сингфорсе так и не удалось. Кричать контрреволюционеры кричали, а трогать нас боялись, знали, что матросы своих товарищей-большевиков в обиду не дадут. Как раз в канун июльских событий я выехал по заданию Гельсингфорсского комитета большевиков в провинцию и в Петроград попал только в середине июля. Узнав об аресте Дыбенко и других балтийцев, я решил повидаться с товарищами. Свидания мне, конечно, не разрешили, хорошо, что самого не схватили, и я, не задерживаясь в Питере, отправился в Гельсингфорс. Работа там кипела. Уже через неделю после закрытия "Волны" Гельсингфорсский комитет большевиков обратился к командующему флотом Балтийского моря контр-адмиралу Развозову с требованием немедленно снять печати с пашей типографии и вернуть комитету все партийное имущество, захваченное властями при налете на редакцию "Волны". Несколько дней спустя мы наладили выпуск новой газеты. Назвали ее "Прибой". А тут начался корниловский мятеж. Балтийские моряки дружно поднялись на защиту революции. Силами питерских рабочих, солдат и балтийских моряков, возглавляемых большевистской партией, мятеж был подавлен в течение нескольких суток. Отношения между Балтийским флотом и Временным правительством становились вес более напряженными. Дело шло к прямому столкновению. В конце августа Временное правительство дало разрешение на выезд за границу царской фрейлине Врубовой и каким-то царским сановникам, но на пограничной станции Рахимяки Вырубову с компанией задержала матросская застава и доставила в Гельсингфорс, откуда их отправили в Свеаборгскую крепость. Это было уже прямым неподчинением Временному правительству. Дальше - больше. Вскоре после разгрома корниловщины, в начале сентября, большевики провели в Центробалте решение поднять на всех судах красные флаги в знак протеста против декрета Временного правительства, наименовавшего Россию Российской республикой, без упоминания Демократической. Вслед за этим была принята резолюция, в которой говорилось, что Центробалт "стоит за передачу власти Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов". В эти дни, оставшись как-то с глазу на глаз со мной и Дмитриевым, Залежский сказал: - Имейте в виду, ребята, сейчас здесь, в Гельсингфорсе... Ильич. - Ильич?! Здесь? - Да, здесь. Только - молчок, никому ни гугу. Ильич, конечно, живет нелегально. Вам я вот почему сказал: надо быть наготове. Адрес я вам пока не скажу, незачем, а вот оружие держите всегда при себе да отлучайтесь из комитета поменьше, будьте под руками, чтобы в случае нужды мигом поспеть куда потребуется. Куда - тогда скажем. Мы с Дмитриевым, еще несколько ребят, крепких большевиков, после того разговора почти не смыкали глаз. Все посматривали на Залежского - не надо ли чего? Но все было спокойно. Ильич был укрыт надежно, никто его не тревожил, и наше вмешательство не понадобилось. 25 сентября собрался 2-й съезд представителей Балтийского флота, потребовавший немедленного созыва Всероссийского съезда Советов и передачи всей сласти Советам. В своей резолюции съезд прямо заявил: "2-й съезд представителей Балтийского флота требует от Центрального Исполнительного Комитета немедленно созвать Всероссийский съезд Советов; в случае отказа съезд предлагает Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов взять на себя инициативу созыва Всероссийского съезда Советов, который и должен взять власть в свои руки". Представители Балтийского флота выступили уже не только против Временного правительства, но и против меньшевистско-эсеровского ЦИКа. Тем временем большевики вновь прочно взяли руководство Центробалтом в свои руки и решительно повернули Центробалт на большевистские рельсы. Из тюрьмы были выпущены, вернулись в Гельсингфорс и возобновили работу Дыбенко и другие товарищи, арестованные Временным правительством 7 июля. В середине октября Центробалт принял постановление об организации на всех крупных кораблях постоянных боевых взводов, которые были бы готовы выступить по первому требованию Центробалта и выполнить любое его распоряжение. Надвигались решающие дни. ШТУРМ Под напором народных масс Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих и солдатских депутатов вынужден был принять решение о созыве II Всероссийского съезда Советов. Съезд сначала был назначен на 20, затем отодвинут на 25 октября 1917 года. Балтийские моряки избирали своих депутатов на Всероссийский съезд Советов 4 октября на одном из заключительных заседаний 2-го съезда представителей Балтийского флота. 19 октября Центробалт провел дополнительные выборы делегатов на Всероссийский съезд Советов; среди избранных оказался и я. В тот же день состоялось большое заседание Центробалта совместно с делегатами матросских собраний, судовых и ротных комитетов. На этом заседании мы решили власти Временного правительства больше не признавать и его распоряжений не выполнять. Ребята, матросы, узнав, что я избран на съезд и должен буду поехать в Питер, наказывали мне: "Скажи в ЦК, чего тянут? Начинать пора. Если Питер не начнет, сами выступим. Готовы. Так и передай". Уехал я в Питер 20 октября. Гельсингфорсский комитет партии в Центробалт, не ожидая открытия съезда Советов, послали меня для связи с ЦК большевиков. Дали мне и еще одно поручение: забрать царскую яхту "Штандарт", стоявшую на Неве, и отправить ее в Кронштадт, откуда она должна была быть доставлена в Гельсингфорс. Нужна нам была радиостанция, имевшаяся на яхте, да и сама яхта могла пригодиться для нужд Центробалта. Дело это оказалось не легким. Для отправки яхты в Гельсингфорс нужна была поддержка Центрофлота, находившегося в Питере, в Адмиралтействе, так как штаб категорически запретил уводить яхту с Невы. Однако в Центрофлоте заправляли меньшевики и эсеры, и, когда я обратился туда за помощью, они встали на дыбы. Что делать? Решил я тогда отправиться в Кронштадт. Там народ свой, большевики. Уж кто-кто, а кронштадтцы помогут! Добрался я до Кронштадта благополучно - и прямо в комитет большевиков. Пришел: что такое? Никого из знакомых на месте нет, все куда-то спешат, торопятся. По одному, по два, целыми группами заходят матросы, шумят, перекинутся несколькими словами - и скорее в порт, на корабли. Настроение у всех приподнятое, возбужденное. Стараюсь по обрывкам фраз понять, в чем дело, вдруг вижу Людмилу Сталь, активного работника питерской большевистской организации, с которой не раз приходилось встречаться летом в Секретариате ЦК. Я сразу к ней: - Товарищ Сталь, хоть вы толком объясните, чего кронштадтцы так взбудоражились? - А вы что, в Гельсингфорсе ничего не знаете? - Как, - говорю, - не знаем?! Знать-то кое-что знаем. К восстанию готовы. Но когда? Может, пора? Я из Гельсингфорса, почитай, два дня как уехал, все в Питере по приемным пороги околачивал, вот и поотстал. - Да, - говорит Сталь, - действительно, вы не в курсе дел. Кстати, по каким это приемным вы там околачивались? Зачем? Рассказываю ей о своих неудачах со "Штандартом", а в голове мысли: что значит не в курсе дел? Может, в самом деле, пора начинать? Сталь выслушала меня и говорит: - Зря вы, товарищ Мальков, сюда приехали. Никто вашей яхтой заниматься в Кронштадте не будет, не до нее сейчас. Я вспылил. - Как это то есть моей? Да по мне пропади этот "Штандарта пропадом. Но есть приказ Центробалта, и я этот приказ выполнять должен... - Вот и хорошо, и выполняйте. Подберите сами несколько человек поэнергичнее и действуйте. Только действуйте решительнее, по революционному, а не ходите по канцеляриям. Кронштадтцы же возбуждены потому, что по лучено указание Центрального Комитета приводить народ в боевую готовность и с минуты на минуту ждать сигнала. Дальше расспрашивать я не стал. Все стало ясно. Не теряя времени, я поспешил в Петроград и сразу отправился на "Аврору", рассчитывая на помощь товарищей: со "Штандартом"-то надо скорее кончать и браться за дела посерьезнее. Еще в Центрофлоте, ругаясь с эсерами, я грозил им: "Не поможете, пойду на "Аврору"!" В тот момент я сам особого значения своей угрозе не придавал, ну чем, в самом деле, могли помочь мне авроровцы? Теперь положение изменилось: со дня на день выступаем, пора действовать по-революционному! С этим я и явился на "Аврору". Товарищи встретили меня радушно, выслушали, посочувствовали, но выделить людей отказались. Не можем, говорят, ждем приказа от Военно-революционного комитета, того и гляди будем пары поднимать и двигаться вверх по Неве, к центру города. Каждый человек должен быть на месте. ("Аврора", закончив ремонт, швартовалась у причалов Франко-Русского завода, невдалеке от устья Невы.) Стоим мы на палубе крейсера, разговариваем, вдруг видим - катит броневик, за ним движется около роты юнкеров. Впереди - прапорщик. Подошли к "Авроре", прапорщик и кричит: - Эй, на корабле. Там у вас Мальков, член Центробалта, есть? - Есть, здесь он,-- отвечает один из авророацев, - а тебе зачем? - По приказу Верховного главнокомандующего Керенского мы арестуем Малькова. Пусть немедленно сойдет сюда и следует с нами! Ну, тут такой шум поднялся, не приведи господи. - Ишь ты, - кричат ему, - какой прыткий! Может, сам сюда поднимешься, мы тебе покажем такого верховного, что маму родную не узнаешь!.. Прапорщик рассвирепел: - Это что, измена? Немедленно выдать Малькова, не то силой возьму! - Силой? А ну, попробуй! Прапорщик повернулся к своим юнкерам, что-то скомандовал; смотрим, те берут винтовки на изготовку, а броневик начинает поворачивать башню с пулеметом. Авроровцы рассердились не на шутку. Несколько человек бросились к орудиям и стали наводить их на юнкеров. Едва те увидели грозные жерла орудий, направленные на них в упор, их будто ветром сдуло. Прапорщик, подхватив полы болтавшейся шинели, первым бросился за угол. Не заставил себя ждать и броневик, поспешно укативший вслед за юнкерами. Между тем дело со "Штандартом" у меня ни с места. Отправился я во 2-й Балтийский экипаж. Разыщу, думаю, двух-трех ребят, что-нибудь сообразим. Только пришел, навстречу наш балтиец Анатолий Железняков, тоже делегат съезда Советов, парень смелый, решительный. Я к нему. - Пойдешь, - говорю, - Анатолий, со мной царскую яхту забирать? Есть распоряжение Центробалта, надо выполнять - Ну что ж, - сразу согласился Железняков. - Пошли! Отправились мы с ним сначала на "Штандарт" посмотреть, кто там из команды остался, что за народ. Ребята оказались ничего, против отправки яхты в Гельсингфорс никто не возражал. Только, говорят, своим ходом идти не может, буксир нужен, да не один, а несколько. Один не потянет. - Ладно, - отвечаю, - мне ваше согласие нужно, а насчет буксира сам позабочусь. Будет буксир. Сошли мы с Железняковым с яхты и двинулись вдоль берега. На мне матросский бушлат, а под бушлатом - здоровый американский пистолет системы "Кольт". Смотрим, буксир вроде подходящий стоит возле берега. Переглянулись мы с Анатолием - и на буксир. Подходим к капитану. Я командую - Швартуй "Штандарт". В Кронштадт поведешь. - Не могу, - отвечает капитан, - у меня приказ командующего портом с места не трогаться. Я вынимаю кольт: - Вот тебе приказ! Капитан сразу согласился. Железняков остался на буксире, а я на другой пошел. Рядом их еще несколько стояло. Там тоже пришлось "нажать". Ничего, подействовало. Набралось у нас целых пять буксиров. Отшвартовали они "Штандарт" и потащили вниз по Неве, в море, к Кронштадту. У меня - гора с плеч. Наконец-то с проклятой яхтой разделался. Было это в воскресенье 22 октября 1917 года. Как раз этот день Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов объявил днем Совета, днем смотра и мобилизации сил питерского пролетариата и солдат Петроградского гарнизона. Газета "Рабочий путь" вышла с большим аншлагом: "Сегодня день Петроградского Совета. Товарищи рабочие и солдаты! Зовите массы под знамя Петроградского Совета! Все на митинги!" Бурные митинги и собрания шли в этот день по всему городу. Шли они под большевистскими лозунгами, лозунгами передачи всей власти Советам, Настроение среди питерских рабочих и солдат было самое боевое. Про матросов и говорить нечего. Атмосфера была накалена до предела, чувствовалось, что вот-вот должна разразиться гроза. Готовилась и контрреволюция. В Петроград стягивались верные Временному правительству силы. На улицах появились казачьи патрули, юнкера, броневики. На 22 октября назначили было крестный ход казаков, но в самый канун 22-го Временное правительство его отменило. Перетрусило, как видно. Отправив царскую яхту в Кронштадт, мы с Железияковым направились на Петроградскую сторону, в Народный дом, где шел один из самых многолюдных митингов. Приходим. На трибуну лезут эсеры и меньшевики, только народ их не слушает, просто стаскивает с трибуны. Требуют большевиков. Большевистские ораторы выступают один за другим. Вот Луначарский, за ним на трибуне Яков Михайлович Свердлов. Луначарский говорит здорово, заслушаешься, а Свердлов и того пуще. Голос у него гремит, ну просто иерихонская труба. Народ кричит, аплодирует большевикам без конца. Кончился митинг, я отправился в Смольный, к Якову Михайловичу. Застал его в Военно-революционном комитете. - Так и так, - говорю, - прибыл на съезд Советов из Гельсингфорса. Матросы просили передать, что выступать пора, не то сами начнем. Хотелось бы знать, как ЦК решил. - Связь с Гельсингфорсом мы держим крепкую, - отвечает Яков Михайлович, - на строение моряков знаем. Вопрос о восстании ЦК решен, выступаем в ближайшие дни. Скажем, когда будет нужно. Тебе же и сейчас дело найдется... Послал Яков Михайлович меня к Подвойскому, а от Николая Ильича пошли поручения одно за другим. Днем 24 октября зашел я во 2-й Балтийский экипаж пообедать. Там я кормился, пока находился в Питере. Слышу, матросы говорят: юнкера мосты разводят. Вот, думаю, история! Затеяло юнкерье центр от рабочих районов отрезать. Надо проверить! Позвал одного товарища, и отправились мы с ним в порт. Видим, стоит машина начальника порта. Подходим к шоферу. - Поехали! - говорю. Он и слушать не хочет: "Кто ты таков?" Я за кольт - шофер сразу переменил топ и стал вводить мотор. Сели мы с товарищем в машину - и к Николаевскому мосту, Подъехали, будто все в порядке, мост наведен. На мосту и на набережных полно красногвардейцев, матросов. Вышел я из машины (товарищ остался шофера караулить, как бы не удрал), расспросил одного, другого. Оказывается, около двух часов дня явились юнкера, согнали с моста пешеходов, извозчиков, автомобили, остановили трамваи, закрыли всякое движение и начали разводить мост. В это время подоспели красногвардейцы и матросы с "Авроры", которую по распоряжению Военно-революционного комитета подтянули к Николаевскому мосту. Они разогнали юнкеров, навели мост и встали на его охрану. Смотрю - в толпе один приятель, авроровец. И он меня увидел, подходит. - Видишь, - говорит, -- как дело оборачивается. Надо за юнкеров всерьез браться, та кой приказ Ревкома. Так что зря околачиваться нечего! Я и сам вижу, что надо действовать, только как? Надо, пожалуй, в Смольный ехать, к Подвойскому. Вернулся к машине, рассказал все товарищу. - Поедем, - говорю, - в Смольный, в Ревком. А он отвечает: - Можно, конечно, и в Смольный. Да ведь дело-то ясное! Юнкеров разоружать надо, так и в Ревкоме скажут. Только выругают, что без толку ездим, время тратим. Может, сразу возьмемся? Я еще утром слышал в Смольном о воззвании Ревкома к солдатам и рабочим Петрограда дать отпор контрреволюции, Там говорилось о решительной борьбе с юнкерами. Чего, думаю, на самом деле? Действовать надо! Сели мы в машину и велели шоферу на Невский ехать, юнкеров ловить. Он и сам уже понял, в чем дело, парень-то оказался ничего и поехал охотно. Выехали мы на Невский, смотрим, где юнкера. Как двух-трех юнкеров увидим, сразу к ним. Останавливаем машину, выскакиваем, пистолеты в руках: "Сдавай оружие!" Наберем полную машину юнкеров и везем в Петропавловскую крепость, там охране сдаем. Так всю ночь проездили. Под утро товарищ говорит: "Ну, мне пора обратно, в Балтийский экипаж". Отвез я его, а сам в Смольный поехал. Только вошел, навстречу Николай Ильич. - Мальков? Ты откуда? - Да вот по Невскому ездил, юнкеров разоружал и возил в Петропавловскую крепость. - В Петропавловскую? Правильно. Только ездил на чем же? - А у меня машина есть, в порту забрал. - Вот это хорошо. Пошли! И Николай Ильич стремительно зашагал через две ступеньки. Я за ним. В одной из комнат третьего этажа сидел, понурясь, какой-то военный с погонами подполковника. Возле него два красногвардейца с винтовками. - Вот, - говорит Подвойский, - начальник контрразведки штаба Петроградского военного округа подполковник Сурниц. Вези этого подполковника туда же, в Петропавловку. Сдашь комиссару крепости. Взял я начальника контрразведки, вывел из Смольного, посадил в машину - и в крепость. Сидит подполковник в машине ни жив, ни мертв. Трясется. Довез его, сдал комиссару, а сам обратно. Только до Смольного не доехал... Дело шло к утру, светать начало, по улицам бегут мальчишки-газетчики, тащат пачки разных газет: "Дело народа", "Новая жизнь", "Речь", "Новое время", "Биржевые ведомости" ("Биржевка", как эту газету называли), ну и, конечно, наш "Рабочий путь". Только я тут не о "Рабочем пути", а о "Биржевке" подумал. Паршивая была газетенка, черносотенная, вечно всякие пакости печатала, не раз на моряков-балтийцев клеветала. Терпеть мы "Биржевку" не могли. Специально о ней в Центробалте вопрос ставили, принимали резолюции протеста, посылали в "Биржевку", да она их не печатала. Вынесли, наконец, решение: просить правительство закрыть "Биржевые ведомости", как клеветническую, буржуйскую газету. Только никакого проку не было. Вот об этом-то решении я теперь и вспомнил и велел шоферу ехать в Балтийский экипаж. Приехал, говорю ребятам; пора "Биржевку" прикрыть, нечего с ней церемониться! Есть решение Центробалта. Сразу нашлось несколько охотников. Сели мы в машину и поехали па Галерную, в редакцию "Биржевых ведомостей". Подъезжаем, ребята выскочили из машины, встали у входов, никому ни войти, ми выйти не дают. В это время мальчишки несут последний выпуск "Биржевки". Газеты мы у них отобрали и выбросили, а им велели убираться. Сам же я в редакцию пошел. Вхожу. Сидят несколько человек. - По постановлению Центробалта, - говорю, - закрываю вашу газету. Они молчат, как воды в рот набрали. Одна девица начала было спорить, но я с ней и разговаривать не стал. - Эх вы, культурные люди! В России революция началась, а вы грязную газету издаете, клевету разводите. Брысь отсюда, чтоб и духу вашего не было! Ну, они и кинулись кто куда. На другой день эсеровская газета "Дело парода" писала: "Вчера утренний выпуск "Биржевых ведомостей" не вышел. Редакция газеты на Галерной была захвачена отрядом моряков..." Когда выходил я из редакции "Биржевки", смотрю, по соседству, в том же здании, журнал "Огонек" разместился. Тоже вредный журнал. Вранья в нем много было, а рабочих, большевиков так просто грязью обливал. Посоветовались мы с ребятами, решили заодно и его закрыть. Закрыли и охрану поставили, а я в Смольный поехал - доложить. Время было около 7 часов утра 25 октября. Не спал я вторые сутки, да и проголодался основательно. Вижу - булочная. Захожу, а продавцы хлеб мне не продают, требуют карточки. Я им говорю: - Откуда у меня карточки? Вы же видите - я матрос. Нет у меня карточек. Они, однако, свое. К счастью, женщины, которые были в магазине, вступились за меня: - Дайте ему хлеба, он за революцию воюет! Взял я хлеб, половину сам по дороге съел, другую шоферу отдал. А он еле за рулем сидит, на ходу засыпает. - Отпусти ты меня, - просит, - пожалуйста. Устал, сил моих больше нет тебя возить. - Ладно, - говорю, - до Смольного довезешь и можешь ехать... Приехал в Смольный, поднялся на третий этаж, прямо в Военно-революционный комитет. Вхожу. Не очень большая комната, две двери: одна, через которую я вошел, в коридор, вторая направо - в маленькую комнату, смежную с первой. Мебели в комнату почти никакой, только налево от входа два стула. На одном, согнувшись, сидит какой-то человек, положил на другой стул бумагу и быстро-быстро пишет. Повернут этот стул спинкой к стене, а у стены, опершись руками на спинку стула, стоит Владимир Ильич и говорит. Тут же, в комнате, Свердлов, Дзержинский, Подвойский, Урицкий, Аванесов, Антонов-Овсеенко, еще несколько человек незнакомых. Некоторые стоят, другие сидят на полу, на корточках. Всего в комнате человек десять - двенадцать. Обсуждается вопрос о штурме Зимнего дворца, где засело Временное правительство. Я остановился у двери. Как раз Владимир Ильич кончил говорить. Все зашумели. Посыпались реплики, вопросы. Подвойский сказал: - Надо составить план штурма Зимнего. Поручили Антонову-Овсеенко, Лазимиру и мне. Лазимир, совсем молодой прапорщик, почти юноша, был тогда левым эсером, но шел с большевиками. Он очень активно работал в Военно-революционном комитете, был даже первым его председателем, до Подвойского. Вскоре после Октября он окончательно перешел к большевикам. Вышли мы во вторую комнату. Там стояла высокая тумбочка, вроде учительской кафедры. Возле нее мы и примостились. Обменялись мнениями, и Антонов-Овсеенко стал писать. Наметили всего пять пунктов: В 9 часов вечера послать в Зимний парламентеров и предъявить ультиматум. Если Временное правительство откажется немедленно сдаться, Петропавловская крепость дает сигнал ракетой. После этого "Аврора" дает три холостых выстрела. Петропавловская крепость открывает стрельбу по Зимнему дворцу боевыми снарядами. По этим сигналам красногвардейцы, моряки и солдаты начинают штурм Зимнего. Между прочим, кое-кто, в том числе и некоторые историки, выражает сомнение: не может, мол, быть, чтобы план штурма Зимнего вырабатывался только 25 октября, да и насчет председательствования Ленина на заседаниях ВРК не известно. Нет этого в документах! В документах действительно этого может и не быть. Тогда было не до документов, и далеко не все в документах зафиксировано. Но тут на помощь приходят люди, память. В жизни каждого человека бывают моменты, которые врезаются в память навсегда, навечно. Так и это утро 25 октября 1917 года, Ленин, облокотившийся на спинку стула, поручение ВРК, все значение которого я понял лишь много-много позже, никогда не изгладятся из моей памяти (О том, когда рассматривался план взятия Зимнего, рассказывают и другие. Один из руководителей ВРК, В. А. Антонов-Овсеенко, 1918 году, то есть через год после Октябрьских дней писал "Утром 24 октября по распоряжению Военно-революционного комитета выход закрытых газет был возобновлен... Военно-революционный комитет для разработки плана борьбы с Временным правительством выделил особую комиссию из трех лиц: Подвойского, Лашевича и меня, которая отдала ряд распоряжений по занятию вокзалов, наводке мостов, захвату электростанции, телеграфа и телефона, Петроградского телеграфного агентства. Одновременно было принято решение о разгоне Совета республики. Это было осуществлено к 2 часам дня 25 октября. Принят был предложенный мною план захвата Временного правительства в Зимнем дворце". ("Известия", 6 ноября 1918 г., No 243.). Другой активный участник Октябрьского восстания и штурма Зимнего, комиссар Павловского полка в Октябрьские дни О.Дзенис, в 1921 году писал: "Так прошла вся ночь с 24 на 25 октября... Утром я направился в Ревком (Военно-революционный комитет. - Ред.) для участия в выработке плана предстоящих действий и для получения дальнейших директив... Утром 25 октября, часов в 11, в комнате Ревкома в Смольном намечался в грубых чертах "оперативный план". Было решено оцепить Зимний дворец и Дворцовую площадь плотным кольцом. Мы, приехавшие из частей, немедленно отбыли на свои места практического проведения задачи", ("Правда", 6 - 7 октября 1921 г., No 251.) Как известно, к окружению Зимнего практически приступили около 4 часов дня 25 октября 1917 года. - ред.) Кончив писать, мы вернулись в первую комнату. Антонов-Овсеенко доложил наши соображения, и Военно-революционный комитет их утвердил. Заняло все это около часа. Время было 8 часов утра 25 октября 1917 года. Мы с Антоновым-Овсеенко тут же вышли из Смольного, сели на стоявший невдалеке на Неве буксир и поехали в Петропавловскую крепость. Рассказали комиссару Петропавловки Благонравову о решении Военно-революционного комитета, велели тащить орудие на стенку и готовить ракеты. Благонравов принялся за дело, а мы поехали на "Аврору". Там все в нетерпении. Судовой комитет ждет приказа Военно-революционного комитета. Ребята так и горят, похаживают возле орудий. Сказали мы им, что по сигналу Петропавловской крепости нужно дать три холостых выстрела, и поехали на минный заградитель "Амур". "Амур" около полудня доставил из Кронштадта человек пятьсот моряков, народ отборный, одеты прекрасно, все с оружием. Над палубой "Амура" была натянута сетка. Мы с Антоновым-Овсеенко забрались на сетку, произнесли короткие речи и разъяснили матросам задачу, сказав, что в 9 часов вечера начинается штурм Зимнего, если Временное правительство до этого не капитулирует. Тут такое поднялось, что и сказать трудно. "Ура!" кричат, нас было качать вздумали. Еле мы вырвались и скорее обратно, в Смольный. Антонов-Овсеенко куда-то ушел, а мне Подвойский дал новое задание: - Из Гельсингфорса подошли миноносцы "Самсон" и "Забияка". Поезжай сейчас на "Самсон" и жди команды, надо будет - откроете огонь по Зимнему! Я отправился. Добрался до "Самсона", а он стоит на Неве так, что Зимнего не видно. Другие здания загораживают. Пошли, мы с матросами на берег, развели мост и подогнали миноносец, куда было нужно, поближе к дворцу. В 9 часов вечера вахтенный матрос доложил, что с Петропавловской крепости дана ракета. Вслед за ней грянули выстрелы с "Авроры". Штурм Зимнего начался. Время идет, а ружейная и пулеметная перестрелка все не кончается: то вроде стихнет, то опять усилится. Пора, думаю, и нам огонь открывать, время уже к 11 часам вечеря подходит, только приказа все нет. Дал на всякий случай команду приготовиться к стрельбе. Подходит ко мне офицер и говорит, что стрелять нельзя. Орудия крупные, откроем пальбу прямой наводкой, все на куски разнесем. Решил я сам пройти к Зимнему, проверить, как там дело обстоит. Неужели, думаю, о нас забыли, а нам давно пора огонь открыть. Спустился на набережную, иду, только - что это? Как будто стрельба вдруг прекратилась. С Дворцовой площади крики какие-то доносятся, шум, свист. Кинулся я бежать, выскочил па площадь, гляжу - юнкера, ударницы из женского батальона. Все разоружены. Поодаль кучка штатских жмется, зажатая а плотном кольце матросов, солдат, красногвардейцев, - министры Временного правительства, Вокруг народ шумит. Взят Зимний! Все! Народу в Зимний набилось - что-то невообразимое. Тут не только красногвардейцы и солдаты, что дворец штурмовали, а масса всякой публики набежала. Кто делом занят, а кто и просто глазеет. Чудновский - первые дни он был комендантом Зимнего - собрал красногвардейцев, матросов, велел очистить дворец от посторонних. Я вижу, на "Самсон" мне возвращаться не к чему, там мое дело кончилось, надо пока тут помочь. Дали мне под команду группу матросов, и стали мы из Зимнего лишний народ, удалять. Дворец быстро очистили. За временем я, конечно, не следил, не до того было, а уже поздний вечер, вечером же должен открыться II Всероссийский съезд Советов, наверное, даже давно открылся. А ведь я - делегат! Вот незадача. Кинулся скорей в Смольный. Машины у меня нет, трамваи не ходят, пришлось пешком, а конец немалый. Пришел в Смольный, ног под собой не чую, - и в зал, где уже давно идет заседание съезда Советов. Только не тут-то было! Едва я вошел, как навстречу Николай Ильич Подвойский. Он в эти дни словно везде поспевал, казалось, в десятке мест был одновременно. - Прибыл? - спрашивает. - Как "Самсон"? - "Самсон" в порядке, Николай Ильич. Только мне там делать нечего, и так я вроде самое горячее время даром просидел. Стрельбу наша не понадобилась. - А ты жалеешь, что без орудийной пальбы обошлось? - Да нет, не жалею, только обидно, что к шапочному разбору поспел. - Ну, не горюй, - ободрил меня Николай Ильич, - до шапочного разбора еще далеко. Дела наши, брат, только начинаются. Послал он меня в Петропавловскую крепость к Благонравову с каким-то поручением, благо заседание съезда все равно уже к концу шло. Там, в комендантской Петропавловки, я вздремнул пару часов (как-никак третьи сутки на ногах!) и вернулся обратно, в Смольный. Наступило 26 октября 1917 года. Пришел в Ревком, там Антонов-Овсеенко о чем-то оживленно беседует с Николаем Ховриным, тоже членом Центробалта. Я к ним. - Теперь, - говорю, - что делать? - Что делать? - переспросил Антонов-Овсеенко. - Центрофлот арестовывать, вот что делать. Глянули мы с Ховриным друг на друга. Молчим. - Значит, так, - продолжает Антонов-Овсеенко, - Центрофлот мы прикрываем, хватит терпеть эту меньшевистско-эсеровскую лавочку. Членов Центрофлота арестовать. Это ваше дело. На место Центрофлота создаем Временный Морской революционный комитет, а там разберемся. Председателем Морского Ревкома будет наш же балтиец Иван Вахрамеев, - знаете его? - а членами Ховрин, Мальков, еще несколько человек. Ясно? Действуйте! Тут же мне и мандат выдали: "КОМИССАР МОРСКОГО МИНИСТЕРСТВА ОТ ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННОГО КОМИТЕТА" "26 октября 1917 г. No 4 г. Петроград. УДОСТОВЕРЕНИЕ. Предъявитель сего член Временного Морского Комитета тов. Малько, что и удостоверяется" Взяли мы мандаты, собрали в Смольном еще несколько моряков и отправились в Адмиралтейство распускать Цинтрофлот и организовывать Временный Морской революционный комитет. Ясно-то нам было ясно, да не так все просто. Слов нет, в Центрофлоте засели меньшевики и эсеры, но не какие-нибудь буржуи, а все свой брат, матрос. Как тут их будешь арестовывать? Это тебе не юнкеров на Невском хватать: там вроде сражения получалось, кто кого. Здесь дело другое. Рассуждали мы дорогой, рассуждали и сами не заметили, как дошли до Адмиралтейства. Постояли еще с минуту на улице - и в Центрофлот. Как вошли, Ховрии сразу скомандовал: "Свистать всех наверх!" Комната, глядим, большая, народу в ней порядочно, еще и из других комнат сбежались. Много знакомых, мне-то особенно: всего три дня назад я с ними из-за "Штандарта" воевал. Смотрят на нас, пересмеиваются. Вы, мол, чего сюда явились? Откашлялся Ховрин и говорит: - Дело, братва, такое. Есть приказ Ревкома: Центрофлот прикрыть, а вас арестовать. Понятно? Они посерьезнели. - Значит, вы за этим и пришли? - Да, за этим. Именем Ревкома объявляю вас арестованными. Один из цептрофлотцев и спрашивает: - Что же, теперь, выходит, вы нас в тюрьму поведете? - Зачем в тюрьму, - отвечает Ховрин, - здесь и будете сидеть, пока Ревком не решит, что с вами дальше делать. Только дайте честное матросское слово, что не убежите (такое решение мы по дороге в Адмиралтейство приняли). Слово они дали, приставили мы к комнате одного часового, а сами принялись Морской комитет организовывать. Прошел этот день, другой, надо с центрофлотцами как-то решать. Пошли в Военно-революционный комитет и спрашиваем, как нам с нашими арестантами быть. Подумали там, подумали и говорят: - А ну их к чертовой бабушке, пусть катятся на все четыре стороны. У нас гора с плеч. Вернулись в Адмиралтейство и пошли арестованных освобождать. Смотрим, а там всего два-три человека сидят, остальные ждали, ждали, да и разошлись кто куда, невзирая на честное слово и на часовых, которые, впрочем, и не пытались никого задерживать. КОМЕНДАНТ СМОЛЬНОГО. 29 октября 1917 года Военно-революционный комитет утвердил меня комендантом Смольного. Через несколько дней выдали мне документ: "Военно-революционный комитет постановил: комендантом Смольного института назначить тов. Малькова. Его помощником по внутренней охране тов. Касюра. Помощником по составлению личного состава назначается тов. Игнатов. За председателя Ф. Дзержинский" Так я стал комендантом Смольного. Пришлось принимать дела, хотя принимать особо было и нечего. Собрал я человек тридцать матросов, примерно столько же красногвардейцев и начал организовывать охрану Смольного. А время было горячее. Керенский с Красновым подняли мятеж и во главе казачьих сотен двигались на Петроград. В самом Питере началось выступление юнкеров. Не успел я разобраться с делами, как вызывает Подвойский: - Юнкера захватили телефонную станцию, Смольный ни с кем не соединяют. Надо их оттуда немедленно вышибить. Вот тебе мандат, действуй! Протягивает мандат: "ШТАБ ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННОГО КОМИТЕТА СОВ. РАБ. И СОЛ. ДЕПУТАТ.". "29 октября 1917 г. Сим удостоверяю, что товарищ Павел Дмитриевич Мальков назначается начальником отрядов, действующих против восставших юнкеров, и имеет право пропуска во все революционные учреждения. Председатель Н.Подвойский." Человек пятнадцать моряков я оставил вместе с красногвардейцами для охраны Смольного, а с остальными отправился отвоевывать телефонную станцию. До станции, однако, надо добраться, а машин, как назло, нет, времени же терять нельзя. Как тут быть? Видим, трамвай идет. Мы его остановили, публику высадили, и ребята сели в вагон. Взобрался я на переднюю площадку, встал рядом с вагоновожатым и говорю: - Гони к Петропавловской крепости, да поживее! Он уперся. Не на тот-де номер сели, у меня маршрут другой... Я на него: вези, говорю, такой-рассякой. Помогло, поехали. Правда, стрелки пришлось всю дорогу самим переводить, но до Петропавловской крепости добрались благополучно. Взяли там пушку, прицепили к трамвайному вагону и двинулись на Морскую, где помещалась телефонная станция. Едем - пушка сзади по мостовой гремит. Подъезжаем к Морской, вагоновожатый говорит: дальше не проехать, путей нет. Ну, да тут уж недалеко. Отцепили мы пушку, выкатили ее на руках к телефонной станции и кричим - Сдавайтесь, не то сейчас откроем пальбу, камня на камне не оставим! Посовещались юнкера, посовещались и выбросили белый флаг. Что они против орудия могут сделать? Выходит из здания человек тридцать юнкеров. Мы их тут же отправили в Петропавловскую крепость, а сами заняли телефонную станцию. Там полно девушек-телефонисток: кто плачет, кто скандалит, но работать ни одна не желает. Сели вместо них к щитам матросы, хоть и с грехом пополам, но включили Смольный. Доложил я Подвойскому по телефону, что задание выполнено, и скорее назад, в Смольный, в комендатуру. Вернулся в Смольный, надо за свои комендантские дела приниматься, а как приниматься, я поначалу и ума не приложу. Добро, если бы можно было спокойно подумать, мозгами пораскинуть, с опытными людьми посоветоваться, а какое тут спокойствие? Время тревожное. Что ни день, то новости, порой грозные, события, события без конца. Говорят, Керенский уже захватил Гатчину, Царское Село, радиотелеграф, рассылает повсюду радиограммы с призывом не подчиняться ЦИК, избранному II съездом Советов. Казаки будто бы приближаются к Пулкову. На помощь им двигается 3-й кавалерийский корпус. Может, конечно, что и лишнее болтают, да кто его разберет? Вот Дзержинский, Подвойский, Аванесов - те, наверное, знают, но не станешь же к ним с расспросами приставать. Рассказывают и другое. Говорят, что наши держатся стойко. На передовых - красногвардейцы и матросы. Подходят из Питера солдатские части, Выступили Измайловский и Литовский полки. Преображенцы и семеновцы пока митингуют, но, надо думать, тоже выступят - туда, поехал Николай Ильич Подвойский. Не все спокойно и в самом Питере. Еще не полностью покончено с восставшими юнкерами. Они отсиживаются в Михайловском манеже, в юнкерских училищах. Военно-революционный комитет вызвал с "Авроры" катера с пулеметами для защиты Смольного, на всякий случай. От Обводного канала до Смольного патрулируют красногвардейские пикеты. Смольный по-прежнему так и кипит. Здесь Ленин. Здесь другие члены Центрального Комитета большевиков. Тут закладываются основы нового государственного устройства России, развертывается деятельность первого в истории человечества Рабоче-крестьянского правительства. Здесь руководство Центрального Исполнительного Комитета Советов, Петроградский Совет и Военно-революционный комитет. Тут же различные общественные организации, профсоюзы, редакции газет и журналов. Внизу, на первом этаже, в комнате No 31 - комендатура. Рядом - караульное помещение. Всего нас в охране человек шестьдесят - семьдесят матросов и красногвардейцев, а сколько одних постов выставить надо, да надежных, крепких. Здание-то огромное. Ответственность и того больше. Впрочем, посты бы еще полбеды, справиться можно, но дело постами не обходится: надо и арестованных охранять, и продовольствие для Смольного добывать, и об отоплении заботиться, и выдачу пропусков организовывать - одним словом, забот у коменданта больше чем достаточно. А тут еще то одно поручение, то другое, ничего общего со Смольным не имеющее. И все важные, все неотложные. То Военно-революционный комитет предписывает двинуть броневик на разоружение трех рот и пулеметной команды женского батальона в Левашове, по Финляндской железной дороге; то делегирует меня вместе с Дзержинским в комиссию по распределению помещений в Петрограде; то надо идти винные склады по городу ликвидировать; то в Зимнем дворце порядок наводить - что ни день, то новое дело. Но главное - Смольный, за Смольный с меня первый спрос, охрана Смольного - первая обязанность, А ее, по существу, приходилось налаживать заново. Вернувшись 29 октября с телефонной станции, я взялся было за расстановку постов, только куда их ставить и в каком порядке, сам черт не разберет. Одно очевидно - существующая расстановка постов никуда не годится. Ворот в Смольном много, а охраняются далеко не все, кто хочет, тот в Смольный и идет, прямо проходной двор получается. Решил я, чтобы получше разобраться, обойти все посты. Пошел по зданию: чудеса, да и только. Смольный делится на две части: Николаевская, меньшая, и Александровская, большая. В Николаевской разместились Совнарком, ВЦИК, ВРК и прочие советские учреждения, Александровская же, оказывается, занята старыми классными дамами Смольного института благородных девиц, бывшими воспитательницами да несколькими институтками, по той или иной причине застрявшими в институте. Одним словом, осиное гнездо, да и только. Даже старая начальница Смольного, водившая дружбу с императорской фамилией, тут же. Комната ее чуть не пососедству с Совнаркомом и Военно-революционным комитетом. Заглянул в подвал - час от часу не легче! И там полно жильцов: старая прислуга Смольного, швейцары, судомойки, прочая публика. Народ, одним словом, ненадежный. Ходил я, ходил по Смольному, как вдруг во дворе, возле одного из входов Александровской половины встречаю двух офицеров. Оба расфранченные, усы напомажены, одеколоном за версту рази