было болото. -- Где? -- Комбат оторвался от бинокля, вопрошающе глянул на него. -- Да вон там, где лесок. Там болото дальше, там наш взвод стоит. -- Во, блин! А мне туда стрелять приказано. А дальше что, не знаешь? -- Не знаю. В Алхан-Кале чехи. А там вроде тихо пока. -- Ясно... Ну, до Алхан-Калы далековато, не добьет. У меня все-таки не саушки. Ясно. -- Комбат повернулся к расчетам, произнес спокойным, остывшим голосом, уже без раздражения: -- Отставить! Сворачиваемся. Пока расчеты, недовольно ворча, зачехляли "васильки" и цепляли их к шишигам, комбат с пехотным лейтенантом закурили, разговорились. Артем тоже подошел к ним, прикурил у взводного, стал рядышком. Потек ленивый солдатский треп. -- А чего тут вчера было-то? -- Комбат минометки сквозь струю дыма с прищуром посмотрел на взводного. -- Говорят, тут комбат вчера отоварился. Не знаешь? -- Да, он хреначился тут. На чехов нарвался. Ездил как раз вот на это болото, его и обстреляли. -- А чего он туда потащился? -- А хрен его знает. -- Он нас менял, -- сказал Артем, -- мы с Ситниковым там с девяткой стояли, а он смену привел. -- Ну и чего было-то? Расскажи. -- Минометчик заинтересованно глянул на Артема. -- Да чего... Постреляли немного и разъехались. Их разведка из села шла, на нас наткнулась. Сначала снайпер обстрелял, потом из минометов несколько раз вмазали. -- Убило кого-нибудь? -- Нет. -- Местных только, -- сказал пехотный лейтенант. -- Сегодня из села приходили, просили не стрелять, они их хоронить собирались. Восьмилетнюю девочку и старика. Как комбат хреначиться начал, они в подвал прятаться полезли, да не успели. Из КПВТ их завалили, -- лейтенант, затягиваясь "Примой", рассказывал об этом спокойно, как о том, что яичница на завтрак подгорела, -- снаряд пробил стену дома и разорвался внутри. Девочку сразу убило, а старик в больнице умер. В Назрань его возили. Артем молча смотрел на взводного, не отрывая глаз от его спокойного лица. Щекам вдруг стало жарко. Он вспомнил тот бой. Как пехота залегла на полянке за насыпью. И как из села вылетели две очереди и умолкли. И как он заорал: "Вон он, сука, в этом окне!", хотя не был уверен, что там кто-то есть. Но лежать под огнем просто так было слишком страшно и слишком страшно было подниматься с земли и ждать выстрелов из села. И он заорал. В том окне никого не было, это стало ясно после первых очередей. Чехи куснули и отскочили. Но комбат все же приказал бэтэрам расстрелять село. Потому что боялся и хотел купить свою жизнь жизнями других. И они охотно выполнили этот приказ. Потому что тоже боялись. Но если бы Артем не заорал: "Вот он!", комбат приказал бы расстрелять село на минуту позже, и девочка с дедом успели бы спрятаться в подвал. Черт... Только этого не хватало... Вчера он убил ребенка. От этого Артему стало плохо. И ведь ничего не сделаешь, никуда не пойдешь, ни у кого не попросишь прощения. Он убил, и это все, необратимо. Это -- худшее, что может быть в жизни. Это даже хуже, чем потерять любимую женщину. Там еще можно как-то извернуться, поднапрячься кишками, что-то решить, уладить, упросить, завоевать.... Здесь -- все. Теперь всю жизнь он будет убийцей ребенка. И будет жить с этим. Есть, пить, растить детей, радоваться, смеяться, грустить, болеть, любить. И... И целовать Ольгу. Прикасаться к ней, чистому, светлому созданию, вот этими вот руками, которыми убил. Трогать ее лицо, глаза, губы, ее грудь, такую нежную и беззащитную. И оставлять на ее прозрачной коже смерть, жирные сальные куски убийства. Руки, руки, чертовы руки! Отрезать их надо. Отрезать, выкинуть к черту. Теперь не очиститься никогда. Артем засунул руки между колен и начал тереть их об штанины. Он понимал, что это психоз, сумасшествие, но ничего не мог с этим поделать. Ему казалось, что руки стали липкими, как после еды в грязном кафе в жару, на них налипло убийство, самое паскудное убийство, и оно никак не оттиралось. Он не заметил, как приехал в батальон, как вошел в палатку, сел около печки. Он очухался, только когда Олег протянул ему котелок с кашей: -- На, ешь, мы тебе оставили. -- Спасибо. -- Артем взял котелок, начал отрешенно закидывать кашу внутрь себя. Потом остановился. -- Помнишь, Олег, вчера нас чехи долбанули под Алхан-Юртом. Знаешь... Оказывается, мы в том бою убили девочку. Восьмилетнюю девочку и старика... -- Бывает. Не думай об этом. Это пройдет. Если каждый раз будешь изводить себя, свихнешься. Мало, что ли, тут убивают. И они нас, и мы их. И я убивал. Война, блин, своя-то жизнь ни черта не стоит, не то что чужая... Не думай об этом. По крайней мере до дома. Сейчас ты недалеко от нее ушел. Она мертвая, ты живой, а гниете вы в одной земле -- она внутри, а ты снаружи. И разницы между вами, может, один только день. Да. Один только день. Или ночь. Он поставил звякнувший ложкой котелок на пол и молча вышел из палатки, аккуратно задвинув за собой полог. Ночь была на удивление ясная. Крупные звезды ярко светили в небе, мерцали. Вселенная опустилась на поле и обняла солдат, спящих своих детей, -- вечность благосклонна к воинам. Завтра будет холодно. Артем вспомнил вчерашний бой, убийство, девочку. Представил, как она с дедушкой полезла в подпол, когда началась стрельба. В доме сумрачно. Дед открыл крышку погреба и протянул ей руку, собираясь опустить ее вниз. И тут в дом ворвался смерч. Стену пробило, разметав кирпичи, рев и вспышки, и их крики, и снаряды рвутся внутри. Ее убило сразу, снаряд ткнулся ей в живот, она качнулась вперед, ему навстречу, а из спины вырвало маленькие кишочки и разбросало по стенам. Голова ее дернулась и запрокинулась на тощей шейке. Глаза не закрылись, и из-под век виднелись мертвые зрачки. А деда ранило. И он ползал в ее крови, и тряс мертвое тельце, и выл, и проклинал русских. И умер в Назрани. Ты прости меня Бога ради, прости. Не хотел я. Он снял автомат с предохранителя, передернул затвор и вставил ствол в рот. ...Дождь кончился. Утром они покидали это поле. Ночью подморозило, пошел снег, и все вокруг сразу стало белым, чистым, покрылось огромными кристаллами инея. Чечня поседела за эту ночь. Огромная километровая колонна полка выстроилась на трассе. Артем сидел не шевелясь, засунув руки в рукава и намотав ремень автомата на запястье. Он уже замерз, мокрая форма заледенела, стала ломкой, хрусткой и примерзала к броне, а пути предстояло еще часа четыре -- такой колонной они будут идти долго. Их связной бэтэр стоял как раз напротив того самого поворота на болото. Из-за поворота потихоньку вытягивались на трассу машины семерки. Артем заметил Мишкин бэтэр. На броне, со всех сторон обложенный ПТУРами, сидел Василий. Артем махнул ему, криво, невесело улыбнулся. Вася замахал в ответ. В Алхан-Кале было тихо, бой прекратился еще ночью. Чехов, видимо, добили. Хотя никаких новостей они об этом не слышали. Они вообще не слышали никаких новостей и, что происходило с их полком, с ними самими, узнавали только по радио. Но раз они снимаются, значит, здесь все закончилось. Может, даже Басаева шлепнули. Колонна тронулась. Они шли дальше, в сторону Грозного. Взводный говорил, что стоять будут вроде напротив крестообразной больницы. Той самой, которая в "Чистилище". И, видимо, брать ее придется тоже им. Да и хрен с ней. Пошли они все к черту! А поле это ему не забыть никогда. Умер он здесь. Человек в нем умер, скончался вместе с надеждой в Назрани. И родился солдат. Хороший солдат -- пустой и бездумный, с холодом внутри и ненавистью на весь мир. Без прошлого и будущего. Но сожаления это не вызывало. Лишь опустошение и злобу. Пошли все к черту. Главное -- выжить. И ни о чем не думать. А что там будет впереди, один Бог знает. Пошли все к черту. А впереди, Артем еще не знал этого, был Грозный, и штурм, и крестообразная больница, и горы, и Шаро-Аргун, и смерть Игоря, и еще шестьдесят восемь погибших, и осунувшийся, за одну ночь поредевший вдвое, мертвый батальон с черными лицами, и Яковлев, найденный в том страшном подвале, и ненависть, и сумасшествие, и эта чертова сопка... И было еще четыре месяца войны. Артем сдержал свое обещание. За всю войну он вспомнил о девочке только один раз. Там, в горах, когда на минном поле подорвался пацаненок, тоже лет восьми, и они везли его на бэтэре к вертушке. Разорванную ногу, неестественно белевшую бинтами на фоне черной Чечни, Артем положил на колени, придерживая на кочках, а голова пацаненка, потерявшего к тому времени сознание, гулко стучала о броню -- бум-бум, бум-бум...