ии 30-- 50 метров БЕЗ оптического прицела. Представили? Вот это и есть снайпер. Может такой стрелок промахнуться из великолепной нарезной винтовки с оптическим прицелом по практически неподвижной цели с дистанции в 60 метров? Нет, не может! Черт побери, я, в конце концов, не мазал и с 500 метров. А если промахивается -- значит, он не снайпер. Мне повезло -- я дружил и убивал с настоящими снайперами, я имел возможность сравнивать. Так вот, вся общесоюзная болтовня СМИ о сверхметких чеченских снайперах укладывается, как в портсигар, в четыре слова: стреляющий из-за угла. У этой темы есть подраздел -- баллада о "Белых колготках". Увы, нет времени и места; о снайперах и снайперских чудесах -- как-нибудь в другой раз. Я-то на что тратил бумагу? А на то, что бандиты -- никудышные стрелки. Кто бы их ни учил. Сколько бы им ни платили. Я даже знаю, почему. И когда-нибудь это объясню. Справа от меня пушкари в это время споро, но без лихорадки "раздевали" автомат. Я сунул бинокль на место и не без облегчения нырнул под защиту забора. -- Что с пушкой-то? -- процедил я сквозь сигаретный фильтр, сосредоточенно прикуривая. -- Попали, ублюдки. -- Филатов огорченно цыкнул зубом. -- В лафет и в правый автомат. С одним-то рабочим стволом много не настреляешь! Что верно, то верно: при стрельбе одним стволом из-за несимметричности отдачи установку с каждым выстрелом все больше разворачивает в сторону рабочего автомата. И вновь я мысленно снял кепи перед бойцами: кромка забора перед ними исходила пылью и бетонной крошкой от частых ударов пуль, трещало и топорщилось щепками дерево, дребезжало и гремело железо, а второй зенитный расчет орудовал на пушке сноровисто и грамотно, как будто прошел с боями, как минимум, от Курска до Берлина. Их нечему было учить, учить ученого -- только портить. -- Саша, клоун с пулеметом -- на твоей пролетарской совести! И башкой без нужды над плечами не размахивайте. Я -- в "сундучок на колесиках", оттуда -- на минометную огневую. Не забывай, пиши! -- Непременно, командир! Заказным! Направляясь вдоль забора к КШМ -- командно-штабной машине на базе ГАЗ-66, действительно -- ни дать, ни взять, сундуку с антеннами, я неожиданно наткнулся на своего доброго знакомого, замполита третьей роты капитана Ламбина. На должности он находился аж целую неделю, будучи выдран по продразверстке с одной из режимных комендатур ядерного объекта. После драконовских мер по обеспечению стерильности и дамочек-контролерш Ламбин безо всякого перехода очутился в траншее с "калашниковым" в руках и в компании отнюдь не питомцев школы с гуманитарным уклоном. Надо отдать ему должное -- мужиком он оказался что надо, ухитрился даже не растеряться в первом бою, упавшем ему на голову, как ведро с белилами в фильмах Чарли Чаплина. С печатью философского смирения на лице (как-никак, марксист) Ламбин заколачивал в магазин патроны. -- Как дела, комиссар? -- заорал я во все горло, во-первых, чтобы перекричать канонаду, а во-вторых, от удовольствия видеть деликатного, воспитанного Ламбина за настоящей солдатской работой. Николай Владимирович подарил мне выразительный взгляд поверх очков, став удивительно похож на Папу Карло из ломового детского триллера про деревянного шалунишку и его подельников. -- Дискриминация, Митрич! Я бы даже сказал, апартеид! -- Что такое? "Дедушки" обижают? -- удерживая чуть ли не руками рвущийся наружу смех, притворно удивился я. -- И не говори! Совсем дембеля разбушлатились -- целому капитану пострелять не дают! Возмущение в голосе Ламбина было столь неподдельным, что удержаться мы не смогли. Раскат хохота перекрыл даже трескотню выстрелов. -- Чего вы ржете, кони колхозные?! -- Комиссара самого разбирал смех, но он честно выдерживал роль до конца. -- Я, понимаешь, как порядочный, к амбразуре, а они мне -- дескать, не барское это дело, рулите, мол, войной, а насчет пострелять -- мы и сами с усами! Ох, Владимирыч, не быть тебе четырежды Героем -- Ильич-бровеносец в дивизионном тылу вон как навоодушевлял -- самого Жукова обставил по части "нагрудных гаек", а тебе и приступить, значит, толком не дают! -- А мы по беспределу, товарищ капитан! -- скалился плотно сбитый сержант, оторвавшись на минуту от амбразуры, чтобы взять у молодого новый магазин и подправить прицел подствольного гранатомета. -- Дедовщину в армии никто не отменял! -- Факт! -- Я махнул им рукой. -- Бывайте, мужики! Главное в нашем деле -- ... -- Не суетись! -- проревели мою любимую присказку пехотинцы. Ну, разве можно победить таких людей? Крутые парни, крепкие орешки! В капонир, глубокий окоп с подковообразным валом вокруг, за которым укрылась КШМ, я спрыгивал в весьма приподнятом расположении духа. Поэтому, право слово, почувствовал себя весьма неловко, шагнув в кунг КШМ и увидев за командирским столиком Иванова. Капитан посерел и постарел лет на десять; шутка ли -- принимать первый бой, не имея ни капитальной тактической подготовки, ни полевого опыта, и сразу -- в ответе за целый тяжелый батальон! Я от души возблагодарил Господа за то, что начал войну Ванькой-взводным, а затем напустил на себя туповато-бравый вид, лучше всего говорящий об уверенности в себе, и четко козырнул: -- На батарее и в третьей роте все путем! Я только что с позиций -- мужики бьются, как львы, только бесхвостые. Ничего, что я с сигаретой? Я знал, что Иванов не курит, поэтому мой невинный вопрос, как и кирзовый юмор, были "красной селедкой" -- приманкой, чтобы отвлечь командира и ослабить то нечеловеческое напряжение, в котором он находился. Иванов кривовато улыбнулся. Высокообразованный человек, опытнейший педагог, он меня, скорее всего, раскусил, но цели своей я-таки добился. -- Спасибо, Дмитрич. -- Иванов потер лицо ладонью. -- Как люди? Ай, молодец! Профи! Вождь! Не надо шар земной переворачивать и Америку открывать -- выслушай доклад своего офицера, спроси его о том, что его самого сильней всего щемит, кивни головой -- и ринутся подчиненные исполнять свои здравые задумки, как твой собственный, гениальный, непререкаемый приказ! И голову за него положат, да не по присяге -- вдохновенно и самоотверженно! Одно только маленькое условие: выслушай так, чтобы он поверил в необходимость и ключевую важность своего сообщения, спроси так, чтобы умереть или воскреснуть от его ответа, кивни так, словно твой кивок -- карт-бланш и индульгенция одновременно. И не сыграть все это нужно -- пережить. Капитан спецвойск МВД Олег Иванов это сделал. -- Одного подстрелили, в мякоть. -- Я плюхнулся на сиденье. -- Что говорят вожди в Ханкале? -- Да что они могут сказать? -- Командир презрительно махнул рукой. -- Ну как что, -- невозмутимо пустил я дым через ноздри. -- Удар "воздушной кавалерии", десант спецназа или рейд стратегических бомбардировщиков, а? Иванов посмотрел на меня, явно сомневаясь в моей вменяемости, но понял, что я, по обыкновению, вышучиваю ситуацию, и вызывать санитаров не стал. Я вкратце обрисовал ему обстановку. -- В основном работают с автобазы и заводских корпусов, но гаражи от нас в двухстах пятидесяти -- трехстах метрах, а до цехов рукой подать, да и скучились там правоверные. Считаю нужным работать всем минометным взводом в одни ворота, то есть попеременно по каждому цеху. Автобаза не так опасна. -- Действуй, Дмитрич, -- кивнул Иванов. -- Если что -- сразу доклад. Выйдя из кунга, я еще с минуту постоял в тени высокого бруствера. С Олегом нам определенно повезло! Будь на его месте псих, неврастеник, да просто неуравновешенный человек, -- не сносить бы нам голов, как было в Отдельном милицейском полку нашей же бригады. В нашем положении определяющими победу факторами были выдержка и хладнокровие -- Иванов обладал ими в полной мере! Прежде чем снова сквозануть через плац на батарею, я не смог устоять перед искушением "зайти в гости" к своему закадычному другу, командиру взвода братской третьей роты, оборонявшему, согласно боевому расчету, здание штаба. Вот кому доставалось-то! Полежать несколько часов с биноклем в укрытии и вычислить в лагере штабной барак или палатку -- плевое дело, что бандиты и выполнили, обрушив на двухэтажную кирпичную коробку лавину огня. Резон понятен: в первые же секунды боя выбить командиров, нарушить управление боем. Да вот ведь незадача: мозг-то батальона находился к тому времени в надежно защищенной КШМ, а в здании штаба скрытно засели сорвиголовы старшего лейтенанта Михаила Червонного, а в самодельном каменном бастионе на крыше -- хладнокровные, как удавы, и бесстрашные, как берсерки, бойцы взвода автоматических гранатометов "пламя", оперативно входивших в состав моей батареи. Если Ламбин попал на войну "на халяву", то Михаил Червонный (век свободы не видать, такая уж звонкая фамилия у человека! ), можно сказать, удостоился "халявы в кубе". По жизни его интересовали две вещи: блюз и винь-чунь. С целью избежать обвинений в тунеядстве и кретинизме Миша с успехом окончил Новосибирский лесотехнический институт с военной кафедрой и -- ушел в первый нокдаун: его, человека сугубо мирных наклонностей, соло-гитариста и вдребезги даоса, законодательным порядком призвали в армию, да не просто в армию, а в очень армию, т. е. повесили на плечи по две звездочки и поставили во главе взвода лоботрясов-вэвэшников. Будучи прирожденным офицером и джентльменом, он не смог выполнять свои обязанности плохо и в результате, не успев опомниться, получил третью звездочку и предписание убыть на формирование оперативного батальона, предназначенного для Чечни. На лице его, казалось, намертво застыло выражение: Вот-Ничего себе-Сходил в булочную! Тем не менее инженерный подход к делу, вбитый в него техническим вузом, плюс даосское отношение к невзгодам и природный юмор позволили ему стать первоклассным офицером, способным дать сто очков вперед многим кадровым военным. То, что я застал на втором этаже штаба, заставило меня мгновенно исчезнуть в ближайшей тени. Я не узнавал помещений: там, где должен был быть коридор с примыкающими к нему кабинетами, привольно гулял ветер, перемежая клубы кирпичной пыли с пороховой гарью. Сквозь густую пылевую завесу угадывались контуры довольно большого помещения, которого раньше здесь не было. Свет врывался тремя мутными потоками сквозь неровные проломы, оставшиеся на месте заложенных кирпичом окон. Вместе со светом внутрь влетали также пули и прочие малоприятные гостинцы. -- Товарищ капитан, поберегитесь! Вон туда, за кирпичи! Вот уж в чем, в чем, а в кирпичах недостатка не было. Все легкие перегородки под огнем противника превратились в неряшливые кучи кирпича, которые в мгновенье ока были преобразованы матерыми русскими солдатами во внутренние брустверы, повышающие живучесть пехотинца под огнем в оборонительном бою. В углу такого экспресс-бруствера я и нашел старшего лейтенанта Червонного. Миша флегматично покуривал, время от времени осторожно поглядывая то в одну, то в другую амбразуру. Уже зная заранее ответ, я не удержался от соблазна подколоть товарища: -- Господин поручик, а как насчет "личным примером", а? Миша с недоумением посмотрел на меня, потом на висевший под локтем автомат, словно соображая, что это такое и откуда взялось, потом пожал плечами. -- Дмитрич, я вообще не пойму, что я здесь делаю. Сам смотри, как, по-твоему, им нужен поводырь или нет? Рядом с нами перебрасывались короткими деловыми фразами два бойца в полном боевом снаряжении: хорошо подогнанных бронежилетах, шлемах СШ-40, самодельных разгрузочных сбруях для боеприпасов. Мысленно я самодовольно ухмыльнулся. Дешевые понты насчет ненужности касок и бронежилетов я, помнится, выжигал каленым железом еще в тренировочном лагере под Новочеркасском. Неизвестно откуда взятые "рассказы бывалых" (да полно, бывалых ли? ) о якобы вреде личной бронезащиты принесли армии больше потерь, чем все чеченские "снайперы", вместе взятые. Статистика -- наука неопровержимая, поскольку оперирует только математическими параметрами: применение стальных шлемов в 1915 году снизило количество ранений в голову в британской армии на 70% -- в три раза. Эта цифра не изменилась со времен Первой мировой войны и вряд ли изменится. Применение личной брони снижает потери в 4-- 5 раз, в зависимости от типа брони. Мы носили отличную броню типа "Кираса-5М", неуязвимую для пуль АКМ и АК-74 и даже винтовочных пуль при стрельбе со средних и больших дистанций. -- Второй этаж, крайнее левое окно, -- бросил, не оборачиваясь, старший боец -- стальная башня, укрытая доспехами до бровей. -- Я давлю, ты бьешь из подствольника! Готов? -- Угу, -- немногословно кивнул второй номер. Все это происходило в глубине комнаты, за наваленным кирпичным бруствером. Старший скользнул вдоль стены к амбразуре и, не выставляя наружу даже кончика ствола, коротко нажал на спуск. Очередь! Вторая! Третья! Хочет того засевший напротив бандит или нет, прицельный колючий огонь заставил его занервничать, ответные пули дуриком сыпанули вокруг амбразуры, и второй боец получил необходимое для наводки гранатомета время. С характерным полусвистом-полухлопком сработал ГП-25, и из намеченного мишенью окна рвануло дымом и пылью. Ребята немедленно укрылись, и вовремя: ожесточенно захлопал станковый пулемет бандитов, норовя добраться до смельчаков Червонного. Патронов не жалели -- пули пачками втыкались во внутреннюю переборку, высекали фонтанчики пыли из подоконников, рвали косяки и прыгали рикошетом по бетонному полу. В ответ с крыши штаба заработал наш автоматический гранатомет, рыкнули бронебойщики, но подавить бандитский станкач никак не удавалось, а лент у воинов ислама, судя по всему, было немеряно -- с такой щедростью они их разбрасывали. Удар! Было даже удивительно, откуда в расстрелянной комнате уцелело столько штукатурки: так много ее посыпалось сверху. Еще удар! Стреляли из противотанковых гранатометов, и бародинамические удары, казалось, выколачивали мозги из головы прямо через уши. На секунду я оглох, но уже в следующий момент все звуки перекрыл знакомый рев зенитной установки. Там, где находился пулеметный расчет духов, вспухал непроницаемый клуб дыма и пыли, пронизанный ржаво-красными вспышками разрывов... Лирическое отступление 5 Моджахеды-пулеметчики, слов нет, свое дело знали неплохо -- мне совсем не стыдно признать за противником мастерство, если оно есть. Во внутренней поперечной перегородке, расположенной перпендикулярно капитальной стене, бандиты пробили очень небольшую -- диаметром с чайное блюдце -- амбразуру, а позади нее на конторском столе установили станковый пулемет ПКМС, стрелявший поверх подоконника капитальной стены. Таким образом, пулеметчики убивали двух зайцев: их защищали две стены -- внешняя капитальная и внутренняя разделительная -- и маскировалось их местоположение, т. к. огонь велся из глубины помещения, из тени. Поэтому-то оказался безрезультатным обстрел этой точки из АГС-17 и подствольных гранатометов: влетая в комнату через окно, они рвались внутри, не в силах пробить внутреннюю перегородку, т. к. фугасное действие ствольных гранат ВОГ-17 и ВОГ-25 невелико, а бронебойное вообще равно нулю. И все же мы их сделали, не мытьем, так катаньем. В темпе заменив на зенитке ствол и пару деталей затвора, ребята врезали по пулемету прямой наводкой. Снабженная оптикой пушка не уступает в точности снайперской винтовке, а что касается пробивного действия, то бронебойный снаряд БЗТ преграду в один кирпич просто игнорирует. Абреков искрошило вместе с пулеметом. Судя по тому, сколько мы потом выгребли оттуда снаряженных, готовых к стрельбе пулеметных лент, мюриды собирались вколотить в каждого из нас по полпуда свинца. Погорячились... ... Ладно. Делу -- время, потехе -- час. Тем же маршрутом я затрусил обратно. Мать честная! Видимо, оттого, что я более-менее успокоился, я на этот раз замечал по дороге гораздо больше деталей. Плац был просто засыпан тускло-блестящими алюминиевыми стабилизаторами осколочных гранат ПГ-9. Между ними там и сям валялись искореженные хвостовики бронебойных гранат от того же гранатомета, обломки гранат ПГ-7 и неразорвавшиеся выстрелы от подствольников. Два железобетонных блокгауза на крышах высоченных двухэтажных гаражей -- огневые позиции АГС-17 -- выглядели так, будто их долго и с наслаждением пинали, хотя и без особого успеха. Листы жести и толя, прикрывавшие их сверху от непогоды, топорщились лохмотьями, сложенные из блоков-бордюрин стены были испещрены ожогами разрывов. Внутри блокгаузов кровью было залито все, от оружия до мундиров. И тем не менее обе огневых жили, короткими жестокими очередями затыкая глотки бандитам. Я выглянул из-за угла гаража проверить, куда бьет второй блокгауз -- ему пришлось, судя по всему, хуже всего. Хлопцы методично расстреливали заводскую проходную и жестяной забор слева от нее, откуда перемигивались вспышками выстрелов бандиты. Очередь! Проходную затянуло дымом. В следующую секунду реактивная граната врезалась в стену где-то довольно близко от меня, потому что от ушей не осталось ничего, кроме звона, а перед глазами заплясали белые мухи. Падать было поздно: все осколки уже пролетели и, похоже, мимо. Вытряхнув звон из ушей, я коротким броском достиг минометной огневой. Там жизнь била ключом; на площадке "чайханы" зенитный расчет с бешеной скоростью заколачивал в ленты длинные зеленые бутылочки 23-мм снарядов. Выглядит это так: на лоток заряжающей машинки кладется лента, один боец, поплевав на руки, берется за рычаг прибойника и быстро-быстро качает его вперед-назад, поливая потом и матом и снаряды, и врагов, а второй знай подбрасывает на подающий лоток снаряды из жестяной банки. Тридцать секунд -- лента (50 снарядов) готова. Рядом тем же самым занимались пехотинцы из роты Манжурова; только заряжающая машинка системы Ракова для пулемета ПКМ больше похожа на мясорубку, а не на ручной бензонасос: патроны сыплют сверху в раструб, а сзади крутят ручку, как при накрутке фарша. Вот только жрать тот фарш предстоит врагу, и переедание, как правило, смертельно. Наверху лязгала зенитка, сшибая кирпичи и душманов то с гаража, то с ангарного цеха, а в бочкообразных минометных окопах звонко ухали "русские Стоксы"*. Артиллеристы орудовали на огневой, как черти, с той особой лихостью, которая дается только в награду за мастерство и верность Правому Делу; это -- сплав умения, отваги и готовности к смерти, древняя славянская боевая ярость, что медленно разгорается, но, разгоревшись, сметает врага в преисподнюю волной ледяного голубого пламени. Я был там, я видел это, и, черт побери, я знаю, что говорю. -- Как оно? -- Нормально, товарищ капитан! -- На Косте Суранове красовался бронежилет внакидку на голый торс, в зубах -- сигаретка. -- Малышу вот ногу прострелили, но ничего, несильно! -- Лады, мужики! Наша ломит! Век свободы не видать, мы их сегодня уделаем, как Бог черепаху! -- рявкнул я, доставая бинокль и устраиваясь на бруствере. Бойцы проорали в ответ что-то нестройное, но восторженное, и мы в три ствола начали рассаживать заводоуправление и "Красный молот". Спустя какое-то время я краем глаза (смотрел-то в основном в бинокль) заметил движение слева. Очередной разрыв вражеской гранаты -- и в траншею свалился, волоча за собой ящик с минами, заряжающий второго расчета. Выглядел он вполне нормальным, только слегка ошалевшим. Крышка ящика сорвана, заряд основной, взрыватель -- на фугас, огонь! -- За комбата, сволочи! За Сову! Получайте! -- ревел боец, с предельной скоростью швыряя в ненасытное дуло мину за миной. Из-под перекрытия траншеи вдруг мячиком выкатился плотный рыжий ефрейтор, санинструктор батареи Юра Перфильев. Правой рукой, как клещами, он молча вцепился в плечо заряжающего, а левой резко что-то дернул -- и в ладони у него оказался черный осколок гранаты, размером с бритвенное лезвие и почти такой же острый, пробивший солдату бронежилет между титановыми пластинами и на излете воткнувшийся в ребро. Парень в горячке боя даже не заметил этой раны. Так вы думаете, он ушел в санчасть? Черта с два: Перфильев зашпаклевал ему рану, и миномет снова загрохотал на всю катушку. Лирическое отступление 6 ... Вот вам, господа, и очкарик! Хотел бы я посмотреть на бойца, которому пришла бы в голову неумная мысль обидеть невысокого, флегматичного очкарика -- Юру Перфильева. Хладнокровию и профессионализму этого простого солдата срочной службы мог бы позавидовать бывалый фельдшер "скорой помощи". Незадолго до описываемой свистопляски я, с проста ума, подъехал к начальнику батальонного медпункта, чемпиону мира, чемпиону Олимпийских игр по велоспорту, капитану медслужбы Евгению Колечицкому с предложением: провести с санинструкторами подразделений цикл занятий по оказанию первой помощи при огнестрельных и рваных (осколочных) ранениях и переломах. Женя только почесал бороду: -- Митрич, кто бы суетился! Твоего Перфильева учить -- только портить. Ему пора хирургическим медбратом работать, а он у тебя на санинструктора разменивается. ... А потом ссыпался в минометную "бочку" ефрейтор Корниенко, разведчик-наблюдатель из отделения артиллерийской разведки и самый меткий стрелок-автоматчик в батарее, из тех полусказочных ребят, что пулей бекаса на взлете валят (кроме шуток, у нас есть и такие). Левая ладонь его превратилась в карикатурную лягушачью лапу: нелепый лохматый пятиугольник, сочащийся густой кровью и матово белеющий оголенными костями. Недурное зрелище для кого угодно! Юра поправил на носу очки, критически осмотрел это кровавое месиво, руками развернул голову Корниенко к стене окопа и принялся за дело: -- Это -- заживет, это -- лишнее, это тебе вообще не понадобится, а это просто туфта, с такой херней к косметологу, а не ко мне... Угадайте с трех раз, куда отправился Корниенко после перевязки? Правильно, вы выиграли сигару! Само собой, на огневую. Спустя три недели его левая кисть была в полном порядке -- и это благодаря экспресс-операции, проведенной рядовым бойцом с помощью скальпеля и хирургического зажима буквально "на колене" в окопе, под гром выстрелов и перезвон стреляных гильз!.. Понимаете, это две большие разницы: читать о подвигах наших дедов во Второй мировой и быть свидетелем этих (таких же) подвигов лично. То, что было пятьдесят лет назад -- о, это да, это вроде легенды; тогда и горы были выше, и реки шире, сахар -- слаще, люди -- крепче! Куда же нам до них?! А тут вот оно: твои ребята, не святые, от сохи, от станка, из-за парты, -- и сражаются, как дьяволы, и подвиг для них -- плевое дело, просто самое обычное, как чистка оружия или помывка в бане. Я не преувеличиваю -- они в упор не видели своего героизма. После боя они смаковали особенно удачный выстрел, чесали в затылке, удивляясь тому, как умудрились уцелеть, смеялись до слез, вспоминая хохму, которую кто-то сгоряча отмочил под обстрелом, -- и никто никогда ни словом не обмолвился: а вот, мол, тот-то -- герой! Какой, мать вашу, подвиг?! О чем вы?! Пальнул метко, слов нет. Вовремя пальнул. Так это не подвиг; подвиг -- это... ну, в общем, подвиг -- это подвиг! А мы-то что -- мы солдаты! Это -- наша работа, наше дело -- дело чести, гладить нечисть против шерсти, а иначе нашим пушкам -- грош цена... Быстро темнело: широты южные, солнце катится за горизонт, как с горки на салазках. С наступлением сумерек картина боя стала еще более грозной и восхитительной. Батальон опоясался цепочкой трепещущих вспышек, и вереницы трассирующих пуль, которыми осыпали друг друга противники, создавали иллюзию, будто звезды сошли с ума и полосуют небо неровными телеграфными строчками. Зенитные автоматы при стрельбе извергали сплошные струи огня, которые по мере удаления разрывались на длинные острые тире, черточки и наконец на белые точки. А рядом со мной звонко ухали минометы. В миномет я, грешным делом, влюбился при первом же с ним знакомстве. Миномет примитивен, как кувалда, и так же смертоносен в опытных руках. Его можно мгновенно раскидать на детали и без труда взгромоздить на крышу дома, замаскировать на лестничной площадке, упрятать на опушке леса, на болоте, в густой траве, можно, наконец, в отличие от пушки, закопать в землю по самое дуло (что мы и сделали), словом, было бы четыре квадратных метра устойчивой поверхности -- и "Стокс-Брандт 1917 года" будет рвать врага на куски своими корявыми стальными зубами! Вскоре я побывал на объектах, ставших нашими мишенями в этот приснопамятный день. Вот один из них, вернее, даже фрагмент одного из них: административный блок "Красного молота", лестничная коробка. На верхней площадке -- дыра в перекрытии, кровью залито буквально все, словно сумасшедший мясник черпал кровь ведрами и с размаху плескал ее на стены. Валяются какие-то непонятные сморщенные клочья, тряпки, пропитанные кровью, гильзы и осколки. В углу -- хвостовик от мины (они всегда остаются почти целенькими). Поток крови стекает по ступенькам вниз, а вся стена изукрашена брызгами и, что впечатляет больше всего, -- четкими кровавыми отпечатками правой ладони. Кровавые пятерни спускаются, спускаются... На площадке второго этажа отпечаток заканчивается смазанной кровавой полосой сверху вниз, наискосок, безобразная кровавая лужа, и -- все. Как говорится, аллес капут. Противник начал сдавать -- это было заметно. Обстрел из гранатометов почти прекратился, автоматно-пулеметный огонь сделался реже и как бы менее настойчивым. Что-то меня беспокоило, какая-то недодуманная мысль. Я взглянул на часы: так вот же оно! Шестой час! Самая пора правоверным сматывать удочки, раз не выгорело: своих жмуриков они всегда, при любых обстоятельствах, старались хоронить по шариату, т. е. в кратчайший срок, желательно -- до восхода солнца. И понял я, что сейчас, именно в этот момент, боевики отходят с огневых позиций, основные уцелевшие огневые средства уже свернуты, а огонь ведут лишь небольшие силы прикрытия. Где сосредотачиваются отходящие бандиты, лично у меня сомнений не было: давно уже продумал и просчитал и на карте, и на местности. Я решал эту задачку так, словно сам был главарем бандитской шайки и должен был увести своих подельников после налета на лагерь русских гяуров. Главарь напавших на нас негодяев, иорданец Хаттаб, международный террорист, ученик и правая рука легендарного палестинского бандита Абу-Нидаля, был, безусловно, толковым командиром, иначе вряд ли достиг бы тех высот, которые он занимал в бандитской "табели о рангах"; это вам не армейская бюрократия, "волосатой лапой" и искусством шестерить в террористических кругах не поднимешься. Поэтому я ни секунды не сомневался, что задачу отхода мы с Хаттабом решили одинаково. Я перенацелил минометы и галопом рванул к штабу, так как видеть разрывы мин в указанном мною месте и, следовательно, корректировать огонь можно было только с его крыши, из блокгауза гранатометов "пламя". Снова бросок через бетонный плац. Добежав до недостроенной трансформаторной будки, оккупированной под общежитие офицерами роты Манжурова, я присел под ее кирпичной стеной перевести дух и осмотреться. И надо же такому случиться: именно в этот момент и засияла над городком очередная осветительная ракета! Светло -- хоть газету читай. За продолжением дело не стало: не успел померкнуть проклятый свет, как с той стороны устремились точно ко мне две красные точки. Короткая прицельная очередь: два патрона. Второй, естественно, чуть выше первого. Все событие длилось примерно 0,3 секунды -- столько нужно автоматной пуле, чтобы пролететь 300 метров. Первая -- та, что шла ниже, -- вдруг зашаталась, как пьяный велосипедист, и кувыркнулась мне под ноги, а вторая сухо щелкнула в кирпич в паре сантиметров над моей головой. Вот и не верь после этого в Бога: бракованный патрон с негодным порохом или пулей пришелся как раз на тот первый, точно нацеленный выстрел. А исправный -- на второй, когда отдача слегка подбросила вверх ствол бандита. Такие дела. Я потом долго пытался отыскать в траве ту, первую пулю. Не нашел. И вот что до сих пор не дает мне покоя: зачем Бог сохранил мне в тот раз жизнь? В принципе, она мне практически ни к чему: после увольнения в запас я не вижу в ней абсолютно никакого смысла. А смерть была бы классная, на загляденье: пуля в голову -- да что может быть лучше для мужчины и солдата?! Убитый в схватке с врагом воин попадает в рай автоматически, это постулат любой религии мира. Так, черт побери, лучше, чем от водки и от простуд. Я в расчете с Родиной и с самим собой, я ни черта никому не должен! Неужели Богу еще что-то надо от меня в этой жизни?! И если да, то что, черт возьми, что?! Короче, на прощание мы всыпали "чехам" по первое число. А вскоре стрельба окончательно смолкла. И наступила совершенно особенная тишина, как всегда бывает после боя: тишина, которую не сразу решишься нарушить. Ее слишком долго ждешь, и, как правило, она слишком дорого стоит. Я стоял на бруствере и курил, когда ко мне подошел Манжуров. То ли призрачный свет звезд, то ли напряжение прошедшего боя сделали его еще более похожим на скелет, чем обычно. Впрочем, я сам наверняка выглядел так же. Васильич постоял, сунув руки в карманы и жуя спичку, а затем негромко спросил: -- Дмитрич, выпить хочешь? Я навострил ухо. -- Интересное кино, господин штабс-капитан! Ты же не пьешь? Васильич пожал плечами: -- Я и не пью. Но как раз намедни я, что характерно, конфисковал у своих три банки водки. Ты как? -- Было бы нелепо отказываться, -- хмыкнул я. -- Дают -- бери, а бьют -- беги! Батарея -- ОТБОЙ! Ибо в артиллерии бой считается законченным не после команды "прекратить огонь", а именно после этой -- отбой! От боя, значит. Так-то. И я забрал у Манжурова три банки "Асланова", и одну мы тут же скушали на пару с Мишкой Червонным, а с двумя другими я совершил грубый должностной проступок: пришел на батарею и пустил их по кругу среди бойцов. Знал: не напьются. И не потому, что водки мало -- если солдат захочет, он всегда достанет. Просто пьется водочка после боя -- как вода. 1999 г.