у Ефимову, который у лица держал сухую веточку. - Все нюхаешь чего- то. - Запах женщины, - тихо пробормотал тот, как бы виновато улыбаясь. - Вот веточку сорвал, запах обалденный. - Ты, что рехнулся? Какой еще запах? - Какая женщина? - Совсем тут дошел до ручки, скоро на кусты будешь бросаться! - Изголодался, молодой кобелек! - Тут одними вонючими портянками может пахнуть, да дерьмом с кровью, - вставил угрюмый лейтенант Трофимов, которого "собровцы" уважительно величали Конфуцием, счищая щепкой налипшую грязь с подошвы ботинка. - Дай-ка сюда! - старший лейтенант Колосков, по прозвищу Квазимодо, протянул руку. - Да, что-то есть неуловимое, - отозвался он, бережно возвращая Серегину драгоценность. - Ну-ка, - мрачный Конфуций преподнес к изуродованному шрамами лицу сухую веточку. - Да, ты ладонью прикрой от ветра. Выдувает. Ну, как? Теперь чувствуешь? Подержав с минуту, Трофимов, молча, как бы нехотя вернул ее Ефимову. Веточка пошла по рукам. - Дайте понюхать-то, - нетерпеливо канючил первогодок Привалов с протянутой рукой, топчась внизу. - Тебе-то за чем? Сопля еще зеленая! - Где тебе знать-то, что такое баба! - вставил ""собровец"" Савельев, грубо отшивая мгновенно залившегося краской Привалова. - Да и насморк у тебя, шмыгалка-то не работает, все равно ни хрена не учуешь! Только добро переводить! Рядовой Ведрин в свою очередь, уткнувшись носом в веточку, громко сопел, втягивая воздух. - Ну, Джон Ведрин, ты даешь! - громко заржал Стефаныч, откидываясь всем телом на башню. - Это же запах женщины. Тут надо нежно, легонько вдыхать, а ты как портянку нюхаешь или лепешку дерьма, чудила! Всему вас, молокососов, учить надо. - Да ну, вас, козлов вонючих! - обиделся Ведрин и спрыгнул с БМП, поправив бронежилет, направился к Мирошкину и Свистунову, которые в стороне забавлялись с овчаркой Гоби. - А что это за растение? - поинтересовался вдруг Конфуций. - А черт его знает! Вчера отломил ветку с какого-то куста на зачистке в Курчали. - Может это мирт. Слышал, запах у него необыкновенный, - поделился своим предположением рядовой Самурский. - Да, Ромка, надо было ботанику в школе лучше учить! - брякнул прапорщик Филимонов, усмехаясь в густые усы. - Ну-ка, Серж, дайка еще нюхнуть! - мечтательно протянул контрактник Головко. - А этим хорькам: Кнышу, Чернышову и Чахлому не давай! То же, мне, эстеты нашлись! Знаю, я их как облупленных, те еще ловеласы, занюхают. - Виталь, сунь Караю под нос, - обратился к Приданцеву "собр" Савельев. - Интересно, как он прореагирует. - Как? Соответственно своему мужскому полу! Спустит чего доброго! - откликнулся тут же Филимонов. - Сам смотри не спусти! - Вот надышался до одури, сейчас и от козы безрогой не отказался бы! - Ну, вы, маньяк, батенька! Представляю, ужас что будет, когда в родные пенаты вернемся! - Надо нам ребята подальше от этого опасного кадра быть, а то, вот так зазеваешься, и уже поздно будет, отоварит по первое число. Тот еще половой гигант. Шалунишка! - Эх, мужики, - мечтательно простонал, потягиваясь, старший прапорщик Стефаныч. - Помнится, как-то в отпуске был, ну и решил к сестре в Подмосковье в гости смотаться на недельку, другую. Приехал, живу. Городишко небольшой, развлечений никаких, рыбалка с племянниками и все. И надумал сгонять в Москву, посмотреть белокаменную, прошвырнуться по Красной площади, по улице Горького. Это сейчас она Тверская. Встал пораньше, чуть свет. Сел на автобус. Еду. А рядом женщина в кресле дремлет. Миловидная такая. Блодиночка. Губки алые. Пухленькие. Щечки, ну прям, кровь с молоком. Ехать около двух часов. И тут, братцы, чувствую, как ее хорошенькая головка в беретике клонится к моему плечу. Так мы в Москву и приехали. Слово за слово, познакомились. У нее какие-то дела в одном из НИИ были. Договорились, что как только она освободится, встретимся у метро, и она покажет мне столицу. Прождал часа три. Нет ее. Побродил по магазинам и расстроенный вечером поехал электричкой обратно. Выхожу на привокзальную площадь, направляюсь к остановке такси. А там она, моя незнакомка. В очереди последняя стоит. Интересная, скажу вам, получилась встреча. Оказалось, она в институте задержалась и не успела на рандеву. Поехали, значит, на такси вместе. Довез ее до дома. Ну и напросился на чай. - Ну, ты, и жуир, Стефаныч! - вставил Головко. - Не ожидал от тебя такого. Вроде весь из себя положительный. Так сказать, наш наставник! - Поднялись на лифте на седьмой этаж, открывает дверь, приглашает войти. Представляете, братцы, вхожу и вижу. Чего вы думаете? У порога вот такие мужские башмаки стоят, размера эдак сорок шестого, сорок седьмого, не меньше. У меня сразу все внутри опустилось до прямой кишки. В жар бросило. Ну, думаю, приплыли! Сейчас будет с мужем знакомить. - Да, Стефаныч, ну ты, и влип! Не позавидуешь! - И врагу такого не пожелаешь! - Эх, будь я на месте ее мужа, - мечтательно отозвался прапорщик Филимонов, похрустывая пальцами. - Вот, когда вернемся домой, будешь! - съязвил, оборачиваясь к нему, Квазимодо. - Да, вы слушайте, что дальше было! Так вот, прошли мы на кухню. Маленькая такая, ухоженная. Спрашивает, буду ли я пиво с воблой. Я уж и не знаю, что и отвечать. В голове одна мысль витает, как бы ноги отсюда сделать. Перед глазами башмаки проклятые стоят. Сели, попиваем пиво, беседуем. Все согласно этикету, как в лучших домах Лондона и Филадельфии. Ничего лишнего себе не позволяю, никаких шалостей, никаких тебе вольностей. На душе, конечно, кошки скребут. Совсем не до пива мне. Тут звонок в дверь. Я как ужаленный подпрыгнул. Сижу весь в испарине. Она с милой улыбкой пошла открывать. Ну, думаю, кранты! Слышу, в прихожей бас чей-то, что-то без умолку бубнит. Уж представил себе, как с седьмого этажа в затяжном прыжке падать буду. Тут она возвращается и говорит, что пришел сын со своей девочкой. И заглядывает на кухню парень, вот такой верзила, косая сажень в плечах, повыше нашего Квазимодо, наверное, будет. Эдакий молодой бугаек. Я даже поразился, как такой громила еще мать свою слушается. Потом молодежь устроилась ужинать в комнате у телевизора, а мы остались на кухонке. В ходе беседы узнаю, что она на семь лет меня старше, что с мужем в разводе, вот воспитывает сына, которого осенью должны в армию забрать. Переживает страшно за него, уж больно характер у него мягкий. Вот такой случай приключился, братцы. - Ну, а потом, что было, - полюбопытствовал, шмыгая носом, Привалов. - А потом, суп с котом! Это уже другая история! - закончил Стефаныч. - Дай-ка лучше спичку! Мои отсырели! Что-то наши командиры никак с аксакалами не договорятся! - Лифчик пора менять, рвань сплошная! Такой, как у Павла, хочу, что с наемника сняли! Замучился латать его, - поделился своими бедами контрактник Головко, оседлав бревно. - Ну, ты, Караюшка, совсем обнаглел. Убирай свою лобастую голову, весь матрац занял, - Стефаныч тщетно пытался сдвинуть овчарку с места. - У нас тоже жопа не железная. Старших уважать надо, уступать лучшие места. - Это еще не известно, кто из вас старший! - усмехнулся Филимонов. - По собачим годам, может он тебе в отцы годится! - встал на защиту собаки проводник Виталька Приданцев. - Денек сегодня будет отменный. Погреемся на солнышке. - Если ветра не будет, - отозвался, широко зевая, рядовой Чернышов. - Братва, смотри, Селифонов опять что-то у десантуры скоммуниздил, наверняка, тушонку выменял на гранаты. Ну и жучара! - В прошлый раз чуть своих не подорвал, дурья башка. Хорошо у сарая стены толстенные оказались, а то бы не знаю, что было бы, полкурятника только так разнесло, чуть Секирина с Кнышем не завалил. - Братва, только погляди, как батя "чехов" кроет! Недалеко от "Волги", на которой местная власть привезла сданное оружие багровый от бешенства майор Сафронов поливал по матушке старейшин в каракулевых папахах и главу села, поминутно пиная ногой сваленные на землю трофеи. Рядом с ним стояли капитан Дудаков и рослый майор ВДВ, которые тоже размахивая руками, не стесняясь в выражениях, костерили сельчан. - Может, на самом деле, не стоит трясти село, - сказал Крестовский. - Не стоит? Валер, а ты видал, когда подъезжали, пики с зелеными тряпками на кладбище? Боевиков тут, видать, до чертовой матери! Как собак нерезанных! - Ребята, Дмитрич идет! Махнув Сафронову рукой, капитан Дудаков направился к головной БМП. - По машинам! Гусев! Гусев! Где тебя черти носят?! Из люка высунулась заспанная физиономия радиста Гусева. - Вызывай капитана Карасика на связь! Передай... Но грубый рев БМП заглушил последние слова Дудакова. Десантники провожали взглядами, как "бээмпэшки" с бойцами на броне стремительно рванули с места, отряхивая с гусениц ошметки сырой земли, урча, поползли к селу. БМП с "вэвэшниками" и СОБРом медленно двигались к центру села, где на небольшой площади высилась старенькая мечеть. Перед тем, как начать операцию долго препирались, выясняя отношения с местной властью, которая упорно заявляла, что село "чистое" от боевиков. На "Волге" привезли скромный арсенал из нескольких "калашей" и десятка старых охотничьих ружей, среди которых попался кавалеристский карабин "Манлихер" времен первой мировой войны, не весть какими путями попавший в эту глухомань. Но Сафронов был непреклонен, потеряв терпенье, он крепко обматерил местных и отдал приказ капитану Дудакову начинать зачистку. Двигались несколькими группами: одна с севера, другая с южной стороны, западная, выжидая, стояла в резерве. Все шло по плану. Входили во двор с кем-нибудь из старейшин, досматривали дом, пристройки, подвалы, проверяли документы. Мужчины с хмурыми лицами молчали и подчинялись военным, чеченские же женщины голосили, понося военных, не стесняясь в выражениях. Тут же мельтешила под ногами шустрая ребятня с черными блестящими как вишни глазами. Овчарки Гоби и Диана, обнюхивая все углы, обследовали жилье и прилегающую территорию. Через несколько домов от мечети, во дворе отнюдь незажиточного хозяина Гоби, вдруг, обнюхивая фундамент, остановилась и села, на бетонную дорожку под окном. И тихо тявкнула, взглянув преданными глазами на проводника Мирошкина. - Чего она? - обратив на нее внимание, спросил "собр" Степан Исаев у Димки. - Что-то нашла! Гоби! Гоби! Ко мне! Но собака продолжала неподвижно сидеть, виляя хвостом. - Эй, мужик! - лейтенант СОБРа позвал хозяина, который весь как-то съежился. - Иди сюда! Лом есть? Бордюр ломать будем! - Как ломать? Нельзя, фундамент. Столько трудов вложили! Ничего там нет! Собака ошиблась! - Так, ты что не понял? Что я тебе сказал? Бери лом и долби, пока не поймешь, а не то, не собака, а я сейчас ошибусь и вгоню в твою баранью башку пару фиников! - И сынка в помощники возьми! Вон, лоб какой вымахал! - добавил ""собровец"" Савельев, кивая в сторону стоящего у порога высокого парня, лет семнадцати. - Шустрей долби, не зли меня, я хоть и терпеливый, но могу и сорваться с цепи! - Чего нашли? - спросил, появившийся из дома, брат Степана Виталий, за ним лениво плелся как сонная муха, утирая нос, Привалов. - Пока не знаем! - Мужик, как тебя кличут? - Ахмад Исаев. - Исаев? - удивленно переспросил, усмехнувшись, Степан и переглянулся с братом. - Ахмад, ради бога, уйми свою жену! Чего она разверещалась как баба-яга? - Гляди, у него тут цемент отличается по цвету. - Да, в этом месте, поновее будет! - согласился с лейтенантом Кныш. - Долби Ахмад, не сачкуй! Десятисантиметровый слой бетона расковыряли за полчаса, под ним под дом было прорыто углубление, в котором лежал сверток, замотанный в клеенку, перевязанный шнуром. - Клад нашли! Братцы, алмаз Кулинан! Двадцать пять процентов Ахмаду от государства и благодарность за ценную находку точно гарантированы! - С Гоби, наверное, делиться придется, иначе хер бы нашли? - Да, нет, решили все Ахмаду отдать, зачем Гоби ценности, ей бы только на похлебку с тушонкой! - съязвил Виталий Исаев. - Ну, чего уставился как баран на новые ворота? Давай разворачивай, посмотрим, что у тебя тут за сокровище на черный день припрятано. Не боись, не отнимем! - Савельев подтолкнул чеченца вперед. - Погоди, я разрежу, а то будешь возиться до скончания века, - Степан наклонился и ножом полоснул по веревке. В клеенке, в политиленовом мешке, в промасленной бумаге покоились два новеньких "калаша" со складными прикладами, шесть набитых патронами рожков, пара цинок и девять тротиловых шашек. - В Эрмитаж прикажете сдавать "сокровища сарматов"? - В Оружейную палату! - сострил Савельев. - Собирайся Ахмад, ты и сын поедете с нами в Ножай-Юрт. На беседу к следователю. Да без глупостей! В голос заголосили жена и старуха, стоявшие у крыльца, уткнув лица в черные платки. Неожиданно на южной стороне села рванул сильный взрыв. Встряхнуло, задребезжали стекла в окнах. - Кныш! Ну-ка, слетай! Узнай, что там? Садануло крепко! Кныш выскочил на улицу, где стояли, урча БМП. На полной скорости "бэха", из под гусениц которой летели комья грязи влетела на узенькую кривую улочку, где у забора суетилась кучка бойцов. Где-то за несколько дворов трещали выстрелы и заливались лаем собаки, впереди в конце улицы зло ревела Дудаковская "бэха", подминая под себя придорожные кусты. Во дворе суетились бойцы, в доме с сорванной с петель дверью на входе в комнату неподвижно лежал в луже крови младший сержант Ефимов, тут же с окровавленными бинтами стояли ""собровец"" Колосков и бледный как смерть Валерка Крестовский. Ефимов открыл дверь в комнату, когда сработало взрывное устройство. Взрывом ему оторвало обе ноги, осколками изуродовав все вокруг. Он, дико крича, полз к выходу, к товарищам, вцепившись ободранными обоженными пальцами в порожек и оставляя за собой темные кровавые полосы. Помощь пришла сразу же, Колосков и Крестовский сделали все, что могли, но младший сержант скончался от болевого шока. Стефаныч и старший лейтенант Тимохин со своими ребятами гнали боевиков в сторону берега, отсекая им все пути в село, где они могли укрыться. Одного из беглецов стреножили, когда он перелазил через очередной забор. Он начал отстреливаться, но через несколько минут его уже вязали "собры". Другой же, воспользовавшись возникшей перестрелкой, выбрался на край села. И сиганул вниз с обрыва, скатившись по крутому склону, чудом не переломав себе кости. Перепрыгивая с валуна на валун, попытался переправиться на другой берег, но на середине реки оступился и упал в воду. Вода была чуть выше колена. Сильное течение сбивало с ног. С трудом удерживая равновесие, он медленно брел поперек стремительного холодного потока. На середине реки его нашла одна из очередей БТРа, который выехал на край обрывистого берега. Очереди словно плетью хлестали и чмокали рядом с ним по воде. Взмахнув руками, выронив оружие, боевик на секунду замер и плюхнулся в воду. Тело понесло потоком и вынесло на отмель на противоположном берегу. Потом кто-то из солдат, напялив резиновые бахилы от комплекта химзащиты, добрел до него, обвязал веревкой подмышками, и убитого вытянули на свой берег. Боевика обыскали, нашли документ имя Рашида Имамалиева за подписью Масхадова. Задержанные стояли рядом с "Уралом" и тихо по-своему переговаривались, хмуро косясь на военных. Среди задержанных, оказалось еще трое молодых небритых парней без документов, которые уверяли, что приехали, кто из Шали, кто из Дуба-Юрта к родственникам. - Где этот старый пердун, Исламбек? Ведь, сука, клятвенно заверял, что село чистое! Гаденыш! - пришел в ярость капитан Дудаков. - Стефаныч, посмотри у них плечи и трусы! - посоветовал Виталий Исаев. - Да, ну их в п..зду! - отозвался, сплевывая, угрюмый старший прапорщик. - Стану я им еще в трусы смотреть! - Кому надо в Ножай-Юрте разберутся! С этой шушерой! И с трусами и плечами тоже! - добавил старший лейтенант Тимохин. - Стефаныч, не ной! Если надо и поглубже заглянешь! - огрызнулся раздраженный Дудаков. - Я буду жаловаться! Вы не имеете права! Я до прокурора дойду, - начал вдруг, ни с того, ни сего выступать задержанный Ахмад. Он был одет в серое драповое пальто, на голове тронутая молью ондатровая шапка. Его кадык с торчащей седой щетиной ходил вверх вниз. Он ругался, возмущенно жестикулировал руками, пытаясь, что-то втолковать старшему прапорщику Стефановичу, который с безразличным видом курил, устроившись на подножке автомобиля. К нему подскочил только что подъехавший на "бэхе" с "двухсотым" старший лейтенант Колосков и, молча, уставившись свирепым взглядом на чеченца, вцепился пальцами в ворот, вымазанными в крови Ефимова, и с размаха ударил Ахмада лбом в лицо. У того из разбитого носа хлынула кровь на небритый подбородок, следующий удар пришелся кулаком, от которого Ахмад отлетел к сторону, уронив с головы шапку. - Жаловаться?! Сволочь! - хрипло цедил сквозь зубы "собровец", наступая на поверженного врага. - Квазимодо, не надо! Квазик! Квазик оставь его! - вступился за Ахмада Степан Исаев, одергивая Колоскова. С брони БМП осторожно снимали убитого Сережу Ефимова. Когда его, изодранного и опаленного, освобождали от разгрузки и бронежилета, из кармана выпала сухая веточка и упала в рыжую грязь, которая чавкала под сапогами принимавших тело внизу солдат. Нет, про это он ей писать не будет "Угораздило же ему попасться на глаза, этому козлу, майору Геращенко. Схлопотал приказ сопровождать вместе с Ником капитана Карасика в штаб. В ПВД, конечно, неплохо съездить, ребят знакомых повидать, но после бессонной ночи, буквально, валишься с ног. Одиннадцать раз обстреливала их какая-то сволота. Заспанный Ник, Колька Селифонов, тоже не особо горел желанием тащиться к черту на кулички. В "уазике" кругом пылища, так и хочется пальцем по сидению поводить: слово неприличное написать. В Ножай-Юрт, где находился ПВД, выехали утром вместе с попутным челябинским СОБРом, в сопровождении двух "бэтээров". В десятом часу уже были там. Карасик, дав указание, от машины не отлучатся, отправился к начальству. Присели. Закурили. Руки в цыпках, кожа потрескалась, местами покрылась болячками. Вши, злодеи, покусывают. Кашель. Сопли. Истрепанные рукава. Замусоленные колени. Закопченные морды. Кругом штабные крысы шастают, в "свеженакрахмаленном камуфляже", все почти с наградами. А у нас - две медальки на всю роту. С любопытством посматривают в нашу сторону. Прям, какое-то явление Христа народу! Цирк, приехал! Колька Селифонов завалился спать на заднем сидении. Водила, Вовка Иезуитов (ну и фамильица, я вам скажу), вернулся со склада в новеньких "берцах": что-то там толканул трофейное, кажется, черный ваххабитовский флаг с кривой саблей на нем и арабской вязью. Открыв капот, залез в мотор с головой. Чего он там забыл, хорек? Непонятно? Движок "уазика" работает как часы. " Валерка расстегнул бушлат, извлек из-за пазухи две фанерки размером с книжку, сброшюрованные медной проволокой, между которыми он хранил письма из дома и присланные конверты. Иначе нельзя: обязательно какая-нибудь сука сопрет для сортира. Незавидная судьба уже постигла его блокнот, где он вел свои записи и хранил адреса родных и друзей. Надо воспользоваться случаем и послать письмо матери отсюда, из ПВД. Наверняка, быстрее дойдет, чем через Моздок. Странный все-таки адресок: "Москва-400". Месяцами письма идут до них. "Что же ей написать, родимой? Нет, он не будет ей писать, как их неприветливо, настороженно встречало местное население. Когда их колонна двигалась через Шелковскую, мимо рынка, некоторые из чеченцев в толпе, не скрывая своей неприязни, в открытую показывали им красноречивый жест, проводя ладонью по горлу. Мол, будем резать вас как баранов. Нет, про это он ей писать не будет. Не будет и про то, как во время "зачистки" в заброшенном сарае на краю села обнаружили полуразложившийся изуродованный труп молодого парня в тельняшке. Нет, не будет он ей писать, как их обстреливают по нескольку раз за ночь, как ужасны вой падающей сверху мины и визг разлетающихся с рваными краями осколков... Нет, не будет он ей писать, как их проклинают и плюют вслед чеченки, и бросает камни черноглазая юркая пацанва. Нет, не будет он писать, как истошно вопила рация в командирской палатке, прося помощи, когда под Аргуном в засаду, устроенную боевиками, попал не только поезд, но и группы ОМОНа и СОБРа, выехавшие на выручку. Не будет ей писать и про то, как снайпер смертельно ранил пацана из соседней роты, когда они окапывались на берегу Терека. Нет, он не будет ей писать, как ночью чуть не попали под перестрелку. Они тогда после зачистки решили остаться на ночевку в сельской школе. Вдруг, в первом часу ночи началась яростная стрельба из пулеметов. Стреляли с вершины одной горы по вершине другой, что господствовала над селом. По данным на этих точках располагались ульяновская "десантура" и морские пехотинцы генерала Отракова. С полчаса они безжалостно гвоздили друг друга. Мы же, по уши в дерьме, трясясь от страха, провели тревожную ночь на ногах в ожидании нападения боевиков. Нет, не будет он писать, как пьяный ротный дубинкой сломал нос и ключицу его земляку, Витьке Алексееву, за то, что тот околачивался около кухни. Нет, не будет он ей писать, как подорвался на "растяжке" младший сержант Сережка Ефимов, как полз он, оставляя культями за собой кровавые полосы, как страшно кричал он, покидая этот мир. Нет, не будет он ей писать, про "бардак", царящий вокруг, про тупые пьяные морды. Про хорька, старшего прапорщика Мишина, который загнал местным чеченцам два ящика патронов, 12 гранат, "ворон" (бинокль ночного видения) и семь спальников. И, в конце концов, загремел под трибунал. Нет, не будет он ей писать, про вырезанный ночью соседний блокпост, про зверски убитых пацанов. Нет, не будет он ей писать, про колонну их бригады, попавшую под Герзель-Аулом под обстрел наемников Хаттаба, про горящий БМП и покореженные "зилы". Нет, не будет он ей писать, про то, как он волком выл, пуская слезы и сопли, бился в истерике о стенку окопа, когда рядом завалился, срезанный пулеметной очередью его лучший друг, Санька Антонов, с которым они коптили еще с учебки. Нет, не будет про это он ей писать, и многое постарается забыть, что там видел и испытал. Жаль, что она знает, где он находится. Надо было поступить, как его тезка, Валерка Назаров из Саратова. Он, чтобы родители не беспокоились, посылал свои письма приятелю, который остался в расположении части, а тот в свою очередь переправлял их оттуда его предкам". "Дорогая мама, не беспокойся за меня, я скоро вернусь...", - начал он, устроившись поудобнее. Но его отвлек подошедший парнишка, Валька Гуськов, с которым он служил в Оренбурге. Оба обрадовались неожиданной встрече. Валька до армии механизатором в совхозе работал. Уже подростком во всю гонял на мотоцикле, шоферил, помогал отцу и брату на комбайне по время уборочной. Они деревенские все такие, с измальства к настоящему мужскому труду приучены, не то, что мы, городские. Технику Гуськов знал, как свои пять пальцев. Мог с завязанными глазами ее разобрать и собрать. По шуму двигателя запросто определял любые неполадки. - Значит, в снайперах теперь! А я вот гайки да болты кручу! - кивнул он на свои замурзанные с черными поломанными ногтями руки и замасленную спецовку. - "Бэхи" да "бэтры" ремонтирую, на ноги ставлю. - Остолопы! Сколько еще вам, говнюкам, повторять! Свалились на мою голову! - донеслось до них из-за палаток. - Это комвзвода Захаров, "черпаков" усиленно воспитывает! Неделю назад "дембелей" сменили. Бесплатное кино. Как там у вас в батальоне? - Полный п...дец! Каждую ночь, заразы, обстреливают. Как-то подсчитал ради интереса, девять раз сволочи ночью побеспокоили. - Наших, кого-нибудь, видел? - Саня Карапуз отвоевался, увезли под Новый год с ранеными, ухо ему отстрелили. Башка вся забинтована, стала на футбольный мяч похожа. Хоть автографы на ней пиши. "Русский Марселец" сейчас в госпитале, ноги отморозил, совсем у него плохи дела. Гангрена. У Паши, после одной из "зачисток", напрочь "крыша поехала", теперь на кухне хлеборезом. "Дядя Федор", Фарид Хабибуллин погиб. Помнишь, бугай у нас был, борец из Нижнекамска. Ну, которому все по херу было. Ну, который на всех положил! Так в горах с ним случай был: утром пришли менять; пулемет торчит из сугроба, а самого нет. Потом откопали из-под снега. Спал, собака. Завернулся в тулуп и спальник. Сгорел он в "бээмпэшке" под Герзель-Аулом. Мясорубка была та еще. Серега, "Мастер", теперь со мной в паре, на днях ефрейторскую "соплю" получил. Приятель с каким-то особым благоговением потрогал Валеркину "эсвэдэшку". - Замочил кого-нибудь? - Как видишь, зарубок нет! - Что так? Мазанул? - Смеешься? Да, я со ста метров тебе без оптики пятак сделаю! Был один случай пару недель назад, да нельзя было себя обнаруживать. Да, наверное, и не смог бы тогда. Думаешь, что вот так запросто, можно человека грохнуть! Одно дело, когда стреляешь и не видишь его, в кустах там или в темноте, а другое, когда он у тебя на "мушке". - У Джека Лондона рассказ есть про одного мужика, который отлично стрелял. Как-то ночью разорались кошки под окнами гостиницы, где он жил. Он, не выдержав их дикого концерта, открыл окно и два раза выстрелил в темноту на звуки. Утром нашли два окоченевших кошачих трупа. Потом он нанялся на корабль, который отправлялся на Соломоновы острова вербовать туземцев для работы на плантациях. И во время вербовки эти папуасы, бля, подлым образом перерезав команду, завладели судном. Он же, вооружившись винчестерами и прихватив несколько патронташей, забрался на мачту и стал оттуда отстреливать чернокожих. В панике те стали бросаться в воду и плыть к острову. Перебив всех на палубе, он перестрелял всех, находящихся в воде. Ни один не добрался до берега. - Здорово! Крутой, видно, мужик был! - В том то и дело, что нет. Тюфяк тюфяком, такой бестолковый, что дальше некуда. Абсолютно ничего не умел, только хорошо стрелять. - Вот, что я тебе скажу! Лучшие стрелки - это бабы! О Павличенко, знаменитой снайперше, слышал? Которая 300 фрицев отправила груши в раю околачивать. Ей американцы подарили именной "кольт", который сейчас в музее Вооруженных сил в Москве находится. Симпатичная игрушка, скажу тебе! - Нет, не слышал! Алию знаю, Молдагулову. Тоже снайпер. Памятник ей в Актюбинске на улице Карла Либкнехта стоит, мы туда с братом к бабульке часто на лето ездили... Их оживленную беседу прервало появление капитана Карасика. Он был мрачнее тучи. Его красное обветренное лицо приобрело багровый цвет; серые глаза потемнели и излучали такую злобу, что не приведи господь! - Мудачье! Мразь, тыловая! Тяжело плюхнувшись на сидение, скомандовал: - Поехали! Ну, бля, уроды! Окопались тут! Таким Валерка еще его никогда не видел. Ведь Карасик - душа батальона, добрейший малый, правда, с чудинкой. Утром встает чуть свет, выходит из палатки, в чем мать родила, с полчаса перебрасывает с плеча на плечо трофейную двухпудовую гирю и обливается из ведра ледяною водой. У нас мурашки по всему телу от одного его вида. Клубами пар от его широкой спины поднимается, а он только посмеивается, громко покрякиваает да еще и подмигивает нам, съежившимся от холода и сырости. Обратно ехали одни. Над головой просвистели две "сушки" и удалились в сторону гор. Через некоторое время донеслись глухие взрывы. - Отбомбились! - сказал Селифонов. - По лагерям боевиков садят! - Милое дело, - отозвался капитан Карасик. - Не надо грязь месить, по горам на брюхе ползать! Одел комбинезончик с иголочки, слетал, сделал дело и назад к бабе под бочок в теплую постельку! Чего я дурак, тогда в Черниговское не пошел? Однокашник, Витька Еременко, туда поступал. Звал с собой. Где-то летает теперь, сукин сын. Так, нет же! Захотелось романтики. Насмотрелся фильмов всяких. Типа " В зоне особо внимания", "Афганский излом"... Вдоль дороги, то здесь, то там, нашла последнее пристанище разбитая, сгоревшая бронетехника. В одном месте, похоже, заваруха была та еще, не дай бог в такую попасть! За поворотом, в ложбинке, целое кладбище искореженного железа. На обочинах дороги в станицах во всю торговали самопальным бензином, батареи канистр и пятилитровых банок сверкали на солнце всеми цветами радуги. Бензин шел на ура, другого здесь не было. "Уазик" мчался, пыля, местами юлил, объезжая рытвины и колдобины. Виртуозно вертя баранку, Вовка с неизменной сигаретой в зубах, без удержу матюкался, когда их побрасывало на ухабах. - Чего гонишь как сумашедший? Шумахер, тоже мне, выискался, так недолго и в ящик сыграть! - выразил недовольство рядовой Селифонов, пригибая ушибленную голову. - Не дрова везешь! - с раздражением добавил Крестовский. - Всю задницу отшибло! Живого места нет! - Если будем вот так ползти, еще быстрее туда загремим! - зло отозвался хмурый капитан Карасик, сидящий на переднем сидении, держа на коленях автомат. Валерка, выглядывая из-за бритой головы капитана, наблюдал за вьющейся дорогой. В голову лезли всякие мысли о доме, о Светке, о "первом своем чехе", которого чуть не завалил неделю назад... "Туман рассеивался. Стал виден родник, который Валерка выбрал как цель. Он осторожно заворочался, пытаясь размять онемевшее тело. В маскировочной "шаманской" хламиде, в своих лохмотьях он был похож на лешего. Отстегнув фляжку, глотнул противной вонючей воды. Вдруг, краем глаза заметил какое-то движение у родника. Там кто-то двигался. Валерка, отложив фляжку в сторону, взглянул в прицел. У родника неподвижно стоял, озираясь и прислушиваясь, вооруженный автоматом невысокий коренастый "чех". С рыжеватой бородой, горбоносый, в расшитой тюбетейке с кистью. Потом он присел, и зачерпнув ладонями воду, стал пить. Валерка тихонько подвел риски прицела на голову врага и стал ждать, когда тот выпрямится, чтобы бить наверняка, точно в грудь. Горбоносый не подозревал, что там, в темных зарослях затаилась Смерть, что теперь его жизнь висит на волоске. Одно движение согнутого указательного пальца снайпера и его душа отлетит в рай. Валерка весь вспотел от напряжения, сердце ритмично стукало, громкие удары его отдавались эхом в голове. Неожиданно "чех" двинулся вдоль ручья. Снайпер потерял свою цель и взглянул поверх прицела. Навстречу боевику по тропинке быстрым шагом приближался мальчишка лет десяти с большой спортивной сумкой через плечо. Они обнялись, "черный" ласково потрепал пацана по взъерошенным волосам. Они разговаривали минут десять. Мальчишка что-то оживленно рассказывал, смеясь и размахивая руками, словно мельница. Потом "горбоносый" с сумкой исчез в кустарнике. Разочарованный Валерка оглянулся на "Мастера", Серега мирно спал, свернувшись калачиком и укрывшись с головой. Напарник достался ему отличный. Пацан, что надо! Кандидат в мастера спорта по стрельбе. Очень интересный собеседник, с ним не соскучишься. В ихнюю часть попал за месяц до отправки на Кавказ, перевели в связи с сокращением внутренних войск из Пензы. А до этого он успел сменить несколько частей. Куда только его судьба не забрасывала. Два раза в бегах был из-за дедовщины. Тихий такой с виду, молчаливый, с задумчивыми глазами, а иногда так взовьется, что держись. На "маковке" шрам длиной с палец, это ему в Ангарске в "учебке" пряжкой чуть черепок не раскроили. Рассказывал как-то, как его "менты" в поезде взяли. Удрал из части, где его "деды-мудаки" достали. Паспорт, благо, у него с собой был. Добирался через Москву, форма в пакете. Ну, тут его и "кинули" сразу на пороге "белокаменной". Какой-то пройдоха-таксист слупил с него все деньги, осталось только на билет. Сел в свой родной поезд, успокоился. Да, не тут-то было. Проводница, стерва горластая, прицепилась к нему как репей, бери постель, орет. А у него ни копейки за душой, ну и, послал ее подальше. Она, не долго думая, привела из соседнего вагона наряд "ментов". Те, проверив документы, стали его "шмонать" и обнаружили в спортивной сумке камуфляж. Утром, когда поезд подошел к знакомому перрону, его сдали в комендатуру. И очутился он вместо теплой ванны на гарнизонной гауптвахте. Потом военная прокуратура, новый округ, новая часть..." Вдруг запыленное лобовое стекло треснуло и рассыпалось, обдав их сверкающей крошкой словно слезами. Грохота выстрелов он уже не слышал. Неуправляемая ни кем машина на полной скорости, резко свернув в кювет, закувыркалась. И, безжалостно сминая, ломая на своем пути кусты и молодые деревца, влетела вверх колесами в посадку. Очнулся он под раскидистым деревом с крепко стянутыми проволокой руками и ногами. Сильно болела голова, прямо раскалывалась, тошнило. Глаза были как ватные, еле ворочались. Раскрытый рот перетягивала скрученная в жгут и завязанная на затылке тряпка, от которой несло бензином. Первое, что он увидел: это пожухлую траву, на которой расплывчатыми пятнами белели его рассыпанные письма. На ближнем листке чернели, написанные неровным прыгающим почерком слова: "... Дорогая мама, не беспокойся за меня, я скоро вернусь..." Он услышал чьи-то грузные шаги, и почувствовал, как ослабли путы на ногах. Его ухватили за одежду и резким рывком усадили на землю, приткнув спиной к дереву. Перед собой он увидел заросшее бородой лицо боевика лет тридцатипяти, который внимательно сверлил Валерку взглядом блестящих как вишня прищуренных глаз. Из-под берета оливкового цвета на плечи ниспадали пряди длинных волос. Камуфлированный бушлат перепоясан патронташем с "вогами". На плече дулом вниз висел "калаш" с "подствольником". Из нагрудного кармана торчала, поблескивая антенной, поцарапанная миниатюрная рация. К ним, прихрамывая, подошел другой. Валерка чуть не вскрикнул, его он сразу узнал. Это был тот самый горбоносый "чех" с рыжеватой бородой, которого он держал на прицеле у родника. Лицо боевика портил свежий уродливый шрам под правым глазом. Ястребиные глаза чеченца зло впились, словно шипы в лицо пленника. Боевиков было четверо. В стороне двое совсем молодых парней вытаскивали из рюкзаков и, молча, раскладывали на разостланном брезенте боеприпасы: тротиловые шашки, электродетонаторы, магазины, несколько выстрелов к гранатомету, ворох "вогов"... Чуть поодаль, у кустов, топтался черный мохнатый ишак со светлыми обводами вокруг глаз, застенчиво моргая длинными ресницами, и что-то жевал, иногда нервно встряхивая мордой и поводя ушами. Точно такой же ишак был у них в части: ребята привезли из одной из командировок. Теперь тележку возит с пищевыми отходами с кухни на подсобное хозяйство. Вдруг "Патлатый" и горбоносый бурно заспорили. "Со шрамом" все время возбужденно размахивал руками и неугомонно тараторил, брызгая слюной, речь шла, как Валерка понял, о каком-то Мусе. "Патлатый" зло возражал ему, наступая на того. Но, "меченный" вновь визгливо заорал, поминая опять Мусу, на что "черный", потеряв видно терпенье, в сердцах плюнул и крепко выругался по-русски матом. Валерка замычал и смежил веки от нестерпимой боли, которая пронзила разбитую голову. Будто огромный клещ вцепился в висок. Последнее, что он увидел, когда, задрав ему голову, полоснули по горлу, были ястребиные глаза и холодное голубое небо с медленно плывущими кучерявыми облаками. Последнее, что он почувствовал, была боль, и что-то булькающее горячей волной залило ему грудь... Последнее, что он услышал, был глухой стук упавшего на траву тела. Фенька Валерку Крестовского нашли на следующий день около полудня, благодаря овчарке Гоби, взявшей след. В трех километрах от подбитой машины. В небольшой рощице близ селения Хашки-Мохк обнаружили его изуродованное тело со скрученными проволокой руками. Когда вышли к этому страшному месту, капитан Дудаков остановил группу, дал команду рассредоточиться. Дальше он двинулся с Мирошкиным и овчаркой. Гоби, обежав поляну и обнюхав все, улеглась около трупа. Приказав проводнику увести собаку, капитан внимательно оглядел поляну и медленно приблизился к убитому. Присев на колено, долго и тщательно обследовал труп и все вокруг. Даже Дудаков, предостаточно повидавший на своем веку, от увиденного содрогнулся. Стриженная голова солдата с разбитым лбом была запрокинута назад, лицо и грудь в запекшейся крови, на горле от уха до уха зияла страшная рана, из которой выглядывал провалившийся посиневший язык. Гимнастерка с тельняшкой были вспороты от низа до верха вместе с животом, похоже, одним сильным движением кинжала. Брюшная полость набита сухими листьями и прелой травой, окровавленные клочья которой торчали во все стороны. Глаза из-под полуприкрытых век как бы наблюдали за происходящим вокруг и словно жаловались: "вот видите, что они со мной, подлюки, сделали". По поляне были разбросаны измятые письма, тут же валялись две сброшюрованные фанерки, в которых у Валерки хранились весточки из дома, от матери и друзей; рядом с трупом маленький медный крестик на оборванном шнурке, внутренности. Дудаков, неспеша, обошел убитого и прилег с другой стороны, прижавшись щекой к мерзлой земле, пытаясь заглянуть под тело. Минут через пять мрачный капитан вернулся к остальным. - Сволочи! Зверье, бля! - зло сплюнул он. - Гадом, буду! Наверняка, подарочек состряпали, гниды! Нутром чую, эту дрянь! - разминая пальцами отсыревшую сигарету, поделился он своими мыслями. - Что делать-то будем, Дмитрич? - Что делать? Что делать? - огрызнулся тот, присаживаясь рядом со всеми на холодную пожухлую траву, закуривая. - Вытягивать! Что делать? - Саперов будем ждать или сами рискнем? - Хер их дождешься, саперов-то! Припухнешь ждать! - отозвался радист Гусев, освобождаясь от лямок рации. - У них и без нас хватает подобного дерьма! - Не дай бог, если "лягуха" или "монка"! Тогда точно полный п..здец! - сказал сержант Головко, громко сморкаясь и вытирая красные пальцы об траву. - Ты че, Контрабас, какая "монка"? Охренел, совсем? Чтобы ее под Валерку запихнуть, надо ямку, знаешь какую, будь здоров, выкопать. Да, и какой дурак будет "монку" на нас тратить. На нас и "фени" за глаза хватит, - возразил с усмешкой Гусев. - А я бы на их месте и фугасика для нас не пожалел, - буркнул угрюмый лейтенант Трофимов. - Ну, чего сидим? Пашуня, давай свою веревку! - обернулся лейтенант Колосков ("Квазик") к рядовому Привалову, который сидел, нахохлившись как курица, уткнувшись замерзшим шмыгающим носом в поднятый воротник бушлата. - Попытаемся вытянуть пацана. Привалов, покопавшись в сидоре, извлек веревку. - Коротковата, бля! - Хер такой вытянешь, Квазик! - Нарастить можно! - откликнулся Привалов. - Чем? - Ремнями! - Поводок с Гоби можно снять! - Да, уйми ты своего пса! - разозлился капитан, обращаясь к кинологу Димке Мирошкину и настойчиво отпихивая от себя собаку. Гоби возбужденно крутилась под ногами, скулила, рычала, тычась влажным носом в колени. - Гусев, передай майору Сафронову. Что нашли, - сказал Дудаков, потирая в раздумье небритую щетину на щеке и подбородке, и чуть помедлив, добавил. - Двухсотый. - Ну, чего тянем кота за хвост? - спросил Колосков, вставая. Его крепкая статная фигура напоминала молодого сильного тигра, в каждом его движении чувствовалась неуемная мужская сила. Он был похож на сжатую пружи