те, берите голыми руками, хоть любите, через "Е", - не встанем. Часа через полтора отошли, тут новая команда : "Вперед!" Потопали... Долго спускались по змеевидному серпантину, потом первый кишлак, за ним второй и пошло-поехало: один за другим. Называлось это чудо - шмон зеленки. Под вечер упал любимый стукачок и жополиз третьего взвода Лешенька Тортилла. Распластался по дороге, отшвырнул от себя тело АГСа и ревет, как белуга: "Пристрели-и-ите! Дальше не пойду-у-у!" Попытались вразумить - не получилось. Пару раз врезали - безрезультатно. А батальон уходит! Все! В общем, надо взваливать эту морду на себя и тащить вместе с гранатометом. Тут появляется Пухов: "В чем дело? " Объясняем - так, мол, и так. Пухов подходит к "подыхающему", на ходу скидывает с плеча АКС, передергивает затвор и спокойно так, буднично, просит: - Леша, рот открой... В его интонации, в его внешнем облике было что-то такое, отчего Тортилла сразу затих, молча встал, поднял ранец с гранатометом и понуро побрел дальше. Мы наблюдали за ним молча, и лишь один Быстров не выдержал: - Гриценок! Что-то он быстро тебя вылечил, а? Тортилла не ответил... Вечером полк полностью вошел в долину. Ночевку мы разбили на каком-то холме. Вокруг по склону и на соседних высотках расположились другие подразделения. Наутро повальный шмон продолжился по полной программе. Перед выходом Серега построил нас и поставил боевую задачу: - Значит так, взвод. Все, что тут говорили по связи, - полное дерьмо! У нас задача одна - третий день без жратвы! Сухпая не было, нет и когда будет - неизвестно. То, что вы по дороге выкинули - никого не волнует (был употреблен иной, близкий по значению термин). Все ясно? Вперед! Первый же кишлак оказался и самым удачным: взводный с ходу подстрелил молодого барашка. Скотинка резвая однако, - как только заприметил первых бойцов, тут же деру дал, да не тут-то было! Только что и успел - жопкой кучеряво обосраной пару раз тряхнуть на прощанье - 5,45 все ж быстрее, однако. Резво затащили его в какую-то клуню, Быстров тут же достал предмет зависти всех офицеров батальона - треугольный, острый, как бритва, трофейный нож и мастерски, за каких-то пять минут барашка разделал. Все мясо мы сложили в полиэтиленовый пакет от осветительных ракет и пошли на следующее прочесывание. В конце дня Валерка подстрелил курицу, но то ли птица оказалась мелковатой, то ли СВД для такой дичи чересчур сильное средство: от курочки остались только окорочка, часть крылышка да шейка с головой. По образному выражению замка Димки Кудели - рассосалась. Ну да ничего - пошло в тот же пакетик. И уж перед самым привалом подстрелили еще одну курицу, на этот раз более удачно. Серега разделал ее еще более виртуозно: отсек ноги, голову и часть крыльев; потом одним ударом своего восточного кинжала развалил надвое, выпотрошил и, вместе с перьями сняв шкурку, уложился в какие-то пару минут. Профи! Поздним вечером поднялись на ночлег. Прямо под холмом, метрах в пятистах, раскинулся огромный кишлак. И мы в том районе были не единственными - под нами, на склоне, расположилась шестая рота, а чуть правее и ниже - разведка. Поэтому пошли в кишлак не сразу, а только через час после того, как по связи был дан отбой - "один-один" (т.е. один боец спит - один дежурит). Серега взял с собой троих: "замка" Куделю, Валерку и меня. Потопали вниз через позиции разведроты, чтоб не переть с бурдюком воды, пятнадцатилитровым ведром и подозрительным пакетом под мышкой через окопы родного батальона. В кишлаке то тут, то там раздавались подозрительные шорохи: не мы одни такие умные, есть всем хочется. Побродили немного, напоролись на четверых дедов первого взвода - чуть не перестреляли друг друга впотьмах, а потом сыскали и себе подходящую усадьбу - побольше, да на отшибе. Зашли. Дом разделен на две части. В нашей половине никого и, естественно, голо. Явно, хозяева уходили не с пустыми руками. Маленькая печурка у дверей сделана "по черному" - в потолке дыра. Быстров посадил Валеру напротив входа, в тень, меня послал искать топливо, а сам, пока Куделя доводил и заливал мясо водой, занялся печью. Вязанка сухой травы, висевшая у дверного проема и пущенная на растопку, оказалась не чем иным, как коноплей. Пока поняли, в чем дело, потушили и выкинули тлеющий и жирно чадящий ком, от дыма, затянувшего, как в русской бане, всю верхнюю половину помещения, всем от души "захорошело". Я быстренько отыскал во дворе сарай с большими стопами кизяка, Димка настрогал щепы с какой-то палки - и дело пошло. И хотя кизячный "уголек" вонял похлеще любой анаши, да и глаза как от перца резало, горел он не хуже газа. Оглянуться не успели, как вода закипела. Бульон, конечно, великая вещь, но Серега сразу сказал: "Супец на войне - первое дело... после водки, баб, долгого сна и хорошего командира!" (На вопрос: "А какой командир хороший?" - он всегда неизменно отвечал: "Тот, что не сука!"). Ну, супец так супец. Оставили снайпера в засаде, а сами полезли рыться по хозяйским закромам. Ничего, понятно, не нашли, вернулись и стали дожидаться пустого бульончика. Кизяк между тем перегорел и пошел я во двор за новой партией. Не успел подойти к сараю, как слышу слабый шорох за воротами. Тихонько снимаю автомат и вжимаюсь в тень, даже испугаться толком не успел. Створка ворот с легким скрипом открывается, и в нее просовывается крошечная головка в чалме, а потом и сам обладатель этой чалмы - сухонький дедуля, метра полтора ростом. Он огляделся, при лунном свете меня в тени навеса не заметил и, крадучись, сделал пару шагов во двор. Дедушка не дедушка, в темноте не разобрать. Легонько втыкаю ему ствол меж лопаток, левой рукой беру за горло, чуть свожу пальчики и шепчу в замершее ухо: "Бура, дусс... ("Пошли, друг"). То ли фарси для него - родной язык, то ли по жизни - все на лету схватывал, но дедок послушно засеменил в дом. Дальше объяснялись на пальцах. Оказалось, что бабаеныш - хозяин этой усадьбы. На время операции он перетащил своих жен и детей к себе, в мужскую половину дома, а эта, где мы сейчас находимся, - женская. Мы как смогли, рассказали ему про соль, картошку и прочее. Дедок, в свою очередь, не стал упрямиться и согласно закивал головой. Всей толпой вышли во двор. Старичок приставил к забору жиденькую лестницу, показал жестом, что идти за ним вовсе не обязательно, и проворно исчез на другой стороне. Мы по очереди поднялись на забор и заглянули в чужую жизнь. У стены дома толклось, как я насчитал, восемнадцать женщин разного возраста. Рядом с ними шныряли два десятка ребятишек. При появлении наших любопытных физиономий женщины и дети притихли и сели наземь. Сразу видно, ученые... Хозяин шикнул на детей, и они мигом исчезли в доме. Не обманываясь нашим вежливым обращением, бабай второй раз перелезать на женскую половину не стал - передал через забор мешочек с картофелем, домашней лапшей и маленьким пакетиком какой-то красной и горьковатой соли. Опять-таки вежливо попросили его попробовать... дед попробовал и ничего - жив остался... Мы, как могли, поблагодарили его, попрощались, а напоследок спросили, сколько у него жен. Старичок скривился, что-то пробормотал и на пальцах показал - тринадцать! Ай да дедуля, старый кобель! Через час уже поднимались на свои позиции. Запах от нас разносился - не передать. Несчастные разведчики только слюну сглатывали, а потом не выдержали такой изуверской пытки и прислали гонца с тремя котелками: "Для офицеров дружественного подразделения!" Мы навалили полные котелки и еще один добавили от себя. Потом отправили полведра на соседние позиции первого взвода - ротному. Шестой мотострелковой тоже перепало - не сидеть же им голодными! Насколько наше варево было сытно и вкусно - объяснять нет смысла (еще бы! три четверти ведра мясо, а остальное - растопленный холодец с добавками!). В общем, когда ели - стонали от восторга. К вечеру следующего дня с вертолетов нам выкинули долгожданный сухпай и пополнение боекомплекта. Первому мы были, конечно же, рады, второму - не очень: мне только-только удалось отделаться от тринадцатикилограммовой АГСной ленты, а тут на тебе - заряжай по новой! Ну да ничего, я последний раз ходил в гранатометной команде, потом даже в руки эту гадость не брал. Вернувшись на "точку", узнали, что в подразделениях других полков, принимавших участие в этой "чистке" и прикрывавших долину с высокогорной левой стороны, есть потери - несколько человек (точное количество, естественно, неизвестно) погибли от переохлаждения и истощения сил. Не повезло мужикам - сухпай, скорее всего, им вовремя не подкинули, а кишлаков на такой-то высоте оказалось, к сожалению, не густо... ОТХОДНАЯ Самыми результативными боевыми операциями в нашем полку всегда считались операции по реализации разведданных. Основное отличие их от всех остальных заключалось в том, что подразделения выходили не просто куда-то в горы или в предполагаемый душманский кишлачок, а в конкретное, заранее "вычисленное", находившееся под наблюдением место. Все что угодно: район ночлега правоверных или зимней стоянки их мобильных отрядов, баз оружия или провианта, либо просто населенный пункт - личная собственность какого-либо влиятельного духа. Операции подобного рода отличались еще и тем, что всегда были тщательно и четко спланированы. Проводились они быстро - без изнурительной, выматывающей нервы подготовки и, что для солдат самое главное, - без многочасовых убийственных горных переходов на виду у всей провинции. Разведданные поставляли в полк две "фирмы": разведуправление - армейская структура и спецподразделение "Кобальт" - структура КГБ (во всяком случае - нам так говорили, правда сейчас выясняется, что все же МВД). И те, и другие жили в городе вместе с военспецами (и сами являлись таковыми), в расположении части они появлялись весьма редко и были окружены сияющим ореолом секретности и таинственности, а следовательно, и огромным количеством самых невероятных слухов. На боевых выходах представители разведуправления или "Кобальта" были не частыми гостями. Например, начальника разведки я почти за два с половиной года службы видел в горах только один раз, во время бахаракской колонны в марте 1983 года. О деятельности армейской разведки мы вообще не знали ничего. Известна была только фамилия начальника, молодого полковника с внешностью героя-комбата - Орлов. После демобилизации из разговоров с другими "афганцами" я выяснил, что и в других гарнизонах, раскинутых от Джелалабада до Хайратона, начальники разведок носили ту же фамилию (впрочем, я не настаиваю - у меня всего два свидетельства). С "Кобальтом" дела обстояли немного иначе. Офицеры этой группы намного чаще ходили с нами, правда, исключительно на "свои" реализации, либо принимали участие в крупных полковых акциях (на месте оперативно отсеивали "материал" - пленных). Неоднократно "Кобальт" и сам проводил операции. Для этой цели ему выделяли какое-либо подразделение второго батальона, чаще всего одну роту. Нам были известны основные методы их работы, вернее - казалось так. Да никто и не делал из них особого секрета. Половину оперативной информации кобальтовцы добывали через стукачей (по определению начальника политотдела части - "прогрессивной части местного населения, вставшей на решительную борьбу против незаконных бандитских формирований мятежников") и внедренных в группировки моджахедов агентов из числа ХАДовцев, присылаемых по обмену из соседних провинций (так они утверждали, во всяком случае). Вторую половину данных "Кобальт" добывал у пленных. Нетрудно представить, какие жуткие, леденящие кровь байки ходили в полку о том, что делают с духами в "Кобальте". Все, естественно, исходили из собственного опыта "общения" с захваченными в плен. И это невзирая на постоянную угрозу трибунала. Реального, а не мифического. Но, как выяснилось впоследствии, все эти слухи оказались ложью. По рассказам моего земляка, сержанта погранвойск Александра Лунева, все время прослужившего в охране "Кобальта" (вот уж точно - "блатная служба": два года в кроссовках и джинсовом костюме!), рядовой состав при допросах пленных никогда не присутствует. Воплей и криков тоже никто из солдат не слышал. Правда, частенько после очередного "посетителя" в мусорном ведре находили использованные ампулы от неизвестного препарата. Но это, опять-таки, ни о чем не говорит. Когда пленных передавали из "Кобальта" в ХАД, вид они имели вполне нормальный и пребывали в добром здравии, чего не скажешь об их душевном состоянии - в местной госбезопасности, ХАДе, пленных либо сразу отпускали, либо сразу "шлепали". Другой диалектики там не признавали. Мы относились к офицерам из "Кобальта" с известной опаской и в то же время с определенным уважением. На боевых выходах они показывали себя с самой лучшей стороны. Это мы ценить умели. За два года, проведенные в ДРА, я дважды был свидетелем расстрела, и оба раза именно на операциях по реализации разведданных и в присутствии офицеров "Кобальта". Но вначале небольшая предыстория. У советского солдата, помимо его основной обязанности или специальности, есть еще несколько - внештатных, так называемая "взаимозаменяемость". Любой старослужащий солдат (если не дебил, конечно) в случае необходимости может принять на себя командование отделением или даже взводом, работать из любого вида стрелкового оружия (в том числе и орудий БМП), провести несложные реанимационные мероприятия и оказать раненому первую медицинскую помощь, снять простую мину и прочее. У меня благодаря болезненно-педантичному складу характера была целая гирлянда подобных побочных специальностей и обязанностей, в том числе - внештатный санинструктор взвода. Я всегда носил с собой несколько перевязочных пакетов, пяток жгутов, половину командирского промедола и был обязан заниматься всеми ранеными взвода и роты до подхода профессиональных медработников. В начале февраля 1984 года ко мне подошел фельдшер батальона и предложил принять участие в проводимой шестой мотострелковой и одним из взводов разведроты операции по линии "Кобальта" в качестве штатного санинструктора. У нас во втором МСБ было два медбрата, но оба в это время находились в госпиталях. Я не помню случая, чтобы солдат одного подразделения официально участвовал в операции чужой роты. Даже временно и даже санинструктором. Ведь все "временное" очень быстро превращается в постоянное, а должность "санинструктор батальона" - тыловая, и у нас к подобным вещам относились ревниво. Я горячей радости идти на операцию "чужаком" не изъявил и, совершенно уверенный, что меня не отпустят, послал фельдшера к старшему лейтенанту Пухову. Но мои расчеты не оправдались. Прапорщик медслужбы оказался парнем ушлым. Он нашел к Пухову какой-то особый подход, и тот предоставил нам право все решать самостоятельно. Я подумал-подумал и согласился. Выходили мы ночью. Я пошел налегке, взял лишь бронежилет, пару "эфок", АКС взводного да десяток длинных магазинов. Ротный лично проверил мое снаряжение, отдал собственную коробку обезболивающего и пару пачек цивильного "Ростова". Потом отвел меня ко второму КПП и, быстренько переговорив с командиром шестой роты, сказал: - Идешь вот за ним. Это крутой мужик - от него ни на шаг. Все! Удачи... и смотри там - осторожно. К рассвету в ускоренном темпе мы протопали километров десять и выскочили на кольцевой гребень с небольшим, прилепившимся в полукилометре под нами, ободранным кишлачком. Помимо шестой МСР и разведвзвода в группе шли еще три расчета минометной батареи и отдельный офицерский батальон ХАД - человек пятьдесят. Хадовцы первыми и спустились в кишлак. Как они его там "шмонали", я не знаю. Скорее всего - никак. Судя по всему, хадовцы шли не на прочесывание, а за кем-то, ранее им известным. Когда союзнички начали подъем на наши позиции, им в спину дружно ударило с десяток винтовок и несколько АКМов. Хадовцы рванулись назад, засели в крайних усадьбах, обозначили себя ракетами и дымами и завязали бой. Расстояние в пятьсот - семьсот метров, да еще сверху вниз, для стрелкового оружия - ничто; плюс три миномета да штуки три АГСа... Минут за двадцать подавили большинство огневых точек, и ХАД вновь пошел на прочесывание. Духи тоже даром время не теряли - рассредоточились по кишлаку и стали планомерно выбивать хадовцев одного за другим. Взять изнутри штурмом населенный пункт в тридцать - сорок домов (даже с мощным блокирующим прикрытием) для пятидесяти человек - просто нереально. Если же перед атакой не были проведены артиллерийские и авиационные удары, а штурмующая команда не имеет снайперов и пулеметов прикрытия, да и сами налегке - ни касок, ни бронежилетов, - то и вовсе дело безнадежное. Так оно и получилось. Хадовцы не прошли и трети кишлака, как уже потеряли человек пять, да раненых - четверо. Правда, захватили одного духа вместе с "буром". Начали отход. Взяли восемь мужиков из местных, не моджахедов, поставили их живым щитом сзади и ринулись под шквалом прикрытия вверх. Духи поначалу не стреляли, и батальон почти успел подняться на гребень, но когда хадовцы полностью вытянулись по склону и заграждение уже никого, кроме последних не прикрывало, духи аккуратненько, одиночными, сняли еще несколько человек - "на посошок". У самой вершины ранили последнего - вопли, суета - явно не рядовой боец. Пока смотрели, что и как, слышу крик: - Санинструктор, твою мать! А я в горячке и забыл, что тут делаю. Ничего, напомнили... Пожалев об оставленной в роте каске, я кинулся вниз. Три ХАДовца, накрыв собой четвертого, лежали на снегу, скупо отстреливаясь. Я сразу понял, в чем тут дело: привыкли с пятью магазинами в горы ходить, теперь же - БК на исходе. А самое интересное только начинается... Я бухнулся рядом, показываю, мол, выползайте - прикрою. А ребятки сами не ранены - ранен тот, что под ними, это они его своими телами прикрывают. Ребятки меня поняли, спорить не стали (а как тут поспоришь - под огнем, что ли, перевязывать?!), подхватили тело на руки, и только пятки засверкали. Я чуть-чуть потарахтел, у самого патроны на счет. И лишь бойцы скрылись за хребтом, помчался следом. Оно хоть и пятидесяти метров до своих не будет, а все равно страшно: один, на виду у всего кишлака с духами. Прибежал, пока отдышался, солдаты уже с раненого, явно - командира, бронежилет стянули и показывают мне дырку в боку. Осмотреть толком не успел, показывают еще что-то на теле. Я перегнулся через раненого и увидел, что под кожей левого подреберья у него катается пуля, да какая! В палец толщиной и сантиметра три-четыре в длину. Раненый только хрипит, от боли даже стонать не может. Я с ходу сделал ему по очереди сразу две ампулы промедола. Результата - никакого. Добавил еще одну. Командир минометчиков невзначай напомнил о пустых капсулах, а ротный, и впрямь крутой мужик, поинтересовался: - Не многовато, а? - Да ему уже все равно... - Что так? - Через броню - в печень и сквозь весь живот - в левый бок. Пуля с другой стороны, под кожей прощупывается - "бур"... Он труп, считай. - Ничего нельзя сделать? - Ну, снега сейчас навалю под свитер, и все. Может, довезут... А кто он? - Замполит ихний. Он им, что батя... Тут мы услышали какой-то дикий, перебиваемый скорострельной тарабарщиной, животный визг и, повернувшись, увидели, как солдат афганского батальона, явно в исступлении, кидается на стоявшего на коленях пленного. Его пытаются оттащить двое других ХАДовцев, но у них ничего не получается. Солдат впал в истерику и явно невменяем. Проламываясь через четыре сдерживающих его руки, он откинутым прикладом АКМа молотил пленного по голове. А тот, не отворачиваясь и не пригибаясь, смотрел на него в упор. И во взгляде одни лишь ненависть, ненависть и презрение... Припадок бойца остановил короткий властный окрик, раздавшийся позади нас. Мы повернулись. Сзади подходил хадовец-офицер. Мы сразу это поняли, хотя он был и в бронежилете. И еще мы поняли, что этот высокий, крепкий таджик всему здесь Хозяин и что подчиненные почитают его за Господа Бога. Почувствовал это и ротный и невольно подтянулся. Хотя подобное с ним вряд ли случалось часто - шестая МСР и сама ведь не подарок... На отличном русском языке он кратко спросил о состоянии своего заместителя. Вытянувшись по стойке "смирно" (кто он мне такой, спрашивается?!), я доложил о характере ранения и о неутешительном прогнозе. Поверил он мне или нет, не знаю. Но комбат тут же крикнул: - Где врач?! Через несколько секунд, бросив остальных раненых, к нам примчался взмыленный фельдшер. Мои предположения он подтвердил. Хадовец выслушал их молча, потом вдруг подошел к брошенной наземь винтовке, передернув затвор, выбросил один патрон, в два приема выломил из него пулю и, повернувшись ко мне спросил: - Такая? Я подошел, взял в руку пулю и тоже молча кивнул головой: - Такая. Хадовец развернулся и одним легким жестом подозвал двух офицеров "Кобальта". Те не посмели не подчиниться ему и подбежали едва ли не рысью. Он спросил, все ли у них в порядке и что они еще хотят делать в этом кишлаке. Офицеры ответили, что вертолеты на подходе, "Град" в полку тоже готов, сейчас заберут тела, и можно отходить. Хадовец выслушал их, согласно кивнул и, отвернувшись, уперся тяжким взглядом в раскинувшийся под ногами кишлак. Офицеры не ушли. Выразительно обменялись многозначительными взглядами. Один, как бы в ответ, легко пожал плечами, а второй, указав на пленного, спросил: - Ну, так мы этого мудака забираем7 - Нет... - Но мы же договаривались?! Хадовец не отвечал... Пауза затянулась. Один из кобальтовцев пару раз вопросительно зыркнул на меня, мол, чего я тут делаю, а потом опять повернулся к хадовцу: - Мы утром его вам вернем! Хадовец еще немного помолчал и все так же, не поворачиваясь, отрезал: - Все остаются здесь... Кобальтовцы для приличия перекинулись с ним еще парой фраз и, раздосадованные, отошли в сторону. Появились вертолеты. Мы загрузили раненых и убитых. С ними улетел один кобальтовец. Второй поманил меня пальчиком и мягонько так выяснил, что я делал рядом с командиром батальона ХАД. Я в ответ тактично прошелся по неуступчивой натуре "восточных деспотов" и традиционно "пожалился" на "руки связаны". Кобальтовец, удовлетворенный моим примерным поведением, согласно закивал головой и, угостив офицерской сигареткой, сказал: - Минут через двадцать отчаливаем - держись рядом... Пока грузили раненых и начали отход, комбат-хадовец допросил пленного. Задал несколько вопросов, потом пару раз прошелся глазами и... не пригибавшийся под ударами автоматного приклада пленный опустил голову. Рядовые хадовцы, сидевшие на снегу в нескольких метрах поодаль, так вообще чуть не попадали ниц. Комбат отдал им какой-то приказ, и, когда те почти мгновенно исчезли, он вдруг скинул с плеча АКМ, врезал короткой очередью по пленному и, закинув автомат за спину, двинулся следом. К тому времени я уже достаточно видел покойников, видел и как умирают, но в этой гибели было что-то более страшное, чем смерть сама по себе. Нет, все произошло без особых конвульсий - пару раз дернулся, и затих. Не было и невыразимого ужаса в глазах, как у кишлачных жителей. Наоборот, увидев, как офицер снимает автомат с предохранителя, пленный даже чуть выпрямился, и расправил грудь. Меня поразило не столько то, как встретил свою смерть пленный, сколько то, как эту смерть принес комбат-хадовец. Было такое впечатление, что командир "Соколиков" не приговор привел в исполнение, не врага казнил, не человека убил, а сделал что-то будничное, обычное, о чем забыл еще до выстрела. Никаких эмоций в глазах, никаких чувств на лице, вообще ничего - словно в воздух выстрелил, подал какой-то сигнал, а не в человека, пусть и духа. Убийство вообще противоестественно, даже на войне - сколько ни смотри на трупы, все равно каждый раз внутри что-то дергается. Но этот расстрел был из ряда вон! Какой-то абсурд, как сон, что ли, - изначально нереальный. Стоявшие вокруг напряженно молчали, даже офицеры, даже кобальтовец. Проводив ХАД, командир шестой роты многозначительно кивнул на кишлачных мужиков и неизвестно кого спросил: - Ну... А что с этими ублюдками делать? Кто-то с натянутым смешком ответил: - Тебя хадовцы забыли спросить! Мужички тем временем под шумок подцепили тело и спокойно двинулись восвояси. После командира "Соколиков" слова какого-то ротного для них, наверное, уже мало что значили. Он сам это понял и лишь скривился: - Ну-ну... идите, голуби, идите... Но интонации его все равно были слишком выразительны, и капитан-минометчик, пожилой дядька, недавно сменивший в должности балагура Белова, неопределенно протянул в ответ: - Да на кой они нужны?! Все равно сейчас накроют... Ротный на этот счет, судя по всему, имел свою точку зрения и после короткой паузы спросил стоявшего рядом кобальтовца: - Ну что, старшой, "Град" будем ждать? А? Тот сделал неопределенный жест, мол, как хотите. Офицеры криво ухмыльнулись и двинулись к краю гребня... Жизнь кишлачных мужичков в тот момент ценилась не выше автоматного патрона. И не пристрели комбат-хадовец у меня на глазах пленного, я, наверное, тоже пошел бы вслед за остальными. А что? У меня оставалось еще три сорокапятипатронных магазина - вполне можно было один потратить! Такая потеха в конце операции... Но не пошел... Старший лейтенант кобальтовец и командир минометчиков тоже остались на месте. А офицеры, двинувшиеся к краю гребня, через несколько минут возвратились, и особой радости на их лицах я что-то не заметил. Грязненькая в тот день выдалась нам работенка... А замполита своего хадовцы так до санчасти и не довезли - умер в вертолете. x x x Второй эпизод произошел летом восемьдесят четвертого, во время рейда в урочище Аргу. Где-то в середине операции утром мы встали на блокирование, и тут Звонарева по связи вызывают к стоянке штаба батальона. Серега, оставив две машины на высоте и прихватив с собой несколько человек, на сто сорок девятой рванул к комбату. Там уже нас ждала командирская Пухова и КШМка штаба полка с начальником особого отдела и двумя-тремя незнакомыми офицерами. Морпех сразу указал Сереге на штабную машину, и через несколько минут тот уже получал инструкции. - Возьмешь этих ребят, - штабной майор кивнул в сторону двух молодых офицеров, - и смотаешься с ними в кишлачок. Там разведрота, так что ничего военного не предвидится. Заберете одного педрилу, "Кобальт" мне уже плешь натер из-за него... Серега кивнул, быстро переговорил о чем-то с Пуховым. Тот со своей машины подкинул пару пулеметчиков, кобальтовцы свистнули стоявшему на земле бабаю, тоже офицеру, но только из ХАДа, и через полчаса мы примчались на место. Крошечный кишлачишко, домишек в десять. Да и то не дома, а так - развалюхи. Половина явно нежилые. А вот на самом конце, с краю, прилепившись к склону, стоит настоящий дом, усадьба! Вот туда-то и направлялась наша команда. Машину и обоих пулеметчиков ротного оставили у границы селения, склон прикрывать, а сами цепью пошли к дому. Опасности вроде бы никакой. Сзади виднелось старое русло реки да на протяжении нескольких километров поле, усыпанное округлыми камнями. Пришли благополучно. В усадьбе никого. Но офицеры говорят: "Должен быть! Некуда ему деться!" И действительно, через пять минут в одной полуподвальной клуне мы нашли здорового молодого мужика лет тридцати-тридцати пяти. Выходить сам он не захотел, а когда попытались вытащить его оттуда силком, начал брыкаться, кусаться и орать благим матом. Пришлось объясняться с ним по-другому. С двух ударов прикладами его успокоили, и через несколько минут мужик оказался во дворе. Мы окатили его водой из фляг. Мужик стал приходить в себя и хадовец о чем-то его спросил. Мужик тут же сделал непонимающее лицо и с ходу отрицательно замотал головой. Толмач повернулся к офицерам и перевел: - Утверждает, что ничего им не говорил. Один из них, помладше, сказал: - Да врет, сучара! Хадовец понимающе кивнул, скинул с плеча автомат, как-то франтовато его в руках перекрутил и неожиданно очень сильно засадил мужику стволом в солнечное сплетение. Когда тот опять стал что-либо понимать, ему повторили вопрос и, по-моему, что-то еще сверх того пообещали. Причем такое, что бедолагу всего передернуло. Стоя на коленях, он обвел полубезумным взглядом окруживших его людей и в знак согласия мелко затрусил головой. Ребята из "Кобальта" хором воскликнули: - Что говорил?! Афганский гэбист перевел вопрос, внимательно выслушал ответ и подтвердил: - Так и есть... Старший со словами: "Ах ты, мразь вонючая!" - от всей души хрястнул мужика носком ботинка в лицо, а когда тот, захрюкав, растянулся на земле, добавил еще разик - промеж ног. Мужик и вовсе завыл и забился в судорогах. Пока он корчился в пыли, офицеры вкратце объяснили суть происходящего. Этот дядька вместе с еще несколькими из соседних селений был так называемым "наблюдателем", то есть за определенную плату следил за передвижением духов, выспрашивал, где те прячут свои базы, хранилища и прочее, а потом передавал сведения нашим - шурави. Но вот стало известно, что мужичонка по какой-то причине "сдал" моджахедам то ли связного, то ли важного осведомителя ХАД. Ребята Джумалутдина быстренько его разыскали и каким-то особо изощренным способом прикончили. Кто-кто, а они вообще были мастерами на подобные штучки. А чтобы остальным тоже неповадно было "стучать", за компанию вырезали и всю его семью. Этим они славились не меньше. Кобальтовцы молниеносно "вычислили" инициатора провала ценной агентурной сети и, дождавшись первой оказии, нанесли своему неверному "сотруднику" визит вежливости. Наконец старший офицер приказал: - Ладно, поднимайте этого урода, поедем... Мы попытались поставить мужика на ноги. Но он опять по-собачьи завыл и стал яростно упираться. Ему еще разок хорошенько врезали, на что Васек не удержался и прокомментировал: - Ой! Оставтя мяня хлопци - дайте памяреть! Все засмеялись, а старший кобальтовец, холодно улыбнувшись, серьезно сказал: - Действительно... Женя! Прочти дяде отходную... Второй кивнул и сделал шаг в направлении хозяина. Тот по Жениному лицу да по нашей реакции понял, что сейчас произойдет и, как-то мгновенно став мельче и еще несчастней, обреченно затих. Офицер неспешно достал из кобуры ПМ, не торопясь обошел сжавшуюся фигурку вокруг, двумя руками мягко наклонил голову мужика вниз и, сделав полшага назад, вопросительно посмотрел на нас, стоявших на воображаемой линии огня. Лицо у Жени было спокойно, но повадки говорили о каком-то опыте и серьезности намерений, и мы, осознав, что это не шутки, не спектакль, что воображаемая линия имеет все шансы превратиться во вполне реальную, отошли в сторону. Дядька стоял на коленях с все так же наклоненной, как бы зафиксированной головой и что- то еле слышно бормотал себе под нос. Женя медленно поднял пистолет, аккуратно большим пальцем правой руки сбросил предохранитель, потом взвел курок и, через равный со всеми этими действиями промежуток времени, нажал на спусковой крючок. Выстрелом мужику размозжило верхнюю половину лица и отшвырнуло тело на метр вперед. Он еще несколько секунд подергался, посучил ногами по земле и пару раз нелепо изогнулся. Женя опустил пистолет, опять, очень мягко, отпустил курок, потом поставил его на предохранитель, все так же - плавными движениями большого пальца правой руки. Немного бравируя, переступил через затихшее тело и двинулся к нашей машине. Его напарник вместе с афганцем последовали за ним. Ну и нам там больше делать было нечего. Сейчас, вспоминая этот эпизод, я думаю, что все же это было не так противно, как тогда - в феврале восемьдесят четвертого. Помню, никого этот расстрел особо не шокировал. На обратном пути мы о чем-то оживленно болтали, даже смеялись над покойничком, над тем, как он немужественно хрюкал. С ребятами из "Кобальта" попрощались тепло и за руку. И никто после этих рукопожатий руки о штаны не отирал. Почему так произошло, я, кажется, понял. Большинство из стоявших вокруг, впервые видели расстрел собственными глазами. Для них - это была казнь. Женя, прострелив затылок, осознавал, что он делает. Какой-то, видимо, у них принятый ритуал соблюдал и даже проявил своеобразный гуманизм - дал приговоренному несколько секунд помолиться, опустил голову так, чтобы пуля прошла сразу через мозговой столб и смерть была не мучительна. А главное, кощунственно это или нет, но у него в глазах было какое-то чувство, - пусть интерес, даже любопытство, но он нечто чувствовал. А тогда, зимой, убили человека походя, - как таракана, как вошь раздавили и, по-моему, этого даже и не заметили... Страшно, абсурдно, нелогично, но именно так - хлоп, и все. Нет человека. И не было... НАЕМНИКИ У нас было много видов боевых операций. Наверное, не меньше десяти. Относились мы к ним по-разному. Одних ждали, и даже иной раз с нетерпением, о других же думали - хоть бы пронесло. Самым ненавистным среди них был, конечно же, рейд, особенно зимний. Наиболее долгожданными считались колонны. Они же были и самыми легкими. Относительно, конечно. Но существовала одна разновидность боевых действий, перед которой меркли даже прелести осенних колонн - "оперативные мероприятия по призыву добровольцев в Народную Армию ДРА". Настоящий праздник в рейдовых частях. Проводились эти акции два раза в год - месяц после сева, весной, и месяц после уборки, осенью. Помимо разведки, второго батальона и саперов в них обязательно принимали участие подразделения афганского КГБ и МВД, соответственно ХАД и царандой. И всегда, без исключений, с ними действовала наиболее сильная, по-настоящему боеспособная группа "соколиков Бори Карамелькина" ("подпольная" кличка Бабрака Кармаля) - офицерский батальон местного ГБ, бойцы которого, человек пятьдесят в звании от лейтенантов до майоров, в свое время прошли подготовку в высших военных заведениях и спецшколах СССР. Призывали "добровольцев" следующим образом: утром из расположения части выходила мощная бронегруппа. Она блокировала какой-либо близлежащий кишлачок, туда входила пехота, и представители местных спецслужб, согнав всех жителей на площадку перед мечетью, уводили под конвоем лиц, подлежащих мобилизации. А таких находилось немало. Вечером подразделения возвращались в полк, а утром все повторялось заново, но уже в более дальнем населенном пункте. По законам ДРА в армии служили два срока. Первый раз три года. Потом солдатам давали двухгодичный отпуск и, если запасник за это время не обзаводился семьей и не "рожал" определенное количество детей, по слухам, двоих, то его забирали еще раз, но уже на четыре года. Где демобилизовавшемуся солдату взять денег на покупку хотя бы одной жены и чем эту жену с двумя детишками прокормить, никого, кажется, особенно не интересовало. Не захочешь служить второй срок - найдешь! Всех захваченных в ходе прочесываний новобранцев собирали в "призывной пункт" - считай, концлагерь. Чтоб не было никаких инцидентов, его разбили прямо на территории полка сарбозов. Там в течение двух месяцев новобранцам усиленно промывали мозги: шесь-восемь часов в день политзанятия на тему: "Великие завоевания освободительной Апрельской Революции". Потом более кратко объясняли, как обращаться с оружием и выполнять команды, а также, уже чуть подробней, что за невыполнение этих команд с ними могут сделать. После этого брили (всегда наголо, не считаясь с тем, что в многонациональной стране по религиозным установлениям многим запрещалось оголять голову), мыли, выводили насекомых, вручали форму, автоматы и распределяли по подразделениям. Через полгода две трети призывников сбегали, зачастую с выданными АКМами, или "попадали в плен", тоже почему-то вместе с автоматом. Но к этому времени мы совместно с ХАД и царандоем успевали провести новую акцию, и штаты двадцатого полка Народной Армии были практически всегда полностью укомплектованы. Дезертиры чаще всего уходили к моджахедам. Потом бежали домой, потом иногда возвращались в свою часть и вновь бросались в бега. Известны случаи, когда один и тот же воин семь-восемь раз менял воюющие стороны и ничего - и у тех и у других это сходило ему с рук. Недаром сарбозы во время боя стреляли, как правило, метров на триста выше целей и обычно после первых же признаков серьезной схватки поднимались в полный рост и, не торопясь, уходили, чуть ли не наступая на наши головы. И что любопытно: когда они не спеша вставали и поворачивались к духам спиной, то те тоже по ним почему-то "не попадали". Поэтому рассчитывать мы могли только на "Борькиных соколиков". Уж им-то точно терять было нечего. Смертники! В плен "соколиков" не брали. Зато они под прикрытием шурави всегда успешно набирали рекрутов. Для пехоты такие операции - сущее блаженство. Всегда на машинах и практически никаких обстрелов. Переходы не более одного километра, да и то по равнине. Кишлачки подбирались в относительно мирных районах. (А вот из "немирного" Гузык_Дары или Карамугуля мы ни одного человека так и не призвали). Вдоволь было во время этих походов свежих овощей, фруктов, "беспризорной" живности, всевозможных "бакшишей", а также обилие "плана" для желающих. А самое главное - месяц вольной жизни вдали от нарядов, караулов, хозяйственных работ и уставной нервотрепки. Утром уехали, ночью приехали - оружие под койку (молодые бессменного наряда по роте перед подъемом почистят), искупались в Кокче, поели и спать. Утром опять на машины; прямо отпуск при части! Схема набора "добровольцев" действовала безотказно до весны 1984 года, а потом начала давать сбои. За пять лет призывной работы объединенной коалиции двух народных армий местное население наконец-то пришло к глубокому умозаключению: если во время облав уйти куда-нибудь подальше, то можно избежать не только второго, но и первого призыва. Всего-то и дел: погулять месяц весной да месяц осенью. И вот за май 1984 года мы собрали человек десять каких-то доходяг. После трех недель безуспешной беготни нас построили на развод, вышедший перед строем начпо срывавшимся голоском произнес сакраментальную фразу: "План не выполнен..." Действительно - какой ужас! Крах социалистической системы тотального планирования... Подрасстрельная статья! Отцы-командиры приняли соломоново решение: попаслись на приусадебном участке и хватит! Пора и на дальние пастбища... Пошли на дальние. За неполную неделю нахватали "добровольцев" еще на один двадцатый полк. Но там все было уже не так гладко, как в ближних кишлаках. Все-таки вотчина самого Вадута. И именно там одному из подразделений нашей части пришлось схлестнуться с полумифическими, ранее никем в живую не виданными настоящими наемниками. О том, что в провинции Бадахшан есть профессиональные "солдаты удачи", да еще европейцы, нам рассказывали задолго до этого случая. Даже называлась предположительная численность: группа "доктора Шульца" - сборная команда человек в семь, как говорили офицеры, "вольные художники". Потом взвод французских "коммандос"