н приговор: пассажирский пароход! Погода великолепная!" IV  Гектор с искренней грустью, окрашенной мушкетерским благородством, свойственным его характеру, узнал о бедственном положении прекрасной Офелии, приводившей его в такой восторг. Английская труппа вновь объявила "Ромео и Джульетту", где Гэрриет некогда умела умирать с такой патетической силой, что все провозглашали ее медленную агонию "истинным шедевром". И в то время, как Гэрриет пыталась пересилить враждебную безучастность Парижа, Гектор задумал выправить положение своей "Фантастической". Но какое отношение имеет одно к другому? У него есть свой план, V  9 декабря в зале Меню (Консерватории) - большой день: исполняется переделанная и музыкально переработанная "Фантастическая". Среди присутствующих король критики Жюль Жанен, Генрих Гейне, Эжен Сю, Легуве и немало других бессмертных имен. Гектор послал Гэрриет-Офелии билеты в литерную ложу, рядом с местом, занимаемым им самим. Придет ли она? Сердце Гектора часто бьется от страха и надежды. Тянутся долгие, нескончаемые минуты. Гектор упорно оттягивает начало. Он ждет, ждет Офелию. Но вдруг словно вспышка молнии. Она! И все взгляды устремились на нее, прикованные ее неземной красотой. Взмах дирижерской палочки - и брызнули первые звуки, подобные сверкающим жемчужинам. Сосредоточенная тишина, энтузиазм, неистовая овация публики, и актер Бокаж отчетливо произносит: "О, почему не могу я найти ту Джульетту, ту Офелию, которую призывало мое сердце?" Возможно ли? Вначале Гэрриет охвачена сомнениями: приглашение... это место возле самой сцены (чтобы она лучше слышала) и возле самого Гектора (чтобы он мог лучше наблюдать за ней)... И эта страстная фраза, в которую вплетены две ее главные роли - Джульетты и Офелии. Нет, сомнения невозможны. Гэрриет побледнела: она поняла. Но что она может сказать или сделать? Она смутилась и, смешавшись с толпой, незаметно исчезла из зала. VI  Гектор одержал победу. Он ликовал {30 декабря Гектор вновь дал свой концерт.}. Он писал своей сестре Нанси: "Поразительный успех... Зал рушился от аплодисментов; с тобой, добрая сестрица, случился бы нервный припадок!.. На улице, в театре меня приветствуют люди, которых я никогда не видел; шум и громкие фразы в салонах, Опере, кулуарах, за кулисами..." Жюль Жанен, правда его друг, заявил: "Этот молодой человек - силища. Он доказал..." С того дня у него появилась тьма поклонников. И теперь он вправе сказать: "Земля, по которой я ступаю, принадлежит мне" {В ту пору Гектор и его друг Ференц Лист были ярким созвездием на музыкальном небосводе. Полистаем газеты, много писавшие о нем и о Листе. В одной из них читаем: "...Как оценить подобное явление?.. Лист обрушился на великолепный инструмент, он плакал, рыдал, грезил и вздыхал, впадал в экстаз, падал ниц в религиозном созерцании... он играл и резвился, словно молодой тигр. Он вас очаровывает, подавляет; и в финале швыряет в вас удар молнии. Да, это не талант, а гений. Его надо видеть... И пока он, подобно заклинателю, метался на своем треножнике, его взгляд почти неотрывно был прикован к молодому артисту. Нужно ли уточнять, что этим артистом был Ректор Берлиоз? Исполнитель не мог сделать лучший выбор. Берлиоз был тем эхом, какое требовалось Листу. Поэтому едва смолк последний аккорд, пианист, дрожа и задыхаясь от волнения, бросился на шею своему другу, и тот, обнимая его, повторял: - О мой дорогой, великолепно! Как я люблю вас! Самым горячим их почитателем был Жозеф д'Ортиг в "Котидьен". Он писал, в частности, что концерт Гектора был "испепеляющим музыкальным извержением".}. Не слава ли это? Нет, нет еще. И вообще придет ли когда-нибудь к нему настоящая слава? В ожидании ее он вдыхал полной грудью тот фимиам, что ему курили, и хмелел от него настолько, что восклицал: "Я готов грызть зубами каленое железо!" Только и всего, сущий пустяк! VII  Гектор, сознавая, что случай благоприятствует ему, просит у Гэрриет разрешения ей представиться (экзальтация Гектора тем более пикантна, что он не был даже знаком со своей героиней). Гэрриет, еще взволнованная, соглашается. Но куда клонит Гектор? Скоро мы узнаем об этом. Вот они остаются с глазу на глаз, удивленные своим уединением и сгорающие от любопытства. "О чем я могу сейчас ее просить?" - спрашивал себя Гектор. "Чего он от меня ждет?" - думала Офелия, надеясь, что бурный композитор навсегда похоронил свой безумный проект об их женитьбе, смутные слухи о котором когда-то до нее доходили. Минута неловкого молчания. Оба не осмеливаются даже взглянуть друг на друга. Кто же из них двоих произнесет, наконец, первое слово? Впрочем, как это сделать? Она говорила на ломаном французском, он коверкает английский. Они должны чувствовать к тому же, что ничто их не роднит. Она приехала из своей туманной Ирландии, он - из солнечного Дофине. Он принадлежит к буржуазной семье с укоренившимися предрассудками, устойчивыми традициями, привязанной к родной земле. Она же - артистка, дитя свободы, странствий и фантазии. Итак, никаких точек соприкосновения - ни язык, ни происхождение, ни среда. В конце концов Гектор приподнятым тоном, который так близок его "вулканическому" романтизму, отваживается произнести: - Я благословляю провидение, даровавшее мне эту минуту высшего восторга. Что ответила она? Ничего достоверного об этом необычном разговоре не известно. VIII  Так или иначе, но они увиделись вновь. По всей вероятности, вначале она его терпела, потом смирилась и, наконец, свыклась с этим примирением, граничащим с благосклонностью. Он же с первого мгновения неистово запылал. Уж такой был его "фосфорический" нрав, как любил говорить он сам. Ради нее он мог бы, не задумываясь, пустить себе пулю в лоб - разумеется, в чисто романтическом пылу. Величие Вертера. Ложась в постель, в то углубление, которое как бы хранило след тела Офелии, он поднимался до высших сфер блаженного забытья. Однако стоило ему открыть глаза, как начинало щемить сердце: он воскрешал в памяти сцены из спектаклей, где она целует не его, а другого, и осмеливается умереть не на его - на чужих руках. - Нет, довольно! - восклицал он. - Она должна принадлежать мне безраздельно, мне одному! IX  Теперь Гектор держится женихом, несмотря на явную враждебность горбуньи, этой страшной ведьмы, которая принимала насмешливо-угрожающий вид всякий раз, когда Гектор представал перед Офелией. Однажды она бросила ему в лицо: - Будь у меня побольше сил, я вышвырнула бы вас в окно! Из-за злобы обиженной природой сестры, из-за невыдержанности Гектора, из-за чередования волн то безрассудства, то благоразумия, захлестывавших Гэрриет, весь этот обычно усыпанный розами период безмятежного очарования, когда два существа, открывая друг друга, будто познают чудо и лишь стремятся слиться воедино, был для них беспокойным и облачным. Ссоры сменялись примирениями, приливы непрерывно следовали за отливами - то грозы, то ясное небо. 1833  I  30 лет. Гектор решил: "Пора кончать!" И написал отцу, что намерен жениться на ирландке Гэрриет Смитсон. Гром ударил в бастион французской буржуазии; самый яркий роялист, ультрабелый доктор Берлиоз и строгая, набожная госпожа Берлиоз поставлены в известность о брачной авантюре, в которую решил броситься бунтарь Гектор. Старики в растерянности смотрят друг на друга: возможно ли? Потом госпожа Берлиоз по обыкновению разражается тирадой: - Какая-то актриса, таскавшаяся из страны в страну по театральным подмосткам! (Госпожа Берлиоз всегда преувеличивала.) Чужой крови и чужих обычаев! Разорившаяся женщина, к тому же вся в долгах! Тогда как он принадлежит к семье судей и нотариусов. - И, не закрывая рта, продолжала: - Создание, о котором он сам после первого, быстро угасшего пожара заявил, что без призмы сцены и ореола Шекспира она ничего не стоит {Надо признать, что Гектор, впервые получив отказ Гэрриет, грубо высказался по ее адресу.}. И театрально по всем правилам закончила: - Мой сын, я вас проклинаю!.. Вы унесете на тот свет грех за смерть вашей матери, которая всю свою жизнь была святой. Слышите ли вы меня? - добавила она еще торжественнее, словно Гектор находился поблизости. - Слышите? Доктор под шквалами бури не в силах был вымолвить ни слова. Да и мог ли он что-нибудь сказать? Он никогда не осмеливался прерывать свою властную жену. Наказать сына? Ни за что! Он страдал, не испытывая злобы. Защитить его? Тогда госпожа Берлиоз предала бы анафеме и его самого. Так или иначе, но отец формально запретил сыну жениться. - Таков мой долг, - просто сказал отец. Но Гектор не сдается. Он утверждает, что в этом деле затронута его Честь (с преувеличенно большой буквы). Он боролся наперекор всем стихиям и 14 февраля (к сожалению, во всяком случае, отца) он подписывает у парижского нотариуса Гюйо первую просьбу о разрешении родителей на вступление в брак. Что теперь с ним станет? Отныне он в ссоре с семьей и берет в жены Офелию вместе с долгами, которые она наделала (четырнадцать тысяч франков - по тому времени крупная сумма). Ему это безразлично! Гектор - истинный мушкетер. Но, увы, героизма и любви недостаточно, поскольку ими не будешь сыт. Сражаться со шпагой в руке благородно, но существует еще и голод. Ползать по земле, когда имеешь крылья! Проклятые материальные заботы! Жизнь к Гектору жестока и несправедлива. Но ничто не заставит его отказаться от брачных уз, к которым он стремится, от тех уз, что, возможно, еще усугубят его невзгоды. Генриетта {С этого момента Гектор не звал свою невесту ни Офелией, ни Гэрриет, а Генриеттой.} должна быть всем обязана ему, ему одному; мало того, она должна принадлежать только ему, принадлежать безраздельно. И, страстно желая принести жертву, которая бы его возвысила, он предлагает ей полученную стипендию, столь необходимую ему самому. Плевать! Что ему стоит обходиться без обеда! Если потребуется, он отдаст ей всю свою кровь до последней капли. Браво, Гектор, однако на что будет он жить со своей Генриеттой? У них за душой ни су. Тогда он уходит с головой в устройство торжественного вечера - бенефиса, это должно было уменьшить пыл кредиторов, осаждающих его избранницу. Во всяком случае, так он надеется. Гектор призывает, уговаривает, донимает своих верных товарищей. Каждый обязан сделать все возможное для бенефиса, хотя он и так обещает быть успешным. "Но, но, не торопитесь!" - вскричала, должно быть, злая судьба. И несправедливая, глупая судьба еще раз усеяла путь шипами. 1 марта Генриетта, выходя из кабриолета возле ведомства изящных искусств, поскользнулась и сломала ногу. Какая трагедия! "Перелом большой берцовой кости!" - уточнил доктор, поспешивший к несчастной женщине, которая мучилась и кричала. А рядом с ним у изголовья кровати Гектор, как всегда без меры, рыдал, клял, угрожал и взывал к уже давно забытому богу. II  Но для чего все эти слезы, брань и проклятья? Чтобы разыграть трагедию скорби? О нет, Гектор не был, конечно, лишен экстравагантности, но у него было и доброе сердце. И он это доказал. Воздадим ему должное! Он осмыслил случившееся несчастье и поклялся, что оно не остановит его. В голове Гектора ни на миг не промелькнула мысль отступить. Он сделался самой внимательной и самой нежной сиделкой. Несмотря на бессонные ночи, лишавшие его сил, он неустанно продолжал хлопотать, чтобы заработать немного денег, немедленно превращаемых в лекарства. И как только микстура оказывалась у него в руках, он спешил, спешил принести ее своей раненой горлице. Однако Генриетта невольно оказывалась виновницей постигших его треволнений, нищеты и отверженности. Отверженности? Да, он стал парией. Из всей семьи Гектора ему писала одна Адель, да и то тайком от мужа, судьи Паля, фанфарона и любителя громких фраз, который все знал, обо всем высказывался с апломбом, пересыпая речь афоризмами. Безобразная карлица, бесчувственная к благородному самоотречению Гектора, опасаясь, как бы он своей преданностью не завоевал окончательно сердце Генриетты, продолжала осыпать его насмешками, поносить и осмелилась даже грубо выталкивать его. Родные Генриетты, которые жили далеко за морем, считали Гектора эпилептиком. Ну и пусть! Он весь ушел в самопожертвование. "Видеть ее страдающей, несчастной и ничего не сделать для нее? Никогда! Чем сильнее будет ее горе, тем больше я буду привязан к ней", - заявлял он. Он сказал Феррану: "Если даже она будет покинута небом и землей, я все равно останусь подле нее, такой же пылкий и такой же верный в любви, как и в дни расцвета ее славы". И Лист, добрый Лист, писал графине д'Агу, в которую с недавних пор был влюблен: "Бедный Берлиоз, как ясно иногда я узнаю себя в нем! Он только что был здесь подле меня. Он плакал навзрыд в моих объятиях". Искренность его чувства нашла подтверждение в том, что вскоре он подписал вторую просьбу о разрешении на брак, чтобы навсегда связать свою жизнь, устремленную к вершинам, с этой женщиной, которая опускалась все ниже. 2 апреля (в зале Фавар) состоялся бенефис Смитсон и Берлиоза. Выручка - 6500 франков. После уплаты гонорара английским актерам и погашения нескольких неотложных долгов обоим бенефициантам остались лишь слезы утешения. И все же, хромая, страдающая женщина получила короткую передышку в денежных заботах. 5 июня Третья просьба о разрешении на брак. Доктор Берлиоз отказывается принять этот документ, словно может таким образом что-то изменить. Уполномоченный министерский чиновник передает его горничной, открывшей дверь. Гектор все так же постоянен. Но между ним и Генриеттой то и дело возникают шумные споры. Солнечное небо и согласие сменяются грозами и ссорами. А потом все начинается сначала. 1 августа уже казалось, что все кончено. Но и на сей раз между ними состоялось временное примирение {Может быть, именно на другой день после этой ссоры он написал Офелии: "Во имя сострадания (я не смею сказать любви) сообщите мне, когда я смогу вас увидеть. Я молю у вас пощады и прощения, молю на коленях и со слезами! Жду вашего ответа, как приговора судьи!" Какие слова!}. Но уже в конце месяца, охваченный приступом отчаяния в разгаре новой ссоры, Гектор попытался в ее комнате покончить с собой. Жест, отмеченный романтикой, в которой он знал толк. "Она упрекала меня в том, - писал он, - что я ее не люблю. В ответ, впав в отчаяние, я принял яд у нее на глазах. Душераздирающие крики Генриетты!.. Предел отчаяния!.. Мой жуткий смех!.. Желание вернуться к жизни при виде необыкновенных свидетельств ее любви!.. Рвотное... Ипекакуана!.. Меня выворачивало два часа! Осталось лишь два шарика опия... Два дня я был болен и выжил" (30 августа). В самом деле, как могли они избежать столкновений? Они, такие разные даже в выражении нежности. "Гром и молния! - писал в те дни Гектор. - Как мне сдержать себя? Мои ласки кажутся ей чересчур горячими... Я весь в огне и тем внушаю ей страх!.. Она ранит мое сердце, и меня охватывает ужас!.." На гладь ледника извергалась бурная, огненная лава. "Послушайте, - писал он в другой раз, - послушайте, что она ответила мне сегодня утром. "Not yet {Еще не время (англ.).}, Гектор, not yet, у меня еще слишком болит нога..." Но разве можно страдать, разве существует боль при опьянении страстью? Если в тот миг, когда она будет говорить о своей любви, мне всадят нож в самое сердце, я не почувствую удара!" III  Жюль Жанен - верный друг Гектора - в конце концов встревожился. "Куда идет наш неистовый гений?" - спрашивал он себя; и как-то в присутствии их общих товарищей заявил, решительно подчеркивая слова ударами кулака по письменному столу: "Я спасу его, хочет он того или нет!" И что же он сделал? Он решил вышибить клин клином, изгнать любовь любовью. Но чтобы Гектор клюнул на приманку, требовалась любовь с ореолом романтики, где наш Дон-Кихот смог бы благородно приносить жертвы, или же любовь, где он играл бы роль спасителя и поборника справедливости; тут не годилась пошлая, обывательская интрижка без искры романтики. И однажды Жюль Жанен представил Гектору девушку ослепительной красоты, но чем-то напоминающую несчастного, затравленного зверька. Она испуганно озиралась по сторонам, она боялась, что придут, схватят ее и вновь отвезут к истязателю. Ее история была печальна. Несчастное создание купил один старик, который обращался с ней, как с рабыней, и засадил в подвал, чтобы принудить поддаться его ласкам. Но она - чистая и гордая девушка - ради спасения чести призывала смерть. История целиком в стиле Виктора Гюго того периода. Узнав о подобной жестокости, Гектор плакал от жалости. Тогда Жюль Жанен предложил ему уехать с девушкой в Германию, где после Италии Гектору предстояло продолжить свое образование, - таково было обязательное требование, предъявляемое высшей администрацией при награждении Римской премией. Точно неизвестно, проведала ли Генриетта об угрозе бегства своего возлюбленного. Возможно, что и так. Во всяком случае, она сказала, наконец, "да". Услышав об этом, Гектор едва не лишился чувств. А та, другая, мученица-спасительница исчезла. Жюль Жанен щедро вознаградил "беглянку", согласившуюся добросовестно сыграть эту мелодраматическую роль, однако история ничего не говорит о том, узнал ли когда-нибудь Гектор об этом милосердном обмане. IV  30 октября Наконец свадьба. Протестантское бракосочетание в английском посольстве. Среди свидетелей - двадцатидвухлетний красавец Лист, божественные пальцы которого будут околдовывать клавиатуру, сея восторженные чувства и вызывая преклонение по всей земле. Но никого из родных обоих супругов. Товарищи Гектора в складчину оплатили расходы по свадьбе, а Тома Гоннэ одолжил своему дорогому другу 300 франков на первые семейные расходы. Медовый месяц. Куда им уехать? В Грецию, где можно воскрешать в мыслях легендарное прошлое, бродя среди древних развалин, тревожащих душу? В Венецию, чтобы на ласковой лагуне, среди замков из лазури, мрамора и золота мечтать и грезить без конца? Нет! Уединение было коротким и скромным - в Венсенне. Чтобы открыться друг другу и понять друг друга, чтобы излить свою нежность и испытать блаженство, два человеческих существа стремятся к перемене места, уединению, покою. В безлюдном Венсенне, среди жалобного шепота теряющих листву высоких деревьев, Гектор и Генриетта нашли печальную, величественную и спокойную природу, гармонично сочетавшуюся с их новыми чувствами. Осень в трепетной агонии разбрасывала свои таинственные меты по бесконечной ржавчине зыбких ковров. Все молчало, и все говорило. Между влюбленными супругами ни тени диссонанса, полное слияние душ и тел. Вдали от непримиримой карлицы, от парижского шума и жестоких тревог Офелия расцвела. Теперь она наслаждалась, оценив сердце и гений Гектора. Они садились рядом на лужайке, еще покрытой изумрудной травой, и вечерними часами, когда все замирало в невыразимой неге, она нежно просила его напевать вальс из "Фантастической", чтобы вновь и вновь забыться и испытать восхищение. И затем на берегу пруда или при луне, когда торжественная ночь, объявшая людей и предметы, изливала свою меланхолию, их настигал волнующий трепет. "То был шедевр любви, - писал Феррану наш безумный романтик. - Разумеется, - добавлял он, - не много есть примеров столь необычного супружества, как наше..." "И такого счастливого", - мог бы он в то время добавить. Ему казалось, что все создано для его высшего счастья. Он восторгался оттого, что она добродетельно ждала, когда в ее жизнь войдет рыцарь, единственно достойный ее покорить. Потому что эта женщина тридцати трех лет, актриса, которая, переезжая из города в город, часто встречала на своем пути искушения, сумела уберечь свое достоинство, свою чистоту. На следующий же день после свадьбы Гектор в порыве откровенности сказал Феррану: "Она была девственна, самая что ни на есть девственная, идеал девственности... Это сама Офелия - нежная, кроткая и застенчивая". Офелия, Джульетта, Гэрриет, отныне вы госпожа Гектор Берлиоз. Более классическая, более земная, более французская. Тысячи опасных препятствий вставали перед Гектором, одержимым дерзким замыслом, но он в героической борьбе смог, наконец, завоевать вас... вопреки всему. Мытарства закончены. Будьте же счастливы, господин и госпожа Берлиоз. Однако сумеете ли вы быть счастливыми? Ведь счастье - это искусство. V  В конце октября Гектору пришлось возвратиться из Венсенна - кончились деньги. Проклятые деньги, прервавшие очарование и подрезавшие крылья его горлице, жаждущей пространства и полета! Он обосновался со своей Генриеттой на улице Нев-Сен-Мар. В Париже Гектор вновь ушел в работу - надо было жить и погасить самые срочные долги, еще увеличившиеся после займа новых сумм ради счастливых дней в Венсенне, на скромную мебель и всякие мелочи, необходимые для молодой четы. Чтобы выбраться из долгов, Гектор добился нового бенефиса Смитсон - Берлиоз - 21 ноября 1833 года. Но, увы, какое разочарование! Какой холодный и равнодушный, если не враждебный, прием. Офелия показалась публике тяжеловесной - более того, утратившей чувство меры в своих криках и жестах. И тем не менее бенефицианты получили две тысячи франков прибыли! {Отметим, что 22 декабря состоялся новый концерт.} Этого, однако, было недостаточно, и Гектор согласился вести в "Реноватере" рубрику театра и музыки, хотя и там платили очень скудно и нерегулярно {Затем в "Газет мюзикаль", принадлежавшей Шлезингеру, издателю Мейербера и Галеви.}. Таким образом, он должен был ежедневно присутствовать на каком-нибудь спектакле и давать рецензии. Какая повинность! Сколько похищенных часов вдохновения и творчества, и все ради жалких грошей. Ну что ж! Primum vivere {Прежде всего прожить (латин.).}. Суровый закон, который бьет и порабощает. Но никакая работа не смутит Гектора. Он боготворит свою Офелию и чувствует себя счастливым. Гектор понимает, что за счастье должен платить. 1834  Кочевая жизнь в погоне за сменой впечатлений, чтобы лучше расцвели чувства. И поскольку Венсенн оставил у них поэтическое воспоминание, обоих вновь влекло к природе. Пожив недавно среди деревьев и водных источников, они теперь просто задыхались в одном из сотов, называемых квартирами, в мрачном чреве дома, как две капли воды похожего на все остальные постройки прозаической улицы. И они устраиваются в кокетливом домике на Монмартре - в сельской местности, возвышающейся над гигантским городом, на самой вершине холма, откуда ночами ничто не мешает в тишине любоваться Парижем и упиваться звездами. В весенней улыбке набирается поэзии их маленький сад, становясь волшебным от глициний, сирени цвета сумерек и прекрасного дерева, которое лето разукрасит драгоценными каплями крови - вишнями. А вот колодец, и вдоль его мшистой стенки поднимается веревка, обвивающая скрипящий ворот, весь в сверкающих каплях воды. Разве это не пристанище для романтической души? Именно здесь познал Гектор подлинное счастье, отсюда, смеясь над своим безденежьем, но работая до изнурения, чтобы его облегчить, он то и дело спускался в Париж и затем весело взбирался в свой рай. И хотя он терпел поражения, хотя его чернили и не признавали, там был для Гектора единственный в его неспокойной жизни оазис, где он находил тепло и покой. Потому что Офелия полюбила его, полюбила всей своей разбуженной плотью, всем своим увлеченным разумом. "Приезжайте, - писал он своим друзьям, - чтобы найти покой на природе, нигде так не успокаивающей, как здесь, приезжайте взглянуть на мое счастье, которое я смею считать образцовым". Ах, как горько покидать это гнездышко, где пригрелась мечта, и погружаться в Париж, в водоворот его сплетен и шума! Среди слухов, циркулировавших в редакциях, которые он посещал, была, впрочем, одна тема, интересовавшая, его и будившая воспоминания. Воспоминания без ненависти и желчи, еще более заострявшие нежность к Генриетте, его покорной, чувственной и страстно любящей Офелии. Эта тема - любовные терзания Камиллы Мок. Коварная Камилла Мок, едва освободившись из объятий рыдающего Гектора, с искусным вздохом недоступной богини, сраженной, наконец, любовью, пала в объятия Плейеля. Скромная, поспешная свадьба - боялись, не появился бы Гектор; благоразумие требовало торопиться и проявлять осторожность. Медовый месяц. Камилла под управлением опытной маменьки Мок, регулирующей и размеряющей волнения и порывы, - сама нежность. ...Уплыть на неведомые острова вечных грез... Умереть от избытка чувств... Лететь в пропасть блаженства... Уподобиться влюбленным, разрезавшим одним и тем же клинком руку и смешавшим свою кровь, чтобы освятить клятву. Короче, она опустошила весь арсенал исступленного романтизма. И затем без всякого пристойного перехода начались любовные приключения. Камилла, подхваченная головокружительным вихрем, скоро утратила всякую меру. Она могла вдруг щегольнуть связью с очередным поклонником. Называли ее торжествующих любовников, называли претендентов. Среди победителей у всех на устах имя Альфреда де Мюссе. Перед этим двадцатитрехлетним гением, певцом романтических страданий, столь изысканно рыдавшим над своими горестями, Камилла быстро смирила свою покладистую добродетель. Однако расположение поэта было мимолетной прихотью, длившейся, быть может, всего одну ночь. Со своей стороны, честный Плейель принадлежал к категории без памяти влюбленных мужей, которые слепы и глухи. Он ничего не видел и не слышал. Но, к несчастью Камиллы, путь сладострастных утех скользок и извилист. Марион Делорм и Нинон де Ланкло в расцвете чувств всегда оставались изящными богинями прославляемой любви. Они никогда не унижали себя. Камилла же, с самого начала искавшая приключений, не замедлила впасть в пошлость. А жаль! Ее талант и красота заслуживали большего. В ту монотонную осень похождения госпожи Плейель, сдобренные пикантными подробностями, давали изрядную пищу сплетникам. Из рук в руки передавали номер "Газет де Трибюно", комментировавшей судебное решение о раздельном жительстве и разделе имущества супругов, которого недавно добился прозревший, наконец, муж. И все же, несмотря на скандальную распущенность жены, владелец знаменитой фортепьянной фабрики {Основатель этой крупной фирмы Игнац Плейель был изящным композитором. Он родился в Рупперстале близ Вены. Его сын Камилл, родившийся в Страсбурге в 1788 году, получил фабрику в наследство.} Плейель, человек деликатный и благородный, обратился в суд неохотно и с большим тактом. А ведь, приехав в Италию, ты, Гектор, еще дрожал от ее прощального поцелуя и плакал от воспоминаний. А ведь ты из-за любви к ней замышлял убить себя, совершив перед тем тройное убийство. Жертвой твоего израненного сердца должен был пасть и достойный Плейель, как и ты, обманутый ею. Ты счастливо отделался, Гектор! Но что уготовила тебе ставшая твоей женой "идеально чистая" Офелия, как ты о ней писал? Посмотрим. У вас слишком разные души, так поймете ли вы друг друга? II  Теперь их кокетливый садик облагораживают своим посещением Эжен Сю и Эрнст Легуве, Альфред де Виньи, Шопен и многие другие признанные знаменитости. Зачастую сюда поднимается и Жанен, столь независимо высказывающийся о современных актерах и композиторах, сподвижник Гектора д'Ортиг и добрый Гуне, умевший безвозвратно ссужать деньги. Когда угасал день, Шопен садился за рояль и долго-долго играл, передавая самые тонкие чувства. Потом его сменял Лист - прекрасный Ференц, и крылатые, необыкновенные руки летали по клавиатуре, творя чудеса. Наконец завязывался разговор, продолжавшийся и в разгар бархатной ночи. Мишенью нередко служил "паяц" Россини. Гектор - фанатичный поклонник величественного - еще и еще раз громил его за кружевные, "запудренные" мотивчики в румянах. Генриетта же молча слушала, восторгаясь гением и энергией своего Гектора. Ах этот сад! Воспоминания о нем Гектор сохранит до последнего вздоха. III  Радостное событие - Генриетта ждет ребенка. Гектор в восторге, Генриетта счастлива. Если зарождение человека - искра, вспыхнувшая от безумной любви, то какое это счастье и какая гордость для родителей, возрождающихся в ожившем чуде! Само ожидание ткет узор сладостного очарования, отмеченного нетерпением и любопытством. В часы покоя, когда на глаза Гектора навертываются слезы умиления, он вглядывается в эту женщину, от которой родится существо из их плоти и крови. Гектор совершенно не думал о тяжелых расходах, которые навалятся на него после рождения ребенка, хотя королевская стипендия и скудный, шаткий заработок журналиста - все, чем он располагал. Сейчас его воодушевляет и поглощает одна мысль: "Скоро я стану отцом!" И в этой атмосфере душевного подъема он работает, он творит. Что сейчас сочиняет композитор? Новую симфонию "Гарольд в Италии", где с точностью воспроизводит дух своих недавних волнений среди сказочных картин {"В ней Берлиоз вызвал к жизни самые светлые воспоминания об Италии - те, которым он обязан природе. Прогулки в окрестностях Субияко, мечтания в закатных сумерках, серенады юношей, сальтарелло красивых итальянок, бьющих в бубны, отдаленные голоса, что плывут в ночной тишине... Он вновь переживал часы приволья, расцвета, лиризма. Красочная музыка помогала ему восстановить в памяти чудесные картины итальянской природы" (Бото, Берлиоз).}. Май "Гарольд" закончен. Но, завершая этот шедевр, Гектор с нетерпением ждал нового триумфа. Пресса настаивала на открытии перед ним дверей Королевской академии музыки. А. Геру писал в "Тан": "Никто не сделал более блестящей заявки на будущее, чем Берлиоз. Было бы жестоко и в то же время смешно проявлять к его кандидатуре осмотрительность, отныне совершенно не оправданную". Действительно, Опера оставалась для него закрытой. Гектору удалось лишь прочитать перед жюри Комической оперы либретто задуманной им большой оперы, которое он написал с одним своим другом-поэтом. Единодушный приговор - отвергнуть. И д'Ортиг возмущался и негодовал! "Берлиоз борется подобно Бетховену, - писал он. - Ему преграждают дорогу в театр, ему стремятся запретить концерты в Консерватории. Какая вопиющая несправедливость! Берлиоз не только гениален, но и обладает мужеством. Под этим словом я разумею силу характера, энергичную и непоколебимую веру в себя, которая не исключает скромности и приводит к преодолению всех препятствий... Он будет вами повелевать, господа, и вы подчинитесь..." Гектор сохраняет спокойствие, взволнованный мыслью об отцовстве и убежденный, что последнее слово останется за ним. Вопреки всему! Поэтому окончание "Гарольда" ничуть не пострадало от этих неудач. "Меня боятся, - заявил наш представитель "Молодой Франции". - Во мне видят подрывателя основ. Мне отказывают в слове, чтобы затем не пришлось одобрить музыку безумца..." 14 августа Родился маленький Луи. Это произошло после двух дней и двух ночей жестоких мук, когда жизнь самой роженицы постоянно находилась под угрозой, словно скупая природа ради сохранения равновесия желала даровать одну жизнь, оборвав другую. Запись акта гражданского состояния о рождении желанного ребенка была произведена домовладельцем и лавочником, торгующим поблизости копченой селедкой. В семье нежность и восторг: боготворимая мать, отец, сам ставший ребенком, чтобы полнее раствориться в своем чаде. 23 ноября Первое исполнение "Гарольда в Италии". Перед избранной публикой, где господствовала, правда, армия берлиозцев в полном составе, еще усиленная Сент-Бевом и Ламенне, "Гарольд" торжествует победу. "Гектора начинают называть "преемником Бетховена" {"Я возвратился с концерта г. Берлиоза, - писал Жанен. - Толпа и успех пришли, наконец, к этому мужественному, самобытному композитору, молодому борцу, идущему прямым путем и никогда не останавливающемуся, потому что им повелевает призвание. Скоро его потребует театр..."}. Второе исполнение состоялось четырнадцатого, третье - двадцать восьмого. Однако недруги волновались и перешептывались. Еще раз надо было унизить и победить смелого новатора. На третьем исполнении "Гарольда" случился полный провал. Первую часть приняли довольно тепло, вторую ("Шествие пилигримов") заставили повторить, однако сообщник заговорщиков Жирар, дирижировавший оркестром, настолько замедлил затем темп, что арфист растерялся, и пришлось перескочить сразу к последнему аккорду. То была катастрофа. На следующий день Гектор получил вместо утешения анонимное письмо, где после потока грубых ругательств его упрекали в том, что ему недостает мужества пустить себе пулю в лоб {"Небезынтересно напомнить, что первоначально эта "драматическая фантазия для оркестра, хоров и главного альта" носила название "Последние мгновенья Марии Стюарт". Партию несчастной королевы исполняет альт" (Артур Кокар, Берлиоз).}. Пустить себе пулю в лоб! Так писать человеку, обогатившему человечество бесподобными творениями! Однако ни Гектора, ни любителей подлинной музыки этот злобный выпад не обезоружил и не лишил мужества. В "Керубино" можно было прочитать: "Умение ждать - доблесть гения. Не стоит отчаиваться, Берлиоз..." А д'Ортиг вновь заявил: "Этот гениальный артист всей силой своего таланта и воли борется против зависти, ненависти и глупости..." Не тревожьтесь, господин из "Керубино", Берлиоз не отчаивается никогда. Препятствие лишь стимулирует его, он знает, что сможет его преодолеть. Между тем супружеская чета покинула цветущее гнездо, взгромоздившееся высоко на холм Монмартра, и обосновалась в доме 34 на улице Лондр. Новые расходы без новых средств. Как найти выход? Генриетта, не собиравшаяся покидать сцену и к тому же терзаемая желанием облегчить положение семьи, выступила 23 ноября, накануне первого исполнения "Гарольда", в только что основанном театре Нотик в пантомиме "Последний час приговоренного к смерти". Однако ни величественная осанка, ни сила выразительности ее мимики не подкупили публику. Этому провалу суждено было навсегда увести из театра ту, чья великолепная игра некогда покоряла весь Париж. 1835  Денежные затруднения дошли до предела, но тут внезапно объявился спаситель. Им был господин Бертен, могущественный владелец газеты "Журналь де деба" - официоза Луи-Филиппа, газеты, наиболее читаемой во Франции и наиболее распространенной за ее пределами. Этого могущественного человека называли "изготовителем министров", если не королей. Он мог бы сказать: "Мое кресло стоит трона" {}. Через корифея критики Жюля Жанена, послужившего посредником, Гектор смог пробиться к этому творцу общественного мнения, чье влияние распространялось на весь двор и самого монарха. И когда в "Деба" освободилось место критика, Бертен предложил вести музыкальную хронику Гектору, ухватившемуся за такую исключительную возможность увеличить свой заработок и занять, по его выражению, "боевую позицию". Потому что он не собирался преподносить спокойные и безучастные очерки и о людях и о произведениях своего времени. О нет! Он был намерен вести тяжелый бой, мужественно, упорно и неустанно сражаться за независимость в музыкальном искусстве, беспрерывно клеймить мнимые, однообразные красивости, не выходящие за рамки тесных канонов. Во время его долгой работы в "Деба" {Владея высокой классической культурой, редко являющейся достоянием композиторов, легким, живым стилем, точным и насыщенным юмором и каламбурами, Берлиоз в течение тридцати лет оригинально и с совершенным знанием дела вел раздел музыкального фельетона в газете Бертена, предоставлявшей ему грозное оружие против врагов. Как писатель, причем писатель высшего класса, он оставил после себя свыше семисот фельетонов и статей. Он составил из них и издал несколько томов: "Вечера в оркестре", "Среди песен", "Музыкальные гротески". Его произведения могут служить образцом стиля.} кое-кто из верховных жрецов гармонии пытался, как принято говорить, образумить "бунтовщика". Не тут-то было! Ничто не могло изменить великого романтика и помешать его исступленному воображению преодолеть препятствия музыкального кодекса, чтобы раскрыть себя в феерических фантазиях. Подчиниться писаным правилам - этому не бывать! В этом году Гектор уже почти добился места директора музыкальной гимназии, которое должно было приносить ему 12 тысяч франков в год, как он писал Феррану, или 6 тысяч франков, о которых в другом письме сообщал Листу. Но тут взбунтовались неумолимо злобные ненавистники Гектора. И, несмотря на влиятельность Бертена, прекрасный замок рухнул. "Тьер, - писал Гектор Ференцу Листу, - поступает так, чтобы я потерял это место; он упрямо отказывается разрешить в гимназии класс пения. И в результате заведение, к которому я намеревался присоединить школу хористов, сейчас пришло в упадок и закрыто. Там дают балы..." Достоин и упоминания "большой драматический концерт", в котором участвовал Ференц Лист со 120 исполнителями. Неслыханная милость: Король Луи-Филипп забронировал ложу. Но, увы, успех был скромным. Публику как следует обработали интриганы. 1836  33 года. Новые козни. Провал "Эсмеральды" {По отвратительному либретто, написанному по роману Виктора Гюго.} - произведения дочери властелина прессы мадемуазель Бертен - был злонамеренно поставлен в вину Гектору Берлиозу, совершенно неповинному и неспособному на создание подобной безвкусицы. Чтобы ознакомиться с событиями, прочтем прежде всего статью, появившуюся в "Ревю де де монд" за подписью Гюстава Планша. "Утверждают, будто г. Виктор Гюго страстно жаждет пэрства и что он стучится в дверь Академии, только чтобы войти в Люксембургский дворец. На пути к достижению этой двойной цели "Журналь де деба" отнюдь не кажется той поддержкой, которой стоит пренебречь. И отношение г. Бертена к другу дома не назовешь простой благосклонностью..." Виктора Гюго, Бертена и в ту же кучу, без разбора, Гектора Берлиоза и мадемуазель Бертен. То была новая отравленная стрела, пущенная в композитора. "Зсмеральда" была впервые поставлена 14 ноября. Нурри исполнял партию капитана Феба и сделал все, что мог, для успеха оперы. Однако, несмотря на то, что были собраны лучшие таланты - Нурри, Левассер, Массоль и мадемуазель Фалькон, - успех "Эсмеральды" был весьма скромен. Спустя месяц после постановки "Эсмеральда" еще подвергалась жестоким атакам. Сами друзья признали затянутость вещи. Сократив ее на один акт, на столько же сократили и скуку зрителей, а милый балет "Дочь Дуная" вознаградил их за неприятности. Но тем дело не кончилось: Нурри, отчаявшись в успехе, отказался от роли Феба. Как-то публика подняла оглушительный шум и не пожелала даже слушать последний акт... Для клеветников хороши любые средства, и вот Гектор пригвожден к позорному столбу. Но, неизменно оставаясь мушкетером, он сумел промолчать. Разве мог он ответить: "Если опера и плоха, то при чем тут я? Я к ней даже не прикоснулся"? Он был не способен проявить такую бестактность -