судимых сидели четыре кремлевских врача, обвинявшихся в убийстве Максима Горького и двух советских министров". Далее Троцкий излагает свои соображения в пользу версии об убийстве. Он не считает, что врачей оклеветали - по его мнению, . они все-таки совершили отравление по приказу Ягоды. Но почему Сталину нужно было убивать буревестника пролетариата? Вот как это аргументирует Троцкий: "Максим Горький не был ни заговорщиком, ни политиком. Он был сердобольным стариком, заступником за обиженных, сентиментальным протестантом. Такова была его роль с первых дней октябрьского переворота. В период первой и второй пятилетки голод, недовольство и репрессии достигли высшего предела. Протестовали сановники, протестовала даже жена Сталина Аллилуева. В этой атмосфере Горький представлял серьезную опасность. Он находился в переписке с европейскими писателями, его посещали иностранцы, ему жаловались обиженные, он формировал общественное мнение. Никак нельзя было его заставить молчать. Арестовать его, выслать, тем более расстрелять - было еще менее возможно. Мысль ускорить ликвидацию больного Горького "без пролития крови" через Ягоду должна была представиться при этих условиях хозяину Кремля как единственный выход... Получив поручение, Ягода обратился к "своим" врачам. Он ничем не рисковал. Отказ был бы, по словам Левина, "нашей гибелью, т.е. гибелью моей и моей семьи". "От Ягоды спасения нет. Ягода не отступит ни перед чем, он вас вытащит из-под земли". Почему однако авторитетные и заслуженные врачи Кремля не жаловались членам правительства, которых они близко знали как своих пациентов? В списке больных у одного доктора Левина значились 24 высоких сановника, сплошь членов Политбюро и Совета Народных Комиссаров! Разгадка в том, что Левин, как и все в Кремле и вокруг Кремля, отлично знал, чьим агентом является Ягода. Левин подчинился Ягоде, потому что был бессилен сопротивляться Сталину. О недовольстве Горького, о его попытке вырваться за границу, об отказе Сталина в заграничном паспорте в Москве знали и шушукались. После смерти писателя сразу возникли подозрения, что Сталин слегка помог разрушительной силе природы. Процесс Ягоды имел попутной задачей очистить Сталина от этого подозрения. Отсюда повторные утверждения Ягоды, врачей и других обвиняемых, что Горький был "близким другом Сталина", "доверенным лицом", "сталинцем", полностью одобрял политику "вождя", говорил с "исключительным восторгом" о роли Сталина. Если б это было правдой хоть наполовину, Ягода никогда не решился бы взять на себя умервщление Горького, и еще менее посмел бы доверить подобный план кремлевскому врачу, который мог уничтожить его простым телефонным звонком к Сталину. И все-таки, несмотря на многие внешне убедительные аргументы, версия об отравлении Горького все-таки представляется маловероятной. Ведь последние годы Горький действительно полностью принял сталинскую политику - в том числе и политику репрессий. Вспомним хотя бы посещение им лагеря на Соловках и участие в путешествии по Беломорканалу. Вспомним его знаменитую крылатую фразу: "Если враг не сдается, его уничтожают". И в "исключительный восторг" Горький приходил очень часто по поводу явлений куда менее значительных, чем "гений всех народов". А зачем, спрашивается, Сталину нужно было трижды (sic!) в течение недели навещать больного писателя, если он уже отдал приказ об его уничтожении? Или это - пример изощренного, садистского развлечения? Сплошные вопросы. В самый патетический момент история, как всегда, надевает на лицо непроницаемую маску. Ее подлинное выражение мы должны угадывать интуитивно. * Н.А.Пешкова, невестка Горького - жена его сына Максима; в семье ее звали "Тимоша". 186 **А также и любовница, по свидетельству Н.Н.Берберовой. М.И.Будберг, к тому же, была одновременно агентом ГПУ и "Интел-ледженс сервис". *** Один из лечивших Горького врачей. **** Средство исполнения (лат.). ГУМИЛЕВ Николай Степанович (1886-1921) - русский поэт, лидер акмеистов, первый муж Анны Ахматовой. О смерти Гумилев думал всегда. Известно, например, что в возрасте 11 лет он попытался покончить жизнь самоубийством. Поэтесса Ирина Одоевцева вспоминает большой монолог о смерти, который произнес перед ней Гумилев в рождественский вечер 1920 г. " - Я в последнее время постоянно думаю о смерти. Нет, не постоянно, но часто. Особенно по ночам. Всякая человеческая жизнь, даже самая удачная, самая счастливая, - трагична. Ведь она неизбежно кончается смертью. Ведь как ни ловчись, как ни хитри, а умереть придется. Все мы приговорены от рождения к смертной казни. Смертники. Ждем - вот постучат на заре в дверь и поведут вешать. Вешать, гильотинировать или сажать на электрический стул. Как кого. Я конечно самонадеянно мечтаю, что Умру я не на постели. При нотариусе и враче... Или что меня убьют на войне. Но ведь это, в сущности, все та же смертная казнь. Ее не избежать. Единственное равенство людей - равенство перед смертью. Очень банальная мысль, а меня все-таки беспокоит. И не только то, что я когда-нибудь, через много-много лет, умру, а и то, что будет потом, после смерти. И будет ли вообще что-нибудь? Или все кончается здесь на земле: "Верю, Господи, верю, помоги моему неверию... Через полгода с небольшим после этого разговора Гумилев был арестован органами ГПУ за участие в "контрреволюционном заговоре" (так называемое Таганцевское дело). Накануне ареста 2 августа 1921 г., встретившись днем с Одоевцевой, Гумилев был весел и доволен. * Я чувствую, что вступил в самую удачную полосу моей жизни, - говорил он. - Обыкновенно я, когда влюблен, схожу с ума, мучаюсь, терзаюсь, не сплю по ночам, а сейчас я весел и спокоен. Последним, кто видел Гумилева перед арестом, был Владислав Ходасевич. Они оба жили тогда в "Доме Искусств" своего рода гостинице, коммуне для поэтов и ученых. "В среду, 3-го августа, мне предстояло уехать, - вспоминает В.Ходасевич. - Вечером накануне отъезда пошел я проститься кое с кем из соседей по "Дому Искусств". Уже часов в десять постучался к Гумилеву. Он был дома, отдыхал после лекции. Мы были в хороших отношениях, но короткости между нами не было... Я не знал, чему приписать необычайную живость, с которой он обрадовался моему приходу. Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему, как будто бы, и вообще несвойственную. Мне нужно было еще зайти к баронессе В.И.Икскуль, жившей этажом ниже. Но каждый раз, когда я подымался уйти, Гумилев начинал упрашивать: "Посидите еще". Так я и не попал к Варваре Ивановне, просидев у Гумилева часов до двух ночи. Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Федоровне и великих княжнах. Потом Гумилев стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго - "по крайней мере до девяноста лет". Он все повторял: - Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше. До тех пор собирался написать кипу книг. Упрекал меня: - Вот, мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю - и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете. И он, хохоча, показывал, как через пять лет я буду, сгорбившись, волочить ноги, и как он будет выступать "молодцом". Прощаясь, я попросил разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на сохранение. Когда наутро, в условленный час, я с вещами подошел к дверям Гумилева, мне на стук никто не ответил. В столовой служитель Ефим сообщил мне, что ночью Гумилева арестовали и увезли. Обстоятельства смерти Гумилева до сих пор вызывают споры. "О том, как Гумилев вел себя в тюрьме и как погиб, мне доподлинно ничего не известно, - пишет Одоевцева. - Письмо, присланное им из тюрьмы жене с просьбой прислать табаку и Платона, с уверениями, что беспокоиться нечего, "я играю в шахматы", приводилось много раз. Остальное - все только слухи. По этим слухам, Гумилева допрашивал Якобсон - очень тонкий, умный следователь. Он якобы сумел очаровать Гумилева или, во всяком случае, внушить ему уважение к своим знаниям и доверие к себе. К тому же, что не могло не льстить Гумилеву, Якобсон прикинулся - а может быть и действительно был - пламенным поклонником Гумилева и читал ему его стихи наизусть. 1 сентября 1921 г. в газете "Петроградская правда" было помещено сообщение ВЧК "О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти" и список расстрелянных участников заговора в количестве 61 человека. Среди них тринадцатым в списке значился "Гумилев, Николай Степанович, 33 лет, бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии "Издательства Всемирной литературы", беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности". В марте 1922 г. петроградский орган "Революционное дело" сообщил такие подробности о казни участников дела профессора Таганцева: "Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской железной дороги*. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обреченных была насильно столкнута в яму и по яме была открыта стрельба. На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей. Георгий Иванов приводит рассказ Сергея Боброва (в пересказе М.Л.Лозинского) о подробностях расстрела Гумилева: " - Да... Этот ваш Гумилев... Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук (т.е. от чекистов, членов расстрель-ной команды. - А.Л.). Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает... В конце 1980-х годов в СССР вспыхнула дискуссия о гибели Гумилева. Юрист в отставке Г.А.Терехов сумел посмотреть дело Гумилева (все дела такого рода обычно засекречены) и заявил, что с юридической точки зрения вина поэта заключалась только в том, что он не донес органам советской власти о предложении вступить в заговорщицкую офицерскую организацию, от чего он категорически отказался. Никаких других обвинительных материалов в том уголовном деле, по материалам которого осужден Гумилев, нет'. А это значит, что с Гумилевым поступили вне закона, так как по уголовному кодексу РСФСР того времени (статья ЗЗ^он подлежал лишь небольшому тюремному заключению (сроком от 1 до 3 лет) либо исправительным работам (до 2 лет). Мнение Г.А.Терехова оспорил Д.Фельдман, указав, что наряду с уголовным кодексом, могло быть применено постановление о красном терроре, принятое Советом Народных Комиссаров 5 сентября 1918 г., где говорилось, что "подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мяте-жам. Если принять во внимание этот декрет о терроре, то становится ясным, почему могли расстрелять Гумилева всего лишь за недонесение. Судя по постановлению о расстреле, многие "участники" заговора (в том числе 16 женщин!) были казнены за куда меньшие "преступления". Их вина характеризовалась такими, например, выражениями: "присутствовал", "переписывал", "знала", "разносила письма", "обещал, но отказался исключительно из-за малой оплаты", "доставлял организации для передачи за границу сведения о... музейном деле", "снабдил закупщика организации веревками и солью для обмена на продукты". Остается добавить, что Гумилев, как и многие поэты, оказался пророком. В стихотворении "Рабочий" (из книги "Костер", вышедшей в июле 1918 г.) он написал: Он стоит пред раскаленным горном, Невысокий, старый человек. Взгляд спокойный кажется покорным От миганья красноватых век. Все его товарищи заснули, Только он один еще не спит: Все он занят отливаньем пули, Что меня с землею разлучит. Пуля, им отлитая, просвищет Над седою, вспененной Двиной, Пуля, им отлитая, отыщет Грудь мою, она пришла за мной... Единственное, что не угадал Гумилев, - это название реки. В Петрограде течет не Двина, а Нева. * Это подтверждает и рассказ А.ААхматовой: "Я про Колю знаю... их расстреляли близ Бернгардовки, по Ирининской дороге... я узнала через десять лет и туда поехала. Поляна; кривая маленькая сосна; рядом другая, мощная, но с вывороченными корнями. Это и была стенка. Земля запала, понизилась, потому что там не насыпали могил. Ямы. Две братские ямы на шестьдесят человек... ГУС Ян (1371-1415) - чешский священник и богослов, идеолог чешской Реформации. В 1410 г. Гуса отлучили от католической церкви, а в 1412 г., после выступления против продажи индульгенций, он был вынужден покинуть Прагу. Два года выступал он с проповедями в Южной Чехии, пока в конце 1414 г. его не вызвали на церковный собор в Констанце. Там, на соборе, Гус в открытой дискуссии надеялся защитить свое учение. Но до Констанцы он не добрался. Несмотря на охранную грамоту короля Сигизмунда I, Гус был схвачен и брошен в тюрьму. Его долго склоняли к отречению от его убеждений. Сигизмунд I, пытаясь-таки спасти Гуса, послал к нему четырех епископов вместе с панами Яном из Хлума и Вацлавом из Дубы. Паны эти были близкими друзьями Гуса, но они не стали уговаривать его совершить предательство по отношению к собственным взглядам. Напротив, пан Ян из Хлума сказал: - Магистр Ян, мы миряне и не слишком-то учены, но если ты чувствуешь себя на неверном пути и виновным хоть в немногом из того, в чем обвиняет тебя этот собор, не стыдись отступиться и отречься от этого. Если же твоя совесть говорит тебе, что ты не повинен в этом, не делай ничего против совести, не солги пред лицом Божьим, но лучше до смерти стой за ту правду, которую познал ты из закона Божьего. В ответ Гус заплакал и тихо ответил: - Пан Ян, знай твердо - если б было мне ведомо, что я когда-нибудь что-либо еретическое писал, учил или проповедовал против закона Божьего и святой церкви, я был бы готов с покорностью отречься от этого. Бог свидетель! Гус не отрекся, и семь епископов совершили над ним обряд лишения священнического сана, после чего передали для казни в руки светских властей. На голову Гуса, в знак того, что он еретик, надели бумажную корону с нарисованными фигурками чертей и с надписью на латыни: "Ессе heresiarcha!" ("Се - ересиарх!"), сопровождая это проклятием: "Вручаем душу твою дьяволам", на что Гус спокойно возразил: "Я же вручаю, ее воплощению добра, Господу Иисусу Христу". Один из друзей осужденного реформатора некий Петр из Мла-доневиц оставил подробное свидетельство о последнем дне (6 июля 1415 г.) жизни Гуса, озаглавленное: "Страсти магистра Яна Гуса". "Идя на смерть, - рассказывает Петр, - он говорил тем, кто шел рядом, чтобы они не думали, будто он хочет принять смерть за ереси, в которых его ложно и несправедливо обвинили свидетели по наущению его смертельных врагов: "Ибо все время просил я доказательств из Писания, и того мне до сего времени не дали". Люди же из этого города (Констанца) были в доспехах, провожая его на смерть. И когда он пришел на место, где должен был умереть, преклонил колени и, руки сложив и очи горе возведя, набожно молился. А паче псалом: "В руки Твоя, Господи, вручаю душу свою", неоднократно прочитал громко и радостно, так что стоящие рядом хорошо его слышать могли. Место, на котором он был сожжен, представляет собой как бы деревенский луг... Когда он так молился, некоторые миряне, стоявшие около, сказали: "Мы не знаем, какие вещи он до сих пор говорил или делал, но вот видим и слышим - святые слова говорит он и молится". Иные же сказали: "Поистине хорошо было бы дать ему исповедника". А один священник, сидя на коне в зеленом кафтане, красною тафтою подбитом, с манжетами раструбом, сказал: "Негоже слушать его, и исповедника нельзя ему дать, ибо еретик есть!" Преклонив колени, Гус продолжал молиться и только усмехнулся, когда с его головы упала позорная бумажная корона. Кто-то из наемников, стоявших около, сказал: "Возложите ее опять ему на голову, да сожгут его вместе с чертями, хозяевами его, которым он служил здесь". Тогда, восстав от места сего по приказу палачей, высоким и ясным голосом, так что хорошо слышен был, так стал молиться: "Господи Иисусе Христе, готов я с любовью и покорностью принять сию жестокую и ужасную смерть за светлое твое Писание и за то, что проповедовал святое слово твое; прости же, прошу, всем врагам моим!" Тотчас его вокруг стали водить, а он увещевал их и всех просил не думать, будто он проповедовал, учил или придерживался какой-либо из тех ересей, что ему ложно приписывали. Еще просил дать ему говорить с тюремщиками его. И когда они приступили к нему, он благодарил их, говоря: "Спасибо вам, мои милые братья, за все доброе, что вы мне сделали, ибо были вы не только стражами моими, но и милыми братьями. И знайте, уповаю на Спасителя своего во имя же Его святого закона, хочу с любовию смерть сию принять, что с Ним буду царствовать". Так по-немецки сказал он им. Тогда, сняв с него черный кафтан и оставив в одной рубашке, привязали его руками назад к какому-то толстому просверленному колу, стянули веревками в шести или семи местах: в первом - у щиколоток, во втором - под коленями, в третьем - над коленями, в четвертом - над чреслами, в пятом - у поясницы, в шестом - у пояса, в седьмом - под мышками, а руки связали сзади; кол же, с одного конца заостривши, в этот луг, в землю воткнули. И когда лицом его к восходу солнца обратили, некоторые из стоявших около сказали: "Поверните его лицом к западу, а не на восток, ибо он еретик!" И сделали так. Затем за шею привязали его к колу какой-то черной, сажею покрытой цепью, на ней бедняк один котелок свой над огнем вешал. А под ноги ему две вязанки дров положили. На ногах же еще были у него башмаки его и оковы. Тогда вокруг него со всех сторон уложили вязанки дров вперемежку с соломой, до самого живота и по самое горло. И прежде чем поджечь, подъехали к нему императорский маршал, а с ним Клемов сын, в последний раз увещевая магистра жизнь свою во здравии сохранить и клятвенно отречься от учения своего и проповедей. Магистр же отвечал высоким и ясным голосом: "Бог свидетель, никогда я не учил тому и не проповедовал того, что мне несправедливо лжесвидетелями приписывается. Ибо первой целью моих проповедей, учения и сочинений и прочих всех деяний было только спасти людей от греха. И на правде этой, которую писал и проповедовал, которой учил я, взяв ее из закона Божьего и толкований святых докторов, готов с веселием умереть ныне..." Услышав это, маршал и Клемов сын хлопнули в ладоши и отъехали в сторону. И палачи его тотчас подожгли. И магистр Ян гласом великим запел: "Христос, сын Бога живаго, помилуй нас!" А в третий раз, когда пел: "Иже родился от Девы Марии", поднялся ветер и бросил ему пламя в лицо. Тогда он умолк, молясь про себя до тех пор, пока не испустил дух. А перед тем как умереть, тихо шевелил губами и качал головой, как человек, который скороговоркой три раза произносит: "Отче к-аш". А когда вязанки дров, сгоревшие вокруг него, рассыпались, а тело еще на колу за шею держалось, будучи привязано цепью, тогда палачи, палками повалив тело вместе с колом в огонь, еще гораздо больше дров подбросили и, обходя кругом, кости палкой разбивали, чтобы быстрее горели. А найдя голову, палкой ее развалили. А сердце, найдя среди внутренностей, палку заостривши, особо на палку ту насадили. Сжигая его на сем вертеле, еще палкой били. Тем временем палач одежду его держал, а Клемов сын, узнав, что сия одежда магистра, приказал ему со всем прочим, что там было от Гуса, с кафтаном и с поясом в огонь бросить, говоря: "Чехи это святыней сочтут и почитать станут"; палачу же обещал сам заплатить*. Сжегши все дотла, весь пепел с землею вместе довольно глубоко выкопали, на тележку насыпали и бросили в Рейн, текущий поблизости, желая память о нем навеки - поскольку это в их силах -изгладить из сердец его верных. * Одежда по обычаю должна была достаться палачу. Д ДАНТОН Жорж Жак (1759-1794) - деятель Великой французской революции. Блестящий оратор, Дантон с первых дней революции завоевал огромную популярность. В 1789-1794 гг. он был помощником прокурора Парижской коммуны, министром юстиции, членом Конвента, членом и фактическим руководителем Комитета общественного спасения. Но затем течение политической борьбы привело Дантона к выступлению против ожесточенного революционного террора, отмены закона о максимуме заработной платы и других экстремистских деяний якобинцев. Этого якобинцы во главе с Робеспьером ему не простили. Дантон и его друзья Камилл Демулен, Фабр, д'Эглантин и некоторые другие были арестованы и преданы суду. Суд проходил со 2 по 5 апреля 1794 г. Поскольку авторитет Дантона был еще весьма велик, обвинители из кожи вой лезли, чтобы замарать его. Наряду с реалистично звучащими обвинениями в связях со спекулянтами и дельцами-мошенниками звучали и совершенно дикие вымыслы (спустя полтора столетия этот прием активно использовали сталинские следователи и прокуроры, готовя процессы Бухарина, Зиновьева и др.). Например, главный обвинитель Фукье-Тенвиль и председательствовавщий на суде Герман заявили, что Дантон хотел "двинуться во главе вооруженной армии на Париж, уничтожить республиканскую форму правления и восстановить монархию". Дантон, с его могучим голосом и темпераментом народного трибуна, перекрикивал судей, доказывал всем собравшимся в зале и около здания трибунала несправедливость возведенных на него обвинений. - Мой голос, - гремел он, - должен быть услышан не только вами, но и всей Францией... Один новейший американский историк назвал присяжных в процессе дантонистов "тщательно отобранной группой людей, заранее враждебно настроенных и нарушающих данную присягу. Эта оценка соответствует действительности лишь частично: члены .трибунала и присяжные были искренне убеждены в том, что интересы народа, революционная целесообразность выше, чем приверженность букве закона. По слухам, Фукье-Тенвиль и Герман даже ходили в совещательную комнату, чтобы побороть сомнения присяжных, и показывали им какой-то неизвестный документ, свидетельствующий о виновности Дантона. Когда один из присяжных заколебался, другой спросил его: - Кто более полезен для Республики - Дантон или Робеспьер? - Более полезен Робеспьер. - В таком случае нужно гильотинировать Дантона. На вопрос, существовал ли "заговор, направленный на оклевета-нис и очернение национального представительства и разрушение с помощью коррупции республиканского правительства", присяжные ответили "да". Все подсудимые, кроме одного, были приговорены к смерти и в тот же день посланы на гильотину. Когда телега, на которой везли осужденных на казнь, проезжала мимо дома Робеспьера, Дантон громко крикнул: "Я жду тебя, Робеспьер!" И он его дождался (см. статью "РОБЕСПЬЕР"). ДАРИЙ III Кодоман <379 - 330 до н.э.) - персидский царь династии Ахеменидов. В конце 335 г. Дарий завоевал Египет, но через два года в битве при Иссе потерпел поражение от Александра Македонского, а в 331 г. его войско было окончательно разгромлено. Спасаясь от преследования Дарий бежал в Восточный Иран. Александр устремился за ним. "Положение Дария с каждым днем становилось все более безнадежным: воины и свита разбегались, многие сдавались Александру. Наконец, Набарзан, тысячник персидских всадников, Бесс, сатрап Бактрии и Согдианы, и Барсаент, сатрап Арахосии и Дрангианы, арестовали Дария. Власть перешла в руки Бесса... Традиция приписывает заговорщикам намерение выдать Дария Александру либо, если бы последний отказался от преследования, собрать в Бактрии и Арахосии, т.е. на восточных окраинах Персидской державы, новые войска и попытаться отвоевать утраченное царство для себя... Обо всем, что происходило у персов, Александр узнавал в пути. Сначала к нему прибыли Багистан и Антибел, рассказавшие об аресте Дария. Через два дня почти непрерывной погони македоняне подошли к лагерю персов, но никого там не обнаружили; еще через ночь они оказались в селении, где накануне останавливались те, кто вез Дария. Велев Никанору, командиру гипаспистов, и Атталу, начальнику отряда агриан, преследовать Бесса по дороге, которую тот избрал, сам Александр посадил на коней 500 пехотинцев и помчался в обход. Пройдя за ночь около 400 стадий (примерно 74 Км), к утру он увидел персов (это был конец июня или начало июля 330 г. до н.э. - АЛ.). Последние почти не сопротивлялись: большинство разбежались, лишь некоторые вступили в бой, но, когда несколько человек из них были убиты, остальные также предпочли спасаться бегством. Едва появились македоняне, Сатибарзан и Барсаент нанесли Дарию множество ран и бросили его умирать на дороге, сами же ускакали вместе с 600 всадниками. Александр успел застать Дария живым; тело погибшего он приказал затем отправить в Персеполь и похоронить-в гробнице персидских царей. Существует предание (об этом пишут Плутарх, Диодор и другие историки), что Дарий перед смертью благодарил Александра Македонского за заботу о его семье, протягивал ему руку, говбрил, что передает ему власть и просит отомстить убийцам. ДЕМОСФЕН (384-322 до н.э.) - греческий оратор и политический деятель. Накануне захвата Афин македонцами во главе с Антипатром и Кратером Демосфен был осужден на смерть и вынужден был бежать. Поимку его поручили Архию, бывшему трагедийному актеру. "Узнав, что Демосфен нашел прибежище на Калаврии в храме Посейдона, - рассказывает Плутарх, - Архий вместе с фракийскими копейщиками на суденышках переправился туда и стал уговаривать его покинуть храм и отправиться с ним вместе к Антипатру, уверяя, что ему не сделают ничего плохого*. А Демосфену накануне ночью привиделся странный сон. Снилось ему, будто он с Архием состязается в исполнении трагической роли и, хотя успех на его стороне, хотя игрою своей он покорил весь театр, из-за бедности и скудости постановки победа достается сопернику. Поэтому, сколь ни дружелюбно разговаривал с ним Архий, Демосфен, не сходя с места ни на шаг, посмотрел на него и сказал; "Архий! Никогда не верил я твоей игре, не верю сейчас и твоим посулам!" Когда же в бешенстве Архий начал ему угрожать, Демосфен Воскликнул: "Вот это прорицания уже безошибочные, с македонского треножника, а все, что ты говорил перед этим, было только актерской игрой. Подожди уж немного, я напишу домой пару слов". Сказав это, он отошел в глубь храма, взял в руки табличку, как бы намереваясь писать, поднес к губам тростниковое перо и, закусив его кончик, оставался некоторое время неподвижен, как он это обычно делал, обдумывая то, что пишет, потом закутался с головою в плащ, и голова его бессильно поникла. Столпившиеся у двери копейщики, решив, что он малодушничает, стали издеваться над ним, обзывая трусом и бабой, а Архий, подойдя поближе, просил его подняться и снова завел те же речи, обещая помирить его с Антипатром. .Но. Демосфен, едва почувствовав, что действие яда уже сказывается и быстро набирает силу, отбросил плащ и, глядя Архию прямо в лицо, сказал: "Изволь теперь сыграть, да побыстрее, Креонта из трагедии и тело это швырнуть без погребения. О Посейдон-гостеприимец, даже твой храм осквернили Антипатр и македонцы, я же покидаю его живым!" С этими словами он потребовал, чтобы ему помогли встать, и сделал несколько шагов, шатаясь и дрожа всем телом, но как только оставил позади себя алтарь, рухнул и со стоном испустил дух. Что касается яда, то Аристон утверждает, что Демосфен его извлек из тростникового пера, как это описано выше. Но некий Папп... сообщает, что, после того как Демосфен пал бездыханным возле алтаря, выяснилось, что на табличке у него написано только начало письма: "Демосфен - Антипатру", и больше ничего, а в ответ на недоумения о причине столь внезапной смерти фракийцы, стоявшие у дверей, рассказали, как из какой-то тряпицы он извлек яд, положил его на ладонь, поднес ко рту и проглотил, причем сами они, как ни странно, решили, что он глотает золото, но его служанка, отвечая на расспросы Архия, сказала, что он уже давно носил на шнурке этот узелок вместо амулета. Эратосфен, в свою очередь, уверяет, что яд он хранил в полом браслете, который постоянно носил на запястье. Что касается остальных, писавших о Демосфене, - а их великое множество, - то разноречивые мнения их едва ли стоит перечислять; укажу только суждение родственника оратора, Демохара, который считал, что не яд, а боги избавили Демосфена от жестокости македонян, послав ему легкую, безболезненную смерть. * Разумеется, это была ложь; например, оратора Гиперида, захваченного Архием, не только казнили, но перед смертью еще и вырезали ему язык. ДЕРЖАВИН Гавриил Романович (1743-1816)-русский поэт и государственный деятель. Долгая и многотрудная жизнь Державина завершилась весьма достойно. Он умер, удалившись на покой, в своем имении в селе Званка. Его смерть прекрасно описал другой русский поэт Владислав Ходасевич: "Ночью на 5 июля случились у него легкие спазмы в груди, после которых сделался жар и пульс участился. День прошел как обычно. Только уже под вечер, раскладывая пасьянс, Державин вдруг изменился в лице, лег на спину и стал тереть себе грудь. От боли ен громко стонал, но затем успокоился и уснул. Вечером, за бостоном*, его стали уговаривать ехать в Петербург, к известному доктору Роману Ивановичу Симпсону. Но он наотрез объявил, что ни в коем случае не поедет, а пошлет только подробное описание болезни с запросом, как поступать и что делать. Он, однако ж, не написал* и письма, потому что два дня чувствевал вебя отменно, гулял, работал в кабинете, слушал Пара-шино** чтение, жаловался, что понапрасну его морят голодом. 8 числа (20 по новому стилю. - А.Л.) к ужину заказал он себе уху, ждал ее с нетерпением и съел две тарелки. Немного спустя ему сделалось дурно. Побежали за Максимом Фомичем. Державин прошел в кабинет, разделся и лег на диван. Призвав Абрамова, стал он ему диктовать письмо в Петербург, к молодому Капнисту. "Пожалуй, уведомь, братец Семен Васильевич, Романа Ивановича, что сегодня, то есть в субботу, часу по утру в седьмом, я принимал обыкновенное мое рвотное, которое подействовало очень хорошо... я думал, что болезнь моя совсем прошла; но после полудни часу в б-м мне захотелось сильно есть. Я поел ухи... мне было очень хорошо; ho через четверть часа опять поднялись пары... Когда поднимаются сии пары, то вступает жар в виски, сильно жилы бьются и я некоторое время как опьяневаю; но спасибо, все это бывает весьма коротко: я получаю прежнее положение, - кажется, здоров, но употреблять не могу пищу, и довольно строгий содержу диэт. Боюсь, чтоб как не усилилась эта болезнь, хотя не очень большая, но меня, а особливо домашних много беспокоющая. А теперь почувствовал лихорадку, то есть маленький озноб, и сделались сини ногти. Расскажи ему все подробно и попроси средства, чтобы избавиться. Впрочем, мы слава Богу, находимся по-прежнему в хорошем состоянии". Далее собственною рукою приписал он: "Кланяйся всем. Покорнейший ваш Державин". И еще велел сделать постскриптум: "Пожалуй доставь немедленно приложенную записочку Петру Ивановичу Соколову". Пэсле диктовки начались у него сильные боли. Он стонал и по временам приговаривал: - Ох, тяжело! ох, тошно!.. Господи, помоги мне грешному... Не знал, что будет так тяжело; так надо! Господи, помилуй меня, прости меня!.: Так надо, так надо! Так он долго стонал и жаловался, порой с укоризною прибавляя еще одно слово, которое относилось, должно быть, к съеденной ухе: - Не послушался! Однако и эта боль миновалась, он перестал стонать, приободрился. - Вы отужинали? - спросил он, - больно мне, что всех вас так взбудоражил; без меня давно бы спали. Тут опять поднялся разговор о поездке в Петербург. Державин Противился, но потом уступил и часов в одиннадцать приказал Аврамову сделать второй постскриптум: "После сего часу в десятом вечера я почувствовал настоящую лихорадку, а в постелю ложившись напьюсь бузины; завтра же тетенька думает, коль скоро лучше того не будет, то ехать в Петербург". В самом деле, напился он бузины и перешел из кабинета в спальню. Там вскоре страдания возобновились, и через несколько времени Аврамов уже продолжал письмо от своего имени: "В постели после бузины сделался жар и бред. Наконец, Дарья Алексеевна приказала вам написать, что они решились завтрашний день ехать в Петербург, если же Бог даст дяденьке облегчение, и они во вторник в Петербург не будут, то тетенька вас просит прислать нарочного сюда на Званку с подробным наставлением Романа Ивановича Симпсона. Ваш покорнейший слуга Евстафий Авра-мов". Но странному письму и на этом не суждено было кончиться. Державин лежал без памяти, Дарья Алексеевна велела сделать еще приписку: "P.S. Тетенька еще приказала вам написать, что дяденьке нет лучше, и просит вас, чтобы вы или кто-нибудь из братцев ваших, по получении сего письма, поспешили приехать на Званку, как можно скорее". В исходе второго часа, когда Дарья Алексеевна удалилась на время и в спальне остались только Параша с доктором (который совсем растерялся и не знал, что делать), Державин вдруг захрипел, перестал стонать и все смолкло. Параша долго прислушивалась, не издаст ли он еще вздоха. Действительно, вскоре он приподнялся и глубоко протяжно вздохнул. Опять наступила тишина, и Параша спросила: - Дышит ли он еще? - Посмотрите сами, - ответил Максим Фомич и протянул ей руку Державина. Пульса не было. Параша приблизила губы к губам его и уже не почувствовала дыхания. * Название карточной игры. ** Параша - женщина, прислуживавшая Державину. ДЖУГАШВИЛИ (Сталин) Яков Иосифович (1908-1943) - сын Сталина от первого брака (с Екатериной Сванидзе). Яков не вызывал у Сталина особых отцовских чувств. По согласованию с отцом Яков окончил Институт инженеров железнодорожного транспорта, работал на электростанции имени Сталина, затем поступил в Артиллерийскую академию, стал служить в армии, получил звание капитана. Когда началась война, Яков почти сразу оказался на фронте. В ходе боевых действий его часть попала в окружение. Не избежал плена и Яков. Он был помещен в концлагерь. Немцы знали, что это - сын самого Сталина. Светлана Аллилуева, дочь Сталина, рассказывает, что немцы предлагали Сталину обменять Якова на кого-нибудь из крупных немецких чинов, но он отказался. -Стану я с ними торговаться! - сказал он дочери. - Нет, на войне как на войне. Тем не менее, по свидетельству Долорес Ибаррури, в 1942 г. через линию фронта была переброшена специальная группа с заданием освободить из концлагеря Якова Джугашвили. Очевидно, главную роль здесь играли не отцовские чувства, я соображения иного характера. Сын Сталина в руках у немцев превращался в сильный пропагандистский козырь. Но посланная группа погибла. За годы плена Яков прошел лагеря Хаммельбург, Любек, Заксен-хаузен. Хотя немцы не истязали сына Сталина, подобно многим другим заключенным, нервы Якова, в конце концов, не выдержали. 14 апреля 1943 г. в приступе отчаяния Яков подбежал к лагерному ограждению и бросился на колючую проволоку. Часовой на вышке векинул автомат и застрелил его. ДЖУЛИАНО Сальваторе (1923-1950) - итальянский мафиози. Еще в начале своей уголовной карьеры в 1947 г. Джулиано "прославился" жестокой резней, устроенной им вместе с сообщниками, в результате которой погибло 11 человек и 27 было тяжело ранено. Самого Джулиано, когда пришел его черед, убрала мафия -классический конец для большинства мафиози. По мнению автора книги "Мафия" ГТеллерта, убийство это организовал Фрэнк Коппола, а непосредственным исполнителем был Лючиано Лиджо. "...Дон Чиччо (Коппола) устроил шикарный ужин в честь Туридду (Джуяиано). Помимо хезяина за столом сидели трое: Джулиано, Пишотта и "человек в кепке" - Лючиано Лиджо, которого Коппола представил как свое ближайшее доверенное лицо. Стол был завален яствами сицилийской кухни. Изрядно закусив и выпив глоток вина, Джулиано ослаб и начал сползать со стула, погрузившись в глубокий сон. Пишотта принялся за дело - вместе с "человеком в кепке" они подняли Джулиано, усадили в машину и погнали в Кастельветрано. По наказу Копполы Лиджо должен следить за Джулиано на всем семидесятикилометровом пути, пока Пишотта будет за рулем. Но главная его задача заключалась в другом. В Кастельветрано они прибыли после полуночи, уложили Джулиано на кровать в доме адвоката и ждали рассвета, когда по "сценарию" должны были появиться карабинеры полковника Луки. В 3 часа во дворе раздались шаги. И тогда произошло то, на что Пишотта никак не рассчитывал: "человек в кепке" выхватил пистолет и застрелил Джулиано, которого Пишотта обещал выдать карабинерам живым. После выстрелов они вместе выскочили из дома. Было 3 часа 15 минут 5 июля 1950 года. ДОМИЦИАН ТИТ Флавий (51-96) - римский император. Это был один из самых жестоких императоров Рима, не стяжавший ни любви народа, ни славы. Он санкционировал большое количество Казней, в том числе по вздорным обвинениям. "Снискав этим всеобщую ненависть и ужас, он погиб от заговора ближайших друзей и вольноотпущенников, о котором знала и его жена. Год, день и даже час и род своей смерти давно уже не были для него тайной: еще в ранней молодости все это ему предсказали халдеи, и когда однажды за обедом он отказался от грибов, отец его даже посмеялся при всех, что сын забыл о своей судьбе и боится иного больше, чем меча. Поэтому жил он в вечном страхе и трепете, и самые ничтожные подозрения повергали его в несказанное волнение... Накануне гибели ему подали грибы; он велел оставить их на завтра, добавив: "Если мне суждено их съесть"; и обернувшись к окружающим, пояснил, что на следующий день Луна обагрится кровью в знаке Водолея, и случится нечто такое, о чем будут говорить по всему миру. Около полуночи он вдруг вскочил с постели в страшном испуге. Наутро (18 сентября 96 г. - А.Л.) к нему привели германского гадателя, который на вопрос о молнии* предсказал перемену власти; император выслушал его и приговорил к смерти. Почесывая лоб, он царапнул по нарыву, брызнула кровь: "Если бы этим и кончилось!" - проговорил он. Потом он спросил, который час; был пятый, которого он боялся, но ему нарочно сказали, что шестой. Обрадовавшись, что опасность миновала, он поспешил было в баню, но спальник Парфений остановил его, сообщив, что какой-то человек хочет спешно сказать ему что-то важное. Тогда, отпустивши всех, он вошел в спальню и там был убит. О том, как убийство было задумано и выполнено, рассказывают так. Заговорщики еще колебались, когда и как на него напасть - в бане или за обедом; наконец, им предложил совет и помощь Стефан, управляющий Домициллы, который в это время был под судом за растрату. Во избежание подозрения он притворился, будто у него болит левая рука, и несколько дней подряд обматывал ее шерстью и повязками, а к назначенному часу спрятал в них кинжал. Обещав раскрыть заговор, он был доп