революции Леметр сидел в Бастилии, остались без последствий. На протяжении всего последующего времени до 9 термидора Леметр имел основания опасаться в любой момент быть отправленным на гильотину. Его сообщники не доверяли ему. Члены агентства каждодневно ожидали, что он, спасая себя, выдаст их властям, и мечтали скрыться из Парижа. Леметр был освобожден из тюрьмы 15 августа 1794 г. Среди других участников роялистской организации особую активность проявлял угрюмый и желчный аббат Андре Шарль Бротье, издатель газеты "Журналь женераль де Франс". До 1789 г. он был преподавателем математики в военном училище и еще тогда свел близкое знакомство с Леметром. В состав "Парижского агентства" входила и любовница Бротье мадам Ривьер. (Ее муж, морской офицер, совершил предательство, выдав военный корабль, которым командовал, в руки испанцев, а сам поступил на службу в английский флот.) Несколько позднее к агентам д'Антрега присоединился Франсуа Николя Сурда, в прошлом глава полиции в одном из провинциальных городов, а в будущем - шпион-двойник, судебный чиновник во время Консульства и наполеоновской империи. В феврале 1794 г., вскоре после возвращения из эмиграции, Сурда был арестован и находился в тюрьме до 21 августа. Иными словами, он вышел на свободу только после термидорианского переворота. Еще один из руководителей шпионского центра, Дювернь де Прель, играл, по крайней мере до 1795 г., менее значительную роль. Этим главным лицам в "Парижском агентстве" помогало в 1794 г. по меньшей мере полтора десятка помощников. Весной 1792 г., после начала войны, продолжение деятельности "мануфактуры" или "машины", как именовали для конспирации агентство, стало тяжким преступлением в глазах закона. Все четверо руководителей агентства фигурировали теперь под вымышленными именами либо обозначались цифрами' или отдельными буквами. Эти закодированные фамилии не были расшифрованы революционными властями, которые остались в полном неведении относительно действий "парижских друзей" графа д'Антрега. Зато их псевдонимы доставили немало хлопот исследователям. Леметр (Le Maltre) стал Летремом (Le Traime). (А Матьез прочел ставшие почти неразличимыми от времени буквы его фамилии как Le Tronne и пытался отождествить его с неким Dutrone, агентом какого-то революционного комитета.) Иногда Леметр скрывался под фамилией Буасси и др. Де Поммеле обозначался как Тибо и Ле Капораль, Бротье - буквами QQ или цифрой 99, мадам Ривьер - буквами RR, Сурда - В В, Дювернь де Прель - как Дюнан. В период между сентябрем 1793 г. и термидорианским переворотом главным корреспондентом д'Антрега был Бротье и в меньшей степени - другие члены агентства. Шпионский центр был размещен в подвале здания, которое занимало одно правительственное учреждение. Организация имела многочисленные явки, нелегально печатали роялистские листки, материалы пересылались в Швейцарию по почте по многочисленным, заранее установленным адресам. Проявление написанных симпатическими чернилами депеш требовало использования химических реактивов. Этим занимался сам д'Антрег со своими помощниками. До 60-х годов XX в. историки в основном использовали 28 опубликованных бюллетеней д'Антрега и не знали, что в Паблик Рикорд оффисе и Британском музее насчитывается еще 130 бюллетеней, посланных Дрейком, но, вероятно, отредактированных д'Антрегом. (Они относятся ко времени как предшествующему, так и следующему за периодом, который освещается в уже напечатанных бюллетенях.) К этому надо добавить частные письма д'Ашрега к Дрейку, которые долгое время сохранялись среди его личных бумаг, а позднее были переданы в Британский музей. Опубликованные "Бумаги Дропмора", вероятно, составляли лишь депеши, относящиеся к 1793-1794 гг. Высказывались догадки, что другая часть документов была изъята в то время, когда зять министра иностранных дел Гренвила лорд Холленд был послом при короле Луи Филиппе (1830-1848 гг.), который мог быть прямо заинтересован в сокрытии каких-то бюллетеней д'Антрега. Впрочем, это лишь простое предположение. Еще современники расходились в оценке достоверности информации, поставлявшейся д'Антрегом. Но как бы ни оценивать уровень достоверности бюллетеней д'Антрега, несомненно, что она полностью признавалась английским правительством. Министр иностранных дел Гренвил считал донесения настолько важными, что докладывал их содержание королю Георгу III. В Лондоне имели возможность перепроверять поступавшие известия. В частности, тот же Дрейк помимо "Парижского агентства" содержал и других разведчиков во Франции, донесения которых переправлял в Форин оффис. Совсем по-иному оценивал качество информации д'Антрега такой осведомленный современник, как агент Людовика XVIII и графа д'Артуа в Париже Николя Франсуа Дютей. В октябре 1795 г. он писал, что, наблюдая в течение двух лет за перепиской Поммеле и д'Антрега, он убедился, что донесения "Парижского агентства" - это "лишь от начала и до конца... все - плод воображения и к тому же особенно опасного, поскольку он создается с определенным намерением". Надо учитывать, однако, что сварливый Дютей, находившийся во враждебных отношениях с главарями агентства, тоже писал вышеприведенные слова "с определенным намерением". Правда, крупнейший специалист по истории французской революции (и, в частности, по истории действий в это время роялистских организаций) Ж. Годшо в 1969 г. повторил оценку Дютейя: "Корреспонденты графа д'Антрега осведомляли его очень плохо, и он сам превращал сообщаемые ими известия в настоящий роман... Таким образом, ныне ученые могут окончательно рассматривать как басни те россказни, которые до сих пор озадачивали историков, вроде сведений о неправдоподобной измене члена Ковента Сотайра или ошеломляющем поведении, приписываемом Сиейесу, который изображается в качестве главного организатора террора". Как доказал еще Матьеэ, д'Антрег существенно менял содержание сведений, присылавшихся ему его агентами, не только для подстрекательства иностранных держав к усилению борьбы против французской республики, но и для побуждения их делать ставку на сторонников восстановления абсолютизма, а не на соперничавшую с ними группировку конституционалистов. Ныне известны, добавляет Годшо, источники сведений парижских корреспондентов графа д'Антрега: в первую очередь газеты, слухи, циркулировавшие в различных кафе. в частности в кафе Пале-Ройяль, отдельные секретные данные, передававшиеся мелкими служащими министерства иностранных дел и Комитета общественного спасения. Ж. Годшо, считающий, что не следует придавать никакой (или почти никакой) веры бюллетеням д'Антрега, пишет, что Комитет общественного спасения составил бы более правильное представление о "деле Энена", если бы мог ознакомиться с бюллетенем д'Антрега от 23-30 октября, который имеется в двух экземплярах - в архивах Лондона и Вены. Как явствует из этого бюллетеня, Шометт полностью доверял Эро де Сешелю и полагал вместе с этим последним, что Комитет общественного спасения должен сконцентрировать всю власть "в руках трех лиц - Шометта, Эбера и Робеспьера". В нем также предлагалось отделаться от "сына Капета, но сохранить его дочь", "обелить" герцога Орлеанского и ради достижения мира возвести его на трон, женив на "дочери Капета". "Если бы Комитет общественного спасения, - пишет Ж. Годшо, - прочел этот бюллетень, он убедился бы, что речь идет о мистификации и, несомненно, Эро де Сешель не был бы арестован и отправлен на гильотину". Этот ход рассуждений маститого историка вызывает возражения. Информация о "деле Энена" не была мистификацией. Эро де Сешель вызывал недоверие у большинства членов Комитета общественного спасения из-за своих связей с подозревавшимися в причастности к иностранной агентуре. Слухи о подобных планах Шометта и Эбера не были только изобретением "Парижского агентства" и самого д'Антрега - подобные планы лидерам эбертистов приписывали некоторые влиятельные якобинцы. Наконец, Эро де Сешель был судим и казнен главным образом потому, что считался участником дантонистской группировки (несмотря на его прежние эбертистские связи). Таким образом, бюллетень от 23-30 октября мало что решает в вопросе о степени достоверности информации д'Антрега в целом. Годшо слишком категоричен. Бумаги д'Антрега (как его "бюллетени", так и донесения, поступавшие к нему из Парижа) несомненно содержат как заведомо ложную, так и достоверную информацию, которая была проверена и подтверждена историками. Однако основная масса материала, содержащаяся в бумагах графа, либо вовсе не допускает проверки, либо по различным причинам еще не подвергалась ей. В результате можно лишь гадать относительно удельного веса правды и вымысла в этих депешах и бюллетенях. Немудрено, что одни историки предпочитают вовсе игнорировать документы д'Антрега, другие, напротив, подходят к ним совершенно некритически, третьи используют выборочно, не обосновывая мотивов своего выбора (обычно это сведения, позволяющие подтвердить концепцию, отстаиваемую данным автором). Вопреки Дютейю, информация д'Антрега не была "романом от начала до конца". Как заметил французский историк А. Оливье, шпионские бюллетени д'Антрега представляют "смесь ошибок и правды". Разграничение же между ними порождает, в свою очередь, "смесь ошибок и правды", поскольку оно носит нередко по необходимости произвольный характер. (Ярким примером является и сама процитированная книга А. Оливье о Сен-Жюсте.) Мы, видимо, знаем далеко не всех информаторов "Парижского агентства". В разное время это были разные лица. Так, Антуан Юго (Дефарж), чиновник канцелярии Комитета общественного спасения, и его сослуживец Теодор Андре были завербованы Леметром только в конце августа 1795 г. Следовательно, в 1793 и 1794 гг. у агентства были информаторы в правительственных сферах, причем имевшие какой-то доступ к секретным документам. Ведь в донесениях д'Антрега фигурируют, иногда, правда, искаженные до неузнаваемости, документы Комитета общественного спасения. Шпион (или шпионы) агентства, занимавший незначительный пост в канцелярии, имел возможность лишь бегло просмотреть депешу перед ее отсылкой по адресу, а потом "по памяти" восстанавливал содержание этого донесения, нередко при этом путая имена и просто присочиняя то, что не удалось прочесть. Иногда он мог узнать содержание приказов комитета, дебатов, которые происходили во время его заседаний. Что было правдой, что вымыслом, историки теперь в состоянии определить более точно, чем это было возможно тогда, когда писал свои работы А. Матьез. Но и ныне такое отделение правды от вымысла возможно лишь в отдельных случаях. Многие известия не находят опоры в надежных документах, не допускают проверки, вместе с тем не являются столь неправдоподобными, чтобы их можно было отбросить без колебаний. Одним из лазутчиков "Парижского агентства", вероятно, был некий Жан Жозеф Дерше. В 1793 г. он издал "Исторические заметки о поведении правительства Великобритании по отношению к Франции", позднее, в 1796 г., участвовал в публикации материалов, призванных обосновать аннексию левого берега Рейна. В период якобинской диктатуры Дерше находился в числе служащих Комитета общественного спасения, а в 1795 г., перейдя в министерство иностранных дел, стал главой его 3-го управления, а потом и близким сотрудником Талейрана. Прямых свидетельств связи Дерше с роялистским подпольем в 1793-1794 гг. нет, ее можно предполагать, поскольку впоследствии он как будто стал агентом д'Антрега, что, впрочем, тоже нельзя считать вполне доказанным. Эта версия базируется, по сути дела, на утверждении агента д'Антрега, подписывавшегося "Ваннеле", что его "племянник" является главой 3-го управления министерства иностранных дел. Но ведь переписка д'Антрега и его агентов содержит немало сознательной дезинформации, понятной для адресатов, но способной ввести в заблуждение французские власти, в руки которых могли попасть разведывательные депеши. Напомним, что сам д'Антрег не раз сообщал своим нанимателям ложные данные о том, кто являлся его информатором. Вдобавок, если проанализировать сведения, будто бы исходившие от Дерше в 1797-1800 гг., выясняется, что он, несмотря на свое положение, был довольно плохо осведомлен о многих вещах, непосредственно относящихся к сфере его деятельности. Это заставляет предположить, что либо не он был "племянником Ваннеле", либо сообщал "дядюшке" лишь часть того, что ему было известно. Если принять бюллетени д'Антрега за чистую монету, то пришлось бы совершенно по-иному представить историю революционного правительства. Интригующей загадкой остается, почему роялистское подполье, имевшее, как мы убедились, свои источники информации о том, что происходило в верхних эшелонах революционной власти, настойчиво представляло бывшего аббата Эммануэля Жозефа Сиейеса в качестве закулисного вдохновителя Комитета общественного спасения. Здесь не стоит останавливаться подробно на характеристике Сиейеса, получившего известность накануне революции как автора брошюры "Что такое третье сословие?". Он избирался депутатом Учредительного и Законодательного собраний, Конвента, занимал важные посты в годы Директории и Консульства, пережил реставрацию, июльскую революцию и окончил жизненный путь в 1836 г., немного не дотянув до 90 лет, "Аббат Сиейес, - писал осведомленный современник М. А. Бодо, - не любил ни королей, ни народ, ни мужчин, ни женщин, он не любил никого, кроме самого себя... и денег. Некоторые говорят: денег и самого себя". Бодо именовал Сиейеса "робким атлетом, который должен был принуждать себя к молчанию". Умение Сиейеса безмолвно выжидать исхода политических бурь, сохраняя при этом репутацию мудрого государственного деятеля, стало почти легендарным. Известно, что во время террора едва ли не главной побудительной причиной действий Сиейеса, примкнувшего к Болоту в Конвенте, был страх. Известен ответ на вопрос, что он делал в то бурное время: "Я жил" (точнее по смыслу-выжил). Он был вполне искренним, что не так уж часто случалось с бывшим аббатом. Недаром через 40 с лишним лет, после свержения якобинской диктатуры, в угасающем сознании Сиейеса порой всплывало пережитое им чувство ужаса и он заклинал близких: "Если придет месье Робеспьер, скажите, что меня нет дома". Так вот этот самый Сиейес, если верить д'Антрегу, был, оказывается, душой робеспьеристского Комитета общественного спасения, в состав которого он, кстати, не входил. Именно Сиейес, согласно д'Антрегу, вселил уверенность в упавших духом Робеспьера и Кутона, собиравшихся в марте 1794 г. бежать в Америку, а также Сен-Жюста и в шестичасовой речи убедил их принять решение об аресте эбертистов. Тот же Сиейес настоял на аресте Дантона. Между прочим, Сиейесу приписывается и разъяснение комитету, что и эбертисты, и дантонисты являются агентами Питта. Интересно отметить, что в некоторых случаях, неоправданно приписывая Сиейесу роль в том или ином событии, агенты д'Антрега обнаруживают точную осведомленность о сути этого события. Так, в бюллетенях утверждается, что Сиейес настаивал на казни принцессы Елизаветы, сестры короля, тогда как Робеспьер выступал против этой меры. Интересно, что здесь агенты д'Антрега осведомили его вполне точно о позиции Робеспьера, хотя тогда она была известна лишь самому узкому кругу. Теперь же из воспоминаний современников нам известно, что Робеспьер 20 мая 1794 г. заявил книгопродавцу Маре: "Я вас заверяю, что хотел ее спасти. Это Колло д'Эрбуа вырвал ее у меня из рук". Ж. Годшо писал, что агенты д'Антрега "сочинили свой роман, отталкиваясь от замечания о Сиейесе, сделанного Робеспьером в Комитете общественного спасения". Резко негативное замечание Робеспьера по адресу Сиейеса приведено в известной книге А. 3. Манфреда "Наполеон Бонапарт": "Он не перестает действовать в подполье собрания. Он роет землю и исчезает". Но принадлежат ли эти слова Неподкупному? Мы знаем о них из мемуаров члена Комитета общественного спасения Барера, не отличавшегося правдолюбием. Мемуары были изданы в 1844 г., через много лет после смерти их автора, но написаны были в годы, когда Бареру не было никакого резона вызывать неудовольствие все еще влиятельного тогда Сиейеса. Не приписал ли Робеспьеру Барер свои собственные желчные суждения о Сиейесе? Добавим, кстати, что вышеприведенное высказывание Робеспьера (а может быть, Барера) не ограничивается процитированными выше строками. Далее следует: "...Он всем руководит и вовлекает в ссоры. Он вызывает смятение и исчезает. Он создает фракции и приводит их в действие, натравливает одних на других и сам держится особняком, чтобы впоследствии, если позволят обстоятельства, извлечь из этого выгоды для себя". Не напоминает ли это оценки поведения Сиейеса в бюллетенях д'Антрега? Если верить Бареру, Комитет общественного спасения потребовал от Робеспьера доказательств подрывных действий Сиейеса и, поскольку они не были представлены, на том дело и закончилось и Сиейес был спасен. Это никак не совпадает со сведениями д'Антрега о сотрудничестве между Робеспьером и Сиейесом. Но и свидетельства Барера, и сообщения "Парижского агентства" никак не вяжутся с осторожной самооценкой Сиейесом своей деятельности ("Я жил"), самооценкой, также, может быть, являвшейся лишь одним из скрытых ходов в политической борьбе. Пока мы еще не в состоянии последовать рекомендации Матьеза и провести проверку сведений о роли Сиейеса, содержащихся в документах д'Антрега. Она, быть может, станет осуществимой после всестороннего исследования его бумаг, хранящихся во Французском национальном архиве, да и то с оговоркой, что какие-то из маневров этого пронырливого и увертливого политика могли оставить после себя письменные следы. Но и без такой проверки кое-что бросается в глаза. Сведения, сообщавшиеся агентами д'Антрега, явно были плодом их пусть ошибочного, но искреннего убеждения. Его вполне разделял граф Прованский (будущий Людовик XVIII), который в мае 1794 г. писал о "душе тигра у аббата Сиейеса, который ныне управляет Комитетом общественного спасения". А один из самых умных деятелей роялистского лагеря, Малле дю Пан, 28 февраля 1795 г. уверял: "Аббат Сиейес - самый опасный из людей, порожденных революцией". Близкого мнения придерживались и термидорианцы. На следующий день после 9 термидора в бумагах Комитета общественного спасения была найдена - по-видимому, в копии - депеша одного из агентов д'Антрега (оригинал ее все же попал к графу и был опубликован в "Бумагах Дропмора"), В письме говорилось о каком-то не названном по имени "единственном главе, который редко показывается в открытую, но обладает большим влиянием в Комитете общественного спасения". В своих "Мемуарах", которые были изданы в 1824 г., член Конвента дантонист А. К. Тибодо, не имевший никакой возможности ознакомиться с другими донесениями роялистских агентов (опубликованы в "Бумагах Дропмора"), по поводу этой депеши заметил: "Вероятно, это был аббат Сиейес". После 9 термидора Сиейеса неоднократно резко упрекали в том, что он способствовал продвижению Робеспьера к вершинам власти, был тайным соучастником, если не вдохновителем, действий Комитета общественного спасения. Сиейес выступил и с печатным опровержением возводившихся на него обвинений - "Заметками к биографии Сиейеса". Брошюра была издана в Швейцарии, и уже на титульном листе читателя уверяли,, что она была написана в "мессидоре II года", то есть в июне - июле 1794 г., и, следовательно, до 9 термидора. В тексте далее даже уточняется, что "Заметки" были закончены 8 мессидора (26 июня), иначе говоря, за месяц до свержения Робеспьера. Однако уже предисловие "От издателей" датировано 1 февраля, и в нем разъясняется, что опубликовать брошюру ранее было бы равносильно тому, чтобы "выдать ярости палачей драгоценную голову философа". Вряд ли можно сомневаться, что из тех же соображений и сами "Заметки" написаны были лишь после 9 термидора. Анонимный автор "Заметок" (это был друг бывшего аббата К. Эльснер) не скрывает, что слухи, вредящие репутации Сиейеса (в глазах термидорианцев), получили широкое хождение. Как объясняется в "Заметках", каждая из борющихся партий стремилась заполучить Сиейеса в свои ряды, а когда ей это не удавалось, она делала заключение, что он примкнул к ее врагам. "Отсюда проистекают тысячи и тысячи вздорных. противоречащих друг другу глупостей, сочиняемых и распространяемых на его счет". Враги Сиейеса ложно уверяют, что он действует тайком, "стоит за занавесом". В ответ в "Заметках" утверждается, что, мол, во всех случаях Сиейес, желая предпринять что-то, не скрывал своих намерений, если же этого не было видно - значит, он и не собирался действовать. После таких предварительных замечаний читателю сообщалось главное. "Крайняя из нелепостей, выдуманных относительно нашего доверителя, состоит в том, чтобы причислить его к тем, кто привел к власти Робеспьера. Этот слух получил распространение как за границей, так и внутри страны среди множества лиц... Ни Сиейес никогда не говорил ни слова Робеспьеру, ни Робеспьер - Сиейесу... Между этими двумя людьми не было сказано ни слова, не было переписки, они никогда не находились вместе ни за столом, ни в обществе, никогда, по крайней мере до сих пор. Они находились рядом друг с другом в Законодательном собрании и Конвенте. Робеспьер три или четыре раза нападал на Сиейеса, не упоминая по имени, в Якобинском клубе или в Конвенте, но Сиейес не отвечал... Сиейес поэтому является последним человеком, в отношении которого можно подумать, что он собирается броситься в объятия Робеспьера. А источником подобных вздорных слухов являются невежество, легкомыслие и слепая ненависть". Ни один из известных исследователям документов эпохи революции прямо не подтверждает утверждения бюллетеней д'Антрега относительно роли Сиейеса. И тем не менее как объяснить такой эпизод? Робеспьер приказал вызвать Сиейеса в 9 часов 23 марта 1794 г. в Комитет общественного спасения (бумага с приглашением сохранилась в Национальном архиве). Этот документ трудно совместить с утверждением Сиейеса, что ему не пришлось никогда и словом перемолвиться с Робеспьером. Что же в этот день обсуждал комитет и зачем Робеспьеру потребовалось послать приглашение Сиейесу? Если верить бюллетеню д'Антрега, как раз 22 и 23 марта Комитет общественного спасения, напуганный резонансом, который вызвал процесс эбертистов, и тем, что в ходе его всплывали все новые имена их соучастников, подумывал отложить суд и отправить обвиняемых обратно в тюрьму. Г. Дейзен, новейший биограф Сиейеса, пишет о приписываемой ему роли в подавлении эбертистов: "Эта любопытная история может в какой-то мере соответствовать действительности. Но доказательства выглядят несколько подозрительно". И далее Дейзен делает вывод: "Вероятно, что Сиейес давал в разное время советы Комитету (общественной безопасности. -Е.Ч.), но характер этих советов далеко не ясен. Во всех случаях он действовал скрытно". Остается добавить несколько слов о последующей судьбе "Парижского агентства". Леметр был освобожден из тюрьмы 15 августа, менее чем через три недели после 9 термидора, и "мануфактура" продолжала работать. Леметр активно участвовал в подготовке руководимого роялистами мятежа 12-13 вандемьера (4-5 октября) 1795 г. против термидорианского Конвента. После подавления этого выступления он был выдан одним из своих агентов. При аресте Леметра была захвачена часть его корреспонденции, что привело к задержанию Бротье и еще нескольких участников агентства. Де Поммеле, Сурда и Дюверню де Прей-лу удалось скрыться. Леметр и Бротье отрицали знакомство друг с другом, но аббат выдал имя, на которое он направлял корреспонденцию - "Паоло Филиберти" - в Швейцарию и тем самым раскрыл связи агентства. Леметр был присужден к смертной казни и гильотинирован 9 ноября, несколько других членов агентства были приговорены к различным срокам тюрьмы, а Бротье... выпущен на свободу, поскольку против него "не было выдвинуто никакого обвинения". Это был конец агентства. Правда, некоторые из его участников продолжали шпионаж против республики, но уже без связи с д'Антрегом. Оценка достоверности бюллетеней д'Антрега необходима не только для описания деятельности "Парижского агентства", но, что куда более важно, для выяснения воздействия, оказывавшегося тайной войной, на узловые политические события революционного времени. Говоря о самых нелепых на первый взгляд утверждениях, содержащихся в бюллетенях и им подобных материалах, Матьез писал: "Ничто нельзя до изучения считать абсурдным в эту страшную эпоху, столь таинственную в стольких ее гранях!" Взаимные подозрения Связь с иностранными разведками и роялистским подпольем ставилась в вину ряду видных деятелей революционного лагеря. Позднее список подозреваемых был пополнен в результате исследований и догадок историков революции. Спор об обоснованности таких подозрений продолжается и поныне. Выше приводился пример Лазаря Карно. Немалое политическое значение имели подозрения в отношении Дантона. Жорж Жак Дантон, что бы ни думать о его моральных качествах, был крупным буржуазным революционером. Он имел большие заслуги перед революцией на первых этапах ее развития. Однако во время якобинской диктатуры Дантон своим образом жизни нувориша, "нового богача", жадностью к материальным благам, к богатству, всеми своими общественными связями и симпатиями тяготел к буржуазным кругам, недовольным революционным террором, напуганным угрозой потери собственности, которая им чудилась в якобинских мечтах о равенстве, и выступал рупором этих кругов. Борьба правого крыла монтаньяров против робеспьери-стов - якобинского "центра" - закончилась весной 1794 г. гибелью Дантона и его друзей. Позднее, в конце XIX в., Дантон стал признанным героем либеральных республиканцев. Сочувствующие им историки, вроде А. Олара, восхваляли Дантона, противопоставляя его Робеспьеру. Вызов принял демократический историк А. Матьез. В своей защите Робеспьера он не щадил Дантона. В результате многолетних настойчивых поисков в архивах, сверки нотариальных актов, купчих и других документов Матьез выдвинул против него тяжкие обвинения в продажности, в сотрудничестве с двором и иностранными разведками. Как же доказывает Матьез свои утверждения? Он скрупулезно подсчитывает все возможные законные источники доходов Дантона (адвокатская практика, жалованье депутата) и приходит к выводу, что они никак не могли послужить даже основой для того довольно крупного состояния, которое успел сколотить за короткий срок бывший провинциальный стряпчий. В 1787 г. у Дантона было всего на 12 тыс., а в 1794 г. - уже свыше чем на 200 тыс. ливров различного имущества. Однако обязательно ли считать, что это были деньги, полученные Дантоном от роялистов или от английской разведки? Подобно многим другим депутатам-буржуа, Дантон, вероятно, занимался спекуляцией частью национального имущества (так назывались конфискованные земли дворян-эмигрантов, пущенные в продажу во время революции). Кроме того, в руках Дантона в бытность его министром были очень большие секретные суммы, которые он имел возможность расходовать почти бесконтрольно. Мог он попользоваться и кое-чем из добычи, захваченной французской армией в Бельгии (о чем тоже имеются весомые свидетельства в документах). Все это, конечно, не украшает облика Дантона, но не дает основания для обвинения в подкупе и шпионаже. Вместе с тем есть и другие факты. Еще в начале революции, в ноябре 1789 г., французский посол в Лондоне доносил министру иностранных дел: "...В Париже есть два англичанина - один по имени Дантон, а другой по имени Паре (секретарь Дантона. - Е. Ч.), которых некоторые подозревают в том, что они состоят специальными агентами английского правительства". Трудно подозревать французского дипломата в предубеждении против Дантона. Его имя тогда было еще совершенно неизвестно, и посол даже считал Дантона англичанином. После ареста Дантона среди его бумаг было обнаружено письмо от английского министерства иностранных дел банкиру Перрего с поручением выплатить довольно большие суммы денег людям, обозначенным инициалами. Эти деньги должны были составлять вознаграждение за услуги, оказанные Англии, в частности за выступление с провокационными речами в Якобинском клубе. Неясно, как могло попасть это письмо к Дантону, если оно не было передано ему самим банкиром Перрего. Как бы ни относиться к таким прямым свидетельствам, обвинение Дантона в шпионаже получает и косвенное подтверждение в установленном факте, что он принимал деньги от французского двора. В 1851 г. была опубликована переписка Мирабо с графом Ламарком. В этих доверительных личных письмах, относящихся к 1791 i., Мирабо, который уже состоял на жалованье у двора, упоминает как само собой разумеющееся обстоятельство, что Дантон получал деньги за помощь королю в подготовке контрреволюционного переворота. Одним из сотрудничавших с Дантоном в этих махинациях был некто Талон, проходимец, занявший пост начальника королевской тайной полиции, организатор роялистской пропаганды. Уехав за границу и разбогатев в Англии на финансовых спекуляциях, Талон через девять лет после казни Дантона, в 1803 г., рискнул вернуться во Францию, но был немедля арестован полицией консула Бонапарта. В своих показаниях он рассказал о сотрудничестве с Дантоном, что тот, будучи министром юстиции, когда Талону стало опасно оставаться во Франции, добыл ему заграничный паспорт. Талон подтвердил, что вел переговоры с английскими агентами относительно намерения спасти короля. В этом деле ему опять-таки вызвался помочь Дантон, который думал добиться такой цели принятием декрета об изгнании. По словам Талона, Дантон потребовал, однако, такую крупную сумму, которую английский премьер-министр Уильям Питт Младший никак не соглашался дать, даже если бы король был спасен. Не следует думать, что Талон своими показаниями думал очернить память Дантона. Скорее наоборот, для Талона как роялиста эти поступки Дантона были вполне похвальными, хотя и не бескорыстными. Так что у Талона не было причин лгать. Надо добавить, что еще один из роялистов, Теодор Ламет, в своих мемуарах, увидевших свет только в XX в., вполне независимо от Талона подробно излагает эту историю переговоров Дантона с иностранными державами, в том числе с Англией, о спасении короля за 2 млн. ливров и об отказе Питта дать согласие уплатить запрошенную сумму. Нет нужды продолжать, воспроизводя многочисленные дополнительные свидетельства, которые приводит Матьез, для подтверждения рассказов Талона и Ламета. Французский историк попытался под углом зрения этой версии "пересмотреть" всю деятельность Дантона в годы революции. Большинство специалистов сочли в целом соображения Матьеза недоказанными. Эти историки с полным основанием решительно отвергли его попытку представить Дантона только взяточником и шпионом, игнорируя ту большую революционную роль, которую он сыграл в ряде важнейших событий тех грозовых лет. Факты, собранные Матьезом, не получили огласки в годы французской революции. Но подозрения возникали уже тогда против Дантона, как, впрочем, и против других политических деятелей. Едва ли не все они обвиняли друг друга в стремлении реставрировать монархию, и притом, как правило, конституционную монархию, будь то во главе с представителями Орлеанскою дома (младшей ветви Бурбонов) или с содержащимся в тюрьме малолетним дофином. Подобные обвинения бросались тогда, когда противнику, по существу, инкриминировалось стремление к личной диктатуре, которую должны были "прикрывать" не республиканские, а конституционно-монархические формы государственности. Отсюда видно, насколько реальной представлялась современникам перспектива монархической реставрации. Еще ранее, в начале декабря 1792 г., когда обсуждался вопрос о суде над королем, жирондист Дюне потребовал ввести смертную казнь для всякого, "кто предложит восстановить во Франции королей или королевскую власть под каким бы то ни было названием". Это была угроза Горе, которая будто бы стремилась возвести на трон герцога Филиппа Орлеанского. После измены Дюмурье весной 1793 г. Дантона обвиняли в Конвенте в том, что он был сообщником генерала, связанного с жирондистами, которые строили планы реставрации монархии. В свою очередь, жирондисты повторяли свои обвинения в том, что монтаньяры якобы покровительствуют "орлеанистской фракции". Жирондист Бирото летом 1793 г. инкриминировал якобинцу Фабру д'Эглантину, тесно связанному с Дантоном, намерение предложить в иносказательных выражениях Комитету общественного спасения возвести на престол короля "как верное средство спасения республики". Дантон, в свою очередь, еще в речи 1 апреля 1793 г. предъявил жирондистам такое же обвинение. Сен-Жюст и Кутон обвиняли жирондистов в составлении плана "захватить Тампль и провозгласить королем Людовика XVII". Накануне и во время событий 31 мая - 2 июня 1793 г., приведших к свержению жирондистов, их лидеры заявляли, что монтаньяры получили деньги из Англии для подготовки своего выступления и последующего восстановления монархии. Обвинения в намерении способствовать реставрации постоянно фигурировали во время ожесточенной внутренней борьбы в якобинском блоке в период, предшествовавший 9 термидора. Через несколько месяцев после термидорианского переворота, 5 октября 1794 г., такой убежденный республиканец, как Камбон, утверждал, будто Робеспьер, Дантон и Паш еще 23 мая 1793 г. имели встречу с бароном Батцем в его доме, обсуждая возможность возвращения на трон Людовика XVII. Бывший секретарь Комитета общественной безопасности Сенар - свидетель, правда, ненадежный - уверял в своих "Мемуарах", что руководители монтаньяров рассматривали возможность создания военного правительства, главой которого намечали Филиппа Орлеанского, близкого к дантонистам, либо самого Дантона или Робеспьера, который, однако, отверг эти планы. Узнав об аресте депутатoв Конвента Шабо, Базира, Жюльена из Тулузы и Фабра д'Эглантина, эмигрантские круги рассматривали это как крушение роялистского заговора с целью освобождения дофина. Наиболее умные среди эмигрантов вполне верили обвинениям в намерении восстановить монархию, выдвигавшимся против руководителей различных якобинских группировок во время процессов над ними в Революционном трибунале. Менее чем через неделю после термидорианского переворота, 3 августа 1794 г., Малле дю Пан в письме к главе английской секретной службы в Бельгии лорду Элджину писал, что главари этого переворота - "сторонники Дантона, казненного за намерение провозгласить королем Людовика XVII". Английский дипломат и разведчик У. Майлс в апреле 1794 г., узнав о казни Дантона, писал: "Дантон в феврале 1793 г. стремился к установлению регентства". Обвинение в скрытом роялизме, в стремлении учредить регентство при малолетнем Людовике XVII выдвигалось едва ли не против всех руководителей политических партии - его предъявляли жирондистам, эбертистам, дантонистам, потом Робеспьеру и его сторонникам. Оно повторяется как рефрен в речах общественного обвинителя Фукье-Тенвиля. Известный юрист и историк М. Гарсон считает, что поэтому ни в одном случае такое обвинение не заслуживает доверия. "Если бы, - писал он, - подобное обвинение выдвигалось лишь против Шометта и его приспешника Эбера, оно заслуживало бы самого детального рассмотрения. Но оно было использовано без особой убедительности против почти всех остальных". Этот аргумент, сам по себе весомый, все же не дает основания решить вопрос. Ведь не исключено, что постоянно выдвигавшееся обвинение могло оказаться справедливым в отдельных случаях. К тому же никому из тогдашних политиков не было предъявлено таких конкретных улик, как Эберу. Другой вопрос, было ли все же обвинение достаточно обоснованным. Чтобы приблизиться к истине, надо в полной мере учитывать "человеческий фактор". Никто из революционных деятелей не имел революционного прошлого до взятия Бастилии. Они были, конечно, сторонниками идей Просвещения, но оно было революционным только в потенции, а его идеологи, как правило, возлагали свои надежды на просвещенного монарха, и те из них, кто дожил до 1789 г., за очень немногими исключениями, не приняли революцию. В начале революции будущие якобинцы были конституционными монархистами. Республика многим из них рисовалась аристократическим учреждением, образцом чего были Древний Рим, итальянские торговые республики, вроде Венеции, или шляхетская Речь Посполита. Жирондистам представлялось, что плебейские выступления губят свободу, ведут к "анархии", прокладывая тем самым путь к восстановлению абсолютизма или к личной диктатуре одного или нескольких честолюбивых демагогов типа древнеримских триумвиров. Позднее гибель собственной партии казалась и жирондистам, и дантонистам, и робеспьеристам равносильной гибели республики и свободы. Жирондисты в победе якобинцев видели не только угрозу собственности, но и покушение на основы нового гражданского общества. Для борьбы против якобинцев оправдан даже союз со вчерашними противниками - сторонниками восстановления монархии. Хотя в годы революции огромные массы французов порвали с монархическими иллюзиями и подтвердили делом свою преданность республике, однако для определенной части народа монархические иллюзии отнюдь не ушли в прошлое, причем не только в Вандее и других департаментах, где контрреволюционное движение приняло широкий размах. Напомним, что позиции католической церкви оставались крепкими во многих районах Франции и ее влияние было полностью употреблено в пользу роялистов. Не забудем, что особенно важно, что роялистские настроения даже усилились среди значительной части буржуазии, считавшей восстановление монархии гарантией против "санкюлотских эксцессов". Вспомним, что в октябре 1795 г. значительная часть буржуазных кварталов Парижа выступила под роялистским знаменем против Конвента, что в 1797 г. роялисты, казалось, были близки к овладению властью парламентским путем. В 1793 г. не только Болото Конвента, но и три четверти жирондистов были роялистами. Разногласия между конституционными и "чистыми" монархистами имели глубокие корни. Эмигранты и их единомышленники строили планы беспощадной расправы с "цареубийцами", восстановления сословного строя, абсолютизма, всех институтов феодально-абсолютистского режима. При этом многие из них не скупились на угрозы, вроде пожелания графа Утремона, чтобы повесили всех тех, кто остался в живых из членов Учредительного собрания. Другие считали, что лица, купившие имущество духовенства, должны быть расстреляны. Тем самым эмигрантские круги толкали в ряды своих противников подавляющую часть собственнической Франции, не только политических вождей новой буржуазии, таких как бывшие якобинцы Баррас, Фрерон, Тальен, но и тех представителей старой денежной и торгово-промышленной буржуазии, от лица которых как раз выступало большинство членов Учредительного собрания и Болото в Конвенте. По мере углубления революции в лагерь ее противников переходили различные фракции буржуазии, представленные на политической арене первоначально партиями фейянов и жирондистов. Хотя эти партии потерпели поражение в борьбе, включая вооружен