили в носовую часть корабля и разворотили железную палубу. Но линкор не потерял боеспособности: продолжал стрелять, дошел до Кронштадта и здесь встал на ремонт. Кроме линкора на рейде пострадали эсминцы "Грозящий" и "Сильный", плавбаза подводников "Смольный" и развалился от взрыва старенький транспорт "Мария". Сегодня снаряды попали в цеха Морзавода, разрушили стенку дока. Среди рабочих много убитых и раненых. Артиллерийский налет был неожиданным, судостроители не успели укрыться в земляных щелях. 23 сентября. Тяжелейший для флота день. Утро выдалось теплым и ясным, почти безоблачным. Такая погода в сентябре - редкость, но она не радовала кронштадтцев: ждали воздушных налетов. Чтобы противник не видел целей, моряки подожгли дымовые шашки. Кронштадт и его рейд словно окутало белой кисеей. Немецкая дальнобойная артиллерия стреляла то по рейду, то по городу. Несколько раз появлялись бомбардировщики, но зенитчики не дали им прицельно бомбить. Время подошло к обеду. Выйдя из каземата на свежий воздух, я уселся на гранитный парапет и, любуясь ставшим невдалеке у Усть-Рогатки линкором "Марат", закурил. Со всех сторон завыли сирены. На Кронштадт надвигалась очередная туча самолетов. Понимая, что им незачем бомбить Кроншлот, я не ушел в укрытие. Загрохотали зенитки кораблей. В небе перед самолетами запрыгали белые мячики разрывов. - Ура! Попали! - закричал краснофлотец, остановившийся рядом со мной. Один из "юнкерсов", задымившись, вышел из строя. Он метался, чтобы сбить пламя, но ярко вспыхнул и упал в море. Остальные же бомбардировщики, несмотря на ураганный заградительный огонь, продолжали двигаться по курсу. Только у Кронштадта они разделились на несколько групп и стали заходить на пикирование. Я видел, как зенитчики линкора "Марат" усилили огонь. Вверх, навстречу пикировщикам, понеслись цепочки огненных трасс... Послышались взрывы бомб где-то у подплава. И вдруг на носовой палубе "Марата" вспыхнул слепящий огонь... Вверх взвилось острое пламя и рассыпалось искрами... На Кроншлот накатился двойной взрыв. Как на экране я увидел медленно поднявшуюся носовую башню линкора с тремя двенадцатидюймовыми пушками и отделившуюся от корабля фок-мачту, с ее мостиками и площадками, сплошь облепленную людьми в белых робах... Фок-мачта переломилась на несколько частей и вместе с башней рухнула в воду. Взметнувшиеся брызги, пар и дым обволокли корабль... Я невольно зажмурился. А когда вновь открыл глаза, то увидел осевший на грунт линкор с начисто оторванным носом. На нем не было ни кривой трубы, ни толстенной фок-мачты, ни передней стальной башни с тремя пушками. Корабль парил, а вокруг него вода кишела плавающими людьми. Кроншлотцы, узнав о взрыве на линкоре, выскочили из укрытий. Но чем мы могли помочь маратовцам? Только несколько человек, вскочив на рейдовый катер, помчались спасать тонущих. Воздушный налет продолжался. В бой опять вступили шесть наших ястребков. Они сбили несколько пикировщиков, но разве этим восполнишь потери? Настроение у всех подавленное. Совещание политработников было коротким. Я решил проведать свое "войско", оставшееся в Кронштадте. На рейдовом катере, под сильным обстрелом, мы добрались до Петровской пристани. Там несколько линкоровцев переносили с баркаса трупы товарищей и укладывали в кузова грузовиков. Многотиражку на "Марате" редактировал кинодраматург Иоганн Зельцер. Всего лишь несколько дней назад я видел его в Пубалте. Шутя он похвастался, что во время тревог находится на самом высоком месте, в зенитном расчете на фок-мачте. Фок-мачта затонула. Куда же делся Зельцер? Я спросил у мичмана, руководившего похоронной командой, не знает ли он о судьбе редактора многотиражки. - Слышал... Политотдельцы говорили... в подъемнике застрял. И до верха не добрался, - ответил линкоровец и вдруг разрыдался. - У меня там такой друг погиб, что в жисть не найдешь. Тут же я узнал, что "Марат" несколько дней назад в Морском канале уже пострадал от обстрела и бомбежки. У Усть-Рогатки его ремонтировали рабочие Морзавода. Перед обедом они все собрались в Красном уголке. Немецкая бомба угодила прямо в снарядный погреб. От взрыва сдетонировавшего боезапаса и оторвало линкору нос. Все, кто был в этой части корабля, погибли. В типографии я застал лишь половину своего "войска". На узлах, засыпанных обломками штукатурки, лежали в шинелях девушки и дремали. При моем появлении они даже не поднялись. - Когда вы нас заберете? - спросила корректор. - Лежим второй день без дела... И погибнешь неизвестно за что. Нынче думали, потолок рухнет, всех засыпало. - Сегодня постараюсь забрать. А где мужчины? - Ушли за сухим пайком. Опять ни обеда, ни ужина, - пожаловалась Тоня. - Хоть бы в поварихи взяли. Я отправился к Белозерову и не ушел от него, пока он не выделил пятитонку и команду грузчиков. Нам удивительно повезло: за пятнадцать минут шоферы успели доставить имущество на пристань, а там - сгрузить на готовый к отходу катер. Когда одновременно начался обстрел и воздушный налет, мы уже были в бухте Кроншлота. Здесь краснофлотцы поставили "американку" на деревянные салазки и затащили в самую глубь подземного каземата главного здания. Я думал, что мрачные стены каземата вызовут уныние у девушек, а они, очутившись в тиши толстенного подземелья, повеселели. - Ой, как здесь хорошо, словно в глубоком тылу очутились! - оглядевшись, воскликнула Рая Справцева. - Сюда осколки не влетят. Даже стрельбы не слышно. - Теперь меня отсюда и на обед не выманишь, - призналась Тоня Белоусова. - Думалось, пришел конец жизни, ан нет, поживем еще! Практичная Катя Логачева спросила у меня: - А где здесь койки или топчаны достают? Она решила не на день, не на два обосноваться в каземате. - Обойдемся без коек, - поспешила сказать Тоня, боясь, что я их отправлю в кубрик, приготовленный на третьем этаже. - На фанеру матрацы положим. Парни тоже не захотели поселиться в кубрике. - Мы где-нибудь сбоку, за "американкой" устроимся, - сказал печатник Архипов. - Мне ведь вручную придется печатать, а в кубрике не выспишься: то по тревоге поднимут, то на погрузку пошлют. - Мне там писать негде будет, - вставил Петр Клецко. - Да и дежурить заставят... - Ладно, обосновывайтесь здесь, - разрешил я, так как и сам не прочь был остаться в каземате. Сейчас мое утомленное "войско" спит вповалку на узлах и развернутых матрацах. Бодрствую лишь я один, потому что делаю эту запись в дневнике. 24 сентября. Оказывается, вчера поздно вечером, когда я вел дневник, еще раз налетела авиация и натворила много бед. Но до меня через толстые стены не донеслось ни единого звука. Репродуктор, объявлявший тревогу, умышленно был отключен, чтобы мои парни и девчата могли спокойно выспаться. На Кронштадт налетело 272 самолета, из них сбито только четырнадцать. В городе сильно пострадали госпиталь и цеха Морзавода, а флот понес тяжелейшие потери. Кроме "Марата", сел на грунт с затопленной кормой лидер "Минск", повреждены, но остались на ходу крейсер "Киров", эсминец "Грозный", бывшая царская яхта "Штандарт", переделанная в минный заградитель. Сегодня дует холодный ветер, временами накрапывает дождь, низко бегут облака. Самолеты не могут летать. Их заменила дальнобойная артиллерия, она бьет по рейду и Кронштадту. Два шальных снаряда угодили в гранитную стену главного здания Кроншлота. Стена оказалась такой прочной, что увесистые снаряды, словно мячики, отскочили в сторону и разорвались в камнях на отмели. Молодец Петр Первый, построил домину так, что мы благодарим его через двести с лишним лет! Как был воздвигнут Кроншлот, я узнал только вчера. Оказывается, Петр Первый строил его поспешно и тайно, чтобы надежно оградить будущую столицу от набегов вражеских кораблей. Он сам промеривал лотом глубины в заливе и нашел подходящую отмель в версте от южной оконечности Котлина. Фарватер как раз проходил между нею и островом. Мысль была проста: если на отмели построить надежный форт, вооруженный пушками, то ни один корабль дальше не проскочит. Он попадет под перекрестный огонь и вынужден будет за двадцать пять верст до Санкт-Петербурга вступить в бой. Строительство форта Петр поручил энергичному Меншикову. Тот, получив в свое распоряжение дешевую рабочую силу - солдат двух полков, той же осенью принялся на южном берегу залива валить строевой лес, тесать бревна, сколачивать сани и клети. Как только залив сковало прочным льдом, Меншиков все заготовленные материалы на лошадях подтянул к отмели. Одни солдаты у него вбивали сваи, другие, заполнив клети камнями, сталкивали их в проруби. Так постепенно образовался искусственный остров, на котором и была воздвигнута толстостенная круглая башня, начиненная пушками. Сперва первый форт назвали "Кроншлоссом", что по-русски означало - "Коронный ключ". Но позже эта небольшая крепость обрела постоянное название "Кроншлот", что означает - "Коронный замок". От взрывов наш "замок" чуть колышется, точно палуба большого корабля. Видно, подгнили какие-то сваи. Но все равно мы себя здесь чувствуем лучше, нежели в Кронштадте. На южном берегу не угасают костры. Гитлеровцы не успокаиваются, они все еще надеются смять наши войска хотя бы на Ораниенбаумском "пятачке". Если им это удастся - плохо будет Кронштадту! Гитлеровцы смогут стрелять в упор. Нашу типографию шутники назвали "подпольной". Военкоров вдруг развелось больше, чем нужно. Они являются по два-три человека, но, конечно, без корреспонденции. Главная цель прихода: взглянуть на девчат. Как бы ни было тяжело, они рады позубоскалить и вскружить голову какой-нибудь Тоне или Раечке. Отваживает этих "корреспондентов" Клецко. Он дает гостям бумагу, карандаш и заставляет писать заметки, а это действует безотказно: у "корреспондентов", оказывается, нет никакого времени, они стремя